Тальский Михаил Николаевич

Родился 19 апреля 1926 года в городе Майкоп Краснодарского края. В 1940 году, после окончания 7 классов школы, поступил в Краснодарское железнодорожное училище, которое окончил в 1942 году по специальности вагонного мастера. Затем работал по профессии в Свердловской области. 15 октября 1944 года был призван в ряды Красной Армии. Службу проходил сначала в 453-м запасном стрелковом полку. На фронте — с января 1945 года, в составе 59-го стрелкового полка 197-й стрелковой дивизии — артиллерийский дивизион, командир 76-мм орудия. Был дважды ранен. Прошел путь от Констанцы до Германии (войну закончил в 10 км от Берлина). Награжден медалями «За отвагу», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены». Уволился в запас в мае 1946 года в звании сержанта. После войны оказался в городе Краснодаре, работал учителем труда в школе.

М.Т. Я родился в 1926 году в городе Майкопе Краснодарского края. Здесь, окончив буквально перед самым началом войны, в 1940 году, семилетнюю школу, я вдруг узнал о том, что объявляется набор в Краснодарское железнодорожное училище № 4. Мне почему-то сразу захотелось там учиться, и я, посоветовавшись с родителями, пошел вместе с ними в приемную комиссию училища и написал заявление. Уже через несколько месяцев после этого меня туда приняли и я приступил к своей учебе. Располагалось наше училище на знаменитой Дмитровской дамбе. Между прочим, оно и сейчас там до сих пор существует. Что мне больше всего запомнилось из моего периода учебы? Хорошо помню, как нас, ребятишек возраста 14-15 лет, учил стрелять из винтовки и из автомата наш военрук. Проучился я в этом училище аж до августа 1942 года.

И.В. Войну вы как-то предчувствовали?

М.Т. Вы знаете, в ту пору возраст мой был настолько мал (что сказать, мальчишка!), что я в таких вопросах мало что понимал. Все разговоры о войне меня не касались и были мне, что называется, до фени. Представьте себе, когда она началась, я едва успел закончить семь классов школы и проучиться год в техникуме. Уже потом, когда моего отца забрали на фронт и мама стала из-за этого без конца лить слезы, я стал в этом деле хоть что-то понимать. Честно говоря, в то время больше ждали войны с японцами на востоке, чем на западе с немцами. Потом, правда, начали переправлять войска с запада на юг. И вдруг в это самое время, не объявляя нам войны, немцы стали бомбить Киев и некоторые другие наши города. Причем сделали это несмотря на то, что незадолго до этого, в 1939 году, между Германией и Советским Союзом был подписан акт о ненападении. Нарушив все свои обязательства, они такую войну разыграли, что дошли до самого Сталинграда. Но что здесь мне кажется немаловажным: в то время, когда нам следовало укреплять границу на Западе, мы наших солдат почему-то отправляли на Дальний Восток. Уже потом, находясь на фронте, я на этот счёт от политруков слышал мнение, что без предательства тут не могло обойтись. Но так как оно не было пойманным, точно про это никто ничего сказать не мог.

И.В. Что было после того, как началась война?

М.Т. Я уже сказал вам о том, что продолжал учиться в училище до лета 1942 года. Затем поступил приказ о том, чтобы мы сняли с себя форму и приступили к спешной эвакуации. 8-го августа мы пешим ходом отправились до города Туапсе. Проходя в районе Горячего Ключа, наша группа попала под страшную немецкую бомбежку. Дело в том, что как железнодорожники мы носили такую же темную форму, как и моряки (несмотря на то, что нам приказали ее снять, мы не успели этого сделать). В результате немцы нас приняли за представителей Военно-Морского Флота и разбомбили нашу колонну. Пять человек у нас погибло: три девочки и два мальчика. Их мы там же на месте и похоронили.

Когда же мы добрались до города Туапсе, нас погрузили в эшелон и повезли в Баку. С этого момента начались наши бесконечные скитания по различным городам Советского Союза. Вы только представьте себе! Хотя предполагалось, что мы должны выгрузиться в Баку и продолжить там свое обучение, нас в городе не приняли из-за отсутствия там нужного общежития. Мы погрузились на корабль и поехали в Красноводск, где нам также оказалось не суждено было остановиться: располагавшееся там железнодорожное училище оказалось полностью забитым и нас стало там некуда распределять. Нас же, будущих таких железнодорожников, собралось полторы тысячи человек! Поэтому с Красноводска мы отправились в Ташкент. Однако по прибытии на место ситуация вновь повторилась! Опять нас не берут. «Вас много, а у нас мест для вас нет», - сказали нам. После этого нас посадили на поезд и повезли в Новосибирск, где нас опять же не взяли. К тому времени наступили самые настоящие холода. Вы только представьте себе то положение, в котором мы находились. Ведь мы выехали из Краснодара в одних летне-осенних костюмчиках. Поэтому, естественно, стали замерзать. Когда мы приехали из Новосибирска в Свердловск, нас и там не взяли. Приняли наш состав лишь в городе Серове Свердловской области. После этого мы наконец-то и с радостью продолжили свою учебу.

Из училища я выпустился со специальностью «инженер тяги третьего ранга» (документ об этом у меня сейчас имеется) и в звании мастера. После этого я начал свою трудовую деятельность на железной дороге. Вам, наверное, в жизни приходилось видеть, как по железной дороге ходит мастер с длинным молотком и стучит по колёсам вагонов? Должность, которую он занимает, называется так - осмотрщик вагонов. Собственно говоря, в этом качестве я и начал свою работу. Но наши выпускники, между прочим, трудились не только осмотрщиками, но и слесарями, которые, работая на заводе, и паровозы, и вагоны, и даже танки ремонтировали, а те, в свою очередь, после этого грузились на платформы и отправлялись на фронт. Через какое-то время взяли работать на завод и меня. Так как я, мальчишка четырнадцати лет, тогда ещё и до суппорта не доставал, мне давали подставку, на которую я забирался и выполнял свою работу. Мы, помню, тогда вытачивали патроны для снарядов. Тогда все заводы в стране перешли на производство оружия. Все, как говориться, работали на войну...

В 1944 году, когда мне едва только исполнилось 18 лет, меня вызвали в военкомат и вручили повестку о моём призыве в Красную Армию. А ведь железнодорожники в то время не подлежали армейскому призыву, так как не считались военнообязанными и находились на броне. Тогда я вместе с полученной повесткой направился к начальнику отдела кадров предприятия. «Это еще что?» - спросил он и вызвал моего непосредственного начальника Гришу. Тот сказал на это: «Железнодорожников в армию не берут!» «Не знаю, - сказал я им. - Вот вам повестка, которая ко мне пришла. Завтра я должен явиться к десяти часам в наш военкомат». Он, конечно, крутил и вертел, как мог, но ничего сделать так и не смог. В тот же день меня с завода рассчитали и забрали в армию.

Первоначальным местом моей службы стал город Свердловск, где мы проходили дополнительную подготовку, обучаясь азам военного дела: как стрелять с винтовки, с автомата и некоторым другим военным премудростям. Всё это продолжалось два или три месяца. Затем нас привезли в Одессу, где в составе артиллерийского дивизиона 197-й стрелковой дивизии мы начали свой боевой путь. Вооружены мы были 76-миллиметровыми дивизионными пушками. Ох и хорошее это было, скажу я вам, орудие! Своим длинным стволом оно было способно одолеть самого «Тигра». Бывает, как дашь бронебойным по вражескому танку, как он после этого весь начинает гореть.

Мне хорошо запомнился мой первый бой. Тогда весь наш батальон сразу же бросили на немецкие позиции. Фашисты, никак этого не ожидавшие, повернули в море и отправились в Констанцу. Мы бросились их догонять. Надо сказать, мы здорово их «пощёлкали» в Констанце. Затем нас перебросили на озеро Балатон, где в результате очень сильных и ожесточённых боёв мы понесли немалые потери. Все это, впрочем, легко можно объяснить. Ведь Гитлер в то время отдал такое распоряжение своим солдатам: «Дальше Балатона русских никуда не пускать!» Правда, сбыться этому приказанию было не суждено. Мы и дальше погнали их, освободив Венгрию и её столицу Будапешт, что подтверждается имеющейся у меня медалью - «За взятие Будапешта».

Между прочим, в боях за Будапешт меня ранило, перебив ногу. Помнится, лежал я в госпитале и готовился к операции, как вдруг в палату нагрянула какая-то комиссия во главе с генералом. Ну а мне, мальчишке 18 лет, что надо было? Я продолжал лежать как ни в чем не бывало. Внимательно посмотрев на меня, генерал спросил хирурга: «Ну что мы здесь будем делать? Какую работу станем проводить?» Тот ему ответил: «Ампутировать лапу!» Посмотрев на меня, генерал грозным видом уставился на врача и закричал: «А ты глянь на него. Он же - желторотик. Война уже заканчивается. Ему с девками танцевать надо. Кто будет с девчатами танцевать? Надо его лечить». После этого мне двенадцать дней «ремонтировали» ногу. И, надо сказать, вылечили её, ампутировать не стали.

После госпиталя я снова попал на фронт, где вторично был ранен, но на этот раз уже легко. Произошло это в Мадъярваре при следующих обстоятельствах. После того, как наша 197-я стрелковая дивизия прошла переформирование, мне присвоили звание сержанта и назначили командиром орудия. В один из дней мы выкопали огневую позицию и установили орудие. Сидя на ветках, я сказал своим подчинённым ребятам: «Приготовьте что-нибудь покушать, а я сам тем временем шанцевый инструмент завяжу». А шанцевым инструментом мы называли на фронте кирку, лопату и совковкую лопату, предназначенную для того, чтобы копать огневую позицию. Делая своё дело, я сидел при прохладной погоде около кучерявого дерева с развилкой (это было, кажется, 7-го апреля), как вдруг раздался мощный взрыв. И тут я, к своему ужасу, вижу такую картину: пять находившихся рядом со мной солдат как будто топором на мелкие кусочки посекло. Оказывается, снаряд попал прямо в дерево и развалил его на куски. Осколки, которые пошли от него веером, обрушили весь свой удар на ребят, находившихся от дерева в окружности трёх-пяти метров. Но так как я находился немного подальше от всего этого, мне осколки только шею зацепили и чуть «черканули» в руку и попу. Но ни в какой госпиталь я из-за полученного ранения обращаться не стал, а только сбегал на перевязку в медсанчасть, действовавшую при нашем батальоне. Между прочим, попавший в руку осколок до сих пор сидит в руке на сухожилье. Но он не мешает мне совсем. Помню, как-то раз однажды хирург посмотрел на это дело и сказал: «У тебя сидит осколок на сухожилии. Давай мы пока его трогать не будем. Он не нарывает и не сочится у тебя. Давай мы подождём, когда он сойдёт под своим весом с сухожилия. Тогда мы его магнитом вырвем, да и всё!» Но вырывать не пришлось.

Потом я дальше воевал. Я, конечно, долго могу рассказывать о своей прошлой жизни на фронте. Вот, скажем, такой интересный эпизод, за который меня отметили самой дорогой солдатской медалью - «За отвагу». Это произошло в том же Будапеште, на вокзале. Если вы посещали этот город, то наверняка видели, что центральная площадь и вокзал стоят там буквально огромные. Все улицы в городе идут за ними после кирпичного забора. Так вот, расположившись напротив вокзала в каком-то дворе со всем своим расчетом, мои ребята начали готовить себе еду. И тут вдруг мы обнаружили, что за кирпичным забором располагается вражеская самоходка. Но что с ней могли мы сделать? Ничего. Поэтому мы и не стали этого дела касаться. Однако через какое-то время мне позвонил командир батареи и сказал: «Сержант! Там у тебя под носом стоит самоходка. Что ты ей разрешаешь расстреливать наших солдат? Знаешь что? Любым методом ее уничтожь!!!» А дело все в том, что когда наши бойцы перебегали улицу, самоходка стреляла по ним, после чего половина их падала на землю. И тогда я, 18-летний солдат, додумался до следующего! Сначала, правда, я просто развернул на это место свою пушку, зарядил бронебойным и ударил в стену. Но от нее, как назло, только щепки посыпались. В результате стенка продолжила стоять, а самоходка по-прежнему стреляла по нашим солдатам. Тогда я поднялся на второй этаж стоявшего около нас заброшенного здания и внимательно ее рассмотрел. Самоходка стала мне, конечно, как на ладони видна. Тогда я спустился вниз и вместе с пятью своими бойцами привел из подвала прятавшихся там восемь мужиков-венгров (мы их мадъярами звали). «Давайте поднимем пушку на второй этаж!» - попросил я их. Надо сказать, наше орудие весило 980 килограммов. Мы все-таки подняли ее наверх. Окно отворять не стали. Открыв затвор, я не оптикой, а через ствол навел орудие на самоходку, после чего подвязал к пушке веревку, спустился вместе со всеми остальными на первый этаж и за нее дернул. «Ба-бах!» - донесся до меня звук выстрела. После этого на пять минут все пространство вокруг нас покрылось пылью, дымом и копотью. Когда же все стало утихать, я поднялся на второй этаж и увидел, как горит самоходка. На третий день после случившегося командир батареи повесил мне на грудь медаль «За отвагу». Так что имелся в моей военной жизни такой яркий случай. Казалось бы, что в этом такого? Но я проявил инициативу в боевой обстановке.

Могу рассказать еще одну историю из военного времени. На войне, как известно, действует одно главное правило: все должны стрелять друг в друга, там или ты убьешь своего неприятеля, или он тебя. Короче говоря, твоя задача состоит в том, чтобы уничтожить противника, война есть война. Так вот, руководствуясь этим законов, я, находясь на боевых позициях на территории Австрии где-то под Веной, вдруг замечаю, как впереди ползет чей-то термос. Я как это увидел, так сразу загнул семиэтажным матом: «Вот паразиты! Даже термос решили использовать для переноса своих гранат!» Я тут же взял свой автомат и принял решение: сейчас подойду и пораньше его расстреляю, чтобы он не дополз до нас и не взорвался бы на нашей территории. Но когда немного повыше поднялся, то заметил нашу пилотку. «Как это я по ошибке в своего не стрельнул!» - с ужасом подумал про себя я. Оказывается, это наш старшина нам нес еду. Солдатам же тоже нужно еду приносить! Так как в этот момент шла бесподобная стрельба, этот старшина подполз к нам и около нашего расчета свалился. Я тогда его спрашиваю: «Старшина, ты ранен?» «Нет», - говорит. И тут я замечаю, что у него из глаз текут огромные соленые слезы. «Что случилось?» - интересуюсь я к него. «Термос прострелили, - отвечает, - борщ ушел». Видите, какой солдатской честью обладал на фронте обыкновенный старшина? Тогда я ему говорю следующее: «У тебя ж гуща есть. Мы гущи поедим. Все будет нормально!» Вот такие случаи происходили на фронте. Ну а так о войне что я могу сказать? Бои они и есть бои. Мне как артиллеристу, конечно, было намного легче воевать, чем пехотинцам: я стрелял за 700-800 метров до врага.

Иногда, когда я провожу уроки мужества в школах, встречаюсь с молодежью на предприятиях, меня часто спрашивают: «Михаил Николаевич, вы лично немцев много убили?» Я обычно им в таких случаях отвечаю: «Одного!» «Как одного? - удивляются люди. - Вы столько воевали и одного только немца убили?» Я говорю: «Вы сначала послушайте о том, как я этого одного немца убил...» Просто за этого немца я действительно могу ручаться, что именно я абсолютно точно его уничтожил. Случай произошел в Австрии, в очень красивом так называемом венском лесу. Короче говоря, когда мы туда приехали и там, как говорят, обосновались, я своим подчиненным сказал: «Ребята, почистите мне ствол до такого блеска, чтобы глядя в него можно было бы бриться. А я сейчас пройдусь и посмотрю: не стоит ли здесь рядом какой-нибудь кухни у австрийцев? Мы сегодня найдем себе хорошей еды и будем спать на перинах». Получив от меня приказание, ребята тут же начали драить орудие, а я отправился по своим делам. Я набрел на какой-то дом и открыл в него дверь. Боже, чего там только я не увидел! Оказалось, что я зашел в местную столовую, в которой лежало навалом всяких харчей. «Ну что ж? - подумал я про себя. - Сегодня будет мне чем своих ребят накормить...» Но когда я открыл вторую дверь, располагавшуюся уже внутри, то оттуда на меня пошел какой-то немец, высокий, не меньше чем двухметрового роста и отчего-то красный. Он сразу же в меня выстрелил и промазал. Я до сих пор так и не знаю: специально он так сделал или это вышло у него случайно? Потом он схватил меня за горло и стал прижимать к полу. Мои ребята, как только услышали выстрел, решили: все, наверное, нашего сержанта убили. После этого они сразу же схватились за свои автоматы и побежали ко мне. Когда они пришли на кухню, то увидели такую картину: немец пытается меня до смерти задушить. Они меня с него снимают, подымают и приводят в себя. В этот самый момент я беру у одного из своих солдат автомат и убиваю им этого немца. Понимаете, в чем тут дело? Я видел, как я его убил. Что же касается того вопроса, сколько я уничтожил немцев со своего орудия, то я этого знать не мог. Ведь выпускаемые нами снаряды летели не только за 700-800 метров, но и, если о самой большой дальности говорить, за 1200. Если снаряд взрывался на позициях у немцев, сколько он там людей уничтожал? Никто этого точно знать не мог. Кроме того, стрелял не я один, а несколько орудий. Завершая свой рассказ о войне, хотел бы отметить, что войну я закончил в 10 километрах от Берлина.

И.В. Михаил Николаевич, вы сказали о том, что были в Вене. Она ведь не разрушена была в годы войны?

М.Т. Нет, Вена не была разрушена. Немцы же были очень хитрым народом. Они не надеялись на то, что их так скоро мы победим. Поэтому никаких разрушений городу они не причинили, надеясь впоследствии туда вернуться. Когда же в Вену вошли наши войска, они тем более не занимались уничтожением города. Конечно, местные немцы от нас убегали. Но мы не видели никакого смысла в том, чтобы стрелять по убегающим мирным и безоружным гражданам. Ведь мы пришли в Европу не как завоеватели, а как освободители.

И.В. Кстати, а местное население вам в Австрии попадалось? Как к вам оно отнеслось?

М.Т. Знаете, старушки, что интересно, по-своему на нас реагировали. Помню, они постоянно нас спрашивали: «Интересно, а рога у вас есть на голове?» А дело в том, что перед отступлением немцы распускали про нас такие сплетни, что у нас на голове рога растут. Пропаганда, как говорят, работала. Так они проверяли наши головы, щупая своими руками, и ничего такого там не находили. В основном же мы мало этим общением занимались, так как было некогда — все время приходилось участвовать в боях. Но бои, собственно говоря, у нас проходили какие? Нам как артиллеристам давали координаты и по ним стреляли. Но что интересно: стоило нам в сторону немцев бабахнуть, как сразу же около нас оказывалось несколько вражеских снарядов. Они тоже проявляли бдительность!

И.В. А как венгры к вам относились?

М.Т. Значит, на ваш вопрос я отвечу следующим образом. Не существовало такого в мире государства, которое мы в 1945 году освобождали, где бы к нам проявлялось враждебное отношение. Мы сами этому удивлялись!!! Такая картинка наблюдалась и в Румынии, и в Венгрии, и в Австрии, да даже в Германии (мы и в Германию же еще заходили). Везде нас с хлебом-солью встречали. Конечно, в Германии мирные жители, чтобы мы их не трогали, вывешивали на окнах белые флаги. И вы знаете, обычные люди к нам очень даже дружелюбно. Я говорю про все население всех тех государств, которые мы освобождали. Особенно хорошо и тепло нас принимали в Венгрии. Так они нам, помнится, помогали даже немца убить.

И.В. Это каким же образом?

М.Т. Когда мы на территорию этих государств заходили, против нас там действовали некоторые немецкие части. Так жители показывали нам места, где находился противник.

И.В. Артиллерийские дуэли устраивались на фронте?

М.Т. Я вам на ваш вопрос отвечу так: нет. На фронте мы больше по танкам стреляли. Что касается так называемых орудийных перестрелок, то у нас этого не происходило. Возможно, где-то рядом с нами и случались такие вещи. Но меня, 18-летнего мальчишку, такие вопросы мало в то время волновали. Знаете, я вам лучше о том расскажу, как мы проходили переформировку, это мне как-то больше запомнилось. Дело происходило в Австрии. Это было связано, во-первых, с большим количеством пройденных нами боев, а во-вторых — с огромными потерями, которые мы в них понесли. В то время у нас в части существовало такое правило: если в батальоне оставалось около тысячи человек, это считалось нормальным и нас не трогали, а если же оказывалось меньше, то нас отправляли на пополнение, а на наше место бросали свежие силы. Потом, правда, нас снова возвращали на фронт. Часто бывало такое, что нам приходилось переплывать через реку. Тогда мы закатывали свою пушку на плот и его плаву тащили. Приходилось, конечно, в иной раз очень тяжело.

И.В. Результаты своей стрельбы вы как-то проверяли?

М.Т. Да кому это было нужно? Никого из нас не интересовало, сколько мы выпустили снарядов, не говоря уже о том, куда и насколько точно попали. Понимаете, мы били по закрытой, я бы сказал, невидимой цели. Нам сообщали координаты и мы по ним стреляли. Конечно, у нас имел свой корректировщик, которые давал нам данные для стрельбы, а мы, в свою очередь, стреляли, делая недолет и перелет. Конечно, били мы по всяким целям, но больше всего по танкам. Хотелось бы особо отметить, что наша 76-миллиметровая пушка сильно уступала 105-ти и 200-миллиметровым орудиям. Впрочем, на фронте нам встречались и орудия гораздо меньшего калибра. Скажем, 70-ка или 45-ка, которую по-доброму, не со злом каким-нибудь на фронте называли «проститутка». Почему ее так называли? Во-первых, она была маленькой, а во вторых — юркая, жару даст и тут же смывается. Кстати говоря, «сорокапятчики» на фронте нам очень здорово помогали. Ведь сначала они, как говорят, на позициях «шибыш» поднимали, а уж только потом к делу подключались мы.

И.В. Случалось ли у вас такое, что немцы вас обнаруживали как цель?

М.Т. Вы знаете, такие вещи с нами на фронте происходили. Взять хотя бы тот же самый случай, когда немецкий снаряд прямо на наших глазах попал в дерево. Впечатление от этого у нас складывалось такое, что это была, разумеется, наводка.

И.В. Как обстояло дело с маскировкой?

М.Т. Иногда бывало такое, что сверху мы как-то маскировали свое орудие. Впрочем, делали это далеко не всегда. В иной раз на это просто катастрофически не хватало времени. Ведь дело было как? Едва мы успели расположиться на своих позициях, как вдруг снимаемся и идем дальше вперед.

И.В. Случалась ли нехватка боеприпасов?

М.Т. Проблемы с этим мы испытывали, можно сказать, сплошь и рядом. Бывает, скажешь своему старшине: «Старшина, чего это нам нечем стрелять? Привези снарядов-то!» «Сейчас, сейчас привезу», - скажет он. Никогда ведь не даст отрицательного ответа. Всегда, когда с этим мы испытывали проблемы, отвечал: «Сейчас, сейчас привезу!» После этого проходит какое-то время, и мы видим, что старшина действительно везет снаряды. Честно говоря, мы постоянно испытывали недостаток боеприпасов. Впрочем, на фронте это считалось обычным и нормальным явлением. Бывает, только привезут ящики со снарядами. Ты просишь своих солдат о том, чтобы они принесли снаряд, как тебе отвечают: «Сержант, нет больше снарядов уже!»

И.В. Как вас кормили на фронте?

М.Т. Я же вам рассказывал о том, доставлял нам питание фронте старшина.

И.В. А чем полагалось в основном кормить и как, по какому рациону?

М.Т. Кормили нас всегда вовремя: в 12 часов дня старшина обязательно привозил нам борщ или суп, какую-нибудь кашу и картошку (жареную, вареную, толченую, в зависимости от того, что ему давали). Если кухня не доходила до нас, это для старшины считалось предательством. За это полагалось серьезное наказание, вплоть до расстрела. Причем, что интересно, такие случаи на фронте происходили. Помню, как то шел такой разговор по форту: одного старшину, мол, расстреляли за то, что он своих солдат не накормил.

И.В. А у вас на фронте показательные расстрелы проводились?

М.Т. Я, например, их не видел. Прямо скажу об этом: при мне никаких показательных расстрелов наших собственных солдат не делали. Поэтому ничего об этом сказать не могу.

И.В. А штрафников встречали?

М.Т. Да какие там они были штрафники?! Как только мы на фронт приехали, мы не воспринимали их как каких-то провинившихся солдат. Такие же, как и мы, люди! Ведь мы как вместе из одной чашки и из одного котелка ели еду, так же совместно били фашистов. Никакой разницы между нашим простым солдатом и штрафником не существовало! Это в тылу их называли штрафниками. Когда же они попадали на передовую, они очень скоро становились такими же обычными солдатами. И не чуть не хуже нашего дрались с немцами. Конечно, кое-кто пытался их грязью обливать. Но в этом отношении, мне кажется, чистая политика проводилась. Тогда их объявляли изменниками Родины, велись разговоры, что они бежали с передовой и за это были наказаны. Последнего я, впрочем, не отрицаю. Для работы с такими людьми и были созданы заградотряды. Ты думаешь, на фронте все солдаты были честными? Случалось, что некоторые действительно пытались убежать с переднего края. В них стреляли и возвращали их обратно в строй наши заградотрядчики. Потом им, разумеется, объявляли: «Если хочешь кровью искупить свою вину перед Родиной, или и убей немца!»

И.В. А сто грамм вам выдавали на фронте?

М.Т. Обязательно! Старшина всегда нам во фляге водку приносил. Один раз, помню, произошел такой трагический случай. Приходит к нам старшина и буквально плачет: «Флягу немцы прострелили, вся беленькая вытекла». Я его как только мог успокоил, а своим ребятам сказал: «Ладно, ребята, обойдемся без водки». А сто грамм нам обязательно в обед наливали и выдавали. Между прочим, эти «сто грамм» стали давать по личному приказу Иосифа Виссарионовича Сталина 11-го июля 1942-го года. И в приказе его прямо говорилось: чтобы солдату наливать по сто грамм.

И.В. Кстати, а как вы к Сталину на фронте относились?

М.Т. Знаете, честно говоря, Сталин для всех нас был как бог. Иногда, глядя на то, как панибратски мои современники высказываются о сегодняшнем руководстве страны и выставляют их себе ровней, я иной раз вспоминаю про годы нашей молодости. Попробуй в то время сбацать что-нибудь про Сталина! За это тебя запросто могли посадить в тюрьму. Но я, несмотря на все это, считаю Иосифа Виссарионовича Сталина справедливым человеком. Так, у меня здесь дома имеется книжка, написанная его дочерью Светланой Аллилуйевой. Так она прямо пишет о том, что когда в марте 1953 года он умер, у него на книжке оставалось всего 17 рублей денег. Вот и получается, что зарплату он получал даже по тем временам достаточно скромную. Наш же сегодняшний руководитель так поступать не станет. Он сколько захочет, столько и положит денег в свой карман. Вот недавно у нас в местной прессе «прошерстили» губернатора области Ткачева. У него, оказывается, имеется личный загородный комплекс. С одной стороны, критика в его адрес, может быть, и правильная. Но с другой-то стороны… Благодаря ему мы в своем крае имеем все — и овощи, и фрукты, и одежду, и хлеб с мукой производим. Если же мы встречаем в своих магазинах что-то дорогое, то это не от него, а от нас зависит. Мы сами не хотим приобретать собственную продукцию, а весь интерес имеем к производству из других регионов.

И.В. Насколько многонациональным был ваш расчет?

М.Т. Никого, кроме русских, у нас не служило. Во всяком случае, лично в моем расчете не воевало других национальностей. Мне кажется, в то время не проводилось настоящей политической работы по национальному вопросу, в том числе и в армии. Все эти узбеки нас, конечно, очень сильно боялись.

И.В. Боялись, вы говорите? Но у вас их немного было все-таки?

М.Т. Да они как-то ухитрялись в охране служить. А так везде обычно русского Ивана встречали.

И.В. Со вшами испытывали проблемы?

М.Т. Вы знаете, такая проблема в годы войны существовала. Но это на фронте считалось абсолютно законным явлением. Так у нас, помнится, для этого особые бочки имелись, в которых этих вшей мы прожаривали.

И.В. Пленных встречали?

М.Т. Как не встречал? Сами лично их брали.

И.В. А при каких обстоятельствах?

М.Т. Обстоятельства могли быть всякими. Возможно, я имею ложное представления о мотивах, которыми руководствовались немцы при сдаче к нам в плен, но я думаю, что делали они это для того, чтобы остаться в живых. Наши командиры их не расстреливали. Кажется, их увозили куда-то в Сибирь, где они работали на лесоповале.

И.В. Под бомбежки попадали?

М.Т. Этого было сплошь и рядом! Сколько мы в свое время бомбежек перенесли, это был один ужас. Как начинал бурчать немецкий самолет, так мы уже знали: сейчас начнется бомбежка. Мы, кстати говоря, определяли в небе вражескую машину даже ее не видя. Ведь звуки двигателей советского самолета и немецкого сильно друг от друга отличались. В таких случаях мы, как правило, говорили: «О-ооо, фашисты прилетели нас бомбить!» Но, между прочим, если задастся вопросом, кого больше в воздухе встречалось, наших или немецких самолетов, я могу на него ответить так: и тех, и других поровну. Взять хотя бы наш «ястребок». Немцы боялись этих маленьких, юрких и шустрых машин. Ведь ЯК делал что? Сначала вроде бы как падал в атаке, а потом выворачивался и расстреливал в живот немецкий самолет. Видать, в училищах наших ребят-летунов здорово натренировали. Правда, немцы нас тоже здорово бомбили. Я не могу такого вам сказать, что они нас не трогали. И они нас били и мы их тоже. Война есть война. Куда от нее денешься? У не свои правила и законы.

И.В. Страх испытывали на войне?

М.Т. Если мне кто-то из бывших вояк скажет, что он на фронте ничего не боялся, я ему обязательно отвечу: «Не бреши!» У нас на фронте и такие вещи случались, что солдаты от страха кричали: «Мама!» Все мечтали только об одном: лишь бы остаться в живых. Поэтому хитрили по-всякому. Я, правда, сам в атаку не ходил и таких ощущений, в отличие от пехотинцев, не испытывал. Но связь с пехотой к артиллерист постоянно поддерживал.

И.В. Как относились к политрукам на фронте?

М.Т. Что ты! Мы ждали их как самый лучший кусочек хлеба. Ведь они приносили нам информацию о событиях, происходящих на фронте, стараясь чем-то нас утешить и отобрать что-то самое лучшее, а не какое-нибудь дерьмо. И они обязательно у кого-нибудь из служивых бывали дома и рассказывали, как те живут. Этим самым они поддерживали психологический дух наших солдат.

И.В. Получается, к политработникам складывалось хорошее отношение?

М.Т. Каждый из нас ожидал политрука как какое-то события. В иной раз такие мысли в голову приходили: «Вот сейчас прибежит политрук и расскажет о том, какие в России дела делаются. Поведает, как далеко немцев отогнали, какой город взяли и освободили». Его информация была нам как бальзам на душу. Политрук, конечно, сильно воодушевлял нашего брата солдата своим задушевным разговором. Его слова «а как ты думаешь?», «русские всегда побеждают» имели на нас очень положительное воздействие.

И.В. Расскажите о том, как сложилась ваша послевоенная судьба.

М.Т. Жизнь моя в послевоенные годы сложилась, я бы сказал, сложно, но довольно-таки интересно. Между прочим, перед самой моей демобилизацией мне в армии сделали два интересных предложения. Первое касалось моего поступления в Киевское артиллерийское военное училище, выпускников которого мы называли шестимесячниками (дело в том, что они проходили ускоренный курс обучения, всего за шесть месяцев). Второе же предложение было такое: поступить на работу в Военный Ансамбль песни и пляски Красной Армии. Его художественным руководителем являлся известный музыкант Александр Александров. Получилось это следующим образом. Находясь на излечении в госпитале, я на одном из смотром решил потанцевать. Выступив со своим номером, я пошел обратно в строй. Гляжу: мне хлопают аплодисменты. Короче говоря, ведущий уговорил меня еще раз выступить. «Ну Миша! - обратился он ко мне. Ну пойди и сбацай им что-нибудь напоследок!» «Ладно!» - сказал я и вновь вышел на сцену. И снова, как и несколько минут назад, с гордостью и пылкостью стал танцевать. А председателем комиссии был как раз действующий руководитель ансамбля песни и пляски генерал Александров. После этого он меня поманил к себе пальчиком. Я как увидел это, так похолодел и обомлел: сам генерал меня к себе вызывает! Еще про себя невольно подумал: «Наверное, я что-то не то сделал». Подхожу я к нему, а у самого ноги подкашиваются, и докладываю: «Товарищ генерал! Сержант Тальский Михаил Николаевич по вашему вызову прибыл!» Александров встал, похлопал меня по плечу и сказал: «Миша, ты пойдешь ко мне работать в ансамбль!» Насколько я понял, он увидел, что прыгаю я все-таки хорошо. После этого я не выдержал и заплакал: «Товарищ генерал, я по маме соскучился!» «Не плачь, - успокоил меня А.Александров. - Тогда лучше, Миша, езжай домой. Молодец, что так маму любишь! Помни всегда о ней». Так я в этот ансамбль чуть было не попал. А если бы меня туда все-таки зачислили, из меня наверняка бы получился хороший какой-нибудь актер. Но я, например, у себя в Красодаре в драмтеатре играл. Из армии я демобилизовался 12 апреля 1946 года. После этого приехал в Майкоп. Почти всю жизнь я отработал учителем труда в школе в городе Краснодаре.