Я родился 19 декабря 1927 года в селе Серединка Бершадского района Винницкой области. Мои родители были простыми колхозниками, в семье воспитывалось пять детей, я самый старший. Окончил четыре класса, ходил в украинскую школу, тогда только в городах были русские школы. Дополнительно мы изучали русский и немецкий язык.
В 1932-1933-х годах начался страшный голод. Ели даже бурьян и листья с акации. Дошло до того, что цветы кушали. Дело дошло до людоедства. По соседству с нами жили две сестры с братом. И этот парень пошел на окраину села, где в хате жила десятилетняя девочка, родители которой днем были на работе. И он зарезал эту девочку, нарезал с тела мяса, и принес домой. Стали его варить. Пошел слух по селу, родители примчались домой, пришли к этим сестрам с братом и увидели, что они действительно варят мясо. Хорошо помню, как убийцу-каннибала вели на расправу в сельсовет. А я был маленький, мне же интересно, как это, бегу рядом и со стороны смотрю. Привели к подвалу для хранения мяса зарезанной скотины. Дверь открыли, махнули ему по спине ногой, и он кубарем туда скатился. Что было дальше, не видел.
22 июня 1941 года нам объявили о том, что началась война с Германией. Я в то время пас коров на лугу и по тревоге прибежал домой. Разруха началась, все пошло на свалку, мужиков стали забирать. Отца Сергея Степановича призвали в Красную Армию в первые дни войны. Он погиб на фронте 17 февраля 1942 года, похоронен во Мценском районе Орловской области.
Остались в селе только старики и подростки. Мужчин в основном забрали на фронт, кто-то эвакуировался в тыл. Вскоре Красная Армия начала повальное отступление, и все стало глухо. Начали уничтожать скот, резали свиней и коров, чтобы врагу не досталось. Мясо с бойни развозили по хатам, но где же его деть, соли в то время было мало, так что мясо пропало, ведь июль месяц стоял на дворе, а ни холодильников, ничего не было.
Немцы приехали к нам в село на штабных машинах, в сопровождении мотоциклов. Ходили себе по жаре в трусах, как хозяева на пляже. Избрали старосту. Всех подростков заставляли работать вместе с женщинами в поле. Продовольственный налог ввели такой, что еле-еле сводили концы с концами. Да еще ведь надо помогать партизанам, которые прятались в лесах.
Весной 1944-го все ждали скорого освобождения. Первыми в марте появились партизаны. Они расстреляли старосту, который в начале войны выдавал коммунистов и помогал немцам организовывать облавы на подпольщиков. Кроме того, в селе было двое полицаев, одного убили, а второго забрали с собой. Партизаны оставили по дворам свои сани, реквизировали возы и коней и двинулись куда-то дальше.
12 марта 1944-го село освободили на рассвете. В ночь накануне немцы бежали без остановок, недавно прошел дождь, поэтому застрявшую технику побросали в оврагах, а сами поспешно отступали к реке Буг, за которым начиналась румынская территория. А туда уже прорвались наши части и хорошо их встретили. Сильные бои были, мост перед отступавшими взорвали. Местные ребята из села, бегавшие к реке, рассказывали, что много пленных захватили.
Меня призвали в армию осенью 1944-го. Ребят 1925 и 1926 годов рождения забрали еще весной после освобождения. А мы, 1927 год, получили повестки в конце ноября. Направили в город Ржев Калининской области, в запасной стрелковый полк. Побыл там месяц или два, и тут приехал «покупатель», который забрал нас в Гороховецкие лагеря. Так попал я в 25-й запасной артиллерийский полк, где пробыл до марта 1945-го. Учили на 122-мм гаубицах М-30 образца 1938 года. Кормили ужасно, кто не был, тот не знает, а кто был, тот вовек не забудет! Привозили на весь день бочок баланды и кусок мерзлой картошки на человека. А хлеб как дадут, его в руке сожмешь: из него вода течет. Считали, что выдают 600 грамм в день, а такого веса и рядом не стояло. Трудно было, очень трудно. Весной 1945-го стали землянки валиться, ведь мы в лесу только в землянках жили, из зданий имелись деревянные столовая и клуб. Так что из землянок выгнали, при этом сплошные нары поставили на открытом воздухе. Ночью холодина, никуда денешься. Когда потеплело, нас обмундировали с иголочки, все новое выдали, а ведь по прибытию еще в Ржев одели в форму убитых или раненых солдат. Шинели с дырками дали, на обмотках даже не потрудились кровь вытереть. Куда денешься, должны были в это одеваться. Война есть война.
В марте пришел приказ на выпуск, выстроили нас и восемь километров промаршировали до станции с духовым оркестром. Пригнали эшелон, нас в него погрузили. Никто не знал, куда едем. И только в пути уже объявили, что двигаемся на восток. Привезли нас в Монголию, в город Чойбалсан. Небольшая такая станция, где быстро выгрузили, отогнали километра за два-три в степь. Опять землянки. Все полуобвалившееся. Уже весна, тепло, и в землянках невыносимо душно. А вокруг одна голая бесконечная степь. Жили, как на пересыльном пункте.
Наша 3-я гвардейская Витебская артиллерийская дивизия прорыва резерва РГК, куда нас определили в качестве пополнения, только шла с Запада, мы ее поджидали. Дивизия разгружалась уже на границе с Маньчжурией, только в июле она приехала. Сообщили им, где мы как пополнение сидим, прибыл за нами комдив генерал-майор Попов собственной персоной. Началось распределение по частям. Меня определили в 212-й гвардейский гаубичный артиллерийский полк 8-й гвардейской гаубичной артиллерийской бригады. Стал орудийным номером 122-мм гаубицы. Дивизия, что уж скрывать, была недоукомплектованная, в расчете гаубицы положено восемь человек, а нас после пополнения стало пятеро. Не хватало уже живой силы.
В ночь на 9 августа 1945 года вывели на передовую. Нагнали страшнейшую силу. Столько войск натянули, что не было пустого места. И рано-рано утром началась артподготовка. Страшно от гула разрывов стало. На первых порах я, еще необстрелянный, трусился, а «старики»-фронтовики спокойно себя вели и нас, новобранцев, всячески поддерживали. После этого мы стали наступать и прошли аж до Харбина. Это была китайская земля, но Маньчжоу-Го владели японцы. Когда объявили капитуляцию врага, мы как раз остановились в городе Таонань. Поставили технику на сбережение, и тут появились старые эмигранты, белогвардейцы. Выходят к нам в старой форме с лампасами. И по-нашему говорят. Пока мы стояли в городе полтора месяца, каждый раз к ним в гости на увольнение ходили, ведь китайцы, по сути, это чужой славянам народ. Вскоре наши войска стали выводить из Маньчжурии, а нам нет приказа. Мы стояли около железной дороги, мимо идут эшелоны, сами ждем. Выкопали себе землянки, одну на каждый расчет. А гаубицы затолкнули на «Студебеккеры», стволами вперед, чтобы меньше места занимать при погрузке. Наконец-то приходит приказ, по тревоге нас подняли, подогнали эшелон, порезали вагоны для перевозки угля в конце и начале, только остались только боковые стенки и крыша. Машина заходит с конца состава и едет по вагонам и мостикам между ними в самое начало аж к паровозу. Таким образом полностью весь полк погрузили в один эшелон.
Привезли нас в Корею, в Пхеньян. И в этом самом городе пробыли до 1947 года, пока не стали наши войска оттуда выводить. Мы отдали корейцам всю свою боевую технику, за исключением «Студебеккеров», потому что тогда решили всю ленд-лизовскую технику вернуть назад американцам. Ну, что же, приехали в порт27 апреля 1947 года, и погрузились на корабль. К тому времени уже не могли по железной дороге выбраться, потому что шла война Мао Цзэдуна с Гоминьданом, и КВЖД была закрыта из-за боев. Прибыли мы во Владивосток, только форма на нас, а все вооружение вплоть до карабинов корейцам оставили. Снова в эшелон, и двинулись дальше по всему Советскому Союзу. Везде голодуха. Нельзя сказать, чтобы голод был эпизодичным, в том или ином районе или области: везде голодали, от Владивостока до самой Белоруссии. Нас кормили раз в сутки горячим на станциях, а ежедневный в сухой паек входила американская тушенка еще из военных запасов. Приехали мы на советско-польскую границу, миновали Брест, а дальше через Польшу потащили. Прибыли в Германию, в Дрезден. Нас включили в состав 1-й гвардейской танковой армии. Таким образом, я кончал свою службу в Германии. Началась переформировка дивизии, направили в 496-й отдельный гаубичный артиллерийский дивизион на все те же 122-мм гаубицы М-30. В декабре 1949-го приезжал домой в отпуск, к тому времени уже стал помощником командира взвода, имел звание сержанта. В Дрездене жили в немецких казармах. Золотое место, комнаты максимум на 5-6 человек. Паровое отопление зимой, просто отличные казармы. Зайдешь в парк, где находится техника, так там дорожки мягкие, при этом не деревянные и не каменные, из какого-то интересного материала. В парке рукомойники повсюду, каждая военная машина стоит под стеклом. Демобилизовался я в июне 1951 года.
- Как кормили во время советско-японской войны?
- Кормили хорошо. Когда нас привезли на пополнение в дивизию, сам генерал-майор Попов спрашивал: «Где вас держали, таких задохликов?» Мы ответили, что в Гороховецких лагерях. Оказалось, что «слава» этих лагерей бежала впереди названия. Тогда он распорядился нас срочно откормить.
- Как мылись, стирались?
- Вши заедали. Без них на фронте не бывает. Постоянно прожарки одежды устраивали. Пока мы ехали месяц в эшелоне с Востока на Запад, то сильно завшивели, и в Бресте организовали баню и прожарку.
- Много снарядов выпускали по японцам при артподготовке?
- Смотря сколько требовалось, ведь тогда командиры всех предупреждали, что один 122-мм снаряд, кинутый без толка – это 600 рублей, выброшенных на ветер. Мы были серьезной артиллерией, стояли за 3-4 километра от передовой. Но в целом проблем с боеприпасами не было. Когда стояли в Монголии и ждали прибытия дивизии, каждый день приходили со станции Чойбалсан 10-12 «Студебеккеров», которые выгружали в степи боеприпасы. Мы рыли в земле капониры, и туда ящики со снарядами сгружали. Столько всего натаскали, что большая часть и осталась в степи.
- Пленных японцев видели?
- А то как. Насчет японцев я вам расскажу такой случай. В Корее у нас при части было 40 человек пленных. Я как раз стоял в карауле, когда начальник продовольственного снабжения пришел в КПП, и сказал, что ему надо ехать в тыл на заброшенный японский артиллерийский военный завод, чтобы снять шифер, нужный в нашей части. Дали ему шесть японцев, он меня назначил над ними старшим. Приехали на место, мы вылезли на крышу, а начпрод куда-то пропал, я остался с пленными. Сидел на крыше, они там что-то говорят по-своему. Один гвозди выдирает и поет что-то под нос. Внезапно обрывается шляпка у гвоздя, он потерял равновесие, ударился задницей об шифер и покатился вниз. Убился. Боже мой, что же делать. Штаб дивизии неподалеку, я по телефону все пересказал, прибегают наши ребята, какой-то представительный мужчина приехал, забирает тело, остальных быстро отвезли в часть. Меня же с телом в машину посадили, ведь я присутствовал при том, как это произошло. Приехали в лагерь, уже вечером. Пленные уже выкопали могилу, как должно быть. А я охраняю тело, потому что вскрытие будут делать, не то, что если бы наш сорвался, закопали бы его, и все. Пришел врач, сделали вскрытие, как положено. Я же около тела ночевал, таков приказ был, потому что в Корее шакалы легко могли труп утащить.
- Женщины в 212-м гвардейском гаубичном артиллерийском полку служили?
- Я ни разу не видел девушек в военной форме. Только в Корее на банно-прачечном комбинате впервые увидел женщин-украинок. Они себе отдельно жили. Стирали одежду на всю дивизию.
- Чем вы были вооружены как орудийный номер?
- Карабином, автоматов мало было. В бою не пришлось стрелять.
- С особым отделом сталкивались?
- Да, произошло это в Германии. Командир батареи капитан Мамедов поехал в отпуск, а за него исполняющим обязанности остался командир огневого взвода. Я в то время свое орудие сдал в дивизионную мастерскую. Но тут подняли тревогу, на учения надо ехать. Но никто ведь не говорит, в чем дело, просто боевая тревога, и все. Командир приказывает мне из другого дивизиона взять орудие, ведь я только одно вывел на огневой рубеж. Отвечаю, что не имею права такого делать, ведь есть документ о том, что я сдал орудие в ремонт. Взводный кричит в ответ: «Я приказываю!» Но все равно такого права не имею. Нужно разобраться, чтобы кто-то мне его действительно доверил, иначе не делается. Поехали мы на учение, вечером, где часов в одиннадцать, посыльный приходит на позицию и вызывает меня в штаб полка. Оказалось, что надо идти в особый отдел. Сидит там капитан, рядом с ним командир огневого взвода. Особист давай меня расспрашивать, кто дед и кто прадед. Чернильницы еще были, от нее капля на столе, а он все записывает. Одно и то же спрашивает по второму, третьему кругу. Побыл я там немного, и пошел в караулку. А на меня нет никакой бумажки о том, что я задержан или арестован. Никто не знает, что дальше делать. На следующий день вечером меня снова вызывают к особисту. Те же самые вопросы. Возвращаюсь в караулку, меняется наряд, новый командир, лейтенант или старший лейтенант, удивленно интересуется, а что я тут делаю. Сам не знаю, тогда он говорит, что не имеет никакого права меня задерживать. Тогда в штаб полка звоним, сделаем то, что нам ответят. Разобрались, потому что на вторые сутки с места рождения все данные дали, никакого подвоха. На этом меня из караулки отправили в казарму, раз никому не нужен. Пришел в казарму, вскоре приезжает командир батареи. Берет меня и этого лейтенанта, и давай взбучку обоим давать. Но в итоге комбат меня не винил, потому что я действительно не имел права брать чужое орудие, командир огневого взвода превысил свои полномочия.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
