Титов Борис Дмитриевич

Я родился 14 июня 1922-го года в семье бывшего фельдшера, потом ставшего врачом, иначе говоря: «в интеллигентной среде». Там, где я родился, в Котельнич Кировской области, в 24-м году был пожар. Весь Котельнич сгорел, люди спасались прямо в реке Вятка. После пожара мы вынуждены были переехать на жительство к матери, в республику Коми. Там я учился, получил среднее образование - в 39-м году закончил десятилетку, и поехал учиться в военное училище. Сперва мы с ребятами решили-было учиться на летчиков - это было модно в то время. Ну а потом у меня признали дальтонизм, то есть глаза не различают зеленый и красный цвет: они вроде как сливаются. Поэтому я, конечно, туда не попал. Тогда я поехал поступать в Ленинградское артиллерийское училище, а двое ребят, Боря Кадимов и Лешка Алексеев (мы были друзьями, вместе закончили среднюю школу), - они уже по своему назначению пошли. У меня была мечта поехать в Новочеркасск чтобы стать кавалеристом, но артиллерия мне больше нравилась, и она пересилила. Два года учебы под Тверью - и досрочный выпуск в 41-м году. Надо было в августе кончать, а война в июне началась. Но еще зимой, в январе 1941, нам выдали досрочный, сжатый объем учебы, - и быстренько маршем перевели под Ленинград, в Лугу (там были зимние и летние учебные лагеря), - и выпуск. Выпуск состоялся 10 июня, и сразу назначение. Меня назначили в Прибалтику: станциия Скуодас, 202-я дивизия, - она стояла в лесу, в летних лагерях. Сборы были быстрыми, и туда мы прибыли 13 июня, - но до войны оставалось уже вот-вот. Мы молодые еще были, грубо говоря, и не очень-то думали об этом. В голове еще пусто, - да и никто не думал, что война начнется, хотя нам все время говорили, что война неизбежна при такой жизни, которая тогда была. Но и действительно, 19 июня нас подняли по тревоге в лесу, в лагерях. Сразу команда, чтобы все убрать, чтобы никаких следов от нас, чтобы нельзя было опознать, какие мы части, - мало ли чего... С 13 по 19 у меня было всего лишь 6 дней. Я, конечно, взвод-то принял (взвод управления батареи), а я еще никого не знаю за шесть дней.

- А.Д. А взвод у вас был полковой?

- Артиллерия. Причём не полковая артиллерия, а специальный артиллерийский полк, - дивизионный. То есть, артиллерийский дивизион, как специальная артиллерийская часть. С 19 числа, и наверное до объявления войны, а может даже побольше, мы стояли начеку, - ждали, что такое. Нам ничего не известно. А потом команда «вперед!», - и вперёд, на запад.

- А.Д. Какие орудия у вас были?

- 122-мм гаубицы на мехтяге. Шагом марш! Два первых дня войны мы еще никого не видели, ни немцев, никого: всё по лесам туда-сюда. А 24-го нас выстроили, весь дивизион или весь полк, можно сказать, - но мы-то касаемся конкретно дивизиона. И команда: дают данные, и приказ вести огонь по этим данным, - а мы никого не видим, ничего не видим. Я сейчас не помню сколько, 3-4 или 5 залпов нам приказали дать по дивизионам. Пульнули, и уже мотать обратно - начали отступление. А куда мы стреляли, в кого - ничего не знали. Нам команда дана, огонь по данным - и всё. Об этом трудно говорить, но там всяких подробностей было много, конечно. Как там командира застрелили, паникера. Я занял наблюдательный пункт на дереве, а пехота рубеж заняла, окопы свои понарыла. Мы вели наблюдение с дерева, батареи даже и огня ещё не вели. И вдруг подходит откуда-то майор с зелеными полевыми знаками различия, со «шпалами». Мы лейтенанты, - а он майор! И вот я с дерева слышу, этот майор заводит какую-то паникерскую речь, выступление: «Сейчас вас всех убьют, давайте уходить!» А он чужой, не наш. Ну, кто-то из солдат (а может и не солдат, - этого я с дерева не видел) взял, и «кокнул» этого майора. Его потом взяли, в СМЕРШ вызвали, поговорили, - и обратно: ничего ему не было. Ну и правильно сделал! Я бы тоже не выдержал: когда люди еще не успели войну начать, а уже такие разговоры. Наверное, этот «майор» засланный был, потому что, когда мы потом отступали обратно мимо этого места, этого леса уже не было: его весь разбомбили немецкие самолеты. Ясное дело, что кто-то докладывал! Кроме того, мы видели, что по периметру на углах этого леса вывешены опознавательные вешки, - кто его знает какие! Значит, уже сигнализация была...

- А.Д. В 41-м году авиации немецкой было много?

- Я бы сказал, что по основным направлениям, конечно, много. Больше они барражировали. Особо нас допекали «юнкерсы» да «фокке-вульфы». Как «фокке-вульф» поднимется, рама такая (так «рамой» ее и звали), - так сейчас будет налет. Они корректировщики. Много у них было, много. Но у нас то же самое появилось потом.

- А.Д. Во взводе управления у вас телефонная связь была?

- В основном, конечно, телефон. А когда передвигаешься, скажем, то я (взвод управления) впереди иду, а огневые взводы у меня сзади. А если какая-то экстренная команда получилась, что надо, - то тут рацией обычно пользовались. Рация 6ПК у нас была, 5АК не было. Может быть, в полку и были.

- А.Д. Потери в 41-м году были большие?

- Конкретно у нас я бы не сказал, что были большие. Хотя может я и не всё знаю: какое-то время я ведь раненый был. Раненых много было, а так, чтобы погибших - немного. Везло в этом смысле, или мы, может быть, более мозгами воевали, а не бездумно лезли. И огневую позицию, и НП надо занимать по-умному. Многие посмотрят на то, что тишь, - а рядом оказывается башня силосная. Что ты возле нее крутишься? Ты отойди метров на 300-400, чтобы она не была ориентиром у тебя. Противник-то видит! Если я буду биноклем, трубой водить - он меня засечет. Я должен смотреть за этим делом.

- А.Д. Настроение на фронте в 41-м году было какое?

- Настроение было, я бы сказал, боевое. Были, конечно, нехорошие моменты. Например, когда мы на машине (ночами, в основном) едем туда к фронту, - а оттуда целыми вереницами идут раненые. Они жалуются, и ты останавливаешься, спрашиваешь иногда, - интересно все-таки: как там, что? «Ну что», - говорят, - «Вот у нас был давеча батальон, - а там три винтовки! И то одна из них учебная!» Вот такие вещи, - от этого было неприятно. А так в основном, наши люди, - я не чувствовал, чтобы они паниковали.

- А.Д. Паники не было?

- У нас нет. Мы буйные были! Был один случай, правда: полковой радист к немцам перешел. Иванович, по-моему, его фамилия была. Но я уж вам не скажу, какие там драмы были. А так ничего...

Война началась 22-го июня, и до 14 июля я повоевал, ещё ничего не знаючи, еще не войдя в курс всех дел. Но мы воевали! В самом начале войны, ещё до моего ранения, где-то в местечке Дубровино (это уже в России, на Псковщине) командир дивизиона направил меня вести наблюдение. «Туда, с краю выроешь окопчик, и наблюдаешь. У тебя три человека связных, и будешь сообщать нам движение туда». Ну, чего ж? Я же должен выполнять команду! А там поле, опушка леса, и и туда по полю идёт шоссейная дорога. И вот я за дорогой этой должен наблюдать, и сообщать какое по ней движение. У меня радист, разведчик, и ещё кто-то: значит нас трое или даже четверо было. И вот я смотрю, смотрю, - а никого нет. Нет, нет, - а потом, слышу, моторы. Ну, раз слышу моторы со стороны противника, значит я посылаю донесение по рации, - мол, слышу шум моторов. Какие моторы, конечно, не видно. Но ответа никакого. Ни то, ни се: убирать или продолжать наблюдать - ничего. Я посылаю радиста, говорю: «Иди с рацией, а то мало ли чего - рацию погубим. Ты иди туда, докладывай, что там творится». Он ушел и пропал, и снова никаких вестей нет. Я разведчиков посылаю, и остаюсь один, - один командир взвода управления на огромную территорию. Но и что же? Никаких вестей! А я вижу передвижение по лесу. Тогда я потихонечку тоже начинаю перебираться назад, и на самом краю этого Дубровина смотрю (хорошо, что не пошел туда сразу!), - а там уже немецкие танки стоят. Уже наши все ушли, а немцкие анкисты там отдыхать сели. А я туда шёл, потому что в этом направлении наши поехали. Если бы я прямо в деревню пошел, я бы там попал, конечно! А так вот я уже выхожу из деревни. Рядом там было небольшое поле, и дальше лес. И вот пока я бежал туда, меня заметили, и начали по мне стрелять из крупнокалиберного пулемета, - но не попали. Я как заяц туда-сюда пробежал! Вот, было такое. И тогда же я ещё и под бомбежку попал: покрытое кочками паханое поле, и вот видно же, - низко летят самолёты, бомбы отрываются... Сразу видно: ага, она же полетит сюда, значит надо навстречу. Бегом туда, - и падаешь пока они падают. Смотришь, а они сзади - «Гу-гу-гу!» А ты остался жив... Вот так! Ну, вернулся я нескоро, - наверное, ночи две еще добирался до своих. Наши были где-то там, дальше, - там какая-то деревня была сбоку, и там я догнал своих.

- А.Д. Радист с разведчиком пришли?

- Я сейчас не скажу, потому что сам тогда еле-еле пришел. Наверное, пришли, они же сюда пошли, - но когда я своих догнал, их еще не было. Я их ждал, думал: вот-вот придут, вот-вот придут, - а ни разведчика нет, ни радиста. И по рации новостей нет. А потом меня уже ранило, - и чего там стало?..

Ещё у меня перископ был, - перископ «Разведчик» называется. Вот такая палочка и трубочка внизу, и ты направляешь его куда надо. Когда мы по Литве шли, как-то один раз я забрался наблюдать на литовской сарай там не сарай, амбар не амбар, - в общем, каменное строение с черепичной крышей. А немец, но не «юнкерс», а «мессершмит», - увидел меня. Я же в форме! И вот я его заинтересовал. Смотрю - на меня летит. Ну хорошо тут каменный угол, - я за угол. Он пролетел и дальше глядит. Разворачивается туда, а я снова то же самое делаю. И вот так раза три туда-сюда я бегал. Я на этот угол - он туда, - тогда я на другой угол. И ничего он не может сделать. Пусть даже из пушки стрелять будет - разобьёт сарай, а не меня. Хотя я вот уже раз видел, как немецкие самолёты стреляют: видят, - пехота лежит, - и прямо туда...

Немцы эти, «мессершмиты», конечно. И вот 14 июля, во время отступательных боев меня ранило. Это случилось где-то под Борховым, у станции Дно, на берегу реки. Не знаю, то ли это был Буденный, то ли Гамарник, я уже не скажу, - но в общем, вид маршальский или генеральский, и усы. Я только усы и заметил! Мы как раз едем мимо подбитого танка КВ, и он сразу: «Товарищ лейтенант, вы откуда?» Я должил: «такой-то и такой-то», - говорю, - «Вот, передвигаемся». - «Давай, немедленно занимай!» И вот там, где я занял позицию, меня и ранило. Рация у меня, и по рации надо связываться, а я лежу под деревом. И в ходе этого налёта рядом ударилось об дерево и разорвалась мина, - и меня чуть ли не в задницу, - чуть ли не в «неудобное место»! Обе ноги сразу, - осколками меня ранило в обе ноги: ранение, правда, было легкое (хорошо, только мякоть задело), но множественное. Вот так!

С фронта меня отправили в госпиталь в Казань. В госпитале я пролежал месяц, меня вылечили, а потом отправили в запасной полк в Марийскую ССР, на станцию Суслонгер. Там уже формировались запасные части, но сколько - сейчас уже не скажу. Сейчас уже не припомню, но кажется или 42-й, или 28-й зап - запасной артиллерийский полк. Потом дается команда на формирование уже фронтовой части, - ехать на фронт. И вот в Пугачеве, под Саратовом, мы формировались: 60-я отдельная стрелковая бригада. Там и пехота подбиралась, большая площадь, конечно. И там мы примерно до октября (конец октября - начало ноября) на формировке были. Там и занятия проводили: я помню, учили как гранату бросать. Там Иргиз-река, так в эту реку мы их кидали. Зима, мы думали, что глушим рыб, - но там лед был, так что мы до рыб не добрались, конечно. Но ребят я с гранатами знакомил: надо же было знать что и как делать. Ну и артиллеристские занятия, конечно. А оттуда в ноябре нас направили под Москву. Мы попали на станцию Одинцово - там много эшелонов было. Развернулись в боевые порядки, и начиная с Одинцова дошли до Можайска, до Кубинки. Кубинку прошли, Можайск, Дорохово, Тучково, Пушкино, Но с боями, конечно, не просто так. Шли бои, это ясное дело!

- А.Д. А вы так и были командиром взвода?

- Уже на формировании меня сделали командиром батареи. У меня 6 дней был до войны опыт, и неполный месяц уже в боях. Так что меня назначили уже как опытного офицера гаубичной батареи. Потом, у нас появились 152-мм пушки-гаубицы. Не в нашей батарее, конкректно, - но управлять их огнём мне довелось. Командир дивизиона дал такую команду. Я говорю: «Я же не знаю, где пушки эти, данные какие - у меня же ничего нет!» - «Данные тебе штаб даст. Твое дело корректировать огонь, и все. Занимай наблюдательный пункт». В тех краях хороший обзор был, местность хорошая. И вот так я воевал, всё с 122-мм и с пушками-гаубицами, - да и 76-мм потом были тоже. Причём эти - длинноствольные, а не короткоствольные пехотные, которые старые. И вот, значит, мы под Москвой. Можайск прошли, и не дошли до Гжатска (сейчас это Гагарин). Там нас перебросили левее, и развернули фронтом в направлении на юг, - а до этого мы прямо на запад шли. Наступление было 5-6 декабря, а потом начались оборонительные бои. Из-под Можайска нас бросили на Балобаново, Губино, Ивакино - вот эти места. Когда мы шли, то и Зою Космодемьянскую повидали. Мы в Петрищеве остановились. Там сперва в Гребцово ехать, а от Гребцова еще дальше, глубже, южнее Петрищево. Но Гребцово все сожжено, а в Петрищеве кое-какие дома были. И мы там пообедать сели (дом был хороший такой), а местный народ заходит в дом, и нам говорят: там повешенную привезли. Но нам быстренько перекусить, да ехать надо было. Этим местные власти должны заниматься! Но мы выходили, смотрели там, - я тоже видел. Мы не знали кто это, - это потом пошло, что это Зоя Космодемьянская. А может, и не она, - но мы тогда не обратили на нее внимания. Но очевидно она, потому, что всех привезли сюда, кто был там.

- А.Д. Вы тогда в обороне стояли?

- Да, в обороне под Москвой, под Можайском. 20-21 января мы Можайск заняли. Прошли Анискино, Ивакино, Лопатино: там тоже были бои. Большого продвижения не было, но бои были. Особенно мне запомнилось, как я с женой своей познакомился: но тогда она еще не жена мне, конечно, была. Тогда мы оборону заняли, заняли позицию, а я же командир батареи! Командиром взвода у меня тогда уже были Павлыш Николай и Поддубный Павел Александрович. И вот они заняли наблюдательный пункт. Мы же фактически во втором эшелоне, в прифронтовой зоне, бои дальше там. А мы от передовой находимся, километрах, может быть, в пяти, а может быть, меньше. Может быть, километра четыре. И в мае (по-моему, 18 мая), - вдруг начинается сильнейший артиллерийский огонь с немецкой стороны. Немец на нас в наступление пошел! Ну, нам сразу «к бою!» А у нас заранее огневые позиции в Баранове были оборудованы, - а наблюдательный пункт в Балобаново: вот откуда у меня жена родом. Там мы и стояли в обороне, но только наготове были, даже огня не открывали. Мало ли прорвется кто, - а мы ждали, были начеку. Огня мы тогда не открывали, но канонада там сильная была. Немцы продвинулись вперёд, но их остановили передовые части. И вот примерно с апреля месяца мы стояли на этих позициях. С апреля и до августа, месяца четыре, наверное, мы так там и стояли: и всё «в затишке», не считая этой немецкой атаки. Но она захлебнулась сразу, сдержали. И вот там я как раз с женой познакомился. У них дома не было, и они там какую-то сараюшку сделали, - баня что ли какая была. И там вот они и жили. Мы познакомились, и всю войну переписку держали, а в 46-м году сошлись.

В августе 42-го года из под Можайска нас перебросили на Кавказ, - там прорыв, в Донбассе немцы пошли в большое наступление. Ну, на Кавказе нам досталось, конечно, крепко. Пока по Каспийскому морю мы шли до Махачкалы на кораблях, нас бомбили. Там я видал, как милицейские части, еще не потрепанные, - как говорится, «не нюхавшие пороху», ударились в панику. Там бомбежка, а они в воду бросаются. Вроде вода спасет! Наоборот, вода меньше спасет по-моему. Тут уже трудно сказать, - но, может, там больше не от бомбежки погибло, а утонуло.

- А.Д. В Махачкалу прибыли, а там…

- Там сразу, конечно, бои начались, но не в самой Махачкале, а западнее. Хасавюрт, Калиюрт, Юрт по Дагестану идет, по Тереку. Даже купаться довелось - один раз в жизни! Мы двигались в направлении Пятигорска, хотя сам Пятигорск был севернее нас, мы южнее шли. Шло освобождение Кавказа. Главные бои у нас были в Эйхо, и у Илларионовской. Еще Ордон, - и потом опять оттуда, с этого фронта, нас перебрасывают через Баку, через Тбилиси, по южной дороге, на берег Черноморья, - к Геленджику, Новороссийску. Но к Новороссийску дальше, - а мы около Геленджика остановились и отсюда началась Крымская операция. Та самая «Малая Земля», про которую Брежнев писал, - туда мы попал.Правда, я её читал, но как-то так не очень мне понравилось... Конкретно наша часть, минометный батальон, тоже был переброшен на кораблях. Мы здесь занимаем в Геленджике позиции, а позиции чего там - там же недалеко стрелять. А артиллерия у нас минимум километров 18 даст, а если побольше заряд взять, то может и подальше ударить. Тем более на высотку поднимись - она вон куда полетит, если с горы! А там «Сахарная голова», Крымская - основные бои там шли. Бои сильные были. На «Сахарной голове» тоже очень сильные бои. Бывало плохо, конечно, и потери несли, и всё, - но в этих боях нашу бригаду и соседнюю, нашего левого соседа, 62-ю бригаду, слили, и из этих двух бригад сформировали 257-ю дивизию.

Наша дивизия, конечно, тоже отличилась и награждена орденом Суворова, и Краснознаменной стала. У нас награды тоже есть, но немного, - конкретно артиллеристы не так «гремели», я высшее руководство имею в виду. Вот сейчас командующий Вооруженными силами Грузии Терзадзе, - и у нас тоже был Давыд Терзадзе, но это, конечно, уже не он. Тот Давыд Терзадзе, что ли, был, - он был начальником артиллерии бригады.

К боям в Крыму мы несколько запоздали, не ходили туда, - нам только дают данные по такой-то высоте бить, ну мы и даем по той высоте. И вот на Кавказе закончили, - а Крым еще остается. Но нас перебросили на Дон, на Донбасс, - там шли хорошие бои. Не в смысле «хорошие», - а тяжелые. Хорошо помню, шли мы по Донбассу. Наблюдательный пункт у меня там - кукуруза и подсолнух. Они все в один уровень, а я в доме с красной черепичной крышей. Прямо поле, а там вниз: немцы оттуда не видят ничего, а у меня с крыши все видать... Немцы тоже были живые люди, не все помирали сразу, - ну и нахальники были: так вот, помню освобождали мы Никитовку. Когда мы ее уже заняли, нам навстречу идет женщина, и несёт ребенка. Ну, сколько ему, - месяца 2-3, может быть, полгода. А она его за ноги схватила и сама разлохмаченная, - кричит: «возьми, задуши его!» Ребёнок от немца... Ну, она, конечно, сумасшедшая была, тут нечего говорить. Ничего себе, ребенка сзади за ножки схватила, на плечо, - и на него орет, кричит. Я ударил её... Такая неприятная картина, очень неприятная.

Освобождая Донбасс, мы шли через реку Молочная, потом Чеховград, потом на Мелитополь. Затем Запорожское направление, на Гелитополь. А потом, уже после Мелитополя, мы пошли Крым освобождать, началось форсирование Сиваша. Это мне запомнилось, конечно. Мне самому раза три пришлось его переходить пешком! Первый раз орудие перевезли на плечах, как говорится. Были, конечно, плавсредства, но нести надо было на себе. Мы наблюдали как один наш самолет перевернулся. «Мессершмит» уже атакует, а он по-над самой водой. Там ширина километр, может быть и больше, а местами чуть поменьше. А лётчик, видать, загляделся на атакующего «мессершмита», а край берега прямо обрывом Сиваша, на Крымской стороне. И он колесами зацепил за бровку, и прямо кубарем туда. Он, правда, жив остался. Самолёт вез снаряды для артиллерии, у него снаряды высыпались, - но ничего, обошлось, никаких жертв не было. В тех краях большинство чучмеки (как мы их звали), - дагестанцы или еще кто... А как только снаряд немецкий попадет по мосту, или ещё где-нибудь, - так они сразу кучкой: «вай-вай-вай!» А этот «вай-вай», немцу-то видно с того берега, - и он в эту кучку еще! Вот тебе и жертвы. Так что жертв много было.

Мы переправились в Крым, и там шли с боями на Джанкой, потом на Севастополь. Бои за Севастополь были тяжёлые, особенно последний штурм - Сапун-гора знаменитая. Там сейчас мемориал, памятники, - в том числе и на самой Сапун-горе. И наша там 51-я армия записана в числе других, прямо флажок вырезан (из жести, очевидно), и на нем вырезано - «51-я армия». В 257-й дивизии в составе 51-й армии мы находились до конца. А закончили Севастополь, - и снова нас бросили туда, откуда я начал войну. Я начал в Прибалтике, - и вот нас туда. Где-то в Польше чуть-чуть, маленький такой северо-восточный уголок мы пересекли: когда в Белоруссию придешь, к Прибалтике, там Польшу мы, грубо говоря, только по границе прошли, а в саму не заходили. Там мы влились в 1-й Прибалтийский фронт.

Война начала затухать, - а у нас идут бои за Любаву, за Мемель (так называемый), Клайпеда. Ригу прошли, - а я помню как мы ещё отступали через Ригу. Вот уже в Германии бои, Берлин взят: а мы всё бьемся в Прибалтике! Анекдот пошел: «Едут Жуков с Рокоссовским, с победой домой возвращаются. А Баграмян говорит:

- Что за рокот?

- Да Баграмян доколачивает курляндскую группировку!»

Под Либавой у нас все хорошую атаку подготовили. У нас данные, - и только дана команда через какое-то время открыть штурмовой огонь... Выходим, смотрим, - по линии фронта белые флажки. Вообще по всем окопам белые флаги. Все, война окончилась! Там, в Прибалтике есть такое озеро, называется Тырс. Так вот, мне была дана команда пройти в немецкий тыл к этому озеру. Взять бойцов человек 16 и съездить разведать, разнюхать. Мы поехали, и туда спокойно прошли. А когда мы по рации сообщили (рация у нас была) данные, была команда «возвращайтесь обратно». Но на обратном ходу, конечно, пришлось, как говорится, повоевать с противником. Как раз у нас получилось: мы идем с немецкого тыла, с немецкой стороны к нам, - а эти немцы к себе с передовой идут. И вот у нас свалка, встреча такая. Но хорошо, что ветер дул от них, я издалека услышал это их ля-ля-ля немецкое, «хэндохохи» эти. Ребятам сразу команда: давайте стоп! А там тропинка такая, и старый лес поваленный, деревья старые уже, несвежие. И вот я за эти деревья: «Всем укрыться, и ни начинать без моего выстрела, не подавать виду. Если надо будет, значит откроем!» И правда, я впереди, сзади меня остальные лежат, сбоку то же самое - все мои бойцы. Немцы прямо идут, а мы же лежим - нас не видно. И чуть ли не на голову мне немец наступает, - а у меня пистолет взведён. Я два выстрела сумел дать: в одного сразу попал - он полетел, потом второго, - а на третьем у меня заклинило. На третьем уже не пошло. А мне автоматом по зубам! У них же автоматы, домой они идут, автоматы за плечами. И видать, когда он уже падал, прикладом - по зубам мне. А я рот открыл, - а как, рот откроешь, конечно... Рукопашная была схватка!

- А.Д. А много их было?

- Несколько человек. Ночью же темно, пост какой-нибудь. Может человек пять их было. Разговор был слышен между собой. Но наверное, то же самое, что у нас: сменяются, одни туда идут, другие оттуда. А тут мы огонь открыли - не поймешь кто куда. Один боец у нас не выдержал, удрал на озеро, и до самой весны (а это зимой было дело) то морошкой, то клюквой питался. Когда он вернулся через несколько месяцев (может через месяц-два), его в СМЕРШ таскали. «Как же ты дезертировал?» - «А как вот, пришлось, да и все». Меня чуть-чуть не... Я же командир, должен отвечать! А я что, я командовал, - всё как положено. А то, что он из строя вышел, так это у него такая подготовка была. Ну ничего, все обошлось.

- А.Д. А вы так до конца и командовали батарей?

- Нет, пока мы по Каспию переезжали в Махачкалу, у нас был командир Валерий Яковлев (отчество не помню). Тогда еще отдельный артдивизион был, мы еще в бригаде были. Боевой, хороший малый, капитан. Он был командиром отдельного дивизиона, его убило, и меня назначили командовать отдельным дивизионом. Я был командир 2-й батареи, а командиром 1-й был Бреславский, - но почему-то, я не знаю почему, назначили не его, а меня. Но не успел я принять командирский чин, как уже прислали нового, настоящего. Так что я его только как бы временно замещал. А потом дивизион стал уже не отдельный, - это когда дивизию сделали. Там у нас два дивизиона оставалось, и я стал командиром 1-го дивизиона, а командиром 2-го стал Иванов. Я сейчас не знаю живой или нет, переписку уже не ведем, между собой переписываемся, хотя всех других давно уже нету. Я его давно похоронил, - а потом смотрю: письмо вдруг приходит от него. Я думаю: «ничего себе!» А потом опять молчок, молчок...

- А.Д. Войну где закончили?

- Почти там же, где и начал. Под Любавой был мой последний бой. Я не знаю, дошли ли мы до того леса, где мы впервые стреляли, - но это те же места. Грубо говоря, где начал, окружил всю Россию вокруг. Я насчитал, что мы 8 фронтов прошли, - а может быть и больше было. Нас кидали, как по кругу. И я не считаю то, что я был ранен, - это после ранения уже, формирование и под Москву. Я считаю, что по-настоящему воевать я начал под Москвой. А до ранения, - 22 война началась, а 14 июля меня ранило, - даже до месяца не дотянул.

- А.Д. Вы все время были на механической тяге?

- Сперва у нас, когда формировалась бригада 202-й дивизии, пушки на мехтяге были. Там ам даже машину перевернул, когда за рулем сидел. Командир дивизиона был в растерянности, - конечно, мы драпаем, удираем. Командует: «Давай, жми!» А у нас ГАЗ-АА была машина - «полуторка». Шофер один, - ехал-ехал, - а он устает же все время ехать. Если бы поспать где-нибудь можно было, - но негде. И тогда я сел. Командир дивизиона рядом сидит, командует. У него карта, компас, он все это смотрит и командует куда мне ехать. Ну, а мое дело ехать. Вот он меня и подгоняет: «быстрее, быстрее, быстрее». Едем, - и тут вдруг я вижу маленький мосточек, настил сделанный через ручеек. Небольшой ручеек, правда. Туда поворот есть, а я-то прямо веду. Командир как заорет: «Да нам же направо!» Я сразу направо, второй раз крутанул, но уже переехал. И не так уж быстро я несся, как он сказал про поворот, так газ я уже сбросил. Но меня по инерции туда боком-боком, - раз, и набок. Ребята, весь взвод, быстро перебрались обратно на ту сторону, и вытащили. Быстренько у нас так получилось! Вот такое было приключение, но никто не пострадал, ничего, все нормально.

- А.Д. А потом, вы говорите, на формировании были уже на лошадях?

- Да, когда 60-я бригада формировалась, уже в Пугачеве, - там всё на конной тяге. И воевать сюда под Москву мы приехали на конной тяге. А потом уже, когда на Кавказ, в Махачкалу приехали, - там нам уже снова механическую тягу дали. Там у нас уже и «студебеккеры» появились, и «форды». В общем, там на конной тяге у нас был только хозвзвод - старшина Шаповалов Михаил Маркович. У меня много его фотографий есть, мы и после войны встречались. Но это не так интересно.

- А.Д. Вот как обычный день из чего у вас состоял на фронте?

- День как день. Зависит от того, какая поставлена задача. В первую очередь наблюдатели, - это уж всегда… Во-вторых, начинаешь занимать новую позицию, - значит все равно окопы роем, блиндажи. Делаем накат, это когда остановка. А в движении чего? Двигаемся и все. И больше ничего!

- А.Д. Скажите, а со снарядами как вообще было?

- Я бы сказал, плохо. Я бы сказал, очень плохо. Все время думаешь: «БК, БК» (боевой комплект). Расходовать не больше двух снарядов команда! А что два снаряда? Но между прочим, я не хвастаюсь, конечно, но командир дивизиона Иванов, и другие офицеры восхищались, что я «снайпер-артиллерист». Но я уже выработал в себе такое правило, - как занимаю позицию перед фронтом, я сразу, тут же провешиваю себе линию. И на провешке у меня уже все! А значит один снаряд всего - и мне больше не надо. У меня было направление именно туда, куда нужно. Я провесил один раз, у меня эти данные записаны, и все, и больше мне не надо. Был такой случай на Кавказе, мы наблюдаем: там внизу дорога и вроде как к реке спуск, что ли. А тут горочка и когда немцы проходят - их не видно. Но когда они подходят к спуску, тут они открываются. И вот на это место, перед спуском, перед небольшим наклоном местности, - на это место я пристрелялся. Там интересно было: только появятся, - я смотрю, повозка идет! Кухня ли там идет какая, или еще чего, - но нет скорости. Одни снаряд, и «бум!» - вдребезги. Одним снарядом, - вот почему говорили, что я снайпер-артиллерист. Ну что еще можно сказать? Наградами нас не очень баловали. Но мне, кажется, это наш командующий артиллерией Тенгадзе виноват был. Я потом по архивным данным узнал, что он был в немилости у начальства. Как-то когда мы были под Москвой, он бросил свою часть и поехал в Москву, на свидание, - без команды, без разрешения. И за это втык получил! Это я уже из архивных данных узнал, но мы чувствовали, что к нам отношение такое, «не очень». И потом, наше же командование... Вот, скажем, Дюбанов, - я не скажу, что он трус или еще чего-нибудь, - но он был младшим лейтенантом еще когда я был лейтенантом. А потом он до майора дошел, а я капитаном остался. Я и до сих пор капитан. Этот Дюбанов был помначштаба сперва, - а помначштаба это как раз оформление. Но как он оформлял - это уже другой разговор: про это слушки ещё под Москвой ходили, когда как раз бои-то самые главные шли. В первую очередь нам что сообщают? Не будет же хвастать тот, который отправляет материал. Он может хвастать только когда придет ответ. А в первую очередь узнают из, как говорится, «сарафанного» радио. Старшина ходит среди них и «нюхает». У нас тогда 5 батарей в бригаде было, а командиров батарей всегда комбатами называли. И вот старшина приезжает и говорит: «Борис Дмитриевич, комбат говорит, на вас подали на Ленина. На вас и на Максимова!», - это младший лейтенант Максимов у нас был. Это было под Москвой еще. А когда поехали на Кавказ, там опять бои начались, - и снова подавать, - но говорят, что еще на тот материал еще ответ не пришел, -поэтому здесь пока не будет. Вот, дескать, когда тот ответ придет, - тогда будет. И вот ни того ответа, ни другого, ни пятого… Но две «звездочки» есть у меня, две «Отечественных Войны есть» - из орденов. Одна юбилейная, уже после войны. Медали «За оборону Москвы», «За оборону Кавказа». Все эти знаки есть, конечно.

Четыре сына было у моих родителей. Три брата погибли, я один остался среди всех, самый младший. Сначала погиб второй, потом третий. А самый старший, правда, сперва считался пропавшим без вести, но потом его все-таки признали погибшим. Потому что когда он ехал, из Сыктывкара (мы же тогда в Коми были), когда его взяли-мобилизовали, он по дороге написал одно или два письма. А там же бомбили эшелоны, и, очевидно, он под бомбежку попал, - потому что с фронта он ничего не присылал, только с поезда. О бомбежке все знают, что их бомбили, - так что больше некуда ему было дется. Если бы он на фронте был, тут можно было бы чего-нибудь узнать, - но он не доехал до фронта. Я-то не знал, а родители мне написали. Я же на фронте всё время, дома не бывал. Домой я приехал в 47-м году или в 46-м, уже когда женился: дома мы вроде медовый месяц справляли. Так что вот, три брата погибшие у меня. Там в Коми, в Сыктывкаре есть тоже мемориал, такое место, где их фамилии значатся. Я приезжаю туда.

- А.Д. А вы в противобатарейной борьбе участвовали? Против немецких орудий?

- Ну как сказать? Вот ЛМ, который мы «Лука Мудищев» звали; шестиствольный миномет. Ну, туда огонь открываешь, конечно. Но какие результаты, мы не знаем.

- А.Д. А так, результаты своей работы видели?

- Да, я видел, видел конкретно.

- А.Д. Когда на той переправе?.. На спуске?..

- Да-да, я видел все. И не только я, все видели! Всем видно, особенно с наблюдательного пункта. Там бугор такой, на этом бугре все видно было. Это лично. А так, - батарею когда бьешь, видишь же что ты бьешь, а сколько полетело, чего полетело... Если я вижу, что у меня снаряд попал в цель, - пулемет, огневая точка какая-то, или блиндаж разрушить, смотря какая команда дается, - то не видно что там. Нас же там не было, - тут только пехота может сказать.

- А.Д.Скажите, а выбор позиции только от вас зависел?

- В основном, конечно, от меня, когда я в взводе управления еще был. А когда в батарее, то тут команду, в основном, дает штаб: «Вот тут тебе расположиться». В основном он дает район, а уже конкретно место, чтобы у тебя сектор обстрела был, как положено, чтоб тебе не мешало ничего впереди - это я уже сам должен выбирать, конечно. Но у меня сначала был хороший, опытный помощник Виктор Васильевич Колкин, старший на батарее. Потом он тоже командиром батареи стал. Нас вместе с ним всегда награждали абсолютно одинаково! Он опытный, с высшим образованием, окончил артучилище РКУ, а я со средним образованием.

- А.Д. Он вам помогал?

- Он был старшим на батарее, - конечно, он главный. А я командир батареи, иду со взводом. Раз у меня бои, я со взводом управления. Огневые взводы у меня остаются на него, на Колкина, а я уже со взводом управления. Командиром взвода у меня был Поддубный. Его однажды ранило, но он остался жив, и потом тоже командиром батареи стал.

- А.Д. А батарея поддерживала какой-то пехотный полк?

- Да, но не определенный, а на каждый раз дается: вот тебе сегодня 507-й полк. Команда дается: 1-я батарея поддерживает 5-й батальон, 2-я поддерживает 8-й батальон. Там по номерам, большие номера. Наша 257-я дивизия, а полк был 793-й артиллерийский полк. Батальонов, по-моему, 4 или 5 на каждую батарею, - но иногда и дивизион целиком прикрепят к одному. Но и мы уже связываемся: дали команду поддерживать 2-й батальоном сегодня, - значит я к нему иду, увязываю. Когда я пойду, когда командир взвода, - по обстановке. Наблюдательный пункт я старался всегда располагать где-нибудь чуть-чуть в стороне, а не там, где расположена сама пехота. Чтобы связь у меня была с ними, с командиром батальона особенно. С командиром роты меньше было. Было, но меньше, - больше с батальонным звеном. Но расположение отдельно, чтобы не в порядках пехт. А то что: во-первых, они долбить будут, - а раз долбят, особенно если наступление противника, все начинают мандражить, начинается типа небольшой паники. И всю вину на нас: «Вот, артиллерия нам ничего не помогает!» А у артиллерии два снаряда всего! Чего он будет помогать тебе? Ограничено было насчет снарядов.

- А.Д. Все время, или к концу войны получше стало?

- Нет, не всё время, - получше стало. Особенно когда артподготовка начинается, там завозят. Как начнется беглым огнем - даешь «будь-будь»! Там не считаются уже, там никаких БК не надо.

- А.Д. А сколько расстояние между огневой и пехотой, до линии фронта?

- Между огневой и пехотой, грубо говоря, километра 2 - 3, может быть, и 4, а иногда и 5. Во-первых, все зависит от местности. Если там поблизости болото какое-нибудь, так мне там делать нечего с артиллерией, - я имею в виду огневые позиции. А вот наблюдательный пункт, - это уже, в основном, в их рядах. Ну, не в самом ряду: где поуже, где удобней. Им нужно укрыться, чтобы в ямке, - а мне надо наоборот где повыше, чтобы я видел. Так что тут разница есть, но связь держишь конкретно.

- А.Д. У вас и телефон и рация были?

- Да, но рация только на передвижении в основном, - а так в основном телефон. Ну, бывает иногда - порвалась, снарядом разбита линия. Тут рацию включаешь, конечно.

- А.Д. А так не любили ее?

- Ну, она не оправдывала себя. Может быть, кадры не очень - я радистов имею в виду. Был у меня один радист Петров Михаил Иванович, которого я, правда, хотел крепко наказать. Наказывать, - так уже с комиссаром (комиссар у нас был Александр Емельянович Блинчиков). Когда Севастополь освободили, пленных начали вести, этот мой радист Петров, он кусок кабеля взял, намотал туда гайку или не знаю чего... Пленные идут дорогой, там уйма их, - сколько их там взяли! И он их давай лупить кабелем, гайкой. Я подошел тогда к нему, говорю: «Ты что? Ты что, воевать начал? Ты был под крылом командира! Не надо нам радиста, который ни разу не включался по рации, ни разу команды не подал, а тут воевать начал, когда пленные идут!» Я расскзал комиссару, и потом он говорит: «Давай ладно, потихоньку, он молодой еще», - то есть примерно моих лет, - «Намечается на радиокурсы - пошлем его, пускай учится на радиста». Я говорю: «Ну ладно, пускай». А то вот такой вот вояка! Мне таких вояк не нужно! Ты воюй там вот, а что ж пленных-то бьешь? Их не надо бить! То есть, их может быть и надо бить, конечно, - но не проявлять геройство свое. Геройство там надо было проявлять!

- А.Д. Вообще, к противнику как относились?

- Ну как? Когда били этих, конечно, ненавидели их. Конечно! Даже имени им вообще, кроме «фрица», никто не давал. Ну, или «ганс» кто-нибудь скажет. «Фриц» и всё, - и на всю жизнь так. Ну, конечно, нападение ни за что на нас было, - и за это мы их все ненавидели.

- А.Д. Но к пленным относились…

- Ну, я говорю, это был единственный случай. Был один случай: как-то мы с ординарцем или с кем-то другим (я не точно помню) шли. Смотрим, - а там пехота выстроилась на опушке леса, и что-то у них там типа митинга. Ну, мы проходили мимо по своим делам, но все же подошли, смотрим в чем дело. Оказывается, какого-то нашего дезертира (или за другое что-то, я уж не знаю за что), привели расстреливать. Там ров был вырыт, стоит этот человек, вокруг него бойцы выстроены. Рассказывают, за что его расстреливают, снимают с него одежду, ставят на колени. Он становится на коленки, - а у него на животе наколка: орден Ленина. Куда стрелять? Его поворачивают назад, - а там портрет Сталина на спине! Так его и не расстреляли, отвезли черт его знает куда. Это на моих глазах происходило! Не знаю, что это за часть была, - ну, пехота.

- А.Д. У немцев сильная была артиллерия?

- Ничего! Первое мое впечатление от их артиллерии было в начале войны: Одинцово, Репище или Репники, - такие вот места. Мы двигались, и штаб нашего полка остановился передохнуть в одном доме, - и как раз в этот дом попал снаряд немецкий, и весь штаб уничтожили сразу. Там и санчасть, медсанбат, - все погибли, кто там был. Вот такое я видел... И ещё другой случай видел, как раз тогда, когда меня ранило. Смотрю, - танк наш (я тогда не очень разбирался в них, тем более, что я их вообще не видел: КВ это, или ИС). Смотрю, наш танк стоит, а на корпусе, вот такой величины дыра, - кулак пройдет. Немецкий снаряд попал туда как следует. Так что, конечно, они убойную силу тоже имели.

- А.Д. Но по вам, по баратее? От чего были больше потери - от авиации или от артиллерии?

- У нас конкретно урон был больше от артиллерии, конечно, - она больше по нам наносила удары. А на маршах, - там авиация. Там если застали врасплох, неожиданно, - то сверху покрошат.

- А.Д. Вы были к концу войны командиром дивизиона?

- В конце войны, уже под Любавой, меня назначили начальником полка по снабжению: ПФС продснабжения. Но им я не успел побыть - сразу после этого я попал в госпиталь, в Ригу. Там я почти месяц пролежал, - у меня было воспаление среднего уха. И вот с этим воспалением я пролежал в госпитале и отстал от своей части. Она забралась куда-то в Тамбов, я её разыскивал, и поспел к шапочному разбору, - к расформированию, потому что за это время уже и война кончилась. Ну, расформировывали не всех, а кого надо было. Какие части расформировали, какие решили не расформировывать. Может быть, в каких-то из тех частей и сейчас еще служат. У меня же все вещи остались, в части, - а у меня ни костюма, ничего.

Когда я выздоровел, мне давали направление. Я у них попросил: «Мне по дороге как раз в Балобаново, там у меня вроде невесты. Дайте, пожалуйста, мне на три дня заехать!» Ну, думаю, узнаю: ждет так ждет, а не ждет - не ждет. Ну вот, после этого мы начали переписку совсем уж «основательную».

- А.Д. А что все-таки было самое страшное?

- По-моему, самое страшное было паника. Самое страшное! Если кто подпал под панику, тут неудержимо. Хуже ничего нет. А когда все, как говорится, в руках, - механизм, все на рабочем месте, так ничего. Всё же, паника и у нас была, - правда, очень короткая, но была. Ехали мы на Кавказ и остановились в каком-то месте. Вроде как рядом был ручей, и мы пошли помыться немножко, сполоснуться. Смотрим, - там гора и лощина между двумя горами, там все в кукурузе, - и танк немецкий... И он по нам, по мне, и по всем по нам из пулемета! Ну, тут, конечно, паника! Но это, конечно, мелкая паника... А самая паниковая ситуация была когда мы выгрузились с кораблей. Ну, то что бомбежка - я уже говорил. Ночью (я это хорошо помню) мы заняли Илларионовское, и по дворам, по огородам расположились отдохнуть-переночевать. И вот на нас танки: 2 или 3, или сколько там, не знаю, танков... Мы-то спим все, отдыхаем, - а тут неожиданно прямо на деревню - танки! И вот тут у нас паника была, действительно. Мы ведь еще позиции не занимали, ничего. Вот так только зашли отдохнуть! Хорошо через лощинку был вроде ручей такой, - и в конце этого ручья дорога. И вот на эту дорогу мы сразу отошли. Она болотистая, а танк же на болото не пойдет! Но орудия были ещё на конной тяге: одно орудие туда, другое - туда, а третье… Но немцы действительно не поехали за нами. Вот эти два случая паники у нас были: в Донбассе (когда в кукурузе), и второй на Кавказе.