Л.Ц. - Родился в октябре 1924 года в белорусском городе Полоцке. Мой отец,1891 г.р., солдат ПМВ и Гражданской войны, был много раз ранен, стал фронтовым инвалидом и работал сапожником. После революции, отец, вернувшись из царской армии, стал красным партизаном, потом служил кавалеристом в Красной Армии.
В 1920 году, во время "Польского похода", за рекой Западный Буг, отец был контужен во время атаки и очнулся уже в плену у белополяков. Три месяца он провел в концлагере, в отдельном бараке для коммунистов, а потом, вместе с комиссаром полка, сбежал из плена. Отец с гордостью хранил у себя личную письменную благодарность самого Троцкого, полученную за героизм в боях.. Мама была на 12 лет младше отца, окончила церковно-приходскую школу, училась в Витебской гимназии, была образованной, очень доброй и умной женщиной. В 1928 году отец уехал на строительство Турксиба, и через два года вся наша семья перебралась в Казахстан, в город Кзыл-Орду.
В 1936 году мы перехали жить в Алма-Ату и поселились на Сенной улице, сплошь заселенной евреями. Я продолжил учебу в средней школе № 37. Наш класс был особенным, достаточно сказать, что три моих школьных товарища были мастерами спорта (по штанге, лыжам и гимнастике), и с нами в классе учился вундеркинд Коля Ерофеев, имевший выдающиеся математические способности.
Жила наша семья очень скромно. Я мечтал стать военным моряком и весной 1941 года оформил документы на поступление в Высшее военно-морское инженерное училище имени Дзержинского в Ленинграде, а 17-го июня, сразу после выпускного вечера, я сел в поезд Алма-Ата-Москва, отправился на вступительные экзамены в училище. Со мной в одном купе оказался попутчиком наш школьный преподаватель литературы, Аркадий Викторов, интеллектуал, человек одаренный и незаурядный, с манерами аристократа, закончивший два института, один из которых был кораблестроительный. На больших станциях мы по очереди с ним бегали за кипятком, покупали провизию на пристанционных базарчиках, и двадцать первого июня Викторов вернулся в купе со свежей газетой, мрачный, и на мой вопрос - "Что случилось?", он протянул мне газету и сказал - "Читайте Лазарь. И помяните мое слово, мы находимся на самой грани войны"... Двадцать второго июня поезд пришел в Москву, и мы уже знали, что на западной границе началась война.... В Ленинград я так и не попал, мне пришлось вернуться домой. В армию меня по возрасту не призывали, и чтобы не терять год до призыва, я поступил на учебу в Алма-Атинский горно-металлургический институт, на маркшейдерский факультет. Этот институт не имел "брони" от призыва, из него в армию забирали даже отличников учебы. Успел закончить первый курс, потом получил повестку на призыв, и в декабре 1942 года, был направлен на учебу в Рязанское артиллерийское училище, находившееся в эвакуации в станице Талгар, в 23-х километрах от Алма-Аты.
Г.К.- Что запомнилось из "училищного периода"?
Л.Ц. - Из Алма-Аты, из военкомата в Талгар направили группу отобранных на учебу, человек 15-20, и среди нас было несколько фронтовиков, после госпиталей. Прошли пешком километров семь, потом поймали попутный грузовик и прибыли в Рязанское артучилище. Неделю нас продержали в курсантском карантине, остригли, обмундировали, и зачислили на учебу. Присягу мы принимали уже в январе.
Училище готовило артиллерийских командиров для корпусной артиллерии. Было два учебных дивизиона, один - 122-мм пушки образца 1937 года, второй дивизион готовил курсантов на 152-мм калибр (пушки-гаубицы), и третий дивизион училища - АИР (разведывательный), находился отдельно от нас. Я попал в пушечный дивизион готовивший командиров для частей вооруженных пушками калибра 122-мм.
Что еще запомнилось, кроме постоянного голода?
Да в общем вся подготовка офицеров-артиллеристов была довольно неплохо продумана, на фронт мы попали уже "с царем в голове". Отношения между курсантами были товарищескими, нас во взводе было 4 еврея: я, Каганович, Ноткин, и еще один, "из фронтовиков", и я не помню, чтобы были какие-то "межнациональные проблемы".
Сам курс обучения был рассчитан на девять месяцев, но выпустили нас из училища только 1-го января 1944 года. Нам выдали солдатские шинели, присвоили звания младших лейтенантов. Весь наш взвод получил назначения на 1-й Прибалтийский Фронт, и меня направили в 11-ую гв. армию. Вместе с тремя товарищами по училищу я попал в 523-й ПАП (пушечный артиллерийский полк), имевший в своем составе пять огневых батарей и одну батарею управления.
Этот полк был сформирован в начале войны на базе Рязанского артучилища, и первым его командиром был капитан Травкин, и состоял тогда полк из двух дивизионов по три батареи двухорудийного состава в каждом дивизионе. В 1943 году полк был переформирован, дивизионы упразднили, в нем стало пять батарей четырехорудийного состава, штабная батарея и полковой взвод управления. В 1943 году Травкин стал командиром арт.бригады (и впоследствии - генералом), и командиром полка был назначен полковник Торопов. Полк прошел долгий боевой путь и к концу войны, находясь в составе 16-го гв. Стрелкового Корпуса, имел следующее полное наименование:- 523-й Пушечный артиллерийский Городокский орденов Суворова, Кутузова и Александра Невского полк
Г.К. - Как встретили "зеленых младших лейтенантов" в полку? В какое подразделение 523-го ПАПа Вас направили служить?
Л.Ц. - Полк воевал под Невелем, в районе села Пустошка. Штаб полка находился в двух километрах от передовой и нас принял заместитель командира полка подполковник Гофман, высокий красавец, впоследствии представленный к званию Героя, но так его и не получивший. Сам командир полка Торопов, в это время был ранен и находился в госпитале. Гофман распределил нас по батареям, и я был направлен КВУ - командиром взвода управления в 1-ую батарею полка, которой командовал капитан Кулешов.
Мой комбат Федор Филиппович Кулешов был замечательным человеком, многому меня научил на войне, и ему я обязан своей жизнью. Кулешову было тогда 30 лет и в Рязани его ждала с фронта жена и двое детей. С войны он вернулся живым, но вскоре умер, еще совсем молодым...Огневым взводом батареи командовал лейтенант Селибин.
А мой предшественник на должности КВУ убыл в тыл на учебу.
Г.К. - Состав и вооружение батареи?
Л.Ц. - На батарее было 4 пушки калибра 122-мм. Расчеты по 6-7 человек в каждом. Помимо огневого взвода и взвода управления у нас было свое отделение тяги - 5 тягачей "Сталинец", по 2 водителя на каждый тягач. Бойцы огневых расчетов были вооружены карабинами, а "управленцы" имели автоматы ППШ. У меня поначалу был револьвер "наган", а потом кто-то из моих бойцов принес на переформировке под Невелем в подарок трофейный пятнадцатизарядный пистолет.
Г.К. - Сколько народу служило в Вашем взводе управления - ВУ? Расскажите о своих подчиненных.
Л.Ц. - Чуть больше двадцати человек служило в ВУ под моим командованием.
По штату во взводе управления полагалось: 6 артиллерийских разведчиков, 8 телефонистов, 6 радистов, 3 вычислителя и 1 водитель. Командир отделения разведки, сержант Велихов, парень из Подмосковья, также занимал должность помкомвзвода.
Радиотделением командовал сержант Савушкин, который в Пруссии был нашим главным "дегустатором". Нарвемся на какой нибудь склад или подвал, заставленный едой, консервами и бутылками с алкоголем. Отравлено все или нет? - знать мы не могли. Тогда Савушкин все первым пробовал, со словами - "Если останусь живой, то вы тогда тоже ешьте". Среди разведчиков были люди, годившиеся мне по возрасту в отцы: Фадеев с 1903 г.р., Елькин с 1904 г.р., и они мне, по молодости, казались стариками...
Среди телефонистов был казах, фамилию уже не помню. Отделением связи командовал сержант Павел Дзюбенко, отделением вычислителей - сержант Плужников.
Самым опытным из разведчиков был Иван Иванович Крупин, уроженец Кировской области, добрый вятский парень, начинавший войну кадровым красноармейцем в Брестской крепости, кавалер двух орденов Славы и других боевых наград.
С Крупиным мы всегда были рядом, он был человеком невероятного везения и отваги, который всю войну с первого до последнего дня провел на фронте, и в 1945 году, когда наш полк вывели из Германии в Брест, Иван Крупин вернулся на то место, где встретил начало войны. В этом совпадении была своя героическая символика...
Связист Крылов. В конце войны с ним случилась беда. Крылов пришел с НП на огневую, помыться в бане, сооруженной из двух палаток. Помылся, оделся, поднял свой автомат с земли, а предохранитель на ППШ был слабый, раздался случайный выстрел, и пулей из своего же автомата Крылову раздробило руку.
Связист Капустин, получивший смертельное ранение и оставшийся в живых.
Мы стояли в обороне, находились на НП комбата, и Капустину пуля немецкого снайпера попала в голову и вышла через затылок. Когда его отправляли в сабат, он еле дышал, всем было ясно, что не жилец. И где-то через месяц его друг Крылов говорит, что от Капустина пришло письмо из госпиталя, живой, "в рубашке родился", снайперская пуля прошла точно между двух мозговых полушарий не задев важные центры.
Старший радист Головкин, отважный человек, гармонист. Когда нам выпадали минуты отдыха, так Головкин сразу брал в руки гармонь и неподражаемо пел " деревенские страдания" вместе со своим напарником радистом Ворониным.
Если посидеть, то можно многих еще вспомнить, из солдат моего взвода управления и из огневых взводов. Один из бойцов расчета был татарин, бывший цирковой борец.
Вообще, коллектив батареи был дружным и многонациональным: русские, украинцы, белорусы, казах, татарин, мордвин, и другие. Почти всех вспоминаю с уважением.
Но попадались среди солдат и законченные сволочи. Былу меня радист Ткачев, из бывших уголовников, попавший из тюрьмы прямо на фронт. На подходе к Кенигсбергу он струсил и побежал с поля боя. Я приказал разведчикам вернуть его, и предупредил, что в следующий раз просто застрелю на месте. Ткачев затаил на меня злобу.
В апреле сорок пятого, уже в захваченном Кенигсберге, Ткачев вырвал из проходившей мимо колонны гражданских немцев молодую девушку и привел ее ко мне, мол, вот вам товарищ комбат, " в подарок", пользуйтесь, "баба вся ваша". Я спросил радиста - "Где ты ее взял?" - "В колонне" - "Вот и верни ее туда, немедленно!". А еще через месяц ко мне подходит комсорг полка, капитан Марченко и сообщает - "Ткачев на тебя донос написал. Будто ты в Кенигсберге немку изнасиловал", но кроме Марченко мне об этом никто из начальников больше ничего не говорил...
Г.К. - Ваши первые фронтовые впечатления?
Л.Ц. - С января по март сорок четвертого года в районе развалин села Пустошка шли беспрерывные бои "местного значения". Пехота многократно пыталась прорвать немецкую оборону, несла огромные потери, но все было безуспешно. В итоге, продвижение пехоты составило всего 2 километра, и за них мы заплатили жизнями тысяч солдат и офицеров. Наш полк поддерживал стрелков в этих атаках...
Так что мои первые "фронтовые впечатления" совершенно безрадостные...
Г.К. - Артиллеристов забирали на пополнение поредевшей пехоты?
Л.Ц. - Из нашего полка точно не брали. Полк был корпусной, подчинялся только командованию корпуса или армии, и никто такой приказ не отдавал.
Г.К. - А каким был Ваш первый запомнившийся удачный бой?
Л.Ц. - В начале марта 1944 года. Немцы начали обстрел передовой из шестиствольных минометов, а я со своими "управленцами" находился в овраге, в такой "впадине", и командир полка Торопов напрямую позвонил со своего КП - "Видишь откуда бьют?". Немецкие позиции были закрыты высоткой, но я приблизительно представлял, откуда стреляют минометы, и ответил - "Да" - "Тогда, давай! Огонь!". Я сразу передал данные для стрельбы, дал залп и точно накрыл эту минометную батарею.
Торопов позвонил моему комбату Кулешову, и комбат передал мне по рации - "Комполка приказал представить тебя к ордену". Вскоре мне вручили орден Отечественной Войны 2-й степени.
Г.К. - Куда был переброшен полк после боев под Невелем?
Л.Ц. - В марте нас вывели во второй эшелон фронта, заменили орудия на новые.
В начале июня нас перекинули под Оршу, на 3-й БФ, в район Осинстроя, где 11-гв. Армия заменила стоявшие в обороне УРы (укрепрайоны). Укрепрайоновцам на каждый батальон отводилось по 10 километров фронтовой передовой линии. Кругом торфяники и болота, ходить можно было только по трубам, по которым до войны гнали торф. С трубы спрыгнул и сразу попадаешь в топь. Даже дороги-"лежневки" там не было проложено. До нашего появления на этом участке у укрепрайновцев с немцами существовал негласный договор - не стрелять по тем, кто идет по трубам. Но мы прибыли, заняли огневые и стали пристреливать репер, тем самым нарушив договор, и обе стороны с той минуты били по противнику. Движение частей, рекогносцировка, пристрелка реперов - все это дало понять немцам, что на данном участке намечается наступление.
Доставить припасы на передовую стало проблемой. Мы просидели в этих болотах до конца июня, потом перешли в наступление, немцы с упорными боями откатывались до Немана, который мы форсировали с ходу. Неман широкая река с бурным течением. Переправлялись под огнем, забрались в маленькую лодку сразу шесть человек, она "просела", до воды оставалось сантиметров пять, но мы добрались до правого берега без потерь. А за рекой мы застряли до сентября, шли непрерывные бои на литовской земле. Брали Алитус, и мне запомнилось, как тысячи немцев строем шли в наш плен в сопровождении всего лишь нескольких автоматчиков. В Ошмяны входили вместе с танкистами, где взяли на батарею "двойной трофей" - наш тягач "Сталинец", который немцы использовали для себя...В Литве мы попали в окружение.
Я шел рядом с командиром стрелкового полка ГСС Кузнецовым, и вдруг он говорит - "Что-то очень тихо, батальоны не встречают сопротивления", и приказал всем остановиться. И тут сзади по нам открыли огонь. Вместе с нами оказались "в мешке" танкисты из Тацинского ТК, и когда через двое суток мы пошли на прорыв, то впереди всех, вел своих танкистов в атаку, сам командир корпуса генерал Бурдейный, стоя на "виллисе". А мне в этот день пришлось с НП вести "огонь на себя".
Границу с Восточной Пруссией мне с моим взводом довелось перейти одному из первых, но я "сплоховал", не успел вовремя доложить, и мы остались без заслуженных наград.
Г.К. - В Литве полку приходилось вступать в бой с немецкими танками?
Л.Ц. - Было, и неоднократно. В районе местечка Шальчиненкай, закрытого от нас грядой высоток, когда я находился на участке 167-го гв. СП 1-й гв. МСД, на наш оголенный правый фланг двинулись немецкие танки, ведя стрельбу болванками. Батареи поставили заградительный огонь и танки остановились, а потом и отошли.
Но там же, в Литве, был случай, что для отражения танковой атаки все пушки были выведены на прямую наводку. К тому времени у нас в частях уже появились 100-мм орудия, способные успешно поражать немецкие "тигры" и "пантеры".
Немецкие танковые атаки были отражены.
Г.К. - Я делал интервью с двумя артиллеристами из 13-гв. артполка 1-й гв. Московской МСД, командиром дивизиона М.П. Богопольским и связистом Л.М.Полонским, боевой путь которых, "дороги войны", во многом похожи с Вашим.
523-й ПАП, в котором служили Вы, очень часто действовал рядом с 13-м гв. АП, на одних участках. Воспоминания этих ветеранов есть на сайте, и в них фронтовики подробно рассказывают о боях в Восточной Пруссии, вплоть до освобождения Кенигсберга. А как в Вашей памяти запечатлились эти события?
В Пруссии Вы уже стали командиром артиллерийской батареи.
Л.Ц. - Если рассказывать подробно о боях в Восточной Пруссии, то мы с вами за сегодня не уложимся, это займет еще несколько часов. Мне проще рассказать о штурме Кенигсберга, так намного короче получится. В зимнем наступлении мы дошли до Кенигсберга с южного направления за неделю, но до апреля завязли на подступах.
Город был окружен фортами, в которых засели хорошо вооруженные гарнизоны, и мы основательно готовились к решительному штурму этого города-крепости. Сюда были переброшены артиллерийские части БМ (большой мощности), которые несколько суток подряд вели огонь по этим фортам.
Все улицы города круговые и радиальные - "Рингштрассе", на двускатных крышах засели немецкие снайперы, и артиллерия вела прицельный огонь по этим крышам. Через стереотрубу я наблюдал за разбитыми союзной авиацией кварталами города. А что союзники не успели, то остальное мы раздолбали своей артиллерией...
А потом бои за город... Шестого апреля, после долгой артподготовки и бомбардировки авиацией, войска двинулись вперед. Перед нами был один укрепленный форт, и когда его взяли, почти без потерь, то оказалось, что весь личный состав форта жив, но все немцы получили очень тяжелые контузии, и оказать достойного сопротивления не могли.
У меня был друг, командир минометной роты 167 гв.СП капитан Переварюха, уже немолодой семейный человек, отец двоих детей. В бою в Понарте, на моих глазах он погиб, немецкий снайпер попал ему прямо в голову.
Там же в Кенигсберге, моя батарея понесла последнюю потерю, погиб связист, молодой парень 1927 года рождения.
А потом началась подготовка к наступлению на порт Пиллау, к которому вела узкая трехкилометровая коса Фриш-Нерунг пролив Фриш-Гафф.
На узком участке наша пехота, волна за волной, ходила в атаки, но успеха не имела. Потери были такими, что и.... Был там такой, командир 5-й гв. СД генерал-майор Петерс, так он всегда свои полки безжалостно гнал на убой...
На подступах к косе, на моих глазах погибли командир стрелкового корпуса генерал Гурьев и авиационный генерал, и был смертельно ранен начальник артиллерии корпуса полковник Палецкий. Командир корпусного артполка в наступлении всегда был рядом с командующим артиллерией корпуса, и Куранов в таких ситуациях при себе "держал под рукой" одну батарею, и в тот день эта батарея была моей, и я был рядом с комполка. Командир корпуса расположил свой КП в "гроте", возле моря. Шальной крупный снаряд, выпущенный из морского орудия, врезался в дерево над "гротом", осколки пошли вниз и поразили всех, кто был на КП командира корпуса.
Наш с Курановым НП находился в тридцати метрах от места трагедии, и мы первые прибежали туда и увидели всю эту страшную картину...
Г.К. - Давайте перейдем к "общим вопросам".
Командир взвода управления (КВУ) постоянно находится на самом переднем крае, да и командир батареи почти всегда на передовом НП, непосредственно в пехоте или сразу за ее боевыми порядками.
Как часто приходилось вступать артиллеристам в стрелковый бой?
Л.Ц. - Такое обычно происходило, когда пехоты было мало. Помню, как мы резко продвинулись вперед, правый фланг был оголен, и немцы перешли в контратаку, ударили по открытому флангу, и наша пехота дрогнула. На КП остались только командир полка со своими штабниками, и я со своими "управленцами". Атаку мы отбили, немцы не дошли до нашего КП всего лишь сто метров. Эта ситуация "стандартная", когда артиллеристы помогали пехоте в бою. Для КВУ "пехотная война" вещь довольно обыденная, ведь он всегда в стрелковой цепи.
В Литве, под Алитусом, командир 3-й батареи капитан Козленко оказался в окружении, и с остатками взвода управления пошел в атаку на прорыв через ржаное поле, потеряв немало своих бойцов...
На одной из батарей командиром огневого взвода служил лейтенант Грекович, пожилой, в возрасте за сорок лет. Он сам попросился в КВУ, мол, хочу быть впереди, заслужить орден, поскольку огневиков награждали редко. Грекович в Пруссии со своим взодом управления и стрелковой ротой были окружены немцами и их всех перебили в бою.
Г.К. - Огневиков отмечали наградами скупо?
Л.Ц. - Как вам ответить. Сама "наградная кухня" была настолько сложна и непредсказуема своим лицемерием... Командиры взводов представляли отличившихся командиру батареи, и тот решал - на кого оформить реляцию, а на кого нет. Заполненные наградные листы отправлялись в штаб полка, а оттуда в корпус, и что дальше произойдет с нашими наградными, никто не пытался даже гадать, слишком все было смутно. Могли их просто потерять в штабе, или, как нередко бывало, вручали наградные знаки на ступень ниже, чем писалось в представлении. За Кенигсберг меня представили к ордену Боевого Красного Знамени, а наградили только орденом ОВ, командир полка потом сказал, что мой наградной лист на БКЗ не "пропустили" в штабе армии.
Г.К.- Вывод 122-мм орудий на прямую наводку считался "обычной практикой"?
Л.Ц. - Нет, все в зависимости от обстоятельств, продиктованных боевой обстановкой. Такой "маневр" был иногда чреват потерей орудий. У нас как-то вывели один огневой взвод на прямую наводку. Пехота отошла, и орудийные расчеты вслед за ней.
Спасло то, что взводный лейтенант сумел остановить бегущих и отбить пушки назад...
Г.К. - В каких, скажем так, необычных "неординарных ситуациях", Вам, как командиру батареи, приходилось управлять огнем своих орудий?
Л.Ц. - В Пруссии во время одного из наступлений всю артиллерию из 11-й гв. Армии передали на участок прорыва в другую армию. Меня для управления и корректировки огня посадили в танк Т-34. Внутри - просто кошмар, теснота неописуемая, грохот. Танк прошел триста метров, потом снарядом перебило гусеницу, и машина остановилась.
Но самый необычный эпизод произошел, когда в полк аэростатов привезли сразу восемь командиров батарей, по одному из каждого артполка нашей армии. Проверили, кто как переносит пребывание в "корзине"-гондоле, троих забраковали. Ведь корзину постоянно раскачивает ветром, перед глазами "земля-небо, небо-земля", кого-то рвало. Но когда для ведения стрельбы я поднялся на аэростате, то испытал истинное удовольствие - внизу все как на ладони, очень удобно было вести огонь. Когда появлялся немецкий самолет, то вниз подавалась команда - "Выбирай!" и трос, на котором крепился аэростат, лебедкой, установленной на автомашине, тянули вниз, на землю.
Г.К. - "Бытовые вопросы". Питание, снабжение, досуг, трофеи...
Л.Ц. - На батарее была своя кухня, "под командованием" старшины батареи Дробышева.
В 1944 году нас уже кормили неплохо, часто давали суп с кусками американской консервированной колбасы, неизменно была каша-перловка. Но взвод управления всегда находился в отрыве от огневых позиций, на батарее мы не ели и "управленцы" сами варили себе что-нибудь из сухого пайка в ведрах. В наступлении мы всегда были вместе с пехотой, а там закон - умри, но пехоту накорми. Крупин прикидывался пехотинцем, напяливал пилотку на самые уши и подходил с котелками к полевой кухне, мол, я с другой роты. А в пехоте всегда большие потери, такая "текучка кадров", кто там кого знал и помнил? В Пруссии питались "на подножном корму", едой из немецких складов и подвалов, уж там любого съестного добра и деликатесов было навалом.
Снабжение в артполку в принципе было неплохим. Заместителем командира по тылу был майор Низовьев и он свое дело знал. Иногда были перебои, но по разным причинам. Пять батарей полка редко воевали вместе, обычно нас "раскидывали" по разным участкам и не всегда получалось вовремя доставить на батарею провиант и другие припасы.
Насчет досуга я вам уже говорил, про гармониста Головкина и про батарейца-татарина, бывшего циркового борца, показывавшего товарищам всякие приемы. На батарее было немало интересных рассказчиков, "специалистов по травлению фронтовых баек", и так далее, так что, от скуки, в редкое для нас свободное время, в затишье, никто не изнывал.
Помню, как к нам приехала фронтовая артистическая бригада из Мосцирка, поставили два грузовика с открытыми бортами, получилась сцена.
А по поводу трофеев мне и сказать нечего. Никогда лично трофеи не брал и посылок в тыл не отправлял. Бойцы как-то в конце войны принесли мне кожаное пальто и золотые часы, вот и все мои "фронтовые приобретения", не считая трофейного пистолета, который отобрали в 1947 году, когда офицерам приказали сдать все трофейное оружие.
Г.К. - Как обстояло дело с "зеленым змием"?
Л.Ц. - Пили много, но старались это делать с умом, поскольку были научены горькими примерами. Еще до моего прибытия в полк, на нашей батарее солдаты из отделения тяги нашли какое-то пойло, антифриз, и четверо человек умерло от отравления этим пойлом.
В Пиллау мы обнаружили склад торпед, у них горючее на спирту, вонючее, как гуталин. Большой дряни я в жизни не пил, но и этот "алкоголь" мы употребили...
Г.К. - Я не просто так задал этот вопрос. Упомянутые мной ветераны из 1-й гв.МСД, Полонский и Богопольский, рассказали о захвате станции Виккбольд, на которой был обнаружен спиртзавод, и войска, включая танкистов, мол, "стали дружно выпивать", и из-за этой "задержки на два дня " наше наступление в итоге захлебнулось.
Ваш полк тоже участвовал в бою за Виккбольд.
Л.Ц. - То, что вам рассказали про этот случай, по меньшей степени преувеличение.
Не было там никакой грандиозной попойки, командиры вовремя вмешались и остановили повальную пьянку. Сразу после того, как пехота взяла эту деревушку и обнаружила винзавод, то, действительно, все бросились в подвалы, где находились огромные бочки с вином. Но я со своими разведчиками, как говорится, "сохранил лицо", и довольствовался малым. В углу стоял штабель с ящиками коньяка и шампанского, мы взяли себе несколько ящиков и вышли с территории завода. Но "пьяной стрельбы по своим" или "утонувших в море вина и спирта" - я там не припомню.
Когда мы выходили, то нам навстречу шел командир дивизии Цыганов со своей свитой. Он пытался прекратить пьянку, увещевал своих подчиненных, но ничего поделать не мог. И тогда комдив вызвал на завод дивизионную разведроту и разведчики навели порядок, разогнали всех по подразделениям.
Г.К. - Каким было отношением к немецким пленным и к гражданскому населению?
Л.Ц. - Были, прямо на моих глазах, случаи самосуда, расстрела взятых в плен, но я в этом не участвовал и подобные вещи не приветствовал. В Пруссии, в сорок пятом, пленных уже не трогали, но в 1944 году такие случаи были нередкими, и я старался воспрепятствовать самосуду. Один раз незнакомый старшина вывел пятерых пленных немцев и стал расстреливать их по одному, из нагана. Я успел вмешаться, подошел, забрал у него оружие и сказал - "Ты бы их в бою убивал"...
У меня был знакомый офицер, командир дивизиона из Артиллерийской дивизии прорыва, еврей по национальности, так он мстил за свою, убитую немцами, семью... Никого из пленных в живых не оставлял. Я его спросил - "Зачем тебе это все?", на что он ответил - "Это мой личный счет к немцам"...
А что касается гражданского населения, то немок в Пруссии насиловали на каждом шагу... Невзирая на запреты, приказы и так далее. Вы простите меня за грубый цинизм, но что можно было ожидать от людей, замородованных войной и окопной жизнью, ежедневно ходящими под смертью и по 3-4- года не имевших женщин. Бабы-ППЖ были только у генералов и старших офицеров, а что взять с десятков тысяч рядовых, изголодавшихся по женщинам "жеребцов"?..
Г.К. - Как вели себя немцы взятые в плен?
Л.Ц. - Немцы вели себя в плену дисциплинированно. Часто, всего лишь 2-3 конвоира сопровождали большие колонны пленных, и я, лично, не знаю случая, чтобы пленные разбегались из колонн. Артиллеристам в плен приходилось брать редко, тут все лавры доставались пехоте и танкистам.
Но, например, моей батарее под Пиллау довелось взять в плен четверых немцев.
Батарею вывели на прямую наводку для стрельбы по морским целям, прямо на берег пролива. КВУ, лейтенант Кузьминых, доложил, что видит плот с людьми, уходящий от берега.
Я скомандовал - "Огонь!". Первый снаряд упал в море с недолетом, а после второго на плоту показалась белая тряпка - сдаемся, и плот поплыл назад к берегу. Четверо немцев, подняв руки, сдались нам, но пока мы добежали до места, где причалил плот, пехота успела отобрать все ценное у сдавшихся... На этих немцах лица не было, они не знали, что их ждет дальше, но никто их больше не тронул, под охраной отправили в наш тыл.
В Белоруссии взяли в плен немца-капитана, прибывшего на Восточной фронт из Италии. Меня попросили поговорить с ним, и я спросил его, с кем легче воевать с нами, или с американцами? Капитан стал рассказывать, что американцы воюют совсем иначе, чем мы, и "нейтралка" у них, как минимум, один километр, и в наступление они идут только после того, как армада самолетов пробомбит передний край противника, "а вот вы, русские, воюете не по правилам", что никогда не знаешь, что и когда от вас ожидать...
Г.К. - А как вы лично оценивали противника?
Л.Ц. - Немцы всегда были сильным, достойным противником, отменные вояки, и просто так нам ничего не отдавали. Но, по моему личному мнению, наша артиллерия по всем показателям была лучше немецкой, я считаю, что мы стреляли лучше и точнее, чем артиллеристы противника. А вот немецкая зенитная артиллерия была лучше нашей.
Г.К. - Допустим, пехотная часть не смогла выполнить задачу, и начинался "разбор полетов", поиск причин неудачи и "назачение виноватых". Подобный "разбор" касался в какой-то степени артиллеристов из корпусных артполков РКГ ?
Л.Ц. - Тут всем перепадало. После одной такой неудачи, нас, по одному командиру батареи от каждого артполка, собрал у себя полковник, заместитель командующего артиллерией 11-й гв. Армии, настоящий придурок, и стал распекать нас с пеной у рта -"Почему наступление провалилось?!". Среди офицеров был командир батареи из соседнего артполка, хороший парень, цыган, капитан Найда, имевший прямой и резкий характер. Смелый Найда сразу сцепился с этим полковником - "Почему вы на нас орете? С нас спрашивать не надо. Вы с пехотой разбирайтесь!". Полковник побагровел, закричал - "Пошли вон!", но "повесить всех собак на нас" за провал наступления, у него не вышло. А комбат Найда вскоре погиб по нелепой трагической случайности...
Г.К. - Нелепых потерь, не связанных непосредственно с боевыми действиями, было немало?
Л.Ц. - Да, подобных смертей были многие десятки. И каждая такая смерть воспринималась совсем иначе, чем гибель товарищей в бою. Один эпизод прочно врезался в память. Помковзвода связи нашего полка, сержант, вел взвод на занятия, и наткнулся на дороге на лежащую противотанковую гранату. Он кинул ее в сторону, но граната не взорвалась. На обратном пути он снова решил подойти к гранате. Ему весь взвод хором орал - "Не делай этого!", но сержант вернулся на место, где лежала граната, и только коснулся ее, как она взорвалась, и помкомвзвода разорвало на кусочки.
Г.К. - Что было для Вас на войне самым страшным?
Л.Ц. - Если вы имеете в виду личные страхи, то я больше всего боялся попасть в плен.
И понятно - почему. С другими страхами удавалось совладать. Лежишь на земле под жутким артбстрелом, но никогда тебя не трясет. И когда на тебя идут танки, тоже тяжелое ощущение, трудно подавить страх, но как-то справляешься.
Мне часто "везло" попадать под прицельный огонь немецких снайперов, и тоже, все это воспринималось относительно спокойно, как обычная часть фронтовой жизни.
Со временем все страхи притуплялись, мы переставали чему-либо удивляться, опасаться своей гибели. Все, что нам война "преподносила на блюдечке", начиная от тяжелых фронтовых окопных условий, и, заканчивая постоянными смертями вокруг, воспринималась как само собой разумеющееся. Помню, сидим на НП, идет сильнейший артобстрел по нашим позициям, и к нам заваливаются "пересидеть артналет" два пехотинца-штрафника.. Один из них оказался бывшим летчиком из Авиации Дальнего Действия, попавший в штрафную за какую-то историю с поломкой самолета по возвращении с бомбардировки. Он мне сказал - "Как вы еще живете в таких условиях?! Я раньше думал, что только у нас в авиации война, а настоящая война... у вас"...
Скажу еще только одно, что абсолютно все питали надежду выжить на войне...
Г.К. -За "огонь по своим" в Вашем полку наказывали строго?
Л.Ц. - А я что-то не припомню, чтобы у нас кто-то по своим дал залп.
Под Кенигсбергом, соседняя артчасть, 148-я армейская артиллерийская бригада по ошибке поразила несколькими залпами свою пехоту, нанеся ей серьезные потери:
Г.К. -А что за история случилась со знаменем 523-го ПАП?
Л.Ц. - Полк обстреляли на марше, и машина, в которой находилась зачехленное Боевое Знамя, загорелась. ПНШ-1 Бутраненко и два бойца выскочили из горящей машины, не вытащив знамя. На наше счастье от сгоревшего знамени остались кусочки-фрагменты, их собрали, составили акт, и полк избежал расформирования.
Потом, уже после войны, нам вручили новое полковое Боевое Знамя.
Г.К. - Ваше личное отношение к политработникам?
Л.Ц. - Я их на "передке" ни разу не видел. А что они, вообще, на фронте делали? Первым замполитом был майор Балакин, сын которого также служил в нашем полку.
Я уже не помню, что случилось с Балакиным, но следующим замполитом нашего полка был некто Чернышов, интриган и настоящая "тыловая крыса". Он "съел" нашего прекрасного командира полка полковника Торопова, "организовал донос", за то, что личный состав полка не сдает снарядные гильзы, как это требовал приказ начальства (за что, кстати, платили деньги личному составу), и Торопова, командовавшего полком два с лишним года, порядочного человека, грамотного артиллериста, поменяли на подполковника Куранова. Политработников в полку представляли также: парторг Зеленцов, поганый и никчемный тип, и комсорг полка капитан Марченко, который больше был " мальчиком на побегушках", чем комсомольским вожаком.
Поверьте, наш полковой особист, капитан, был человеком более порядочным, чем все три эти политработника, вместе взятые.
Г.К. - А каким был командный состав полка?
Л.Ц. - Командир полка Торопов, дворянин, интеллигент, воевал артиллерийским офицером еще в 1-ую Мировую Войну. До войны он служил в Луге, где погибла вся его семья. Торопов командовал нашим полком до конца 1944 года. Самые превосходные слова я могу сказать об этом человеке.
Его сменил подполковник Куранов, который оставил о себе также хорошее впечатление.
Начальником штаба полка был Вениамин Борисов, после боев в Литве он ушел на повышение, на должность начальника штаба артиллерии стрелковой дивизии и погиб в Пруссии. После него начштаба был майор Андрианов, получивший прозвище -"Коллекционер", все время собирал охотничьи ружья, перочинные ножи, какие-то пуговицы, и его "коллекцией" была полностью забита штабная машина. В сорок пятом году его заменил на этой должности бывший ПНШ-1 Антон Иванович Бутраненко, "чистый штабист", никогда ранее не командовавший строевым подразделением.
Зампотехом полка был один майор, сейчас запамятовал его фамилию. Он пришел к нам после освобождения из плена, и многие думали, что никакой он не майор, а так, самозванец. Мужик был боевой, на своей машине приспособил турель с пулеметом и как-то сбил из него низколетящий немецкий самолет. От нас его забрали на повышение, на должность зампотеха танковой бригады.
Теперь, "по комбатам". Я командовал 1-й батареей, заменив своего фронтового наставника капитана Кулешова, выбывшего из строя по болезни. Очень хороший человек был, пусть вечно земля ему будет пухом...
Другими батареями полка командовали: Алексей Авдеев, ленинградец капитан Коля Фадеев, Валентин Васильевич Козленко, и мой друг Ваня Ермаков, дослужившийся после войны до звания полковника, сейчас он живет в Москве.
Г.К. - Как проходил отбор на Парад Победы?
Л.Ц.- В мае 1945 мы стояли в деревне Гутенфельд, к югу от Кенигсберга. Меня вызвал к себе комполка Куранов, в его комнате также находился замполит.
Куранов сообщил, что я отправляюсь в распоряжение командующего 11-гв. Армии, и там мне поставят задачу. Прибыл в штаб армии, где уже были собраны десятки солдат и офицеров из различных частей. Две недели с нами усиленно занимались строевой подготовкой, но для чего, с какой целью нас собрали? - мы не имели понятия.
Всех посадили на поезд и отправили в Москву, и только здесь мы узнали, что нас отобрали на Парад Победы. От нашего полка на Парад послали пять человек: одного комбата, меня, моего командира орудия старшего сержанта Диденко и еще двух сержантов. Требования ко всем были следующие: не менее трех орденов, рост не ниже 170 сантиметров и хорошая строевая подготовка.
Нас разместили в Чернышевских казармах, выдали парадное обмундирование, кожаные сапоги, и начались занятия по строевой. Нас поднимали в 4-00 утра, и до 9-00 мы отрабатывали строевую подготовку, движение в парадных "коробках". Затем следовал перерыв, и снова с 17-00 до 22-00 строевая.
Г.К. - Когда шли по Красной площади, о чем думали?
Л.Ц. - Я шел в колонне 3-го БФ, которую возглавлял маршал Василевский.
Шеренги по 50 человек, и, проходя мимо Мавзолея, я ощущал только сильное волнение, надо было пройти ровно, чеканя шаг, не нарушив линии. Напряжение было настолько великим, что мы даже трибуну, на которой стоял Сталин, захватили лишь мельком, краем глаза. После Парада, меня и старшего сержанта Диденко, пригласили на торжественный банкет в Кремле. Рядовой, сержантский, младший и средний офицерский состав, участники Парада, были собраны в большом зале, вместившем в себя, наверное, более тысячи человек. Руководство страны и высший комсостав находились в другом зале. Вдоль стен стояли столы со всевозможными закусками и напитками, каждый из присутсвующих сам себе наливал и набирал закуски. На этом "шведском столе" было множество вкусных вещей, названия которых я даже тогда не знал. Всех, кто "перебирал норму", люди в штатском культурно выводили в другие комнаты.
И вдруг, распахиваются двери в зал и входит сам Сталин, рядом с ним Жуков, другие командующие фронтами, члены Политбюро. Сталин был в двадцати метрах от меня. Он произнес тост, поздравил нас, все выпили, многие из присутствовавших в зале кричали - "Слава великому Сталину!"...
Г.К. - Вождь и Верховный, "главный небожитель", "властелин мира", стоит от Вас в двадцати метрах? Что испытывали в эти мгновения?
Л.Ц. - Чувствовал себя совершенно спокойно, не испытывал никакого особого восторга или ликования. Обошелся без "радостных визгов и слез"...
Понимаете, в чем тут дело. Если до войны мы были "слепыми фанатиками", то на войне у многих "открылись глаза". И я, "довоенный комсомолец", воспитанный в исключительном советском духе, стал на передовой очень быстро проводить для себя аналогии между Сталиным и Гитлером, конечно молча, ни с кем не делясь своими мыслями вслух. Одним словом, прозрел, и очень многое понял на войне...
Окончательно я все для себя понял в 1952 году, когда успешно сдал приемные экзамены в Артиллерийскую Академию, но не увидел свою фамилию в списках принятых на учебу. Пришел к председателю приемной комиссии, генерал-лейтенанту, и попросил объяснений. Рядом со мной стоял пожилой полковник из Академии тыла, который сказал- "Я вас готов забрать к себе в Академию. Поверьте, я могу сказать с уверенностью, что вам здесь ничего не светит". Но я был "патриотом артиллерии" и от предложения полковника отказался. В эту минуту председателю приемной комиссии принесли мое личное дело, он его полистал и говорит - "Возвращайтесь в свой полк, там вы получите окончательный ответ". Я вернулся в Брест, а вслед за мной пришло и мое личное дело, но там не было ни единой строчки, касавшейся моего зачисления, или наоборот -объяснения причин отказа о зачислении в Академию. Мой командир полка Смирнов только грустно усмехнулся, узнав о том, что произошло.
Г.К. - Где Вам довелось служить после войны?
Л.Ц. - Сразу после войны наш полк вывели в Брест, где из нашего 523-го ПАПа и нового гаубичного полка, 480 -го ГАПа, и отдельного 682-го разведартдивизиона была создана 348-я Корпусная Артиллерийская Бригада, командовал которой генерал-майор Бабаскин, который, кстати, в 1941 году начинал воевать под Брестом. В этой бригаде я прослужил до 1956 года, в 1954 году участвовал в Тоцких учениях. В общей сложности я прокомандовал батареей, с учетом войны, 12 лет, и как только речь шла о назначении на более высокую должность, так все упиралось в мою "пятую графу". В 1956 году, после расформировки бригады, офицеров раскидали по разным частям, одно время я служил в отдельном армейском артполку, а в 1957 году, по замене, отправился служить на Чукотку, на должность начальника артиллерии полка. В 1962 году вернулся в Белорусский ВО, снова в Брест, и командовал дивизионом в отдельном армейском ИПТАПе. В 1969 году я был уволен в запас в звании подполковника, с правом ношения формы, и мой срок армейской службы в льготном исчислении к тому моменту уже составлял 32 года. Поселился в Вильнюсе, работал три года в НИИ, а после, до 1989 года военруком в русской средней школе.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
