Я родился здесь, в хуторе Большая Осиновка, 23 февраля 1924 года, и жил здесь до 1941 года. По комсомольской путевке, нас семь человек, отправили в Астрахань на весеннюю путину. Два или три месяца отработали, и сидим ждем расчета. Тут приезжает вербовщик – на Дальний Восток. Ну молодые были. Давайте? А давай! Приезжаем на 17-ю пристань. Объявление – война! Крик сразу поднялся, жуть что было. Мы отказались от поездки. Нас передали в Астраханский рыбколхоз, оформили на шаланду №12.
Работали мы там до зимы, занимались приемкой и обработкой рыбы. Потом морозы - и такой лед был на Каспии, что порезал нашу шаланду, навалили крыги на одну сторону. Ранняя была зима. Прислали нам ледокол, он подбил лед. Прислали водолазов, надо же ремонтировать, но у них ничего не получилось. Решили так буксировать. Шаланда, это я в просторечии называю, так-то это был рыбзавод. Такая двухэтажная платформа, на первом этаже открытая палуба для приемки рыбы. Пересели мы на ледокол, вышли на глубину, и шаланда разломилась, две половинки плавают. Пересадили нас на баржу, а отопления нету, мы там чуть не замерзли. Вошь появилась – не купались же.
Пришли на окраину Астрахани. Я в контору одну зашел, а там сторож. Я с ним поговорил, и он как раз сменился. Пригласил меня к себе, так как видел, что я в плохом состоянии. Его жена согрела мне воды, покормила, и утром я поехал прямиком в трест. Там говорят: «Ну куда тебя…» А мне еще 17 лет было. Направили на консервный завод работать. Дали спецовку, но там я и трех недель не проработал. С одним другом стали думать, как бы нам попасть в ФЗО, чтоб специальность какую ни-будь получить, что нам грузчиками быть всю дорогу. Пошли в райком, там без разговоров трубку сняли: «Рассчитать немедленно!» Отправили нас в ФЗО на Казачьем бугре. Окончили ФЗО по специальности токарь.
Направили нас на Урал, и ехали мы месяца два, наверное. Войска везут на Запад, боеприпасы, дороги забыты, и нас в последнюю очередь пропускают. Приехали в Челябинск, там нам дали назначение в Златоуст, а тут уже представитель ждет, он нас по списку проверил, и на машину. Город такой в ущелье, смотришь хатенка маленькая стоит, интересно было.
На завод нас сразу не пустили, поселили сначала… пансионат назывался. В комнате нас шесть человек было. На заводе стали определять по специальности… забыл как цех назывался. Болванки точили, и снаряды. Там мне 18 лет исполнилось, в феврале 1942 года.
- Ваша семья была в оккупации?
- Да, мать здесь была, а с отцом я потом списался.
Потом стал я помощником сталевара. Как раз освобождают Сталинград, и я написал письмо бабушке, она в соседнем хуторе жила. Через некоторое время приходит письмо от матери, написала она, что отец на заводе в Свердловске. Стал с отцом переписываться. Ну и душа загорелась по дому, надоело работать. На фронт не берут, ходили просились добровольцами - нет – бронь у нас.
И я решил рискнуть, доеду-не доеду, будь что будет, ну дадут штрафную… Перевалил через сопку – там остановка была. Утром поезд. Я подошел, смотрю моего возраста в тамбуре стоит, я ему: «Открой». Он открыл дверь, я залез, стали с ним разговаривать, и он говорит, что едет в Среднюю Азию со стройки железной дороги на Дальнем Востоке.
В Уфе меня из ниши товарного вагона и вытащили, не первый я там прятался, видно много они таких же повытянули (смеется) К коменданту вокзала привели, а он: «Нечего мне с ним делать, видите в городскую!» Тут я понял как надо брехать, а у меня как раз на ногах как экзема была, такие водянистые волдыри. Я и говорю коменданту: «Из Астрахани меня направили на стойку железной дороги на Дальний Восток, а оттуда по состоянию здоровья в Среднюю Азию».
Поверил, поставили меня на довольствие, потом в баню сводили. Построили нас, и кто в штрафную под охраной пошли, а мы сами. А у меня сердце захандрило, неохота в штрафную (смеется). Под охраной пошли, лейтенант медслужбы, интендант, и еще один младший лейтенант. Они присвоили себе погоны и занимались спекуляцией.
Нам старшина выдал сухой паек на три дня, и марш на пересыльный пункт. Нас пять или шесть человек попали в запасной артиллерийский полк. Как обычно две недели карантин, потом в баню и в часть, шесть месяцев проучился на артиллерийского наблюдателя. Старший лейтенант нас учил, он специалист был, и мы в казармах не сидели. Бинокль, буссоль, стереотруба, вот наш инструмент. Один день с буссолью работаем… как наблюдать, как ориентиры выбирать. Все как надо было.
Через шесть месяцев нас на эшелон, Москву окраиной проехали, выгрузились на станции Дно Псковской области. Уже и покупатели стоят, поспрашивали про образование, потом представитель бригады нас построил и повел дальше пешком. Утром пришли в расположение, там тоже представители встречают, попал я в тяжелую гаубичную батарею, 152-х миллиметровую. Стрельба идет, но несильная, привыкаем потихоньку. Был там сержант, забыл я уже и имя и фамилию, он стал меня с ориентирами знакомить, где и как наблюдение вести, ну и пошло поехало.
Там станция недалеко была, от нее только трубы остались, а от железной дороги осталась насыпь. Тут наша дивизия РГК провела артподготовку, я первый раз это услышал, а потом стали сниматься с позиций, и под Остров. Тут тоже канонаду сделали. Потом в Эстонию, гоняли нас, на одном месте не стояли. Под Тарту заблудились мы и заехали вперед пехоты, водонапорная башня была не далеко, стали наблюдать. «Катюша» заиграла, и недалеко немцы поднимаются и минуя город убежали в балку, я командиру дивизиона по телефону докладываю, он сразу пришел: «О! это мы вперед пехоты очутились!» И нашей бригаде присвоили почетное наименование «Тартуская»
Оттуда мы в Тарту, потом Рига, и Данциг. Вот в Данциге давали немцам просраться, придавили их к морю. Тяжелая артиллерия не дает им подойти, они там барахтаются, и со стрелкового, 45-тимилимитровые и 76 мм, долбают их в воде.
Данциг взяли, и на Кенигсберг, укреплен он был хорошо, но тоже разбили. От Кенигсберга нас отправили в Польшу освобождать Варшаву, но пока ехали ее взяли. Помню переехали через переправу, там плацдарм был – 12 километров по берегу и 6 вглубь. Вот тут мы увидали самолет-снаряд. Я вылез из землянки, смотрю, что ж это за чудо - самолет на самолете сидит, зашумел хлопцам, они вышли и рты пораскрыли. Потом и второй прилетел. Он еще разрисованный такой был.
Сзади к нему пристроился наш истребитель и давай чекрыжить. Пилот, наверное, не выдержал, и спустил с себя самолет, и он полетел куда-то. А один взорвался за рекой, они хотели переправу уничтожить. Там как раз шел полк пехоты и две батареи минометов. Это страшно было, там всех побило, смотришь, а лица синие, такая взрывная волна была.
Ну а дальше дошли до, Берлина. Были у Рейхстага, но там мы стрельнули раза три. В одном месте снайпер стрелял, сначала по нашим, а потом и по гражданским немцам начал. Помню просили танкистов стрельнуть по заводской трубе, а они: «Нет приказа!» Вот ведь… жалко им снаряда было. В Берлине много побитых было, и наших и немцев, Шпрее была красная от крови. Тут нас на окраину, и объявляют: «Война кончилась!» Эх что было, пилотки кидали, и все их прострелили.
- В 41-42 годах не было настроения что война проиграна?
- Мы не прислушивались. На заводе некогда было. Молодежь же, чуть свободная минута – в карты играли.
- На заводе хорошо кормили?
- Да, хорошо, особенно когда стали помощниками сталеваров. Усиленные карточки давали, на килограмм хлеба. Кормили в полдень и в полночь, тоже по 300 грамм хлеба, приварка отличная. Нечего было от этого уезжать, но – домой! (смеется)
- Как вас на фронте обмундировали?
- Обыкновенно, гимнастерка, обмотки. В зиму шинель, не помню чтоб кто-нибудь пожаловался на холод.
Мы особо никогда в окопах не жили. Командир бригады отдает приказ командиру дивизиона: «Такой-то полк, в его распоряжение поступаете". Мы в основном поддерживали стрелковые полки, а бригада дивизию. Мы туда приходим: командир дивизиона, его адъютант, начальник разведки, два связиста, и нас пять человек наблюдателей. Мы, наблюдатели, через час-два менялись. Устаешь ведь глядеть, может от этого и зрение плохое стало.
Рыли наблюдательный пункт в основном ночью, срезали дерн, обкладывали его, чтоб замаскировать. Выбирали возвышенность, а по верху он лупит ой-ой-ой как. Траншеи делали до самого спуска с высоты, чтоб никакого движения не было видно.
- Личное оружие какое у вас было?
- Автомат ППС. Приклад откладывается, легкий, с рожком. У всех были ППСы. У меня как-то украли автомат, свои же, шутили так. Я потом себе другой нашел, с этим проблем не было.
У меня был друг закадычный – крымский татарин Алюдинов. Как по-татарски его звали я забыл. По-русски звали Борис, я без него кусок хлеба не съем, а он без меня. Он тоже наблюдателем был. Еще был Жданович, Зайцев, с Вологды 25 года рождения. А командир отделения был сержант, забыл фамилию.
- А Алюдинова не забрали после депортации крымских татар?
- Нет, я когда пришел он там был, и был до конца. Он после ранения, и когда снаряд пролетал он хоронился. Но ведь когда в тебя снаряд летит, ты не услышишь.
- На фронте как кормили?
- В основном сухой паек, костер ведь не разведешь, чтоб ни дыма, ни огня не было. У немцев брали сухой спирт, вот на нем грели. Тушенка свиная была американская, хорошая, жирная. Крупы были наши.
- Личное оружие приходилось применять?
- Мы же не на передовой, и задача у нас другая, но один раз пришлось пострелять, только запамятовал где это было. Ехали по дороге, а нам на встречу орава немцев на полугусеничных мотоциклах. Две гаубицы развернули на прямую наводку, и как дали. Ну и с автоматов тоже стреляли.
- На какой тяге были орудия?
- На тягачах Я-12. У него максимальная скорость 50 км/ч, максимальный груз, на себе три тонны, всего 10 тонн. У нас у разведчиков, был ГАЗон.
- Расскажите, как велось наблюдение.
- Любое движение записывалось в журнал. Заметил вспышку, засекаешь ее, там деления на сетке есть. Записываешь, в таком-то направлении – вспышка. Так же пулеметные гнезда. Одиночка если, откуда вышел и куда зашел, до ориентиров какое расстояние. По стереотрубе определяли расстояние. Схема ориентиров была, на стенке блиндажа висела. Схему делал и следил за журналом сержант.
- Во время артподготовки вы где находились?
- Бой вел только командир дивизиона, он садился за трубу, рядом с ним радист и начальник разведки, а мы по углам сидели. Если артподготовка больше получаса, командир устанет, то за него садился начальник разведки.
- У связистов была рация?
- Да, был один радист, он всегда был при командире дивизиона, а у двух связистов были катушки с проводами.
- По своим не попадали?
- Мы нет, самолеты попадали, «илюшины», мимо пехотинец раненый идет: «Да свои же!»
- Какие еще калибры были в дивизии?
- У нас и «катюши» были и «ванюши», 76мм, 122 мм, 152 мм. 203 мм выдел на маршах, и слышал, эта как тявкнет.
- Результаты своей работы видели?
- Некогда смотреть! Пехота пошла – снимаемся тут же, и на другой участок.
- Какая артподготовка особенно запомнилась?
- Данциг. Там же не давали кораблям подходить. Очень долго стреляли.
- Потери были в дивизионе?
- Один погиб, они с татарином пошли по трофеи, и нарвались на немцев, он лег в ручей, зимой, и толком не видел, то ли его убили, то ли ранили и унесли. Еще Жданович погиб, но тут они со связистом бабу не поделили. Связисту сказали: «Убегай!» Он и ушел, потом прислал письмо, что на морфлоте служит.
- Женщин много служило?
- В бригаде были связистки и повара.
- С власовцами сталкивались?
- В Берлине, пошли спустились в тоннель, вдруг выстрел, и сразу второй, но пули не слышно. Алюдинов чуть по-немецки знал. Крикнул. Оттуда нас позвали, мы наготове подошли, а там немцы застрелили двух власовцев, говорят: «Заставляли в вас стрелять».
- Про второй фронт обсуждали?
- Они по нам в Берлине отбомбились, говорят, Жуков поднял истребители и те разогнали американцев.
- Помните, когда первых немцев пленных увидели, какое было впечатление?
- Первых увидел, их четверо или пятеро было, где их взяли не помню, брехать не буду. Они на кухне картошку чистили, и ездили в прицепе, быстро стали лапотать по-нашему. А потом приказ – срочно передать.
- С особистом сталкивались?
- Да, был у нас капитан особого отдела. Как-то говорил мне, мол пораспрашивай радиста. А зачем? Он нормальный человек, ничего плохого не скажу, зачем еще в душу к человеку лезть. В общем, не стал он со мной работать.
- Замполит к вам приходил, доводил информацию?
- Бывало приходил, да что нам доводить… мы и так все видим. Командир бригады лучше был, придет – анекдоты рассказывает, фамилия Шатилов. Душевный был командир, в планшетке всегда папиросы носил, хотя сам не курил. Мы его батя звали. Зайдет к нам в блиндаж, и давай нам рассказывать всякое, пачку папирос на стол: «Курите!» Если обедаем, то сядет с нами поест.
- Вы курили?
- Курил. Так-то нам махорку давали. За границей сами доставали курить. А после войны давали листовой табак – крепкий-крепкий, приходилось вымачивать его, а на крыше сушили.
- 100 грамм выдавали?
- Да, у нас закон был. Командир бригады сначала было запретил… но потом: «Черт с вами!» Вот мы получаем 700 грамм, нас пятеро и радист с сержантом. Двое пьют и целый день отдыхают, но в наступлении такого конечно не было. Потом другие, по очереди.
В одном месте дураков много нашлось, там спиртзавод был, а спирт оказался древесный, много народу отравилось. Едешь, а он лежит синий.
- Трофеи были у вас какие?
- Я особо не гонялся. Бритва у меня была немецкая, хорошая, ведешь и не чуешь ее.
- Вши были?
- К концу войны не было, следили за этим. Как только отведут в тыл, тут же ставят бочку с водой и пропаривают, а мы в баню идем.
- Как местное население встречало?
- В Прибалтике вроде и рады были, а вроде и нет. На Украине в спину стреляли. В Германии сначала тоже не очень, поодиночке нельзя было ходить. А под конец стали дружеские отношения, общались.
- Письма с фронта писали?
- Еще в запасном полку начал писать, с фронта тоже треугольнички отправлял.
- Артисты приезжали к вам?
- Да приезжали, в основном с песнями, но как только самолет загудит, тут же свет тушили. В лесу делали сцену, лампочку вешали.
- Посылки из тыла не получали, от детей?
- Мы нет, это в основном пехоте присылали. Они ж там бедные лежат в траншеях.
- К Сталину, тогда, и сейчас, ваше отношение?
- Я против, что его сейчас хаят, нормальный он был руководитель. Старался он, и болел за народ. Ничего против не могу сказать. После войны каждый год снижались цены на продукты, а на хлеб в зависимости от урожая. А сегодняшний строй мне не нравиться, толку не будет.
После войны я в Германии служил до 1947 года, потом демобилизовался и вернулся сюда 1 марта 47 года. Два года проработал в колхозе. Потом устроился табельщиком на железную дорогу, начисление зарплаты, приход-расход материалов, так до пенсии на одном месте и проработал. Раньше в хуторе жило 56 человек участников войны, а сейчас я один остался.
| Интервью и лит. обработка: | А. Чунихин |
