Воробьев Николай Павлович

Я, Воробьев Николай Павлович, 22-го года рождения, Герой Советского Союза, родился в деревне Малышкино, Солигаличского района. До войны вместе с родителями работал в колхозе. В 41-м году получил повестку с указанием явиться в райвоенкомат для отбытия на защиту Родины. В Солигаличском военкомате нас всех сформировали, посадили на машину, и повезли в Галич. На железнодорожном вокзале мы погрузились в товарные вагоны, и поехали. У меня, конечно, с собой была гармошка… я на гармошке с малых лет хорошо играл. Ехали мы в товарняке, пели песни, и так далее, и так далее... Привезли нас в Москву. Там мы дня три, наверное, постояли, потом слышим объявление: «Всем выйти из вагонов». Офицеры всех построили и зачитывают приказы: кого куда, в какие части... Я в то время был не такой глухой, как сейчас, слышу: «Воробьев Николай Павлович из Солигалича зачислен в противотанковую артиллерию, 1666-й ИПТАП». Попал я в 40-ю армию. Выдали нам обмундирование, стрелковое оружие… Потом получили пушки, и нас уже повезли на фронт. А там война: гром, грохот, самолеты летают немецкие...

До 43 года не приходилось стрелять по танкам. Большинство боев было связано с немецкой пехотой. Сколько я немцев перебил, не посчитаешь. На моем счету их порядочно. Все время воевал наводчиком. Воинское звание было – сержант, а потом старший сержант.

Довелось всю Украину объехать, все города ее, потому как наша воинская часть – резерв Главного командования 3-й танковой армии. Как где-то немец прорвал, нам звонят: «Так и этак…» Мы тут же прицепляем пушку к машине, снарядов в кузов, и так далее...

Потом, по-моему, в апреле месяце образовалась Курская дуга. Нас немедленно туда перебросили. И вот мы пошли брать города: Обоянь, Ярец, Томарево... А самые тяжелые бои выпали на нашу долю в районе станции Прохоровка. Там такие шли бои, – даже никто не может представить, – земля горела. Деревья горят, на полях зерновые посеяны – тоже горят. Глаза ело от дыма, трудно было дышать. Немецкие и наши самолеты в небе, танки – на земле. Такой там получился котел, что я не знаю, как остался на этой Курской дуге жив. Немец погнал свои войска напролом, и бросил танки в атаку аккурат на нашу батарею. А я как раз стоял на прямой наводке. Командовал тогда комбат Новаксенов, сам родом из Сталинграда. Три пушки поставили под горой, а меня замаскировали – и я в засаде... Там кроме нас еще были артиллерийские полки, они тоже помогали. В этой контратаке я со своим орудийным расчетом подбил один немецкий танк, за что и получил награду – орден «Красной звезды». До танка было метров 200 – 300… Да около того… а может быть и все 500. И потом наши самолеты прилетели, наши танкисты подъехали. Как начали шуровать по немецким танкам, и так далее... Даже невозможно все это описать, что творилось на Курской дуге.

Какой танк вы подбили, средний, тяжелый?

Уверен, что подбил «тигр». Они большие такие, с очень толстой лобовой броней.

Немцы тогда шли боком ко мне, и я бил в бортовую «систему» (проекцию?). Бронебойным снарядом, и всё… танк загорелся, немцы из него повыпрыгивали. Я давай по этим танкистам стрелять… У нас в расчете был станковый пулемет, «Максимка». Мы его всегда ставили впереди орудия. И смотрю – все лежат, тишина... Эту группу немецких танков, которые были брошены на нас в контратаку, мы истребили. А потом наши войска: пехота, танки и самолеты перешли в наступление. Мы тоже пушки прицепили, и потихоньку двигались. Немцев отогнали далеко. На полях лежало очень много этих гадов… прости за выражение, немцев. А которые ведь и раненые, всяких хватало... Так наши танки шли прямо по ним. Танкистам что раненый, что живой – разбираться ведь не будут. Как посмотришь – раздавят, только кишки мотаются. Жуть такая, говорить даже страшно.

Потом, значит, все эти дела у нас там, на Курской дуге завершились победой. А командовал тогда Жуков. Он хороший был командующий. На любом фронте, где он появлялся, это означало наступление и победу. Вообще, Курская дуга стала коренным переломом в войне. Это ощутили все, и мы и немцы…

Потом мы двигались в направлении города Харькова. На пути происходило много всяких стычек. Не раз пришлось отцеплять пушки, стрелять по немецкой пехоте, и так далее...

И вот двигались вперед, вперед. Дошли до реки Днепр, форсировали его, перебрались на другую сторону, и там по направлению Дарница – Святошино. Хорошие места там, красивые, фруктовые... Тогда был приказ Сталина – во что бы то ни стало, в 43-м году город Киев взять. Всех командиров батарей вызвал командир полка на инструктаж. Все им рассказал, объяснил. А командиры батарей – нам, командирам расчетов. Поставили такую простую, твердую, жесткую задачу – «Ни шагу назад». Тяжело было брать город Киев. Столько там было сосредоточено у немцев всякого рода войск, столько техники, столько самолетов… немецкие «мессера» – это настоящая беда.

Когда подошли уже близко-близко к Киеву, заняли мы… ну, не только мы, но и вся армия и другие войска, оборону. В это время командование фронта стягивало технику и войска. В общем, можно сказать, готовились на высшем уровне. Наконец, получили сигнал открыть артподготовку. Я из своей пушки тоже стрелял. В какой-то момент ствол сделал откат, а назад не пошел. Это она автоматически, от перегрева… Заклинило, и все. Как ствол остыл, мы его накатили, опять начали стрелять.

На окраине города нам повстречалась чехословацкая бригада, которой командовал Свобода. Хорошие такие ребята, приветливые. Потом развернулись уличные бои в самом городе. Немец наверху, мы внизу. Приходилось немцев буквально выбрасывать из окон. Очень были жесткие бои, и очень долго мы с этим Киевом, грубо сказать, канителились. Но факт тот, что город был освобожден, а немцев отогнали на 60 километров в направлении Житомира. И там, в одном из боев во время танковой контратаки, на нас пошли 16 немецких танков. Справа стоял какой-то артиллерийский полк. Они сделали выстрел. Немцы сразу засекли этот звук, и там все смешали с землей. Помню, что на каждом немецком танке сидели немецкие автоматчики. Очень их много сидело... А я думал – пройдут мимо. Ничего подобного, их остановили, и они начали отстреливаться. Наши три пушки меня поддерживали, стреляли прямо поверх нас. Вот в этом бою танков я подбил шесть штук…

Шесть?!

Да. Они шли наискосок от меня. Первый танк подбили, он вспыхнул. У меня ребята, расчет, от радости запрыгали. Мы тогда все как дикари были, вообще... Ну, давай шуровать по ним. Тут уже надо быстро. Второй, третий, четвертый… Остальные танки сдрейфили, попятились назад, под гору. Повернулись, и тут уже все... «Катюша» заиграла, самолеты налетели, и так далее... Пехота вся поднялась – «Ура! Вперед!» Мы, как ни в чем не бывало, пушки прицепили и поехали за ними.

А на наблюдательном пункте сидели командир пехотного полка и командир нашего артиллерийского полка, Чернявский из Харькова. Они видели, как мое орудие работало по танкам. И когда немцев отогнали подальше, меня эти полковники вызвали. Пришел, стою. Командир пехотного полка Куликов говорит нашему комполка, полковнику: «Вот я наблюдал, и вы смотрели, как этот орудийный расчет устроил форменный расстрел немецким танкам. Надо командира орудия представить к присвоению звания Героя Советского Союза». А я слушаю, стою, и по мне мороз ходит от того, что они говорят. Поговорили, побеседовали, и мне: «Можете быть свободным. Идите в свою воинскую часть».

А потом меня под Тернополем контузило. Я, как обычно, сидел в ровике, наблюдал в бинокль и корректировал огонь. Немцы провели короткий минометный обстрел. Перед бруствером разорвалась мина, и очень большая. Меня даже выбросило из окопа, да еще и всего опалило. Мина рвется по-другому, не как снаряд. У снаряда осколки идут горизонтально, над землей, а у нее – вверх. Если бы это был снаряд, то меня бы изрезало всего. Считай, повезло… Ну что, меня ребята на плащ-палатку, утащили в овраг. А там глядишь – подошла машина, и в полевой госпиталь.

Лежал я очень долго. Первое время ничего не слышал и совсем не разговаривал. Хорошо еще при памяти остался. Бывало, сестры подойдут, а я ничего не слышу. На бумажке напишу им кое-чего, так они все делают, что я попросил. А потом очень плохо получилось – к койке меня привязали за ноги. Кричал я, потому что с ума сошел. Контузия сказалась. А как там ее лечили эту контузию, я хорошо помню. На голову наденут колпак, да еще такая лепешечка. Завернут, закрепят… и подают ток. Ну, а ток там, может быть, 12 вольт или сколько… Когда включат, как иголка колет. Так постепенно выводили меня. И вроде я уже стал шепотом разговаривать. Сестры все обрадовались. Уколы начали давать – всего искололи. А потом, видимо, что-то там не так сработало, я как крикнул… И сестры, врачи все на меня навалились. Санитары, уколы… Кое-как меня успокоили, ноги развязали.

Потом давай бороться с моей глухотой, начали слух налаживать. Постепенно и «разговор» восстановили, и слух вернулся. Начальник госпиталя пригласил меня к себе в кабинет: «Николай Павлович, все возможности, которыми вас уже лечили, исчерпаны. Мы хотим завтра вас выписать», – «Хорошо. После такой продолжительной болезни разрешите хоть деньков на десять на родину съездить». А он не русский такой был, не знаю, какой нации, с усами такими. Заорал на меня: «Получай воинский аттестат и разыскивай свою часть! Ясно?» Ну, да, в армии все просто – «Ясно!» Поворот через левое плечо и до свидания. Вещмешок повесил на плечо, пошел на большую дорогу голосовать. Никто не останавливается. Потом смотрю – идет маленькая легковая машина, вроде полковник сидит, ордена у него на груди, останавливаются... Я ему говорю: «Товарищ полковник, я из госпиталя. Мне надо как-то разыскать свою воинскую часть. Голосую, но никто не останавливается», – «Какая ваша воинская часть?» – «1666-й ИПТАП», – «Это что еще такое за ИПТАП?» – «Истребительный противотанковый артиллерийский полк», – «Э, так ваша часть уже в Польше». Ну, Польша так Польша. Давай добираться до своей воинской части. Добрался, смотрю – пушки стоят, часовой ходит с карабином. Приближаюсь, а он как раз кричать: «Стой! Стрелять буду! Куда прешь?!» Говорю ему: «Это Воробьев, командир орудийного расчета», – «Какой Воробьев? Воробьева еще на Украине утащили чуть тепленького». А я по своей сути мужик настойчивый, требовательный. Приближаюсь, а тот уже затвором бряцает. А чего тут, думаю – «хлоп!», и готов… Долгий у нас с ним был разговор. Потом он побежал в землянку, и вот они уже идут с командиром взвода Монастыревым вдвоем. Монастырев, родом из Свердловска, старший лейтенант. Тоже узнал меня – «Это ж наш Воробьев!» Бежит ко мне: «Ты как? Живой? Пошли к комбату в землянку!» А комбат так запросто у него, сидит. Ну, поговорили хорошо, культурно. Он мне говорит: «Николай Павлович, я тебе даю неделю отдыха. Иди к повару и там отдыхай». Вот я к повару подался, он специально для меня готовил… Кормили, конечно, на фронте не так хорошо, но хватало. А потом в свой расчет и опять пошло-поехало, как говорится... Дошли мы уже до Варшавы. Но в самой Варшаве я не побывал. Со мной опять плохо сделалось, с головой. Меня потащили лечить. Потом опять в строй. И как-то вдруг бегут ребята… не знаю, откуда они взяли газету – «Коля, вот в газете! Тебе присвоили звание Героя Советского Союза!» Боже ты мой! Ну, я вырезал эту статейку и положил ее в красноармейскую книжку.

А потом мы встали в оборону. И командующий танковой армии, генерал-полковник Рыбалко… хороший вояка, кстати. С ним командиров корпусов, бригад – все генералы, понимаешь ли. Нас, рядовой состав построили. Вот они все, эти генералы идут вдоль рядов и обращаются к солдатам: «Как служба? Жалобы, претензии есть?» Рыбалко приближается ко мне. Я взял да и спросил: «Товарищ генерал-полковник, а когда же я получу правительственную награду, звание Героя?», – «Так надо сначала заслужить», – «А я заслужил». Подаю ему красноармейскую книжку с газеткой. Он прочитал и мне говорит: «Найди-ка мне вашего командира части, полковника Чернявко». Я пошел искать. Нашел, докладываю: «Товарищ полковник, вас вызывает генерал Рыбалко», – «Зачем?!», – «Не знаю». Тот побежал, а Рыбалко ему матом читает мораль: «Вот у тебя в полку заслуженный товарищ – Герой Советского Союза. Сколько времени прошло, а он все не может получить такую высокую награду. Его сегодня, завтра убьют, а вы такую малость не можете сделать. Что же вы?!»

И вот через неделю вдруг бежит посыльный от генерала: «Направить Воробьева в штаб фронта за получением высшей правительственной награды». Меня тут же в штаб повезли. А штаб фронта далеко был от передовой, очень далеко. Привезли меня, а там офицерье туда-сюда бегает – «Посидите в этой комнате. А мы пока доложим маршалу, что вы приехали за наградой». Командующий фронтом у нас тогда был маршал Советского Союза Конев, Иван Степанович. Вот жду-жду. Наконец, двери открываются, появляется товарищ маршал Советского Союза. Посмотрел на меня… А у меня фронтовое обмундирование. Оно штопаное да перестиранное, сапоги разбитые, погоны кое-как висят – простое такое обмундирование. В общем, двери снова закрываются. Ушел… Прибегает старший лейтенант: «Николай Палыч, товарищ маршал взглянул на вас и сказал, что он к такому обмундированию такую награду прикалывать не будет», – «И что дальше?», – «Пойдемте в каптерку, мы вас там оденем и обуем, как следует». Мне дали все офицерское! Фуражку, гимнастерку, ремень, хромовые сапоги – все абсолютно новое. И даже дали шинель стального цвета. Снова я пришел в приемную комнату. Маршалу доложили, что меня переодели. Вот он идет, а за ним свита и здоровый дядька с подносом. На подносе коробочки с орденами, а сзади в графинчике – ликер. Он мне приколол эту звезду, по плечу по левому похлопал: «Ну, Николай Павлович, если останешься жив, то знай, что после войны Герои Советского Союза работать не будут, а будут на государственном обеспечении». И говорит старшему лейтенанту капитану: «Принесите-ка погоны! Присваиваю ему младшего лейтенанта». А я брякнул: «Товарищ маршал, а что это мне даст, это воинское звание – младший лейтенант?», – «А что вы хотите?», – «Если хотите из меня сделать офицера, пошлите на курсы», – «У вас жена есть?», – «Да». Говорит: «Запишите его!» Записали, а поехать не было возможности, потому что нас гоняли с места на место – то там немец прорвал, то там. Вдруг приходит приказ: «Воробьева направить в город Челябинск в офицерское училище». «Ой, – думаю, – слава тебе, Господи! Навоевался. Буду жить!»

Перед училищем разрешили мне домой заехать. Иду полем к своей деревне и ничего не узнаю – все вроде не то и не так. Подхожу к деревне, а там как раз коровы вернулись, женщины их разбирают по дворам. Смотрят – солдат идет в фуражке. Все плачут, бегут ко мне... Ой, сколько тут было всего. Пришел домой. Отец и мать уже такие старые…

Ну что, побыл дома и поехал в Челябинск. А там меня встречают с оркестром! Проучился девять месяцев, опять заболел. На уроке старший преподаватель, капитан подходит: «Что с вами, Николай Павлович? Вы весь в поту!» – «Мне нездоровится». Стали генералу докладывать: «Что-то с Героем неладное, все время сидит – как из бани». К генералу меня вызвали: «Что такое?», – «Я все же контужен, понимаете». И вот генерал Казаков, военная Уральская комиссия комиссовали меня, дав 2-ю группу инвалидности. Простился я с этой комиссией, как следует, и пришел в казарму. Все ребята решили меня провожать до железной дороги. А там киоски всякие, и пивом тогда вовсю торговали… душевно распрощались, и я уехал. Дома неделю отдохнул, поступил я в школу военруком. Проработал месяц, думаю: «Чего я тут околачиваюсь в деревне? Поеду в Солигалич, там устроюсь». В Солигалич добрался, решил пойти работать в милицию. Начальником тогда был капитан Афанасьев. Разговорились – «Вот так, и этак», – «Ох, здорово, что у нас в милиции будет Герой Советского Союза работать. Я тебе хорошую должность дам, Николай Павлович – коменданта милиции», – «Ну, хорошо, договорились». Все оформил, трудовую книжку мне выписал. Потом я пошел в райком партии, вставать на партийный учет. Еще на Курской дуге в апреле месяце в 43-м я вступал в партию. Вот мне говорят: «Николай Павлович, как вы тут работаете?», – «В милиции, комендантом», – «Комендантом?» Набирают телефон, вызывают начальника милиции, начинают ему мораль читать: «Героя Советского Союза оформить в милицию возиться с пьяницами, понимаешь ли!» Принесли трудовую книжку, и ему бросили: «Он у вас больше работать не будет. Можете быть свободным!» А мне говорит: «Вот, Николай Павлович, мы на днях получили из Костромы разнарядку подобрать людей в Кострому учиться в совпартшколу. Как вы на это смотрите?», – «Согласен». Меня утвердили, и я поехал. В Костроме год учился на курсах советско-партийных работников. Окончил их, в райком партии отношу свои документы. Оценки были у меня хорошие, получил направление в Лосинский сельский совет, в 18 километрах от Солигалича. Там работал целых 12 годов, да с половиной. Потом опять заболел, и направили меня в госпиталь в Кострому. Болел я здорово, поэтому положили меня как Героя Союза в специальную поликлинику обкома. После лечения остался в Костроме, женился. Родилась дочка. А потом как-то приехал я в горком, а там мне говорят: «Николай Павлович, у нас есть ответственное задание. В Волгореченске будет строиться электростанция. В будущем большие будут перспективы». Говорю: «Хорошо, поеду». Тут тогда еще ничего не было. Одни поля сидоровские. Колхозы косили, пахали, и так далее... Работал на стройке, потом инженером снабжения... А в прошлом году 13 декабря справил 90 лет. (Запись интервью произведена в 2013 году. Прим. – С.С.) Приезжало много чиновников из Костромы, подарков много надарили, а также почетных грамот, благодарностей, и прочего... Угощение хорошее сделали. Мраморную доску на лицей повесили. Вот такая была жизнь…

Николай Павлович, какие у вас были орудия?

76-ти, противотанковые. Ствол 3-11, как сейчас помню… Машины – трехосные «Студебеккеры» с лебедкой.

Вы щиты с орудий снимали?

Снимали. Это же мишень! Пушку закопаешь – колеса в земле, все замаскировано, один ствол торчит.

Вы помните нашивки с двумя пушками на рукаве?

Нашивку офицеры носили, а я офицером не являлся. У меня не было нашивки ИПТАП. Этот значок такой большой был, красивый!

Как часто вы использовали подкалиберные снаряды?

Были у нас подкалиберные, болванки. Там головка такая. Она разбивается, выходит стержень, который пробивает танковую броню. У нас было пять снарядов. Таскали мы их на собственном хребте. А вообще, в машине у нас много лежало снарядов.

Вы как-то различали немецкие танки?

Нет. Ну, «Тигр» – он очень здоровый. Я не помню… толщина лобовой брони у него что-то очень большая была. Бортовая послабее… Но не помню точно, а врать не хочу. «Пантеры» – они по размеру почти как наши. Лобовая броня, конечно, тоже хорошая, а бортовая «система» совсем плохая. Но пушка у «пантеры»… ой-ей-ей. Пробиваемость дикая. Вообще, немецкие танки мощнее наших танков. 34-ки, конечно, быстроходные и все такое... Но броня лобовая слабая. Вот наш последний выпуск – танки «Иосиф Сталин», их немецкий «тигр» не прошибал. Но он уже не быстроходный. Там и пушка в 122 миллиметра. Как долбанет, так долбанет. Немец этих танков боялся. Из тех, что я подбил, были и тяжелые и средние…

Вы видели результаты своей работы?

А как же. И дырки видел в броне. У нас все было на виду.

Вы слышали выражения вроде «Прощай, Родина» и «Ствол длинный, жизнь короткая»?

Так танкисты говорили. Когда уезжали, нам кричали: «Ну, прощай, Родина!» Ручкой помашут. Но мы так не говорили. Мы как солдаты верили и знали, что победа будет нашей.

Вы сказали, что вас неважно кормили…

Всяко случалось. Бывало, ходили голодные. Походная кухня к нам не идет, боится. Ночью у меня ребята сходят, ляжку отрубят от дохлой лошади, или шкуру отдерут. Сварим конину, и так наедимся. Вообще, у меня в расчете хорошие были ребята, сибиряки. Крепкие мужики. Потом в расчет вместо выбывших прислали двух татар. И как-то уже за Тернополем, когда я вышел из укрытия стрелять по танкам, они не подчинились моей команде и остались в окопе. Я спрашиваю ребят: «Эти где?», – «Они в окопе». Командую: «Вылезай!» Они не вылезают. Я им пистолетом по горбу, чтобы дошло, а они мне говорят: «Ну, гад, мы потом тебя убьем». После боя я комбату доложил, что вот так и так – угроза была. Комбат тут же позвонил комполка. Пришел командир взвода Монастырев и говорит: «Вы, друзья, переводитесь в другую воинскую часть, в пехоту», – «Как?», – «А так…»

Вот так у меня фронтовая жизнь проходила. Я с супругой иногда разговариваю: «Как твой Воробьев жить остался? Такие были страшные бои. Все время на прямой наводке». А сколько земли перекопал: под пушку, под снаряды, для себя, для машины… Ну, что хватит тебе рассказов, пожалуй?! Пошли фотографироваться…