Жмеренецкий Евгений Емельянович

Родился я 6 января 1925 года в городе Жмеринка Винницкой области. Думаю, что и наша фамилия произошла оттого, что наши предки были родом из Жмеринки. Но в этом городке мы прожили недолго, потому что мой отец был военным, по службе его переводили с одного место на другое, и мое детство прошло в основном в Балте и в Тирасполе.

Расскажите, пожалуйста, немного о довоенной жизни вашей семьи.

Да что рассказывать, все как у всех. В школе учился нормально, правда, у меня были некоторые проблемы и с русским языком и с украинским. Зато еще в детстве у меня проявилась удивительная склонность к технике. Я, например, очень увлекался авиамоделизмом и проявлял большие способности к этому делу. И радиоделом увлекался, не говоря уже о том, что мне никто и никогда не ремонтировал велосипед, только сам. Мало того, я даже сам соорудил такой прицепчик на колесиках, который цеплял к своему велосипеду. Устанавливал на него лодку, ехал на речку Кодыма, ставил велосипед в лодку и плыл в свои заветные места, где любил рыбачить. А сколько я ездил по окрестным лесам, где собирал разные плоды. Помню, особенно любил дикие груши-гнилушки.

Так что рос я обычным подростком тех времен: жил, учился, играл. Вот драться не любил, но когда на меня в Балте напали сразу пятеро чудаков, я от них отмахался, значит, был крепкий парень, наверное. Вот за что я себя корю, так это за то, что почти не разговаривал по душам с родителями. С одной стороны я их понимаю, они были очень заняты по службе. Папа был полковником и, если не ошибаюсь, служил начальником оперативного управления стрелкового корпуса, а мама служила переводчиком в разведуправлении. Но все-таки я очень жалею, что у них никогда не было времени, чтобы поговорить со мной как с взрослым, ничего мне не рассказывали о себе, и я рос предоставленный сам себе… Я знал, например, что у папы были родные братья: Степан, Иван и Филипп, но он мне о них почти ничего не рассказывал. А ведь Степана, оказывается, в 1937 году арестовали и, судя по всему, расстреляли… (В Интернете в открытых источниках есть информация, что начальник станции Дельбегетей (Восточный Казахстан) Жмеренецкий Степан Сазонович 1893 г.р. был арестован 25 августа 1937 года, а уже 29 октября того же года по приговору Комиссии НКВД и Прокурора СССР по статье 58-6 УК РСФСР был приговорен к высшей мере наказания… Реабилитирован 31 октября 1957 года решением военного трибунала ТурКВО за отсутствием состава преступления - прим. Н.Ч.) А уже со слов своего двоюродного брата Владимира знаю, что очень непросто сложилась и судьба его самого младшего брата - Филиппа. Война застала его вблизи западной границы, где он работал спайщиком кабелей правительственной связи, и поэтому почти сразу он оказался на оккупированной территории. Потом четыре года лишений в плену, о которых он почти ничего не рассказывал даже своим родным…

У вас, кстати, были братья или сестры?

У меня был старший брат, но он умер еще в младенчестве, так что я остался в семье единственным ребенком.

Где вас застало начало войны?

22 июня я встретил в Кишиневе, потому что еще где-то в первых числах июля 1940 года сюда перевели служить моих родителей. Но еще до начала войны вся наша семья чуть не погибла во время страшного землетрясения. Я эту дату никогда не забуду - 10 ноября 1940 года… Мы тогда жили в самом центре, на улице, которая в ту пору называлась Александровская, на месте дома, где позже, если вы помните, располагался магазин "Военная книга". Жили на втором этаже, и когда днем началось землетрясение, то мы все успели встать в нишу в стене и прямо на наших глазах все обрушилось… От нашего хорошего дубового стола остались одни щепки, так что мы точно погибли бы… В общем, все свое имущество мы потеряли, и нас вывели оттуда в чем мы были. И после этого мы стали жить в доме №31 по улице Шмидтовская.

Я учился в 13-й школе, которая располагалась в Полицейском переулке, это в торце здания, где сейчас находится магазин "Детский Мир". 21-го июня нас собрали в школе и вручили ведомости об окончании 9-го класса. После этого мы всем классом собрались в Соборном парке, погуляли там и потом пошли в ресторан "Швейцария", который находился на 1-м этаже здания на углу улиц Гоголя и Штефан чел Маре, как раз там, где сейчас располагается книжный магазин. Заказали себе мороженое, пирожное, сельтерскую воду и очень душевно отметили свой переход в 10-й класс.

Но это же была суббота, поэтому в этот день гуляли не только мы, а весь город. В центре проходили самые настоящие народные гуляния, везде горело электричество, повсюду играла музыка, в общем, люди веселились, как вдруг появились конные милиционеры: "Все граждане, пора расходиться по домам!" - "Почему?" - "Обстановка не позволяет". Люди, конечно, расстроились, не хотели прекращать такой хороший праздник, но огни погасли, и поэтому пришлось расходиться по домам. А уже часа в четыре утра город начали бомбить… В районе железнодорожного вокзала находилась нефтебаза, так ее сразу же разбомбили и как она страшно горела…

В этой непростой обстановке я хотел остаться вместе с родителями, но они, конечно, даже слушать меня не хотели и решили отправить меня в тыл. Папа мне сказал: "С нами тебе делать нечего, так что я тебя посажу в эшелон, который увезет тебя подальше от фронта". И когда я с ними прощался, это был последний раз когда я видел маму… Как мне потом рассказывал папа, если ничего не путаю, где-то в районе Фастово их эшелон разбомбили и мама погибла… Это так папе рассказали знакомые, а где она похоронена, мы даже и не знаем…

А папа прошел всю войну, был награжден несколькими орденами и медалями, но и об этом я почти ничего не знаю… Кстати, я вам сказал, что у меня нет ни братьев ни сестер, но это неправда. После гибели мамы отец встретил другую женщину, и у них родилась девочка - моя сестра Нина, которая впоследствии стала известной актрисой, заслуженной артисткой Казахстана.

А я доехал аж до Сталинграда. Один, без родных и знакомых в абсолютно незнакомом городе… К тому же обувь разлетелась, одежда ветхая, да и просто поесть было нечего, так что обстановка сложилась явно не в мою пользу… И тогда как комсомолец я пошел в райком комсомола: "Хочу добровольцем на фронт!" Меня выслушали и с группой комсомольцев отправили в воинскую часть. Но мне же было всего шестнадцать лет, поэтому меня как малолетку сразу отсеяли: "Слишком молод еще! Но как исполнится семнадцать - приходи!"

Что делать? Устроился работать на завод, но как только мне исполнилось семнадцать лет, я опять пошел в райком комсомола и попросился в армию. Как раз в это время формировались подразделения Волжской Флотилии и меня направили туда. Вот так я стал краснофлотцем.

Но там я прослужил недолго, потому что вскоре сложилась такая обстановка, что из моряков нашей флотилии стали формировать отдельный батальон морской пехоты, и я попал в его состав. Нас направили на Северский Донец и поставили задачу - захватить плацдарм у станицы, если не ошибаюсь, Луганская. Мы его захватили и даже смогли несколько расширить, но там такие бои шли… Страшные, кровопролитные… Атака за атакой, но мы этих пьяных немцев клали сотнями, а они все лезли и лезли… Потом уцепились в их шкуры и даже смогли немного расширить плацдарм, и только когда немецкие войска прорвали нашу оборону на Юго-Западном Фронте и над нами нависла реальная угроза окружения, то пришлось его оставить.

С жестокими боями начали отходить к Сталинграду. Из двухсот человек нашего противотанкового дивизиона осталось от силы человек тридцать и всего одно орудие… Людей нет, лошадей нет, боеприпасов не хватало… Целую ночь мы топали, помогали толкать нашу "сорокопятку", а немцы в это время нормально ночевали, и утром на танках минут через тридцать они уже опять перед нами… Вообще, я бы "сорокопятку" и сейчас расцеловал, потому что это хоть и совсем небольшое орудие, но в начальный период войны оно представляло серьезную опасность для немецких танков, и сыграло свою не просто большую, а огромную роль. Но в те дни на сутки у нас на орудие выделяли всего пять снарядов: два - бронебойных и три - осколочных, и спрашивается, как мы могли остановить немцев?! Как, мы их могли остановить почти без боеприпасов?! Так что воевать в тех условиях было очень сложно, но я вам скажу, что это чрезвычайно насыщенное время явилось для меня огромной школой. Ведь когда своим собственным солдатским хребтом познаешь все эти знания, то этот бесценный опыт не заменит ничто. Вот так с боями мы и отступали до самого Сталинграда.

Но что я могу сказать про Сталинградские бои? Дни 23 и 24 августа я не забуду до самых своих последних дней… Немцы так бомбили город, что от дыма пожарищ нечем было дышать… А по Волге плыл слой ГСМ в десяток сантиметров толщиной, и пробраться к реке и зачерпнуть воды было невозможно… И что я хочу сказать особо. Если бы Сталинград пал, то дальше война проходила бы совсем по другому сценарию и еще неизвестно чем бы закончилась… Но ценой невероятных усилий мы все-таки отстояли Сталинград, и перемололи там цвет немецкой военной машины. И после этого уже бои были совсем не те. Ведь если раньше, немцы были страшно наглые, даже фанатичные, то потом уже все.

В общем, я участвовал в боях, пока где-то 28-го октября меня тяжело не ранило. В одном месте в цокольном помещении какого-то здания мы создали оборонительную точку и установили там свое орудие. Но немцы ночью вывели свои самоходки, окопали их, и утром начали стрелять по нам прямой наводкой. Снаряд разорвался прямо внутри, и меня не только ранило в голову, но и к тому же еще и тяжело контузило.

А вы, кстати, кем воевали?

До этого ранения я все время был наводчиком орудия. И смею сказать отличным наводчиком, потому что промахов почти не делал.

В госпитале меня подлечили, но когда я уже готовился выписываться туда приехал покупатель из Харьковского артиллерийского училища. И в числе других молодых ребят он отобрал и меня, потому что в то время мои девять классов считались очень даже хорошим образованием. Вот по нынешним детям я, к сожалению, чувствую, что они ничего не знают. Как говорится "ни в руках, и ни в умах…", а нас учили тому, что нужно при жизни и для жизни.

Привезли нас в Самарканд, где мы и проучились месяца три. Дали нам отличную подготовку, потому что учились по двенадцать часов в день. Мне вообще кажется, что, несмотря на то, что столько времени прошло, но если бы мне вначале дали просмотреть правила стрельбы, то я бы вновь отлично отстрелялся.

Но училище окончить нам не пришлось. Когда оставалось сдать самый последний выпускной экзамен - по политподготовке, мы уже и стрельбу сдали, все сдали, вдруг из Ставки пришел приказ - "… весь личный состав училища срочно отправить на фронт!" И вместо лейтенантских погонов нам зачитали приказ о присвоении сержантских званий, а мне как имевшему боевой опыт - старшего сержанта, и кинули на Курскую дугу.

Там, конечно, тоже были страшные бои, но по сравнению со Сталинградскими они не сравнятся. Один раз даже до рукопашной дошло, но разве нас этим после Сталинграда было удивить? В Сталинграде мы сами пробирались по трубам к немцам в тыл, без шухера снимали часового, врывались в блиндаж и вот там начиналась мясорубка… И такое не один раз бывало… И как и в Сталинграде на Курской дуге меня опять тяжело контузило.

Как это случилось?

После госпиталя я попал в состав 1059-го артиллерийского полка, в котором и провоевал почти до самого конца войны. Чуть позже, меня как подготовленного артиллериста назначили помошником командира взвода управления, но вначале я воевал командиром 76-мм орудия. Во время Курской битвы мы стояли под Малоархангельском и когда немцы пошли на нас напролом, даже смогли захватить первые две траншеи, то нам пришлось выбивать их оттуда. В общем, в тех боях мне пришлось самому, наводчик был слабый, встать к панораме и я умудрился подбить пять танков, а уже шестой дал шляпу мне… Когда очухался, смотрю, он идет прямо на меня, чтобы раздавить, но на мое счастье в казеннике оказался снаряд, и я его прямо в упор…

А ведь до начала боев обещали, что тому, кто подобьет пять немецких танков, будет присвоено звание Героя Советского Союза. И как мне потом рассказывали, на меня действительно написали наградной лист на ГСС, но Романенко - командующий нашей 48-й Армии, (генерал-лейтенант Романенко Прокофий Логвинович командовал 48-й Армией с 12.02.1943 г. по 15.12.1944 года - прим.Н.Ч.) я, кстати, являюсь ее почетным ветераном, прежде чем подписать спросил: "А сколько ему лет?" - "Восемнадцать". - "Рано еще! Красное Знамя!", и мне вручили орден "Боевого Красного Знамени". Правда, когда праздновали 40-летие Победы, я где-то в толчее умудрился потерять и его и еще две юбилейные медали.

Это была ваша первая награда?

Нет, еще в Сталинграде я получил свою самую дорогую награду - медаль "За отвагу". Она для меня совершенно особая потому, что, во-первых, получить ее в то время было совершенно не то же самое, что в конце войны. Тогда наградной шел аж в Кремль и его подписывал чуть ли не сам М.И. Калинин. К тому же ее мне вручал лично легендарный командующий 62-й Армии Василий Иванович Чуйков. За что? За то, что хорошо немцев убивал! Короче говоря, за уличные бои. И интересно, как мне ее вручали.

Для этого мне приказали явиться на КП Чуйкова, который располагался в районе Мамаева кургана, а там же все простреливалось вокруг, поэтому добираться туда было смертельно опасно. Но я все-таки смог дойти целым и невредимым, представился, и тогда Василий Иванович скомандовал своему ординарцу: "Давай сюда кружку!" Тот подает ему такую здоровую, и он наливает ее под обрез и медаль туда: "Доставай!" А я ведь никогда не пил, этих правил не знаю, и полез руками: "Не так! Выпей и зубами!" - "Товарищ командующий, так нельзя же!" - "Командующий приказывает!" Что делать, пришлось… Потом дает мне шмат колбасы и сухарь. А у меня от этого спирта все кругом пошло, но держусь, не хочу опозориться… "Дай ему еще пачку папирос, колбасы и сухарей, ведь там его братва тоже жрать хочет"… Так что Чуйков - это был человек с большой буквы! Он никогда ни на кого не повышал голос. Даже если кто-то чем-то провинился, то Василию Ивановичу достаточно было просто посмотреть, и человек от стыда готов был провалиться, настолько его уважали и любили.

Какие у вас еще есть боевые награды и за что?

За Сталинградские бои у меня есть еще и медаль "За оборону Сталинграда". Потом меня наградили за бои на реке Сож. После Курской битвы мы наступали чуть южнее Смоленска и пошли через Рославль на Гомель. В районе райцентра Ветка, мне еще запомнилось, что там находилась деревня с необычным названием - Щитцы, мы форсировали Сож, но тот берег оказался довольно высокий, поэтому получилось, что немцы наверху, а мы внизу. К тому же в месте подъезда к мосту немцы устроили огневую точку, и пулемет оттуда буквально косил все вокруг и не давал поднять головы. Потери страшные, а к тому же песок вокруг, и только выкопаешь ячейку, но от близкого взрыва все осыпалось. И только мы высадились, еще даже не успели укрепить орудие, как я развернул его, и шлеп нет больше пулемета… Вот за это своевременное уничтожение огневой точки, меня наградили, если не ошибаюсь орденом "Красной Звезды".

Вторую медаль "За отвагу" я получил за бои в Польше на Ружанском плацдарме. Где-то в конце сентября нас из-под Варшавы срочно перебросили в район городка Пултуск, и вот за бои по расширению этого плацдарма меня и наградили. Я думаю за то, что вместе с разведчиками сходил там в разведку. Просто в молодости у меня была феноменальная зрительная память, поэтому меня отправили вместе с разведчиками вести визуальное наблюдение, и видимо наши сведения оказались достаточно ценными.

А второй орден "Красной Звезды" я получил за то, что в Восточной Пруссии у деревни Зоммерфельд спас знамя нашего полка. Там получилось так. В наступлении, мы, по-видимому, слишком увлеклись, и машины, в которых ехал наш взвод управления, поздним вечером, без разведки заехали в эту деревню прямо в лапы к немцам... Штабная машина, наш "студебеккер" и одно орудие, которое везли из ремонта. И когда по нам начали стрелять, то сразу началась такая мешанина, потому что на узких улочках развернуться не можем, и начали метаться, как тараканы на тарелке…

Начали разворачивать орудие, потому что метрах в 350-400 заметили немецкую самоходку, и я хотел встать к панораме, но старший лейтенант меня отогнал, сам выстрелил и как я и думал промахнулся… А эта самоходка по вспышке нас засекла и с первого же выстрела накрыла и в такой ответственный момент лишила нас главной огневой мощи… Столько лет уже прошло, но я этого старлея до сих пор простить не могу, потому что если бы выстрелил я, то дальше события развивались совсем по-другому, но из-за его упрямства и офицерской чванливости мы понесли большие потери…

Штабная машина уже горела, и тут один из штабных офицеров говорит мне: "Нужно спасти знамя полка!" Конечно, нужно, но машина ведь обстреливается со всех сторон… Но все-таки пополз к ней, и сумел достать знамя и вынести его. И этот же офицер мне говорит: "Мы тебя прикроем, а ты со знаменем уходи! А то еще неизвестно чем бой закончится", ведь патроны у нас уже заканчивались и дальше отмахивайся, чем хочешь…

Той местности, я, конечно, не знал, но интуитивно двинулся к железнодорожному полотну, которое пролегало невдалеке. Добежал до него, но внутренний голос меня буквально остановил, чтобы я не лез наверх по насыпи, так точно убьют, поэтому начал искать тоннель. Нашел, пролез через эту трубу, залег на полотне и начал отстреливаться одиночными. Не столько, чтобы попасть, просто напугать и затормозить преследовавших меня немцев. Они действительно, сразу откатились, но я понял, что это ненадолго и нужно немедленно отсюда уходить. И еще мне повезло, что я пошел не по снегу и не оставил следов, а то бы они меня точно догнали.

Иду вперед, вдруг впереди пулеметная очередь. Сразу упал, но по звуку успел понять, что это наш ручной пулемет Дегтярева. Закричал: "Эй, славяне, перестаньте стрелять, свои!" Но он опять по мне шмаганул… Тогда я отполз в сторону, подобрался к пулеметчику с тыла и как огрел его автоматом. Был до того злой, что даже диск с пулемета снял и вышвырнул в сторону… И тут появляется их взводный: "Так у нас приказ - стрелять на поражение!" - "Срочно отведите меня к старшему командиру!" Меня отвели к начальнику штаба батальона, и я его попросил: "Свяжитесь со штабом дивизии и передайте, что взвод управления нашего полка попал в окружение, и ведет неравный бой. Нужно срочно отправить подкрепление! И еще я должен передать одну вещь в штаб дивизии". Когда приехали туда, начальник штаба сразу ко мне: "А знамя спасли?" - "Вот оно!", он аж упал на колени. И потом ходили такие разговоры, что когда он только узнал о том, что случилось, то чуть не застрелился. Ведь это в том числе и по его вине случилось, он же ставил задачу…

В общем, в деревню отправили подкрепление, и тех, кто остался жив, успели спасти, но многие наши ребята погибли… В том числе погибло и сразу несколько моих закадычных друзей… Коля Тренин - москвич… (Топограф 1059-го артполка 96-й стрелковой дивизии рядовой Тренин Николай Александрович 1924 г.р. призванный из Сокольнического района г.Москвы погиб в бою у деревни Зоммерфельд 25.01.1945 - прим.Н.Ч.) Ваня Берещенко… (Командир батареи 1059-го артполка уроженец села Лапдышенец Киевской области старший лейтенант Берещенко Иван Павлович 1922 г.р. погиб в бою у деревни Зоммерфельд 25.01.1945 - прим.Н.Ч.) Вот за этот бой меня наградили орденом. А потом еще я получил медали "За взятие Кенигсберга" и "За победу над Германией". А медалью "За боевые заслуги" меня наградили за службу после войны.

Вот вы рассказали про этот неудачный бой, и я хотел бы вас спросить о следующем. В то время, или может быть, оценивая те события сейчас, вам не кажется, что мы воевали с неоправданно высокими потерями?

Это очень топкий вопрос, потому что это сейчас сидя за столом хорошо рассуждать, а тогда случались такие моменты… Обстановка ведь на фронте складывается по-разному и иногда просто нет времени и возможности подумать и выбрать правильное решение. К тому же нужно учесть, что обычные стрелковые части зачастую создавались наспех, и многим вопросам уделялось недостаточное внимание, поэтому многие солдаты просто не умели, не знали как правильно вести себя в бою. Зачастую солдат не успевали обучить даже самым элементарным вещам, а ведь в бою нужно уметь правильно ориентироваться. Фактически их просто нельзя было пускать в бой, но они шли, и получается, что гибли зря... Вот я вспоминаю, что когда после Курской битвы мы перешли в наступление и началось массовое освобождение территорий, на которых с 41-го жили мужики: кто дезертиры, кто окруженцы, и вот их часто даже не успевали обмундировать, без всякой подготовки сразу бросали в бой и естественно несли большие потери… Да и сами командиры зачастую были необстрелянные вчерашние курсанты, поэтому и возникала такая чепуха… К тому же в то время дисциплина была жесточайшая, и так уж было устроено, что приказ не обсуждается, а выполняется любой ценой, поэтому так и получалось…

Как вы считаете, что лично вам помогло выжить на войне?

Я скажу одно. В этом деле самое главное - личная психика солдата. Вот у меня, например, в силу молодости, наверное, была какая-то непоколебимая внутренняя уверенность, что со мной ничего не случится. Даже когда предстоял тяжелый бой, я никогда не думал и не говорил, что меня убьют. Наоборот, перед боем всегда говорил товарищам: "Хлопцы, сейчас в бою возьмем трофеи и после хорошо посидим и пожрем. Бывай!" Или когда, например, за мной гнались немцы, то у меня даже и мысли не было, что они меня могут взять в плен. Как это так?! Я был уверен, что даже если они меня окружат, то я все равно вырвусь.

Но вы, например, можете выделить самый явный случай, когда могли погибнуть?

Да разве все упомнишь, ведь непосредственно на передовой можно было погибнуть в любой момент. Вот, например, помню, такой эпизод. Как-то я находился на наблюдательном пункте, это было мое рабочее место. Стереотруба, бинокли, мы как обычно засекали и наносили на карту огневые точки немцев. Но почему-то так сложилось, что двое суток я не мог поспать. Куда-то меня посылали, чем-то занимался, и настолько устал, что потом уснул как убитый. И заснул настолько крепко, что когда под один угол нашего блиндажа попал немецкий снаряд, то я проснулся и никак не мог понять, что случилось. Вокруг полно дыма, от запаха тола дышать невозможно, а я лежу и не понимаю где я… Потом осмотрелся, а блиндаж аж развернуло, кругом люди побитые лежат…

Вот вы упомянули, что подбили шесть танков, а, сколько их всего на вашем счету?

Всего семь. За эти шесть я даю гарантию, потому что это было зафиксировано документально, а седьмой танк я подбил на испытаниях. Мне ведь довелось испытывать на фронте опытный образец 100-мм орудия Грабина.

Расскажите, пожалуйста, об этом.

Уже где-то в Польше нам привезли на испытание новое 100-мм орудие. Два ската здесь, два здесь. И меня, как самого лучшего наводчика вызвал командир нашего дивизиона капитан Гарбузенко, хороший мужик, душа-человек. Помню, иной раз, когда ему выдавали офицерский доппаек, он собирал солдат, тех, что поближе и угощал нас: "Ну, хлопчик, давай ты поимо!" - "А как же вы, товарищ капитан?" - "А ладно, перебьемся".

На одном из промежуточных рубежей мы выкопали капонир, правда, он потребовался значительно больше, чем для 76-мм орудия, и тщательно его замаскировали. Панорама у него оказалась отличная, механизмы работали безупречно, я навел орудие на замаскированный "тигр", который находился от нас примерно в километре. И когда солнце хорошо осветило его, шлеп его и пошел черный дым. На следующий день немцы ушли, а этот танк так там и остался…

Так что точность боя у этого орудия было прекрасное, но уж очень оно тяжелое. В нужный момент расчет просто не мог развернуть его своими силами, но зато на тысячу метров оно в лоб запросто пробивало броню "тигра". (100-мм противотанковая пушка БС-3 образца 1944 года. Достаточно мобильная, обладающая хорошими баллистическими характеристиками пушка БС-3 успешно использовалась частями Красной Армии на заключительном этапе войны. За отличную бронепробиваемость, обеспечивающую поражение любого танка противника, солдаты-фронтовики присвоили ей имя - "Зверобой". До конца Великой Отечественной войны промышленностью было поставлено Красной Армии около 400 пушек БС-3 - "Википедия").

А допустим, из стрелкового оружия вам приходилось стрелять по немцам?

Приходилось и еще сколько приходилось… Когда немцы шли в атаку, и я по ним стрелял и видел, что они падали, значит, результат был. Но там настолько все быстро происходит, что некогда смотреть и думать, ты его убил или не ты. Пусть в этом разбирается один господь Бог…

Вообще мне за войну пришлось пострелять из самого разного оружия. Я же вам рассказывал про свое увлечение техникой, а тут кругом столько возможностей… Например, ППШ хороший автомат, но тяжелый, поэтому мне значительно больше нравился ППС. Во-первых, он легкий, а во-вторых, кучность боя у него просто отличная. И еще у меня постоянно был наш пистолет ТТ, которому я никогда не изменял.

Немецкое оружие приходилось использовать?

Приходилось. Например, против немецких танков, использовали трофейные фаустпатроны. Правда, вначале с ними случались трагические курьезы. Некоторые наши солдаты не зная как ими пользоваться, упирали их себе в грудь, стреляли и конечно насмерть…

И со мной однажды тоже произошел случай, который чуть не закончился трагедией. Где-то под Бобруйском что ли, я подобрал себе немецкий автомат, который был очень похож на автомат Калашникова. А у меня был задушевные друзья, наши разведчики Миша Зубрицкий и Иван Прозорев. И вот в одном сосняке я перед ними начал хвастаться, какую штуку нашел: "Смотрите, я такого еще не видел!" Но я же такой автомат никогда не видел и в руках не держал, даже рассмотреть еще толком не успел, не то, что разобрать, чтобы понять, как пользоваться. Я держал руку на спусковом крючке, вдруг произошел выстрел, и Мишке пуля попала прямо в звезду на пилотке… Я прямо посинел от ужаса, ведь он был мне не просто друг, а словно настоящий брат… Конечно, бросился перед ним извиняться, даже отдал ему свою пилотку, а потом уже он меня все успокаивал.

Вдруг прибегает один из наших солдат: "Тебя ищет какой-то капитан". Подхожу, оказывается оперуполномоченный из СМЕРШа: "Где автомат?" - "Какой?" - "Тот самый, который ты подобрал на поле боя". Как он узнал так быстро, кто ему сказал?! Автомат я ему, конечно, отдал, но все думал, кто же меня сдал. Решил, что это наш чуваш, что ли по фамилии Иванов. Подзываю его: "Очень постарайся сделать так, чтобы уже завтра тебя среди нас не оказалось! А то может произойти непредвиденный случай…" И все, больше я его не видел…

А уже когда я учился после войны в Ленинграде, то мы начали изучать автомат Калашникова. Первый раз взял его в руки: "Ба, да это почти такой же автомат, который я тогда держал в руках под Бобруйском". Как сейчас помню, что на стрельбище стрелял Вася Инин, а я лопаткой ловил гильзы. Но одна так улетела, что мы все ее потом часа три искали. Такая была секретность.

Некоторые ветераны признают, что на передовой люди из-за ссоры могли стрелять друг в друга.

Нет, я такого ни разу не видел. Разве что по неосторожности, как в моем случае, например. Но этот выстрел стал мне уроком на всю оставшуюся жизнь. Как говорится: "Не зная броду, не суйся в воду!"

С людьми каких национальностей вам довелось вместе воевать?

И чуваши, и мордва, татары, казахи, украинцы, и грузины, и армяне, и евреи, и русские, конечно, но мы даже не знали кто чей, потому что совершенно не интересовались этим вопросом и не придавали ему такого значения. Поэтому тогда все и были как одна семья! Я до сих пор вспоминаю, что когда на передовой случались редкие моменты затишья, то мы собирались в блиндажике и русские ребята начинали петь. Какие же это были песни… Как сейчас помню, что пели Калинку, и такую шутливо-хулиганскую:

Из-за леса из-за темного,

Привезли хера огромного.

Немцы хорошие солдаты?

Дерьмо самое настоящее. Они только тогда хорошие, когда их берет, а только их за хвост возьмут, то они сразу не те…

Против "власовцев" вам не приходилось воевать?

С ними мы столкнулись где-то на Курской дуге. Стояли прямо напротив них, и я вам скажу, что они сражались еще ожесточеннее немцев, потому что знали, что их в плен никто брать не собирается… Им что так подыхать, что так, так что веры им не было никакой.

Зато однажды мне довелось столкнуться с бойцами Армии Крайова. Никак не вспомню почему, по какой причине, но в Польше я однажды куда-то двигался один и когда настал вечер зашел в один дом переночевать. А там оказались три бойца Армии Крайовой и среди них одна женщина. Я был ужасно голоден и попросил у них, хоть чего-нибудь поесть, но они ответили, что у них ничего нет, а даже если бы и было, то они бы все равно со мной не поделились… И думаю, что терпели меня, только потому, что я говорил с ними по-польски. Просто еще до войны, когда мы жили на Украине на польской границе, я там успел довольно неплохо научиться говорить по-польски. Я лег на пол, положил под голову автомат, и боялся лишь бы не уснуть, но все-таки заснул. Правда, утром проснулся, все цело, но я убежден, что они меня не тронули только потому, что я говорил с ними по-польски и, по-видимому, приняли меня за своего. А так кто его знает, чем бы могло все закончиться… Но они ушли с рассветом и меня не тронули.

Как кормили на фронте?

В принципе нормально, если только кухни не отставали. Помню, что особенно мне нравился американский бекон, а американскую свиную тушенку просто обожал. На хлеб ее помажешь… Вообще американская помощь чувствовалась. У нас же орудия возили "шевроле" и "студебеккеры", и только боепитание подвозили на Газ-АА и Зис-3. А "шевроле" были просто отличные машины.

Как одевали?

Я все время в фуфайке ходил, в шинели просто не мог. В ватных брюках и в ботинках. А сапоги я не терпел и вот почему. Ведь нужно ходить по окопам, но при этом постоянно за голенище засыпался песок и натирал ноги. А их ведь солдату нужно беречь в первую очередь. Зато свои ботиночки Кировской обувной фабрики я и до сих пор вспоминаю теплым словом. Внутри они были: хром, мочевой пузырь и опять хром. Обмоткой ноги обернул, и ходи хоть по воде - всегда ноги сухие. Так что самая лучшая обувь - ботинки с обмотками. Только обмотка нужна не трикотажная, а текстильная, плотная, чтобы воду не пропускала.

Многие ветераны признаются, что многое из необходимых вещей: каски, противогазы они попросту выбрасывали.

Так и было. Все свои противогазы мы, например, выбросили. А с каской получилось так. Я ее поставил на бугорочек, из автомата по ней выстрелил, и когда увидел, что пуля прошла насквозь, то подумал, зачем она мне такая нужна?

И еще вспоминаю, что одно время у меня не было саперной лопатки, и когда начинался обстрел, то я ложкой копал маленькую ямку, чтобы спрятать в нее голову… Эта фронтовая ложка у меня до сих пор сохранилась. А после этого я где-то подобрал немецкую саперную лопатку и везде ее с собой носил.

Были у вас какие-то трофеи?

Единственное, что имел - трофейные часы. А как я их добыл это отдельная история. Когда мы в 42-м отходили из-под Ворошиловграда, в Калаче какая-то дрянь видимо запаниковала и отдала приказ взорвать единственный мост, по которому все переправлялись через Дон. Поэтому на западном берегу осталось до черта нашей техники: танки, орудия, машины… Потом невдалеке нашли отмель и все стали стали переправляться именно там.

Дольше пошли по степи. Смотришь, а по горизонту вроде как море, а на самом деле мираж… А воды только на дне фляжки… И в это время за нами стали нещадно гоняться немецкие самолеты. Мало того, что они нас постоянно бомбили и расстреливали из пушек и пулеметов, так доходило до того, что они пикировали на бегущих людей и или винтом рубили или били шасси… И так они нас достали, спасу нет, никак не отвяжутся…

А у меня был карабин и когда мимо нас шли сибиряки, то у одного из них я выпросил пачку бронепрожигающих патронов. Черные с красной полоской. Зарядил их и настроился, что когда опять появится немецкий самолет, то я по нему обязательно стану стрелять. И вскоре один появился, причем шел очень низко, я даже увидел, как летчик смеется, мол, вот я вас сейчас "тра-та-та"… Он же прекрасно видел, что нас мало: всего две кобыленки, одно орудие и чувствовал себя безнаказанным. Но мы лошадей положили, все залегли, а он все не стрелял, видно хотел над нами вначале поиздеваться, а уже потом...

Он летал очень низко, я как следует прицелился, сделал упреждение, шлеп и он трах-трах-трах, и приземлился невдалеке… Летчик выскочил на крыло с парабеллумом, и я думаю, чего мне рисковать и положил его… С ребятами сняли с него кожаный реглан болотистого такого цвета и отдали командиру. А мне достались его часы, марки, если не ошибаюсь, "Лакоспорт". Но больше всего мы обрадовались, что нашли в кабине целую корзинку жратвы: там и колбаса, и консервы, и хлеб, и даже ром…

И вот эти часы были у меня очень долго. И только когда я женился, то подарил их брату моей жены. Просто у парня была очень тяжелая судьба… В Сталинграде его тяжело ранило и ему ампутировали ногу и руку... Парень запил. И я хотел сделать ему хоть что-нибудь приятное: "Леша, возьми на память часы!" А потом теща рассказала, что он на второй же день напился и как маханул их о стенку… А больше у меня никаких трофеев не было. Даже бинокли я предпочитал наши советские. С одной стороны у немецких отличная цейсовская оптика, но зато наш, во-первых, легкий и небольшой, и, во-вторых, немецкая сетка не совпадала с нашей.

А вас за этот сбитый самолет никак не наградили?

В тот период хоть черта сбей, никому до этого не было дела. Зато после этого немцы перестали так откровенно наглеть. Но я как вспомню эти переходы… Там же вся степь сплошь покрыта ковылем и полынью, и когда мы ложились на привале, то такой стоял аромат, что умирать стану, а его не забуду…

А, кстати, вы знаете, что когда мы заходили в казачьи станицы, то казаки относились к нам недружелюбно? Часто из-за воды вспыхивали серьезные ссоры, даже до драк и пальбы доходило. Но с другой стороны их понять можно, ведь им нужно было поить скот, а тут такая масса войск, которая всю воду вычерпывала начисто… И надо признать, что в тылах у нас в то время царил полный бардак и мы очень страдали от нехватки воды, пили всякую дрянь и часто болели дизентерией… Это было.

Сейчас принято считать, что на территории Германии солдаты Красной Армии поголовно занимались грабежами.

Конечно, можно сказать, что в Восточной Пруссии шел грабеж, который я наблюдал и даже лично участвовал. Но какой?! Зашел, например, солдат в брошенный дом нашел там банку сахара, положил ее в свой вещмешок. Нашел консерву, выпил, а банку оставил. Пожрать это да, а вот шмотки никого не интересовали.

Помню, где-то в Восточной Пруссии был такой случай. Заехали в какой-то городок, и я зашел в дом. Никого нет, хотя такое ощущение, что люди только-только ушли. Даже обувь стояла у порога. Меня из вещей абсолютно ничего не интересовало, и я полез на чердак проверить, вдруг там кто-то спрятался. А там оказалась коптильня и висели свиные полутуши. Финкой отрезал кусочек, попробовал - съедобно. Положил себе кусок в вещмешок и все, больше мне и не нужно было.

А в одном месте получилось такое. На железной дороге стояли цистерны, в которых оказался спирт. Один пехотинец открыл люк, от паров потерял сознание и бульк туда… Я как увидел такое дело, немедленно приказал: "Разворачивай орудие!" Пехоту отогнали, и двумя снарядами я уничтожил обе цистерны, потому что это могло закончиться очень неприятно.

Как вы встретили День Победы?

О Победе я узнал в госпитале. Дело в том, что в уличных боях в Кенигсберге меня опять ранило. В одном месте мы выкатили орудие на прямую наводку и лупили по цитадели, а немцы соответственно по нам. И там меня ранило осколком в руку чуть повыше локтя. Привезли в санбат, и я услышал, как хирург кому-то говорит: "Готовьте его к ампутации". Но я, надо прямо сказать, вспылил: "Если ты мне отрежешь руку, то какой бы я ни был, здоровый, больной, одетый или голый, но я схожу за своим оружием и тебя потом ни один хирург не соберет… Понял меня?" - "Понял!" А сам думаю, он меня обманывает, все-таки отрежет руку… Дали мне наркоз: "Считай!" Я считал, но потом когда меня только взяли за руку, то я от дикой боли как заорал… - "Сестра, еще наркоз!" После операции очнулся, смотрю, рука на месте и сразу успокоился. Но хирург меня предупредил: "Руку я тебе сохранил, но ты с ней будешь мучиться всю оставшуюся жизнь!" И он оказался прав, у меня бывали такие страшные боли, что словами не передать.

В общем, я лежал в госпитале и конечно, мы все уже понимали, что вот-вот война закончится, в воздухе как говорится, пахло Победой… И когда нам объявили, то такая была радость…

Как сложилась ваша послевоенная жизнь.

С одной стороны я всю войну мечтал услышать сообщение о Победе и думал, что на этом моя военная карьера и закончится. Но когда начало приближаться время выписки у меня чуть ли не паника началась. Куда я поеду, к кому?! Ведь фактически я остался совсем один… Как в той песне поется, где у солдата не осталось ни кола ни двора…

А в госпитале у меня появился приятель, старший лейтенант, с которым я успел немного подружиться. И вот я ему по-дружески признался: "Ваня, ты знаешь, завтра у меня комиссия, и я боюсь, что меня, скорее всего из армии попрут, у меня же столько ранений". А он уже знал, что у меня из родных никого и ехать мне некуда, поэтому пошел прямо к заведующему отделения: "Вы хотите списать старшину?" - "Да, он же весь израненный". - "Так он же не где-нибудь свои ранения получил, а на фронте! А вы его хотите выгнать и жизнь ему исковеркать! Вы понимаете, что он прошел передовую, и его бандиты могут сразу подхватить?! Поэтому его надо подлечить, как следует и оставить в армии!" Настолько разошелся, что даже разорвал историю моей болезни: "Его нельзя увольнять! Ему некуда ехать, вы это понимаете?!" И фактически это благодаря ему меня не уволили в запас, а оставили в армии, т.е. он во многом предопределил мою судьбу. А ведь мы с ним даже не служили, а только в госпитале познакомились и подружились. Звали его Ваня Сошнянин. И когда выписывались, он получил направление в одну сторону, а я в другую.

Приезжаю в часть, а тут как раз личный приказ Сталина, чтобы вернуть всех бывших моряков во флот. А у меня же все время была книжка краснофлотца. Так что из старшин меня тут же переаттестовали в мичманы, и направили в 4-й Военно-морской Флот, который базировался в районе Балтийска (Пиллау). И там меня назначили командиром "шестисоттонника" - это бывший немецкий тральщик № 132. Севастопольский экипаж, всего пятнадцать человек, а я командир. Кстати, там, в общежитии офицерского состава я познакомился со ставшим впоследствии знаменитым подводником Александром Маринеско.

Задачей нашей бригады траления было разминирование прибрежной акватории, и я вам скажу, что это было еще пострашнее фронта… Потому что мы могли подорваться в абсолютно любом месте, ведь все фарватеры были заминированы. С помощью паравана подрывали с якорей мины, а потом из "сорокопяток" их расстреливали. Но на море ведь волнение, так что спокойно можно было подорваться. Сколько раз нас обдавало волной, и казалось, что все… И каждый божий день от зари до зари независимо от погоды мы выходили в море и занимались разминированием.

А потом нас, пацанов, собрал легендарный командующий ВМФ адмирал Н.Г.Кузнецов и говорит: "То, что вы воевать умеете мне и по вашим наградам видно. Но теперь настала пора учиться", и вот после этого меня направили на учебу в Ленинградское Высшее Командное Училище ВМФ имени М.В.Фрунзе. Учился нормально, но в один момент меня вдруг вызвали в руководство училища: "Почему вы скрыли, что у вас уже есть офицерское звание? Вот же приказ о присвоении вам звания лейтенанта". - "Так я и сам не знал…" А у нас в училище, когда нас сорвали на фронт, действительно ходили такие разговоры, что нам эта учеба обязательно зачтется, и вскоре нам присвоят звания младших лейтенантов. Но на Курской дуге меня вскоре опять ранило, и потом я так и воевал старшим сержантом, а окончил войну старшиной, но и знать не знал, что мне, оказывается, все-таки присвоили офицерское звание. Стали думать, что делать, ведь ситуация неординарная. Даже сделали запрос наверх, но там решили все оставить как есть. Успешно отучился на общем основании четыре года, получил звание мичмана, но как я сам шучу - я "дважды лейтенант".

Потом служба от Балтийска до Ростока, причем последняя моя должность была связана с наукой. Скажем так, я участвовал в разработке новых кораблей и вооружений. Если еще точнее, был командиром группы по испытанию новой техники и вооружений. В начальство никогда не лез, хотя имел полное право.

Но вскоре из-за фронтовых ранений я очень тяжело заболел, и целый год пролежал в клинике при Военно-морской медицинской Академии имени Кирова. И после этого в 1958 меня комиссовали с волчьим билетом: "… к военной службе не годен! Без права на переосвидетельствование".

Уволился в звании капитан-лейтенанта и решил вернуться в Кишинев, потому что здесь рос, возмужал, тут жили мои товарищи. Пошел работать на завод, и помнил, что в новом коллективе нужно правильно себя вести, ведь это самое главное. Не нужно быть белой вороной, стремиться выделиться, поэтому первое время делал вид, что я тупой как сибирский валенок, хотя понимал и знал, больше, чем кто-либо. Лишь глядя на чертежи, я сразу мог указать инженеру-конструктору на слабое место, потому что знания и опыт у меня были огромные. Вот так и работал на разных заводах: на "Виброприборе", на заводе холодильников и последнее время на тракторном. Занимался тем, что налаживал и давал вторую жизнь оборудованию и находил в этом определенное удовольствие. Много раз выдвигали в начальники, но всякий раз я отказывался.

Считаю, что прожил свою жизнь достойно, работал всегда честно и добросовестно, никогда и никому обузой не был. Есть дочь и сын, внуки, правнуки, но, к сожалению, живут они далеко от меня, и жизнь сейчас такая, что у всех полный рот забот и проблем…