Баранов Николай Семенович

- Меня зовут Николай Семенович Баранов. Родился я 9 мая 1925-го года на Урале, в Челябинской области, в поселке Горный Аргаяшского района. В 2015-м году у меня был сразу двойной юбилей: 70 лет Великой Победы и 90 лет со дня моего рождения.

У меня были три брата, сестра. Сестру и старшего брата я даже не знал – они были сводными и жили в другом месте. Все братья погибли на фронте в годы Великой Отечественной войны.

Отец, Семен Петрович Баранов, воевал в пехоте рядовым в 1914-м году, когда Первая мировая война была. Попал в плен. Работал в шахте. К пленным отношение было очень плохое – кормили плохо, даже били. Каким-то образом ему с товарищами удалось оттуда сбежать и добраться до Москвы. После пережитого у него, конечно, была сильная ненависть к немцам и Германии. На фронт в Великую Отечественную войну его не взяли из-за проблемы с ногами. Умер он, когда ему был только 61 год.

Отец, как и мама, был неграмотным. Курил и бросал. Пил только по праздникам. Помню, когда к нам гости приходили, очень любил чтобы я рассказывал им какое-нибудь стихотворение.

Родители мои в небольшом колхозе работали. Были трактора, но, в основном, пахали на лошадях. Потихоньку, с годами, жить стали лучше. Давали и зерно, и картошку, несмотря на то, что у нас и свой огород был – не знаю, сколько соток, но приличный. Картошку там сажали. Правда, ее не хватало до нового урожая. Была у нас корова. Когда мы переехали в поселок Горный, она отелилась. Мы выпускали ее погулять на улицу. Но неподалеку проходила железная дорога, и каким-то образом корова попала под поезд. Остался теленок – бычок. Отец уже работал в колхозе и приучил этого быка телегу возить. Дома у нас первое время не было. Отец работал в колхозе и в свободное время строил небольшой дом из леса. Все нормально было.

Школьники, кстати, все принимали активное участие в работе в колхозе – пропалывали сорняки, убирали урожай, выполняли прочие работы. Я тоже очень рано в этом начал участвовать. Когда подрос, даже пахал землю на лошадях.

- Какие у вас воспоминания о школе?

- Учился я в городе Кыштыме, от нас примерно километрах в 18 – 20. Там сестра моей матери жила. Моя мать по железной дороге пешком приходила в школу, чтобы узнать, как я учусь. Разговаривала с классной руководительницей, которая хорошо обо мне отзывалась.

География мне давалась легко. Труднее было с математикой, по русскому языку ошибки были. А так все нормально. Я считался хорошим учеником. В седьмом классе, во время войны, меня даже назначили политинформатором. Газет особенно не было, скудная была информация. Слушал, что говорили по радио о наших войсках, как идет продвижение, и потом рассказывал одноклассникам. Была военная подготовка, на значок ГТО сдавали. У меня была деревянная винтовка – учили нас штыковому бою. В общем, считаю, что в школе нас хорошо учили.

В школу ходил с матерчатой сумкой, в которой носил учебники. В лаптях у нас дети не ходили. А отец мог себе сам сшить обувь из какого-нибудь материала. Мне он из мешка сшил штаны, рубашку сшил для меня. Неплохо, конечно, мы жили.

После 7-го класса я пошел учиться в педагогическое училище.

- В 30-е годы в вашей местности был голод?

- Да, в 1933-м году, по-моему. Отец тогда работал в Аргаяшском же районе на неводе на большом озере Увильды (ловили рыбу). И ходили мы в лес, собирали баранчики (первоцвет весенний), борщевик и питались этим. Даже доходило до того, что сестра, которая была старше меня на один – два года, ходила туда, где лошадь сдохла, брала это мясо, и мы варили и ели. Очень большой голод был. Почему? Не знаю, неурожай, наверное.

Голод пережили в селе Смольном. Потом уже мы переехали в поселок Горный.

- Каких национальностей жили люди в вашем поселке? Какие между ними были отношения?

- У нас, в поселке Горном, в основном, жили русские. В нашем колхозе имени Калинина встречались и татары, которые жили в деревне Аязгулова. В Аргаяшском районе и русские, и татары были. В колхозе, бывало, одевали национальную одежду. А потом, когда война началась, к нам в колхоз были направлены эвакуированные из областей, где уже война была. Несколько евреев было, русские. Они тоже вместе с нами работали в колхозе. Отношение было хорошее.

- Перед войной были какие-то разговоры про грядущую войну? Думали ли люди, что она будет?

- Про войну, наверное, все же думали, потому что такая информация была. Нам уже провели радио – тарелочка такая из черного материала была, свет был. Информировали, в общем. Полной неожиданностью нападение Германии не было.

- Изменилась жизнь после начала войны?

- Жизнь совершенно изменилась. Мужчин начали забирать на фронт. Какие-то страхи появились, ведь ночью пускали ракеты, хотя у нас на Урале воздушных налетов не было. Возможно, предатели какие-то.

- Николай Семенович, когда вас призвали в Красную армию и куда отправили?

- В январе 1943-го года мне исполнилось 17 лет. Пришел домой на выходные из Кыштыма, а там уже лежит повестка. Собрались родственники. Тетушка, помню, плачет. Думаю: «Чего это она плачет?!». Поели немножко. Наутро мать сухари мне в мешок положила. Приехал в район. Назначили меня старшим команды из пяти человек и отправили в Свердловск, потом я их уже не видел.

В Свердловске формировались маршевые роты и их отправляли на фронт. Была там казарма с двойными нарами металлическими. Я приехал туда, лег спать. Утром проснулся, а сухариков моих нет – уже стащили и съели. А потом нас начали там кормить.

Через день меня вызвали на мандатную комиссию. Со мной поговорили, отпустили и на другой день меня повезли в Тюмень, во 2-е Тюменское пехотное училище, где готовили офицеров.

Во время обучения в училище изучали, как собрать, разобрать винтовку, как применять в штыковой атаке. Тактические занятия даже были, строевая, огневая подготовка. Устав изучали. Но это недолго. Преподаватели были фронтовиками, там и остались. На стрельбища в Тюмени выходили не часто, раза два. Давали примерно по 3 патрона.

Нас выводили на местность, узнать, как там ориентироваться, рассказывали, как определять расстояние. Бинокль был у командира взвода, он мог показать, что происходит вдали, где столб, где машина.

- А как вы попали в воздушно-десантные войска, чему там учили?

- Я в Тюмени проучился, наверное, один, может, два месяца. Затем Верховный главнокомандующий стал формировать воздушно-десантные войска, и нас направили из училища в город Киржач недалеко от Москвы. Там я вступил в комсомол.

В Киржаче шло обучение ведению боевых действий, учили, как прыгать. Для прыжков были специальные вышки, высотой метра четыре, с ямой, засыпанной опилками. И мы прыгали. Учились, как держать ноги, как приземляться. Совершали мы и прыжки с аэростатов. Три человека садились вместе с аэронавтом. Поднимались на определенную высоту и потом получали команды: «Приготовиться!» и «Пошел!». Прыгали. А парашюты крепились в гондоле. Стропа лопалась, парашют раскрывался, и мы приземлялись на землю. И аэронавт бегал и кричал все время: «Держите ноги как положено!», чтобы не было перелома. Были случаи, когда трагедии были. Правда, не в нашей дивизии.

У нас еще самолеты были «Дугласы». На этих «Дугласах» поднимались. Когда достигали определенного места, давали команду: «Приготовиться!». Мы цеплялись за трос, к двери подходили и сразу прыгали. С аэростата мы прыгали немного. Там гондола неглубокая такая, аэростат хлопает крыльями, страшновато там как-то. Потом прыгаешь, и все! А с «Дугласа» как-то легче – подходишь, дверь открывают, только высунулся и ветер тебя выхватывает!

20 прыжков я совершил, дали значок-парашютиста.

Из «Дугласа» я прыгал с автоматом ППС. ППШ тоже изучали, но ППС компактней, легче и три рожка у него. После выброса был обязательно марш-бросок, так как надо было сразу же с места приземления скрыться, чтобы противник не заметил. Совершали большие кроссы, были и по 30 км. С нами и командир роты бежал, и командир батальона.

С оружием с непривычки сначала очень уставали, думали: «Ну, все, сил больше нет!». А командир полка поставит оркестр, и, когда мы добегаем, оркестр начинает играть музыку. И, вы знаете, откуда-то силы появляются! В общем, помогало это очень, дух поднимало!

В училище на стрельбища ходили. Тренировки были каждый день с оружием, но без патронов. Нам расставляли мишени, мы стреляли. Из противотанкового ружья (ПТРа) я сделал 5—7 выстрелов. Нас учили определять немецкую технику, отличать от нашей по картинкам: вот это немецкий бронетранспортер, это бронемашина, это немецкое штурмовое орудие. Потом уже снимки появились. Рассказывали, какие методы борьбы с каждым видом бронетехники.

- После сразу попали на фронт? Где и как воевали?

- Нет, сначала поехали в центральную часть Белоруссии. Казармы там были хорошие. Там отучились, по-моему, месяц или полтора, потом в Венгрию поехали примерно в марте 1945-го. Тогда еще холода были. Мы приехали в Венгрию. Там теплей, а мы, помню, в валенках были. И вот нам заменили обувь.

Мой первый бой был как раз в Венгрии, в марте. Страха не было, мы уже в это время были настроены так, что должны действовать. Когда мы приехали, вдруг неожиданно появился противник - 10 танков. Мы быстренько рассредоточились в лесу. Дело было в сумерках. Немецкие снаряды взрывались не на земле, а над лесом. Взрывались и все осколки падали вниз, туда, где мы лежали. Мы начали стрелять из ПТРов, на расстоянии 150 – 200 метров подбили два танка, они загорелись, не могли сдвинуться с места, а остальные быстро ушли. Из немецких горящих танков выбирались танкисты, по ним тоже стреляли. В бою у нас были раненые, в том числе и я. У меня контузия была, потерял сознание. До сих пор, когда постригусь, заметен рубец на голове.

Моего друга Андасова из Казахстана за тот бой наградили солдатским орденом Славы 3-й степени. Потом уже обмыли, у меня даже фотографии есть. Но мы о наградах никогда не думали, не до того было!

После ранения меня перевязали – у нас в роте был свой санинструктор. Полежал в медсанбате, подлечился. Я не отставал от своих, чтобы не перевели потом в другую часть.

Часто находились во втором эшелоне. Но там нас бомбила авиации. Чуть ли не каждый день нас бомбили, обстреливали. Наши истребители долетали, видел воздушные бои. По самолетам стреляли уже из пулеметов, из ППС тоже, из всего оружия. Но не сбивали. Часто артиллерия обстреливала. Мои товарищи получали осколочные ранения.

Мы учились не просто стрелять куда-то в танк, а попадать конкретно по гусеницам или в смотровую часть, так как сам танк может не пробить. И бронетранспортеры тоже. Патроны в основном у нас были бронебойные. Приходилось мне и по дзоту стрелять. Гранаты тоже метали.

Как-то в Венгрии пошли в разведку. Была темная ночь. Мы шли осторожно. И вдруг открыли огонь по нам. Тот, кто шел первый, получил очередь из автомата, прямо в него попали. И он погиб. У него был ремень с висящими на нем противогазом и лопатой, так ремень этот перебило.

Немцы постоянно пускали осветительные ракеты. Нам часто приходилось окапываться. Если были во втором эшелоне, то окоп делали в полный рост.

После Венгрии были Австрия, Чехословакия, куда мы шли с боями.

- Вы участвовали в боях за Вену...

- Да. Это началось поздно вечером. Артподготовка прошла, мы двинулись вперед. Завязался бой. Но это не так долго было. Потом все смолкло, мы тоже остановились, дождались рассвета. Вену взяли 13 апреля. Части, которые впереди нас были, прошли дальше. А нас на сутки оставили в городе отдохнуть.

Была хорошая погода, деревья все были подрезаны, чистенько все! После того, как мы спали в окопах или в снегу, это было что-то невероятное!

- Как вы восприняли известие о Победе?

- При известии о победе все кричали «Ура!», друг друга обнимали, целовали, стреляли вверх. В общем, не описать, какое торжество было! А буквально через час приходит нашей, 114-й гвардейской стрелковой Венской Краснознамённой дивизии, приказ идти вперед.

- Участвовали после Победы в разгроме немецкой группировки в Чехословакии?

- Да. Одна группировка немецкая в Чехословакии не признала акт о безоговорочной капитуляции и продолжала сопротивляться. Сталин выступил и медленно, как обычно, сказал: «Я уверен, что мы приведем их в чувство!». И мы участвовали в ликвидации этой группировки.

Нас посадили на машины. Оружие все при нас, «Катюши» сзади нас и впереди. Высадились, машины отошли сразу, мы пошли вперед в наступление.

На пути нашей роте попался немецкий дзот. Приказали, чтобы я пролез туда каким-то образом и гранатами забросал его. За мной двигался еще один солдат. Мне удалось подобраться незамеченным. Я бросил одну гранату в амбразуру, потом зашел с тыла и другую бросил в приоткрытую дверь укрепления. Дзот замолк, и наши продолжили продвижение. За этот дзот меня наградили медалью «За боевые заслуги».

Запомнился последний день войны в 1945-м. Мы были во втором эшелоне. Наших погибло много, но немцев – больше.

Помню, как смотрю: все большое поле усеяно трупами наших солдат. Лежит капитан мертвый. Сидит солдат на корточках, у него в руке бинт – он, видимо, поднял руку, чтобы забинтовать, так и умер. Прошли дальше. Там уже немцы, их тоже было много уничтожено.

Потом нас остановили в лесу. Немецкие позиции там до этого были, траншеи. Вокруг все было разбросано. Там ждали приказа.

Бои после Победы продолжались недолго. Потом мы пешком отошли в Венгрию, там расположилась наша дивизия, в парке Хорти. Командиры взводов проводили учебу. Ну, конечно, какая там учеба! - Война только кончилась!

У нас молодые ребята были в воздушно-десантных войсках. Многие знали о том, что война закончена, но погибли во время этих боев уже после Победы. Меня волнует этот факт. Это несправедливо! И вот, когда я встречаюсь со студентами, школьниками, я рассказываю об этих боях.

- Испытывали ли вы страх в бою?

- Боялся в плен попасть, быть раненым. Вот в песне поется, как женщина провожает на фронт и говорит: «Чтоб ты возвратился с фронта, хотя бы живой, пусть даже без ноги!». Это тяжело, конечно. Но это все до боя, когда еще есть время подумать, а когда начался бой, там уже одно желание – вперед!

- Как вы выдерживали большие нагрузки?

- Часто приходилось проходить большие расстояния пешком. От этих маршей воротник был просоленный от пота и гимнастерка мокрая. А были у нас и солдаты в возрасте. Так что приходилось брать у них и оружие, когда совершали большой марш. Даже командир роты сам помогал.

- Николай Семенович, вас сразу учили на ПТР-щика?

- Нет, сначала мы были просто стрелками. В батальоне есть стрелковая, минометная рота. В каждом взводе, по-моему, было по одному ПТР. ПТР, не автоматическое, обслуживали два человека. Он разбирается на две части, чтобы можно было переносить. Но на фронте, во время боев мы при смене позиции его не разбирали – несли на плечах целиком, чтобы в любой момент его можно было применить.

- Как часто видели на передовой командира дивизии, начальника политотдела?

- Начальником политотдела у нас был полковник Орлов. Его мы видели довольно часто. С солдатами разговаривал на равных, голос не повышал. А командира дивизии, забыл фамилию, на передовой видел один или два раза.

- Командира роты, товарищей помните? Откуда они были, какие были взаимоотношения в вашей части?

- В учебном батальоне, еще до фронта, был капитан Бабаев. Одного сменили, потому что он боялся прыгать с самолета. Последнее время у нас был командир роты Исаев из Челябинска, тогда был еще старшим лейтенантом. А когда я в Германии в группе войск служил, там был командиром роты Горбачевский Николай Николаевич, из Сибири. Он стал потом капитаном. Горбачевский, как и я, родился в 1925-м. Когда я уже ушел из армии, он остался на Украине, ему присвоили звание полковника. Потом мы потеряли связь – я написал письмо, а он не ответил.

Помню, Полковников был Сашка, также как и я, курсант, мы вместе с ним учились. Он потом в Ленинграде жил, тоже умер. И сейчас почти никого уже нет. У меня где-то альбом есть...

Отсыпаев из нашей части был, Проскуряков, Мамаев, из другой части. Это мои самые первые солдаты были. Я был командир отделения, а они солдаты.

Ребята воронежские и московские были, из Сибири. У всех возраст был один, примерно 1925-1926 года, поэтому все хорошо общались.

- Приходило ли пополнение во время войны, как с ним работали?

- Наша рота то и дело ненадолго придавалась то одной, то другой части, а потом мы опять возвращались в свою. Пополнение же пришло к нам уже после окончания войны.

Новобранцев обучали, точнее, подучивали, разъясняли, что вот устав военный, вот как надо себя вести. Конечно, некоторые офицеры обращались грубовато, но вот мы, политработники, должны были с этим работать. На фронте я был просто агитатором, не комсоргом. Им я стал потом, когда в партию вступил в 1950-е годы.

- Вы носили каску на фронте? На маршах не выкидывали противогазы?

- Каску носили, но не всегда, у некоторых она просто на ремне висела. И противогазы все время были при нас. Был случай во время учебного марш-броска – вдруг объявили: "Газы!". Мы обязаны были надеть противогазы и пройти какое-то расстояние, потом уже был отбой.

- Смертный медальон вам выдавали?

- Насчет смертных медальонов не помню, наверное, были. А погибших мы сами не хоронили, были специальные люди.

- Что кричали солдаты, идущие в атаку?

- Идя в атаку, обычно кричали «Ура!». Все были настроены так, что надо бежать вперед. Я вот не знаю ни одного случая, чтобы кто-то струсил или сбежал.

- Слышали про дезертиров? Приходилось общаться с особистами?

- Я не слышал, чтобы кто-то дезертировал или про самострелы. Но, конечно, особый отдел у нас был. В нашей роте появлялись особисты, из батальона приезжали и из полка. Их не боялись.

- Попадались ли немецкие листовки?

- Листовок было очень много. Самолеты пролетали и разбрасывали. Нам запрещалось брать эти листовки, но все равно подбирали – нас в этом отношении не контролировали. В листовках писали: «Рус, сдавайся! Мы все равно вас разобьем, а вашего Толбухина и Малиновского (командовали фронтами) мы потопим в Дунае!».

Но у нас была уверенность, что победим мы, а не немцы!

- Вспоминали вы на фронте о Боге?

- Мои родители были религиозными – в церковь ходили, Пасху, Рождество всегда отмечали. Но первые годы мы жили очень плохо, поэтому особенно отмечать было нечем, праздновали по-простому, могли испечь кулич. Когда я родился, меня крестили в селе Кузнецкое. Помню еще, меня мать как-то приводила в сельскую церковь.

В церковь надо было в Кыштым ехать. Наверное, в Губернском тоже была, я точно не знаю. Церкви не рушили. Мечети я что-то не помню. Может, в деревне Аязгулова была.

В детстве я крестик не носил, на фронте тоже, а теперь у меня есть. Чтобы кто-то молился на фронте, не помню.

- Расскажите, пожалуйста, о бытовых условиях на фронте.

- Все солдаты были подстрижены под ноль, а офицеры носили чубчик. Когда меня из училища направили в Киржач, мы пришли, у нас жилья никакого не было. Сами строили себе землянки: делали котлованы, пилили дрова, таскали бревна. И спали на елочках вместо матрасов. Рубили, клали на двойные нары. Палатки у нас еще были от дождя. Расстилали эту палатку и спали на веточках.

В Белоруссии уже были какие-то дома, может быть, казармы, точно не помню, но было получше. Когда шли из Чехословакии до Венгрии, там тоже палатки разбили в парке, но нам давали матрасы и одеяла. Это когда война уже закончилась.

На фронте мы спали и под открытым небом и в землянках, засыпанных ветками ели. Что интересно, не болели. А если болели, то переносили это более-менее.

- Как было с питанием?

- На каждое отделение солдаты приносили нам обед. А в училище мы ходили в столовую. Кормили нормально, давали даже белый хлеб, масла кусочек один раз. Но, конечно, нам этого не хватало, потому что мы очень много тратили физических сил. Но по сравнению с действующими войсками там лучше было.

- Вши, блохи были?

- В землянках блох было полно. Блошиный укус, кто испытал на себе, болит прямо как ожог огнем. Когда приезжали парилки, и была свободная минутка, закладывали в них форму и прожаривали, но это мало помогало. Бани почти не было. Белье нам никакое не давали. А вши были. У нас солдат один был, такой неряшливый. Пояс матерчатый, не кожаный он снял с себя, а там вши.

- Давали ли 100 грамм фронтовых? Как вы считаете, водка на войне – это добро или зло?

- Сто грамм давали, я пил немного, остальное ребятам отдавал. Водка на войне, я считаю, не зло: вот люди выпили, они как-то смелее становились – это полезно, чтобы идти в атаку. Но, конечно, я лично против того, чтобы водку много пить. Даже сейчас пью немного. Я не напивался, правда, как-то один раз напоили меня, так меня даже вырвало. Конечно, люди могут совершать глупости из-за водки, но я лично не видел, чтобы из-за нее люди погибали.

- Вы курили?

- Помню, когда мы были маленькими, у нас в деревянных домах, между бревен мох был. Вот этот мох брали ребята, закурить давали. Я попробовал и не стал больше. Когда я был на фронте, курящим давали табак, папиросы. Кто не курил, брал два кусочка сахара. Я тоже брал сахар.

- Когда увидели первого пленного немца? Вы видели, чтобы они сдавались целыми подразделениями?

- Я сейчас не помню, когда увидел первого пленного немца, но выглядели они подавленно. Но целыми подразделениями не сдавались. Это только по телевизору так!

- Как наших встречало мирное население в Европе?

- В Чехословакии нас очень тепло встречали чехи. Когда мы проезжали, они старались хоть за руку нас поймать, кричали «Наздар! Наздар!» ("Здравствуй! Здравствуй!") и бросали цветы. Если останавливались, водички попить давали.

Когда мы уже наступали, Венгрия, бывший союзник Германии, вышла из войны. Венгры оружие все побросали и, когда встречались с нами, все кричали: «Мы венгры!». Чтобы мы их не трогали. Наши, конечно, не трогали.

В Венгрии после войны мы уже подольше были. Они, конечно, от чехов отличались, но против нас не выступали. Потому что мы уже своих солдат воспитали так, чтобы относились к ним нормально.

Когда в Германию в 1950-м году мы приехали служить, там и в особом отделе, и везде говорили, чтобы мы как-то с немцами получше обходились. А немцы – народ дисциплинированный. Если им скажут, как надо вести себя, они так и ведут. И мы там потом устраивали вечера дружбы. Даже если работала на объекте беременная женщина, домой ее возили, все было безопасно.

Бывало, что солдаты наши иногда уходили в самоволку. И немцы обязательно по телефону звонили, говорили, что вот там, мол, ваш солдат.

- Были ли случаи мародерства, насилия по отношению к гражданским?

- Был такой случай в Венгрии, после войны уже. Ушел наш солдат в самоволку, встретил девушку и изнасиловал ее. И его за это расстреляли, чтобы больше такого не было.

Построили дивизию. Пришла машина крытая, вывели оттуда солдата в нижнем белье. Зачитали приказ. Из нашего батальона были автоматчики, и командир батальона скомандовал: «По изменнику родины огонь!».

- Что было после войны?

- В Венгрии остановились, потом в Иваново нас перебросили. Вот тогда наш учебный батальон опять собрали. Закончили оставшееся время обучения, нам присвоили сержантские звания. Потом сначала я учился в военном училище в Ленинграде, затем в Ярославле заканчивал.

Затем меня направили в группу советских войск в Германии. Служил политработником. Мне доверяли такие обязанности, не знаю, почему. Наверное, я как-то активно выступал, показывал себя. Здесь встретил жену, расписались в Дрездене.

Потом армию стали сокращать, политработников тоже сократили. Предлагали строевую должность, я не пошел. И меня уволили.

Ушел из армии я в звании капитана, потом мне присвоили звание майора.

Я приехал на Урал, затем сюда, в Москву приехал, работал на военной кафедре института МИИТ – это институт инженеров железнодорожного транспорта. Затем я закончил все же техникум, работал на прожекторном заводе, избирался депутатом района Перово и был председателем Совета ветеранов войны и труда Перовского района. А затем переехали мы сюда, в Печатники, и здесь живем уже много лет.

- Какие у вас награды?

- Я был награжден медалями: «За боевые заслуги», «За взятие Вены», «За победу над Германией». И орденом «Отечественной войны» в 1985-м году.

- Как относитесь к Сталину? Поверили ли Хрущеву, его выступлению на ХХ съезде партии?

- Тогда относились к Сталину все нормально. Во всяком случае, считали, что он – голова! Мы в Германии были, когда Берию из Политбюро убрали. У нас были такие разговоры: «Надо же! Залез туда, а в действительности оказался такой-то». Поверили, что он враг народа. Как это было на самом деле, кто его знает!

И именно при Хрущеве нас, политработников, уволили.

- И последний вопрос. Что лично для вас значит война?

- Война – это не вечер танцев. Это жизнь и смерть каждый день. Война убедила нас, что надо защищать Родину, чтобы все было, как положено. Трудности все преодолели, как бы ни было тяжело. И приказы, которые получали, мы выполняли.

Вспоминаю, что есть песня «На безымянной высоте» про 139-ю стрелковую дивизию. Кажется, будто что-то взято и от нашей дивизии. Я вот когда выступаю где-нибудь или когда в санатории бываю, попросят меня спеть песню, я исполняю именно эту.

- Николай Семенович, спасибо большое за беседу.