Родился – в 1926-м, перед войной успел окончить шесть классов и ремесленное училище, получить специальность слесарь-сборщик по авиационным приборам. С 1-го сентября 1941-го до 7-го января 1942-го – им и работал. А потом – служба, служба, служба – до октября 1947-го.
В 1942-м мне всего-то было 15. Но – это неофициально, а официально было как бы 18. Помог один товарищ: «прибавил» мне три года – и я пошёл воевать.
Почему именно?!
Пришла похоронка на отца… а мать была репрессирована. Так что делать мне здесь было нечего. Она знала шесть языков, а это было лишнее в наше советское время. Забрали – из-за работы: работала с иностранцами – и по этой линии и подгребли. В 1941-м, в августе. Вернулась – в 1957-м. Десять плюс семь. Десять – по «58-10», и семь – ссылка в «места, не столь отдалённые» (в казахстанские степи).
Как для Вас война началась?
22-го июня мы были на даче в Лианозове. Утречком с девчонкой с соседнего участка пошли на станцию за газетами. Время было где-то около двенадцати, подходит народ, подбежал мальчишка, говорит: «Я включил радио – оно хрипит, но там о войне говорят!» Так и узнали, что война.
Настроение какое было?
Это время было трудное, поэтому вспоминать о нём не очень хочется. Вспоминать хочется всегда о хорошем. А так – и на крыши лазили, и осколки собирали, и зажигалки тушили… всё было.
В чём изменилась жизнь, когда началась война?
Ну чем я мальчишкой занимался? В конце августа в ремесленное училище явились, нас выпустили досрочно на год раньше – и отправили по заводам. Попал на 221-й, который был не завод, а пустые цеха, и мы, мальчишки, там катались, станки устанавливали. И ни о какой специальности, как слесарь-сборщик, речи быть не могло. Карандаш – то бишь, лом – и рукавицы. Вот всё оборудование. И обрезки труб, на которых катались станки. Хорошая практика такелажника.
Всё по карточкам было жёстко, зарплаты на них хватало, а больше денег ни на что тратить и не получалось. Они не нужны просто были. Двенадцать часов на заводе, двенадцать часов вне завода, с восьми до восьми рабочий день. А в конце декабря тогда начали уже работать механические цеха, и мы, сборщики, перешли на сборку: собирали миномёты. И 82-, и 50-миллиметровые, ротные. И был такой ещё миномёт-лопата.
16-го октября я застал московскую панику. Правда, был на работе. Ну, а когда возвращались – уже темно было. Тогда, может быть, комендантский час начинался в десять, а потом перешёл на восемь. И когда его перевели на восемь – то мы и ночевали на заводе, на верстаках. Ну, бумаги летали по Москве, документы всякие, хлопья горелых листов, народ тянулся к востоку, на Горьковскую трассу. Я об этом не думал как-то, мне это было совершенно безразлично.
А о чём Вы тогда думали?
А ни о чём. Работа была. Выспаться, пожрать бы. Карточку отоварить на заводе. Там талончики были: 5 грамм жиров, 5 грамм мяса, 10 грамм крупы. Приходишь в столовую – тебе вырезают там: на первое блюдо – по 5 грамм жиров, по 10 грамм крупы... Чаще суп в столовой был из лебеды, из крапивы. Это всё пройдено. Я ж говорю – время было тяжёлое, трудное, и вспоминать о нём очень не хочется. Пережили – и слава богу.
А в армии время лучше воспринималось?
Ну чего там «воспринималось»... Я ушёл с завода без увольнения. Как бы, будем говорить, дезертировал. Потому что когда я года два назад поехал брать справку насчёт того, что я в этот период работал, заехал в отдел кадров, подняли личное дело... Так тогда умудрились передать нас на завод из ремесленного, не оформляя на работу! Трудовые книжки не заводили, ничего. И, фактически, я «не работал». Хотя записи, приказы – там были записаны. Мне:
- Я могу вам справку дать, что вы с 1 сентября.
Я говорю:
- По 6 января.
- Ну, мы вас уволили или отчислили в марте-месяце.
- Это хорошо. Вы мне справку за этот период и дайте.
- А мы не можем дать, на вас приказа о зачислении не было.
Это из-за чего я хотел справку взять – мне положена медаль «За оборону Москвы». Оказалось – не положена… благодаря кадровикам.
И куда Вы с завода попали?
Я попал в «9903». Мы там очень мало прочислились, нас передали прямо в кадры армии, и всё дальнейшее время, сколько я там был (меньше месяца, наверное) – подготовкой занимался. И после этого служба уже была официально в армии. Не знаю, если меня бы оставили в «9903» – может быть, было бы интересней… Это – бригада спецназначения. Её курировали городской комитет комсомола и ГРУ Западного фронта.
Какая специальность у Вас там была?
Диверсант, десантник-диверсионник. А буквально на первое задание я уже пошёл, как военнослужащий Красной армии. Но – чёрт его знает, какой части. Факт, что в феврале выбросили в 30 километрах западнее Ржева, станция Оленино, с очень простой задачей: взорвать склады боепитания. Самолёт – «Уточка» его называли. Кто говорил «Уточка», кто говорил «Рус фанер». Восемь человек группа. В первой машине восемь, во второй восемь. В общем, там упаковывались, как селёдки в бочке, с выходом на крыло прыгали.
Туда же не может столько влезть народу! Там были, может быть, гондолы какие-то?
И на крыльях сидели, и просто за растяжки держались. Там и полёту-то было сорок пять минут. Всё было…
Мы прыгнули – скорость маленькая, высота низкая, собрались быстро. Через девять дней уже выходили обратно через линию фронта.
Удалось выполнить задание?
Да. Все выполнили. Там фейерверк хороший был. Мы… вот след. [Показывает на руке.] Штык немецкий. Часовой немножко рано повернулся. Раньше времени на полсекунды.
Но – всё удалось?
Да, всё в порядке. Вместо шеи попал сюда. А что там… это мелочь, это укол.
У Вас потерь не было из этих шестнадцати человек?
Нет, там хорошо отделались, только царапинами вот такими.
А к своим выходили как?
Через фронт, ночью, по-пластунски… свободно прошли. У нас была рация, связь, всё. Коридорчик нам наметили примерно. И там ещё фронтовые части пошумели.
Ну, я потом полечился немножко, в запасном полку поболтался…
Хоть у меня и шесть классов было – парень я был начитанный, развитой, и направили меня в танковое училище, хотели офицера сделать. Не получился из меня офицер: поехали мы под Сталинград в составе курсантского подразделения. Там нас разделили по частям на Степном фронте и 19-го ноября – вперёд, на Калач! 6-го декабря Калач был взят, а я поехал в госпиталь.
Подбили танк Ваш?
Его как следует подбили: башня улетела.
Что произошло?
Болванкой. Болванка – был такой снаряд, невзрывающийся, но с большой ударной силой. Сорвал башню – и метров 30 я, наверное, пролетел. Отделался переломом плеча, ключицы, контузией, повреждением двух позвонков.
Улетели вместе с башней?
Нет. Летел отдельно.
Как это может так произойти?
Ну «как»? Волна взрывная! Там же, когда башня улетает – во, дырка какая! Хорошо, мне удалось вылететь. Я не знаю, из экипажа кто уцелел или нет. Четыре с половиной месяца в госпитале, потом шесть месяцев мне давалось на долечивание, месяц я пробыл в Москве, потом пришёл в военкомат и говорю: «До свидания». Но там учли мою некоторую парашютную подготовку, и я попал во 2-ю воздушно-десантную бригаду. Было двадцать пять бригад, личный резерв Иосифа Виссарионовича. 1-я выезжала Свирь форсировать. За эту операцию все двадцать пять бригад получили звание гвардейских. А наша 2-я в конце сентября 1944-го прыгала под Фастов. Эта операция в истории Великой Отечественной войны закрыта, ничего о ней нет и не будет.
Почему?
Она была не очень удачной, во-первых… во-вторых, бригада – это четыре с половиной тысячи человек, а осталось – восемьдесят. Поэтому нигде о ней и не пишут, об этой операции. Задача была – перерезать дорогу Житомир-Киев и не допустить подхода резерва на Киев. Задача была, можно сказать, выполнена частично, но факт тот, что ни в одной публикации о Великой Отечественной войне об этом десантировании нигде нет. И только в одном источнике на карте в этом месте нарисован парашютик, но о десантировании – ни слова. А я перелопатил достаточно много.
Ну, потом – отдыхать, и в 1945-м – уже не с голубыми кантами на погонах, а с малиновыми – поехали в Венгрию. Вот об этой части моей службы я могу Вам рассказать подробнее. Значит, есть там два озера: озеро Веленц и озеро Балатон. Это маленькое, а это большое. Между ними есть канал. Канал судоходным назвать нельзя, но на малых судах там всё-таки плавали. Ну, март-месяц, зима была в Венгрии достаточно снежной, поэтому в марте слякотно, грязно. Наша дивизия попала на участок, который ближе был к Веленцу, чем к Балатону. Канал – и с двух сторон заболоченная пойма. Не очень заболоченная, но болотистая. Я был помощником командира взвода разведки 322-го гвардейского воздушно-десантного полка. Перед носом у нас была высота 130. На эту высоту мы за языком ходили четыре раза – и три раза приходили пустые. Оборона была у немцев – хорошая, условия подхода – тяжёлые. Но вот на четвёртый раз сходили удачно. Притащили обер-лейтенанта, по должности – командира батальона.
Повезло…
Да. Потерял я двоих ранеными, хвост мне за это накрутили. Но пленного – привёл. Мало этого: привёл его благодаря тому, что мы взяли ещё рядового. Он был без сознания. Его по каске стукнули противотанковой гранатой (не вынимая чеки, конечно). А в ней всё-таки было 1200 граммов. Ну, он и лежал. Мы его на офицера взгромоздили, и он его тащил. Благодаря этому – остался жив, потому что в трупе солдата потом оказалось несколько пуль. Вот за все эти четыре похода – я орден Славы получил, III-й степени.
Потом немцы попытались там нас сдвинуть, они хороший кулачок организовали. Три танковых и две мотомехдивизии. СС все. Они нас немножко попятили назад. И вот при переходе в наступление после этого их контрнаступления 19-го марта меня ранило в обе ноги. Всё, война для меня кончилась.
Я был в 315-м госпитале легкораненых, который находился уже в Австрии. Сначала был эвакогоспиталь Кечкемет, потом уже 315-й – армейский, десантный.
После этого я прослужил ещё до октября 1947-го года. Собрал справки о ранениях. По трём ранениям можно было досрочно демобилизоваться. Вернулся в Москву, в военкомат…
Да, ещё надо сказать, что в 1946-м году в дивизиях мало было лиц, имеющих парашютную подготовку. Потому что пополнение шло откуда угодно: 30% было из тюрем. И меня перевели командиром взвода управления самоходного артдивизиона, который был придан дивизии, и я фактически исполнял там роль начальника службы десантной подготовки. Напрыгал там себе 180 прыжков, и в 1947-м, в октябре, демобилизовался.
Ну, военкомат говорит:
- Хорошая подготовка, армейская служба… ладно, работай в органах внутренних дел.
Я говорю:
- Посмотрю, давайте.
И, в общем, я три года отработал в органах милиции. За это время успел окончить школу рабочей молодёжи, получил золотую медаль, вернулся, поступил в институт – и уволился. Со скандалом, но – уволился!
Окончил энергетический институт, вечерний, получил красный диплом, по теме диплома пошёл на завод «Серп и молот», три года отработал конструктором. Предложили организовать лабораторию не по специальности, не по профилю, а на голом энтузиазме. Вот в этой лаборатории отработал, будучи её начальником, до января 1987-го года, и ушёл на заслуженный отдых. 23 года был начальником лаборатории, 26 с половиной – на «Серпе и молоте». Говорят – неплохо работал.
Десять лет как в ветеранской организации председательствую в совете первички (самой большой в районе). У меня на учёте 1826… не, на сегодняшний день – уже не 26, а меньше, потому что с 1-го января по сегодня – девять человек нас уже навсегда покинуло. Вот, всё.
За линией фронта, как диверсанта, Вас использовали один раз?
Фактически – один раз диверсионный, один раз плановая операция.
Плановая – что значит?
Фастов. Армейская операция.
В какую учебку Вы попали?
2-е танковое училище. Имени Калинина. Ульяновское. Я его не окончил. Курсантов отправили на фронт. Нужно было. Мы приехали, нас раздали по частям, в экипажи… 4-й танковый корпус, 4-я танковая бригада, Степной фронт. И сразу – вперёд! Экипаж я свой не помню, кто там был. Я с ними побыл-то всего две недели. Нас рассовали по разным: мы же были необъезженные танкисты. Обстрелянные в основном были ребята, но – необъезженные.
19-го ноября нам прорыв сделали – и танки пошли. Там артподготовка была – по двести стволов на погонный километр фронта! Почему этот день и назван «Днём артиллерии»...
Какие-то бои – запомнились?
Там не было боёв. Там 5-я румынская армия была – её разгромили, как взвод новобранцев.
Где лучше воевать – в десантных или в танковых войсках?
Ну, десантные – это элита. Нами не швырялись, как стрелковыми дивизиями. И когда немцы нажали на 3-й Украинский, как следует нажали, и командующий фронтом запросил у Сталина три полевых армии, тот ему ответил: «Одну-две». Всё, на этом всё было сказано. И после того, как сдвинули в марте, я уже в госпитале был, но я знаю, что до австрийской границы не всегда пешком шли, а ехали на машинах, догоняли. Потому что где-то 23-24-го марта 3-й Украинский двинулся, а 2-го апреля уже были в Вене. Всё-таки больше ста километров.
А что за бои были под Фастовом?
Там задача была простая: перекрыть дорогу. А немцы нас долбили. Нам за это время ни одного парашюта не сбросили грузового, мы жили на немецком обеспечении.
Вы выходили к своим – или с Вами соединились?
Выходили, но – так, что можно считать, что практически соединились. Там мелочь была, так что не стоит даже её вспоминать. Вообще, эта операция – не хорошая. Не хорошая, не продуманная. Там один батальон утопили в Днепре, когда сбрасывали. Полная боевая выкладка, парашют 72 квадратных метра. И – в Днепр. Удовольствие – ниже среднего.
Я – в 3-м батальоне прыгнул. В болото.
Но – нормально?
Более или менее. А дальше – задача была занять оборону и держать дорогу, держать трассу. Дорого стоила эта трасса. Но – перекрыли. Там 15 километров отрезок – его как не стало, не бывало его.
В промежутках между боями – чем занимались?
Нет боёв. Всё время – боевая обстановка. Всё время. Боёв – нет. Или, как было в 1943-м и 1944-м, отдыхал я… вся бригада отдыхала. Были резервом Сталина.
И не переживали?
А чего переживать? Служба – идёт. Как говорят: «солдат спит – служба идёт».
Вы были в офицерском звании?
Нет. Офицером я не был ни одного дня. И не хотел им быть. Запрягаться в службу – не собирался. И офицеров всё-таки молодых придерживали, а стариков увольняли. А так я спокойно демобилизовался по своим правам. И хорошо. У меня очень хорошее звание: старший сержант.
Вас, наверное, пытались как-то оставить?
Я почти восемь месяцев на сверхсрочной прослужил. А во время войны – были разговоры, но я тогда выставлял, что у меня шесть классов образования: мол, «не годен»…
Вы обратно сумели документы сделать, что Вам на три года меньше?
Да, конечно! После демобилизации. Я же демобилизовался не по возрасту, а по ранениям. Всё, военный билет я уже получил, как положено. И паспорт, соответственно. И на пенсию ушёл соответственно: в срок, а не на три года раньше.
9 мая 1945 – как встретили?
Мы встретили окончание войны в 315-м госпитале легкораненых. Объявили: «Победа»…
Я говорю – австрийцы долго будут помнить этот день, очень долго. Пальба была, стрельбы было! Госпиталь стоял на горе. Это бывшая духовная семинария, а под горой были склады винные. Эти склады, конечно, не уцелели. В чём только ни тащили: в кастрюлях, котелках, касках. А пещера была та выдолблена в скале – наклонно: так, наверное, через два-три часа после того, как славяне вскрыли этот склад, уже можно было на лодке плавать туда. Там же никто краны не открывал в бочках: пух! – и течёт. А оружия было много у солдат. Сдавали его во время войны – неохотно…
У Вас есть фотографии военного времени?
Одна у Чернова осталась, больше он мне её что-то не отдаёт никак. В то время фотографии оставались у офицеров, потому что у них были возможности хранения и прочее. А мы – что?
Посылки – удавалось посылать?
Какие посылки? Во-первых – какие, а во-вторых – кому? Мне некому было ничего посылать, некому было писать. Единственный у меня был с собой талисман – вот в этом кармане брюк я возил ключ от комнаты и говорил: «Ребята, дома будем».
Народ на войне во что-то, в кого-то – верил?
Я не скажу насчёт бога, я не скажу, что я был верующим… но – во что-то верили. Так положено. Так написано. Кем – не известно.
Может быть – в судьбу, может быть – в какие-то предначертания… трудно сказать. Во всяком случае, первое время я рассуждал так: пусть лучше убьёт, чем искалечит. А после второго ранения (первое – это пустяки) я говорю: «Нет, жизнь – вещь нужная, за неё надо держаться… хоть зубами – но держаться».
|
За операцию под Фастовом и перед этим – чем-то были награждены?
Нет. Когда что-то неудачно – так молчок. Конечно, если бы я под Калачом не загремел в госпиталь – так, может быть, и был бы. А так – выбыл человек, и всё: о нём забывают. Это хорошо, если ты из госпиталя сумеешь вернуться в свою часть. Это хорошо, но у меня этого не получалось ни разу.
Вот так. Вот так вот жизнь прошла… 82-й год – это есть 82-й, никуда не денешься.
Да Вы ещё бодрячком!
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит. обработка: | А. Рыков |
