Гришанов Константин Сергеевич

Родился я 5-го октября 1923 года в селе Щеголиха, ныне это село Спешневка Кузоватовского района Ульяновской области

Пару слов, пожалуйста, о корнях вашей семьи, довоенной жизни.

Мой дед по отцу был офицером царской армии, но он погиб еще в 1-ю Мировую, и бабушка осталась с тремя детьми на руках. Но она сама и до тридцати лет не дожила, умерла от туберкулеза. А отец с двумя сестрами воспитывались в детском доме. Одна там и умерла, а та, что помоложе, помню, нас нянчила.

Когда отец с мамой поженились, родили нас четверых: меня, Валю, Таисию и Анатолия, но жили мы очень бедно. Хотя отец по тем временам считался грамотным человеком, тем более имел удивительно красивый почерк и был, как сейчас говорят служащим. Одно время даже в милиции работал. В нашем Майновском районе участвовал в проведении коллективизации и боролся с кулаками. Ему и угрожали, и что хочешь, а однажды на сходе в каком-то большом селе как-то так ударили по спине, что портупея лопнула. А он ведь и сам был крепыш и силач.

Но видимо платили мало, потому что он из милиции ушел, а тут как раз эта страшная голодовка разразилась. Мы еще как-то держались, но в селе были случаи, что идет по улице человек, упал и умер. Не выдерживали люди…

В общем, году в 32-м отец нас оттуда увез. Ехали примерно в направлении Рязани, но по дороге он в вагоне с кем-то разговорился, и ему подсказали: «Чего куда-то ехать, если вот на станции Пельницы есть работа!» И мы там и сошли. Там оказывается мост строили, и отец устроился работать на эту стройку. Поселились в старой казарме царских времен, где помимо нас в одном помещении теснилось еще две семьи. А с нами еще дед ездил - мамин отец. Он и сапожник, и портной, в общем, хорошо нам помогал, но всю зиму мы питались только картошкой. С тех пор я ее только своей спасительницей называю.

А отец отлично разбирался в коневодстве, и когда весной он прослышал, что это дело хорошо поставлено в совхозе «Маяк», что в трех километрах от Елатьмы, то решился на переезд. Года два прожили там, а потом родители решили вернуться домой. Плыли уже на пароходе и вдруг какой-то попутчик отцу посоветовал: «Ну чего ты едешь?! У нас же здесь картошка уродилась. Поживи пока, потом поедешь!» Вот так мы оказались в Яльзинском совхозе, сейчас это Спасский район что ли.

Но в этом совхозе отец связался с молодой дояркой и уехал к ней под Рязань. Мама-то наша, была его постарше, и якобы чтобы выдать замуж, ей в документах даже сократили год рождения. Думаю, так и было на самом деле.

Но мы нанюхали, где он, и как-то мать мне говорит: «Поехали к отцу!» Заходим в дом к этой молодухе, мать ему стала что-то выговаривать, я в слезы, естественно: «Папа, поехали домой!» В общем, сбили его и увезли домой. А потом он вдруг чего-то приболел, язва открылась и умер… А мы из Яльзино вернулись в совхоз «Маяк», и уже там обосновались.

Совхоз занимался животноводством: дойное стадо, лошадей много, и откормочное стадо - откармливали молодняк. Мама работала дояркой, и ей выделили небольшую квартирку в двухэтажном общежитии.

Костя Гришанов.  (1938 г.)

В 38-м году окончил семилетку. Мама была простая женщина, образования не имела, но всегда любила читать, и как-то заразила меня тягой к чтению, к учебе. Поэтому я учился хорошо, можно даже сказать отлично.

Я хотел учиться дальше и после школы поступил в учительский техникум в Касимове. Там готовили учителей для начальной школы. Месяца два-три проучился, а потом мне мама говорит: «Сынок, ничего не получается! Без тебя голодовать будем…»

Пришлось учебу бросить, вернулся в совхоз и пошел работать. Вначале меня назначили учетчиком, считал, кто из доярок сколько надоил. Дойки три раза в день и вот я вместе с ними ходил и считал. Платили мало, но семье подмога. Но труд нелегкий – очень рано вставать…

Года два так проработал, а потом меня взяли в контору и посадили на счетное дело. Кассу вел, зарплату выплачивал. И одновременно меня избрали секретарем комсомольской организации. Человек под сорок у нас было комсомольцев. И еще параллельно возглавлял клубную работу. Я ведь и на баяне немного играл, и вообще какой-то активный человек был, так что вокруг себя постоянно молодежь собирал. Вот так вот жили до войны…

Многие ветераны мне рассказывали, что перед самой войной жизнь улучшалась прямо на глазах.

Я бы не сказал. Можно только отнести к небольшому подъему, но для меня заметному, что работа уже была неплохо организована. Но в материальном плане жили очень тяжело. И учтите, в нашем совхозе люди ведь даже огородов своих не имели. Не потому что не выделяли, просто там земли нет. Кругом только заливные луга, а где земля повыше, там песчаные почвы, а с них плохие урожаи. И остается только зарплата, магазин и магазинный хлеб… Причем, зарплата от производительности никак не зависела. Только ставка. Поэтому и люди роптали.

Помню, как-то во время каникул я месяца два проработал в совхозной столовой. Продавал талоны на обед. И когда приходили люди, я невольно слышал недовольные разговоры. Бывало даже, что люди так высказывались: «При царе хоть хлеба было досыта, а сейчас и хлеба не всегда купишь…» Так что детство у меня получилось тяжелое. Считай, и не было его совсем… Вот с войной жизнь уже повеселее пошла.

Как вы узнали о ее начале?

Уже утром передали, часов после девяти, а в час дня, это я точно помню, все слушали выступление Молотова. У нас тогда во всех домах уже было электричество, и даже на уличных столбах висели лампы.

Первая реакция людей?

Никто не ожидал такого. Но настрой был самый боевой, и вся молодежь горела стремлением идти защищать Родину. Уровень патриотизма был высочайший.

Дня три прошло, думаю: «И что я буду еще полгода ждать своего призыва? Война идет, надо ведь Родину защищать!» И не будь дурен, первым из совхоза пишу заявление в райком комсомола – «Прошу призвать меня в армию!» Меня там очень хорошо знали, был на хорошем счету, но все равно отказали: «Рано!» Но я не успокоился, стал уговаривать, и так и эдак, а они ломались, мне ведь даже еще и восемнадцати не исполнилось.

Но сколько-то времени прошло и мне говорят: «А, наверное, возьмем - военкомат дает согласие. Десантником пойдешь?» - «Пойду!», хотя сам мечтал стать летчиком. И в начале сентября меня призвали. Мама, конечно, в слезы, тем не менее, она все понимала правильно и возражений не имела. Говорила мне: «Давай, сынок, защищай Родину! Может, получше заживем…»

Вечером накануне отъезда, ко мне пятеро ребят зашли с бутылочкой, по капельке выпили. Вот и все проводы.

Многие ветераны признаются, что им мама или бабушка давали на прощание или крестик, или иконку.

Нет, мне ничего не давали. Мама неверующая была, я тем более. Мне другое дали. Когда по совхозу слух прошел, что я ухожу добровольцем, с пасеки ко мне пришел пасечник: «Костя, ты говорят, завтра в армию уходишь? Давай я тебе медку с собой дам», и дал мне килограмчик.

С каким чувством уходили в армию?

Я уже понимал, что дело серьезное, что это горе для народа. Но просто шел на войну защищать Родину и все. О плохом не думал.

Куда вас направили?

Посадили нас в Елатьме на пароход, и на Рязань. А в Касимове в медицинском техникуме моя будущая жена училась на фельдшера. Я ее со второго класса полюбил на всю жизнь. И когда мы проплывали мимо Касимова, она вышла на берег, рукой машет, плачет, и я плакал… Сейчас когда я по радио слышу одну песню, как мать стоит на берегу и провожает сына в армию, я всегда вспоминаю этот момент и плачу…

Привезли нас в Энгельс, там формировался 4-й воздушно-десантный корпус. Поволжских немцев всех уже вывезли, и мы расположились в их домах. И по январь 42-го из нас там усиленно готовили десантников.

Я попал в 1-й взвод 1-й роты 1-го батальона 214-й Бригады. А так как я был парень смышленый, хозяйственный, да к тому же с опытом комсомольской работы, то меня назначили помошником старшины. А это значит, имею доступ к продуктам. И командиры меня частенько просили: «Организуй нам», так что дружба была. К тому же у меня был очень красивый почерк, и изредка меня приглашали в штаб батальона, что-то помогал писать. Уважали, в общем. Потому что и работал и получалось.

Но на такой службе я, конечно, немного избаловался, и был такой случай. Месяца за два до отправки на фронт прибыл к нам новый командир, посмотрел на меня, и понял, что парень-то не совсем готов. Может сунуться не туда и сразу погибнет. И он мне так сказал: «Тебе сынок надо посерьезней заниматься! А то бумажки какие-то носишь, старшине помогаешь», и тут я понял - скоро мы пойдем на смерть…

И вечером что-то мне нужно было спросить у командира, пошел к нему, а он на улице гонял человек пять провинившихся. Зима, мороз градусов тридцать, а они в тельняшках… Подхожу, чтобы обратиться, а он мне вдруг приказывает: «Ложись!» Я опешил, но лег. Он новую команду дает: «Вперед!» Пополз, а впереди здоровенный сугроб. Он увидел мое сомнение, еще громче кричит: «Вперед!» Ну, думаю, совсем с ума сошел… Ползу, закопался в этом снегу, только тут он смилостивился: «Отставить! В расположение взвода!» А лет через сорок после войны в Москве собирался наш 4-й Корпус, и этот нацмен приехал туда с дочкой. Я его узнал, подошел, выпили, конечно.

Еще случай интересный. Подготовку нам дали очень неплохую, и когда принимали готовность Корпуса, устроили такой экзамен – пройти десять километров по колено в снегу по пересеченной местности туда-то, а обратно по дороге. И туда я вместе со всеми добежал, а вот обратно мое писарство все-таки сказалось. И не только у меня, некоторые вообще падали. Так на обратном пути меня незадолго до конца посадили на лошадь. Но оказалось, что это место просматривалось с КП, а оттуда какой-то генерал за всем наблюдал. И мне кто-то из ребят подсказал: «Слезай и беги – первым прибежишь!» Я слез, побежал, а меня сверху этот генерал пальцем подзывает: «Фамилия!» - «Гришанов!» - «Давай беги дальше!» Вот так я первым прибег, и на построении меня назвали отличником боевой подготовки (смеется).

Какие ребята с вами служили?

Нас около десяти тысяч было, но случайных людей я там не видел. Больше скажу - это были отборные сливки! Лучшие из лучших, люди, отобранные из Комсомола, которые были готовы в любой момент отдать свои жизни за Родину. У нас был такой заряд – да мы их разорвем! И ни о чем другом не думали - жить, не жить…

С парашютом прыгали?

В Энгельсе нет, но где-то в начале января нас перевезли в Раменское, и уже там нам всем предстояло совершить первые прыжки. Но только начали прыгать, как в одной из групп погибло сразу два человека. Все прыжки сразу отменили, и мне, например, прыгнуть тогда не довелось.

Стали разбираться и выяснили. Оказывается, после осенних прыжков парашюты собрали мокрыми, и в этот мороз под тридцать градусов они сырые, конечно, заледенели и не раскрылись.

А через неделю-полторы нас отправили в Калугу, и как выгрузились, сразу команда: «Построиться!» Построились, но дальнейших приказов не поступало. Поняли – кого-то ждем. Этим кем-то оказался сам командир корпуса – генерал-майор Алексей Федорович Левашов.

Остановившись перед строем, обвел нас бодрым взглядом и торжественно произнес: «Слышите канонаду? Это наши гонят немца от стен Калуги. Скоро и нам в бой, а пока нужны добровольцы для заброски в тыл врага. Кто из вас готов к выполнению боевой задачи, прошу выйти из строя прямо сейчас». Но на фоне устрашающе гремевшего неподалеку боя, картины разрушенных зданий, разбитой техники, стоявшей прямо посреди развалин, эти слова подействовали на нас неоднозначно. Мы не струсили, ни в коем случае, но просто нам, впервые соприкоснувшимся с войной так близко, в городе, который всем своим видом отражал весь ее ужас, оказалось сложно принять такое решение быстро. Многие стыдливо опустив глаза в землю, неуверенно переминались с ноги на ногу.

А рядом со мной стоял двоюродный брат моей будущей жены, и я ему говорю: «Ну что, Вить, пойдем? Какая разница, когда погибать, сегодня или завтра?!», и шагнул вперед. В батальоне было 640 человек, а вышло нас всего человек семьдесят. Но потом стали подробно опрашивать: как самочувствие, и вплоть до мелочей: «Есть перочинный нож?» Если нет, сразу крик: «У кого есть?»

В общем, тех, кто вышел, просевали, просеивали, в итоге осталось нас человек двадцать пять, из которых я никого раньше не знал. Витю не взяли из-за стертых сапогами ног, и он потом погиб в первом же бою…

Посадили в машину, поехали. И так неясно, что с нами, как, чего, а тут совсем уж непонятно – куда нас теперь? Уже ночью привезли в один из домов, а там такой стол накрыт, мама дорогая… Чего только нет: и колбаса, и хлеб, и сгущенка, и шоколад, и другие продукты, которые даже до войны было тяжело купить. А на полу стоят ящики с водкой. - «Гуляйте, пейте!»

Полночи мы «морально готовились» отправиться в тыл врага. Еще ни разу в жизни я так не наедался… Но когда мой желудок наполнился до отказа, у меня вдруг возник вопрос: «А с чего это вдруг, нам оказаны такие королевские почести?» Ответ на него я получил очень скоро…

Утром нашу группу доставили в штаб корпуса и там нам прямо сказали: «Вы - смертники! Завтра будете десантироваться в Смоленской области…» Лично комкор Левашов ставил нам задачи, главной из которых было пускать под откос эшелоны, шедшие из-под Москвы на юго-запад. Среди второстепенных задач он назвал помощь по возможности мирному населению, уничтожение немецких штабов и сбор сведений о противнике.

Выдали каждому ППД или ППШ, считаю плохие автоматы. Песчинка попадет и все, заминка. По три гранаты, а патронов и продуктов набрали, кто, сколько смог унести.

Одежда.

В чем были, в том и прыгнули. Только маскхалаты выдали. И еще добавили к нашей группе девушку-переводчицу, бывшую учительницу из Москвы.

Но на наше счастье, или на беду, уж не знаю, разбушевалась метель и двое суток мы не могли вылететь. Как же мучительно долго тянулось это время… Наконец, погода улучшилась, и утром к нам пришел один из штабных офицеров: «Завтра днем вас сбросят!»

Вначале нам показалось, что он оговорился или это какая-то ошибка: «Днем? Быть такого не может!» Однако командир группы младший лейтенант Мокров, крепкий, высокий человек с орденом на груди за финскую кампанию, с грустью на нас взглянул и покачал головой: «Да нет, не ошибка…»

Никогда не забуду наш первый полет и прыжок. От страха все происходящее вокруг слилось воедино: сам полет, обстрел самолета с земли, долгожданный сигнал: «Приготовиться к прыжку!» Лишь когда над головой раскрылся купол парашюта, ко мне начало возвращаться чувство реальности.

Получилось так, что нас с двух самолетов сбросили, с тысячи полторы, наверное, но прямо на село, и главное в полдень… Спускаемся, а они внизу… С высоты я отчетливо видел, как немцы засуетились…

И в результате мы сели прямо на штыки и половина группы сразу и погибла… В том числе и переводчица. Даже как звать ее не успел запомнить…

И я не знаю, как объяснить, но тех, что полегче, наверное, ветерком отнесло в сторону лесочка, это метров 150-200 всего, но они спасли нам жизнь.

Вы понимали, что десантирование проведено неправильно?

Ей богу не думали. Думали, раз командование так делает, значит, так и нужно. Тем более такое паническое состояние – сбросили и сразу в бой. Конечно, если сейчас оценивать, то высадка была совершенно неправильно организована. Но чтобы серьезно воспринять и оценить, у нас не те мозги были, чего там говорить. Ну что такое девятнадцать лет?! Раз командир приказал – это для нас закон! Но уверен, что каждый из нас мысленно задал себе вопрос – а что же будет дальше? Вот так от группы сразу осталось тринадцать или четырнадцать человек… Но в тех местах было много «примаков» - окруженцев, которые пристроились по семьям, и потом к нам добавилось таких пять-шесть ребят. И человек шесть активных ребят из местных, двоих мы потом даже через линию фронта с собой перевели.

Когда собрались в лесу, наметили план и «такой силой» начали действовать по нему.

Первую операцию помните?

Как-то уже и нет. Запомнились лишь некоторые операции. Помню, два железнодорожных моста взорвали и 18 путей повредили. У нас ведь с собой и взрывчатка была, и имели связь с партизанами. Но действовали отдельно.

В деревне Сычевка что ли, какой-то заводишко работал, и сколько-то немцев при нем было. Немного, десятка полтора. Так мы устроили налет и всех их там перебили. Смутно помню, село Варварино, вроде на него нас как раз и сбросили… А в Маслово мы расстреляли старосту. Там еще две девки блядовали с немцами, но их мы не тронули. А вот старосту, под видом того, чтобы дорогу нам показал, вывели в лес и Володя Кузин расстрелял его… И в другой деревне еще одного предателя самосудом расстреляли.

Не одолевали сомнения, может их просто назначили и они ни в чем не виноваты?

Одно дело назначили, но он ведь выполнял указания немцев. Кто он после этого? Враг! Вот такой показательный случай хочу рассказать.

Село Маслово – в нем домов к сотне, наверное. И вот немцы дали задание старосте собрать весь скот, а сами должны были приехать утром и угнать. Но в каждой деревне у нас были свои информаторы, мы это дело узнали, и решили устроить засаду. Засели в крайних домах, человек четырнадцать нас было.

А немцев приехало человек тридцать. Особенно нас взбесило, что развалившись в санях, они весело пели под губную гармошку. Словно у себя дома… И только поравнялись с нашими домами, как мы открыли шквальный огонь. Но самое интересное случилось потом. Как только стрельба стихла, что тут началось…

Люди бросились кто с чем, кто с косой, кто с топором, лопатой, молотком, подбегали и добивали немцев… Некоторые может, и легко совсем были ранены, а к ним подбегают, бьют, добивают… Мы просто стояли и радовались, как народ наш ненавидит оккупантов. Представляешь, около сотни людей собралось и каждый, буквально каждый хотел чем-то стукнуть, ударить, добить. За считанные секунды их растерзали… После такого, конечно, хочется воевать.

А закончилось тем, что всех убитых немцев собрали, что можно было с них снять, сняли. Погрузили в сани, вывезли, и где-то за деревней закопали.

А вам самому убивать приходилось?

Ну, за те три месяца десятка полтора-два на моем личном счету точно набралось. Не меньше.

Не жалко их было?

Нет. Даже какую-то радость, азарт испытывал. Я ведь дважды участвовал в снятии часовых у штабов. Я был худощавый и легкий на ноги, и дважды мне довелось прыгать с крыши на часовых. Прямо на голову набрасывался как кошка, он сразу паникует, тут ребята подбегают, кляп ему в рот и утаскивали. Меня поэтому и «кошкой» прозвали. «Константин – кошка».

Как вели себя пленные немцы?

Это же самое начало 42-го года, они еще были уверенные в своей силе, поэтому и не особенно рассказывали.

И как с ними поступали?

Известное дело как – «в расход». А куда их девать? Но я не расстреливал.

Ножом приходилось убивать?

Нет, слава богу, это меня миновало. По характеру я такой добрый, что, наверное, не смог бы этого сделать.

Хорошо известно, что за акции партизан немцы жестоко отыгрывались на мирных жителях.

Что-то я не припомню такого. Во всяком случае, мы действовали без оглядки на ответные удары.

В вашей группе большие были потери?

Давайте посчитаем. При высадке сразу погибло человек двенадцать. Осталось тринадцать-четырнадцать, а из них через линию фронта вышло только пятеро. Помню, раза три ребята погибали на минировании железной дороги. Вот был у нас случай на мосту. Пошли подорвать его, так одного ранило, а второй погиб. Даже не смогли вытащить его.

Но и не все из этих ребят погибли. Я уже не помню точно этого, и не хочу придумывать, но кого-то ранило, и мы их оставляли у людей, кто-то еще что-то.

Многие партизаны признаются, что в некоторых случаях, им приходилось добивать своих раненых.

У нас таких случаев не было ни разу. Не доходило до такого. Вот этот раненый на мосту, например, выздоровел и продолжил воевать.

Где ночевали?

Мы продержались в немецком тылу до конца апреля, и все время меняли место ночевки. Это обязательно! Но представьте, за эти три месяца мне лишь раз пришлось ночевать в доме! А так все время ночевали среди елок… И представьте себе, никто не болел. Снег был очень большой, делали от ветра сугробы, подстилали лапник, так и спали. Но за все время, ни разу толком не мылись, и вошь прямо заедала.

Как продукты добывали?

Народ встречал очень хорошо! Только намекни, сразу давали. Что-то у немцев добывали, так что определенные запасы всегда имели и не голодали. Помню, когда только высадились, лыжи оказались в другом месте, и первое время просили у населения лыжи. Народ был очень зол на немцев. Дали бы волю, в клочья разорвали…

Почему вы решили выбираться к своим?

К середине апреля из нашей группы в строю осталось всего пять человек. Тут как раз немцы разбили 1-й Гвардейский кавалерийский корпус Белова да и наш здорово пощипали. Можно сказать, разбили… (Речь идет о Вяземской воздушно-десантной операции – прим.Н.Ч.) Поэтому и решили выбираться. Пока шли, то тут, то там ноги, руки торчат из-под снега… Страшно было все это видеть…

Но линию фронта прошли без единого выстрела. Там у Ржева ее сплошной и не было. Но на том участке как раз перед этим, захватили несколько немцев, а тут мы такие «красивые»: грязные, обросшие, с немецким оружием, у кого шапка немецкая, у кого плащ, а из документов только комсомольские билеты, зашитые в одежду. В общем, с недоверием поначалу приняли. Пленных немцев кормят, а нас нет… Отправили на проверку в Калинин: «Кто такие?» - «Звоните в Москву!»

В конце концов, все выяснилось, и отношение к нам моментально переменилось. Сразу и почет, и уважение, а уж когда мы достали из вещмешков захваченные немецкие документы, то чуть ли не на руках готовы были носить.

Несколько дней дали отдохнуть, а потом попросили написать подробнейший отчет о деятельности группы в тылу врага. Насколько я помню, мы его писали шесть суток… А спустя какое-то время, где-то в июле, нас вдруг вызывают в Москву. В министерстве обороны еще раз рассказали обо всем, а следующий день стал для нас особенным.

Нас вызвали в Кремль, и сам Калинин вручал нам награды. Когда до нас дошла очередь, он сказал: «Смотрите, какие герои! На смерть пошли, и вернулись! Молодцы, ребята!» Каждому пожал руку, а Мокрова Михаил Иванович даже расцеловал.

А вы помните, как звали ваших товарищей?

Конечно. Командиром нашей группы был Михаил Мокров из Глазова что ли. (На сайте www.podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому командир 1-й роты 1-го батальона 214-й бригады ВДВ мл.лейтенант Мокров Михаил Федорович 1917 г.р. был награжден орденом «Красного Знамени»: «Действуя в тылу противника с 28.01 по 23.04.42 в качестве командира диверсионной группы, разгромил со своей группой 4 обоза, подожгли две цистерны с горючим, обстреляли колонну противника, после чего на дороге осталось лежать до 50 вражеских солдат. Под его непосредственным руководством была перерезана в двадцати местах линия связи противника. Действуя со своей группой в районе г.Вязьма удерживал в своих руках две деревни. За период пребывания в тылу противника тов.Мокров проявил себя храбрым, мужественным, находчивым командиром» - прим.Н.Ч.)

Его заместителем был Николай Мисюра, который в финскую кампанию воевал разведчиком. (Из наградного листа на командира взвода 1-й роты 1-го батальона 214-й бригады ВДВ сержанта Мисюра Николая Васильевича 1918 г.р., по которому он был награжден орденом «Красного Знамени»: «Будучи помощником командира взвода, проявил себя достойным сыном советского народа. Во время приземления в тыл противника был ранен в голову, но не прекратил вести огонь по фашистам, и прорвался к своей группе сквозь вражеское кольцо окружения. Находясь в тылу немцев с 28.01 по 23.04.42, производил налеты на вражеские обозы. При захвате одного из обозов, лично уничтожил 8 немцев»).

И нас трое. Володя Кузин из Мордовии. (Из наградного листа на укладчика парашютов 1-го батальона 214-й бригады ВДВ красноармейца Кузина Владимира Степановича 1922-г.р., по которому он был награжден орденом «Красного Знамени»: «Действуя в составе диверсионной группы с 28.01 по 23.04.42 проявил себя храбрым, мужественным, дисциплинированным бойцом. При налете на д.Быково Вяземского района первым ворвался в деревню и уничтожил 30 немецких солдат. Из трофейного пулемета обстрелял колонну противника у ст.Торбеево Вяземского района. По заданию командира группы т.Мокрова неоднократно перерезал линии связи противника»).

Никишов Семен года с 22-23-го и я. (На сайте www.podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому каптенармус-писарь 1-й роты 1-го батальона 214-й бригады ВДВ красноармеец Гришанов Константин Сергеевич 1923 г.р. был награжден орденом «Красной Звезды»: «Находясь в тылу противника с 28.01. по 30.04.42 тов.Гришанов проявил себя стойким, храбрым, преданным красноармейцем. Во время погони за их группой он незаметно от фашистов, зашел им в тыл, и когда немцы со всех сторон наседали на группу, тов.Гришанов открыл ураганный огонь из своего автомата. За период действий у д.Федяевка Вяземского района лично уничтожил более 20 немецко-фашистских захватчиков» - прим.Н.Ч.)

Не знаете их дальнейшей судьбы?

Мокрову всего через месяц под Сталинградом оторвало ногу по самое-самое… Так получилось, что я оказался у его носилок, и мы простились. Но я предполагаю, что он умер, уж больно серьезным было ранение. (В базе данных ОБД-Мемориал никаких данных о гибели Мокрова М.Ф. нет – прим.Н.Ч.)

Мисюра был из Краснодара. Его я после войны искал, в газеты писал, но так и не нашел. (По данным ОБД-Мемориал командир взвода ПТР 1-й Гвардейской дивизии ВДВ гв.лейтенант Мисюра погиб в бою 19.08.43 у дер.Котово Старорусского района Ленинградской области. За свой последний бой посмертно награжден орденом «Отечественной войны» II-й степени. Вот, что говорится в наградном листе: «В наступлении при прорыве 2-й линии немецкой обороны восточнее д.Котово командир взвода Мисюра показал себя смелым командиром. Гв.лейтенант Мисюра несмотря на ранение продолжил командовать своим взводом, и его расчеты отразили две танковые атаки, чем обеспечили продвижение пехоты вперед. Геройски погиб на поле боя после второго ранения» – прим.Н.Ч.)

Про Володю Кузина я ничего не знаю. (Судя по данным www.podvignaroda.ru в 1985 году Кузин Владимир Степанович точно был жив – прим.Н.Ч.) А Никишов Семен, если не путаю, был вроде наш, рязанский, из Путятинского района, но что с ним случилось, как, чего, не пойму. Сколько искал, так и не нашел его.

С супругой

Еще после возвращения из немецкого тыла, нас всех повысили по службе. Мокрова назначили командиром роты, Мисюру его заместителем, а нас троих назначили командирами отделений. Корпус как раз получил пополнение из ребят 1923 г.р. и мы в кратчайшее время должны были сделать из них настоящих десантников.

Вот тут уже и прыгали, как положено. Я сделал восемь прыжков, у меня и значок есть. И, конечно, передавали ребятам свой боевой опыт. Я, например, ничего не прятал, все откровенно им рассказывал.

И торопились, как вскоре выяснилось, не зря. Уже в начале августа, наш 4-й Воздушно-десантный Корпус перебросили в Тейково, там его быстро переформировали в 38-ю Гвардейскую дивизию и перебросили под Сталинград. Где мы точно располагались, уже не вспомню, но там творилось что-то жуткое. По сравнению с «работой» в тылу врага, там была настоящая мясорубка. Бывало, выглянешь из окопа, и твоему взгляду открывается бескрайняя степь, до самого горизонта усеянная телами… (Выдержка из «Википедии»: «38-я Гвардейская стрелковая дивизия формировалась с 02 по 10.08.42 в Тейково на базе 4-го воздушно-десантного Корпуса и при формировании насчитывала 9 300 человек. 8-я Бригада была переформирована в 110-й Гвардейский стрелковый полк, 9-я Бригада в 113-й, а 214-я в 115-й гвардейский стрелковый полк.

В августе 1942 г. направлена на фронт в состав 1-й Гвардейской Армии Сталинградского Фронта. Начала прибывать на станцию Иловля 14.08.42, и к 16.08.42 выдвинулась на участок Ново-Григорьевская - устье реки Иловля, где должна была оборонять левый берег Дона. К 17.08.1942 года переправилась на так называемый Сиротинский плацдарм, и с ходу вступила в бой.

22-28.08.1942 участвовала в наступательных боях в районе станицы Сиротинская, наносила удар в направлении Ближней Перекопки, обошла Сиротинскую с севера, и 28.08.42 нанесла удар с северо-запада по станице. Взять станицу не удалось, но дивизия достигла большего успеха, чем другие, и завязала в тот день бои за хутора Зимовский и Хмелевский южнее Сиротинской»). Люди там ежедневно гибли тысячами, и я вполне мог оказаться среди них. Помню, например, такой эпизод.

У нас комиссаром был москвич по фамилии Грушевский, который в составе комиссии политотдела Корпуса принимал меня в партию. И вот как-то получилось, что там под Сталинградом мы с ним вдвоем шли по полю. Жара за тридцать градусов. Тут откуда ни возьмись мина, и ему осколок попал в орден «Красной Звезды», прямо в сердце… Потом я искал его родню, чтобы написать как он погиб. Два-три раза писал в Москву, но так никого и не нашел. А мне осколком только каблук оторвало… Но и меня через пару дней ранило.

В ночь на 28-е августа я никак не мог уснуть. Мы уже знали, что утром батальону предстоит брать высоту, и странное, доселе неведомое предчувствие беды, не давало мне покоя. Утром я со своим лучшим другом – Колей Поповым даже поделился опасениями и попросил приглядывать за мной. Будто в воду глядел…

Бой обещал быть тяжелым, потому что немцы на высоте закопали свои танки, а у нас артиллерии даже видно не было. И за несколько минут до начала атаки, вдруг по цепочке передают: «Гришанову принять командование на себя!» Взводного то ли убило, то ли ранило, а я же командовал 1-м отделением. Ну чего, приказ есть приказ, но ведь командовать столькими людьми мне еще не приходилось, и признаться, я разволновался пуще прежнего. Но виду, конечно, постарался не подать.

Когда дали команду «В атаку!» я одним из первых бросился вперед. Но атака почти сразу не задалась. Немецкие пулеметчики из этих закопанных танков, словно траву косили наши цепи… Тут меня и ранило пулей в правую ногу ниже колена. А рядом упал раненый политрук, бывший учитель. Но я-то еще шевелюсь, а его в голову. Стал ему что-то помогать, и тут еще одна пуля перебила кость чуть повыше первой раны. Я предполагаю, что один и тот же по мне стрелял.

От боли потемнело в глазах, и я стал звать своего друга: «Коля! Коля!» Попов, слышит, а подобраться ко мне не может. Кричит мне матом: «Ты видишь, какой бой идет?! Потерпи немного!» А мне все хуже и хуже…

Но через какое-то время вдруг что-то произошло. Видимо я много крови потерял, и в забытьи у меня боль в ноге прошла, шум боя стал доноситься будто бы издалека, а потом началась такая галлюцинация – надо мной летают штук двадцать белых голубей. Летают-летают, а потом чувствую, что ветерком, который они создают крыльями, меня начинает медленно отрывать от земли. На душе стало как-то невообразимо легко, и не в силах оторвать взгляд от голубей, почувствовал, что взлетаю все выше и выше. Такое интересное состояние… Но вдруг эти прекрасные ощущения прекратились, и я увидел перед собой лицо друга.

Вместе с двумя солдатами он все-таки пробрался ко мне. Но пока они меня на плащ-палатке вытягивали оттуда, этих двух ребят ранило, и дальше меня тащил уже только Коля. В медсанбате мы напоследок обнялись, простились, как нам казалось, на время, а получилось, что навсегда… Он был курский парень и я потом неоднократно писал в курские газеты, просил отозваться, но ответа так и не последовало…

Где-то неделю я пролежал в госпитале в Камышине. Вначале ногу пытались спасти, ведь видели, что я совсем молодой парень. А потом подошел ко мне хирург лет шестидесяти. У самого чуть не слезы на глазах: «Сынок, придется отрезать…»

Операцию начали делать в полдень, а проснулся я глубокой ночью. Кругом в палатке раненых много, и смотрю, женщина рядом сидит. Оказывается, медсестру рядом посадили. Когда очнулся совсем, попросил ее: «Покажите, что вы сделали со мной!» Она простыню отвернула, я ногу стал поднимать, а она раз и сразу поднялась – со мной опять плохо…

На 3-й день на пароход и в Казань. А там столько госпиталей, привозят тысячи и тысячи человек. И вся братва из-под Сталинграда…

Только отошел от операции, посмотрели, оказывается в ране опилки от кости остались. Второй раз резали, опилки вытаскивали, а это еще больнее, чем при ампутации. Но потом опять гангрена пошла, значит надо еще резать. Перед третьей операцией ко мне врач подошел: «Дорогой мой, мы тебе уже боимся наркоз давать! Можем погубить…» Поэтому в последний раз делали уже под местным наркозом. И ничего, выдержал.

Человек шесть нас резали в тот день. Доходит очередь до меня. Лежу как в забытьи, но прямо слышу как пилой пилят, потом стук – упало что-то… Спрашиваю медсестру, они там все из Ленинграда были: «Что упало?» - «Это ваша культя…»

Но сделали мне ногу все-таки не до конца. Всю жизнь я с ней мучаюсь. Наверное, не подложили под кость мяса как надо, и больно в протезе ходить. Хотя я перед выпиской даже танцевать пытался, и до пятидесяти лет ходил без палочки, но все это через постоянную боль.

Какое моральное состояние было после ампутации?

Представь себе, не думал, что жизнь закончилась. Потому что меня сразу подхватили в комсомольскую работу - избрали секретарем комсомольской организации отделения. Какие-то поручения давали, прежде всего, просили, чтобы я не давал играть в карты. Там ребята очень здорово играли. Так что некогда было себя жалеть.

А невесте написали?

Когда мы прощались, она поклялась выйти за меня замуж, каким бы я ни вернулся. Но я переживал, мало ли. И когда я из казанского госпиталя ей написал, так и так, она не отказалась от своего обещания, и всячески приободряла, писала, что любит и ждет. А в моем положении получить такой ответ, это очень важно. Ведь 19-летний парень, а уже без ноги. С этой мыслью трудно смириться... Но, кстати, такая история.

Месяцев пять я жил в палате с одним белорусом - Степаном. Он был активист по профсоюзной линии, а я по комсомольской. Жили дружно, читали друг другу письма. Так он взял адрес моей жены и написал ей: «Ты ему не верь! У него и руки нет…» И получаю письмо, а там... Видно, что все в слезах, плакала, когда писала. И не пойму в чем дело. Но тут он признался: «Это я решил проверить ждет ли она тебя…» Я, конечно, сразу написал, оправдывался, но все закончилось, хорошо. Мы с ней хорошо и долго жили. Правда, она уже десять лет как умерла, а я все живу… А на этого белоруса я серьезно обиделся. С ним, кстати, тоже интересная история.

Начало войны он, будучи офицером, встретил на самой границе, чуть ли не в Брестской крепости, и у него жена с ребенком погибли в самые первые дни войны. А он воевал, пока в одном из боев ему осколком оторвало ногу и член… Но только верх, а так все уцелело, и поэтому врачи решили ему помочь – сделать операцию по наращиванию члена.

Вырезали мышцы из-под мышки и как шашлык делают, сформировали член… Прошло время и врачи решили проверить результат. Меня попросили дать сигнал, когда он пойдет мыться в ванную, и они пошлют девушку, которую заранее подготовили.

Так и поступили. Наконец возвращается, и это надо было видеть, какой же он был радостный… И понять можно, ведь всего двадцать семь лет парню. Так закончилось тем, что они поженились. Причем ради него она развелась с мужем.

Какие условия были в госпитале?

Все хорошо, никаких претензий. Хоть и война, тем не менее, порядок был полный. И лечили и кормили и условия – все нормально. Госпиталь располагался в здании какого-то театра. И территория при нем хорошая, можно было, и погулять и подышать. Поэтому мы и в город почти не ходили. А всего в госпитале лечилось больше тысячи человек, девять или десять отделений. Начальником был татарин лет за шестьдесят, так я бывало, по своей комсомольской работе к нему запросто заходил.

Курсы бухгалтеров в Казанском госпитале. (февраль 1943 г.)

Когда вас выписали?

В начале мая 43-го. Переночевал в городе у этого Степана с женой, а утром на вокзал и без пересадки до Рязани. 13-го числа уже приехал домой. Я первым из нашего совхоза ушел на фронт, и первым вернулся…

Решил пойти в баню, а мать повела меня с собой в женскую – еще за ребенка держала… Шел обратно, а совхоз на возвышенности, и там по пути есть такое песочное место. И у меня посреди дороги сломался протез, отвернулась стопа, а ключей с собой не оказалось. Так я до дома метров двести-триста полз по-пластунски… Вот тут-то все и увидели, что я действительно инвалид. Ведь тогда люди и не знали, что такое протез, а по моему виду и не скажешь. Я же говорю, до пятидесяти лет без палки ходил.

А я в Казани прямо во время лечения в госпитале, это дело здорово было организовано, окончил курсы бухгалтеров. И когда наш бухгалтер это узнал, то сразу сделал меня своим заместителем. А через полгода меня вдруг приглашают в райком партии и назначают заведующим райсобеса. И, кстати, такой момент.

Когда я уже работал начальником райсобеса, как-то материал на меня случайно оказался в облсобесе. Что инвалид, десантник, в то время это редкость была, и вдруг в марте 45-го мне присылают документ – «… вам назначена персональная пенсия республиканского значения». Еще шла война и вдруг такая пенсия. Я сам удивился, неожиданно получилось.

И вот так пошло, пошло, пошло, можно сказать, сделали из меня финансового работника. За короткий срок меня повышали с одной должности на другую: заведующий райфинотдела, председатель районной плановой комиссии, директор заготконторы райпотребсоюза. Мне всего-то чуть за двадцать лет, образования считай, нет, но работа у меня получалась. Меня поэтому и переводили с места на место, потому что были уверены – Гришанов быстро порядок наведет!

Как вы узнали о Победе?

В то время я возглавлял районный финансовый отдел, и уже был членом исполкома районного совета. И когда в шесть утра передали сообщение по радио, меня сразу вызвали в райком. Секретарь нам объявил, все, конечно, от души порадовались… И тут же все активисты разъехались по колхозам. Я был прикреплен к колхозу из Николаевки и поехал туда. Как вернулись, в райкоме человек тридцать нас собралось, и признаюсь, выпили немного. А наутро стали работать, как и прежде, но настроение, конечно, повысилось.

Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.

Самое положительное! Убежден, без него бы мы не победили. Как государственный деятель это была фигура исторического масштаба, и государственный аппарат при нем работал великолепно. Такой эпизод могу вам рассказать.

Когда я приехал домой, сразу вызвал невесту телеграммой. Она в то время в Чернавском госпитале работала. Расписались, и через пару дней отправил ее обратно, чтобы она решила все вопросы на работе и вернулась. Но через неделю получаю письмо: «Меня не отпускают!»

Собрался, поехал, но начальник госпиталя категорически отказал. Сходил к прокурору, к председателю райисполкома, секретарю райкома, завотделом, но никто со мной не хотел даже разговаривать, чтобы ее отпустить. Тут уж я на дыбы встал. Ах, так?! Говорю ей: «Собирайся!» - «Ты что, ведь подсудное дело, война…» Но я все равно забрал ее и привез к нам в совхоз. Сразу устроил на работу, но вопрос-то с ней не решен. И тогда я написал Сталину.

Написал, что я десантник, где воевал, что тяжело ранен, а мне вот жену не отдают… И через три недели получил из Москвы положительный ответ. Вот ведь что творилось в то время!!! Так как же сейчас не возмущаться?! Даже говорить не хочется… И потом был еще один случай.

Когда я возглавлял райфо в Елатьме, то если судья уезжал куда-то, он оставлял меня вместо себя. И некоторые дела даже давал разбирать. Все официально, с народными заседателями. И вот как-то он уехал в отпуск что ли и наказал: «Рассмотри три дела!»

Первое дело - два парня, хулиганье, изводили всю нашу Елатьму. Второе дело – колхозного конюха обвинили, что по его вине скот заболел. С этими делами я как-то разобрался, как потом время показало, вынес верное решение, и люди меня даже благодарили. А третье дело - какая-то женщина колоски собрала на колхозном поле. Красавица такая, до сих пор помню ее. Муж на фронте, а у нее двое детей, так она ночью на поле позади ее дома собирала колоски, и кормила детей. А ведь по указу за колоски пять лет тюрьмы… Причем приговор уже был готов – посадить в тюрьму.

Но я все думал, ну как ее сажать?! Ведь у нее малые дети. Вызвал адвоката: «Сейчас же садись и пиши Сталину письмо!» Я почему-то не стеснялся писать. Продиктовал ему, такое дело, как быть? И представьте, очень скоро пришел положительный ответ, и не посадили ее. Вот и делайте выводы!

Но сейчас именно Сталина принято обвинять в наших огромных потерях. Мол, людей у нас не берегли и «завалили немцев трупами». Вот вы как считаете, могли мы победить с меньшими жертвами?

Пересол был, конечно… Вот я до сих пор не могу понять, почему нас так забрасывали? До сих пор не понимаю – смысл-то какой?! Мы же когда приехали в свой батальон в Раменское, то решили выяснить вопрос, который мучил нас все это время. Почему нашу группу сбросили прямо над селом занятым немцами? Но стоило нам только начать возмущаться, как нас вызвал комиссар батальона и строго предупредил: «Не поднимайте шума! План о вашем десантировании разрабатывался на самом верху! И целью его было - создать у немцев иллюзию, что у Красной Армии есть большие воздушно-десантные части, поэтому нужно было демонстративно сбросить несколько групп». И рассказал нам, что одновременно с нами, только чуть южнее, сбросили группу из 76 человек, но она полностью погибла… Что нам оставалось?! Мы только молча кивнули, мол, приказ поняли, но нам было жутко обидно, что смерть наших товарищей оказалась частью чьего-то плана…

Константин Сергеевич в наши дни

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В 1952 году меня избрали секретарем Елатомского райкома партии. Курировал сельское хозяйство. Но вскоре в свете решений пленума ЦК меня направили в отстающий колхоз «Новый путь». Бюро райкома начало заседать в полдень, но к полуночи так и не решили, кого направить. Всех обсуждали, но один пьет, другой то, третий это, а меня почему-то обходят. И тут до меня дошло – меня назначат. И точно. В конце говорят: «Вам ехать, Константин Сергеевич!» Ну что, надо значит надо, дал согласие.

Как раз пять колхозов объединили в один и мне, по сути, мальчишке, доверили его поднимать. Взял этот воз на себя, и справился. Сам до сих пор удивляюсь, как у меня складно получилось. Правда, день и ночь работали, я какой-то неуемный был.

В первый же год дали колхозникам воду в каждый дом. Купил машину-генератор и дали электричество, построили баню. Скотный двор отремонтировали и механизировали. Народ сразу, конечно, воспрял. И если в первый год замучился выгонять людей на работу, то тут стало некуда девать рабочую силу. Пришлось расширять хозяйство.

И дошло до того, что через три года наш колхоз стал лучшим в районе. Четырежды колхоз участвовал во Всесоюзной выставке на ВДНХ, на которых занимали 3-е, дважды – 2-е, и один раз 1-е место. Представляете себе, какой подъем? В итоге восемнадцать человек наградили, а мне вручили орден «Трудового Красного Знамени».

Но я хотел учиться, у меня же всего семь классов за спиной, и поступил на заочное отделение в сельхозинститут. Надо много читать, заниматься, для этого время нужно. А где его взять, если все время работать надо? Поэтому я упросил 1-го секретаря Обкома отпустить меня на учебу. Обком прислал вызов в Рязанскую партшколу, но в райкоме его от меня спрятали. Пока выяснилось, только в ноябре попал на учебу.

Два года проучился там, да еще заочно учился на агронома-экономиста. Но учиться было невообразимо тяжело. Я когда получил диплом, принес его домой, положил на стол, и поверите ли, заплакал…

А после учебы работал в разных местах: начальником Рыбновской сельхозинспекции, председателем Рыбновского райисполкома, 2-м секретарем Рязановского райкома партии, начальником управления сельского хозяйства Рязановского района, а на пенсию вышел в 1986 году с должности заведующего отделом одного нашего Рязанского НИИ. Но с тех пор занимаюсь общественной работой в ветеранских организациях. До сих пор меня помнят, помогают, но состояние здоровья, признаюсь, хреновое. Если бы не семья, давно бы отдал душу, а так стараюсь не сдаваться.

И большая у вас семья?

Сын и две дочки, пятеро внуков, четыре правнука. Кстати, несколько дней назад мой правнук сделал свой первый прыжок с парашютом, чему я очень рад. Значит, не переведутся в нашей семье десантники.

Войну часто вспоминали?

Разве такое забудешь… Вспоминал, конечно. Но первые лет двадцать все хорошо помнил, а сейчас, конечно, многое уже забылось…