Я родился 25 декабря 1919 года в селе Лисиц Миньковецкого района Каменец-Подольской области (теперь это — Хмельницкая область), в семье крестьянина. Окончив четыре класса сельской школы, в 1935 году завербовался в Крым. Работал в табаксовхозе, расположенном в Бахчесарайском районе Симферопольской области. Оттуда осенью 1939 года меня призвали на службу в Военно-Морской Флот. Служить мне пришлось на форте О около Кронштадта. Стоит отметить, что этот форт был построен еще Петром Первым на насыпном острове. В 1940 году меня перевели служить на остров Лаавенсаари. В том же году нас переправили на полуостров Ханка, а уже оттуда — на остров Руссари, расположенный около Ханка. Там я нес службу артиллеристом-наводчиком на 130-мм батарее.
23 июня 1941 года, на второй день войны, мы вступили в бой с финнами. Мы заняли 12-й остров и оказались у них в тылу. Когда же был оставлен город Таллин, нас с островов у Ханка сняли и отправили на защиту города Ленинграда. Здесь была сформирована 4-я морская бригада, которая впоследствии сражалась у Невской Дубровки, а потом защищала знаменитую «Дорогу жизни» со стороны Кобоны. Собственно, отсюда меня отправили на учебу в школу младших командиров в деревню Ваганово. Затем перевели в школу в Кронштадт. После окончания школы я оказался в парашютном батальоне под командованием майора Степана Маслова. Это произошло в конце 1942 года. Надо сказать, все мы вступили в этот батальон добровольцами. Дальнейшая наша служба проходила таким образом, что зимой мы держали оборону на льду около города Кронштадта, а летом прыгали с парашютом в Вологодской области. Следующей зимой мы вновь вернулись в Кронштадт.
В феврале 1944 года нас перевезли в Лавенсаари и бросили десантом на Мерекюла. Григорий Семенкин, с которым мы познакомились уже только в бою под Мерекюла, в то время служил в другой роте нашего батальона и поэтому тогда я его лично не знал. Его ротой командовал старший лейтенант Кузьменко. И если Семенкин высаживался в первом эшелоне, то я — во втором. Надо сказать, первый эшелон высаживался без боя. Когда же высаживались мы, то немцы осветили нас прожекторами и стали по нам бить из пушек и пулеметов. Мы стали прыгать в воду. Матрос-катерник, стоя в воде, помогал нам спрыгивать с палубы. Воды оказалось нам по самую шею. Уже добравшись до берега, мы сняли с себя резиновые комбинезоны и стали двигаться вперед. Мы поднимались в гору как раз под тем местом, где сейчас стоит памятник участникам Мерекюльского десанта. На половине горы меня ранило в правую ягодицу. Перевязывать рану было совершенно некогда. На поляне лежали человек пять-шесть наших убитых. Ими оказались ребята из роты Кузьменко. Пройдя через поляну, мы углубились в лес. Справа от нас горели машины. Помню, тогда же прямо передо мной стал кричать немец. Я дал по нему очередь из автомата и он упал. Мы же продолжали идти двумя отделениями: это были мое отделение и отделение Васи Сорокина.
Затем послышался голос мальчика, который говорил примерно следующее: «Я — русский, нахожусь здесь с матерью». Тогда я ему сказал о том, чтобы он немедленно отсюда уходил, иначе его убьют. После того, как отделение Сорокина пошло вправо, этот мальчик пошел вместе с ним. Мы же пошли прямо и вышли на поляну, где нас осветил прожектор. Находившийся с нами лейтенант Любимов послал двух моих бойцов уничтожить прожектор. Сами мы вступили в бой. Здесь же был ранен в руку Любимов. Когда мы вышли из того самого боя, нас оставалось в живых всего пять человек. И хотя прожектор был уничтожен, те двое ребят, которых послали его разбить, обратно не вернулись. Все это происходило на рассвете. Связь не работала, да и наших что-то было не видно. Тогда у сваленной сосны мы заняли круговую оборону. Только здесь мокрым бинтом я смог сделать перевязку Любимову. В этом месте мы пробыли до вечера. Немцы ходили кругом, но нас так и не обнаружили.
Вечером вместе с бойцом Евецким я пошел в разведку. Потом мы нашли сарай с сеном. Тогда своего товарища я послал к Любимову, сказав ему, чтобы они шли к сараю. Но пока я отсутствовал, в это время к Любимову примкнули старшина 1-й статьи Барабошкин и старший матрос Григорий Семенкин. Таким образом, теперь нас стало семь человек. В сарае мы нашли мягкий стул, порвали его на портянки и провели ночь, закопавшись в сено. Утром прямо к нашему месту подъехала подвода с двумя немцами. Они забрали из сарая какие-то банки, закрыли дверь в него и уехали. Кругом стало тихо. Только вдали слышалась перестрелка. Весь день провели в сарае. Затем, разделив на всех банку консервов, пошли к линии фронта на юг. Ночью же перешли железную дорогу и подошли к поляне, по которой в это время фашисты вели огонь. Мы вошли в сарай, который располагался вправо, и провели там остаток ночи до второго дня. Затем вышли из него и стали двигаться лесом.
Через какое-то время я заметил целую группу людей в маскхалатах, оказавшихся немцами. Правда, в самом начале мы не знали, кто они есть. Пришлось принять бой, в котором погиб Барабошкин. Тогда мы отошли, взяли вправо и опять наскочили на немцев. Снова пришлось принимать бой, в котором был убит мой боец Филин. Когда мы стали отходить, нас теперь уже оставалось четыре человека. Пройдя мимо хутора, где находились немцы, мы дошли до кучки сена. Там я перезарядил свой автомат патронами Евецкого и пошел на юг. Когда фашисты стали нас обстреливать из автоматов, мы все упали. Какой-то немец бросил гранату. Тогда Семенкин и Любимов выскочили и побежали вперед. Таким образом, я остался один. Думая, что я уже убит, двое немцев смотрели на меня и через какое-то время поднялись во весь рост. Тогда я дал по ним очередь и они со стоном упали. Я встал на ноги и, идя к сараю, стал окликать Любимова. Но их почему-то не было. Я понял, что остался один. Едва я вышел на опушку леса, как меня по-русски окликнули: «Стой, кто идет?» Тогда я спросил: «Кто вы, русские или немцы?» Мне ответили: «Русские».
Так примерно 18-19 февраля 1944-го года я вышел к своим. Эти ребята, которые меня обнаружили, готовились идти в разведку, но у одного из них не оказалось автомата. Тогда я отдал этому разведчику свой автомат, сказав при этом: «Он меня не подвел, не подведет и тебя».
После этого меня повели в штаб батальона, а после полка и дивизии. На другой день вызвал к себе какой-то генерал. Я поехал на санях на правый берег реки Наровы через праву. Когда у генерала меня хорошенько накормили, я ему обо всем доложил. Он сказал, что до 11 часов дня 14-го февраля 1944-го года он имел связь с десантом, а потом она прекратилась. Я был отправлен в госпиталь в Ленинград, где пробыл до 26-го марта. Из госпиталя я написал письмо в Кронщтадт, где оставался служить наш товарищ по охране склада. Он сообщил об этом командиру нашей 260-й отдельной бригады морской пехоты, который прислал ко мне своего лейтенанта. От него я узнал все подробности про десант. Он сказал, что Любимов находится в морском госпитале в Ленинграде вместе с еще одним нашим моряком, которому ампутировали ногу. Этот же посыльный побывал и у Любимова. Он мне сказал, что за этот десант многих командиров разжаловали. Ведь из 500 с лишним человек до своих добрались только шесть. В выходной день я из госпиталя сбежал к Любимову. Он расцеловал меня и сказал, что об этом десанте написал статью в газету.
Из госпиталя я попал в 301-й стрелковый полк 48-й Ропшинской стрелковой дивизии имени М.И.Калинина. Дивизия в 1944-м году стояла на Нарвском плацдарме. В составе дивизии я участвовал в боях по освобождению Нарвы в июле 1944 года. Мы наступали со стороны Ауверского плацдарма. В лесу я нашел листовку, в которой говорилось о нашем десанте. В частности, там были такие слова: «Сдавайтесь в плен. Ваш комиссар и радистка уже сдались в плен». Фамилий их, правда, там не приводилось. После освобождения Нарвы я воевал наводчиком, в составе уже 98-й стрелковой дивизии освобождал Таллин, Ригу, принимал участие в ликвидации Курляндской группировки противника, где и закончил войну. Был награжден орденом Красной Звезды.
Из личного архива Ильи Вершинина
