Шишкин Василий Иванович

В. Ш. - Конечно многое, мы ветераны, могли бы рассказать, но, во-первых, прошло столько времени, а во-вторых, мы ведь были солдаты. А солдат спит, служба идет. Оно нам надо было тогда что-то узнавать, что-то запоминать? Мы не думали, что являемся свидетелями великих событий, и что у нас потом будут брать интервью журналисты. Я даже командиров своих не помню. Вот помню Кальмутского - взводного. Потом он ротным стал. Нас называл "гренадерами". Веселый был, шумный. Мы его любили. А так … Мы ведь со многими командирами стали общаться только на встречах однополчан. У нас появилась потребность во встречах с однополчанами только в 70-х годах. Так что не взыщите, если что не вспомню или знать не буду.

А. О. - Сколько вам было лет, когда началась война?

В. Ш. - Когда началась война, мне и моему брату близнецу Григорию, было 16 с половиной лет. Все годы военную службу в ВДВ мы с братом были вместе, поэтому не удивляйтесь, что я все время буду говорить мы.

Жили мы в селе Садки Дубовского района Сталинградской области. Мы стали работать на строительстве оборонительных сооружений. Рыли окопы, противотанковые рвы, строили ДЗОТы. Потом нас послали на курсы трактористов, и мы, окончив, стали работать в колхозе. Вместе с братом по очереди работал на одном тракторе типа "Универсал" 12 часов он, а потом двенадцать - я. Работа была жесткая. Нас даже не опустили попрощаться с отцом, когда он уходил на войну в 1942 году. Когда фронт подошел близко, был получен приказ эвакуироваться. Пришлось своим ходом перегонять за 180 километров трактора, комбайны и другую сельхозтехнику. Переправа через Волгу осуществлялась в районе с. Горной Пролейки Дубовского района. Причем, только после того, как мы перегнали колхозную технику, нам дозволили эвакуировать свое хозяйство и мать. Мы были старшие в семье. Так что на наши плечи легла ответственность за мать и малых братьев и сестер. Перевезли мать с четырьмя детьми в безопасный район за Волгу и потом опять работали в колхозе до призыва в армию.

У нас под Сталинградом, еще до того как нас эвакуировали, останавливались войска. Как правило, размещались в домах. И у нас останавливались офицеры. А часть была из Азии, наверное, потому, что много было нерусских. Узбеки и таджики. И вот офицеры между собой разговаривали, а мы слышали, что многие солдаты запаслись дома зельем. Наглотаются и слепнут на время. "Моя ничего не видит, давай отправляй в тыл". Их за это наказывали. Но они пошли другим путем. Становится один за дерево, руку вытягивает и в него стреляет его товарищ. Нескольких таких "самострелов" показательно расстреляли около нашей деревни.

А. О. - Расскажите о довоенной жизни.

В. Ш. - Жили, конечно, не богато, но и не голодали. Дом у нас был небольшой. Спать мы ложились на койку, а вместо подушки клали то, что носили. До войны мы были обыкновенными деревенскими пацанами. Правда из общей массы нас с братом выделяло отличная учеба и любовь к музыке, которую нам привил один старый еврей. В году 40-м или в 39-м поселили в нашем селе общину евреев. Их переселили с Западной Украины, если я не ошибаюсь. Грязнули страшные были, но многие умели играть на музыкальных инструментах. И вот общение с одной из еврейских семей, привило нам с братом любовь к музыке. Глава семейства хорошо играл на мандолине. С помощью этого еврея, мандолина и стала первым музыкальным инструментом, которым я овладел. Григорий на мандолине лучше меня играл, с выкрутасами. В общем, это надо слушать. Зато я научился еще и на гармошке играть. Строй - звучание у гармони делился на немецкий, русский и хромку. Вот у меня хромка и была. Хромка отличается тем, что при растягивании и сжатии звук один и тот же, у русской при сжатии - один звук, при раскрытии - другой, а у немецкой наоборот. Со временем я овладел пятью музыкальными инструментами.

До шестого класса мы учились на "отлично". Шестой класс с почетной грамотой закончили, а в седьмом уже за девчонками стали бегать, стали похуже результаты. Так как мы имели красивый почерк и писали без ошибок, нас вызвали в военкомат, и мы с братом писали повестки и разные документы на наш призыв. Всех забрали ребят, а нас задержали. И вот призвали нас двоих только 5 февраля 1943 года точно в день нашего 18-летия.

А. О. - В какую часть воздушно-десантных войск вы попали?

В. Ш. - Первые месяцы службы прошли на станциях Мокроус и Еруслан в Саратовской области во 2-м запасном парашютно-десантном полку.

Уже первый день нам показал, что такое армия. Выдали нам черную гимнастерку с петлицами, какие-то штаны ватные, телогрейку. Два ремня чтобы держать их. Раздавали нам кому - лопатку, кому - противогаз, кому - подсумок. Вот и носили все время с собой. Но не все сразу. Вот, к примеру, сегодня мне достался противогаз, а брату лопата, а завтра могло быть наоборот.

А все сержанты, которые нас тренировали, как на подбор были здоровенные хохлы. Они, конечно, из нас веревки вили. Они старались показать рвение, что бы самим не попасть на фронт. И вот эти хохлы нас построили в шеренгу. Команда - к бою, по-пластунски, вперед. А мы только надели все новое. Проползли метров 40, команда - отставить, на исходную, и все снова. Только дождик прошел, и мы все с ног до головы в грязи, а так хотелось побыть немного в чистой новенькой форме. Как я понял, эти переползания было самым любимым упражнением наших сержантов. За день мы проползали приличное расстояние. Дальше. Тренируемся ложиться по команде отбой. У нас были трех ярусные кровати. И вот за 40 секунд нужно раздеться, все аккуратно сложить и быть в кровати. Тренировались, пока все не уложились в норматив. Один раз меня подняли, так как я не уложил ровно противогаз. Сержант сказал, что на первый раз обойдемся замечанием. К слову это было единственное взыскание за десятилетия моей службы.

А. О. - Как вас кормили?

В. Ш. - Были мы всегда голодные. Питались по тыловой, третьей норме. Это самая "дохлая" норма питания - 600 грамм хлеба в день. Правда это был не хлеб, а черт знает что, что туда только не добавляли. Но помню хорошо, что муки, там было немного, зато попадалось то, чего в хлебе быть не должно. И баланда - вода, размешанная с мукой или крупой "подкрашенная". Приходим в столовую, жрать хочется страшно. Съел ту порцию, и только аппетит раздразнил. Готов есть, а нечего. У нас железная дорога проходила рядом с частью и вот утром к ней бегали на зарядку, а вечером на вечернюю поверку ходили с песней, так у многих сил не было, ни бегать, ни ходить. Вот так кормили.

А сержанты те жировали. Они получали паек воздушно-десантный, как я это понял. Когда нас привезли, на мне были хорошие офицерские галифе. Это мне подарили офицеры, что у нас останавливались, когда на фронт двигали. И вот сержант их увидел и захотел получить. После недолгих уговоров я согласился отдать их сержанту. За штаны я получил полбуханки белого хлеба. А белый хлеб входил только в летный и воздушно-десантный паек, и если я не ошибаюсь в госпитальную норму питания. Мы с братом с таким удовольствием съели этот хлеб, и после нормальной еды не видели до тех пор, пока не попали в 5-ю Гв. ВДБр.

А. О. - В чем заключалась парашютная подготовка в запасном полку?

В. Ш. - На спортивной площадке были тумбы установлены, вот мы с них и прыгали в песок - учились правильно держать ноги и руки при приземлении. Самая низкая - метр, самая высокая - три. Приготовились - пошел. Прыгали, аж в мозгах все переворачивалось. Вот и вся десантная подготовка. Зато часто были марши. Несколько десятков километров, причем, с преодолением водной преграды, и все с полной выкладкой. И вот приходим к финишу, а нас встречают с музыкой. А кого встречают? От батальона пришло человек 20, а остальные все растянулись. У кого обмотки плохо намотаны, кто промежность растер, кто упал и не в силах идти.

"Только ляжешь - Пидымайсь! Только станешь - Пидравняйсь!" - была у нас присказка. Хохлы нас гоняли будь здоров.

А. О. - Бытовые удобства, какие были в полку?

В. Ш.- Баня была, но одно название. Посещали ее раз в десять дней. Заводили нас в помещение и выдавали по котелку кипятка. А чтобы эту воду вскипятить, мы приносили на себе бурьян для растопки печи. Вот и этим котелком мы и мылись. Хочешь голову мой, хочешь зад, а хочешь все мой, если конечно сможешь. Вот такая у нас жизнь была в учебной части. Жизнь по третьей норме.

Когда в мае месяце приехали в Киржач, в 5-ю Гв. ВДБр, тут уже другая норма была. Давали компот, на завтрак кусочек масла сливочного, сахарку прилично. То есть, мы готовились уже не просто к службе, а к бою. Тут конечно, мы облегченно вздохнули по поводу питания, зато гоняли нас еще больше.

А. О. - Как вас готовили к боевым действиям в 5-й бригаде?

В. Ш. - Марши чуть ли не каждую неделю были. Ночью, днем, по-разному, километров 50 - 60. Штурмовая полоса - это вообще, как "отче наш". Оружие изучали, конечно - собирали и разбирали, доводили действия до автоматизма. Тактическая подготовка, в атаку ходили, и так далее. Изучали парашюты, укладывали их. Мы были отличными укладчиками парашютов и нам доверяли укладку своих парашютов офицеры штаба батальона и роты.

А. О. - Стреляли много?

В. Ш. - Нет. Стреляли мало. Экономили на нас. Много уделяли времени парашютно-десантной подготовке. Она, конечно, была на высоком уровне.

А. О. - Расскажите о вашем первом прыжке с парашютом?

В. Ш. - Должны были прыгать с высоты 400 метров. С меньшей мы не прыгали. Говорили, что это связано с устройством наших парашютов. Но что-то случилось и гондола не набрала нужную высоту . Нас опустили и назначили прыжки на следующий день. Вот помню, стоишь, ждешь, когда твоя очередь, и сразу в туалет хочется. Многие просились в кусты от переживаний.

На следующий день поднимают нас на 400 метров. Григорий мне: "Ты, говорят, братишка первый родился вот первый и прыгай!". Открывает дверцу аэронавт, становлюсь на площадку. Глянул вниз - ё-моё. Страшно сил нет. "Приготовиться!" - "Есть, приготовиться!". Я колени поджал, руки на груди и чувствую, что страх сильнее. Я аэронавту, которого все вышибалой называли: - "Помогите, пожалуйста!". Он, вижу краем глаза, руку протягивает ко мне, а я сам оттолкнулся и провалился вниз. Посмотрел сразу после рывка вверх, как учили. Купол раскрылся, и я сразу песню запел. Опускаюсь, а сам усаживаюсь поудобнее в подвесной. Деловито лямки тяну, что бы ветер в спину дул. Чувствую себя как уже опытный парашютист. Нам инструктор рекомендовал при приземлении падать на землю, а не пытаться устоять. Упал и сразу за нижние стропы подтягиваешь к себе купол, что бы погасить. Но я устоял на ногах, а купол гасить не пришлось, потому что погода в тот день была безветренная. Снял парашют и доложил: "Рядовой Шишкин совершил первый прыжок с парашютом". Тут меня поздравили, вручили значок парашютиста и деньги. Не то семь рублей, не то червонец, точно уже не помню.

А. О. - А брат нормально прыгнул?

В. Ш. - Да куда он денется. Правда, потом я уже узнал, что первому прыгать лучше. Гондола после прыжка первого начинает раскачиваться, что прибавляет страху следующим. Тут от высоты страшно, а еще пол ходуном под тобой ходит. Я совершил за время службы 51 прыжок и ни одного ЧП. А вот у брата было два неприятных момента. Один раз мы зимой прыгали и парашют подмерз. Так получилось, что парашюты уложили, а прыгнуть в этот день не успели, вот основной и не раскрылся. Он запасной открыл, и его надо было в сторону выбросить, а он растерялся, и запасной у него между ног прошел и запутался. Вот он и летел вниз: один не раскрылся полностью, так как смерзся, другой в ногах запутался. И вот он только у самой земли расправил запасной парашют, но все равно его о землю шибануло крепко. Он о каркас чехла запасного парашюта разбил лицо. А второй раз у него купол раскрылся, но лопнул. И он полетел вниз. Я первым прыгнул и смотрю, братуха мимо меня вниз пролетел. Я ему, видя такое дело, ору: "Ни хрена не случится!" и он раскрыл нормально запаску и удачно приземлился.

А. О. - Много разбилось парашютистов во время учебы?

В. Ш. - Был у нас случай, когда во время прыжков сразу 12 человек погибло. А что получилось. Когда укладываешь парашют, то вот купол заканчивается стропами, которые укладываются в ячейки - соты, но что бы было нормально укладывать в том месте, где купол соединяется со стропами, делается привязка резиночкой. Вот эту резинку снять и забыли. Начальника ПДС (парашютно-десантной службы) перевели в другую бригаду. Вот и все наказание.

А. О. - Была ли норма по количеству прыжков, которые десантник должен совершить за год?

В. Ш. - Да была. Если мне не изменяет память, десантник в год должен совершить не менее восьми прыжков в различное время суток и погодных условий. Но это не всегда получалось. К примеру, в десант за Днепр я уходил с четырьмя прыжками. Пятый был боевой. То есть, за четыре месяца - четыре прыжка. А вот за 10 лет службы в ВДВ я всего совершил 51 прыжок, а брат 53.

А. О. - Вашим боевым крещением стал Днепровский десант. С чего он для вас начался?

В. Ш. - Десант за Днепр начался для всех с тревоги. Нас подняли, мы собрались и двинулись на станцию. Естественно, мы не знали, куда и зачем идем. Понимали что на фронт. Нас погрузили в телячьи вагоны и вперед. Вот поезд тронулся, и мы смотрели, как мимо нас проплывает перрон. Многие из нас понимали, что назад не вернутся и что эта часть нашей жизни остается в прошлом, а те, кто не понимал, то чувствовал, что мы уезжаем на встречу своей судьбе, и какова она будет для каждого из нас неизвестно. В общем, тоскливо было на душе у всех. Шли мы на верную смерть и если и не знали, то уж точно чувствовали это. Мы смотрели по сторонам, когда поезд нес нас к аэродромам в исходный район. Лошади убитые, с раздутыми животами лежат. Руины. Сожженные деревни. Трупы людей. И не договариваясь, как-то само собой, словно в едином порыве, мы выхватили оружие и стали стрелять в воздух, словно отдавая салют нашей загубленной юности. И затянули песню: "Прощай, любимый город".

Я с братом был в 1-м взводе, 1-й роты, 1-го батальона 5-й бригады. Мы летели в одном самолете с майором Базылевым, он был замкомандира батальона. Брат был его связным, а я связным его адьютанта. И больше мы его не встретили. Летело нас 22 человека и один десантный мешок с грузом. С сухарями, салом, конфетами и разной едой и патронами. Забегая вперед, скажу что из 22-х нас собралось только восемь, а Базылев так до сих пор по-моему и числится пропавшим без вести.

Вот когда мы прибыли на аэродром, уже пред выброской нам сказали, что немцев в этом районе, куда мы будем десантироваться, нет. А в итоге мы прыгали на немцев. Подлетаем к Днепру, а земля вся горит. Нам сказали, что прыгать будем с высоты 400 метров, а самолет как пошел вверх. И все равно, взрывы от зенитных снарядов вокруг нас были. Ну, приготовится, пошел. Бросили нас. Высота такая, что ощущение будто висим в воздухе и не опускаемся. Все как будто зависли. Я стал стропы тянуть - скользить. Скорость падения увеличилась и вдруг горизонт и земля. Я отпустил стропы и оказался в глубоком овраге. Как ноги не переломал, не знаю. И то, что с братом встретился, чудом считаю. Нас должно было сильно разбросать. Высота, скорость самолета и ветер.

А. О. - Один из участников десанта мне рассказал, что когда он был в госпитале, один из раненых узнав, что он десантник сказал, что вам только за то, что вы согласились прыгнуть с парашютом в тыл врага нужно давать медаль "За Отвагу" всем без исключения. Насколько верно такое утверждение, на ваш взгляд?

В. Ш. - Абсолютно верно. Все, кто шел в тыл, уже совершали подвиг. Мы не особо думали, что вернемся живыми. Вот вам такой пример. У нас каждый укладывает парашют сам и на бирке, которую прикрепляли к чехлу указывали свои данные: какой взвод, рота, батальон, фамилия, имя, отчество. А когда перед прыжком начали выдавать парашюты, то оказалось - чужие. И кто и как их укладывал я не знаю, но принимали как должное, брали и прыгали. Это вот не подвиг разве? Я считаю, что подвиг. Чужой парашют - это кот в мешке. И по правилам, ты должен прыгать только со своим, но никто не роптал. Надо прыгать и все. Получив задачу, мы шли ее выполнять, невзирая ни на что. Офицерам был положен запасной парашют, а нам только основной.

А. О. - Давайте вернемся в ту ночь, когда вы опустились в овраг за Днепром.

В. Ш. - Приземлился я в овраг. Отстегнул подвесную систему, как учили, порезал стропы и купол, что бы парашют нельзя было использовать, замаскировал его и осмотрелся. На некотором расстоянии белел еще один парашют, и я направился к нему. У нас был пароль - 13. К примеру, я говорю восемь, а мне должны ответить пять. Что бы в сумме получилось 13. Вот я подхожу и слышу: "Стой! Кто идет? 10!" Голос брата я сразу узнал: "Какой десять, это я Васька!". Обнялись и расцеловались, чего не случалось за всю нашу восемнадцатилетнюю жизнь. Пошли искать своих, и, практически, сразу наткнулись на немцев. Завязалась перестрелка. И вдруг - Ура! К нам на помощь несутся наши ребята. Немцы не ожидали такого наскока, удирали по дну оврага, а наши начали гнать их по верху. Мы к ним присоединились и стали преследовать бегущих немцев. С братом оторвались метров на 50 и спустились в овраг. Тут я увидел лежащего немца. Уже хотели пройти мимо, как я обратил внимание, что он живой. Затаился гад, и видимо, хотел нас пропустить вперед и ударить в спину. Ах ты… И давай его колотить прикладом ППШ. Азарт такой меня захлестнул, такая ярость. Остановился только тогда, когда шейка приклада моего ППШ треснула. Смотрю, а от его головы ничего не осталось. Только посреди кровавой каши ухо нетронутое белеет. Автомат я тут же бросил. Винтовку у него забрал. Обыскал и взял патроны. Потом винтовку трофейную я сменил на СВТ и очень жалел. В тех условиях, в которых мы оказались, лучше воевать с немецкой винтовкой, чем с СВТ. СВТ чем хреновая - чуть-чуть попал туда песочек и все. Она любит, что бы за ней ухаживали. А у нас, ни ветоши, нет ни смазки. Да и сами помыться не могли, не то что бы оружие держать в чистоте. Потом, как только представилась возможность, я ее поменял на ППШ. День провели, двигаясь по огромному оврагу. Собралось нас восемь человек, ни одного офицера, все бойцы. Под вечер приняли еще один бой. Тогда Григория и ранили. Когда начался бой, мы с братом были на границе оврага, но потом я сменил позицию. Нужно было рассредоточиться, чтобы поддерживать друг друга огнем. Я спустился несколько ниже.

Брат наверху, а я внизу на склоне. Немцы его окружили. Он из гранаты вытащил чеку и держал. Я хоть и внизу, но мне все видно. Он значит, в немцев гранату швырнул, и в этот момент кубарем ко мне скатился. И вот, когда он катился по склону, его и ранило в плечо насквозь. А тот немец, что в брата стрелял, высунулся в момент выстрела и я его застрелил. Он упал на то место, где Григорий Иванович до этого занимал позицию. Он ко мне скатился, а немец на его место. Только Гриша был ранен, а немец мертвый. Постреляли немного, немцы отошли. Вот сидим, я брату руку бинтую и слышим, что по оврагу бегут еще наши десантники. В расстегнутых гимнастерках. У нас ведь помимо плащ-палатки были еще и шинели, но мы их к чертям побросали, оставили только вещмешки. Нам ведь говорили, что дня на три летим. К чему лишнюю тяжесть тягать. Подбежали к нам, мы расцеловались и перешли на другую строну оврага и вечером наблюдали как немцы стали своих убитых собирать. Хочу сказать, что немцы ни одного своего раненного или убитого не оставляли. У нас этого не было. Мы порой оставляли раненых на произвол судьбы. И дело не в бесчувственности или в том, что на людей нам плевать было. Просто куда их? Некуда. И помочь мы ничем не можем. Особенно раненые в ноги и живот, которые не могли сами передвигаться. У меня был один медпакет и я его сразу на брата использовал. Я был ему медбратом. Рану эту перематывал все время одним и тем же грязным бинтом. Он две недели его таскал - грязный, пропитанный кровью бинт.

А. О. - Известно, что в первые дни десанта многие группы были изолированы друг от друга и действовали самостоятельно. Расскажите вашу одиссею до момента встречи с бригадой, которую возглавил командир вашей бригады Сидорчук.

В. Ш. - Группа наша ушла из оврага с темнотой. Стали искать где основные силы десанта. Набрели на село. Село было освещено, слышно было гул работающих двигателей, немецкие голоса, лай собак. Мы посовещались и решили не лезть на рожон, а обойти село. Это было бы безумие идти на сильный гарнизон такой малочисленной группой. Мы обошли это селение и продолжили путь с надеждой выйти к основным силам бригады.

Мы бродили около двух недель. Нас после боя стало человек 15. Я никогда и никому про это не рассказывал, но сейчас скажу. Сначала у нас был командир - лейтенант незнакомый. Но вскоре поняв безысходность ситуации, в которой мы оказались, он застрелился на наших глазах. Мы настолько были потрясены, что ушли, даже не забрав его документы и карту с компасом. А может и не было у него ни карты, ни компаса. Черт его сейчас уже знает. Часов у нас не было. Компаса и карты тоже. Так что где мы бродили и сколько, не могу сказать. Мы в такое положение попали. Везде был враг. Ни тыла, ни флангов прикрытых у нас не было. Кого там только не было власовцы, полицаи, немцы. За любым кустом могла подстерегать смерть.

Мы блуждали, не зная, куда нам идти, на кого выйти. В деревни заходить боялись. Жажда мучила страшная. Пили из лужиц. Оставила лошадь след от копыт, а в этом углублении водичка скопилась вот и пили. Однажды подошли к дряхлому дому и рядом баня, от которой шел сток в канаву - пили эту непонятную муть. Прятались в скошенной траве. Больше всего попадалась рожь. Стерня была высокая, и мы забирались под нее и там весь день лежали. Трудности с питанием переносили, используя подножный корм - яблоки, шиповник, колоски ржи, проса. Днем прятались в оврагах, выставляя дозорных, под стерней скошенной ржи, проса. Когда брат попал в госпиталь, то там из раны извлекли целую горсть просяных зерен. Только тогда рана начала заживать. Наблюдали, как немцы на машинах проезжали по дороге. Одного десантника, помню, жутко душил кашель. Мы готовы были его убить. А рядом проходит шоссе, по которому было сильное движение. В чистом поле, если нас обнаружат, то это сразу бой и смерть. Было и такое. Вот небольшой лесок и через него дорога. Вот немцы едут и сразу начинают по лесу стрелять. Они страшно боялись леса и страшно боялись ночи. А мы наоборот. День пересидим, ночь смело идем. Идем, бредем, а куда неизвестно. И вот как-то в одну из ночей пересекаем поле, а там копешки небольшие, там нас и встретили партизаны уже под утро. А партизаны имели задание от командования, собирать десантников. Вот мы с ними и встретились. Мы очень обрадовались и пошли туда, куда они нас повели. И вот когда мы шли к партизанам, то услышали звук мотоцикла. Мотоциклист на большой скорости пронесся мимо нас. Мы даже толком не среагировали. Начали стрелять уже в след и услышали, как он заорал, и стрекот двигателя заглох. Несомненно, задели его, не то убили, не то ранили. Проверять не стали. Мы побыстрей с того места решили ноги уносить. Так мы попали в Таганчанский лес. А партизаны молодцы. Они очень большую помощь нам оказывали в тылу врага.

А. О. - В группе был старший? Кто принимал решения?

В. Ш. - Нет. Старшего у нас не было. Как действовать мы решали на совете, сообща. Сразу договорились, что друг от друга не отставать, никого не бросать, выручать и искать наших десантников.

А. О. - В Таганчанском лесу в каком батальоне вы были? Ведь в тылу врага все заново формировалось.

В. Ш. - Да какое там формирование. Там вообще все непонятно было. Бардак полнейший. Нам казалось, что нами вообще никто не командует. Все как-то стихийно было. Но потом уже, через месяц, кое на что стала походить наша воинская часть. А тут как раз и бой с немцами случился большой, после которого мы переместились в Черкасские леса.

А. О. - О том бое мне приходилось много слышать, но чем занимались вы после прибытия в лагерь. Не сидели же, сложа руки?

В. Ш. - Конечно нет. Была боевая работа. В основном, диверсионные вылазки. Мы донимали немцев и предателей. Кстати, ни власовцев, ни полицаев местных, мы вообще не щадили. Помню, захватили в тылу обоз. В обозе оказался украинец предатель. Его за шкирку вытащили. Заставили вырыть яму. Вырыл. Пуля в затылок. Он упал в яму, его закопали и следа не оставили. Вот таким образом расправлялись мы с полицаями и предателями. Без пощады и сантиментов.

Как-то совершили налет на деревню, немцы нас боялись. Старались сразу убегать. Мы подошли к хате. Я из своей СВТ выстрелил в окно, где свет горел. Свет погас. Потом мы зашли в терраску. Все стоит на столе. Чашки с чаем дымятся, а немцев как ветром сдуло. Уже когда выходили, посмотрел на стекло. А там такая крохотная круглая дырочка от пули из СВТ и стекло целое. Это меня удивило.

Мы донимали немцев, а нас больше всех донимали вши. Когда мы были в Таганчанском лесу, я пальцем расковырял ямку в земле и стал вшей выбирать с себя и их в ту ямку складывать. Насчитал сотню штук вшей, вшат и гнид. Особенно гниды доставали. "Гады Гниды Голову Грызут" - была присказка. Потом плюнул, снял рубашку, вывернул и над костром подержал. Такой треск пошел ужас просто, как будто дрова в костре сухие затрещали. Но это не спасало. Они дня через два снова появлялись. У меня до сих пор на теле от вшей осталась отметина. Я так ногу расчесал, что остался шрам. Они нас грызли нещадно, и все тело чесалось ужас как.

А. О. - Установив нахождение отряда десантников и партизан, немцы решили провести операцию по их уничтожению. Было это 24 октября. Расскажите подробно о том бое.

В. Ш. - Ну обо всем я рассказать не могу. Я ведь солдатом был и видел только то, что видел перед собой. Бой тот шел часов шесть. На разных участках обороны по-разному. Вот что было у меня. Мы занимали оборону на высоте. Два кольца - основные позиции и запасные. Первый ряд на середине спуска, а второй запасной уже на самом верху сопки практически на границе нашего лагеря. Немцы пустили вперед власовцев. Те были пьяные. Мы это видели, так как они шли качаясь. И орали на русском. Мы и начали стрелять. Крепкого огня дали. Потери у них были большие. Они лезли вперед как заведенные. Разрывными пулями стреляли. Так они все время разрывались над нашими головами. Подобраться смогли на критическое расстояние. И мы били друг друга практически в упор. Но они скатились. Мы их до верха не допустили, но лейтенант наш такой боевой, энергичный, крепкий погиб. Он как-то вылез, и его пуля прошила насквозь. Вошла с одной стороны под руку и с другой вышла. Он замертво упал. У него посыльный ординарец был боец, которого, по-моему, звали Саша. Шустрый такой. Он постоянно бегал, докладывал ситуацию командованию. Юркий, как змейка. Казалось, ничего не боялся ни пули, ни осколков, ни самого черта. Он сильно переживал гибель того лейтенанта. Когда его хоронил, он снял с него ремень и оставил себе на память. Сколько солдат нас там погибло, я не знаю. Я же рядовой, откуда мне знать. Это командиры учет вели. Брат тоже участвовал в бою. У нас все раненые находились в строю только тяжелые, кто держать оружие не мог, те не воевали.

А. О. - После того боя командование бригады решило уйти в Черкасский лес. Бригаду вывели из окружения партизаны. Этот переход по воспоминаниям участников был очень тяжелым. Как он прошел для вас?

В. Ш. - Когда уходили из Таганчанского леса в Черкасский, то раненных, у кого конечности были оторваны или ранения были тяжелые настолько, что невозможно было нести, оставили. И как сейчас помню, кто-то из офицеров пообещал, что мы за вами придем. И ни хрена. Никто за ними не пришел. Вот такая она война в тылу врага. Мы ушли, а утром немцы, думая, что десантники на сопке, накрыли ее огнем артиллерии и минометов...

Тех, кого можно было нести мы, конечно, тащили с собой. Организовывались команды по четыре человека. Тяжело было, аж глаза на лоб лезли, оружие постоянно наготове. Напряжение сильное, конечно. Все понимали, что не сейчас, так через полминуты могут немцы оказаться рядом, и мы будем в бою. А вот когда шли, то ротный Телков с группой шел впереди, напоролись на немцев и какова их судьба, я не знаю. Помню, тащили мы с братом старшего сержанта, героически отличившегося в бою, раненого в ноги. Во время привала он пытался застрелиться, но мы не дали. Я его потом встретил в Киржаче. Он со слезами на глазах благодарил, что не бросили, вытащили и спасли. Тяжелый это был переход.

А. О. - Бригада прибыла в Черкасский лес. Чем вы занимались там?

В. Ш. - В Черкасском лесу нас с братом в качестве награды за прошлые заслуги отравили во хозвзвод на пару недель. Взвод этот занимался обеспечением десантников продуктами. Но это вовсе не значит, что там был курорт, и не было опасно. Опасность в тылу врага везде. Короче говоря, стали мы с братом снабженцами. У нас были подводы, на которых мы ездили добывать продукты в села, которые вокруг леса находятся. А у них так было. Сразу за деревней начинаются колхозные поля. Немцы ведь колхозы не ликвидировали, и нам это было на руку. Вот с полей колхозники картошку выкопали, а куда ее деть. Ее ведь много и надо, что бы не померзла зимой. Значит, крестьяне роют яму, устилают дно соломой и насыпают слой картофеля. Потом опять солома, потом картофель. Вот так слоями ее укладывают и укрывают соломой. А сверху еще и глиной замазывают. К таким колхозным запасам мы и ездили по ночам. Телеги скрипят, а звук хорошо ночью разносится. Идем слева от телег человек и справа. Впереди дозорных пара и сзади. Сил немного. Любая группа немцев из десяти человек расстреляет нас легко. Но идем, грузим эту картошку и везем в отряд. Так что страху мы из-за этого демаскирующего скрипа натерпелись, не дай бог. Страху и злости. Идешь, в ночи колеса скрипят, а со стороны села или хутора песня слышится и смех девичий. А украинские песни мелодичные, красивые. У нас аж мурашки по телу. Вот бляха, мы тут воюем, вас освобождаем, лишения страшные терпим, погибаем, а вы, девки, с немцами гуляете. А то, что с немцами мы не сомневались. В селах наших не было. Вот нам тогда обидно было, до слез обидно.

Кроме картошки привозили кур, свиней, гусей, кроликов, овец и т.д., отданных самими жителями. Еще выкладывали костры для приемки груза, который нам доставляли самолетами. Это тоже входило в обязанности нашего хозвзвода. Прилетали ПО-2. Сделает такой самолетик круг, сбросит нам мешок и кричит летчик: "Привет с большой земли". И улетает. И вот как-то раз что получилось. Я был назначен ответственным за прием груза. И вот один ПДМ (парашютный десантный мешок) порвался, и бойцы вмиг расхватали рассыпавшиеся черные сухари. Мешок таял буквально на глазах. Я ничего не мог сделать. Не буду же я стрелять по своим за кусок хлеба. Этот инцидент стал достоянием командования. Вызвали, сделали крепкую накачку, но учитывая былые боевые заслуги, отпустили с миром, отделавшись внушением. Помню самолет, не просто сбросил груз, а приземлился. Мы погрузили одного старшего лейтенанта с тяжелым ранением в шею, и он взлетел.

А. О. - А чем еще приходилось вам заниматься?

В. Ш. - Мы еще ходили по селам и агитировали население, что бы переходили к нам. Вот был такой случай. Мы зашли в одну хату. Жители видимо прознали, что пожаловали десантники, и в хате набилось много людей. Начинают задавать вопросы: "Много вас? У вас есть танки?"

Я отвечаю: "Нас много и танки у нас есть и пушки. И ни сегодня - завтра вы будете освобождены. Мы вас готовы принять к себе только одно условие, если у вас есть оружие. Так что приходите к нам в лес. Мы вас ждем. Пора делать выбор". А сами уже к двери быстрее. Сейчас возьмут, да и выдадут полицаям. А один раз в одну из хат, где это происходило, вошли два здоровых полицая, но нас не тронули, понимая, что ситуация меняется. Постояли, послушали и ушли. Хотя, конечно, многие приходили к нам с оружием после такой агитации, и может и полицаи бывшие.

А. О. - Десантники были подчинены в ноябре 1943 года 52-й армии и помогли ей захватить плацдарм в районе села Свидовок и расширить его. Как это происходило?

В. Ш. - Мне с братом пришлось принимать участие в боях за Свидовок и Дубиевку. Причем, когда были бои за Свидовок, нам с братом пришлось разделиться. Не помню, куда он делся. Бои за села эти были крепкими. И населенные пункты не раз переходили из рук в руки.

Хочу отметить, что мы не просто помогли нашим частям захватить плацдарм. Много там было деревень, за которые десантники сражались. Только мы простые рядовые знали лишь про свой участок и рассказать можем о том, что было вокруг нас. Мы атаковали села на берегу Днепра. Немцы повернули свое оружие против нас, и мы с ними воевали, а под шумок наши линейные части переправились на правый берег Днепра пока немцы и мы долбили друг дружку. Было это в Свидовке, там еще были села: Лозовок и Сокирно. И вот пока мы в этих селах с ними воевали, наши части навели понтонный мост, и переправили за один день чуть ли не дивизию.

Те бои в памяти фрагментами всплывают. Цепочку не удается выстроить. Только эпизоды разрозненные, несвязанные между собой. Помню такое, когда бой шел в Свидовке. Из пушки выстрелили немцы, и весь расчет пулемета был ранен. Но мы даже не остановились. Надо идти дальше. Только вперед на сближение с противником. Бой за Свидовок был такой скоростной что ли, резкий. О помощи раненым не думали. Раненные о себе сами позаботятся. Установка только на бой. На уничтожение врага. Ночью, помню, прочесывали какой-то квартал, выискивали немцев. У меня была граната противотанковая, тяжеленная. Я устал ее носить. Как раз мы были около школы, вставил запал и в окошко швырнул. Страшный взрыв. Были ли там немцы или нет, не знаю, да и не важно для меня было, главное, что я отделался от этой тяжести. А других гранат у меня не было. Только вот эта противотанковая.

В Дубиевке захватили караульное помещение. Немцев, что живьем взяли тут же и расстреляли. Некогда нам с пленными было возиться. Дубиевка несколько раз переходила из рук в руки. Сильно нам там досаждал немецкий бронепоезд. Он, то подойдет, то отойдет и ничего с ним мы сделать не могли. Нас выбивали, мы опять лезли. Немцы на нас, а мы на них. Очень ожесточенные бои были там. Немцы, помню, шли цепью уверено, так как на параде. Мы отобьем атаку и контратакуем. Запомнились мне солдаты той дивизии, что переправилась и заняла плацдарм. Все у них так лихо получалось. Выглядели они браво. В форме все, в общем, армия. И мы, шантрапа лесная. К слову из-за нашего вида чуть не получился конфуз.

Когда плацдарм хорошо расширили, нас отпустили, и мы пошли через Свидовок на левый берег Днепра. Вид, конечно, у нас после трех месяцев войны в тылу врага был еще тот. У меня на голове была фуражка без козырька, как панамка, сверху местами прожженная. Телогрейка с вырванными кусками ватина, внизу немецкие штаны и немецкие сапоги с широким голенищем и оружие. Не менее колоритно выглядели и другие десантники. Оружие разных систем, наша форма вперемежку с немецкой, и частями гражданской одежды. Вот такой отряд переходит понтонный мост для следования в Золотоношу. И вот приближаемся мы к мосту, который охраняла наша воинская часть. Саперы. Пьяные. И вот они подумали, что мы не то власовцы, не то пленные, не то еще какая шарашкина контора. И что-то там начали нехорошее издалека нам кричать. Но потом, увидев оружие попритихли, а мы пошли дальше. Пришли в Золотоношу. И здесь, чудо, мы пошли в баню, в бане кипяток крутой, а мы не чувствуем. Телу так хорошо. Нас переодели. Новое белье, форма. Ух, как это было хорошо. Такое впечатление, будто крылья у нас выросли. Вот до какого состояния мы были доведены.

А. О. - Какой момент пребывания в немецком тылу был для вас самым тяжелым?

В. Ш. - Это конечно, бой в Таганчанском лесу, 24 октября. Это бесспорно. Было это самое тяжелое испытание, что мне пришлось пройти за все время боевых действий в немецком тылу.

А. О. - Вы были награждены за действия в тылу врага?

В. Ш. - Нас командиры представили с братом к орденам "Славы", но почему-то мы их не получили. А награди нас медалью "За Отвагу". По наградам вообще отдельная история. У нас, среди солдат, слух ходил что комбриг Сидорчук должен был получить Звезду Героя, но не получил, потому, что когда мы помогли пехоте расширить плацдарм и уже должны были уходить за Днепр, он решил своими силами взять Черкассы. Одним батальоном. Причем это сделать было не по силам и полнокровному батальону. А наш десантный после всех боев в тылу насчитывал человек сто пятьдесят. Сто пятьдесят человек, которые находились на пределе своих сил. Немцы против этой горстки десантников боевых, отчаянных, добившихся многого своей работой боевой, кинули 19 танков и пехоту. Крепко досталось парням. Они там кое-как окопаться успели, вот их в этих окопах и немецкие танкисты и закопали, а кого и в плен взяли. Далеко не все вернулись. И вот после того боя ему Героя не дали. Вот такой слух ходил. А наградили его орденом английской королевы и нашим орденом, но героя он не получил.

Когда мы стояли в Марьиной Горке, наша бригада вошла в состав корпуса. Его вызвали на совещание в штаб корпуса. Он поехал и по дороге разбился. Но не насмерть. Его перевези в Москву, где он, спустя несколько дней умер в госпитале.

А. О. - За пребывание в тылу врага полагался отпуск. Вам его дали?

В. Ш. - Мне нет. За войну я не имел отпуска, а вот брату после того, как мы вернулись в Киржач, отпуск дали по ранению. Десять суток, не считая дороги. Мне было конечно обидно. Первый свой отпуск я получил, когда кончилась война. Нам с братом, как отличникам боевой и политической подготовки, дали отпуск. Отец к тому времени уже вернулся домой. Мать, конечно, все время плакала от радости. Все говорила, что счастье ей досталось огромное, потому что у нее три мужика в семье и все вернулись живыми и здоровыми. А тогда редко какая женщина могла этим похвастаться.

А. О. - Бригада не вся десантировалась. Когда вы вернулись из тыла, не было у вас чувства превосходства перед теми, кто остался на большой земле, что вы вот повоевали, а они нет?

В. Ш. - Да нет, такого не было. Они ведь не виноваты, что нас успели кинуть, а их нет. Вот конечно помню, меня одно сильно удивило. Один десантник отказался прыгнуть. Отказ от боевого десантирования, это преступление. А его вернули на аэродром. Так вот по всему его должны были расстрелять. Но я его увидел в бригаде живым и здоровым. Вот так.

А. О. - Из Киржача 5-я бригада была переведена в Белоруссию в Марьину Горку где и находилась до конца войны. Расскажите, чем запомнился этот период службы?

В. Ш. - Прежде всего тем, что там мы встретились с отцом. Отец ведь тоже служил и шансы на встречу были невелики. А тут его часть проезжала мимо, и ему разрешили навестить сыновей. Отец служил в саперном батальоне, восстанавливал мосты, разрушенные немцами. Вот освободили город, и строительный батальон сразу туда на восстановление. Он работал начальником копра - это машина, которая устанавливает сваи в воде. Узнав, что к нам приехал отец, нас троих комбриг пригласил к себе и сказал, что если мы хотим, то он заберет отца к нам в бригаду. Мол, будете служить в одной части, но отец отказался. Сказал, что вы организация мобильная, вас в любой момент могут послать к черту на рога, а я выше телеги от земли не поднимался. Вот так. На обратном пути он снова заезжал к нам.

А. О. - Где вы были в день победы?

В. Ш. - В Марьиной горке. Мы конечно пилотки свои стали кидали ввысь. Обнимались, целовались. Рядом рынок был. Этот рынок был весь в нашем распоряжении. Торговки все нам так отдавали. Мы плясали, кувыркались, в общем, дурачились, как могли. Вот сколь сильное эмоционально потрясение было. У нас были склады, которые, естественно, находились под охраной. Так вот часовые начали палить в воздух, невзирая на то, что они на посту стоят. И все это дело было прощено им. В этот же день нам с братом объявили, что подписан приказ о том, что нас посылают в город Звенигород в 7-й учебный воздушно-десантный полк, учится на младших командиров по специальности связист.

А. О. - На базе этого полка собирался сводный полк ВДВ для участия в Параде Победы. Вы попали на Парад?

В. Ш. - Да. В Звенигород стали съезжаться десантники из частей для участия в Параде Победы. Они представляли ВДВ. У всех наград полна грудь. Ордена, медали, у нас с братом только значки гвардейский, парашютный и медаль "За отвагу". Перед парадом нам с братом вручили медали "За победу над Германией". Для нас, конечно, представлять ВДВ на параде была огромная честь. Тренировались по ночам. Наш сводный полк на параде выступал на открытых машинах. На каждой машине, в кузове, по 20 парашютистов с парашютами. Машин было в каждом ряду по четыре штуки.

Рано утром 24 июля 1945 года, перед тем как повезти нас на Красную площадь, нас накормили кашей. И вот стали выдавать по сто грамм, а кружек нет. Так нам в котелки, из которых мы только что кашу ели, налили. Выпили и на парад. Ну описывать парад, кто принимал и так далее смысла нет, все это уже видели много раз по кинохронике. Вооружены мы были, по-моему, ППШ, но не с дисковым магазином, а с рожковым, или ППС. Одеты были в десантные комбинезоны. На голове шлем десантный, парашюты. Один за спиной, запасной на коленях. Мы же сидели.

Ехали и по команде: "И раз!" повернули головы к мавзолею. И не договариваясь с братом, а мы рядом сидели, постарались увидеть Сталина на трибуне. Я его не нашел, но увидели Буденного. Его, с его усами, трудно перепутать с кем-нибудь. Вот и все, что успел увидеть. "И два!" и мы уже выезжаем с площади. Позднее делились впечатлениями, и я узнал, что брат тоже выискивал глазами Сталина, а наткнулся на Буденного. А там генералов на трибуне, разных государственных деятелей. И вот мы оба, почему-то увидели только Буденного. После парада мы с Григорием сфотографировались на память.

Василий Иванович Шишкин июнь 2010 года

А. О. - Вы еще долго служили после войны?

В. Ш. - После войны мы с братом оказались на Дальнем востоке. В воздушно-десантной дивизии. В отдельной роте связи. Там все отдельные части были. Отдельный дивизион, отдельный батальон разведки и т. д. Мы с братом служили в отдельной роте связи. Брат был старшиной роты, а я служил на узле связи. Он радист 1-го класса, а я радист 2-го класса.

При штабе дивизии был радиоузел, там был сверхсрочник, у него срок службы закончился, и меня направили ему на замену. И был интересный случай. Заместитель командира дивизии по строевой части был полковник, который отличился еще на Халхин-Голе, за что и получил Героя СССР. Вот увидит он солдата на расстоянии большом и кричит ему: "Ноги, ноги, ноги…". Подзывает к себе. Солдат вытянулся. Десять суток. То ноги, то руки не так держал. И не спрашивает с какой роты, с какого батальона. Есть десять суток. И вдруг. Приходит проверить на радиоузел ко мне. Свита его окружает. Они стучат, а у меня резинка на трусах лопнула. А я, как раз штаны снял и хотел их ремонтировать. Вот так я и встретил полковника и свиту, поддерживая рукой трусы, чтобы не упали. И естественно получил десять суток. А в этом же здании где был узел связи, находились, и клуб, и столовая. Ну они сразу от меня пошли в столовую. Открывает дверь, а брат мой докладывает: "Товарищ гвардии полковник рота связи на приеме пищи. Старшина роты Шишкин". У полковника глаза на лоб: "Да что за … мать! Только сейчас без штанов был и вот снова он".

Кто-то из свиты ему говорит, что это два брата близнеца, один сержант на узле связи, другой старшиной роты. Тот усмехнулся и отменил свое распоряжение о моем аресте. А так десять суток всем раздавал.

И еще что хочу отметить. Не знаю как в других частях, а у нас в десанте на каждый праздник давали по сто грамм водочки. А солдаты у нас находчивые и они заготовили дополнительно. Вот они выпили перед праздничным обедом, потом еще добавили в обед и прямо в столовой получился скандал. Кто-то с кем-то что-то не поделил. Сцепились, а за ними и товарищи, и пошла драка рота на роту. И вот после этого настал запрет. Сами себе жизнь испортили.

Мы с братом мечтали о демобилизации. Устали от службы. Хотели учиться на шоферов, профессия для села нужная, а нас не пустили. Говорят, поступайте в военное училище. Деваться некуда и решили, что одни из нас пойдет в училище, а другой уволится и поедет на Родину. Матери и отцу надо было помогать. Вот кинули жребий, и выпала мне карьера военного. Было это в 1953 году на десятом году нашей службы. Брат уволился, а я дослужился до полковника и "Почетного радиста СССР".