Дмитрий Шлыков: я защищал Кавказ

— Меня зовут Шлыков Дмитрий Никитович. Я родился 23 июля 1922 года в селе Васильевка Борского района Самарской области. К 1933 году нас у родителей было шестеро детей: пять мальчиков и одна девочка. Папа мой в колхозе работал, бригадиром был. Мама тоже с ним трудилась.

Родители жили очень бедно, особенно в 1933-м. Это был голодный год. Мать часто посылала нас в лес рвать листья из липы, затем мы их сушили, перетирали, и мама пекла нам лепешки. Они были совсем зеленые, но все равно мы их любили. Потом собирали грибы, малину, ягоды. Осенью – желуди, пекли их, толкли, перетирали. Такое объедение было, что ни с чем не сравнить! Как мы выжили, я не знаю. Наверное, мать спасла.

— Если не принимать в расчет голод 1933 года, то в целом вы жили нормально?

— В общем-то да, но многого нам не хватало. Хотя мы вели подсобное хозяйство, у нас огороды были. Скотина тоже была: и корова, и лошадь, и овцы, и поросята. Потом лошадь забрали в колхоз, а корову нам оставили.

— Я знаю, что до войны основными предметами роскоши были велосипед, патефон, радиоприемник, часы. В Вашей семье что-то из этого списка было?

— У нас ничего не было. Даже произошла одна ситуация как-то. Мы играли в футбол прямо на улице. Я ударил по мячу, а он соседям в стекло попал и очутился в комнате. Я испугался и убежал в лес, который находился в полукилометре оттуда. Я просидел там до вечера (потому что мама за такое нас била) и вернулся домой. Но мать меня только отругала.

Вообще, пока мама работала, самый старший из нас, которому было тогда уже 15 лет, следил за младшими. В 1937 году родился седьмой ребенок, которого назвали Борисом. Маме государство за него дало какую-то сумму денег. Я уже забыл сколько. Мы с ней поехали на подворье в село Петровка в Госбанк, где нам выдали деньги. Вышли с мамой, сели на подводу и стали пересчитывать их. Потом поехали за пятнадцать км домой. Нас никто не тронул и не ограбил.

— Приближение войны чувствовалось или нет? Подозревали, что она начнется?

— Нет. Ничего не говорили и не слышали об этом.

— Что изменилось с началом войны? Как Вы узнали о ней?

— Кругом установили репродукторы, и Левитан объявил об этом по радио.

Вообще, я окончил девять классов и меня призвали в Куйбышевское воздушно-десантное командное училище еще до начала ВОВ, в феврале 1941 года. Оно находилось в городке Управленческом . Командир часто водил нас на учебные поля за три км от казармы бегом. Там мы проходили тактические занятия, учились стрельбе из 82-миллиметрового миномета, прыжкам с парашютной вышки, укладке парашютов и так далее. Короче говоря, нас готовили к забросу с неба в тыл противника. Вскоре нам, недоучившимся курсантам, спустя шесть-семь месяцев присвоили звание сержантов и отправили по разным подразделениям. Все это происходило уже в период войны. Питание нам не урезали.

Меня направили в 4-й воздушно-десантный полк в город Беслан, в тридцати км от города Владикавказа. Там, несмотря на то, что у меня было звание младшего командира, мне доверили взвод красноармейцев, 82-мм минометы, и я стал обучать солдат тому, что я узнал в училище. В моем взводе оказались два брата-близнеца из города Грозный. Они до того были похожи, что я их долгое время не мог различить: и ростом одинаковые, и на лицо, и даже голос был один и тот же. Оба очень веселые, за песни и танцы их любил весь взвод.

— Они были русскими или чеченцами?

— Русскими. Аничкин Виталий и Алексей. В обучении они шли впереди всего взвода, за хорошую учебу я им часто давал выходной и отпускал в увольнение в город. Там братья влюбились в двух девушек. Однажды они привели своих невест к проходной полка. Один из братьев нашел меня и попросил, чтобы я посмотрел на девушек и дал парням совет. Я был не очень хорошим советчиком в этом вопросе, потому что сам был старше ребят всего на год и не женат.

На мой взгляд, невесты были действительно очаровательными, даже похожими в чем-то друг на друга. Оказалось, это были две родные сестры-осетинки: одна – ровесница братьям, а вторая – немного моложе. Я их выбор одобрил. Тогда один сказал, что, как только закончится война, они обязательно женятся и пригласят меня на свадьбу.

В это время немцы форсировали Дон и двинулись на Северный Кавказ. Наше командование, чтобы не дать им захватить Грозный и Владикавказ, присоединили нас, воздушных десантников, к 10-й наземной гвардейской стрелковой бригаде 11-го корпуса. Кстати, я в целях безопасности хотел разлучить близнецов и отправить по разным минометным расчетам. Но, когда я им об этом сказал, они побежали ко мне, заплакали, закричали: «Товарищ командир, пожалуйста, не делайте этого, нам вместе лучше». Это увидел полковник, подошел ко мне, спросил, почему близнецы плачут. Я ему рассказал. Полковник говорит: «Близнецов нигде и никогда не разлучают». Так братья остались служить в 1-м минометном расчете, а наше первое боевое крещение состоялось на реке Терек под Моздоком, где продвижение немцев остановили ценою нескольких убитых и раненых человек.

Немцы прорвали оборону наших войск в районе города Нальчик и по горам двинулись в направлении города Владикавказ. Нас ночью сменила азербайджанская часть, а мы пошли навстречу врагу. Недалеко от Владикавказа мы встретились с немцами и завязали самые ожесточенные бои в этом районе. Тогда враг превосходил нас в вооружении и бросил всю свою мощь против нас: стреляли из всех видов оружия, бомбили из самолетов, бросили на нас танки, а за танками шли и ползли немецкие автоматчики. Но им так и не удалось отбросить нас к Владикавказу. Здесь, по-видимому, проявилась та наша боевая закалка и идеальная дисциплина, которые мы выработали на реке Терек под Моздоком. Несмотря на многонациональность, мы воевали как одна семья.

Мы пошли в наступление, освободили многие аулы (в городе Хасавюрт), а потом немцы нас прижали, стали обстреливать. После этого примерно в полдень появился самолет-разведчик с бронированным брюхом, и вскоре полетели на нас немецкие снаряды. Один из них попал в минометный расчет братьев-близнецов, и в один миг они погибли. Мне тогда от этого снаряда тоже маленький осколок попал ниже правого глаза. Пороховой налет остался до сих пор. Дело в том, что мой наблюдательный пункт находился в семи метрах от минометного расчета близнецов. Вот так они погибли. Мы выкопали могилу, обернули тела плащ-палатками и похоронили, положив сверху их каски. Из всех минометов по немцам дали по три залпа за это! Родным и невестам написали о случившейся трагедии, указали ориентиры, чтобы они смогли найти могилы. Это произошло всего в нескольких десятках километров от Грозного, недалеко от места жительства невест.

— Расскажите про минометный расчет. Сколько у Вас человек в расчете было?

— У нас был наводчик, заряжающий и снарядный, который мины подносил. Три человека и еще один ездовой. Обычно на конной тяге ездили, но если немцы убивали лошадей, то тащили все на себе: плиту, ствол, минометную опору. Старшим у нас был командир расчета.

Мины у нас были осколочные, диаметр – восемьдесят два миллиметра . Здесь в стабилизатор вставляли несколько дополнительных пороховых зарядов, и мины долетали до нужной нам цели. Интересно, когда мы захватили пригород Одессы, по-моему, Куяльник назывался, там в грязелечебнице мы обнаружили большой склад немецких боеприпасов с 81-миллиметровыми минами. Мы потом ими же немцев обстреливали несколько дней. За счет того, что у них 81-миллиметровый диаметр был, а у нас 82-миллиметровый, она лучше летела благодаря прорыву газа.

Чтобы оборудовать позицию минометного расчета, мы выкапывали кольцевую траншею, сантиметров на двадцать выше ствола, и оттуда обстреливали немцев. У нашего расчета были отдельные рвы, чтобы, если немецкий снаряд попадет, он не убил всех вместе. Потому-то мы и делали ячейки. Ящики с минами лежали рядом с нами.

— А хватало ли вам боеприпасов? Я слышал, что нашей армии не доставало мин, поэтому немцы стреляли ощутимо активнее.

— Привозили достаточно, но приказывали экономить и стрелять только по необходимости.

— А немецкие минометы вы использовали?

— Нет. Наш 82-мм и немецкий 81-мм почти одинаковыми были.

— На каком расстоянии наблюдательный пункт от взвода и от роты у вас находился? В семи метрах от расчета? Это не слишком ли маленькое расстояние?

— Все зависело от местности. Выбираешь место, откуда наиболее широкий обзор. Бывало и расстояние в двадцать метров. Между расчетами было примерно семь-десять метров. Достаточно плотно друг к другу мы находились. Расстояние между взводами – пятнадцать-двадцать метров. Связывались друг с другом мы с помощью рации или связных. В каждой роте был радист.

— Сколько у Вас в штате минометной роты лошадей, повозок было?

— Три повозки. В одной мы везли минометы, мины и другое снаряжение, если немцы отступали на далекое расстояние. Если недалеко, то на себе это несли.

— А что еще у штата в вооружении было?

— Автоматы и карабины. У меня лично пистолет был. Вы знаете, когда мы освободили село Большая Лепетиха на левом берегу Днепра, наша разведка донесла, что немцы отступили далеко за правый берег реки, и наш командир полка, полковник Паравишников, решил дать нам ночной отдых в домашних условиях. Моему взводу отсчитали несколько домов, и я стал размещать своих солдат. Стучу в один дом. Вышла женщина, посмотрела на мои звездочки на погонах и на головном уборе и такие глаза на меня вытаращила, что долгое время не могла промолвить и слова. Потом как-то по-украински говорит: «Ты свой?» Я отвечаю: «Свой». – «А у меня немец». Я говорю: «Вы шутите?» Достаю свой пистолет и осторожно вхожу в комнату. А там действительно на кровати лежит немец, спит животом вверх. Мы, бывало, неделями не снимали с себя даже гимнастерки, спали прямо в сапогах, а этот немец спит в одних трусах, как барин. Я подошел ближе, пистолет ему направил в голову, а сам левой рукой осторожно полез под подушку и достал немецкий парабеллум. Он даже не шевельнулся: как храпел, так и храпит. А у меня такая злоба тогда на немцев была! Смотрю, у хозяйки на комоде лежит пылевыбивалка, похожая на ракетку, которой в теннис играют. Я взял ее и по голому пузу как врезал ему, кричу: «Hände hoch!» («Руки вверх» по-немецки). Он одной рукой прикрыл больное место, а второй полез под подушку, но пистолет-то уже у меня. Я позвал двух солдат. Они его одели. А у его шинели подкладка белая, из натурального меха. Хотя и шел уже март, но довольно холодно было. Я шинель себе забрал, а хозяйка ему какое-то пальто дала. Мы связали ему руки и повели в штаб полка, где лично передали его полковнику Паравишникову.

С этой шинелью я дошел чуть ли не до Николаева. А в одном селе нас жители остановили и рассказали, что во время отступления немцев они задержали одного предателя, которого к нам потом и привели. Он был одет в немецкую форму. Я начал думать, что с ним делать, но в это время мимо проезжал полковник Паравишников. Он увидел скопление народа, остановился и зашел к нам. Я ему обо всем доложил, он поговорил с предателем и отправил его в штрафную роту. А потом полковник подошел ко мне и поблагодарил за доставку в штаб полка пленного немца, у которого удалось узнать важные сведения. Еще сказал мне снять шинель немецкого офицера и носить свою.

28 марта 1944 года мы с боями освободили город Николаев, где я, к сожалению, потерял своего помощника, старшего сержанта Николая Онищенко, который был родом из Саратовской области. В это время к нам подошли две женщины, жившие рядом. Я попросил похоронить Колю на кладбище, дал им на это денег, оставил Колин домашний адрес и свой номер полевой почты.

Наибольшие потери мы от артиллерии несли. От авиации и пулеметного огня меньше. Контрбатарейный огонь мы не вели, насколько я помню.

— А насколько вы боялись немецкую авиацию? Многие пехотинцы, минометчики говорили мне, что немцы господствовали в небе чуть ли не до 1944 года.

— Бомбили нас сильно, но иногда затишье было. Когда мы воевали на Северном Кавказе, так нас даже наши «ночные ведьмы» бомбили. Потом мы просто перестали костры разжигать ночью, чтобы они не видели.

— А со штрафниками Вам вообще доводилось иметь дело?

— Нет. У нас не было штрафников, и к нам их не присылали. Но знаю, что недалеко от нас пехотные подразделения штрафников воевали. Ими командовал старший лейтенант.

— Как на фронте вообще был быт устроен? Как часто Вам удавалось попасть в баню, помыться, поменять белье?

— Когда первый раз мы попали на фронт на реке Терек под Моздоком, мы несколько недель не мылись. Большие вши прямо по швам сидели. Мы тогда разводили костер так, чтобы немцы не заметили, и жарили эти швы. Было даже слышно, как вши трещат. А потом появились походные бани. Пропускали белье под высокой температурой, из-за чего все насекомые погибали. И постепенно мы стали привыкать к войне, будто это просто наша работа.

— А питания на фронте хватало или голодали?

— Всякое бывало. Иногда хватало, иногда голодали. Когда освобождали города, использовали повозки с едой, которые немцы оставляли. Например, когда мы освободили пригород Одессы Куяльник, ночью 10 апреля высадился наш морской десант западнее Одессы. Немцы, чтобы не попасть в котел, стали покидать город, бросая все, что у них было. Жители города тут же потащили все к себе домой. Мы тоже взяли три ящика шнапса (один я в НЗ оставил, а два отдал своим ребятам), консервы, продукты. Шнапс очень быстро выпили и решили уже третий ящик, оставленный на НЗ, открыть. Открыли, а там лимонад оказался. А этикетки почему-то одинаковые были.

Сто грамм нам только по праздникам наливали или в наступлении.

12 февраля 1943 года освободили Краснодар, затем погнали немцев на запад от этого города. Освободили многие хутора и станицы Кубани, в том числе станцию Линейную. А недалеко от этой станции находилась станица Холмская. Туда нам входить не разрешили, сказали, что там проказа «гуляет».

В апреле для некоторых солдат и младших командиров открыли курсы младших лейтенантов при 9-й армии станицы Медведовская. Мне там пришлось проучиться всего около двух недель, так как эту программу я знал после Куйбышевского воздушно-десантного командного училища. Мне присвоили звание младшего лейтенанта и направили в ту же часть, где я возглавил минометную батарею, и мы погнали немцев в сторону Анастасиевской станицы. Там было много плавней. В плавнях росли камыши островами. Немцы сильно нас обстреливали из орудий и минометов, снаряды рвались прямо в воде, глушеная рыба всплывала наверх, и наши повара собирали ее и кормили нас этой рыбой.

Лето 1943 года на Кубани было очень дождливое, асфальтированных дорог не было, а грунтовые превратились в сплошное месиво. Тогда не только машина не могла проехать, но даже лошадь не могла везти свою повозку. А на передовой не хватало боеприпасов. Тогда наша команда мобилизовала в близлежащих к фронту станицах и хуторах население, чтобы люди помогали, подносили боеприпасы вручную. Эту помощь нам оказывали и женщины, и старики, и дети. И благодаря им нам удалось гораздо быстрее подойти к хорошо укрепленной немцами оборонительной позиции под названием «Голубая линия». Там в 4 часа утра началась двухчасовая артподготовка. Сотни наших минометов,танков, «катюш», авиация и артиллерия обрушили шквалы огня на этот участок. После артподготовки наша дальнобойная артиллерия и авиация бросились с огнем вглубь «Голубой линии», а мы пошли в наступление, которое выдалось очень трудным, поскольку немцы заминировали все подступы к своим дотам, блиндажам и траншеям. Но, несмотря на это, мы шаг за шагом продвигались к цели. Здесь нам помогали наши саперы, которые разминировали дорогу.

И вот вдруг из одного дота открылся пулеметный перекрестный огонь, и наше наступление остановилось. Тогда мне приказали накрыть этот дот минометным огнем. Я дал команду наводчику первого расчета, Борису Ивлеву, уничтожить этот дот, потом отдал команду всей батарее заложить около него три мины и дать беглый огонь. В течение нескольких минут наши мины около дота взорвались. В это время наши ребята бросали гранаты и продолжали наступление. А на этом участке «Голубой линии» у немцев через каждые пятьсот-восемьсот метров были огневые точки, соединенные между собой траншеями. Мы несли большие потери! Там, где мы вообще не ожидали никакой опасности, немцы вырвались из очередных своих укреплений на «Фердинанде» (самоходке). Он буквально прямой наводкой выстрелил в нас. Меня и Сашу Прудникова ранило, а Колю (позабыл фамилию) убило. Он был родом из Иркутской области. Меня привезли в госпиталь в Новотитаровскую станицу и стали лечить.

После госпиталя я участвовал в освобождении Украины (города Никополь, Николаев и Одесса). От Сталина у меня сохранилась благодарность. Потом участвовал в освобождении Молдавии. Во время ликвидации окруженной ясско-кишиневской группировки немцев я получил множественные осколочные ранения, меня даже контузило. Это было в августе 1944 года.

Меня повезли в госпиталь в Одессу. После Одесского госпиталя меня в очередной раз за все время войны подстрелили, попала пуля в поясницу. Санитарным поездом привезли меня в госпиталь города Баку, удалили левую почку вместе с фрицевскими осколками. И в феврале 1945 года меня выписали и на шесть месяцев отпустили домой. После этого я больше уже не служил. А жил я в Самарской области и поехал домой поездом. Помню, не доезжая станции Котельниково, смотрю в вагонное окно и вижу, что вся степь усеяна пушками, танками, минометами, самолетами и другой военной техникой. Это кладбище военной техники тянулось до самого Сталинграда. На огромной площади была окружена и обезврежена самая большая группировка немецких войск – триста тридцать тысяч солдат, офицеров и генералов во главе с фельдмаршалом Паулюсом, штаб-квартира и убежище которого находились в подземелье сталинградского универмага, где мне пришлось два раза побывать.

Приехал я в Сталинград. Смотрю – ужас: того прекрасного города, который я раньше видел, уже не было. Вместо него – одни руины и ни одного целого здания. Только мостовые были вычищены для проезда машин и прохода пешеходов. А вокруг торчали из земли и дымили трубы. Люди жили в землянках. Конечно, жаль прекрасный город, но еще больше мне было жаль защитников, ведь погибло много наших солдат, офицеров, генералов и мирных жителей.

Приехал я домой и в начале мая отправился навестить свою сестренку в город Кызылорда в Казахстане. Там меня застала наша Великая Победа. Что тогда творилось, просто невозможно передать: жители всем кварталом выносили столы, стулья, закуску, выпивку прямо на улицу, где накрывали столы и отмечали праздник до самого утра, пели песни, танцевали. И, конечно, очень много плакали, вспоминая своих родных.

— Вы, получается, дошли до Болгарии и до Румынии. Какие отношения были с местным населением?

— С местным населением в Румынии, например, было сложно. Они к нам относились очень плохо. Даже с Одесского госпиталя нас, троих лейтенантов, выписали и направили в 18-й отдельный полк, который находился в Бухаресте. Мы туда приехали, а полк, оказывается, уже ушел к Дунаю в город Джурджу. Мы пошли на вокзал, чтобы узнать, как туда добраться на поезде. Ближайший транспорт был только через три часа, поэтому мы решили посмотреть город, пока ждем. Вокруг было много вывесок на разных языках, включая русский. Вот в одно заведение мы решили зайти покушать. Сели за столик. Официант принес нам бутылку водки (цуйки). Мы ее на троих распили. Официант принес вторую. А рядом с нами сидели за столом румыны. А у меня такая злость к ним была, потому что, когда мы воевали на Северном Кавказе, они убили моего товарища. Вот после второй бутылки я уже не мог держать себя в руках и начал драться с одним из них. Я его так ударил, что ему кровь все лицо залила. И тут откуда ни возьмись появились наши патрули и повели нас в комендатуру. Румына обмыли, допросили и отпустили. А мне сказали, что светит штрафная рота. Я рассказал, почему ударил румына, а мне приказали немедленно покинуть Бухарест.

А про Болгарию помню: переплыли Дунай, смотрим – город Русе (Рущук раньше назывался). Вот в одном селе (только позже он в город Червен-Бряг был переименован) нас встретили немцы, мне стукнуло в поясницу и потом меня санитарным поездом увезли через Румынию, Молдавию, Украину до Узьмы. Это я, на самом деле, не считаю за ранение. Просто царапина. Но иногда замечаю ее и вспоминаю смерть близнецов. А всего у меня было три ранения.

— Какая первая награда у Вас была?

— Медаль «За отвагу», которую я получил за «Голубую линию», за освобождение Никополя, Николаева и Одессы, т. е. за украинские города. Потом дали орден Отечественной войны I и II степени. Затем и юбилейные медали.

— В каком звании Вы войну закончили?

— Старший лейтенант, командир минометной роты.

— А чем Вы занимались после войны?

— После войны я приехал в Краснодар и женился там на Тамаре Ильиной. Дело в том, что пока меня лечили в Новотитаровской станице, я заболел малярией. Меня укрывали несколькими одеялами, а я все равно дрожал как осиновый листок. Тогда посадили около меня сестричку, которая приехала из Краснодара на стажировку. Она мне давала таблетки, лечила. Так мы познакомились и влюбились друг в друга. Во время войны переписывались и после войны я приехал к ней в Краснодар и женился. Загс находился на улице Будённого, где сейчас трехэтажная баня между улицей Красноармейской и Красной. А напротив, немножко ближе к Красноармейской, находился загс. Примерно там, где сейчас столовая городской администрации, наш брак зарегистрировали. После этого отметили уже дома с ее родителями наш праздник: распили на четверых чекушку водки. Так мы вместе и прожили пятьдесят один год шесть месяцев и пятнадцать дней.

— Кем Вы работали после войны?

— В артели инвалидов. Мне дали третью группу инвалидности. Работал я станочником, потом стал мастером, а затем начальником цеха. Вскоре меня уволили, и мне пришлось в 1980-е годы работать на фабрике головных уборов. А потом ушел на пенсию.

— Спасибо большое за рассказ!