Жуков Леонид Степанович

Л.Ж. Жизнь, в том числе и в военные годы, дала много столько много материала, что я не знаю, сумеем ли мы уложиться в нашу встречу. Но это ваше дело, насколько вы все это сможете переварить. Какие вопросы вас интересуют?

И.В. Давайте начнем с вашей довоенной жизни.

Л.Ж. С довоенной, говорите? Значит, родился я недалеко от Нижнего Новгорода, то есть, здесь, в селе Лещеевка, в 1925-м году. Это село до сих пор существует. Его, к счастью, пока еще не ликвидировали. В 1937-м году я переехал сюда, в Горький, к брату, который жил здесь в Ленинском районе. Думаю, что наш с вами разговор следовали бы вообще начать с того, что наша семья Жуковых очень многое сделала для нашей страны. Так, например, старший брат у меня участвовал в боях на фронтах Великой Отечественной войны, был ранен, но впоследствии оказался в немецком плену. После соответствующей проверки выяснили, что за ним нет никаких грехов, и его наградили орденом Отечественной войны. После этого он воевал дальше. Сестра моя, будучи медработником, также участвовала в войне. Тоже имеет соответствующие награды. Что касается среднего брата Валентина (Вали), с которым я с 1937-го года жил, то он работал на авиационном заводе. В армию его не пустили из-за «брони». Так что он находился здесь и был простым рабочим. В детстве я рос хулиганистым мальчишкой. Но ничего, вышел, все-таки, в люди.

Город Нижний Новгород, а тогда еще Горький, во времена моей молодости был очень красивым городом. По истории я знаю, что именно у нас был впервые пущен трамвай. Сейчас, правда, я не вспомню, в каком это было году, но точно известно, что в одна тысяча каком-то. И это все произошло в городе с населением в двадцать тысяч человек.

И.В. Проводились ли в городе известные ярмарки?

Л.Ж. Нет, когда я приехал, это все к тому времени уже ликвидировалось.

И.В. Помните ли вы коллективизацию?

Л.Ж. Еще совсем маленьким малышом я запомнил эпизод, когда у нас раскулачивали людей. В памяти остались слезы. Но ведь есть такое выражение: «Москва слезам не верит!» Я тогда учился в четвертом классе. Следовательно, мне было тогда двенадцать лет. Все это происходило в 30-е годы. Это еще я как-то помню, а больше — ничего.

И.В. Довоенные репрессии запомнились?

Л.Ж. Нет, это меня как-то не касалось. Да и нашу семью это не затронуло. Конечно, мы слышали что-то об этом: что у нас, мол, «ежовые рукавицы» и все такое прочее.

И.В. Чем вам запомнилось начало войны?

Л.Ж. Я жил здесь, в Горьком, в Ленинском районе. Это произошло в воскресенье, 22-го июня 1941-го года. До этого мы были строителями детской железной дороги, которая находилась на станции «Родина». Я там работал каким-то проводником или каким-то кондуктором. Честно говоря, мне тогда совсем немного было лет. Все это происходило в таком Ленгородке. Раньше там ничего не было: стояли только двухэтажные да четырехэтажные квартирные дома. Их построили в самом начале 30-х годов. Там же находился «Дворец спорта», построенный в 1930-м году. Это уже потом в Нижнем Новгороде построили наш сормовский дворец и наш ленинский дворец. Короче говоря, я знал обо всех условиях жизни в своем районе. Кроме того, я оказался еще и аккуратным, как говорят, читателем библиотеки на детской железной дороге. Я и сам выдавали ребятишкам книжки. В общем, принимал в этой жизни самое активное участие. Хочу сказать, что ничего из того, что в Ленинском районе было раньше, на сегодня не сохранилось. Все те дома, которые там раньше стояли, были снесены. Все, считай, построили заново. Сейчас Управление железной дороги размещается в новом и громадном здании с часами. А раньше оно располагалось в старом здании. Дальше шел «Автозавод» и сплошные пустыри. Там тогда ничего не стояло. А когда мы построили детскую железную дорогу, то население садилось в детские вагоны и ехало до «Автозавода». Так что это была огромная помощь для всех людей, не только для ребятишек. Сейчас там нет ничего и похожего. И 22-го июня мы не то в парке, не то где-то рядом готовили фейерверк. И вдруг объявили о внезапном начале войны.

После этого мы, как патриоты, естественно, стали рваться в бой, ходили в военкомат и говорили: «Так и так, хотим воевать». Но нам отвечали: «Вы еще сопливые. Вы обождите, когда вас призовут». Потом немцы бомбили наш город. Например, горную часть и, в частности, «Автозавод».

Правда, наш «ленинский городок» они своими бомбами не обрабатывали, а только бросали зажигалки. Наш дом спалили. Но нам его удалось спасти. Кроме этого, мы копали траншеи. Все-таки, в то время мы считались более-менее взрослыми ребятишками. Но, собственно говоря, эту траншею мы рыли для самих себя. Рядом с нами проходил такой лесок, кругом больше ничего не было. Такие с нами обстояли дела в самом начале войны!

Хотелось бы также отметить, что, будучи 16-летним подростком, я также помогал грузить на платформы чугунные плиты, из которых в «Красном Сормове» выпускали наши танки.

И.В. Когда началась ваша служба в армии?

Л.Ж. Значит, в декабре месяце 1942-го года, когда мне не исполнилось всего 17 лет и сколько-то месяцев, я вместе с ребятами напросился на фронт. Но мы не один раз обивали пороги военкомата. Уже потом, когда началась война, как уже было сказано, я участвовал в тушении пожаров. После призыва в армию я получил направление во 2-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию.

И.В. Как так получилось, что вас направили именно в воздушно-десантные войска?

Л.Ж. Я туда прошел по состоянию здоровья. Больше того, у нас в Горьком в те годы дислоцировалось училище, которое выпускало летчиков в звании сержантов. И я туда тоже готовился поступать, но мне в военкомате сказали: «Нет, давай просто в армию». И я пошел в армию, думаю, что стану в дальнейшем служить в обычных войсках. Но оказалось, что совсем нет — меня направили в воздушно-десантные войска. Сначала я служил в воинской части, которая находилась здесь, а уже отсюда меня направили в воздушно-десантную бригаду под Москву, во Фрязино. Соседня 5-я воздушно-десантная бригада стояла в городе Киржаче. А наша — во Фрязино. Все, как вы понимаете, делалось по дурочке. Когда закончились те бои, в которых мы впоследствии участвовали, всех нас должны были бы на время отпустить. Но командиру бригады Федорчуку дали обещание: «Дадим тебе «героя», если ты поможешь взять Черкассы!» У нас и так оставались в живых одни обормоты-ребятишки. Пожалели бы хоть парней и не пустили бы на эту бойню. Нет, добили окончательно. И получилось так, что при взятии областного центра Черкассы остался в живых каждый тринадцатый. Вы только вдумайтесь в эти цифры: было двенадцать погибших и только один живой оставался. Вот что из этого вышло! И об этом мало кто знал, потому что все данные об этом оказались засекречены. Это уже потом, после окончания Великой Отечественной войны, где-то не то в 1973-м году, не то — в 1976-м году, я сейчас этого уже точно не помню, наш Совет ветеранов на Украине стал этим вопросом, так сказать, вплотную заниматься. У нас в бригаде было три Героя Советского Союза: Петросян, Блунштейн и еще один бронебойщик, сержант. Потом этого сержанта лишили звания Героя Советского Союза, а позднее в нем восстановили. И вот когда этот Блунштейн организовал Совет, мы частенько на Украину ездили. Вернее, не частенько, но раза четыре точено побывали, а некоторые из нас — даже побольше. До сего времени они мне присылают свои приглашения. В этом году тоже пришло от них письмо. Я им говорю: «Ну как же у вас такая заваруха-то получилась?» «Ну вот что, - ответили они мне, - вы для нас наши, а то, что у нас творится, все, как говорят, остальное, то, что правительство там дерется, это не наше уже дело».

Так что формирование нашей бригады проходило во Фрязино, а это почти что рядом с самой Москвой. Оттуда мы пошли участвовать в знаменитом Днепровском десанте. После войны мне довелось два раз там бывать. В последний раз я посещал эти места в 2003-м году. В разговоре мы еще вернемся к тем самым боям. На эту встречу, помню, тогда приехало из нас пять человек мужчин и одна женщина. В прошлом году она умерла. В книге, посвященной в том числе боевому пути нашей бригады, о ней написано. В общем, город нас очень здорово тогда встретил. О чем можно еще говорить? Но для них это, безусловно, памятный день. Конечно, многие люди погибли, с задания вернулись какие-то остатки. Но остались дети некоторых погибших и вернувшихся. Гости приехали туда на двух автобусах, в том числе особенно много — с Украины. В мае 2013 года проходили большие памятные торжества по случаю годовщины выброски десанта и на Украине. Там все, как говорят, самостоятельно организовали. Я тогда чувствовал себя более-менее. Так нас уговаривали: «Приезжайте к нам. У нас отмечается день партизанской славы, день высадки десанта, и так далее. Приезжайте кто-нибудь из вас!» И получилось в итоге так, что к ним приехали три человека: я — из России, Волков — из Белоруссии (он живет в Минске, но недавно, правда, покалечился) и Зарейков, который умер в прошлом году. Но вместе с нами еще приехало семь человек женщин, которые оказались либо дочками, либо внучками пропавших без вести участников знаменитого Днепровского десанта. Всего нас в конечном итоге собралось десять человек. Так нас на Украине встречали как героев. Мы же ездили по области, по тем местам, где находятся захоронения наших однополчан. И никакой вражды не чувствовалось. Даже никакого намека на какую-то вражду мы не заметили. Меня каждый год приглашают, говорят: «Ты, главное, приезжай!»

И.В. Как шла подготовка к высадке десанта?

Л.Ж. Должен сказать, что подготовка шла у нас к этой выброске по-разному. Некоторые наши начальники задолбали нас на смерть. Даже в день вылазки. А так каждый день мы совершали броски, переползания, прыганья с самолета и без самолета. Нагрузку на нас повесили страшенную. Но мы как-то это перенесли на себе. Я до высадки, правда, не успел сделать ни одного парашютного прыжка. А так всего у меня имеется 47 парашютных прыжков. Некоторые из них мы делали уже после войны. Помнится, мы тогда стояли в городе Торжке Калининской, а теперь уже Тверской области. Там дислоцировался 45-й учебно-тревожный планерный полк, который выпускал летчиков-планеристов. В этой части я находился довольно-таки продолжительное время. Но там проходила у нас не такая уж серьезная служба. Как говориться, погоды не было, летчикам становилось делать нечего и они располагались по своим квартирам. Вот и все!

И.В. Расскажите подробнее о вашем участие в знаменитом Днепровском десанте.

Л.Ж. Хорошо! Кстати говоря, это был второй по счету столь крупный воздушный десант во время Великой Отечественной войны. Он высаживался в ночь с 24-го на 25-е числе в 1945-м году с целью освобождения от фашистских войск города Киева. От корпуса предполагалось выбросить 10 тысяч человек. Высаживался он тремя бригадами. Это касалось первой бригады, нашей третьей бригады и пятой бригады. Однако по каким-то причинам первая бригада почему-то не попала в состав этого десанта. Вот и получается, что если в самом начале мы находились в резерве, то потом стали фактически передовыми. Наша бригада, а это три с половиной тысячи человек, была выброшена полностью. И еще была выброшена половина с другой — 5-й бригады. Что я могу сказать об этом десанте? Это, по сути дела, была очень страшная и трагическая операция в истории Великой Отечественной войны. За всю историю войны высаживались только два таких массовых десанта. Первый такой десант высаживали под Вязьмой в 1942-м году. Второй десант, уже наш, выбрасывали еще через полгода, в 1943-м году. Тогда оказалось выброшено около 12-14 тысяч человек. Сколько точно людей находилось в его составе, до сей поры никто ничего не знает. Это, конечно, была самая настоящая трагедия. Если бы там не было конницы Белова, жрать нам бы оказалось совсем нечего. Но все равно от голода и холода люди умирали. И после этой неудачной выброски десанта все воздушно-десантные войска части и соединения были реорганизованы. Короче говоря, после этого не стало воздушно-десантных войск! Бригады стали полками в составе стрелковых дивизий. Так, например, из нашей третьей воздушно-десантной бригады организовалось три полка — 317-й, 322-й и 324-й, которые вошли в состав 103-й гвардейской стрелковой дивизии. Стоит отметить, что наша дивизия еще после Великой Отечественной войны десять лет воевала в Афганистане. Именно поэтому я в настоящее время являюсь не только участником Великой Отечественной войны и инвалидом войны, но и членом региональной организации инвалидов войны в Афганистане. Как так получилось, спросите? Учитывая, что наш полк и дивизия воевали в «Афгане», меня туда и приняли. В Сормове я все время находился в активе. Сейчас у них идет война. Чем она кончится, я не знаю. Вот у меня, например, есть очень ценный документ, в котором написано — Жукову Леониду Степановичу, за вклад в развитие ветеранского движения и в связи с 25-летием образования Нижегородской региональной организации инвалидов войны в Афганистане. За эту работу мне даже дали какую-то медаль.

И.В. Но вернемся к высадке десанта.

Л.Ж. Значит, что такое был этот десант? Это хорошо было писать об этом на бумаге. В натуре же оказалась какая-то дикость. Ведь должны были по плану выбросить десять тысяч человек, то есть, весь корпус. А получилось-то что? Полностью была выброшена наша бригада и половина 5-й воздушно-десантной бригады. С высадкой первой бригады совсем ничего не получилось. Бензина на месте не оказалось, машин и самолетов — тоже. В результате этого высадку десанта на этом прекратили. Впрочем, наши уже тогда подумали, что никакой опасности в этих местах нет. Но тут имелось в виду что? Наша разведка установила, что где-то на расстоянии 10 километров по фронту почти никого нет. Вернее, было сказано так: «Ну кое-что там, конечно, есть, но вы справитесь. А так в основном все пусто». Но это оказалось грубой ошибкой. Как раз накануне всего этого на расстоянии 110 километров по фронту, там получался разброс пять-семь километров в глубину, немцы ввели своих пять дивизий. А с нашей стороны была выброшена всего лишь половина десанта — пять тысяч без малого.

Помню, в самом начале, буквально перед высадкой десанта, нам сказали: «На все про все вам дается три дня. Ваша задача — захватить территорию и организовать охрану таким образом, чтобы немцы к ней не подошли. В это время к вам должны будут переправиться наши. Вы сдадите основным нашим войскам территорию, которую освободили и сохранили, а сами уйдете обратно под Москву во Фрязино». Вот такая нам была поставлена первоначальная задача.

Но что же получилось в итоге? Наш командир бригады сразу же куда-то пропал. Во всяком случае, мы его не видели. Поэтому воевали с половиной пятой бригады теми силами, которые остались. Но чего мы тогда воевали? Ведь нас даже не только уже выброшенными на боевые порядки и едущими на танке (такое тоже было), но и прямо в воздухе расстреливали. А перкалевая ткань, как известно, сразу загорается в воздухе. Сорок пять наших самолетов по дурочке вышли сразу на открытое расстояние. Когда немцы стали сбивать наши самолеты, то они стали подниматься не на пятьсот или шестьсот метров, а на два километра. Естественно, и скорость тоже увеличили. Так из-за этого разброс получился не на десять, а почти на сто километров.

В первую ночь у нас погибло три с половиной тысяч человек. Так-то, по правде говоря, это было три тысячи с чем-то потерь. Ведь никогда не знаешь, сколько точно погибает людей. Например, я своими глазами сам лично видел, как самолет разламывается и оттуда вываливаются люди. Там же находились не какие-то спортсмены. У кого-то имелось по три, у кого-то — по четыре, у кого-то — по пять парашютных прыжков. У меня, например, их вообще нисколько не было. И тебе же еще и говорят: «А чего ты?»

Ну а как только мы высадились, нас стали немцы вылавливать. Ведь нас действовало в составе десанта около сорока групп. Но про нашего командира бригады я уже сказал, что он пропал во время тех самых боев. Раненым его вроде на самолете куда-то отвезли. Потом он, кажется, стал начальником штаба нашей дивизии. Но я этого всего не знаю. С ним вообще вышла какая-то непонятная история. Но нас, честно говоря, истребляли не столько немцы, сколько власовцы и казаки, которые находились на службе у немцев, а также немецкие легионы, сформировавшиеся в Средней Азии. Получается, что нас убивали наши же. И если бы не партизаны, с которыми мы начали вместе воевать, нас бы всех задавили. Но нас и так выискивали как могли. А некоторые местные люди, я прямо могу об этом сказать, нас сдавали. Как это происходило? Вот прячется где-то наш десантник. И местному жителю предлагают, скажем, шесть тысяч марок за него. Так он сдаст нашего брата со всеми потрохами. Украинские полицаи хорошо работали на этом направлении. В плен нас не брали, а расстреливали прямо на месте. А такие вот, как эти полицаи наши, нас вешали на первых столбах, сжигали живьем на деревьях. Естественно, ни о каком плене не могло быть и речи. Нас некуда было девать. Для нас не предусматривалось никакой пощады. Это была, конечно, очень страшная бойня. Сегодняшнему человеку даже представить себе невозможно всю трагичность нашего положения.

Короче говоря, вместо трех-пяти дней, которые нам отводились на операцию, мы пробыли на этом месте почти два месяца. Мы же все ходили в гимнастерках. Нагружали себе в сумки патроны сколько могли. И что хотелось бы отметить? Единственное, что мы более-менее положительного в этой десантной операции сделали — это то, что мы обеспечили переправу нашим войскам на Днепре. Я там был, кстати говоря, три раза. Да и после войны туда ездил. В то время было как? Совет ветеранов всегда, как говорят, действовал. Ты берешь командировку на какое-то родственное предприятие и едешь. Так как сам я по профессии был строитель, то являлся в какой-то трест в Киеве и мне там ставили соответствующую отметку. После это ты ехал на место боев. Но там, впрочем, собирались далеко не те ребята, которые высаживались в составе Днепровского десанта в 1943-м году.

Потом написали, что в этой операции мы подбили 52 немецких танка. Но в основном все это мы сделали на переправе Сакирна. По окончании боев нас разместили в доме отдыха летнего периода. Там, кстати говоря, наша численность доходила человек до трехсот-четырехсот человек. Но я в этим местах четыре раза побывал.

Впрочем, мы и после десанта продолжали воевать, когда из нашей бригады были сформированы стрелковые полки. Они вошли в состав 103-й гвардейской стрелковой дивизии. Где-то в марте месяце 1945-го года мы приехали в Польшу. Но там нас чего-то не приняли. Сказали: «Вам тут делать нечего». Мы там пожили где-то с неделю, после чего нас посадили обратно в эшелон и привезли в Венгрию. Там мы за три дня совершили марш-бросок на 200 километров. Но мы, честно говоря, все время двигались пешком. Дело шло к концу войны. Потом мы обеспечивали освобождение столицы Венгрии — города Будапешта. Были, в частности, на огромном озере Балатон. Надо сказать, мы тогда прошли через всю Венгрию. Также стоит отметить, что наступали мы все время, проходя каждый день по 25=30 километров. И все время ходили пешком вконец ободранными. Вот я, к примеру, в чем ходил? Я воевал как пехотинец и ПТРовец. Так, например, противотанковое ружье, которым меня наградили, у нас на фронте называли не иначе как «Прощай, Родина!» Что такое ПТР против немецкого танка? Ты в него, как говориться, все равно не попадешь.

Все это, конечно, было. Ведь я был на фронте не просто каким-то политработником. Я — настоящий ветеран Великой Отечественной войны. В Интернете на сайте «Подвиг народа» можно найти сведения о моих наградах. Вот когда мы взяли столицу Австрии — Вену, вроде все успокоилось и мы вернулись на место своей постоянной дислокации. Это случилось уже в первых числах мая 1945-го года. После этого я в чем, собственно говоря, ходил? На мне были гражданские брюки, венгерский китель цвета хаки, сверху — хромовый офицерский уже немецкий китель. Шапка ушанка оставалась наша: чтобы можно было различать, свой я или чужой. Больше ничего на мне не было. И вот, когда я походил так три дня, нас снова обмундировали и отправили «пехом» с Венгрии в Чехословакию. Оказывается, там фельдмаршал Шернер отказался сдаваться к нам в плен и не подчинился капитуляции. И получается, что мы «доосвобождали» Прагу от немцев. Кончили мы воевать фактически 14-го мая. Все вылавливали этих фашистов. Но там против нас воевали в основном наши, то есть, власовцы.

И.В. Были ли вы во время войны ранены?

Л.Ж. Во время войны меня очень здорово ранило на Украине. Большое я тогда получил ранение. Об этом нечего и говорить. Последствия его дают знать о себе до сих пор. Не так давно, когда я лежал в местной третьей больнице, у меня стали все проверять и обнаружили, что в кишках что-то перебито. Между прочим, на этих процедурах мне все это что-то очень долго перемывали. Потом сказали: «Иди в туалете посиди, пока все не освободится». И потом действительно что-то нашли. «А что у тебя там такое на семь миллиметров?» - стали меня спрашивать. Говорю: «Не знаю». Мне ответили: «Так металл там у вас. Чего он до сего времени у вас торчит?» Говорю: «Я не знаю». Оказалось, что металл буквально до последнего времени у меня не сходил.

А когда я получил ранение, у меня перебило лопатку. Я не мог повернуться. Нас было трое человек. Со мной все возились наши ребятишки. Но что они будут с таким человеком, как я, связываться? Я же тогда орал просто невозможно как. Лопатка ведь перебита! Они мне сказали: «За тобой придут». Ну и бросили после этого меня одного. Лежу и про себя думаю: все, мне хана. Крови особой у меня не было. Если бы она шла, то я бы ею истек и умер от ее потери. Ведь я даже не мог чуть-чуть отползти. Но где-то через пару дней меня, все-таки, подобрали местные люди. Они меня на лошади привезли в госпиталь. Лечили, правда, меня там совсем недолго.

После этого проходит сколько-то времени, как вдруг ко мне приходит КГБ-шник и спрашивает: «Слушай, вот вы были там у немцев в тылу. Вы не знаете, кто еще вместе с вами был». Говорю: «Знаю. Но точно не Иванов». Говорит: «По именам всех называй. Где живет? Адрес знаешь?» «Нет, - отвечаю, - не знаю». «А офицеры кто с вами были и где?» «Появился один, а потом пропал, - ответил я ему. - Мы его не видели». «Слушай, - спрашивает тогда он меня, - а где ты был и чем занимался?» И если бы мне не попался политработник, который знал моего двоюродного брата Валю — они вместе работали в Волжском речном пароходстве, все могло бы быть намного хуже.

Этот же политработник мне потом сказал: «Слушай, ты даже никому не говори обо всем этом, ранен ты там или не ранен. Я скажу, чтобы тебя выписали и дали тебе бы отпуск по болезни, по лечению. И ты в военкомате все, что нужно, найдешь. Поезжай. И не говори, смотри, ничего никому».

А ведь нас тогда болталось по Украине сорок групп. Где их зарегистрируешь? Причем там еще вот что получилось. Начальник штаба и командир бригады находились в одном месте, а, скажем, те ребята, у которых имелись все эти коды и прочее — в совершенно другом. Кроме того, когда забрасывали группы в тыл, питание находилось у рядовых в совсем другом самолете. Короче говоря, кругом все оказалось разбросанным. У нас, можно сказать, где-то около двух недель вообще ничего не было. Ведь наши не «довыбросили» пять тысяч человек. Связи никакой не поддерживалось. И лишь только когда спустя две недели кто-то смог к своим пробиться, ситуация стала более-менее нормализовываться. А ведь все команды, которые оставались в этих местах, снялись и уехали. Оставался только дежурный. А связь не работала: не открытая, ни какая-то другая. И когда наши прорвались к своим, то сказали: «Вы что, паразиты, никак нам не помогаете? Мы здесь с голоду сдыхаем. И власовцы, паразиты, нас бьют». Так что только спустя две недели у нас установилась связь с такой 254-й стрелковой дивизией. Там находились такие майор Дягилев и Дегтярев. Только после этого нам стали хоть как-то помогать.

И.В. Расскажите подробнее о своем участии в форсировании Днепра.

Л.Ж. Я начну со стихотворения, которое вы, конечно, хорошо знаете: «Переправа, переправа/ Берег левый, берег правый/ Остался первый взвод». Ну и так далее — полностью пересказывать эту главы из поэмы «Василий Теркин» я не буду. Думаю, что Твардовский этим много сказал. Мы обеспечивали переправу 254-й стрелковой дивизии. После войны я три раза бывал в Доме отдыха прямо в этом месте. Мы жили как раз на месте переправы, в подвалах по два или три человека. Это все находилось в деревне Свидово. В 2013-м году я вновь оказался в этих местах. Мы посещали могилы погибших и пропавших без вести десантников. Между прочим, так до сих пор и неизвестно, чьи они.

И.В. Часто ли вам приходилось подниматься в атаку?

Л.Ж. Мы делали это почти что каждый день. Ну как же? Если мы идем с боями, то тут обязательно будут атаки. Но у нас, собственно говоря, какая была тактика? Ведь немцы шли как «подвижные» группы, а мы все больше преодолевали свои расстояния «пехом». Бывает, только мы до них дойдем, как они садятся и уезжают километров за тридцать или пятьдесят, закрепляются там и дожидаются нас прямо на месте. Мы, естественно, все свое расстояние проходили пешком. Вот они укрепились, как у нас говорили, на рога. Плохо это или хорошо, но мы все равно идем.

И.В. Какие ощущения испытывали во время атаки?

Л.Ж. Хе-хе (смеется), никаких ощущений не испытывали. Был только общий порыв и все. В такой обстановке человек, как правило, уже не владеет собой. Шла такая общая, как бы сказать, волна. Уже после того, как состоялась наша выброска и часть из нас выжила, многие вещи прояснились. Вот сейчас мне пишут: «Мы вас ждем, дорогие десантники. Приезжайте к нам, приезжайте». А тогда, перед выполнением того задания, мы, безусловно, и сами знали, что не вернемся. В истории Великой Отечественной войны, к сожалению, десантники не смогли себя показать. И когда случилась эта страшная трагедия, то Жуков и Ватутин, которые командовали той самой выброской, подали Сталину бумагу, в которой говорилось, что надо бы привлечь к ответственности командующего воздушно-десантными войсками и командующих другими войсками. Сталин написал резолюцию: «Прекратить!» А вообще в этой непростой обстановке у нас шла вражда с летчиками. Почему? Ведь это летчики так десант разбросали. Как же? Они тоже немцев боятся. Дело доходило чуть ли не до убийств. Летчиков ведь даже избивали.

И.В. Вы помните какие-то конкретные случаи?

Л.Ж. Да. В городе Быхове в Белоруссии сколько раз такое бывало. А избивали летчиков почему? Потому что считали, что виноваты во всем они, авиация. Ведь они такой разброс сделали: вместо того, чтобы спуститься на 500 метров, стали выбрасывать нас с расстояния два километра. Конечно, летчиков понять можно: их в то время тоже немцы стали сбивать. Они же тоже живые люди и хотят сохранить себе жизнь. Между прочим, эта вражда между десантниками и летчиками еще долго продолжалась. И после этого Сталин написал: «Воздушная операция, организованная Воронежским фронтом 24 сентября 1943 года, провалилась, вызвала ненужные и массовые жертвы. Руководители этой операции должны были понять, что выброска десанта в ночное время на своей территории сопряжена с определенными трудностями. А вы что начудили тогда?» И после этой нашей операции, повторюсь, все воздушно-десантные войска были реорганизованы. Фактически их не стало. Их восстановили лишь только где-то в начале пятидесятых годов. Ведь наш полк сначала имел такое название - 317-й воздушно-десантный посадочный полк. Потом с такой же нумерацией он стал стрелковым полком. А после ему вновь вернули название воздушно-десантного полка.

И.В. Встречали ли вы местное население в Венгрии? Как оно к вам относилось?

Л.Ж. Вот я часто всем говорю о том, что нас как героев чествовали на Украине. А в Венгрии нас тоже встречали нормально. Больше того, когда мы там воевали, они часто сдавались к нам в плен. Из-за этого нужно было идти «пехом» и их сопровождать. Поэтому зачастую им просто говорили: «Идите туда-то и туда-то». И они переходили через какую-то небольшую речонку по сломанному дереву. Им все говорили: «Дуй, дуй». Нет, они встречали, между прочим, нас во многих местах очень хорошо. У меня имеется небольшая книга нашего командира полка, ставшего потом генералом, которая называется: «Мне часто снятся те ребята». И пишет он как раз об этом же самом: приедешь и нет-нет да и встретишь венгра. Но венгры с нами почти и не воевали. Должен сказать, что когда мы наступали не на своей территории, причем как в Австрии, так и в Венгрии, местные сидели и тряслись в каких-то подвалах. Мы у них ничего и не спрашивали, кроме часов. Но сами, помню, ходили все ободранные. Глядя на нас, было сложно понять, кто это. Такой мы имели вид. Это продолжалось, по сути дела, весь март, весь апрель и май месяц 1945-го года.

И.В. Как вас награждали во время войны?

Л.Ж. У меня есть ордена Славы 3-й степени и Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». Кроме того, имеются два ордена Отечественной войны. И знаешь, почему у меня их оказалось два? В 1985-м году я являлся руководящим работником — был заместителем управляющего трестом. И когда мне исполнилось шестьдесят лет, то от нашего военкомата приехали ко мне специальные люди и заранее наградили орденом Отечественной войны. А когда через два месяца стали снова всех ветеранов войны непосредственно этим орденом награждать, то мне выдали второй такой орден вместе с удостоверением. Отказываться было как-то неудобно. Но потом, когда прошло после этого какое-то время, я пришел в военкомат и сказал об этом. Мне военком так ответил: «Я тебя этим орденом награждал. Про все остальное я не знаю. Я дурака валять не буду. Оставь его себе. Носить его или не носить — это твое личное дело». Но я все равно всем говорю, что у меня только один орден Отечественной войны. Я, впрочем, не об этом вам хотел сказать. Когда я, например, был после войны на Украине, то меня командующий воздушно-десантными войсками Украины Швец наградил меня нагрудным знаком. Я не знаю, как там с этим сейчас. Кроме того, меня отметили орденом Маргелова. Тут я немного отступлю от темы. К моим наградам мы еще вернемся. Бытует мнение, что Маргелов организовал воздушно-десантные войска, что он является создателем этого рода войск. Ничего подобного. Во время войны, когда эти войска уже существовали, он, по-моему, командовал сколько-то времени моряками. В войска ВДВ он пришел, по-моему, только в 1956-м году. Хотя я благодарен ему за то, что он мне дал знак «ВДВ» со своей подписью.

Отмечен я и еще какой-то украинской медалью. Также у меня имеются документы и на еще одну награду, которая называется «Битва за Днепр». Там же имеется подпись: «Десантнику и партизану». Есть значки пятой и третьей воздушно-десантных бригад. Это все награды с Украины. А из наших медалей у меня есть медали «За взятие Будапешта», «За взятие Вены» и «За победу над Германией».

Других наград у меня вроде и нет. Вот есть знак «500 лет», посвященный какому-то событию. Еще за то, что я воевал вместе с партизанами, меня наградили в 1983-м году одним памятным знаком. А еще какие награды? Значок нашего 317-го гвардейского ордена Александра Невского полка, значок «10 лет ВДВ», значок афганцев, знак о полученном на фронте ранении. Еще наградили меня огромным знаком, на котором написано «От благодарных нижегородцев». Да и много других есть наградных документов от фрязинской школы и от украинцев.

Сейчас, конечно, у нас вконец испохабили фронтовые награды. Взять хотя бы орден Отечественной войны и медаль «За отвагу». Ведь их стали давать потом буквально всем, в том числе и тем, которые и никакого фронта-то на себе не испытали. Про ордена за выслугу лет я и не говорю. Ведь что получается? Если человек очень много лет отслужил в армии, он мог только за свою службу получить четыре ордена и медаль — два ордена Ленина, орден Красного Знамени, орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги».

И.В. За что вас наградили орденом Славы 3-й степени?

Л.Ж. Ну как тебе сказать: за что наградили? За ряд боев. Вот медалью «За отвагу» меня отметили за конкретное дело: за то, что я обеспечивал переправу и ликвидировал расчет — убил пять человек гитлеровцев. Мы можем посмотреть сейчас на моем компьютере мое представление. Правда, эта зараза все время жужжит и тормозит. Я, все-таки, не так ловко обращаюсь с техникой, как, может быть, вы.

И.В. Встречались ли вы с бандеровцами?

Л.Ч. А как же не встречались? Но мы конкретно не знали, бандеровцы это или нет. Мы понимали, что это какие-нибудь бандиты. Откуда мы могли знать про них что-то конкретное? Я что, какой-нибудь генерал или низовой офицер питания? Конечно, нет, упаси Бог.

И.В. Сталкивались ли вы с штрафниками?

Л.Ж. Нет. Мы все время, как говорят, находились впереди.

И.В. Испытывали ли вы на фронте страх?

Л.Ж. Конечно, нам было страшно. А как же? Особенно это проявлялось в такие моменты. Представь только себе. У меня - противотанковое ружьишко, как вдруг появляется немецкий танк «Тигр». Ну что я могу с ним сделать? Ну чего? Он раздавит меня как мокрицу. Конечно, страх всегда был. Тем более, что я не любил это противотанковое ружье ПТР. И знаете, почему? Вот у меня на фронте был командир взвода ПТР. В его подчинении находилось четыре взвода. Сам я командовал противотанковым отделением. Но меня почему-то все время отдавали под начало командира стрелкового взвода или стрелковой роты. И мы, три расчета, отходили от своего непосредственного командования и не знали, что нам у стрелков делать. Ведь этому новому командиру мы, как говорят, были до лампочки. «Иди, - говорил он тебе, - вперед». А немцы в таком случае вообще могли забрать тебя в плен. Дело доходило чуть ли не до драки или скандала. Но тебе все равно говорили: «Иди вперед. Ты все равно должен наших встречать». Один раз, помню, мы крепко попались. В том бою я сбил немецкий самолет. Но как сказать — сбил? Может, это сделал я, а может — не я. Стреляли ведь все. Наш батальон тогда остался в резерве. Командир батальона находился отдельно со своей группой. С ним были отдельно взвод ПТР, минометчики и тому подобные.

И получилось что? У него не оказалось карты и он из-за этого не знал, куда ему нужно идти. В итоге мы напоролись на немцев. Причем там вот еще какая получалась вещь. Как только мы подошли к месту, они почему-то допустили нас до кустарника. Ведь они и до этого запросто могли нас перебить. Там для этого имелась свободная площадка. Нет, немец нас допустили до кустарника, а уже потом половину из нашего взвода перебил. Потом они сели на свою технику и куда-то уехали, как вдруг прямо из за кустов вышли наши танки. Оказывается, они по нам стреляли. «А откуда вы тут?» - спрашивают они нас. Все они оказались пьяными. Но какой-то капитан так вообще пошел вперед с саблей наголо. Ну что об этом можно сказать? Жизнь есть жизнь. От нее, как говорят, ты никуда не денешься. Дураки тоже встречались на фронте. Те танкисты, помню, нам сказали: «Ну откуда вы здесь? Вы не должны были здесь быть, вы, наверное, заблудились». Потом мы пошли дальше. Через какое-то время напоролись на немецких «Мессеров» и стали по ним стрелять. Я тогда был один ПТРовец. Вместе со мной находился другой ПТРовец — Матвиенко. Так он что сделал? По дурочке свое раздвижное ружье не закрепил. Так у него все это дело взорвалось и ему побило лицо. Но он ничего, более-менее сохранился. Он, как и все ребята, оказался родом из города Фрунзе. Правда, я уж не знаю, русский он там был или украинец. Тогда же мы еще подбили немецкий самолет «Мессершмидт». Но кто из нас подбил, было неизвестно. Я стрелял зажигательными. Но били по этим самолетам мы из всякого оружия: и из пистолетов, и из карабинов, и из автомата ППС. В то время я оказался приданным командиру стрелкового подразделения. Так вот, когда вся эта кутерьма закончилась, он мне сказал: «Там недалеко, с километр или с два километра, упал самолет. Был взрыв. Иди туда, найди его и докажи, что ты по нему стрелял и его сбил». Я ему говорю: «Да, может быть, это и не я по нему стрелял». «Ты иди!» - сказал он. Мы пошли втроем. Но как только через речку перешли, так и решили: «На хрен нам все это нужно?» Мы посидели, как следует покушали и вернулись обратно. А этот командир даже забыл о команде, которую он нам только что дал. Понимаете, в фронтовой жизни случаются всякие ситуации.

И.В. А вообще какие потери вы несли в десантных войсках?

Л.Ч. Об этом я вам так скажу. У нас во взводе ПТР насчитывалось сорок человек. Остались в живых я и Дедков. Но он был немного постарше меня, с 1918-го года. Но я, впрочем, не утверждаю того, что все остальные ребята погибли. Кто-то, конечно, был ранен, кто-то убит, кто-то — пропал без вести. Но все равно со старого состава кто-то остался в живых. А уж про десант нечего и говорить. Потери тогда мы понесли огромнейшие.

И.В. Как вас кормили на переднем крае?

Л.Ж. Когда мы, например, находились на территории других государств, нас почти и не кормили. Мы были на подножном корму. Скажем, когда мы проходили через Венгрию, то там нам доставался хлеб, какие-то молочные продукты и кое-что другое. В Австрии так я вообще впервые в своей жизни увидел закрытые консервы. Ведь у нас ничего этого не было. Иногда питались печеньями и сухарями. А так, как говориться, что найдешь, то и будет твое. Довольно часто нам приходилось встречать картину. Вот приходишь в населенный пункт, а там никого нет. Заходишь в дом — а там бах, между дверью висит какое-то барахло. Как-то у меня остался один такой случай в голове. Значит, когда мы так бродили по населенным пунктам, началось наступление. В результате этого нас накрыли наши же «Катюши». И когда кончилось нападение на нас своих людей, картинка представилась следующая. Кругом валяются наши люди с оторванными руками, кишки у них вылезли, и они орут: «Слушай, убей меня. Пристрели!» Все они, как говорят, мучаются. Но я не про это хотел сказать. У этого раненого снизу выглядывает серый костюм, сверху — черный костюм. Короче говоря, на нас оказалось полно этого заграничного барахла. Ведь все мы были деревенскими ребятишками и ничего этого в своей жизни не видели. Откуда там и чего? Поэтому и одевались кто во что. На нас была только одна шапка «Малахай», а больше — ничего. Мы и водку-то на фронте даже не пили. Нам ее, как говориться, не успевали подвозить. Вот, например, моим непосредственным командиром оказался москвич. Звание у него было старшина. Я у него потом даже в Москве дома ночевал. Так вот, случалось такое, что он, бывает, и привезет к нам на передовую что-нибудь из спиртного. А так я не пил и не курил. Это уже потом я, как говорят, закурил.

И.В. То есть, фронтовых сто грамм вам почти не выдавали?

Л.Ж. Выдавали, но они не поспевали за нами. Да нам и некогда было ими заниматься. Больше того, наш командир полка активно за нами следил. Передвигались мы ведь все время «пехом». Естественно, из-за этого у нас очень сильно хромала дисциплина. И что делал командир полка? Как только мы занимали какой-нибудь населенный пункт, так он на своей танкетке (она была трофейная, а не загонная) останавливался прямо возле него и ловил всех наших велосипедистах. Мы ведь ездили на велосипедах, как говориться, кто на чем. А нам это не разрешалось. Как танкетка проедет, так мы опять садимся на велосипеды. Знаете, я нисколько всего этого не выдумываю. Как в натуре это было, так я об этом и рассказываю.

И.В. Проводились ли у вас во время войны показательные расстрелы?

Л.Ж. Да, у нас их раза три, наверное, проводили. Для этой цели весь наш состав выстраивали буквой «П». Судили этих провинившихся ребят за самые разные дела. Но все это, можно сказать, проводилось больше на нашей территории? Почему? Потому что некоторые наши дрались и делали еще что-то в этом роде.

И.В. Как вы относились к Сталину?

Л.Ж. Нормально. Как могли мы к нему относиться? Как к своему вождю. Но мы за Родину воевали, с именем Сталина. Ничего другого и быть не могло.

И.В. Кричали ли во время атаки возгласы «За Сталина»?

Л.Ж. А как же? Конечно, кричали. Прямо на моих глазах убили комсорга. Это произошло тогда, когда нас обстреляли наши танкисты. Он закричал: «Вперед! За Родину, За Сталина!» По правде говоря, человек поперся ни к чему и закричал этот возглас абсолютно не по делу.

И.В. Приходилось ли вам иметь дело с немецкими пленными?

Л.Ж. Понимаешь, я могу сказать тебе такую вещь. Когда мы освобождали Прагу, то нам попадались наши пленные власовцы. Но их у нас расстреливали без суда и следствия. Вот, скажем, поручили это дело нашим Петру и Ивану. Сказали: «Отведи их вон туда-то и туда-то». Через полчаса они возвращаются и говорят: «Ой, они там-то разбежались. Мы по ним стреляли. Не знаем, куда они и делись».

И.В. То есть, они их должны были сопроводить, но приказа не выполнили и их уничтожили?

Л.Ж. Да. Да и далеко им было идти. Они решили, что проще их всех уничтожить. Этих власовцев, конечно, больше ненавидели, чем немцев. Да и тем более дело шло к концу войны.

И.В. В партию вы вступили во время войны?

Л.Ж. Я вступил в Коммунистическую партию в 1945-м году. Так что состоял я в ней 46 лет. А в 1991-м году вся моя партийность прекратилась из-за развала страны. Но меня многие помнят. Я же был не только пионером и комсомольцем, но и секретарем организации нашего взвода, когда еще служил в армии. Я все время занимался общественной работой. А как же? Да я и до сего времени ею занимаюсь.

И.В. Встречали ли вы кого-нибудь из высшего командного состава?

Л.Ж. Кроме командира полка — никого. Конечно, появлялся и командир дивизии. Куда-то наведывался командующий фронтом. Но мне-то это было знать откуда?

И.В. Что можете сказать о замполитах?

Л.Ж. Я к ним не ахти как отношусь, но они все равно были нужны. Почему? Слушай, ну возьми ты нашего президента. Уж какой узурпатор, не так ли? Но ведь был и авторитетный человек Сталин. Его все слушали. Но в его окружении находились люди, которые могли что-то и ему сказать. Но этот — один. Разве так можно себя вести? Какой-то Песков сидит и ему обо всем докладывает. Но так же никто не делает! Это же только в Африке дикари съедали людей.

И.В. Были ли вы религиозным на фронте?

Л.Ж. Знаешь, один раз на фронте мне приходилось вспоминать про Бога. Создалась страшно тяжелая обстановка. Находясь в Австрии в горах, мы угодили к немцам в тыл. Тогда, помню, мы поднимались в горы примерно на километр. Вот идет, скажем, один солдат с ружьем или с автоматом. Тяжело ему, конечно,тащить все на своем горбу. Другое дело, если он едет на танке. Все это происходит при 45 градусах мороза. Ты идешь и думаешь: «Сдохну, наверное, сейчас». Ведь внутри у тебя все разрывается и горит, ты — весь в поту. Так вот, заходим мы наверх, а там — снег. Костер разжигать категорически запрещено. А тебе холодно. Кругом — такая нехорошая изморозь. И в это самое гибельное время немцы начинают нас обстреливать. И нас здесь, откровенно говоря, так прижало, что я сам себе сказал: «Господи, я поверю в тебя, если останусь живой». Вот это на самом деле со мной было. Но прошло после этого сколько-то времени, и я об этом случае забыл. Но позднее, все-таки, уверовал в Бога. И то, что он меня спас, отрицать никак невозможно. Многие наши солдаты шли в бой с Богом, хотя одновременно и со Сталиным. Конечно, в основном эти выкрики - «За Сталина» - делали наши политработники. Как этого не могло быть? Я уже рассказывал тебе про то, как прямо на моих глазах убили комсорга. Он кричал: «За Сталина, вперед!» Зачем ему это было нужно, я до сих пор понять не могу. Я уже рассказывал тебе, что этот немец допустил нас до кустов, перебил половину, поднялся в гору и уехал. А так бы, если стал стрелять по нам сразу, убил бы всех. Там было что-то типа панели. Рядом протекала речушка или даже не большой ручей, в котором почти не оказалось воды. Вот и такие тоже бывали на фронте случаи!

И.В. Встречали ли вы на фронте ППЖ?

Л.Ж. Знаешь, я про это явление ничего не знаю. Ведь я не был офицером военной поры. Поэтому ничего по этому поводу сказать не могу. Это могли, наверное, знать только старшие офицеры. У нас получалось так, что на троих младших офицеров, командиров взводов, выделялась одна палатка. У них имелся свой денщик. А как жили офицеры высшего и старшего командного состава, мы не знали.

И.В. С органами СМЕРШ во время войны сталкивались?

Л.Ж. Если не считать того случая, о котором я вам рассказывал, то нет.

И.В. Воевали ли с вами представители других национальностей?

Л.Ж. Я, например, встречал на фронте евреев. Их было полно! Даже рядовых. Про командиров я и не говорю. Вот у нас служил такой еврей командиром взвода. Пять дней побыл, и его то ли убили, то ли он пропал без вести. Это, конечно, весьма своеобразная нация.

И.В. Как сложилась ваша послевоенная судьба?

Л.Ч. После войны я всю жизнь работал строителем. Демобилизовался в 1950-м коду. Вместо десяти классов закончил техникум коммунального хозяйства. Работал в строительном управлении, был техником-инвентаризатором, который принимал объекты в эксплуатацию под строительство. Потом я стал заведующим коммунальным отделом исполкома райсовета, являлся депутатом райсовета. Уже позднее я перешел на завод «Красный Сормово», на котором отработал в отделе капитального строительства ровно 22 года. Потом вошел в состав «Главволгостроя», где занимал должность заместителем начальника управляющего одного из трестов. Здесь, в Сормово, я построил десятки домов. Правда, делал это не один я. Но что еще конкретно мы построили? Девятнадцать детских садов, «Дворец Культуры». Правда, этот «Дворец Культуры» я строил не полностью, а реконструировал. Также мы построили универсам. Но все это строило, разумеется, государство, а не просто какой-то наш завод. Хотелось бы также отметить, что я никогда не бросал общественной работы. Именно поэтому мне не зря присвоили два звания - «Заслуженный ветеран области» и «Почетный ветеран города».