Антонов Евгений Петрович

- А вы тогда жили в Таджикистане?

- Да. Жили мы в Кулябе, а отца постоянно с нами не было, потому что он всё время участвовал в сражениях с басмачами. Я там еще пацаном был и болел.

- Вы что-то запомнили из своего детства? Как вообще там люди жили в то время?

- Ну как жили… Во-первых, это был город. Там был книжный киоск, где продавались газеты, журналы, книжки, папиросы и т.д. В полку был большой театр, где крутили киноленты. Тогда кино было немое. Также ставили спектакли про Гражданскую войну – о том, как наши сражались с белогвардейцами. Была и парикмахерская. Был там также базар, где местные продавали всякие лепешки, фрукты, овощи и т.д.

Потом туда выслали осетин. Это была уже большая глупость конечно. Зачем же их туда прислали, высылали – непонятно. В школе эти ребята с Кавказа были хорошими учениками. Когда в 1-м классе учился, там у нас даже доска была плохая. Один осетинский мужик пришел и сделал хорошую доску. А сын его прекрасно танцевал лезгинку. Было много чего интересного.

- Вопрос насчет религии. Ваш отец и мать были верующими людьми?

- Нет. Может быть, в сердце только верили. Снаружи это не замечалось. Отец у меня точно неверующий был. А вот бабушка была верующей. Вот я сейчас часто думаю: как же она была права и как я был неправ, когда был воинствующим безбожником. Вера нужна.

- Пасху не праздновали?

- Мать пекла куличи, но в то время Советская власть не позволяла праздновать Пасху. Поэтому мы и не праздновали. Просто ели куличи и на этом всё. Куличи были неплохие, вкусные.

- А местные жители, рядовые таджики как относились тогда к Советской власти, к советским солдатам и офицерам?

- Я скажу так. Когда мы пришли в Куляб там до нас была 6-я Алтайская бригада. К тому времени уже всех басмачей разогнали. Жен у них было много и домов этих глинобитных тоже было много. У каждой жены была отдельная комнатка. Ну а так народ, который был в самом городе, к советам относился неплохо. Тем более, на базаре все продавали. К примеру, лепешка стоила 15 копеек, пожалуйста. Тогда зарплаты были небольшие, но платили.

Потом там же всё-таки и мы помогали собирать хлопок этим дехканам (крестьяне). Они к нам относились неплохо. Я знаю, что отец к местному населению относился очень вежливо. А вот по отношению к врагам он был жестким и жестоким.

- Интересно, а местные жители, мусульмане тогда были сильно религиозные? Женщины у них небось все в парандже ходили?

- Ходили. Но вот, к примеру, в городе Скобелев, который сейчас называется Фергана, были такие случаи, связанные с паранджой. Если какая-нибудь девушка или женщина снимет свою паранджу, ее убивали на месте. Те, которые были сильно религиозными, наносили удар ножом в грудь. Такие случаи были и в Самарканде, а вот в Кулябе я такого не помню. Там вроде более спокойно было.

- Расскажите немного про боевой путь и службу вашего отца.

- В Средней Азии, там, где я вырос, мой отец Антонов Петр Иосифович воевал с басмачами. Отец был близок к Уборевичу (он тогда командовал Белорусским военным округом), который вместе с Тухачевским был расстрелян как враг народа. Из-за этого отца тоже объявили врагом народа. Но отец перед этим в Средней Азии попал в воздушную аварию. Несмотря на это, он всё равно потом кончил академию. После служил в Белоруссии и командовал дивизией рядом с Жуковым. Жуков тоже командовал дивизией.

В Гражданскую он не воевал, потому что он 1900 года рождения. В 18 лет он пошел в Красную армию и поступил на учебу в Высшую кавалерийскую школу. После окончания его отправили в Среднюю Азию. Там он командовал отдельным 80-м кавалерийским полком. Сначала он служил в …, а потом его перевели в Куляб.

Несмотря на то, что он был искалечен, он всё равно служил в армии. Он был неплохим кавалеристом. Даже верхом ездил и прекрасно командовал.

- Что ваш отец рассказывал про борьбу с басмачами?

- Он рассказывал, что там много чего интересного было. В борьбе против басмачей в основном действовала, конечно, кавалерия. Хотя лошади басмачей и были неказистые, но по горам они лазили лучше, чем наши эти лошади донской породы.

- А ваш отец что-нибудь рассказывал про зверства басмачей? Потому что мне некоторые рассказывали, что они сильно издевались над теми, кто угодил к ним в плен.

К примеру, один командир взвода попал в плен, и басмачи привязали его к лошади головой вниз и так расправились. Если самолет совершал посадку в горах, они расстреливали его экипаж, самолет сжигали, а оружие забирали. Тогда же самолеты были не очень совершенные, да и большинство было иностранного производства.

Помимо всего прочего, некоторые солдаты приходили малоподготовленными. Вот пришел один пехотный полк, а навстречу к ним идут таджики с музыкой. Солдаты обрадовались тому, как их хорошо встречают местные. А те музыка, музыка, потом кто-то бреет, кто-то воду кипятит. Тот, который брил, «раз» и по горлу того солдата, которого он брил. А тот, который кипятил воду, кипятком облил. Оказалось, что у всех басмачей под халатами было спрятано оружие – попали. И вот этот полк пустился в бегство. Тогда другой полк как раз был на подходе – они их и выручили. Они шашками рубили басмачей. Кавалеристы ведь были храбрые, смелые. Вот там ребята действительно были героями. Да не только там – на фронте тем более.

- Вы сказали, что ваш отец был кавалеристом. А приходилось ли ему летать на самолете?

- Да. Там же ведь из Куляба надо было летать до Сталинабада (ныне Душанбе – Прим. ред.), потому что до Сталинабада никакой железной дороги не было. Если ехать на тачанке это заняло бы трое суток. А на самолете лететь 45 минут. И потом из самолета надо было проводить разведку, выявлять местоположение басмачей.

- А ваш отец, наверное, был награжден?

- Он был награжден орденом Красного знамени за то, что они вдвоем с товарищем взяли в плен их главного басмача. Тогда я еще был совсем маленький.

Потом после него уже был Ибрагим-бек. Его задержали наши пограничники. Наши кавалерия тоже за ним охотилась. Люди говорили, что пули халат его пробивали, а тело – нет. В общем, о нем говорили и пускали всякие глупые слухи. После того как задержали его отправили в Москву и больше о нем ничего не было слышно. Потом там всё пошло на утихание. Стали образовываться хлопковые колхозы и дело пошло неплохо.

В 1932 году, когда мне исполнилось 9 лет, мы с отцом поехали в академию. Когда я во 2-й класс поступил, мне врачи сказали, что если бы я там прожил еще год, у меня бы малярия была тогда неизлечима вообще на всю жизнь.

- Бои с басмачами происходили и в 1932 году?

- В 32-м как раз, когда мы были, утихло. А потом рассказывали, что уже после 1932 года, когда там нас уже не было, всё началось по новой. Из-за чего? Дело не в том, что басмачи уходили и укрывались в соседнем Афганистане. А в том, что Афганистану помогала Британская империя, которая была заинтересована в том, чтобы басмачи перебили как можно больше красноармейцев. По этой причине англичане обеспечивали восставших басмачей оружием и продовольствием.

- Как проходила дальнейшая служба вашего отца?

- В 1938-м его арестовали. Это по причине его связей с Уборевичем и Тухачевским, которые в академии его очень ценили. А их, как известно, объявили врагами народа. Поэтому мой отец тоже автоматически стал врагом народа.

Мы тогда жили в Белоруссии в 15-ти км от города Лепель. Там дислоцировалась 24-я кавалерийская дивизия, где служил отец. Тогда она была секретной, конечно, но сейчас это уже не секрет. Отец был командиром этой дивизии. А Жуков тогда командовал другой. Именно каким войсковым соединением не знаю, но он был даже у нас. А потом, когда арестовали командира-белоруса, который командовал корпусом, на его место назначили Жукова.

И когда был Жуков, он, конечно, был настроен против отца, потому что Жуков был сталинцем, а отец не был сталинцем. Он был за Ленина и против Троцкого. Троцкого отец терпеть не мог.

Потом, когда мы узнали, что отец арестован, мы смеялись и не верили этому: «Таких не арестовывают. Это ошибка. Он скоро придет. Как же так?» Но он не вернулся… Отец погиб, находясь под следствием. Когда допрашивали, у него был поврежден шейный позвонок. Видимо, его стукнули как следует и от этого он скончался. Если бы он тогда не умер, нас бы всех посадили бы – и меня, и мать, и брата. И тот факт, что он умер, находясь под следствием, дал нам возможность уехать. И мы уехали в Москву. Там работала сестра моей матери. Потом матери дали выкуп за то, что натворили с его мужем. Это было еще до войны.

- А жизнь как-то изменилась с началом Финской войны в ноябре 1939-го?

- Когда шла Финская война, нам всё время говорили, что нельзя нам жить в Москве. И куда только мы не ездили, пока я учился. Потом нам всё-таки пришлось поехать к брату матери Трусову Алексею Ильичу. Он служил в Пугачеве. Это на реке Иргиз, притоке Волги, недалеко от города Вольск. Он там командовал пехотным полком, хотя был десантником.

И как раз в тот день, когда мы к нему только-только приехали, он собирался на станцию ехать, чтобы уехать на Финскую войну. Там под его командование должны были передать какой-то полк. У него были жена и сын, которому было примерно 5-6 лет.

Как он добрался до фронта, он принял этот полк, повел его в бой и получил от финнов пулю в грудь, которая прошла на один сантиметр выше сердца. Получается, что финский снайпер на один сантиметр промахнулся. Дядя говорит: «Вот помню, что в плечо толкнуло, а дальше уже ничего не помню». Он потом после этого вылечился, и он вернулся. Кстати, ту пулю ему дали на память.

- А вот этот ваш дядя, кроме полученного ранения про Финскую еще рассказывал?

- Про войну он особо ничего не рассказывал. Рассказал только про это пулевое ранение и всё. Больше я ничего не помню.

Он всю войну прошел и был уже весь израненный. Ордена вешать было некуда. Так как он был десантником приходилось совершать много прыжков. Тогда были самолеты, которые десантники сажали без мотора – их отсоединяют, и они садятся. В общей сложности на его счету было 495 прыжков.

- Как после Финской сложилась дальнейшая жизнь вашей семьи?

- Я тогда еще в 9-м классе только учился. И вот когда дядя из Финского фронта приехал домой, мы снова уехали в Москву. Там нас снова приняла сестра матери. Тогда ее муж уже оканчивал академию и дела у него пошли в гору. Он меня и устроил в Серпуховское авиационно-техническое училище. Когда он меня спросил: «Хочешь ли в военное училище?», я ответил: «Да, конечно хочу». Я давно об этом мечтал, но как сын врага народа не мог особенно на это рассчитывать.

Как раз тогда, вроде это был 40-й год, на Красной площади был парад. Недалеко от Площади проходил и воздушный парад. Этот парад был очень хорошим. Мы туда сходили. Там был и Сталин. Я наблюдал то, как он появился и поднимался вверх на трибуну.

- В каком году вы поступили в это училище?

- В 1940 году в возрасте 17-ти лет. Дядя Володин тогда работал в главном штабе ВВС. Он меня и отвез к начальнику отдела кадров. Там со мной поговорили. Прием курсантов к тому времени уже был окончен. Мне вручили письмо, и я поехал. Это уже был конец лета 40-го года.

В нашем училище были технический и лётный отряды, и я уже мечтал перейти в лётный отряд. Но тут началась война… Мы начали заниматься в ускоренном темпе по 12 часов в сутки. Подготовлены мы были неплохо, я бы даже сказал отлично.

К сожалению, дядю Володина в начале войны расстреляли. Правда, его потом реабилитировали. Говорили, что мол поторопились с расстрелом.

- А в 1941 году чувствовалось, что скоро грядет война с Германией? Кто-то из вашего окружения об этом думал или может быть говорил?

- Даже когда я в школе учился, все мы, пацаны, знали, что война будет. Так как мы знали, чтобы война рано или поздно будет, это не было для нас неожиданностью. Но для нас было страшной неожиданностью, что мы оказались не готовы к этой войне и что каждый день наши войска сдают по городу, а то и по несколько. Вот это для нас было неожиданностью.

- А политработники как вообще объясняли эти поражения и как люди обычные объясняли себе этот ужас?

- Как могли, так и объясняли.

- Вот вы, механики, летчики, наверное, между собой обсуждали то, почему так происходит?

- Мы не обсуждали, а готовились к боям и были готовы отдать за родину всё. Вот это было. А обсуждать что-то, о том, кто виноват это уже потом стали делать, и то в тылу. На фронте этого не было.

- А вашу маму получается в 1941-м из Москвы эвакуировали?

- Нет. Не эвакуировали.

- Когда вас отправили на фронт?

- В 1941 году меня отправили на Ленинградский фронт. Я попал в 452-й скоростной бомбардировочный авиаполк, который формировался недалеко от Балашова. Я там был авиамехаником. Там на вооружении были только бомбардировщики СБ.

Первая же бомбардировка нашего полка была удачной. Мы тогда на Ленинградском фронте по немцам здорово ударили. Это было примерно в августе 1941 года. После бомбардировки наши войска продвинулись вперед. Так как у нас тогда не было истребителей, бомбардировщики летали бомбить без прикрытия. Когда немцы это поняли, они начали сбивать наши бомбардировщики один за другим. В результате трех боевых вылетов на передовую у нас в полку осталось всего три самолета. Хотя у нас в составе было три эскадрильи. Кое-кто из экипажей прыгнул с парашюта, приземлился уже на нашей территории и пришел в расположение части. Но несмотря на то, что немцы сбивали, много человек из летного состава осталось в живых. Потом они снова летали, а некоторые даже очень удачно.

Так вот. Когда от полка ничего не осталось, нас отравили в Энгельс – переучиваться на пикирующие бомбардировщики Пе-2.

А там был один только пикирующий бомбардировщик. У нас спросили: «Кто хочет в наземные войска?» И мы, конечно, блатные, мы на фронт скорей, скорей, скорей. Так и меня отправили на службу в наземные войска, когда наши потеряли много машин. Но всё равно у нашего полка была благодарность за то, что мы на Ленинградском фронте хорошо бомбили противника. Командиром самолета был лейтенант Рябов. А так, конечно, много ребят героически сражались.

Немного погодя уже появились самолеты, которые были собраны руками рабочих на наших заводах.

- Помните ли первый вылет экипажа, который вы обслуживали?

- Наш экипаж состоял из трёх человек: летчик, штурман и стрелок-радист в звании сержанта. Вот и весь экипаж. А я обслуживал этот самолет.

Вот первый вылет нашего экипажа был удачным. А потом, когда по ним били немецкие истребители, они прикрытия никакого не имели. Тогда командир нырнул в облако и затем они плюхнулись в болото, слава Богу, уже на нашей территории. Удачно сели, выбрались, а затем вышли к деревне. Там они нашли провод, связались с командованием, сообщили о случившемся и после вернулись в полк.

- Из экипажа все остались живы-здоровы? Не были ранены?

- Все живы-здоровы. Помню, что уже в Забайкалье, под Читой, где я впоследствии служил, я встретил одного товарища с нашего полка в полном здравии. Насчет остальных не знаю, потому что связи с ними у меня уже не было, потому что то один фронт, то другой, много было всяких перемещений, переучиваний и т.п.

- Бомбили ли немцы ваш аэродром? Если да, то каковы были масштабы разрушений?

- Аэродром они бомбили. Во-первых, вся техника была замаскирована и спрятана. Благо, кругом был лес. Однажды, когда начали бомбить, нам дали приказ вытащить упавший самолет и перебросили туда, где он плюхнулся. Нам пришлось его вытаскивать из болота. Кое-как вытащили. Хорошо, что нам помогли местные жители.

Потом нас должны были отправить на сборку. Когда мы на станции Черцы стали разгружать части самолетов, чтобы их потом погрузить на платформу, налетели немецкие бомбардировщики и стали бомбить. И мы, разумеется, побежали и попрятались. От Черцов там вообще ничего не осталось. Всё это железнодорожное руководство было в землянках. Бомбили немцы здорово.

От самолетов тоже ничего не уцелело. Дальше мы добрались до города Энгельс и там переучивались на механиков пикирующих бомбардировщиков Пе-2.

- Не было ли проблем с обслуживанием СБ? Какие были тонкости?

- Я скажу как механик. Во-первых, когда мы формировались, к нам приехала заводская бригада. Они сделали нам другие турели, которые находятся у стрелка-радиста в фюзеляже. Турели установили. Они были закрытыми и удобными. Там надо было ручкой крутить старую, чтобы переводить пулемет. А тут уже он упирается в … и пулемет крутится, вертится. Это было удобно. Потом специально были установлены противопожарные установки. Они были сделаны неплохо, но во время боев все равно там горело.

Вот что в основном сделали нам бригады. По тем временам, самолет был неплохой. Даже если бы были истребители, то они у нас были уничтожены в первый день войны.

- А какие отношения были между механиками и летчиками? Между летным составом и техническим.

- Всякие отношения были. Например, лейтенант Рябов ко мне очень хорошо относился. Когда после первой бомбардировки вышла первая стенгазета, он написал обо мне хорошую статью. Хвалил меня. Конечно, сейчас эту газету уже не найти.

Тем более, что один экипаж вернулся, подрулил. Открывают бомболюки, а там в бомболюках ставились бомбы-сотки. С одной стороны – три сотки и с другой – три. Всего шесть соток. И вот значит, открывают люки, а бомбы вываливаются на землю. Оказалось, что когда они бомбили, штурман открыл бомбодержатели, а люк не открыл. В результате бомбы с люком так и летали, сели и не взорвались. А почему не взорвались? Потому что впереди каждой бомбы торчит взрыватель. Когда он стукнется об землю, там воздух сжимается и загорается. Идет возгорание, а потом срабатывает детонатор, и бомба взрывается. А когда на самолете, поверх бомбы закручивается предохранительный колпачок с железным винтом с лопастями. И когда бомба сбрасывается, это крутится, колпачок отваливается, и бомба уже становится опасной.

И вот за эту ошибку экипаж самолета арестовали. Но сажать их было некуда. Саперы выкопали яму, чтобы там можно было прятаться во время бомбардировок. В эти щели их и посадили на трое суток. Ну а через трое суток у нас от самолетов вообще ничего не осталось. Этот самолет потом всё равно вылетал. Летал, пока они все потом не погибли.

- Насчет вот пожаростойкости. Я знаю, что в начале войны у них горели бензобаки.

- Да, бензобаки, потому что два бензобака в центропланах справа и слева. И дальше к центроплану прикрепляется консольная часть крыла и еще четыре бака. Значит, консольных два по крыльям и к центроплану по два бака.

- Вы до этого сказали, что после больших потерь в технике вас направили в Энгельс. Как вы туда добрались?

- Сначала мы, без самолетов, добрались до Черцов. А оттуда уже поехали в Энгельс. По пути мы натолкнулись на немецкие самолеты. Один из самолетов я тогда впервые увидел совсем на близком расстоянии. Мы ехали на грузовом автомобиле. Тут из самолета дали по нам очередь. Стрелок немножко промахнулся и пули прошли чуть-чуть дальше борта. Искры полетели даже по булыжнику. А потом этот самолет удалялся всё дальше и дальше. После он сбросил бомбу рядом с паровозом где-то в метрах двухстах от нас. Бомба рванула и нас больше не тревожили.

- А какие еще были тонкости у механиков СБ? И были ли какие-то плюсы у СБ в сравнении с Пе-2? Может быть там в обслуживании и т.п.

- Пе-2 был пикирующим бомбардировщиком. А мы Пе-2 только изучили, а самолетов-то не было. И нам предложили идти либо в танковое училище, либо в полк У-2. А на У-2 как раз в Энгельсе формировался женский полк Расковой. Нас повели туда чтобы показать их самолет и то, чем он отличается от нашего СБ. Он здорово отличался своей простотой. Но самолет этот всё-таки неплохой, и применялся он тоже неплохо.

А то, что аэросани были это конечно увы и ах, к сожалению. Нам сказали выбрать либо У-2 либо аэросани. Ну мы чего, молодые ребята – грудь в крестах, голова в кустах. Давай сани, лишь бы воевать, лишь бы скорей на фронт.

На аэросани мы учились в Соликамске в танковом училище. Вот там нас переучили и отправили в качестве командиров взводов.

- Получается вы были командиром аэросаней?

- Поначалу я был помощником командира аэросанного взвода.

- В каком году вы попали в аэросанный батальон?

- В 1942-м.

- Мне известно, что зима 42-го года тоже была холодной и снежной. Интересно, была ли проблема с сугробами? Потому что некоторые ветераны рассказывают, что толщина снега достигала 2-х метров.

Такого, чтобы 2 метра было, я не видел. А что касается морозов, ну, во-первых, у нас были полушубки, телогрейки, стеганые штаны, а на ногах валенки. Так что насчет мороза не могу сказать, чтобы мы уж очень замерзали. Всякое было, конечно. Было, но ничего, терпели.

- Как далеко ваш батальон располагался от линии фронта?

- Я точно не знаю, потому что не мерил. Но не раз приходилось быть на передовой.

- Что вы можете сказать про командира батальона?

- Разумеется, были всякие командиры батальона. Были и толковые, и были как говорится не очень. Были среди них даже очень нехорошие. То есть такие комбаты не заботились о своих подчиненных, а заботились только о своем благополучии. Вот когда мы потом приезжали в тыл и переучивались, были даже вот такие случаи. Был там один комбат-негодник по фамилии Лустов. Мы вот едем в эшелоне, а ему специально пекли и подавали пирожки. А нам-то баланду да кашу, и то слава Богу. А этому пирожки… Там у телефона дежурила одна телефонистка. Она увидела пирожки и съела один пирожок. Из-за этого этот комбат так возмущался, так ругал ее, что она, бедняга, аж побледнела.

- Что можете сказать об аэросанях?

- Знаете, что я вам скажу. Когда я иногда смотрю кино, там показывают, что кавалерия махает шашками и мчится вперед. Разве можно было кавалерии идти против танков?!

Кавалеристам ведь тоже нужно кормить своих лошадей, развернуть боевой порядок и где-то их прятать. Так что об этом всем рассказывать? Столько было не героического, к сожалению. А потом пошло всё героическое. Ну, не выпало на мою долю, чтобы ворваться в Берлин, дать врагу шороха и с победой вернуться на родину. Что делать… Такая вот история.

Что касается аэросаней, это ж кто их придумал?.. Это штука из фанеры с авиационным мотором на четырех лыжах, оснащенная одним пулеметиком. Ну что это – впереди 8-мм броня, а с боков кругом фанера и бензобак на видном месте сзади. Об аэросанях ничего не пишут, потому что это хуже кавалерии. Конечно, нас против немецких танков не посылали – это было бы вообще смешно.

Вот возьмем даже подвоз боеприпасов. Там были такие случаи, что наши вызывали огонь вражеской батареи, чтобы наша артиллерия могла засечь позиции немцев и уничтожить их. То есть нас использовали как наживку. Даже были и такие случаи, когда мы создавали шум моторов, чтобы враг подумал, что тут скопление наших танков.

- А я знаю, что аэросани очень прожорливые. А как обстояло дело с топливом? Хватало?

- Что значит хватало? Топливом нас нормально обеспечивали. У нас бензовоз был. Всегда привозил, поэтому заправлялись нормально. А вот такого, чтобы сидеть без горючего, не было.

- Какое вооружение присутствовало в ваших аэросанях? И приходилось ли их применять?

- У нас были только автоматы и больше ничего. Применять их не приходилось.

- Интересно, а какие были тонкости, какие были хитрости применения аэросанных частей? Я знаю, что ваши части относились к ВВС. Было бы интересно узнать про подробности ваших операций.

Все ребята были отличными: отличные были механики-водители, отличные были офицеры молодые. Многие были из авиации. А чего-то героического я вам всё равно не смогу рассказать. Это всё труд был: трудились, выполняли боевые приказы и рвались вперед. Всяко было и всё равно мы выполняли приказы.

- Вас в основном применяли для перевозки раненых или для разведки?

- В основном для перевозки раненых.

- Всё-таки вас же использовали по уму, так ведь?

- Да. По уму тоже использовали. Мы и раненых вывозили, и десантников перебрасывали. Всё это было полезно и нужно, конечно. В то время всё было к делу, так как надо было защищать родину всеми доступными средствами и способами. Поэтому, конечно, польза от нас была. Это бесспорно.

А вот такого героического, как допустим, танковые бои на Т-34-ках, к сожалению, не было. Потому что мы хоть и были молодые, но были настоящими патриотами. К тому же была сильная злоба на то беззаконие, которое творили фашисты на оккупированных ими территориях.

- Вот вы перевозили раненых. А эти раненые вспоминали, может быть, маму, родственников или Бога?

- Нам некогда было узнавать, кто о чем вспоминает. Нужно было выполнять приказ. Привез человека, высадил и пошел дальше. Рассиживаться было некогда.

- Не случалось ли аварий? Например, не врезались ли аэросани на скорости в дерево?

- Такого не было. А вот то, что мотор отказал – это да. Его надо было наладить. Потом лыжи, потому что под ними мина взорвалась. Бывало, что ребята пытались пройти через колючую проволоку, а там были понавешаны мины. И ребята погибали ни за что.

- Приходилось ли вам перевозить пленных или раненых немецких солдат?

- Нет. Но я помню, что когда мы уже с фронта ехали, как-то обогнали поезд, где находились румынские пленные. Хоть их положение и было неважное, мы относились к ним не положительно. Враг есть враг. А вот когда я уже был на Дальнем Востоке (шла ли тогда война или уже закончилась, я не помню – Е.П.), мне как-то дали задание. Мне нужно было сначала ехать в Иркутск, а оттуда поехать в Улан-Удэ. И вот там на какой-то станции были пленные японские офицеры. Во-первых, все они были одеты по форме. Они занимались заготовкой дров. У них было холодное оружие – шашки. Так как пассажирского поезда не было, а ехать и выполнять приказание нужно, мне пришлось подойти к этим ребятам, которые их охраняли. Они сидели в отдельном товарном вагоне. Они сказали, что им разрешили всё. Ведут себя они прилично, всё нормально, всё хорошо. И мне даже дали какое-то их питание. Там вроде их конфеты были. Но это не наша еда, поэтому мне не очень понравилось. Так что с пленными японцами обращались хорошо. Я помню, что как-то я заболел в госпитале в Иркутске. Меня положили и повезли на самолете. И там был один доктор, который работал с японскими пленными. Он говорит, что как-то туда зашел охранник, наш офицер, а там один японский офицер ударил другого. Охранник, начал отчитывать того, кто ударил. А все японские офицеры говорят: «Он правильно сделал». Видите, какая у них была дисциплина. Вообще другая. Не то, что у нас. То есть у них субординация сохранялась и после плена.

А так, как я уже говорил, в плену с японцами обращались очень хорошо. В Иркутске находился штаб Военно-воздушных сил округа. Я туда часто прилетал. Однажды смотрю: идут японцы под красным флагом. Мне сказали, что это передовая бригада, которая перевыполнила план. И они так гордо шагали по Иркутску. Куда-то они двигались.

- Аэросани вас не подводили? Не было поломок?

- Аэросани – это сплошные поломки, потому что там стояли моторы, которые использовались в авиации. Когда мотор отработал свой ресурс, его отдают на переборку. Там устанавливают его ресурс. Допустим, 100 часов или там 200 часов. Меньше всего 100 часов или 50 часов дают, чтобы поработать. Так вот нам давали те моторы, которые свое уже отработали. Попадались моторчики, с которыми приходилось здорово возиться. Потом другое дело: не заметишь воронки от снаряда, глядишь, лыжа туда нырнула и оттуда уже выбираться надо. Для этого требуется чтобы пехота толкала тебя.

- Вы в основном аэросани использовали там, где плоская местность?

- Ну, местность, конечно, бывает разная. Особенно, что плохо для аэросаней. На коне-то везде пройдешь, а на аэросанях там, где снег – прекрасно, где дорога, укатанная снегом – еще лучше. А вот там, где подтаяло или где рванула бомба и лежит грунт уже не едет. Приходится говорит механикам-водителям: «Ребята, рубите палки и уложите на землю». По ним и проезжали. И так едем дальше до следующей воронки от бомбы.

- А вот в аэросанном батальоне сильно ли помог тот факт, что вы были механиком в 452-м бомбардировочном авиаполку?

Во-первых, после самолетов я был очень поражен тому, какое тут было ужасное убожество. Что с запуском, что со всем остальным. Это же все равно, что сравнить хорошую легковую или грузовую машину с разбитой телегой. Вот такое было у меня впечатление. Я из-за этого переживал. Но надо было выполнять приказания, и я выполнял, старался.

- А приходилось вам подменять механиков-водителей?

- Да. Я очень даже лихо водил. Хвалили.

- А с какой скоростью вы ездили?

- А на аэросанях нету указателя скорости. Там не глаз. На самолете есть, а тут нету. И то, на самолете, когда на тебя ветер дует – одна скорость, по ветру – уже другая. Даже истинную скорость штурман уже высчитывает, зная показания ветра. И вот потом он пересчитывает всё это. Тогда только вычисляется истинная скорость на самолете.

- Не приходилось на аэросанях гонять? Потому что они же могут развивать скорость до 60 – 70 км/час.

- Ну и что? Я даже рад. Вот когда едешь по хорошей дороге, максимально старались, чтобы сани шли быстрее. А если едешь по лесу или по корягам не будешь же скорость развивать, а будешь объезжать.

- А были ли у вас в части потери? То есть теряли ли технику из-за бомбежек и обстрелов?

- Бывало, что наедешь на пехотную мину и лыжа поломается. Но на крыше всегда есть запасные лыжи, а сбоку – запасной винт. Но были и такие, что кто на лыже стоял и слава Богу не наехали ни на одну. Я вот стоял на лыже, но потом сколько приходилось идти по колено в снегу. Идешь и думаешь, заминировано там или не заминировано. Приказ есть приказ, поэтому шли выполнять. А некоторые люди подрывались на этих пехотных минах. Это потом уже после 1944 года пошло. Едешь по дороге и тут справа видишь надпись: «5 метров или 6 метров от дороги разминировано. Старший лейтенант Петров». Вот это была уже работа та еще. А тем более, где этого не было, там даже были немецкие прыгающие мины. Зацепишь проволоку, а она, зараза, подлетает к верху и там уже взрывается. Так делали, чтобы объем поражения был побольше.

- А были ли большие преимущества у аэросаней по сравнению с грузовиком?

- Недостатков было много, а вот преимуществ никаких. Единственное преимущество разве что если по снегу ехать и по дорожке. А кто на фронте, то через лес надо пробираться.

Вот однажды меня послали через лес, и я пробрался. Но когда я вернулся, сказал, что не ездите больше по этому пути. Если хотите, то ездите по другому пути, а по этому нельзя. Но я всё же прошел. Но прошел так, что приходилось на каждой машине аккуратно ехать между деревьями. Иначе чуть-чуть, и сразу винт сломается. Запасной винт-то есть, но всё равно.

Так что, аэросани – это не то. И я вам больше скажу, в чём я убедился. До войны мы увлекались глиссерами. Они тоже были с авиационным мотором. Даже кино было на эту тему. Дело в том, что этот мотор тяжелый. Винт у него хорошо работает в воздухе, а на земле и на воде у него коэффициент полезного действия очень мал. По этой причине если моторная лодка оснащена маленьким винтом, она идет быстрее чем этот глиссер с тяжелым мотором и с авиационным пропеллером наверху. Так что ничего хорошего в аэросанях не было. Сейчас вот я смотрю и понимаю, что правильно делают когда мотоциклы в основном ставят на гусеницы. Гусеницы работают лучше.

Аэросани посылали и на север. Там работать можно, конечно, но это не то. Тем более, что даже в авиации уже только на мало скоростных самолетах летают. А так везде уже пошли реактивные двигатели.

- До какого месяца примерно использовались аэросани?

- Не знаю, так как мы не смотрели на месяцы. Мы смотрели на то, как выполнить приказание, что нужно сделать сегодня, завтра. А что будет послезавтра, нас это уже не интересовало. Не до этого было.

- А всегда ли удавалось выполнить приказы?

- Я не припомню таких приказов, которые невозможно было бы выполнить.

- Вы же говорите, что подводила техника. Может быть, из-за техники, бывало, не получилось?

- Ничего. С техникой справлялись. Потом, некоторые механики были до того ушлые, до того прекрасные. Были среди них и молодые, а все равно в шоферском деле уже искушенные.

Даже был такой случай. Нам нужно было добраться к штабу армии и сменить наших ребят, которые находились там. И в пути вдруг случилось так, что мотор заглох. А учили нас по танковому, согласно которому, если машина вышла из строя, нужно наплевать на нее и бросить. То есть продолжайте выполнять приказ на двух машинах, которые у вас есть. А тут механик-водитель говорит, что там сломалась какая-то деталь и нужна была сварка. Какая там сварка? Стоит мороз и кругом снег. И вот этот уральский парень как-то умудрился, всё починил, и мы всеми тремя машинами вовремя прибыли к штабу фронта.

Штаба армии мы, конечно, не касались. А там что нужно было по окраине сделать, это все выполнили приказ. Вот такие были ребята.

Вот так был один этот единственный чрезвычайный случай и механик-водитель с ним блестяще справился.

- Вы всё время воевали зимой, причем на севере. Не было случаев обморожения среди личного состава?

- Обморожения, может и были, но я как-то с этим не сталкивался. У меня, например, как-то руки были даже поморожены. Но не прям до такой степени, но всё же были поморожены. На обоих ладонях, на тыльной части кисти и на пальцах рук слезла кожа. Слава Богу, всё обошлось. Об этом никому даже не докладывал.

- Кстати, на севере СССР вам приходилось видеть военные преступления немцев?

- Конечно, видел. В одну деревню заезжаем, смотрим что такое. А там вверху под крышей одного крайнего дома висела косичка. Потом нам рассказали, что там девочка шла, а немцы стали бомбить и у нее сорвало полголовы и забросило под крышу. Так ее коса и болталась. Всех женщин, кто был без детей, отправили в Германию. Как вели себя немецкие захватчики – об этом даже рассказывать противно.

- Видели ли вы расстрелянных, повешенных мирный жителей или партизан?

- Партизан я не видел, расстрелянных тоже, потому что наши войска уже начали успешно продвигаться вперед.

- Вы сказали, что командиры у вас были хорошие. А кого из них вы в особенности могли бы выделить? Может был какой-то офицер, на которого вы равнялись?

- Был такой офицер. Когда я в составе 27-го отдельного аэросанного батальона прибыл в качестве помощника командира взвода, командиром взвода был офицер с такой же фамилией, как и у меня – Антонов. По национальности он был татарином. Он в бывшем был прекрасным танкистом.

Там же были и танкисты. Механики-водители были в основном шоферы, а помощники по технической части были людьми из авиации, потому что моторы аэросаней были авиационными.

И этого Антонова я потом встретил в Котельниково. Он был уже на танке Т-34, то есть он всё-таки ушел в танковые войска. Он даже был не против, чтобы я перешел к нему, потому что мы с ним в аэросанях были. Но учитывая, что я еще был сыном врага народа и что за малейшее самовольство не разобравшись, тут же строго наказывали, я не смог перейти к нему. Вот он был на Т-34-ке – это да. А я на аэросани попал – это не то, не та музыка.

- Помните ли вы сколько было аэросаней в вашем 27-м отдельном аэросанном батальоне?

Сейчас я уже не помню. Память уже не та. Даже то, что помню, через пять минут начинаю забывать. Мне всё-таки через несколько месяцев будет уже 97 лет (интервью от 2020 года – Прим. ред.).

- А не помните, сколько аэросаней было в роте?

В роте было три взвода и в каждом взводе по три машины. Значит, в роте всего было девять машин. В батальоне было три линейных роты и четвертая – рота обслуживания. Там были и машины, и аэросани, и кухня, и всё прочее.

- Можете вспомнить какой-нибудь случай на аэросанях?

Однажды под Старой Руссой (город в Новгородской области – ред.) произошел такой случай. Там высаживался наш десант. Высаживали их самолеты и мы, на аэросанях. К сожалению, весь этот десант погиб, потому что его высадили неудачно. Тогда наше командование еще не научилось было воевать по-настоящему.

- А вы сначала попали под Старую Руссу?

Это было на озере Ильмень. Там мы и формировались. А потом туда же пришла пехота и ее перевозили под Старую Руссу.

- В общем, на озере Ильмень немецкой авиации почти что не было, да?

Насчет озера Ильмень не знаю. Знаю только то, что там как-то шел бой между двумя истребителями – нашим и немецким. Это были видимо два аса. Они покружились, покружились, постреляли друг в друга. Но по итогу никто ни в кого не попал. Дальше они разошлись в разные стороны. Больше я такого не видел.

- Вот когда вы попали на туда осенью 42-го там озеро Ильмень было уже замерзшим?

Да, тогда озеро уже было замерзшим. На той стороне озера находилась деревня Юрьево. Оттуда по озеру мы раненых возили. Поначалу я не знал, что на той стороне был полковник Белов, который командовал пехотным полком. Он тоже был мужем маминой сестры. Мы с ним потом встретились, когда я понял, что он был недалеко от Юрьева там.

- Какое у вас было впечатление от первых дней на фронте? Потому что одно дело аэродромное обслуживание, другое дело – передовая.

Фронтовая обстановка, я вам скажу, такая. Допустим, тихо – наши и вперед не двигаются, и назад не отступают. Обычный день. Вот стреляют наши артиллеристы, стреляют их артиллеристы. Раз-два, раз-два, глядишь, и тут рвануло, там рвануло. Смотрим: уже укладывают и везут тяжелораненого, покалеченного бойца. Недалеко находилась санитарная палатка. Туда привозят, а там говорят: «Мы с вашего батальона не берем. Вы давайте вон туда езжайте». Это обычный день.

Другое дело, конечно, когда идет наступление. Это еще артиллерия потом стала работать хорошо. Но всё равно, кругом минные поля, потом еще проволочные заграждения. Пехоте здорово доставалось. Мы помогали, конечно, как могли. Мы работали всё время. Даже во время затишья всё равно работа есть: перевозили боеприпасы и раненых в тыл, чтобы их там дальше лечили.

- Когда вы занимались перевозкой бойцов не было трагических случаев?

Было. Некоторые из них подставляли под работающий винт руку, пальцы и их отрубало. Но таких случаев было мало.

- А за это не могли направить в штрафроту или в штрафбат, рассудив это как членовредительство?

Мы этим не занимались. Мы только знали, что таких случаев было всего несколько и всё. И куда, чего там, я не знаю. Трудно судить и считать это членовредительством, может быть это было и по незнанию. Потому что когда винт работает, его почти не видно. Тем более, когда он крутится на больших оборотах.

- Вы только днем работали или ночью тоже?

Вот на Сталинградском фронте, под Котельниково по приказу мы должны были двигаться ночью. Когда ехал одна фара вышла из строя. Я встал на лыжи и показываю механику куда ехать. Смотрю: там наши саперы молодцы, поставили шесты с кучей растительности. Видно, что эта дорога укатанная. Так мы и добрались до Котельниково.

- Расскажите про быт аэросанного батальона. Где базировались и жили?

Всякое бывало. В лесу даже приходилось. В лесу я как-то поначалу не умел. У нас были ребята уральцы. Они вбивали колья, а потом спилят одно дерево, затем другое и ставят эти бревна метра по три длиной в яму, в углубление. Дальше из лапника делали настил. Там одно бревно лежит над другим. Это называется нодья. Вот под него кладется всякая щепка. Огонь разгорается и горит всю ночь. Ребята лежат, отдыхают, а дневальный стоит на посту. И кто протянет сапоги к этому костру, «раз» ему по ногам, чтобы ноги убрал, а то все подошвы скрутит. Вот такой была шалашная ночевка. Ну а куда деваться? Устанешь, умоешься и подремлешь. А так в деревнях тоже останавливались. Там уже все удобства есть как говорится. Но на фронте были и такие населенные пункты: мы продвигались на Северо-Западном фронте и наткнулись на один необычный населенный пункт. Там всё было занесено снегом. Не было видно ни стен, ни крыш. Торчали одни только печки, голые кровати и больше ничего. Естественно, там не было ни души. Всё было сожжено. Вот и весь населенный пункт.

В таких случаях в аэросанях посидишь, похрумкаешь сухарика – и то хорошо. А по утрам, когда обстановка бывала более-менее мирная, можно было раздеться по пояс и натереться снежком. Это можно было когда был костер. На передовой ведь костер не разожжешь, там ничего нельзя разжигать, потому что это будет демаскировка позиции.

- А были какие-нибудь эпизоды, которые вам запомнились?

Тогда не до эпизодов было – надо было выполнять приказы. Выполнил – хорошо, не выполнил – трое суток без сна. Было так, даже марш, крутится, крутится. Мы уже меняемся с водителем. И водитель подремает и сам подремаешь. И вдруг тебе кажется, что вот перед тобой стоит скала или стена. Проморгаешься, смотришь и едешь дальше. Как-то приехали, слава Богу, в населенный пункт. Там нас приняли неплохо. Я как свалился, так сразу и уснул, на сундучке в хате там. Так и отоспался. Тогда же организм был молодой. Он быстро восстанавливается, не то, что сейчас.

- А в трудные моменты на войне, если не вы лично, а ваши товарищи вспоминали о Боге?

Я был комсоргом батальона, будучи даже неоправданным сыном врага народа. Насчет веры в Бога скажу, что не только товарищи, а я лично, хотя я очень долгое время был воинствующим безбожником. Сейчас я себя таким не считаю. Я скажу так, что когда было туго на фронте или в жизни, человек обязательно вспомнит Бога. Даже то, что я был комсомольцем, вспоминал о Боге. Я на себе это испытал и не раз.

- Какой случай вам запомнился на Сталинградском фронте?

Мы совершали марш под Котельниково, под Сталинградом. Когда мы туда прибыли, операция уже была закончена. Наши войска окружили противника и большое количество вражеских солдат попало в плен. Вели пленных немцев.

И вот когда мы туда прибыли, как-то утром мы вышли из места, где ночевали. И тут на небе показалось три самолета. Из-за солнца мы их не сразу разобрали. Оказалось, что это немцы. Надо же! Дальше они пролетели прямо у нас над головой и сбросили бомбы. Но мы то знаем, что если бомбы сброшены над головами, то конечно, никто даже прятаться не стал. Потому что они полетят дальше. Но, к сожалению, они полетели туда, где около станции шла погрузка наших частей и там они сбросили бомбы. После эти самолеты смылись. Истребителей наших так и не появилось, хотя это были уже победные моменты. Ну как про этом рассказывать-то? Это не героическое дело.

- Чем вы занимались там под Сталинградом? Вы туда попали в феврале 43-го?

Да. Прибыли туда. Там уже вот кроме этих трех самолетов никакой бомбежки больше не было. Всё шло мирно, тихо. И потом нас отправили обратно в Соликамск.

Никаких операций мы там не проводили. Там мне довелось видеть военнопленных. Их вели пешком. Это были румыны. Их шло громадное количество и их сопровождали всего один-два охранника. А немцев же вели более строго.

- А чем вы занимались летом?

Переучивались всё время. Сначала в Соликамске, а потом переучивались недалеко от Котласа. Там тоже было танковое училище. Там уже переучивали бывших политработников на настоящих танкистов. У них были уже и учебные танки. А мы всё совершенствовались, так сказать. Куда уж совершенствоваться на фанере. Просто смешно.

- Как в вашей среде восприняли введение погонов?

Введение погонов мы встретили положительно. Я лично не видел ни одного человека, который был бы как-то недоволен или против этого. Тем более уже были введены генеральские звания. Вот, к примеру, мой дядя Володин Павел Семенович был генерал-майором. Поначалу офицеров и солдат тоже не было. Были только бойцы и красноармейцы. Красноармейцами называли в Гражданскую войну, а так в основном – бойцами. Это значит рядовой. Сержантские звания уже были введены. Поэтому встретили положительно. Это было своего рода продолжением традиций российской армии, которая в Гражданскую разделилась на белогвардейцев и красногвардейцев.

- Проводились ли у вас политзанятия? Если да, то помогали ли они поднять боевой дух?

Да. Я сам лично провел множество политзанятий. Но всё же я думаю, что смотря как эти занятия проводить. Боевой дух поднимают не столько занятия, а во-первых, порядок и руководство. Вот, к примеру, Рокоссовского ведь на всех фронтах все обожали. Мы ведь передвигались от одной армии к другой, от одной дивизии к другой. Кого не встретишь, все уважали и любили Рокоссовского, чего я не могу сказать о Жукове. Тем более, что сейчас нельзя этого говорить, потому что всякая иностранщина подхватит это и будет говорить всякую гадость. Ничего плохого о Жукове я не скажу. Но мне по душе доброта и строгость Рокоссовского, так как отец у меня был таким.

- В 1943 году вы почувствовали изменения в отношение религии? Может быть, на политзанятиях говорили, что будут открываться храмы?

Я этим вопросом не занимался, потому что тогда я был абсолютно неверующим.

- А были ли у вас мусульмане? Узбеки там или татары.

Конечно. Вот узбеки-мусульмане были очень хорошими товарищами.

- Вспоминали ли они Аллаха? Может быть обряды свои религиозные проводили?

Нет. Обычно на эту тему не было разговоров. Были разговоры кто как служил, чем интересуется и т.п. А про религию не говорили.

- А вот кстати, интересно, о чем думали, о чем мечтали солдаты и офицеры вашем батальона?

Каждый думал о своем, конечно. В войну каждый мечтал вернуться целым и невредимым домой, с победой. В крайнем случае, хотя бы руки-ноги остались.

- А вообще, как обстояли дела с едой на фронте?

Отлично. А какие сухари были! Они были хорошо сделаны . Сейчас бы такой сухарь. Поэтому с продовольствием было нормально. Разумеется, там, где можно было доставить, конечно. А там, где это было невозможно или затруднено, всякое могло быть, конечно.

- А чувствовалась ли помощь союзников из второго фронта? Тушенка там, ленд-лиз и т.д.

Эта иностранная тушенка, конечно, была очень хорошая. Если наши такую бы делали, было бы неплохо. Тушенка тушенкой, но и наши консервы были хорошими. Например, рыбные консервы. Так что паёк был нормальный. Тут нечего сказать. Так что и без этой тушенки мы могли бы прекрасно обходиться.

- Выдавали ли вам наркомовские сто грамм?

Сто грамм выдавали, только когда были на передовой. Если были на второй линии фронта, уже не давали.

- Вы как офицер, как считаете, водка на войне – это добро или зло? От нее больше пользы или вреда?

Как сказать… Трудно сказать. Конечно, после прекрасно выполненного задания выпить сто грамм это неплохо и отдохнуть – не вредно. А если же в бой идти после сто грамм – это уже не то. Так нельзя. В бой надо идти трезвым.

- У вас не было таких случаев, когда из-за алкоголя командиры совершали какие-то глупости?

Нет, не было.

- А баня у вас была?

Во-первых, положено было. Были специальные санитарные пропускники. Они находились в домах. Там всю одежу сдаешь на пропарку. После того как пропарят, выходишь и одеваешься. Только на пропарку нельзя сдавать кожаные вещи. У нас один командир с другого взвода забыл, что у него был ремень, командирский, широким такой, довоенного образца. Так вот. Он всю одежду закрутил и вышел. И этот ремень стал таким, что можно было его только как часы надевать. Были машины специальные. Там и тебя и одежду твою пропарят. Имелось мыло. Всё это было сделано в целях противохимической защиты.

- Служили ли в вашей части девушки?

Конечно, были. Были телефонистки, были радистки, а также санитарки.

- А романов не было? Может быть даже свадьбы?

Свадьбы были. Я помню, что один командир роты из Урала женился на связистке. Но это уже было когда мы с фронта на переучивание возвращались.

- А были ли приятные моменты на фронте? Может быть, к вам артисты приезжали?

Артистов не помню, нет. Может и приезжали. Я в кино видел много, как они на фронте выступают. Но лично я не попадал на эти концерты. Так что чего не было, того не было.

- А другие какие-то приятные эпизоды были? Вот вы рассказывали, что на фронте встретили своего знакомого.

Ну что значит приятные эпизоды?.. Вот из приятного было награждение, повышение в звание, то что дали отпуск на 10 дней. Всё это было приятно, конечно.

- Отмечались ли на фронте такие праздники как 23 февраля, 7 ноября?

Все зависело от обстановки. Если обстановка позволяла, конечно, праздновали. А если не позволяла, чтобы не демаскировать себя, как же будешь праздновать? В таких случаях несущие дежурство должны быть на своих местах и постах, а разведка должна делать свое дело. Ведь всё может случиться неожиданно – через минуту, через две, через полчаса или через час. Поэтому в такой обстановке нельзя праздновать.

- Были ли проблемы с немецкими разведгруппами?

Были проблемы такие. Говорили, что разведгруппа тут двигается, так что усильте караулы. И мы, конечно, старались. И я говорил своим ребятам, которую шли в караул: «Ребята, смотрите» или когда сам дежурил. Поэтому к встречам с противником мы были готовы. Но встреч таких не было.

- Вопрос насчет трофеев на войне. Может быть у вас был трофейный пистолет.

Был. Был даже автомат американский. Наш ППШ он такой компактный, а этот тяжелый, здоровый. Этот американский автомат мне показывал мой механик-водитель. Где он его достал, я не знаю. Говорит: «Во, американский автомат. Там с патронами». И у него тоже дисковый был, как у нас в начале. А потом появились с рожковым магазином. Только у него диск был здоровый и тяжелый. Так вот когда товарищ мне показал этот автомат, я у него спросил: «Как же он стреляет-то?» А он мне говорит: «Вот смотри». Напротив, был здоровый пенек, и он стал в него стрелять. Патроны у него были толстые, а пули далеко не ушли. Так что пробойная сила у него была не очень. Так что видимо, они дали свой какой-то неважный автомат. Вот такой момент был интересный.

- Евгений Петрович, где вам еще довелось повоевать?

В Прибалтике еще. Это за Великими Луками. Там фронт начинался еще на нашей территории. Наша Красная Армия наступала, но тут настало лето. Там под Котласом было местечко под названием Коряжма. На этом месте сейчас вырос город.

Там было училище. Командир роты мне сказал: «Поступай в учебный полк. Будешь командиром взвода. Скоро будут мотоциклы. Переучитесь на них». Так он меня и уговорил учиться на мотоциклы. По итогу никаких мотоциклов нам не давали. Так на аэросанях и остались. А потом сформировался этот аэросанный батальон. Мы думали, что нас на запад пошлют, а нас повернули и отправили под Иркутск. Стояла зима 1945 года. Шел снег.

- Евгений Петрович, всего на каких фронтах вам довелось побывать?

После Ленинградского фронта я воевал на Северо-Западном (1942 г.), Сталинградском (1943 г.) и 2-м Прибалтийском (1943-1944 гг.) фронтах. А потом уже в конце войны нас вместо того, чтобы отправить на Берлин послали на Дальний Восток против японцев. Вот так.

- А ваша часть дошла до Прибалтики? До Эстонии, Литвы, Латвии.

Нет. За границей мы не были.

- Вы говорили, что в конце войны вас отправили на восток. Где вы там служили и кем?

Пока мы туда доехали, снег начал таять и аэросани мы отдали на хранение, слава Богу. После нас начали расформировывать. Далее меня направили в истребительное училище, которое находилось в городе Черногорск под Абаканом. Я туда приехал старшим техником и подал рапорт, чтобы переучиться на летчика. И в это время у нас в руководстве пошли всякие передряги и наше это училище разогнали. И пошло мое путешествие по всем статьям не туда куда надо. Ну ничего. Я служил, старался.

Оттуда уже меня направили в станцию Белое под Иркутском. Там был аэродром. И вот на этом аэродроме меня назначили старшим техником. Там были разные самолеты, которые были на ходу. Я непосредственно обслуживанием не занимался, так как был начальником технического отдела.

- А на Белом какие самолеты базировались?

─ В эскадрилье был один американский Б-25, позже в основном были наши ПО-2. Был еще один какой-то американский самолет. Его звали «паникером», потому что уж больно громко он работал. Мотор ревел, а скорость была маленькой.

Попозже, через несколько лет нам стали присылать более современные самолеты. А потом пошел сплошной разгон Восточно-Сибирского военного округа. Его полностью разгоняли. И я оттуда загремел в Забайкалье.

- А в Иркутске тогда не было проблем с бандитизмом? Так как я знаю, что даже в 70-е года имелись некоторые проблемы с преступностью.

Насчет бандитизма я не знаю. Но помню, что в Иркутск иногда приходилось прилетать, иногда приезжать на поезде. По приезду там вызывали в штаб округа ВВС. Там как-то мне нужно было перейти мост через Ангару. Я шел к этому мосту и в это время ко мне подошел один мужчина, тоже в шинелишке и говорит: «Товарищ лейтенант, а вот у меня часы сломались. Вы не могли бы их починить?» Я сказал «Нет, я к начальству тороплюсь. Мне некогда» и пошел дальше. Потом я задумался – ведь этот жулик потом сказал бы, что я ему часы сломал и стал бы требовать с меня денег. Вот такой жулик мне попался однажды. А так чтобы прям бандитизм, с таким мне как-то не приходилось сталкиваться.

- Вы чувствовали ответственность за людей? Ведь тогда вы были еще молодым офицером.

Я скажу так. Ответственность я почувствовал еще в 1940 году, будучи курсантом Серпуховского авиационно-технического училища. Я почувствовал, какая пошла строгость, когда после Ворошилова наркомом обороны стал Тимошенко. Тимошенко авиацию вообще не любил, так как служил в кавалерии и пехоте. При нём во всяком случае было очень строго, везде требования стали строже. Но ничего, были там люди. Преподаватели всё-таки были очень грамотные, толковые и вообще училище наше было на высоте.

Из училища нашего я мог бы выделить двух преподавателей, которые сделали конспекты, но они печатались не в типографии. Один из них специализировался по двигателям. Его звали Водяной. Видимо, его настоящая фамилия была под секретом. А второй был по вооружению по фамилии Шарый. И вот их конспекты были очень толковыми.

- Вот вы сказали, что всё было очень строго. Как вы считаете, сверхстрогость это хорошо?

Мне это так уж излишнее ни к чему, но ничего страшного в этом нет. Дело в том, что когда я впервые побывал на фронте (не в авиации, а уже в аэросанном соединении – прим. Е.П.), я требовал с механиков-водителей очень строго несмотря на то, что они были намного старше меня. Я на это не смотрел. Я сам бегал и их заставлял бегать, двигаться. Ничего. Слушались, нормально.

- Вы могли бы выделить кого-нибудь из своих подчиненных?

Был у нас механик-водитель по фамилии Лысцов. Это было тогда, когда мы находясь в Коряжме, сидели в землянках и ждали окончания лета, чтобы поехать на фронт. Так вот этому Лысцову удалось вырваться и попасть в пехоту. Он потом писал, что он был в разведке и был ранен в голову. Несмотря на это он был доволен, что всё-таки вырвался от нас и попал на фронт. Ну а я как сын врага народа себе этого позволить не мог.

- Были ли у вас ошибки в командовании? Вы же всё-таки были командиром роты.

Командиром роты я был уже на 2-м Прибалтийском фронте. И тогда уже меня наградили, повысили в звании с младшего лейтенанта до лейтенанта и дали отпуск в Москву сроком 10 дней. Вот я роту еще только-только принял и тут тебе и награда, и всё остальное. Всё пошло плану и я поехал в Москву в отпуск.

Там жила мамина сестра – Трусова Клавдия Ильинична. Она была секретарем у заведующего Центросоюза Хохлова. И у этого Хохлова, звали его вроде Иван Сергеевич, было две секретарши. Одной из них была как раз тётя Клава. Другую звали Женя. Вот они, две секретарши, работали по суткам. Они оформляли там всякую переписку.

Таким образом, я приехал к ней в гости и побыл там, посмотрел, походил. Сходил и на Красную площадь, отметился у коменданта. Там потом ГУП был. Там имелось какой-то окошко. Я протянул свои документы и меня проверили.

После того как отдохнул я снова собрался было на фронт. А мне говорят, что уже с фронта все уехали в Коряжму – в тыл. Что делать? Пришлось поехать в тыл. А там меня уговорили поступить в мотоциклетное училище, уговорили и обманули.

- А на фронте у вас не было проблем из-за отца?

Вы знаете, я скажу так, что среди этих особистов были очень толковые мужики, которое относились с пониманием. Были среди них, конечно, и довольно молодые, которые были не в ту сторону. Поэтому на фронте и не только там ничего плохого я от них не видел.

Только однажды после войны в 1946 году под Иркутском был один случай. Я тогда женился. Я был начальником технического отдела и там письменная работа. Там была должность такая. Мне хотелось туда жену устроить. А мне начальник на это говорит: «А вот особист не разрешил». Я говорю: «Как? Почему?»

Я пошел к нему. Он тоже при аэродроме жил. Он находился в землянке недалеко. Он как раз вышел сапоги почистить, и тут к нему подхожу я – молодой парень. Я спросил у него причину отказа, сказав: «Почему?» Он говорит: «Как почему? Там уже принята другая» и всё такое. Вежливо так мне ответил и всё. Как я уже говорил, никогда ничего плохого я от них не видел.

- А вы думали о том, что будет после победы, какие перемены грядут?

Мы об этом даже рассуждали. Не после войны, а после Северо-Западного фронта. Это уже был, наверное, 1943 год. Мы тогда находились в Коряжме и жили в землянках. Пока зима не настала, переформировывались, обучались, готовили к зиме материальную часть. Мы рассуждали о том, сможем ли мы за 5 лет восстановить то, что было до войны. Другие говорили: «Нет. Надо лет десять». А мы в ответ: «Ну, десять лет это долго». Вот мы были уверены, что лет за пять мы всё залатаем и всё будет хорошо, как было до войны. У нас была мечта, чтобы вернулось то, что было до войны.

- А как вы лично чувствовали, сумели ли за 5 лет восстановиться, прийти примерно к тому, что было в 1941 году?

Такое сравнение я никогда не делал. Если что-то стало получше, уже хорошо. А так, за пять лет улучшения были, чувствовалось это. Потому что когда война уже подходила к концу, уже были облигации. Некоторые свою двухмесячную зарплату, а некоторые как я месячную полностью передавали в фонд обороны. Мы расписывались и всё.

А что на прилавках появилась рыба это хорошо, тем более что там Байкал недалеко. Появилась эта рыба, знаменитый омуль байкальский. Вот это было уже интересно. Потом в магазинах появилось то, появилось другое. Таким образом дела в стране постепенно налаживались.

Нам же, военнослужащим надо было заниматься полетами, заниматься политподготовкой, заниматься хозяйством – там подлатать, подстроить, подделать и так далее.

- А помните ли как вы застали День Победы?

Ну, День Победы был у нас таким. Тогда мы уже были на станции Белая под Иркутском, но только еще не расформировались. Посылать нас на аэросанях уже было некуда, потому что уже весна началась. Май месяц. И нас послали в Улан-Удэ, в Бурятию. Там проходили какие-то авиационные курсы. Нас собрали. Вот нас там обучали и физически занимались, как будто бы до этого не обучались. Всему этому обучали. И вот когда мы возвращались уже обратно после этих курсов, в Иркутске увидели что-то странное. В городе стоял шум, гам, доносились выстрелы. Оказалось, что народ отмечал День Победы. А когда мы высадились и приехали на Белую, давай из пистолетов тоже пулять. Так мы его и встретили. И вот так вот приехали, доложили, что мы закончили курсы. Потом нас разогнали, расформировали, слава Богу. Жаль, что расформировали, там бы я на летчика переучился.

- Ваш брат тоже участник Великой Отечественной?

Нет, брат не воевал. Он был младше меня на 9 лет. В 1946 году уже после истребительного училища, опять же на аэродроме, на Белой, под Иркутском, мне дали отпуск, и я поехал к матери. Она в это время была в Ленинградской области. Приехал, и увидел, что она такая худая. Ведь ей жить-то на что-то надо, а ее нигде не принимают. А братишка тогда учился то ли в 6-м, то ли в 7-м классе. Я, значит, мать и братишку забрал к себе. Мать там более поправилась. Я на них уже и продукты получал. А Борис доучился до 7-го класса, закончил его. Я ему помог в поступлении в артиллерийское училище. Тогда было очень трудно с билетами, но мне помогли их достать, и я отправил братишку в Москву. И потом, значит, закончил он Рязанское артиллерийское училище, а потом еще был в Прибалтике и так далее. Дослужился он до полковника.

- Из вашей семьи получается воевали вы и ваш дядя?

Кроме меня воевал дядя, муж старшей сестры моей матери и младший брат моей матери Трусов Алексей Ильич. Оба они вернулись с фронта живыми.

- А во время войны или после вам приходилось видеться с Рокоссовским или с Коневым?

После войны мы приходилось общаться уже с маршалом авиации Григорием Алексеевичем Ворожейкиным. Он даже хотел меня взять к себе адъютантом. Но тут я оплошал, конечно. Тётка сказала: «Он не пойдет адъютантом». А я как-то сразу не сообразил сказать ей: «Что вы Мария Ильинична? За меня уж не решайте». Я этого не успел сказать. Когда он сказал, что он взял бы меня адъютантом, этот полковник стал говорить. А я говорю: «Ну что же, опять в Забайкалье? И дальше придется служить в Забайкалье. А там у Ворожейкина рядом сидел один полковник. Он сказал: «А мы вот ищем вроде кто достойный». А Ворожейкин правильно сказал: «Чтоб он понял, что он не то говорит». И я тоже не то сделал. Надо было остановить и показать, что ты хочешь этой должности и достоин быть адъютантом такого офицера. Тем более, что он был товарищем того самого Володина, которого расстреляли. Он кончил две академии, авиационную и Фрунзенскую и поступил в Главный штаб ВВС. Там неплохо уже было всё, но его расстреляли… Это из-за того, что немецкие бомбардировщики за несколько минут уничтожили всю нашу авиацию, и Володина сделали виноватым. А виноват не он, а Верховный Главнокомандующий Сталин и начальник Генерального штаба Жуков. Они не давали приказа готовиться к обороне, так как считали, что войны не будет. А потом они обвиняли солдат и офицеров, что мол, они не подготовились к войне. В любом случае, Сталину нельзя было возражать, потому что по умолчанию он всегда был прав.

- А как вы и ваши товарищи восприняли начало советско-японской войны?

Мы знали, что она будет. Когда мы были на этих курсах, там были ребята из авиации. Там летчики (среди них один был даже с бородой – Е.П.), посмотрели на нас и увидели, что у нас у кого-то были медали, а у кого-то ордена. Они завидовали нашим. Вот они были готовы к бою. Они готовились и нам даже завидовали, что нам довелось побывать в боях, а им нет. Несмотря на то, что на защиту Москвы и Западного фронта было переброшено много войск, эти ребята всё равно к бою были готовы. А потом, когда началась с Японией, вот этого летчика с бородой, даже наградили. Он храбро там отбомбился по японцам.

- А вы запомнили день победы над Японией 3 сентября 1945 года? Это событие у вас как-то отметили?

Победу над Японией, конечно, отмечали, а вот как, сейчас я уже не помню.

- Евгений Петрович, какими наградами вы были награждены?

Орденом Красная Звезда.

- А кто-нибудь из ваших механиков-водителей был награжден?

Нет.

- А как вы считаете, надо было награждать?

Я считаю, что надо было. Ну тогда мне как раз отпуск дали. А потом уже пошли переформирования и всё прошло. Жаль, конечно, что не наградили.

- Известно, что в фильмах что солдаты и офицеры обмывают свои награды. У вас была такая традиция?

Нет. Когда меня наградили, мы потом, конечно, собирались, но не обмывали. Тут рядом были и другие соседние части. И мы выпивали и в честь праздников и может быть в честь наград, но не так как уже потом было. То есть, чтобы выпить полный стакан и зубами вытащить награду, такого не было.

- А вообще, как вы считаете, в фильмах про войну много правды?

Всю правду нельзя показывать. А та правда, которая есть в фильмах, она полезна и нужна. А вот всю правду нельзя.

- Какой фильм вы могли бы отметить, как наиболее правдивый и похожий на то, что вы видели в реальности?

«Живые и мертвые». Что уж говорить, есть много и других хороших фильмов про войну. Но мне ближе всего этот.

- А книгу какую?

Также же «Живые и мертвые» Симонова. Знаю только, что в этой книге много правды. И это действительно близко и неплохо.

- Какое место в вашей жизни занимает война? Это одно из главных событий?

Так как я вырос во времена басмачества, это уже была неспокойная обстановка. Как-то полк с отцом ушел громить банду. Говорят, что комсоставские дома уже были построены. Тут приходит доктор и говорит, что 300 человек из числа басмачей уже у городского сада. Давайте прятаться. А куда спрячешься? А я большой уже. Мать на руках держит, потом говорит: «А ты чего?» Я говорю: «А ты чего меня на руках держишь?» А потом мы быстренько уже, куда прятаться, неизвестно. Конечно, потерпели. Потом сказали, что оказывается, этих 300 басмачей возглавлял бывший милиционер из Куляба. Этого милиционера кто-то обидел, и он ушел к басмачам и его назначили курбаши. Курбаши – это по нашему командир. И вот он привел этих триста басмачей сдаваться. Так что нас попугали немножко. Потому что полк ушел, и кто там остался в городе-то? Остались писари, пекаря и т.д. Это же не вояки.

- А вы видели на фронте или может быть, на гражданке, в 50-е года, чтобы кто-то носил царские награды? Георгиевские кресты и т.п.

Когда мы жили в Кулябе, в Сталинабаде был командиром бригады был Шапкин. Так вот этот Шапкин воевал еще в Первую мировую войну и имел три георгиевских креста. И в академии, когда он был, он обращался к отцу, потому что у него с грамотой было не очень, хоть он и был командиром бригады. Отец ему помогал, конечно.

Но дело в том, что Шапкин эти кресты не носил. В 1934 году, когда были похороны Кирова, мать туда ходила. Тогда тем более предлагали сдавать эти царские кресты, потому отрицательно относились к этим наградам. Мы же не относились отрицательно, так как понимали, что награды давались за проявленную храбрость и отвагу.

Поэтому царские награды носить не носили, так как в то время это было не модно и не принято. Такое было время.

- А вот вам как офицеру в качестве подчиненных выходцы из каких краев больше всего нравились? Сибиряки, уральцы или может быть украинцы с белорусами?

Я скажу так. Помню, когда я еще был пацаном, у нас в полку в основном были отличные боевые командиры из числа татар. И я помню их. Они были отличными ребятами и храбрыми кавалеристами, к тому же исполнительные. А так я считаю, что дело не в национальности, а в том, какой это человек. Если он действительно порядочный и хороший человек, то и отношение к нему будет соответствующее. Вот, к примеру, среди украинцев были и хорошие ребята, и паршивые. И среди русских тоже самое. Хоть такие люди и были, их было конечно немного, не большинство. Среди представителей всех национальностей большинство бойцов были хорошими людьми. И евреи тоже старались и служили неплохо. Тем более, они понимали, что нужно бить фашистов.

- Евгений Петрович, в каком звании вы ушли в отставку? И добровольно ли ушли?

В звании капитана. Нет, меня уволили по причине сокращения армии. Это было в 1956 году при Хрущеве.

- Как вы относились к сокращению армии?

Отрицательно. Этого нельзя было делать ни в коем случае. Надо было просто навести порядок. Но для того, чтобы навести порядок, нужно знать, чем ты руководишь. А Хрущев знал только одно. Да не только он один, многие руководители, к сожалению. Мы поначалу считали, что даже если и будет война с фашисткой Германией, мы покажем им свою мощь и силу. Мы-то так считали, а оказалось, что командный состав, настоящих боевых командиров расстреляли, а порядка настоящего нигде нету. А Хрущев же еще более усугубил этот беспорядок. Тем более, что я своими глазами видел, как это всё делается. И авиация, и флот, и армия. Новых танков не было. Всё имеющееся уже поломанное. Всё сокращается и сокращается. Ну что же это такое? Поэтому я отрицательно к этому отношусь.

- Евгений Петрович, а как сейчас вы относитесь к своим бывшим противникам – немецким и австрийским ветеранам, которым 95 лет, 100 лет?

Те, которые воевали, конечно, они враги. Но дело в том, что сейчас там многие хвалятся, что они освободили территорию, которая была под нашим контролем. Разобрали эту Берлинскую стену. Вообще там многое запутано.

Возьмем ту же Ангелу Меркель. Путин никогда о ней плохого не говорил и не говорит. И правильно делает. Меркель – это Меркель.

В общем, относиться ко всему народу отрицательно, мы, как бывшие коммунисты, как-то не можем. А ведь есть и трудовой народ. Там же и Тельман был.

Вот в начале войны ведь сколько человек переходило линию фронта и говорили, что будет нападение на СССР. А Сталин этому не верил, считая это провокацией. Вот он и допровоцировался вместе с Жуковым и Тимошенко. Из-за халатности наши войска в 1941 году терпели одно поражение за другим.

- Снилась ли вам война или всё еще снится? И мучают ли вас воспоминания о войне?

Чего только не снится. Конечно, все снилось. Но потом со временем всё это вообще перестало сниться и стало сниться всё другое.

Вы знаете, меня мучают не воспоминания о войне, а воспоминания о плохом и хорошем. Ведь плохого было тоже много: грязь, кровь, оторванные ноги, когда над головой твоей летит валенок вместе с ногой товарища. А на тебе одни лишь царапинки. Конечно, это неприятно.

Это был наш долг. И мы не могли иначе, не могли. Я до сих пор переживаю за наших ребят, прекрасных красноармейцев и командиров, которые по глупости Жукова, Тимошенко и товарища Сталина угодили в плен. Вот за них я переживаю до сих пор. Только за них. Так обидно. Это были отличные ребята, которые могли сражаться с врагом. Нам нужно было иметь настоящее командование. Сталин научился хорошо командовать, но он этому научился уже на больших потерях и больших страданиях всего народа.

- Была же даже возможность недопущения войны.

Бесспорно. Ведь голосовали за Кирова Сергея Мироновича. Пусть он был не такой умный как Сталин, но он бы слушал. Ведь Сталину нельзя было возражать. А этот бы прислушался. Это большая разница. А так, я лично отношусь к этому по-другому. Что было, то было, и переделывать это уже невозможно.

- Надо же учиться на ошибках, чтобы подобное больше не повторилось.

Бесспорно. Поэтому мне очень нравится, что Путин много внимания уделяют нашим войскам и вооружению. Вот это меня очень радует.

- Евгений Петрович, а как в вашей среде отнеслись к ХХ съезду? К речи Хрущева, к развенчанию культа личности Сталина.

Я сначала обрадовался и думал, что теперь и отца моего оправдают и восстановят его доброе имя. Но правда, было сначала то, что обвинение было несправедливым. А потом уже было с оправданием. Но это было уже после Хрущева.

- А вы являлись членом КПСС?

Да. В партию меня приняли в 1944 году на 2-м Прибалтийском фронте.

- А не было у вас проблем по причине, что вы из семьи репрессированного?

Нет. Никто об этом ничего не говорил.

- Но в дальнейшем в 1957-58 годах не было у вас проблем, когда вас уволили из армии?

Нет, не было. Особистам я честно рассказывал всё, как было на самом деле. Тем более, что был уже тогда документ в личном деле. Мать прислала документ, о том, что отец оправдан. Там говорилось, что всё это было неверно, неправильно и несправедливо. Все эти документы были, но было уже поздно. Мне уже пришлось демобилизовываться.

- Евгений Петрович, в чем секрет вашего долголетия? Может вы вели правильный образ жизни? Не пили, не курили и т.д.

В детстве, как я уже говорил, я страшно болел малярией. Потом, когда приехали в Москву, меня отправили в Евпаторию, где я здорово окреп. Там меня хорошо подлечили. А потом и в Белоруссии я так же окреп здоровьем. А так, никакого секрета долголетия у меня нет. И на фронте я не собирался долго жить. Я не прятался, чтобы выжить. Если бы человек прятался, он был бы врагом народа, потому что тогда в Союзе был всеобщий патриотизм.

Что касается образа жизни, я в войну курил, но не сильно. Курить я начал, когда мы должны были лежать в обороне, спрятанные. И если появится немецкая пехота, то пропустить ее и сообщить нашим, чтобы их задержали следующие посты. Это была разведывательная пехота – они же тоже не попрут сразу. По итогу никаких немцев мы не дождались.

Вот после этого случая я как-то закурил и мне не понравилось. А потом уже на фронте стал курить, но более-менее ничего. А потом в тылу курить было сложно, потому что там с табаком были перебои и сложности. А вот после войны я курил «Хильду». А вот уже потом, после демобилизации, я то курил, то бросал, опять закурил и снова бросал. Потом я вовсе бросил курить. А пить я выпивал.

Так что быть долгожителем я особо не старался. Я просто выполнял то, что положено и всё. И работал тоже так. Старался и служил – всё как надо.

- Может быть, у вас в роду были долгожители?

Насчет долгожителей в роду не знаю. Мать, например, из-за язвы желудка погибла в не очень большом возрасте. А отец, как я уже говорил, погиб после ареста при допросах. Дедушка по материнской линии выпивал. Они с бабушкой вообще-то были из Саратовской губернии. А они почему-то переехали в Среднюю Азию – в Киргизию. Там, в городе Ош дедушка чем-то руководил. Я его не видел. Когда мы в отпуск приезжали к бабушке в Ош, мне было тогда лет четыре-пять, может быть, шесть, не больше. Дедушки тогда уже не было. Дедушка до этого был лесничим и руководил, но почему-то выпивал. Говорили, что люди были недовольны тем, что он иногда выпивал. Отец же у меня был совершенно непьющим человеком.

- Евгений Петрович, спасибо вам большое за интервью. Крепкого вам здоровья и семейного счастья!