Беляев Семен Кузьмич

Я родился 29 августа 1911 г. в селе Курья, Курьинского района Алтайского края.

Дедушка мой, Беляев Федор Мартемьянович, потомственный крестьянин родом из села Семидесятного Воронежской губернии (*Семидесятское сельское поселение Хохольского района Воронежской области). Где-то в 90-х г.г. 19 столетия, он с семьей, женой и двумя сыновьями - подростками, Ефимом и Кузьмой, переехал на жительство в Западную Сибирь и поселился в с. Курья, по нынешнему адресу Курьинского района Алтайского края. Почему он сюда приехал, я не знаю. Скорее всего, на вольные земли.

Очень многие ехали на переселение из центральной России, Украины, Белоруссии, где задыхались от тесноты и бедствовали до нищенского положения. Ведь здесь дармоедов-помещиков нет и никогда не было, различных холуев-прислужников местных властей и дворян, обиравших крестьян, тоже нет. Крестьянин платил один подушный налог, и тот небольшого размера. А новоселы в первые годы от него совсем освобождались. Недалеко от нас образовали поселение даже немецкие колонисты.

Кстати, Михаил Тимофеевич Калашников, создатель всемирно известного автомата, оказался моим земляком. Он родился в с. Курья в 1919 году, был семнадцатым ребенком в семье. Его семья тоже перелилась сюда в поисках лучшей доли, но позже нас, в 1912 г.

Прибывающие новоселы получали земельные наделы, сколько могли осилить. строили, как здесь положено, деревянные дома-пятистенки (2-х комнатные).

В первое время семья наша хлебнула немало нужды. Ребята нанимались к сельчанам в работники.

В 1902 или 1903 г. отца призвали в армию и он воевал всю Русско-Японскую войну на Дальнем востоке и в Маньчжурии. Домой вернулся, наверное, в 1906 г., женился. Взял свою бывшую землячку, Любовь Гавриловну Ливенцеву, только из другого села — Трусово (*с. Трусово, Курьинский р-н, Алтайский край, 17 км от Курьи). Нажили двух сыновей. Я родился 29 августа 1911 г. Брат Иван старше меня на три года.

Трудно было молодым родителям содержать такую семью, в которой двое малолетних детей и старик — дедушка жил с нами.

Но они со всеми делами, можно сказать, успешно справлялись.

Даже вырисовывалась надежда на лучшее будущее. В хозяйстве появился кое-какой инвентарь, рабочий и продовольственный скот. Уже начали обрабатывать, несколько десятин своей земли.

Но это продолжалось недолго. 1 августа 1914 года грянула первая мировая война. Отца опять забрали на фронт, и вся тяжесть нашего существования легла на плечи матери. Дедушка уже был совсем стар.

Домой отец вернулся уже при советской власти. Но и теперь время не мирное, война продолжалась. Россия, хоть и вышла из мировой войны, но здесь началась Гражданская война, которая закончилась только в 1920 году.

Отец, по случаю ранения, в ней не участвовал. Восстановить хозяйство было очень трудно.

Можно представить себе, что было в то время после шестилетних беспрерывных войн? Почти все трудоспособное мужское население на многие годы было оторвано от хозяйства, а миллионы совсем не вернулись. Лошади и лучшие транспортные средства тоже были забраны на войну. Земля не обрабатывалась. Последний скот уничтожался. Население буквально обнищало, поголовно голодало. Повсюду бродячие бездомные, сироты, беспризорные.

Но случилось удивительное превращение...

Наступил мирный 1921 год. Решением 10-го съезда ВКП(б) по предложению Ленина вводится в стране Новая Экономическая политика (НЭП), стал допускаться частный капитал в производстве и торговле. Крестьяне не только стали хозяевами земли, полученной от помещичьих владений и государства. Они даже могла нанимать рабочую силу.

Государство как-то сразу, в 1-2 года крепко стало на ноги. И начало помогать трудовому населению.

Но ведь для этого требовались деньги. Спрашивается, откуда они взялись? Наверное, новое руководство умело и разумно использовало остатки царской казны и средства экспроприированных богачей. Я так полагаю.

К тому же, была установлена строжайшая финансовая дисциплина. Каждая копейка шла по назначению.

Объявлена полная свобода вложения личного капитала. В городах как грибы росли магазины, кабаки, различные кустарные предприятия.

Крестьяне могли получить в кредит хозяйственный инвентарь, машины, денежную ссуду и даже семена.

Государство всячески поощряло развитие крепкого хозяйства. Проводились выставки, смотры. Образцовые хозяйства награждались дипломами, грамотами, получали премии. Всюду пропагандировались и рекламировались.

Население было довольно Советской властью. Крестьяне трудились из последних сил чтобы обеспечить себе сытую жизнь. Многие разбогатели и продавали излишки хлеба, мяса и другой продукции.

Мой отец тоже горячо взялся за хозяйство, и мы с братом уже помогали ему. На пашне у нас был надел - десятин тридцать. Примерно третью часть этой площади засевали, остальное шло под сенокос, отдыхало. В хозяйстве уже имелся небольшой инвентарь: косилка, веялка, конные грабли, телеги и пароконная бричка, до десяти лошадей, 2-3 коровы, два десятка овец. Построили новый пятистенный дом. Хозяйство из бедняцкого превратилось в средняцкое. По сибирским меркам. Точнее в крепкое средняцкое. Работали все семьей с напряжением. Лет одиннадцати я уже стал погонщиком лошадей. Это дело, хоть оно считалось детским, но требовало большой сноровки и расторопности. Не каждый мальчонок может с этим справиться. У кого не было своего погонщика, тот нанимал его, и платил довольно дорого.

И так приходилось коротать в поле от снега до снега.

В школу начинал ходить на месяц позже и кончался мой учебный год уже в апреле месяце как только начинался сев.

При таких пропусках хорошо учиться, при всем желании, я не мог.

С большим трудом догонял одноклассников. Даже к концу учебного года по многим предметам появлялись хорошие оценки. На второй год не оставался.

Учиться мне очень хотелось. Старший брат Иван мне в этом всячески содействовал, хотя сам окончил всего 4 класса. Трудился много, но обходился без меня. Но в сезон полевых работ без меня было не обойтись, и с учебой не приходилось считаться. Как только сойдет снег, выезжали на сев и трудились от зари до зари. Жили в условиях хуже каторжных. В холодное время весны и осени замерзали, простуживались и часто болели. Редко когда раздевались. О какой гигиене можно было думать. Не хотелось даже умываться ледяной водой и на холоде.

В субботу поедем помоемся в бане и снова на неделю-две пылимся и дрогнем.

Вечером пробирало до мозга костей. Одевался на две шубы и валенки.

Трудно неимоверно, но ничего не поделаешь. Сама жизнь заставляла терпеть все невзгоды, иначе не прожить. Конечно, труд давал свои результаты. Каждый стремился к лучшему. Семья наша теперь материально лучше обеспечена.

Основных продуктов было вволю. Мясо, молоко, яйца, всякие крупы и овощи никогда не переводились. Одевались в теплые черные шубы, почти каждый год всем валяли добротные валенки. Больше прежнего покупали различные материала на легкую одежду и белье (готового тогда почти не продавалось).

Вот такая она крестьянская жизнь. Хочешь жить по-человечески, работай до семи потов.

Кстати сказать, к концу 20-х годов жизнь крестьян заметно улучшилась. Многие даже разбогатели.

У нас тоже хозяйство улучшилось. Стали даже нанимать сезонных работников и чуть не попали в НЭПманы.

Несмотря на постоянную занятость в своем хозяйстве, мне все же удалось окончить школу крестьянской молодежи (ШКМ) и даже с неплохими результатами, что в числе лучших учеников был командирован на двухмесячные курсы по подготовке в техникум в г. Веселоярск (*сейчас с. Веселоярск, Рубцовский р-н Алтайского края, 160-180 км. по современным дорогам, напрямую по карте 90 км).

Там нас неплохо подготовили. По основным предметам даже в объеме средне школы. И некоторые наши сокурсники поступили в институт. Я тоже собирался обязательно поступить учиться дальше. У меня даже была рекомендация от школы — продолжить учебу по специальности сельского хозяйства.

Но началась коллективизация. Сначала добровольная, в виде ТОЗов (*Товарищество по совместной обработке земли). Потом сплошная, с «ликвидацией кулачества как класса».

- Коллективизация проходила добровольно?

Середняк осознал преимущество коллективного труда и массой пошел в колхоз. А как же не «осознать», если он в страхе думал как бы и его не постигла участь соседа, названного «кулаком». Единственное спасение — колхоз.

Отец одним из первых вступил в колхоз. Съели всех лошадей, коров (кроме одной). Овец оставили 4 шт. Забрали весь сельскохозяйственный инвентарь, транспорт, корм, зерно семенное, фуражное и почти все продовольственное. Вся земля, кроме усадебной, отошла в колхоз.

А что представлял собой тогдашний колхоз в его начальной стадии? Согнали в общий двор (бывший кулацкий) лошадей. В одном дворе они не помещались, занимали два-три двора. Корма недостаточно. Содержание и уход никудышные. За зиму они совсем истощали и начался падеж. Тоже самое было и с коровами и овцами. Подошла весна — ни тягла, ни фуража, ни семян. Инвентарь тоже не подготовлен. Почти ничего на посеяли.

Попросту сказать, жить стало нечем. Тут уж не до учебы. Надо было определяться на работу. Мне тогда было 17 лет. Как активного комсомольца, Райком комсомола направил работать ответственным секретарем Райсовета Общества Долой неграмотность (ОДН) при РайОНО.

Мне пришлось ездить по всему району инспектировать ликбезы, а где их не было, надо было организовать: договориться насчет помещения, уговорить учителя, чтобы он согласился работать в порядке общественной нагрузки или подыскать подходящего человека с оплатой, искать средства для оплаты учебников и канцелярских принадлежностей, приобрести все это, учесть всех неграмотных, особенно молодежь, и наконец, начать обучение.

С ребятами легче было, учиться их обязывал райвоенкомат, а девчат некоторых приходилось уговаривать.

Хоть за мной была закреплена лошадь, но все равно в Сибирских условиях это было и трудно, и опасно. Территория района обширная, поездки дальние. В зимнее время холода, пурга, бездорожье. А все время приходилось быть в разъездах. За меня родители очень беспокоились, да и самому мне надоела эта колгота.

Так я проработал два года, и только в 1931 г. я попросил Зав. РОНО и РК комсомола послать меня на учительскую работу и меня назначили учителем начальной школы в с. Ново-Фирсово (*с. Новофирсово, Курьинского р-на, 20 км от Курьи). Коллектив был очень дружный и работоспособный. В этом немалая заслуга нашего заведующего Шульги Василия Саввича. Он уже имел некоторый опыт педагогической работы и хорошо знал свое дело. Нам во всем охотно помогал. И мы его очень уважали за его деловитость, ровный и спокойный характер, его доброту и веселый нрав.

В моей жизни он для меня был во всем примером и первым наставником по работе, а в памяти сохранился как настоящий человек.

Но я здесь проработал всего лишь один год.

- Что не устраивало? Материальные затруднения?

Нет. В сельской местности учитель пользовался немалыми льготами: оплачивалась квартира и свет, завозилось топливо. В магазине по очень низкой цене получал продукты: муку, крупу, сахар, мясо. Учитель в селе пользовался большим авторитетом.

Все дело в изменившимся коренном укладе условий жизни села. Сибирь, как уже было сказано, имела преимущества по сравнению с Россией (так в Сибири называли остальную часть РСФСР) в достатке земли и сравнительно большей свободе от возможных повинностей и поборов.

Теперь они лишились этих преимуществ: земля ушла в колхоз, крестьянин закабален. В обширной и суровой Сибири стало жить труднее.

Запала в голову идея, уехать на родину своих родителей. Преодолев всякими обходными путями все препятствия и добыв документы, ухитрились выехать вместе с товарищем, тоже учителем, Тельных Павлом Григорьевичем. Он добыл адрес своих каких-то дальних родственников, где можно будет на первый случай приютиться. Закончился учебный год и мы, вооружившись отпускными удостоверениями и справками сельсовета (паспортов тогда не было), выехали. Помнится, в жаркий день июня 1932 г. мы прибыли в с. Осетровку Верхне-Мамонского района Воронежской области. Село нам очень понравилось, устроились на временную работу.

В ноябре Павла призвали в армию, а я обратился в ОблОНО. В Воронеже, и мне дали направление, куда я хотел, в Гремяченский район.

Зав. РОНО Голубков Сергей Михайлович, к слову сказать, интеллигентный, обаятельный и на редкость внимательный человек, стал уговаривать поработать не в самом селе Семидесятное, откуда происходят мои родители, а в хуторе Скупой, км. за 4 от села (*хутор Скупой, Нижнедевицкого района, по карте 7-9 км от Семидесятного). Он говорил:

- Там больше 40 детишек уже второй год ждут учителя. Об этом уже не раз просили меня и председатель сельсовета, и председатель колхоза. Я понимаю Вас, что одному без коллектива Вам будет скучно и не интересно. К тому же, условия работы там очень скудные. Специального здания школы там нет. Придется заниматься в частном помещении с четырьмя классами в две смены. Я не скрываю от вас всех этих неудобств. Но платить Вам будем две ставки и еще за заведование. Поработайте, на сколько хватит терпения, а потом переведем в среднюю школу села Семидесятное, -он взглянул на мой комсомольский значок на груди и как-то внушительно, по-отечески заметил: «Комсомолец. Давай решать по комсомольски: надо — значит надо».

Его магические слова подействовали. Я согласился.

Глухомань, архистарина — хотя хутор не бедный. Но втянулся в работу, меньше, чем за год, построили школу, мне даже пообещали второго учителя в помощь.

- Но вы все равно хотели изменений?

Годы то проходят, их не вернешь. Пример друга Павла, который вырвался из рутины через военкомат, сыграл свою роль. Надо решать немедленно, иначе будет поздно. И я решил написать заявление в Военкомат.

Я подумал, что раз в школе уже была назначенная в начале учебного года вторая учительница, значит, ЗавРОНО решил отпустить меня.

С повесткой дело не задержалось. Являюсь, как предписывалось, в Облвоенкомат (ОВК). Ожидаю направление в часть. Выходит из кабинета работник ОВК и говорит, что школа еще недоукомплектована, езжайте домой и ждите повторного вызова. Я вернулся, но подумал: «Что-то не так, у военных решается быстро и без волокиты».

Как потом выяснилось, мои сомнения оказались не напрасны. ЗавРОНО договорился с кем нужно — задержать.

Более того, он заранее задумал как «привязать» меня к школе.

Помнится в один прекрасный и незабываемый на всю жизнь теплый августовский день 1933 года подъезжает к школе повозка. Ко мне подходит девушка и предъявляет документ о назначении ее учительницей Скупянской начальной школы. Подпись ЗавРОНО Голубкова. Смотрю на нее. Совсем молодая, собой рослая, на вид довольно привлекательная. Речь грамотная, одета по моде. Общительная.

Ознакомились с условиями работы, с обеспечением продовольствием, жильем, посмотрели на хутор.

Я ожидал всяких возражений, кислой мины, а может даже несогласия. Но ничего подобного не было. Она на все смотрела спокойно, с пониманием.

Меня очень удивило и обрадовало как это без всяких условий и возражений сразу согласиться работать в таких очень уж не комфортных, а попросту сказать убогих, условиях.

Прошло время, и вот она повестка: опять сборы, опять расставание, да такое грустное расставание, о котором я ранее и не предполагал.

Являюсь в Облвоенкомат. Та же волокита. Жду. Начинаю негодовать: «сколько можно дергать человека. Решайте что-либо одно. Я теперь или не поеду обратно, или не явлюсь на вызов, ход под суд согласен».

Через несколько минут мне сказали: «Езжайте работайте, больше Вас не потревожим». И правда, не тревожили, только один раз вызывали на летний сбор и совсем освободили от призыва.

Когда моей Елизавете Тихоновне Новиковой исполнилось 18 лет, в мае 1936 г., мы зарегистрировались и, Слава Богу, живем вместе по сей день.

В августе 1935 г. Хохольский РОНО (Гремяченский район упразднили) направил меня в г. Усмань (*Усманского района Липецкой области) учиться на годичные курсы преподавателей истории 5-7 классов. Лизу перевели в Кочетовскую начальную школу (*с. Кочетовка Хохольского района, 17 км. от хутора Скупой, 6 км. от с. Семидесятное). Курсы я окончил быстро и был назначен директором Никольской-на-Еманче НСШ (*Никольское-на-Еманче Хохольского района, примерно 20 км. от с. Семидесятное), как тогда назывались семилетки. Сюда же перевели и жену. Здесь мы работали до начала войны.

Сразу же поступил на заочное обучение в Пединститут, постоянно интересовался новинками методической литературы, использовал опыт сведущих товарищей и т. д. С работой вполне справлялся.

У нас в семье в это время произошли очень важные для нас события: 31 января 1938 г. родилась дочь Лиля. Я заочно окончил пединститут. Лиза окончила в г. Воронеж годичные курсы преподавателей математики НСШ и в дальнейшем работала по этой специальности.

- Где Вас застала война?

В дороге. В июне 1941г. Я с семьей выехал в Краснодарский край, где в то время уже жили мои родители и братья. Но здесь, на второй день по приезду, нас застала война. Пришлось срочно возвращаться и являться в Райвоенкомат.

- Ваши братья воевали?

Старшего брата Ивана проводили на фронт в первый же день войны и он погиб. Младший Николай — молодой офицер артиллерии вернулся в 1943 г. домой инвалидом, без ноги.

- Вы сразу попали на фронт?

Я мобилизован 15 октября 1941 г., была отсрочка как учителю.

Нас более тысячи человек собралось в Новой Усмани, около Воронежа. В это время усиленно бомбили Воронеж и все места скопления людей. Нас кое-как сформировали и направили пешком подальше в тыл. Шли мы два месяца. Обувь всю разбили, одежда осенняя, а уже наступали зимние холода. Многие оставались по пути больными. Немцы по всей нашей дороге делали налеты, обстреливали и бомбили.

В середине декабря добрались до Волги. Здесь на станции Салтыковка (*ж/д станция Приволжской железной дороги на линии Ртищево - Саратов, от Воронежа 450 км), нас посадили в поезд и привезли в г. Киров на формирование. Гарнизонная комиссия признала меня негодным к военной службе по состоянию здоровья. Выдали белый билет и сказали: «В госпитале места нет, езжай лечись дома, через три месяца у себя в районе пройдешь переосвидетельствование.

В феврале 1942 г. я прибыл домой, через три месяца прошел комиссию и опять мне дали отсрочку на три месяца.

Я находился дома когда наше село 3 июля было оккупировано немцами. Ни один человек эвакуироваться не успел. Никакого предупреждения о подходе немцев не было. Более того, было обманное сообщение по радио, что немецкие войска отброшены за Харьков. Так мы оказались в глубоком тылу врага.

Всем мужчинам приказано в 24 часа явиться с документами в комендатуру. Я не явился. Решил прятаться. Больше боялся за семью (жена, дочь, мать). Себя считал обреченным.

- Как Вам удалось выжить?

Поменял квартиру, вернее убежище. Поселился на самом конце в глубине оврага. Туда была одна-единственная тропинка. Видно было, кто на ней появлялся. Если кто подозрительный, я уходил подальше в пустошь. Только и жду конца. Им ничего не стоили нажать на курок, «партизан» и все оправдано. Однажды приходят к хозяину два немца с оружием, спрашивают: «Яйки е... А где ваш партизан?» Я сидел недалеко в канаве, услышал, подхожу к ним. Они уже оружием защелкали. Вдруг услышал: «Пан, ненадо!» выбегает к ним хозяин Сидельников Антон Ильич с миской яиц и куском сливочного масла. «Это вам, возьмите, молока попейте, а его не трогайте Он наш учитель, не партизан, дома по болезни». Поняли они что-нибудь или нет? Посмотрели на меня, толкнули в спину, выругались, взмахнули автоматами, напились молока, забрали все дары и пошли сердито бормоча что-то вроде: «лера, сакро».

- Под Воронежем были не только немцы, но и их союзники...

Немцы в нашем селе находились всего два дня, потом ушли дальше, на Воронеж, а здесь дислоцировались венгерские и румынские части. И комендант был их.

Эти к населению относились значительно лучше. Хотя тоже расстреливали целыми семьями, вешали, публично пороли, избивали беспощадно. Но основная роль тут принадлежала коменданту по фамилии Бан, австриец по происхождению, бывший российский пленный, зверюга настоящий.

Мне с семьей удалось уцелеть только благодаря тому, что нас скрывало местное население. За семь месяцев пришлось сменить 6 таких укрытий в самых глухих уголках двух селений.

Всему населению пришлось пережить жуткое время оккупации. Все цепенели в постоянном страхе. Каждую минуту можно было ожидать ужас, истязание, смерть.

Ненависть к оккупантам проявлялась в полной мере. После освобождения, в лютый мороз, одна старуха позарилась на офицерские сапоги убитого немца (или румына-теперь неизвестно). Но он закоченел, снять их нет никакой возможности. А дотащить его до хаты у старухи сил нет. Тогда она сходила за топориком, отрубила ему ноги вместе с сапогами и принесла отогреть их у печки. Правда, старая сошла с ума, всем рассказывала, что к ней в окно стучится немец и хрипит: «Матка, отдай ноги!»

Справедливости ради, по словам местных, немецкий доктор помогал, чем мог, населению окрестных сел. Оказывал помощь старикам, и детям.

Наконец дождались этого желанного дня. 29 января 1943 г. село освобождено нашими войсками (*сам г. Воронеж освобожден 25 января 1943 г.). Мне с товарищами пришлось ранним утром выносить раненых своих бойцов. А днем на площади собралось много народу на митинг. Радости нет конца. Кто никогда публично не говорил, и тот пробрался к трибуне чтобы сказать хоть два слова волнующей радости.

- Подверглись ли вы каким-либо проверкам из-за нахождения на оккупированной территории?

Да, не хочу говорить на эту тему.

Меня зачислили в нестроевую часть 55 Управления Военно-полевого строительства 2-го Украинского фронта (тогда он был Степной), где я прослужил около года в качестве десятника военного строительства.

Потом был признан годным к строевой службе и направлен в 208 Отдельный Отряд Разминирования.

Это подразделение такого рода войск бойцы которого все время находятся под угрозой смертельной опасности: малейшая неосторожность, мина неизвестной конструкции, всякие ловушки, можно всегда ожидать обстрел неприятеля и т. п.

Словом, без преувеличения, можно сказать: «Минер все время ищет себе смерть». Ведь говорят: «Минер ошибается один раз в жизни». Это верно. И ошибиться нет ничего особенного. Его внимание сосредоточено до предела, нервы крайне напряжены, он весь в деле, всегда в риске.

Наш отряд, как отдельный, придавался тем воинским частям фронта, где была наибольшая минная опасность. Первая важнейшая и пожалуй самая сложная задача разминировать проходы для передовых частей наших войск. И все время мы двигались с наступающими войсками, очищая от мин дороги, переправы, оставленные неприятелем оборонительные сооружения и заграждения, склады боеприпасов, населенные пункты. И так от Днепра до южных границ Германии.

В моих фронтовых бумажках имеется документ, в котором сказано: «За отличные боевые действия по освобождению городов: Эгер, Сиксо, Будапешт, Эстергом, Несмей, Фельше-Галла, Тата, Дьер, Комаром и форсирование р. Днепра Верховным Главнокомандующим Маршалом Советского Союза тов. Сталиным объявлена благодарность (*приказы от 30.11.1944 г., от 13.02.1945 г.№277, от 25.03.1945 г. №308, от 28.03.1945 г. №315).

Немало пришлось хватить лиха при разминировании этих и других городов в Румынии, Австрии, Венгрии. Особенно трудными были Вена и Будапешт. Много боевых товарищей осталось в чужой земле. Однако каждый боец-минер в отдельности и Отряд в целом с честью выполнили боевое задание, многие бойцы удостоены различных поощрений, а отряд стал Краснознаменным.

Много можно было бы рассказать о событиях фронтовой жизни. Но все это - война, все это - трагедия.

И не хочется вспоминать ужасы роковых времен, ворошить прошлое, невольно лишний раз испытывать душевные встряски.

Расскажу коротко о необычном, о наших четвероногих друзьях, воевавших и погибающих рядом с нами.

Помимо минеров, вооруженных миноискателями и щупами в отряде было два отделения со служебными собаками-минерами.

Несколько слов о руководившими собаками, как их научно называют кинологи, у нас называли их «хозяевами». Будущих собаководов подбирают специалисты-профессионалы. Далеко не каждый годен для этого дела. Потом их основательно готовят к такой необычной службе. Они до мельчайшей тонкости изучают всю природу собачьей психики, все особенности обращения с будущим подшефным и все особенности характера индивидуума.

Собак тоже сначала обучали специалисты. Потом их вручали ребятам, которые продолжали практически их упражнять, приручать и вместе они свыкались, становились неразлучными друзьями. Собака так привыкала к своему хозяину, что беспрекословно выполняла любое его приказание и в любую минуту готова с ним и в огонь, и в воду.

К примеру о собаке по имени «Пальма», которую я хорошо знал, хотя хозяином ее был не я, а Николай Коротких. Но нам часто приходилось работать вместе. Помнится, когда мы подошли к реке Тиссе в Венргии (*в период существования СССР данная река в прессе указывалась как Тисса. Современное название Тиса — левый и самый длинный приток Дуная), минразведка доложила, что в пойме реки нет прохода ни технике, ни людям. Все сплошь заминировано. Поступило приказание командования срочно разминировать проходы для наступающих воинских частей. Наша, наскоро созданная т. н. оперативная группа из 12 человек и 6 собак, со щупами и миноискателями прибыла на место работы. Это был левый берег реки. Немцев здесь уже не было. Они обстреливали нас с другого берега. До нас, хоть издалека, нет-нет, да долетали горячие «конфетки».

Но главная помеха была не в этом.

Вся поверхность минного поля захламлена различными металлическими отбросами и осколками, что мешало показанию миноискателя. К тому же были мины в деревянных оболочках, на которые миноискатель совсем не реагирует.

Вся надежда на собак. Но и собаки недолго работали, т. к. все сплошь заросло осокой — резукой. Они порезали носы и отказывались работать. Что делать? Собрались на короткое совещание. Все споры и разговоры сошлись к одному: как-то все-же заставить, «уговорить» собак работать. А как? У них носы в крови. Они ежатся, трясут головами, жалобно взвизгивают. Ребята уговаривали своих подопечных, делали примочки, гладили их, ласкали, «хорошая», «дорогая», прижимали к себе. А у самих ком в горле. Но на собак это все же возымело некоторое воздействие. Они присмирели, начали переглядываться, удовлетворенно ворчать.

Выделялась из всех своим поведением одна Пальма. Она заметно волновалась, чем-то была недовольна.

Несколько слов о ней особо.

Это была удивительно умная собака. Она очень понятлива, обладала хорошим чутьем, быстро реагировала на любую неожиданность. В работе крайне осторожна, объект обнаруживала быстро и безошибочно, хозяина понимала с намека.

Когда малоопытная собака не справлялась со своим делом, прибегали к ее помощи. Она как бы подсказывала, как надо.

В своей собачьей компании она явно выделялась своим превосходством и коллеги скоро ее признавали и поддавались ее воздействию.

Вернемся к ситуации на минном поле.

Здесь положение угрожающее. Время на исходе. Минеры все более волновались. Тревожная перебранка, споры, возгласы отчаяния. Такое необычное поведение минеров и их особенное умиленное отношение к собакам, как видно, возымели свое действие на четвероногих друзей. Они зашевелились, стали встряхиваться, понемногу прохаживаться. Беспокойная Пальма как-то сердито рыкнула, рванула зубами за холку находившуюся рядом подругу, толкнула носом другую, подбежала и припала к ногам хозяина. Такая ее нервная вспышка, что с ней бывает очень редко, как ударная волна всколыхнула всех ее сородичей. Эту готовность к действию животных ни могли не уловить опытные минеры.

Приказано продолжать работу. Все разошлись по своим местам. И вот, надо было видеть с каким упорством, неимоверным физическим напряжением в эти последние минуты трудились и люди и животные.

У собак, видно, такие были боли, что кружилась голова, темнело в глазах. Они то и дело трясли головами, жалобно визжали, а некоторые совсем обессилили и валились на бое.

А вожаки все настойчивее требовали: «Нюхай!», «Ищи!». Бойцы, как можно, помогали животным продвигаться по этой досадной резуке, где и мыши то трудно пролезть. Од конец настолько измучились, что еле передвигались.

Но боевое задание выполнили в срок. Слава нашему четвероногому другу — собаке!

Собака все может перенести, но самым тяжелым потрясением для нее потеря друга-хозяина.

Для примера опять случай с Пальмой.

Как-то на минном поле был тяжело ранен ее хозяин. Она так расстроилась, что на нее жутко было смотреть. Бегала вокруг него, скулила, припадала на землю и визгливо лаяла, словно взывала о помощи. А когда его понесли, шла вслед — жалкая, с опущенным хвостом, вся обвислая, то и дело натягивала поводок, чтобы приблизиться к носилкам. Из глаз выкатывались капли слез.

Несмотря ни на какие ласки, лакомства и уговоры нового хозяина, она первые сутки ничего в рот не брала, кроме воды. Когда понемногу стала приходить в себя еще долго тосковала, работала вяло. Стала какой-то не такой. С того времени прошло около трех недель и вдруг заявляется, хотя еще не совсем выздоровевший хозяин. Она присмотрелась на него, понюхала, а потом начала прыгать, вертеться, порывисто гавкать и даже утверждают собаководу, улыбаться. Они эту мину (мимику) на мордашках своих боевых соратников ясно замечают.

Может быть, я слишком увлекся собаками, но для меня это очень значительное и незабываемое событие. Мне кажется, каждый, кто имел дело в войну с собаками не остался равнодушным к этим преданным друзьям и труженикам.

Собака из всех животных — самый близкий друг человека во все и всякие времена в жизни.

Это в порядке лирического отступления.

Продолжим наши фронтовые пути.

Было это в первые дни боев за Будапешт. Наша армия в последних числах декабря 1944 года подступила к самым стенам Пешта (левая сторона Будапешта). Немцы отчаянно сопротивлялись. Они считали Будапешт своим последним и несокрушимым оплотом. Крайние дома превратились в сплошную линию обороны. Это были своеобразные крепости, ДОТы, минные заграждения и т. п. Из окон, заложенных кирпичом, торчали стволы пушек и пулеметов, местные жители ютились где-то за стенами, в нежилых помещениях, подвалах.

Некоторых венгров немцы держали при себе, как подручных, а фактически они были заложниками, которых в любое время могли уничтожить. Впереди себя фашисты выставили живой заслон преимущественно женщин и детей. Наше командование знало об этом из данных разведки, поэтому бои велись с большой осторожностью, чтобы как можно меньше страдало население.

Штурмовые группы шли на шквальный огонь через минные заграждения, проволоку под током, баррикады, сходились в рукопашных схватках. Крики, стоны, слезы, кровь — адский ужас. Много жизней стоил прорыв первой линии обороны противника. Действовали небольшими смешанными группами, состоящими из пехотинцев, артиллеристов и саперов. Каждый дом брали в обход. Так гитлеровцам некогда было злобствовать, а приходилось кругом оглядываться и думать о спасении собственной шкуры. Подходы были совершенно неприступны. Штурмовые группы шли на шквальный огонь через минные заграждения, баррикады, проволоку под током, сходились в рукопашные схватки. Крики, стоны — адский ужас и слезы, кровь. Заходили с тыла и уничтожали подлецов беспощадно.

Я тогда служил в 208 Отдельном отряде разминирования, который был передан 27 Отдельной моторизированной инженерной бригаде 2-го Украинского фронта. В моем подчинении находилась так называемая оперативная группа из 10 бойцов-минеров. Перед нами была поставлена задача: разведать и разминировать проход для передовых частей нашей армии.

В процессе разведки нам невольно приходилось сталкиваться с местным населением. В первые минуты мы опасались доверять венграм, а они были так запуганы немцами, что с трепетом приближались к нам. Но вскоре их страхи развеялись, и они охотно стали нам помогать. Немецких фашистов и «салашистов» (так они называли своих соотечественников — сторонников Салаши (*Ференц Салаши, премьер-министр Венгрии в 1944-1945 г.г.), верно служивших гитлеровцам) нещадно проклинали и со слезами на глазах рассказывали о страшных злодеяниях этих нелюдей.

Продвигаясь вглубь города, минерам приходилось разминировать не только проезжую часть дорог, а и жилые помещения с находящимися там и обреченными людьми. Наша армия где-то в последних числах декабря1944 г. (точно дату не помню) подступила к самим стенам Пешта (левая торона столицы). Немцы отчаянно сопротивлялись. Они считали Будапешт своим последним и несокрушимым оплотом. Крайние дома превращены в сплошную линию обороны. Это были своеобразные крепости, ДОТы, минные заграждения и т. п. Из окон, заложенных кирпичом, торчали стволы пушек и пулеметов. Местные жители ютились где-то за стенами, нежилых помещениях, подвалах. Некоторых немцы держали при себе как подручных, а фактически это были заложники, которые в любое время могли быть уничтожены. Впереди себя фашисты выставляли живую защиту преимущественно из женщин и детей. Наше командование знало из разведданных обо всех этих злодеяниях нацистов, поэтому бои велись с большой осторожностью, чтобы как можно меньше страдало население.

Много жизней стоил прорыв первой линии обороны противника. Мы на несколько домов продвинулись вперед. И вот тут к нам подбегает мужчина в штатском. Назвал себя Франсом (фамилию не помню). Не совсем понятно выговаривает несколько слов по-русски. Из дальнейших расспросов выяснилось, что он солдат, сержант венгерской армии, воевал в России. Под Воронежом их полк в январе 1943 года наголову (почти полностью) разбит и остатки его в беспорядке отступали до самого Будапешта. Здесь немцы их собрали и выставили впереди, как заслон. А некоторым, и ему в том числе, приказали переодеться в гражданское и если придется оставить позиции, то под видом местного жителя, оказавшегося в тылу русских, всячески вредить им и сообщать немцам нужные сведения. Но он этого делать не хочет. И просит у нас обмундирование и оружие чтобы вместе сражаться с немцами. Его дом, как он сказал, здесь совсем близко. Мы поверили ему и с разрешения командира он все это получил. Надо было видеть, с каким рвением пробивался он в самых опасных местах, делал удачные обходы и наносил удары врагу, все время взывая к нам: «вперхёт, вперхёт!» Через несколько дней мы пробились на следующую улицу, и он, что называется, на плечах русских «товъаришей» «въехал» домой. Что там было- понятно без слов. Франс решительно заявил, что пойдет с нами и дальше, и командира нашего об этом просил, но мы его отговорили. ПО братски распрощались с ним и оставили его дома с семьей.

(По мере продвижения) Продвигаясь вглубь города наших войск вглубь города минерам приходилось снимать мины не только проезжую часть дорог, но и все, что грозило взрывом: оборонительные сооружения, склады боеприпасов, автопарк, промышленные предприятия, жилые помещения с находящимися там обреченными на смерть людьми.

Однажды, мы обратили внимание на двухэтажный домик, похожий на казарму, который стоял где-то в стороне за аллеей. Кругом высокий кирпичный забор, большие арочные ворота, калитка. Виднеется крыша низкого, напоминающего складское, помещения. Под калиткой заметили комочки земли. Дверь открывать нельзя — здесь, наверняка, заминировано. Стали обходить вокруг, внимательно присматриваться ко всякой мелочи. Перелезли через забор. Прежде всего обследовали и обезопасили калитку. Осмотрели вокруг здание, заглянули в окна. Никаких подозрений. Вошли в дом. Посредине на всю длину коридор, по сторонам его комнаты, похожие на санитарные палаты. Никого нет, но жилой дух все же чувствуется. И исходит он откуда-то снизу. Пошли в подвальное помещение. Здесь у входа тоже обезвредили две мины. Вошли.

Мрак и невыносимая духота. Постепенно осмотрелись, и нашим взглядам предстала странная картина. Десятка два нестарых и совсем молодых женщин сидели и стояли, как истуканы, кутались в одеяла, закрывались воротниками, на нас старались не смотреть. Некоторые крестились, что-то про себя бормотали; другие вытирали слезы, с силой терли лица, пачкали и царапали до крови свое тело. Молчали. Мы тоже в недоумении ничего не говорили. Они были в таком испуге, что их била сильная дрожь. Спрашиваем, что происходит — они молчат, ни одного русского слова не знают. И только после долгих толкований с помощью жестов и нескольких обще знакомых слов на немецком языке удалось уговорить некоторых из них подняться наверх.

К нам подошел старик, их дворник, который, к нашему счастью, неплохо говорил по-русски. По его словам, язык выучил, когда находился в России в плену в 1-ю Мировую войну. Он рассказал нам, что здесь был женский монастырь. Большая часть монашек разбежалась, остались только те, кому некуда было деться. «Немцы и наши салашисты их так запугали, что они вас боятся хуже зверей. Русские, мол, безбожники, у себя служителей церкви всех перебили, и вас не помилуют. Они беспощадные мстители, готовые всех венгров отправить на тот свет. Говорят, мы вас в подвале закроем, поставим мины, чтобы русские не вошли, вы тоже не выходите, ждите нас, мы скоро вернемся и вас выпустим.»

На наш вопрос, почему они пачкались и в кровь изодрали свои лица, ответил: «Чтобы вам не понравиться, отбить у вас всякую похоть к ним, а то ведь вы будете над ними потешаться, а потом убьете».

С большим трудом при помощи переводчика удалось хоть в какой-то мере переубедить вконец запуганных женщин. «Это, мол, фашистское вранье. Мы пришли к вам не как мстители, а как освободители, вы сами в этом скоро убедитесь. Не бойтесь, свободно ходите по городу в своих монашеских одеждах, никто вас не тронет.»

Их лица, наконец, просветлели, они стали приводить себя в порядок, смелее общаться с нами, даже благодарить нас поклонами. Расстались мы с должным пониманием друг друга. А наутро, когда один из нас троих, бывших здесь, зашел к ним посмотреть сложенные во дворе снаряды, о которых тоже рассказал старик, они задарили его гостинцами, кланялись ему, обнимали. Каждая хотела хоть рукой коснуться его плеча и сказать слово благодарности.

Такое бывает на войне. Для фашистских извергов нет ничего святого. Они безжалостно уничтожали не только людей на оккупированных территориях, но и своих союзников по оружию. Это чудовищно. Такого история не знала.

Но еще более удивительно, откуда только берутся в наше время эти выродки — всякие бритоголовые с железными палками, размалеванные фашистской символикой и буйствующие среди своих людей. Это настораживает всех нас россиян. Неужели урок не в прок?

Одумайтесь, молодые люди. Нашему народу и государству нужен упорный и честный труд, а не обезьяньи протесты. (*это текст 2002 года, не позже).

- Были известия из дома, как жила семья?

Моя дорогая Лиза писала мне, что дома все хорошо, дети (1 января 1943 г. родился сын) подрастают, школа работает, в школе детям давали по кусочку хлеба, что помогало им выживать.

Только после войны я узнал, что им довелось пережить.

После прихода наших враг бежал, бросая раненых и убитых на полях сражения. Наступила весна, потеплело, трупы начали разлагаться. И тогда Лиза, сама еще девчонка (*Елизавета Тихоновна Беляева, 1918 года рождения в 1943 году ей, соответственно, 25 лет), со своими учениками, детьми 8-14 лет, стали хоронить погибших, чтобы сберечь односельчан от инфекций и болезней, да и животных от заражения.

Сеяли хлеб тоже вручную, пробовали пахать на коровах, но ослабленные животные быстро уставали, да и мало их было, а ведь они были основные кормилицы. Да еще лето выдалось засушливое, вот и приходилось детям из реки носить воду и поливать слабенькие всходы пшеницы. Так и спасли посевы, и урожай оказался неплохой.

1946 год тоже урожаем не порадовал. Посевного материала было ужасно мало. Картошку чистили толстыми шкурками и оставляли их на посадку, а на еду только для запаха в субчик или какую-либо похлебку. С приходом весны стало легче: в ход пошла лебеда, из нее варили борщ и пекли оладьи — это была основная еда.

- Как Вы узнали о Победе?

Помнится, подошли мы к небольшой речушке, на южной границе Германии, берег которой хорошо укреплен боевыми сооружениями и заминирован. Это нам было известно из разведданных.

Предполагались нелегкие сражения. Мы с большой осторожностью, без единого выстрела добрались до линии обороны немцев. Ни звука... Начало светать. Видим, на дороге разбросаны противогазы, одежда, обувь, боеприпасы, оставлены установки огневых точек. Что случилось? Где противник? Было это 7 мая 1945 г. Мы, конечно, догадывались, в чем дело и рассуждали об этом между собой, но что делать дальше не знали. Никакой команды, никаких указаний из штаба. И вдруг слышим из проходящей прямо по целине грузовой машины голос» «Ребята, война закончилась!» Подъехал к нам лейтенант не из нашей части. Остановился на минутку. Сказал несколько добрых слов, закурил вместе с нами и поехал дальше своей дорогой. Мы верим и сомневаемся. Прошли к находящемуся рядом поселку... Местные жители рассказали, что еще вчера немцы бросали все, чтобы легче было им, бежали, сломя голову от нас. Как они говорили: «Лучше в плен к американцам, а не к русским».

И тут появился связной из нашего штаба. Все ясно. Война закончилась. Собрались всей ротой у командного пункта, считай в поле, около 4 домиков австрийских селян.

Здесь и кипели наши страсти в первые минуты триумфальных торжеств.

Радости нет конца. Взаимные поздравления, всякие шуточные остроты, песни, приплясывания, объятия, поцелуи, свист, восторженные выкрики. Пошли в дело резервы кухни, содержимое термосов и фляжек. Все это во имя самого желанного «наконец дождались».

На площадке какая-то сутолока, громкий смех, выделяется резкий женский голос. Это ребята подбрасывают на руках свою дорогую медицинскую сестричку Галю.

А где командир? В этот момент все на равных. Он в самой гуще окружения товарищей, которые обнимают его, виснут на его плечах, как будто он не (**минер-неразборчиво)-капитан, командующий ротой, а капитан футбольной команды только что забивший гол в ворота противника.

Кто-то громко крикнул: «Ребята, мы живы, мы победили. Ура!»... И покатилось. Урааа. За Родину! За мир! За победу! Урра!

Звонили в котелки и каски, гремели выстрелы салюта.

На второй день мы узнали о подписании акта о безоговорочной капитуляции.

Такова была картина первых мгновений нашей мирной жизни.

И на мою долю выпало счастье вместе с боевыми товарищами порадоваться такому событию и не где-то, а на передовой линии фронта.

С боевыми друзьями

- Война для Вас закончилась?

В Вене наш 208 ООР в полном составе, со всем его снаряжением и хозяйством погрузился в железнодорожный состав и отправился на Родину. Разгрузились мы в г. Ст. Русса, где продолжали «воевать» до ноября 1945 г.

Город Старая Русса находится примерно 100 км от Великого Новгорода, южнее озера Ильмень, за два года оккупации, из 3000 домов целыми осталось 10-20.

Нам предстояло сплошное разминирование — это осмотр и обезвреживание каждого сантиметра местности.

Старую Руссу окружали топи, болота, поросшие камышом. А кроме того, отступавшие немцы бросали военную технику и отступая минировали все вокруг себя, дома, дороги, водонапорную башню. Водонапорную башню, почему-то, минировали особенно тщательно.

Водонапорная башня на площади Революции, г. Старая Русса

Минировали колодцы и даже кладбища. Установленные в 41-44 г.г. мины взрывались, как говорили саперы, «от дыхания». Коробки и фанерные ящики разрушились, чеки взрывателей поржавели.

Сюда немцами было завезено очень много мин, и они при отступлении, тыркали их где надо и не надо, а то и просто оставляли их кучей, где попало. Разыскивать и извлекать мины здесь оказалось очень трудно, ведь более двух лет они зарастали бурьяном, ржавели, сравнивались с поверхностью и становились все более незаметными. Заминированы были проселочная дорога, пригородные фермы и огороды. В городе некоторые строения и жилые дома, к которым жильцы боялись и близко подойти.

Мины «сюрпризы» были повсюду: в детских игрушках, в хозяйственных инструментах, в проволочных заграждениях. Блестит на солнце металлическая кружка, тронул ее, а там — «сюрприз».

Жара, подошли к колодцу. Но мы уже привыкли к тому, что нужно предварительно все вокруг осмотреть. Так и вышло: от журавля тянулся тонкий проводок — растяжка. Стоило кому-либо прикоснуться, чтобы раздался взрыв.

И вот еще один эпизод, теперь уже в мирное время. Одна женщина уже не раз слезно уговаривала нас разминировать ее дом, да все никак очередь не подходила. Мы, двое минеров, и Пальма с нами, прибыли к ее дому. Здесь все заросло бурьяном. Ничего не разобрать. Пришлось долго присматриваться, обследовать всю обстановку. Видны провода, несколько мин около дома и сарая. Решили убрать которые на поверхности, а потом приступить к поиску. Собрали, погрузили на повозку, а теперь дали команду Пальме. Она повела нас к уборной, там оказались две противотанковых мины. Потом залаяла у завалившегося погреба, здесь тоже раскопали несколько мин. На следующую команду «ищи!» она долго обхаживала и обнюхивала весь двор, потом зашла за угол дома и там показала противотанковую мину. Это была здесь последняя мина.

Хозяйка вошла в дом и не могла удержаться от слез. Пригласила нас за стол, угостила самогоном и малосольными огурцами, а сама подошла в собаке, нагнулась, обхватила ее за шею, и смахивая слезы, начала целовать ее, как дитя.

Хозяйке мы потом рассказали, что все мины, которые находились в ее дворе, были без взрывателей, не опасны, а на проводах, наверное, немцы сушили свою одежду. По видимому, здесь был склад боеприпасов, и кое-что от него осталось.

В боеготовности была только одна мина, что на повороте за углом дома, которую Пальма обнаружила последней.

С приближением зимы работать становилось все труднее. Все чаще происходили взрывы на минном поле. Не обходилось при этом и без жертв. Погибла и наша Пальма.

Похоронили ее как боевого соратника, на месте гибели вырыли могилку, положили в гроб и закопали под залпы оружейного салюта. Поставили столбик с надписью «Пальма» и дата гибели. При похоронах кроме минеров были и местные жители.

Я буду очень благодарен, если кто-то из старорусцев напишет мне, как им помнятся наши минерские услуги в июле-ноябре 1945 г. Ведь здесь на кладбище и мои фронтовые друзья-минеры.

Минеры погибали, как на войне.

Обидно и скорбно, война закончилась, остались живы. Некоторые уже имели на руках демобилизационные документы и предвкушали радость встречи с родными. И вот тебе... Судьба...

Скорбные были похороны. Их оплакивали товарищи по оружию и многие, многие местные жители.

- Расскажите о послевоенной жизни.

Прибыл домой и снова началась моя трудовая деятельность на ниве народного просвещения. Работал директором Латненской восьмилетней, потом Латненской средней школ в п.г.т. Латная Семилукского района Воронежской области.

А в 1950 г. судьба забросила в отдаленный Никитовский район, где я работал преподавателем истории средней школы четыре года, а потом инспектором РайОНО тоже четыре года. Почему произошло такое падение и вынужденный переезд в глубинку? С работой директора средней школы вполне справлялся, даже были положительные отзывы руководства и инспекции. Все дело в оккупации. Пусть такое произошло вопреки твоему желанию, безвыходность. Власти с этим не считались. Из нашего села не эвакуировался ни один человек. Да к этому никто и не готовился. Все произошло внезапно, вопреки ложной информации. В этом повинно местное руководство.

Кто оказался в тылу врага, особенно мужчины призывных возрастов, считались теперь морально неблагополучными, как освобожденные военнопленные. Такая идеологическая установка всемогущей КПСС.

Все они просеивались через ОГПУ — кого под суд, кого на фронт, а с некоторыми и без суда расправлялись. Оправдания такому запятнанному человеку нет, хоть он шел на смерть, совершал настоящий героический подвиг. Черное пятно все затеняло. Правда, в некоторых воинских частях видно, по благоразумию и решительности политработников, отступали от этой доктрины и поощряли отличившихся в боях бывших в оккупации или в плену. Награждали и даже приглашали вступить в партию. И вступали. А по прибытии домой таких исключали из партии. А что значило тогда исключение из партии? Как ни старайся работать все равно останешься человеком второго сорта. Так что выше рядового не поднимешься и зарплата твоя всегда остаточная, минимальная. Трудно было прожить и содержать семью. Невольно согласишься на глубинку. Хоть здесь порядки те же, но возможностей для работающих несколько больше.

Между прочим, во время работы инспектором Никитовского РОНО в 1957 г. приказом Министра просвещения, наверное, по представлению белгородского ОблОНО, я награжден знаком «Отличник народного просвещения РСФСР».

Так я оказался, хоть на мгновение, в числе лучших, как об этом отозвался ЗавОблОНО при вручении мне награды.

Награды:

1. Отечественная война 2 ст.
2. За отвагу
3. За взятие Будапешта
4. За взятие Вены
5. За победу над гитлеровской Германией
6. Тридцать лет вооруженных сил
7. Сорок лет вооруженных сил
8. Двадцать лет победы
9. Двадцать пять лет победы.
10. Тридцать лет победы
11. Сорок лет победы
12. Пятьдесят лет вооруженных сил
13. Шестьдесят лет вооруженных сил
14. Семьдесят лет вооруженных сил
15. Пятьдесят лет победы
16. Медаль им. Жукова