Родился я 8-го апреля 1926 года. Когда война началась, мы жили в Великих Луках. 22-е июня до сих пор прекрасно помню. Я как раз окончил семь классов, и передо мной встал выбор – куда идти? Или продолжать учиться в школе, или получать среднее специальное образование. Я подумал и сдал документы в железнодорожный техникум. Ну, сдал, а время-то до экзаменов свободное. А 22-го июня в Луках выдался такой чудесный день, что я его всю жизнь вспоминаю. Удивительно тёплый, солнечный, мы пошли с ребятами покупались. В полдень вернулись, захожу в дом, мать плачет, а отец серьёзный такой… Что такое? – «Война!»
А ходили какие-то слухи, что скоро начнётся война?
Наша 33-я железнодорожная школа была самая большая во всём городе: 3-этажная, буквой П. И после войны с Финляндией нам назначили нового директора: подтянутый такой, орденоносец, вроде бывший командир. И вот он нам рассказывал, как воевал с белофиннами. Что задача выполнена, о потерях, правда, ничего не рассказывал. Но на этих уроках он частично говорил и про Германию: «Вот сейчас они задираются, ничего, пусть задираются. Мы потом как вдарим, от них осколки полетят!», примерно в таком духе.
Потом Луки бомбили очень много и часто, но первые три дня прошли, как будто и нет войны. И вдруг со стороны Невеля как пошёл валом народ – беженцы. На телегах, на машинах, пешком, ну, и люди рассказывают, какие там страсти творятся… А вскоре мы и сами это дело почувствовали.
И вот на 4-й день прилетел первый немец - разведчик. Навстречу ему поднялись два наших тупорылых истребителя, и мы со стороны смотрели, как завязался воздушный бой. Наши лётчики не сдавались, хотя немецкие самолёты превосходили наши двухкрылые самолёты. Вот они петляли-петляли, но никто никого не сбил. У наших, видимо, патроны кончились, они снизились и ушли на аэродром. А мы-то мальчишки стоим и смотрим, не понимали, что пули-то летят в разные стороны. Но потом нас, конечно, загнали по домам. Вот это первое, что я увидел.
А после этого, 2-го июля в середине дня прилетело очень много самолётов и давай бомбить. Первым делом они бомбили железнодорожную станцию. Луки это ведь важный узел на железной дороге. На станции как раз в это время стояли эшелоны с солдатами и с боеприпасами. Составы загорелись, снаряды стали рваться… А потом немцы стали бомбить и город, но нас в это время ещё не касалось. Отец перед самой войной построил домик на окраине, недалеко от шоссе на Невель. Но вот когда они отбомбили, и мы увидели эти разрушения, пожары, тут уже все почувствовали - война… А уже через несколько дней я увидел первого убитого.
Утром 6-го или 7-го июля наши зенитчики стали стрелять. А самолёт видимо высоко летел, потому что его не видно, только гул слышали. И вдруг наш деревянный дом заходил ходуном… Немец, видимо, удирал от зенитчиков и беспорядочно сбросил небольшие бомбы, штук пять, и они легли как раз посреди нашей улицы. И мы, мальчишки, сразу туда побежали. Смотрим, дома стоят посечённые осколками, но ни один не загорелся. В один дом зашли, а там человек сидел на полу между простенками, и осколок бомбы пробил деревянную стену и ему прямо в голову. Ужасная картина…
Потом начались ночные бомбёжки. Из дома сразу выбегаешь, ложишься на землю. Кругом рвутся бомбы, а осветительные спускаются медленно-медленно. Кажется, что она тебя сейчас накроет – страшное дело… Так что больше, конечно, бомбили станцию, но и про город не забывали. И я не помню, чтобы хоть раз кого-то сбили, хотя один немецкий самолёт совсем близко пролетел.
Как-то с ребятами играли на шоссе, там деревня на пригорке стоит, и у раскидистых деревьев ходили наши солдаты. А в ложбине расположили радиостанцию, мачты высокие, и вот этот немец спланировал, мы даже не слышали шум мотора. Только из деревни крикнули: «Немец!» Мы сразу бросились в канаву, но он не стрельнул, пролетел мимо. Видимо, какой-то честный немец попался. Но такое впечатление, не приведи господи…
А фронт всё приближался и приближался. Когда уже на 10-15 километров подошёл к городу, гул стоял страшный. А мой отец в I-ю Мировую воевал артиллеристом в армии Самсонова, и попал в плен к немцам. Я потом читал, как глупо их заманили, отрезали, и в результате Самсонов застрелился… Отец почти ничего не рассказывал про войну. Какие-то обрывки, как немецкие шрапнели рвались. Но рассказывал, что ещё до войны, когда стоял где-то на охране, то царь лично подарил ему серебряный рубль.
И про плен почти ничего не рассказывал: «Батрачили четыре года…» В общем, отец там хорошо выучил немецкий язык, хотя при мне ни разу на нём не говорил. Но он сразу сказал: «Под немцем я не останусь! Они мне уже надоели…» Он ведь за четыре года плена все их порядки хорошо узнал, поэтому решил, что нам надо эвакуироваться. 16-го июля на работе ему выделили лошадь, телегу. Какой-то скарб погрузили, и в обед мы уехали из Великих Лук в сторону Торопца. А через два дня узнали, что немцы взяли город…
Но Луками они владели недолго. Их буквально через два дня вышибли и отбросили на десять километров. («17-го июля началось наступление гитлеровцев на Великие Луки. Три первые атаки фашистов были отбиты силами регулярных войск и ополченцев. 18-го июля бои за город возобновились. Используя свое значительное превосходство, танковые и мотострелковые силы противника вошли в город. Завязались уличные бои, но к исходу дня город был оставлен частями Красной Армии.
Отступившие части, и ополченцы сосредоточились в районе близлежащих деревень. Перегруппировав, в течение двух дней силы, и получив подкрепление за счет подошедших частей из резерва, войска подготовились к штурму города. Он был назначен на 21 июля. Удар для немцев оказался неожиданным, и они отступили из города. Линия фронта установилась на всех направлениях в 5-6 км от Великих Лук. Город на Ловати стал одним из первых, кому посчастливилось испытать радость освобождения на начальном этапе Великой Отечественной войны.
Сконцентрировав на великолукском направлении значительные силы, 28 июля противник повел решительный штурм. Началась героическая оборона Великих Лук, продолжавшаяся больше месяца. Несмотря на слабую материальную и техническую обеспеченность, личный состав соединений, защищавших город, был полон решимости отразить удары врага. Но наступление, предпринятое фашистскими войсками 22-23 августа, создало угрозу окружения оборонявшихся войск, и 24 августа начальником Великолукского гарнизона Т.К.Силкиным был отдан приказ оставить город» - http://srgvs.ru/velikie-luki-v-gody-velikoy-otechestvennoy-voyny)
А мы уже в Торопце стояли лагерем. Большой такой лагерь для беженцев. Всё ждали, что немцев погонят, и мы вернёмся обратно… Я был уверен, что так и будет. Ну, кто я, мальчишка совсем, многого не понимал. Отец ходил, получал паёк, а я смастерил удочку и ловил рыбу на большом озере. Так мы там прожили целый месяц. Спали прямо под открытым воздухом, кто на телеге, а кто под, только так.
А где-то через месяц ночью весь лагерь подняли по тревоге – «Немедленно грузиться и уходите в тыл! Немцы наступают!» Но там не только мы бежали. Те генералы, которые обороняли Великие Луки сами потом признали, что это был великий драп… Но мы успели уйти.
Мы пошли на Андреаполь, дальше есть такая станция Пено - Осташков – Вышний Волочёк и дошли до станции Максатиха. Получается, протопали километров триста. Там отец сдал лошадь, телегу, нас посадили в эшелон и поехали в Горьковскую область. Но туда мы не доехали.
Проехали Нерехту, Иваново и остановились на станции Новки, что возле Коврова. А уже октябрь, холодно, есть нечего, мы все грязные, завшивели все… Отец понимал, срочно надо что-то делать. А у него была хорошая специальность – кузнец. Пока в Новках стояли, он куда-то сходил, узнал, что там есть МТС, договорился с директором. Нас приветливо встретили, дали жильё, какие-то продукты на первое время, и уже на второй день отец ушёл работать. А через некоторое время пошёл работать и я – учеником токаря. И отработал там два года. Там же в Камешково проходил начальную военную подготовку. А с повесткой интересно получилось.
Летом 43-го я решил пойти учиться. С отцом поехали во Владимир, и там я поступил в энерго-механический техникум. Но отучился всего два месяца, и в ноябре меня призвали. Так я ушёл в армию 17-летним парнем…
Нас всех направили в Шую, в специальный батальон, где готовили на младших командиров. Шесть месяцев там отбарабанили и в конце апреля 44-го стали сдавать выпускные экзамены. В том числе сдавали и кросс - в полной боевой выкладке надо было пробежать пять километров до огневого рубежа. Ну, пробежали, а перед огневым рубежом собралась очередь – одни стреляют, другие ждут. И пока ждали, я видимо остыл, потом лёг на землю, а это же апрель месяц, вот и простудился. Причём сильно, меня из санчасти сразу в госпиталь отправили. Вот так получилось, что все наши ребята получили звание, а я считай всё сдал, только стрельбу не прошёл, и не получил звания…
Когда поправился, попал во взвод выздоравливающих, а потом меня направили на станцию Вязовка, что под Горьким. Там стояла часть гвардейских миномётов. Знаешь, что это такое?
|
«Катюши».
Точно! Ну, если сравнить пищевое довольствие и прочее, даже спору нет, у миномётчиков значительно лучше. В Шуе ведь так голодно было. Потом, правда, ввели курсантские нормы, но вначале как пошли худеть ребята… Так что голодали крепко, но готовили сильно. Зима выдалась суровая, и как-то мы пошли в поход. Мороз сорок градусов, а мы ещё в ботинках, в обмотках. Когда идёшь, ещё ничего, а потом остановились в лесу ночевать. Каждое отделение строило шалаш на десять человек. Внутри развели костры, нарубили лапника, положили его на снег, и на нём спали. И вот помню, чувствуешь, что ноги начинают замерзать, переворачиваешься. А я видимо близко приблизился к костру и у меня шапка прогорела… Практически на снегу спали, но никто не болел! А на сырую землю лёг и всё…
Вначале все вместе изучали матчасть, а потом часть бойцов отобрали, и мы уходили в сторонку – учили на артразведчиков, скорее даже корректировке. Стереотруба, бинокль специальный, первый залп, второй, третий, и вправо-влево. Настоящая «катюша» рядом стояла, но стрельбы ни разу не проводили. Даже не знаю почему.
Вот так подготовили нас и где-то в начале ноября 44-го сформировали эшелон, и поехали на фронт. Привезли в Москву, и мы оказались на Краснопресненском пересыльном пункте. Такое большое здание, там столько народу собрали… Каждый день «покупатели» приезжают, людей себе набирают. И вот в двенадцать часов ночи, слышу, называют мою фамилию. Вышли строиться, человек восемь нас отобрали. – «Куда? Чего?» – «Там расскажут!» Сели в пикап, и поехали. А я ведь в Москве ни разу не был, мне же хочется посмотреть. Но пикап крытый, как посмотришь? Ну, как-то пытался. Но когда кто-то сказал: «Красная площадь», тут я не выдержал, откинул полог и посмотрел. Увидел зубчатку кремлевских стен, мавзолей. Так что Москву я впервые увидел в таком виде.
Привезли нас в Марьину Рощу, в какой-то лес, и там меня определили в ПРМ-8 (подвижная ремонтная мастерская). Получается, я уже не боевой, не разведчиком назначили, а учли мою гражданскую специальность. Там целый отдельный батальон, в котором, наверное, люди всех специальностей собраны, чтобы обслуживать и ремонтировать «катюши». Дали мне «летучку», станок, шофёра и поехали на фронт.
Проехали Минск, Брест и разгрузились в польском городке Остров-Мазовецкий. Там большой лес, а в нём наших войск – яблоку негде упасть. И там мы целый месяц день и ночь работали. В основном ремонтировали сами машины: и двигатели, и ходовая, и рамы. Даже поршни обтачивал. Принесут мне образец – «На, выточи такой же!» Ну, точу, канавки сделаю под кольца, бобышки, и всё это на глазок. Они потом собрали, а что там дальше, я не знаю.
А машины какие?
«Студебеккеры» и ещё какие-то, «джерси» что ли. Но работали мы круглые сутки. Придёшь, только прикорнёшь в землянке, тут же – «подъём!»
Но когда началось наступление и все машины отправили по частям, тут стало полегче. Мы тоже пошли за войсками, и обычно стояли километрах в трёх-четырёх от передовой. Ну и запомнилось, как под бомбёжку раз попали.
Это случилось, когда в начале февраля переправлялись через Вислу. С нашей стороны берег был пологий, а на той подъём. И вот мы переправились, по-моему, ещё лёд стоял на реке. Только поднялись, немец и налетел, и давай переправу долбать… Вроде «юнкерсы» бомбили, я не знаю. Но мы уже на горе были, к нам осколки не долетали. Повезло.
А потом остановились в каком-то немецком поселении, и вдруг из леса стали стрелять из орудия. Хорошо, не попали. Нас потом туда послали посмотреть, но уже никого не нашли. Только брошенная пушка стояла. Да и немцы все куда-то ушли, дома стояли пустые.
А мы входили в состав 2-го Белорусского Фронта под командованием Рокоссовского, и некоторые части нашей дивизии участвовали в штурме Кенигсберга. Мы там тоже обслуживали, поэтому у меня есть медаль «За взятие Кенигсберга».
Из Восточной Пруссии повернули на Берлин. Проходили разные немецкие города, Штеттин помню, и другие, а победу мы встретили в городке Бан. Это 80 километров севернее Берлина. Маленький, но красивейший, чистейший городок. Церковь на пригорке стоит. А мы расположись в конюшнях какого-то бауэра. Но потом нас полвзвода отправили вперёд, там есть такой городок Нойштрелиц. Целый месяц там прожили, ждали, что придёт наша часть. Даже не хочу это рассказывать...
Под конец войны снабжали уже нормально, но мы же оторвались от части, и получается, что оказались на вольных хлебах. Пришлось искать пропитание у немцев. Ходим по селу, смотрим, надо – конфисковали. Но конфликтов никогда не возникало. Немцы вели себя мирно. Но и мы не наглели, продукты не брали, в основном скот. Сами себе готовили, вроде всё хорошо, но на этой пище я заболел. У меня во рту какие-то язвы пошли. На цингу не похоже, но что-то такое. Пошёл, конечно, в госпиталь, а меня не приняли: «Вы не нашей части!» Вот так мы прожили месяц, но своих так и не дождались, а потом нас забрали обратно. Но что обидно? Те, кто стояли в городке Бан, их возили на экскурсию в Берлин. Так сказать, посмотреть на фашистское логово… И все наши туда съездили, а мы нет.
Но недолго там простояли, нас вывели обратно, на север Польши. Пока ехали, везде видели очень много пленных. Где-то проезжали и такую картину видели. Колонна немцев выстроилась на окраине городка, и вдруг приехал кто-то из старших командиров. Может, и генерал, уж не знаю какой части. И вот он как стал их ругать, распоследними словами. Не бил, но как пройдёт, рукой махнёт, и немцы как волна нагибались… Ждали, что он будет бить. А он ничего, только ругал. Вроде того, что - получили, что хотели?! А когда уже из Польши нас выводили в Союз, то видели, что из Кенигсберга шли эшелон за эшелоном – депортировали всех немцев.
Но и в Польше мы недолго простояли, месяца три. Уже в декабре 45-го нашу часть вывели в Петродворец. Разместили в царских конюшнях, и мы стали работать на восстановлении зданий. Чистили всё от мусора. Парк-то сам почти целый стоял, только Самсона не было. А вот здание дворца было разрушено. Там же рядом десант высаживался. Мы на берег туда ходили, и много всего там нашли: фуражки, бескозырки, разное такое. Видимо, много ребят там полегло...
А пленные немцы работали на восстановлении Петродворцового часового завода. Иногда мы подходили к ним, нормально беседовали. В основном, конечно, на пальцах, тыр-пыр… Но надо сказать, что они к нам хорошо относились, видимо, уже перевоспитались в плену. А может, и сознательные, потому что особой охраны я не помню. Ну, и, наверное, ещё и боялись нас. Мы их спрашивали – что же вы затеяли? Но что интересно, они все ругали свою верхушку – «Герингу капут!», и прочих. А вот Гитлера они почему-то обходили. Мы говорили: «Самый главный-то виновник – Гитлер!» Но нет, они его как-то обходили, а вот всё окружение ругали до последнего слова.
Но там у меня произошло обострение болезни. Я перенёс плеврит на ногах. Надо было откачать жидкость, а так запустили, и у меня сковало левое лёгкое. Попал в госпиталь в Петергофе. Там нельзя было спокойно ходить, кругом брошенное оружие, гранаты, мины-ловушки… Как-то в наш госпиталь привезли человек десять мальчишек. То же самое. Нашли гранату, играли с ней, и когда бросили в другую группу, она взорвалась. И человек десять попали к нам в госпиталь. Им делали операции, спасали жизнь.
А от госпиталя к станции шла дорога. Сколько по ней ходили, ездили, никогда, ничего. И вдруг однажды средь бела дня слышим в той стороне взрыв большой силы. Кинулись туда, оказывается, дед ехал на телеге. Чем нагрузил её, не знаю, там всё в клочья разнесло. Но видимо он своими колёсами накатил на противотанковую мину, и она как грохнула…
|
|
Гавриленко А. Ф. (в центре) в госпитале, 1946 г. |
В общем, прошёл курс лечения, но меня комиссовали из армии. Лёгкое-то у меня стало полуподвижное. Надо ехать домой, а вот как добираться? Выписали мне проездной билет. Прихожу с ним на вокзал, показываю – «Мест нет!» Ну, нет и нет, ладно, пошли по путям ходить… Мне подсказали: «Вот этот эшелон идёт на Москву». Я в него сел и доехал.
Приехали на Ленинградский вокзал, и спрашиваю: «Где найти Казанский вокзал?» А жара стояла, июль месяц. И чтобы скатку на плечах не носить, я взял и надел шинель. С меня пот градом катит… Ну, мне подсказали: «Садись на этот трамвай или можешь пешком…» Ну что бы выбрал солдат? Конечно, пешком!
Притопал на вокзал. Своё распоряжение показываю, ответ тот же: «Мест нет!» Ладно, пойдём искать… И вот, стоит поезд. Люди садятся по билетам. Подходим к проводнику, тот ни в какую: «Если нет билета – не посадим!» Видит же, что солдат возвращается с фронта, но не сажает и всё… А там ребята, которые видимо это прошли, открыли окошко в туалете, и мы через него забрались. Бух, и на самую верхнюю полку… Потом проводнице кто-то сказал, и она давай кричать. Но разве она нас ссадит с верха-то? И вот на этой третьей полке я доехал до самых Новок. Приехал, и не узнал их.
А вы разве не в Луки поехали?
Так родители в Новках остались. Отец в Луки ездил, но вернулся и сказал: «Не поеду!» Потому что от города почти ничего не осталось…
Дошёл до дома. Смотрю, женщина цыплят кормит. На меня посмотрела и ничего не сказала. А я её узнал – это же мать моя! А мама меня не узнала… И лишь когда я сказал: «Что же ты мама сына-то не встречаешь?», ну тут что-то было, словами, конечно, не передать…
А в Нерехте вы как оказались?
Когда вернулся, поехал во Владимир, и меня зачислили в тот же энерго-механический техникум. Окончил его, и меня распределили на фабрику в Собинку. Но я туда приехал, осмотрелся, мне не понравилось, и я снова поехал в Москву, в отдел кадров. А туда же как раз приехал главный инженер каблучной фабрики Черняев. Кадровики с ним переговорили, он со мной. А меня что интересовало?
– «Река есть?»
- «Есть!»
- «Рыба водится?»
- «Да!»
- «Леса есть?»
- «Есть!»
- «А жильё?»
- «Будет!»
- «Хорошо, даю согласие!» (смеётся). Вот так я приехал в Нерехту. Но я ведь на 4-м курсе техникума женился. Галина была студенткой строительного техникума. Прожил тут недели две и поехал за ней. У нас как раз родилась старшая дочь.
Сначала жили на частной, потом комнатка в коммуналке, а потом и квартиру дали. Я вначале работал мастером, потом начальником технического отдела, начальником ОТК, начальником колодочного цеха. Потом стал главным инженером, а после этого меня избрали 1-м секретарем Нерехтского горкома партии. Два года отработал, но потом их объединили, и я ушёл на советскую работу, на которой проработал двадцать лет. За время работы меня наградили орденом «Знак почета», медалью «За трудовую доблесть». (В период работы Александра Федоровича в должности председателя исполкома горсовета в течение 20 лет город Нерехта получил колоссальное развитие, как в части роста экономического потенциала, так и в части социального развития. В этот период велось промышленное строительство, значительное развитие получили инженерные сети города, построены значимые объекты. За огромный вклад в социально-экономическое развитие города Александр Федорович был удостоен звания «Почетный гражданин города Нерехта» - прим.ред.)
И семья у меня хорошая. Воспитали с Галей троих дочерей, все они вышли замуж за военных. Так что могу смело сказать, жизнь я прожил не зря…
| Интервью: | С.Смоляков |
| Лит. обработка: | Н.Чобану |
