З.И. - Родился в 1915 году на Украине, в городе Екатеринославе. Мой отец, столяр по профессии, в это время воевал солдатом на 1-й Мировой Войне, попал на фронте в австрийский плен, вернулся домой только в 1918 году, а еще через два года умер от сыпного тифа, оставив сиротами пятерых детей, среди которых я был самым младшим.
Тогда, во время эпидемии, вся наша семья заболела тифом, но мы выжили, а отец не смог преодолеть болезнь. Старшему брату Володе было всего 15 лет, и он пошел работать грузчиком, чтобы добыть для мамы, меня и трех своих младших сестер кусок хлеба. Впоследствии Володя погиб на войне, его тяжело ранило в уличных сталинградских боях, с передовой брата отправили в госпиталь, в Куйбышев, где он скончался от полученных ран. Детство мое было голодным, безрадостным, и после окончания школы - семилетки я пошел учиться в ФЗУ (фабрично -заводское училище), дававшее кроме рабочей специальности также наполное среднее образование, и стал работать учеником токаря на заводе "Металлист". Рос патриотом, в 1930 году вступил в комсомол, и был выбран в заводской комитет комсомола. В 1932 году закончил ФЗУ, трудился токарем 4-го разряда, и поступил на вечерний рабфак транспортного института. Работал, учился, но после того как окончил 1-й курс траснпортного ВУЗа, мне пришлось оставить учебу. Стал пропагандистом райкома комсомола. В 1936 году меня должны были призвать на службу в Красную Армию, но в военкомате мне дали отсрочку от призыва, поскольку старая мать была на моем иждивении. Летом того же года, я узнал, что из Харькова к нам в город приехал профессор из юридического института и проводит набор студентов в свой ВУЗ.
Я забрал на рабфаке свой сохранившийся аттестат и поехал в Харьков, где экзамены на юрфак уже были в самом разгаре. Сдавали при поступлении 6 предметов: физику, математику, химию, иностранный язык, обществоведение и политграмоту. Я сдал все экзамены успешно и стал студентом Харьковского юридического института. Прошел год, и в конце лета 1937 году я приехал на каникулы в родной город. К нам домой пришел посыльный и передал, что меня вызывают в обком комсомола. Я явился туда и сразу попал на бюро, на заседании которого меня исключили из комсомола - "за связь с врагами народа и за утрату бдительности". В 1936 году я решил вступить в ВКПб и рекомендации в партию мне давали Попков и Образович, секретари горкома, которых уже арестовали, обоих объявили "шпионами" и "врагами народа", и, как потом выяснилось, вскоре после ареста расстреляли. Попков был честным, порядочным и душевным человеком, большевиком с дореволюционным стажем с 1915 года, в Гражданскую Войну являлся личным ординарцем Климента Ворошилова, но это его не спасло от трагической участи.
Решение обкома телеграфировали в мой институт, и как только я вернулся в Харьков, на стене декананта уже висел приказ о моем исключении из института, все с той же формулировкой - " за связь с врагами"... Меня выгнали из общежития.
Стипендии нет, жилья нет, как прокормиться? Так ведь еще матери надо было помогать.
Снял на Холодной Горе в мазанке у многодетного сапожника "угол", а вернее сказать, мне дали возможность в его доме спать на сундуке. Пошел искать работу, тогда возле каждой заводской проходной висели объявления - "Требуются токаря", пришел на ХТЗ, но в отделе кадров, как только видят справку - "исключен за ...", и так далее, сразу отвечают - "тебя не возьмем". Пришел на Харьковскй паровозостроительный завод, и снова "кадровики" мне говорят - "Вы ошиблись адресом, нам враги народа не нужны". Я возмутился и потребовал, чтобы позвали парторга завода и к моему удивлению, они это сделали. Пришел парторг, выслушал меня и сказал, чтобы меня приняли разнорабочим в утильный цех. Я был рад, что смогу помочь матери и купить себе кусок хлеба.
Утром вставал в пять часов и шел через весь город на завод, на смену, ведь у меня на тот момент не осталось даже копеек на трамвайный проезд.
Получил первую зарплату, взял на заводе несколько отгулов и поехал в Москву, в Комитет по делам высшей школы, "качать права". Сначала пришел в Наркомат юстиции, где меня принял заведующий отделом учебных юридических заведений Горшенин, будущий нарком юстиции. Он мне заявил - "У нас юридические ВУЗы, а это институты диктатуры пролетариаты и принять назад мы вас не можем! Вам не место среди советских юристов". Я спросил его - "А, скажем, на инженерный факультет меня могут взять?" - "Да!" - "А если я завод взорву?"...
Прихожу в Комитет по делам Высшей школы (КВШ), записался на прием к его председателю Межлауку (брат которого, видный партийный деятель будет расстрелян в 1938 году). Межлаук с усмешкой меня спросил - "Вас считают врагом народа или вражонком?". Он успокоил меня, пообещал во всем разобраться и прислать в Харьков инспектора из КВШ, для рассмотра всех обстоятельств моего дела. Я вышел из здания, у меня в кармане лежал обратный билет на поезд и последние 80 копеек. Шел по Москве, и на здании Политехнического Института увидел объявление - "Сегодня вечером, в аудитории института, 2/12/1937, состоится встреча с пролетарскими поэтами". Купил на последние копейки билет на этот поэтический вечер и с упоением слушал, как читают свои стихи Уткин, Безыменский, Алтаузен и другие поэтические кумиры довоенной молодежи. Встреча закончилась в три часа ночи и в морозном тумане я, вдохновленный поэзией, шел на вокзал, надеясь, что все мои проблемы позади.
И ведь Межлаук не обманул, прислал своего инспектора. Через несколько недель после своего возвращения из столицы я пришел в институт, ребята, бывшие сокурсники, меня обступили, я интересуюсь - "Вы не знаете, инспектор из Москвы из КВШ не приезжал?" - "Да вот он, по коридору ходит!". Я к инспектору - "Моя фамилия Иоффе", а он отвечает - "Как?! Тебя еще не арестовали!?". Я быстро развернулся, подскочил к ребятам - "Будут спрашивать, где я живу - вы ничего не знаете!" и бегом оттуда, от греха подальше... Работаю в своем утильном цеху на ХПСЗ, никаких надежд уже не питаю, и жду, когда и меня "возьмут", но в начале весны 1938 года выходит постановление пленума ЦК и в газетах публикуется выступление Жданова " о перегибах". До конца "ежовщины" было еще далеко, но речь в выступлении шла о том, что необоснованно преследуют людей именно "за связь с врагами". Это была "прелюдия" к сталинскому "перлу" - "Сын за отца не отвечает". Я прочел материалы пленума, и подумал, что мне терять?.. сидеть и ждать пока меня арестуют "по очередной разнарядке" на наш завод? И я, с газеткой со ждановским выступлением, пошел в Кагановический райком комсомола, с требованием рассмотреть вновь мое персональное дело об исключении. Но в райкоме мне в пересмотре отказали, сказали, что решение принималось в Днепропетровске, и если я желаю аппелировать, то должен поехать только туда. Уволился с завода, приехал в Днепропетровск и прямиком в Красногвардейский райком. Первым секретарем райкома был Коля Терещенко, бывший рабочий завода имени Молотова, а 2-м секретарем - Борис Кирпичников. Они собрали пленум райкома, решением которого меня восстановили в комсомоле, но объявили выговор "за утерю бдительности". Я дал телеграмму в КВШ о решении райкома и с просьбой о восстановлении на учебе, и в ожидании своей дальнейшей участи пошел работать токарем - револьверщиком на завод физ. приборов. Через месяц из Москвы пришла ответная телеграмма - "В институте восстановлены". Я вернулся в Харьков, но институтский парторг Кулик заявил - "Очень сомнительный случай, слишком быстро тебя восстановили". Но дирекция института в конце мая 1938 года издала приказ о моем повторном зачислении на курс. Мне выплатили ретроактивно стипендию за 9 месяцев и разрешили сдать экстерном экзамены за весь пропущенный второй курс. Профессура отнеслась ко мне очень благосклонно, я заходил на экзамены и слышал - "Давай зачетку", мне на месте ставили отметку "экзамен сдал", и только преподаватель по истории ВКПб, единственный из всех, задавал мне вопросы , на которые я легко ответил, потому что эту историю партии знал назубок еще когда работал пропагандистом райкома.
Так, благополучно и неожиданно, закончилась эта "история с исключением" и мне кажется, что сам счастливый ее финал, был каким-то исключением на фоне тотальных и безжалостных репрессий. С того момента я понял, что все что творилось в 1937 -1938 годах, вся эта страшная трагедия с "врагами народа" и жуткая кровавая истерия по всей стране была направлена на истребление лучших людей Родины, но как и все, молчал...
Г.К. - Что было с Вами после окончания института?
З.И. - В 1940 году я закончил юридический институт с отличием и был зачислен в заочную аспирантуру на кафедру уголовного права, но начальство подписало приказ, в котором предписывалось всех отличников учебы отправить "в поле", на республиканскую периферию. Меня отправили работать народным судьей в Днепропетровскую область, в областном отделе юстиции я попросился в прокуратуру, но на согласовании в обкоме партии мне сказали - "Ты отличник учебы, поедешь в Павлоград. Там четыре судебных участка, а людей для работы не хватает".
Приезжаю в Павлоград, небольшой старинный купеческий город, меня назначают народным судьей 1-го городского участка, и это автоматически означало, что на мои плечи падает общее руководство над всеми городскими судами. Тут же, по прибытии в Павлоград меня избрали 2-м секретарем горкома комсомола. Мне выделили комнату в "горкомовском доме", с печкой, которую зимой топили лузгой от семечек с местного маслобойного завода. Положили жалованье - 900 рублей в месяц и я стал частью местной "номенклатуры".
Г.К. - Какие дела приходилось рассматривать?
З.И. - Только уголовные и хозяйственные ("бытовые") судебные дела.
Все дела связанные с "контрреволюцией" -58-я и 59-я статьи УК, разбирались только в областном суде, и если в самом Павлограде кого-то НКВД арестовывало, как "врага народа" или "польско-немецко-английско-японского и так далее шпиона", то арестованных на следствие отвозили в Днепропетровск и там же судили.
В день приходилось рассматривать в Павлограде по 10-15 дел: хулиганство, воровство, хищения, скотокрадство и "прочая проза жизни".
Г.К. - Как народ реагировал на "судебную деятельность"?
З.И. - Нравы в Павлограде были "патриархальными" и несколько раз мне пришлось выслушать угрозы "поквитаться со мной" - со стороны уголовников. На весь город один ресторан, там обедали и уголовники, и "номенклатура". Так чего только не обещали - "зарежем, прикончим". Как-то толпа пьяных хулиганов стала ночью ломиться в мою квартиру. Сосед, инструктор райкома, выскочил с пистолетом и выстрелил в воздух. Прибежала милиция, "главного дебошира" повязали, арестовали и на следствии ему начали "шить попытку на террористический акт", увезли в область. Но встречаю я его на улице в июле сорок первого года, и он мне говорит - "Вот товарищ судья, выпустили меня из тюрьмы, на фронт ухожу. Там, может, свидемся"... Вообще, я не припомню, чтобы люди перед войной особо боялись обычной судебной системы. Судил как-то за расхищения и злоупотребление служебным положением ворюгу, директора местной птицефабрики. Перед объявлением приговора он попросил напиться, ему дали стакан с водой. Зачитываю приговор "5 лет", и в этот момент в меня летит стакан.
Я не думаю, что на армейском трибунале или в ОСО кто-нибудь на такое пошел. А в обычном гражданском народном суде - спокойно...
Г.К. - Работникам судов и прокуратуры полагалось личное оружие в мирное время?
З.И. - Такого не припомню. Мне выдали "наган", только, когда избрали секретарем горкома комсомола, поскольку партийному руководству оружие полагалось по закону, действовавшему, кажется, еще с Гражданской войны. Где-то в мае 1941 года меня из суда перевели на партийную работу. В Павлоград приехал секретарь обкома Задионченко и меня вызвали к нему. В кабинете находился 1-й секретарь горкома партии Зацарин.
Задионченко предложил - "В городе серьезное оборонное производство, завод боеприпасов и так далее. Мы хотим укрепить комсомольское руководство, и есть мнение назначить вас 1-м секретарем горкома комсомола". Я возразил, сказал, что учусь в аспирантуре, и уход из судебной практики не даст мне ее завершить, на что секретарь обкома заверил - "Это не помешает". И я полностью ушел на комсомольскую работу, тем более, что я уже был кандидатом в члены ВКПб и отказаться от назначения не мог согласно партийного устава.
Г.К. - Что происходило с Вами после начала войны?
З.И. - Павлоград бомбили уже в первый день войны, удар наносился по местному заводу боеприпасов. Я провел комсомольскую мобилизацию на окопные работы - 300 человек.
В конце июля 1941 года стало ясно, что немцы скоро будут в наших краях, и спокойно сидеть в своем кабинете мне не позволяла совесть. Я пришел в военкомат, но городской военком мне заявил - "На вас распространяется бронь от призыва, как на номенклатурного работника", на что я ответил - "Тогда забирай добровольцем".
Еще за год перед этим событием на меня были посланы документы на присвоение звания военюриста, ведь в Харьковском юридическом институте у нас была своя военная кафедра. Но куда эти документы запропастились, никто в военкомате не знал, и меня призвали в армию простым рядовым красноармейцем.
Я получил назначение - прибыть в Запорожье, в штаб стрелковой дивизии, где меня назначили судебным секретарем дивизионного трибунала.
И прошло всего несколько недель после моего ухода в армию, как я попал в окружение, из которого выбрался чудом, с превеликим трудом.
Г.К. - Как прорывались из окружения?
З.И. - Колонну штаба дивизии расстреляли в упор немецкие мотоциклисты, и я с группой уцелевших примкнул к части из состава другой армии, прорывавшейся на восток .
Мы выходили на Донбасс 18 суток, днем скрываясь в посадках, а ночью шли.
Часть пути мы проделали на машинах, брошенного автотранспорта на проселочных дорогах было великое множество. В тылу у немцев на какой-то момент образовался вакуум, можно было за целые сутки не увидеть немца, вермахт ушел вперед.
Но несколько раз нам приходилось вступать в бой с тыловыми частями, отстреливаться и идти на прорыв, атакуя немецкие заслоны.
Я, честно говоря, не очень верил, что мы выберемся из окружения. Со мной вместе выходилк своим военный следователь Лошкарев, который меня спросил - "Почему ты все время держишь "наган" на взводе?", и я ответил - "Если нас окружат, то я застрелюсь, но в плен не сдамся!", и тут Лошкарев начал надо мной "издеваться" - "Да зачем тебе стреляться?У тебя же все привилегии - партиец, трибуналец, да еще еврей. Тебя немцы с таким почетом примут!". И когда до линии фронта осталось 15 километров, то старший колонны, майор, предложил бросить машины и выходить к своим поодиночке. Все согласились, за исключением одного старшего сержанта, с которым мы вместе ехали в одной "полуторке". Он сказал, что пусть желающие уходят по одному, а мы еще поглядим, что делать. И мы, человек десять, остались у грузовика. А потом, ночью, на машине рванули напрямую, "на авось пронесет" все эти 15 километров, "Бог не выдаст, свинья не съест", через немецкие ближние тылы и позиции. Мы, то лежали на дне кузова, то стреляли по немцам вокруг и снова падали на днище, спасаясь от ответного огня. Как на тачанке пронеслись... По нам стреляли со всех сторон, даже артиллерия била вдогонку, и как машину, и нас, вместе с ней, серьезно не задело, я до сих пор не пойму. Когда грузовик остановился, и мы услышали русский мат неподалеку, то стали обниматься от счастья - Выбрались из окружения!.. Я свою винтовку СВТ оставил в машине, которую разбомбили и она "пропала". Я двинулся в Красный Луч, где по слухам собирались остатки нашей армии. Мы пришли к председателю трибунала армии Корулину, у нас проверили документы, и тут нас распределили по частям, вышедшим из окружения. Переформировка проходила в Ростове, и мы были отправлены на Южный Фронт. В январе 1942 председатель трибунала фронта заметил что у меня петлицы рядового, "без кубиков", приказал выяснить в чем дело, и мне было присвоено звание младшего военюриста (в дальнейшем, с формулировкой "За отличное исполнение обязанностей" очередные воинские звания мне присваивали досрочно, через каждые 5 месяцев, и к ноябрю 1942 года я получил звание "военюриста 3-го ранга", а после унификации званий , стал капитаном юстиции. В ноябре 1944 года я получил звание "майор юстиции", с которым закончил войну, а в 1948 году, в мирное время, мне было присвоено звание "подполковник юстиции"). Служил я судебным секретарем трибунала дивизии, входившей в состав 18-й Армии, и корпусного трибунала, куда был направлен как бывший народный судья, но осенью 1942 года я подал рапорт с просьбой о переводе в военную прокуратуру, написав, что место секретаря - это для больных и стариков, а я не инвалид, здоровый человек, и если уже мне выпало служить в армии согласно моей довоенной специальности, то я не собираюсь до конца войны перекладывать бумажки. Этот рапорт попал к председателю трибунала фронта генерал-майору Мотылевичу.
Он вызвал меня к себе в штаб фронта, в город Каменск и стал на меня орать, называл предателем, угрожая разжалованием и отправкой в штрафную часть, если я не отзову рапорт. Я отказался это сделать. Но на мою сторону встал прокурор нашей Армии подполковник Генин, он вмешался, защитил меня, добился приказа Главного военного прокурора, в итоге мой рапорт был удовлетворен, и я был назначен следователем военной прокуратуры 58-й Армии, а с конца 1943 года я служил помощником армейского прокурора в 52-й Армии под командованием генерала Коротеева.
В августе 1945 я был отправлен на войну с Японией, на Забайкальский фронт, в качестве военного прокурора 209-й СД 17-й Армии, и после войны с японцами вместе с дивизией вернулся в Забайкалье, где прослужил еще 13 лет.
Г.К. - Деятельность военных трибуналов и судов в годы войны - тема сложная во всех аспектах. До сих пор по большому счету "белое пятно" в истории ВОВ.
Раньше на эту тему советской цензурой было наложено табу, никто не позволял проливать свет на "черный и грязный лик войны", а сейчас, хоть и времена другие, да мало кто из бывших работников военной юстиции опубликовал свои воспоминания. Нашел только воспоминания бывшего следователя военной прокуратуры Черниловского, но в них, он, в основном, рассказывает о своем боевом пути в качестве командира пулеметной роты в первый год войны. Из исторических работ на эту тематику есть замечательная книга нашего современника, генерала юстиции Вячеслава Егоровича Звягинцева "Война на весах Фемиды" и сборник "Скрытая правда войны".
Все остальные публикации так и остались на уровне "перестроечных страшилок", в них в основном смаковались "жареные факты" и псевдосенсации.
Память у Вас до сих пор хорошая, иная молодежь может позавидовать...
Готовы ли Вы говорить на эту тему "без купюр"?
З.И. - Тема деятельности судебных органов и работа армейской прокуратуры в годы войны это не белое, а черное пятно. И если о ней говорить честно, то надо рассказывать "о грязной и кровавой изнанке войны". Люди, наверное, на вашем сайте хотят читать о героизме, а кому приятно будет столкнуться с интервью, в котором речь пойдет о целом пласте событий, связанных со всевозможными проявлениями армейской преступности, начиная от дезертирства и трусости, заканчивая самодурством, мародерством, убийствами и прочим... Да, любая война имеет множество граней, и среди них немало трагических. Начни я об этом рассказывать и обязательно какие-нибудь "умники" скажут: - "пытается огульно очернить"...
Г.К. - Большинство фронтовиков в своих интервью хоть "краем", но упоминают недобрым словом трибунальцев, особистов-"смершевцев", мол, "кровавый шабаш, опричники, душегубы,палачи, гады " и тому подобное, но это - "игра в одни ворота"...
Но публикации последних лет дают понять, что масштаб преступлений различного рода в армейской среде был велик, и жестоко бороться с ними было необходимо.
Но опять же, как только в интервью с ветеранами касаемся вопросов на эту тему, то возникают всяческие нюансы. Черновой текст интервью даю перед публикацией фронтовикам на проверку, нередко слышу - "Это убери, люди не поймут, если мы такое в открытую опубликуем", или "Это слишком страшная правда, от нее подавиться можно. Вычеркни...", "...это лишнее, много лет прошло, пусть все остается, как было",.. "фамилию такого-то не надо упоминать", "про Лелюшенко убери"... и в таком же духе.
А иногда и самому приходиться что-то из текста убирать, потому что, действительно, не хочется, чтобы в людской памяти осталась подобная "черная грязь войны"...
Но, конечно, можно как "страусам голову в песок спрятать", забыть напрочь, что по официальной статистике только через трибуналы за четыре года войны "прошло" 2, 5 миллиона человек, из них как минимум миллион военнослужащих, не упоминать о полутора миллионах дезертиров из РККА, не говорить о сотнях тысяч приговоренных по суду и во внесудебном порядке к срокам заключения или к расстрелам, к пребыванию в штрафных частях, и так далее.
Но нужно ли об этом забывать?
З.И. - Рассказать правду все равно стоит, но ведь у каждого своя правда...
Воевали разные люди, и на фронте и в тылу много чего было такого, что и рассказывать страшно... Я могу говорить только о тех событиях, свидетелем и участником которых являлся лично, а вот давать общую оценку деятельности военной юстиции в годы ВОВ - мне будет непросто.
Г.К. - Давайте начнем по порядку ... С 1941 года до поздней осени 1942 Вы были судебным секретарем трибунала. Что эта за должность и какие функции были возложены на секретаря. Каковой была структура военных трибуналов?
Какие преступления рассматривались ими? Какими нормативными актами регулировалась деятельность дивизионных, армейских и фронтовых трибуналов?
На каком основании решали - отдать дело в дивизионный трибунал, или в более высокую судебную инстанцию?
Потом перейдем ко "второй части Вашей фронтовой службы" - работе армейского следователя прокуратуры.
З.И. - Начнем по структуре. Дивизионные трибуналы были большей частью созданы только с началом войны, до этого судебная деятельность в армии базировалась на армейских и корпусных трибуналах. В дивизионном трибунале помимо председателя было два заседателя - военюриста, но в 1942, штатные должности заседателей на дивизионном уровне были отменены и их место, при необходимости, занимали обычные офицеры из подразделений дивизии.
В трибунале дивизии штатной являлась должность судебного секретаря, которую я и занимал. В мою обязанность вменялось ведение протокола суда, оформление документов заседания трибунала, одним словом, работа с бумагами. Прокурорских расследований или дознавания судебный секретарь не имел права вести согласно своей должности. Каждая стрелковая дивизия в своем штате в 1941 году имела своего прокурора и военного следователя. Трибуналу дивизии придавалось отделение или взвод солдат, для охраны арестованных. Никаких ординарцев-денщиков "трибунальцам" не полагалось.
А теперь, конкретно, по работе. Армейские трибуналы рассматривали всевозможные дела связанные с воинскими преступлениями, но следствие проводилось двумя совершенно разными организациями. Все дела, связанные с "изменой Родине", включая "переход на сторону врага, сдача в плен, контрреволюционная агитация, террор, пособничество врагу, пораженческие настроения, подозрения в шпионаже" - одним словом, все преступления по 58-й и 59-й статье УК РСФСР - расследовались непосредственно работниками Особых Отделов, (впоследствии СМЕРШ), следственным аппаратом НКВД. Армейская прокуратура занималась следующими воинскими преступлениями: побег с поля боя, потеря управления войсками, дезертирство, мародерство, невыполнение боевой задачи по необъективным причинам, невыполнение приказа, самовольный отход с позиций, воровство, превышение полномочий и самосуд, и так далее - иначе выразиться, все, что попадало под пункты 193-й статьи УКРСФСР, расследовали армейские прокуроры, а не "особисты".
Трибуналы рассматривали дела и по 58-й статье и по пунктам 193-й статьи, но, например, весной 1943 года по приказу Сталина были организованы военно-полевые суды, которые занимались исключительно предателями Родины, немецкими преступниками и их пособникам , карателями из числа бывших советских граждан, а также военнослужащими вермахта и немецкой полиции, участие которых в расправах над гражданским советским населением было доказано на следствии.
А позже появились и отдельные трибуналы войск НКВД.
Теперь по поводу вашего вопроса о "градации" рассмотрения дел в трибуналах. По закону дивизионные трибуналы рассматривали дела красноармейцев и командиров в звании до капитана включительно. Если к суду привлекался командный состав, начиная от звания майора и выше, или, иными словами, - от командира батальона до офицера штаба полка или дивизии, то эти дела находились на рассмотрении в трибунале армии.
Судебные дела старших офицеров и генералов поступали в трибунал фронта. Но это разделение было условным. Если преступление было тяжким и "резонансным", то в трибунале армии могли судить и старшину, и сержанта, и полковника.
Все судебные заседания шли без участия защиты, согласно "законам военного времени".
Г.К. - А что это была за 193-я статья УК для "воинских преступлений"?
З.И. - Статья, применяемая во время ведений боевых действий.
Например: 193-я - пункт 17-б - "бездействие командира, преступная халатность при отягчающих обстоятельствах", 193-я пункт 22 - "самовольное оставление поля боя" - тяжелейшие "подрасстрельные статьи", и если следствием изначально занялись "особисты", то эти статьи они могли переквалифицировать на 58-ю, пункт 1-б УК РСФСР, тем самым усугубив возможную участь обвиненного.
193-я пункт 12 -"членовредительство" - самострелы. 193-я пункты 7,9,10 - "уклонение от призыва", "дезертирство". 193-я пункт 21 - "невыполнение приказа". И так далее. Отдельный пункт для мародеров, для "армейских" бандитов.
Для насильников, аферистов-"самозванцев" и армейских казнокрадов могли использоваться обычные "мирные" статьи Уголовного Кодекса.
Г.К. - Кто мог отменить приговор трибунала или повлиять на него?
З.И. - Командующий фронтом имел по закону право отменить приговор, даже расстрельный. А предавать офицера суду трибунала или нет - решение находилось во власти ВС Армии . Тут было много нюансов.
Примеры приведу позже, когда коснемся конкретных случаев.
Если Военный Совет Армии не согласился с преданием суду, то наказание ограничивалось только дисциплинарными мерами, согласно Устава РККА.
И еще одна деталь - член ВС Армии имел право лично дать армейской прокуратуре указание начать расследование по тому или иному проишествию или преступлению.
Кстати, любой расстрельный приговор "на старших офицеров" утверждался только санкцией Военного Совета Фронта. Приговоренный к "высшей мере социальной защиты" имел право лично написать кассационную жалобу и просить изменения приговора.
Г.К. - До приказа №227 и приказа Наркома Обороны №298 - "Положение о штрафных частях" осужденные военнослужащие отправлялись отсиживать срока заключения в лагеря?
З.И. - До лета 1942 года осужденных за воинские преступления к различным срокам заключения нередко отправляли в ИТЛ (исправительные трудовые лагеря), но потом трибуналам разрешили более масштабно использовать примечание №2 к статье 28 УК РСФСР. Это примечание давало трибуналам право заменить меру наказания, указанную в статье, направлением на фронт, в штрафные подразделения, причем гибель в бою или ранение влекло за собой снятие судимости (что являлось стимулом для осужденных) . Для многих это "примечание" было спасительной соломинкой и давало возможность не только остаться в живых, но и смыть с себя позор и клеймо преступника, ведь по существующему положению срок мог быть полностью аннулирован и судимость снята, если человек в последующем достойно проявил себя в боях с противником и был ранен. Но в 1941 году, на эту 28-ую статью с примечанием №2 в трибуналах не особо смотрели, и расстрельные приговоры, приведенные в исполнение, были нередки...
Когда в сорок первом году поток дезертиров, паникеров, беглецов с поля боя был огромен, то трибуналы штамповали приговоры, как на конвейере. Расскажу потом, как это было... Но все признавали, что страх перед наказанием в трибунале, в большой мере способствовал тому, что передовые части перестали "драпать", а стали биться до последнего патрона, удерживая позиции.
Но позже, в 1942 году, цена человеческой жизни снова возросла от уровня "ноль", и трибуналы уже не работали по шаблону "Война все спишет".
Когда вышли приказы №227 и №298, то подавляющее число осужденных по суду трибунала за воинские и уголовные преступления направлялось в штрафные части, а не за колючую проволоку или "к стенке".
С того момента армейские трибуналы фактически вообще прекратили "сажать за решетку". Три основных варианта приговора: штрафная, расстрел или оправдание.
Самая главная фраза в приказе №227 была следующей - "Дальнейшее отступление является преступным". От нее и "начинали плясать"... Армия была поставлена перед четкими гранями, всем объяснили "новый порядок" : отошел с позиций без приказа - трус и предатель, сдался в плен целым и невредимым, бросил оружие и поднял руки вверх - изменник, геройски погиб в бою, сражаясь, как подобает настоящему солдату - вечная память павшим в боях за Родину.
Иначе бы войну проиграли...
Г.К. - Во время Вашей службы в должности секретаря трибунала, какой период был самым тяжелым?
З.И. - Летние и осенние бои 1942 года на Северном Кавказе. Там вообще творилось нечто позорное и невообразимое. Части бегут в панике, их останавливают заградотряды, на месте из отступающих формируют заслоны и новые подразделения, а через несколько часов та же страшная картина повторяется вновь, все снова бегут в тыл уже при первых немецких выстрелах. Полное разложение личного состава, во многих полках боевой дух был равен нулю. Один раз поехали на передовую, планировалось выездное заседание трибунала, а навстречу нам толпами драпают без оглядки красноармейцы. С нами был начальник Особого Отдела армии, еврей, кстати, фамилия его была Гольдберг, так он вырвал у солдата из взвода охраны из рук автомат и бросился наперерез толпе бегущих. Остановил, развернул их назад и повел отбивать оставленные позиции. На оборону Кавказа прислали множество ненадежных частей, национальные "кавказские" дивизии. Грузины еще как-то держались, а остальные части из нацменов просто без боя откатывались назад или разбегались. На моих глазах пришло пополнение - дивизия из Средней Азии, укомплектованная "местным азиатским" контингентом во время формировки. Дивизия шла к фронту, на привалах узбеки жгли костры, так немцы их сразу "накрывали", авиацией, и многих побили при бомбежках.
А еще через сутки санбат дивизии был забит "самострелами", те, кто поумнее, стреляли с расстояния, по уговору, земляк в земляка, а в основном - у всех ранение в левую руку и следы порохового ожога. Командование дивизии не могло ничего поделать. Там трибуналу работы хватило через край. Случаи вопиющие, дикие. Заводят очередного, обвиняется в убийстве своего товарища- красноармейца. Оказывается, у них был договор, стрелять друг другу по конечностям, так у этого "снайпера" рука дрогнула, и он своего "подельника" сдуру пристрелил... Поехали дальше, в Грозный, война совсем рядом, а в аулах играют свадьбы, все немцев ждут, говорят об этом вслух, не скрывая радости. Грозненская тюрьма забита огромной массой дезертиров, "яблоку негде упасть".
И тут трибунал вовсю использовал право применить 28-ую статью с примечанием.
Из тюрьмы дезертиров многими сотнями прямиком отправляли на передовую, вместо положенного им по законам военного времени расстрела...
Г.К. - С ноября 1942 года Вы были уже следователем армейской прокуратуры и помощником прокурора армии. Какие штаты были в аппарате прокуратуры общевойсковой армии?
З.И. - Прокурором армии был подполковник Генин Александр Павлович, чуваш по национальности, порядочный человек. Его заместителем был подполковник Бабий, прокурору армии полагалось по штату два помощника. В штате были также два следователя, и несколько технических работников. К прокуратуре армии постоянно был прикреплен взвод красноармейцев, использовавшийся для охраны и конвоирования арестованных и подследственных.
Г.К. - Из дел, которые Вам пришлось расследовать во время боев на Северо-Кавказском фронте, какие наиболее запомнились?
З.И. - Было несколько дел по статье 193- пункт 17-б, речь шла о преступной халатности и злоупотреблении служебным положением, повлекшими за собой невыполнение приказа при отягчающих обстоятельствах. На подходе к станице Ольгинской командир полка майор Корчагин, получивший приказ занять станицу, послал вперед свою разведку. Разведка не вернулась, но Корчагин решил двинуть полк вперед, не имея точных данных о противнике. Полк шел вперед по дороге в батальонных колоннах, Корчагин даже не удосужился развернуть свой полк в боевой порядок или выслать еще один передовой дозор. Навстречу вышла колонна немецких танков и бронемашин и раздавила наш стрелковый полк на марше. Разбежавшихся по полю солдат из корчагинского полка немцы просто скосили с БТРов из пулеметов. Допрашивал я Корчагина в бывшем здании школы, и во время допроса нас по ошибке стали бомбить свои же летчики...
Корчагин был приговорен к отбыванию наказания в штрафном батальоне. Его дальнейшей судьбы я не помню
Там же произошла еще более крупная трагедия, и следствие доверили мне. В последних числах февраля 1943 в нашей армии была организована ударная группа в составе трех стрелковых дивизий под командованием начальника штаба армии генерал-майора Филлиповского (бывшего преподавателя Военной Академии им. Фрунзе). Эта ударная группа прорвала немецкую оборону и, двигаясь вдоль плавней, захватила плацдарм за станицей Черноерковская и закрепилась на нем, заняв оборону на высотах. По плану командования на помощь дивизиям, воюющим на плацдарме, должен был прийти, нанеся встречный удар, 10-й стрелковый корпус генерала Пыхтина. Но 10-й корпус свою задачу не выполнил. Не сосредоточился в срок на исходных позициях для наступления, его головные полки шли без ведения разведки, первый батальон вышел к реке в совершенно другом месте и не нашел брода или переправы, другой полк вообще "заблудился", связь не работала, части не вышли на рубежи в заданное время, никто не позаботился о должной маскировке, и так далее. Этот "бардак" закончился тем, что немцы обнаружили на рассвете и раздолбали авиацией этот 10-й корпус. А группа генерала Филлиповского, так и не дождавшаяся поддержки, была разбита и сброшена в реку.
Остатки дивизий мелкими группами выходили через плавни, а самого Филлиповского успели вывезти с плацдарма на У-2. Одним словом за пять дней был наголову разбит наш стрелковый корпус. Были арестованы начштаба корпуса полковник Айвазов (бывший начальник оперативного отдела 58-й Армии), командир стрелкового полка майор Волков и один из комбатов, из-за неумелых действий которого и началась неразбериха, приведшая к трагическим последствиям. Я с этими тремя арестованными офицерами и двумя бойцами охраны прошел по грязи километров пятнадцать до штаба армии, находившегося в станице..., кажется в Гривинской, и там было проведено расследование. На допросах арестованные офицеры пытались объяснить, мол, "хотели как лучше, а получилось как всегда", но фактов безалаберной халатности, нарушения приказов и прочих нарушений, полностью подходящих под определение - "воинские преступление", было более чем достаточно, и мне приказали прибыть в штаб Северо-Кавказского фронта. Полетел туда на ПО-2. Прокурор фронта бригвоенюрист Агалаков, ознакомившись с протоколам допросов и выслушав мой доклад, сказал - "Пойдешь со мной. Лично доложишь Масленникову". Комфронта Масленников приказал отдать Айвазова с двумя другими офицерами под трибунал. Главный пункт обвинения основывался на уже упомянутой мной статье - "193-я, пункт 17-б". Все три офицера по приговору были отправлены в штрафбат, искупать свою вину кровью, и двое из них - Волков и Айвазов вернулись из "штрафников" живыми, им вернули офицерские погоны, и назначили на строевые должности с понижением на одну ступень. Выжил ли третий осужденный, комбат, я сейчас уже не вспомню.
Командира 10-го СК сняли с командования корпуса, снизили ему звание до полковника, и отправили командовать дивизией.
Г.К. - Оправдательные приговоры были редкими в практике трибуналов?
З.И. - Следователь армейской прокуратуры, разобравшись с обстоятельствами дела, мог его закрыть и не передавать в трибунал ввиду отсутствия состава преступления. Это было нередко. А если дело рассматривалось в суде трибунала, то начиная со второй половины сорок второго года, все обстоятельства произошедшего ЧП или преступления выяснялись досконально, и полное оправдание обвиняемого не являлось исключением из правил.
Судили по законам, и пусть это были законы военного времени и подсудимые не имели защитников на суде, но соблюдение самой буквы закона являлось главным требованием Военной Коллегии при Верховном Суде СССР. Приведу примеры, как следствие прерывалось еще на первом этапе, и с подозреваемых были сняты все обвинения.
На Днепре, под Черкассами саперы не рассчитали прочность наведенной переправы. По ней пошла колонна артполка с пушками, и вся техника ушла под воду. Мост не выдержал. Да еще как раз в этот момент "плюхнулся в воду" самолет ПО-2, на котором прилетел осматривать переправу начальник артиллерии армии. Но прямой вины саперов в случившйся трагедии на переправе не было, и командование, выслушав наши доводы, приказало закрыть дело.
Там же на Днепре, "смершевец" одного из стрелковых полков доложил по инстанции, что на его глазах было массовое бегство с поля боя, которое возглавил лично комбат. Был арестован комбат и еще пять человек из батальона, на участке которого все произошло. Выясняется, что никаких "драпальщиков" и в помине не было, а дело было так - комбат разрешил части легкораненых бойцов отойти к полковому медицинскому пункту, и после получения мед. помощи большая часть этих солдат снова вернулась в окопы и продолжила бой. Одним словом, типичный "особистский поклеп", с которым мы сталкивались многократно. И я решил допросить "смершевца", который первым доложил о ЧП. Но чтобы допросить "особиста", требовалось разрешение начальника отдела контрразведки армии, а они своих "в обиду не давали". Но я добился такого разрешения, и когда прояснилось, что весь доклад "смершевца" был сплошной ложью, то написал рапорт и передал его начальнику СМЕРШа нашей армии. И этого "сигнализатора" выгнали из "особистов" в строй.
Г.К. - "Прокуратура" и "смершевцы" в каких отношениях были между собой?
З.И. - Я вам честно отвечу, что "особистов" боялись многие, но ненавидели почти все.
И хоть "трибунальцы" и армейские "прокурорские" работники далеко не все были "ангелами", но отношение к "особистам", к этим хамовитым "детям Дзержинского" в нашей среде было сугубо отрицательным.
Причины следующие: каждый "особист" смотрел на окружающих с надменной и наглой уверенностью, что любого из солдат или офицеров, невзирая на должность и звание, он при желании "отправит в штрафную", "скрутит в бараний рог", "прислонит к стенке", "сотрет в лагерную пыль" , "устроит спецпроверку" и так далее . И ведь могли, они же армейскому начальству не подчинялись, у них "своя свадьба" , что хотели, то и вертели. Да и народ туда подбирали служить своеобразный, в основном сволочной, циничный, без каких-либо "нравственных, этических тормозов".
Власть над людьми и полная безнаказанность, да еще когда "работнику органов" в голову вбивают, что кругом потенциальные враги и предатели, и только он - исключительный, проверенный, "весь в белом" - все это делает из человека такое дерьмо...
"Был бы человек, а статья всегда найдется".
Противостоять произволу "особистов" мало кто мог... "Заработать" от "особистов"-"смершевцев" 58-ую статью было проще простого...
И редко можно было найти такого смелого судью в армейском трибунале, который бы набрался личного мужества и вынес бы оправдательный приговор по 58-й статье.
Г.К. - А разве среди работников армейской прокуратуры не были людей, способных на подлость ради карьеры, награды или наживы?
З.И. - Конечно были, ведь "ничто из человеческих пороков нам не было чуждо". Но в армейской прокуратуре своим работникам обычно подлости не прощали, а карали за это.
Вот вам пример, случай, который произошел уже весной 1945 года .
Под Бреслау прибыл из Подмосковья недавно сформированный Укрепрайон-УР, чуть ли не гвардейский, личный состав которого состоял в основном из ранее не воевавших молоденьких солдат, недавних новобранцев. УР занял позиции, и в это время немцы предприняли попытку прорыва частью своих сил из осажденной крепости Бреслау.
И когда ударили по УРу, то "уровцы" сразу побежали... И что самое грустное, на участке УРа перешли в наступление не какие-нибудь отборные части вермахта, а в основном простые "фолькштурмовцы". В армии как раз находился прокурор фронта генерал Шавер, и он, взял меня с собой, и лично поехал разбираться с тем, что произошло. Прокурор 1-го УФ Борис Матвеевич Шавер только получил звание генерал-майора юстиции и надел новую генеральскую форму, что привлекло внимание немецкого снайпера.
Мы приехали на передовую, и снайпер ранил генерала Шавера, разрывной пулей в ногу. Расследование проводил я сам. Были арестованы шесть человек, побежавших первым, включая комбата, на участке которого был совершен немецкий прорыв. Я находился в штабе корпуса и докладывал результаты расследования комкору генералу Мартиросяну, как появляется полковник, зам. комкора по тылу, и сообщает, что в двадцати километрах от передовой объявился с двумя солдатами замполит из этого УРа, при нем знамя Укрепрайона, и замполит объявил себя спасителем чести своей части... А по уставу знамя должно находиться в первой линии, не дальше штаба части. Мартиросян как об этом услышал, так заорал - "Застрелю гада!". Я взял в штабе корпуса "виллис" и привез этого "спасителя" из глубокого тыла для дальнейшего выяснения. Когда арестовывали первых шестерых бежавших, то у одного из них, капитана, среди личных вещей по описи числились золотые часы. Арест и опись вещей составлял следователь дивизионной прокуратуры Яковенко. Закончилось следствие, дело было передано в трибунал и рассмотрено председателем трибунала подполковником Крапивиным.
Замполита-"знаменоносца" приговорили к расстрелу (без замены штрафбатом), а остальных - к отбытию срока наказания в штрафных частях. Начали возвращать осужденным перед отправкой в штрафную часть их личные вещи. Доходит очередь до капитана, и среди его вещей нет золотых часов, фигурирующих в описи.
Начали разбираться и стало ясно, что золотые часы кто-то "прикарманил", заменив их на наручные часы, "цибулю" Ростовского завода
Я поехал в дивизию и вижу эти часы на руке у Яковенко. Он полагал, что капитана за побег с поля боя обязательно расстреляют и поэтому без стеснения и зазрения совести носил на руке его часы. Я составил протокол, арестовал Яковенко и привез его в Штеттин, к прокурору фронта. Было решено суду его не передавать, но Яковенко был изгнан из рядов прокуратуры и отправлен в отдел кадров фронта за получением направления на передовую, "на исправление"...
Г.К. - Вот Вы рассказываете, что сам прокурор фронта выехал непосредственно на передовую и был ранен пулей снайпера. А вообще, работникам прокуратуры и трибуналов, из тех, кого Вы знали лично, приходилось принимать участие в боях?
З.И. - Это случалось только когда наши части попадали в окружение, и в строй с оружием в руках вставали все, кто мог держать винтовку. Мне самому в 1941 году довелось стрелять по немцам не раз и не два, при выходе из окружения. И в 1942 году на Каказе довелось непосредственно вести огонь из личного оружия по наступающим гитлеровцам... Но там ситуации были безвыходные... И в конце войны, когда остаточные группы немцев орудовали в наших тылах, нападая на тыловые и штабные подразделения, армейские прокурорские работники вместе со всеми отражали атаки противника.
Таких примеров я помню немало. В засадах погибло несколько военюристов, которых я знал. Пару случаев я вам расскажу. В Германии, в районе города Бауцен, наша 254-я СД под командованием одного из самых молодых генералов в Красной Армии, тридцатидвухлетнего Героя Советского Союза Путейко вырвалась вперед. Там произошло одно ЧП, и я, по поручению прокурора армии, прибыл в дивизию. Поговорил с дивизионным прокурором майором Березиным, сел в машину и поехал назад, в штаб армии. У меня пистолет ТТ, у водителя только автомат ППШ. Вернулись, и оказывается меня разыскивает член ВС генерал-майор Бобров, мне передают, что я, по возращении, должен к нему явиться немедленно. Бобров меня увидел - "Иоффе, ты живой?! А я думал, что тебя убили". Оказывается, что немцы нанесли контрудар, прошлись по нашим тылам, окружили дивизию от других частей, а 373-я СД вовремя не заняла указанный рубеж, и немцы наступлением с фланга просто "срезали выступ" с 254-й СД.
Наша машина была последней, которая спокойно проехала к штабу армии с участка дивизии. Командарм, генерал-полковник Коротеев бросил войска на выручку и на второй день остатки 254-й СД были деблокированы и мне приказали туда выехать. Уже по дороге я встретил бойцов, прорвавшихся из кольца, и они рассказали мне о героизме и самопожертвовании ротного командира ГСС капитана Тарасова, который, будучи раненым в обе ноги, чтобы не быть обузой при прорыве, застрелился, а свою Звезду Героя перед смертью отдал своим бойцам для передачи в штаб...
Прибыл на место, где был штаб дивизии, там полный разгром, трупы наши и немецкие, все в дыму. Начштаба дивизии мне говорит - "У нас горе. Во время боя пропало знамя дивизии...". Иду дальше, а на земле лежит совсем без сил, в окровавленном и обгоревшем обмундировании дивизионный прокурор майор Березин. Он увидел меня и прохрипел - "Гимнастерку сними с меня!". А под гимнастеркой у него на тело намотано знамя дивизии. В критический момент боя, когда в месте дислокации штаба уже шел рукопашный бой, Березин увидел знамя возле двух погибших солдат из знаменной группы, сорвал его с древка и намотал на себя, надеясь, что наши найдут стяг на его трупе, когда прорвутся на помощь... Командир дивизии представил Березина к ордену Ленина, но в итоге дивизионный прокурор был награжден орденом БКЗ.
Г.К. - Что такое ВПС - военно-полевый суд?
З.И. - Военно-полевые суды - ВПС, были созданы по Указу Президиума ВС СССР от 19/4/1943 и занимались они наказанием, как было дословно сказано в тексте Указа -"...наказания немецко -фашистких злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев... для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и для их пособников...".
Это были чрезвычайные органы, единственные в стране, имевшие право приговаривать к смертной казни через повешение.
Рассмотрение дел в ВПС проводилось в ускоренном и упрощенном порядке, сразу после освобождения от немцев нашей территории. Тех предателей, кого удалось схватить при немецком отступлении, допрашивали "особисты" или обычные армейские следователи прокуратуры, собирались на месте свидетельские показания, и предателя судили при скоплении жителей того города или села, где этот изменник лютовал и творил свои злодеяния. Под суд ВПС мог попасть и немец в форме вермахта, если у него находили фотографии, на которых изображены казни и расстрелы советских людей с его участием, и "поджигатель-факельщик" - схваченный на месте преступления или изобличенный позже. Председательствовал в ВПС старший по званию офицер из той дивизии, которая занимала данный район. Им мог быть генерал, скажем, командир стрелковой дивизии, или член ВС Армии . В состав ВПС входили также представитель "особистов", еще обязательно "политотделец" старшего ранга и военный прокурор.
ВПСуды не были постоянной судебной структурой, и они организовывались только после освобождения части нашей территории. Мне один раз пришлось участвовать в ВПС. На Кубани, в станице Камышеватской были схвачены двое местных палачей - комендант Павлик и начальник полиции Игнатенко. Мы обнаружили в станице многочисленные трупы мирных граждан, сброшенные в выгребные ямы. Я вел расследование, за одну ночь в подвале уцелевшего здания были проведены 22 очные ставки и к утру составил обвинительное заключение. ВПС состоялся на станичной площади, и когда двум предателям объявили приговор - "Смертная казнь через повешение", то из соседней станицы немцы начали артобстрел по Камышеватской. На площади, под обстрелом поставили две виселицы и вздернули на веревках этих сволочей-убийц.
После того, как наши войска перешли госудрственную границу, актуальность и необходимость ВПС резко снизилась и данный вид судебного рассмотрения постепенно "сошла на нет".
Г.К. - А кто приводил в исполнение расстрельные приговоры?
З.И. - По существующему положению расстрельные приговоры приводил в исполнение СМЕРШ, для этого привлекались красноармейцы из "особистских комендантских взводов охраны" или непосредственно оперуполномоченные ОО или СМЕРШа. Ответственность за исполнение приговора лежала на них. Но я лично не помню такого, чтобы, даже в первый год войны, расстрел мог быть произведен и комендантом трибунала дивизии или комендантом штаба обычной воинской части.
По закону, если речь шла о показательном "демонстративном" расстреле, то было обязательным присутствие работника армейской прокуратуры.
Я один раз был на таком расстреле, "поставили к стенке" офицера-дезертира с поля боя, обвиненного по статьям 193-17 и 193-8а, и понял, что видеть такое еще раз, не особо хочу, и попросил полковника Генина, чтобы он больше меня не посылал на подобные "мероприятия".
Г.К. - Вынесение необоснованных по своей жестокости приговоров в практике трибуналов. Когда такое случалось?
З.И. - В 1942 году на Северном Кавказе, когда я еще служил судебным секретарем, к нам прикрепили САД (смешанную авиационную дивизию), в которой не было своих военных юристов. И как раз вышло постановление ГКО об ужесточении мер наказания за порчу военной техники, по которому каждый случай - "летное происшествие", во время которого пилоты били свои самолеты при вынужденной посадке при этом приводя технику в негодность, это должен был рассматриваться как "уклонение от боя" и "заведомо спланированное дезертирство". А на фронт в авиачасти присылали из училищ молоденьких летчиков, девятнадцатилетних пареньков в сержантском звании, которых от силы успели в тылу обучить по программе "взлет-посадка". Вот они по неопытности и разбивали свои самолеты на вынужденных посадках или из-за потери ориентировки не выполняли боевую задачу. А за это, по постановлению ГКО, полагался трибунал, и нередко приговор был расстрельным. Сами трибунальские судьи понимали, что это чрезмерно жестокое наказание, но что они могли поделать? Выполняли слепую волю начальства, приказ ГКО, подписанный самим Сталиным. В начале 1943 года за подобные вещи уже перестали автоматически направлять в трибунал: в каждом случае досконально разбирались уже в самой авиадивизии, с участием инженерной службы и оперуполномоченного из ОО. "Гайки" стали откручивать в обратную сторону.
Но самый вопиющий случай, с которым мне пришлось столкнуться, произошел в конце 1941 года на Донбассе, когда я еще служил в трибунале стрелковой дивизии. Трибунал находился в городе Алчевске и туда после выхода из окружения стекались сотни бойцов и командиров. Председателем трибунала был капитан Стовба, украинец. И этот Стовба почти всех, попавших в трибунал, приговаривал к расстрелу: как на конвейере работал. Заводят на суд красноармейца, вышедшего из окружения без винтовки, а Стовба на него матом орет - "Предатель! Продажная шкура! Расстрелять!". Скольких он приговорил к высшей мере... Мы стали возмущаться, это же не человек, а какой- то "людоед"-мизантроп! Тем более очень подозрительным казалось следующее, протокол заседания трибунала даю на подпись Стовбе, а он спрашивает меня - "А что вы тут написали?", и я отвечаю - "То, что было на суде"...Я вместе со старшим секретарем военного трибунала военюристом 3-го ранга Гринбергом решили проверить личность этого Стовбы, и когда мы узнали, что Стовба отсылает свой денежный аттестат сразу двум своим женам, то этот факт усилил наши подозрения. Мы отправили письмо в трибунал фронта, и вскоре к нам приехал заместитель председателя фронтового трибунала. Было установлено, что Стовба самозванец, проник в трибунал по поддельным документам и никакого юридического образования не имел. Как стало известно позже, Стовба был осужден, но эшелон с арестованными, в котором находился Стовба, был разбомблен немецкой авиацией, и Стовба оказался в числе погибших.
Г.К. - Но, к моему удивлению, само явление - "самозванцы в погонах " в годы войны было довольно распространеным. И на фронте и в тылу.
Вот пример, рассказаный ветераном из 156-й курсантской стрелковой бригады - "У нас одно время стрелковым батальоном командовал майор Б-й. Был этот Б-й смелым воякой и неутомимым весельчаком. Ранило этого майора, попал он в госпиталь, и там, каким-то образом выяснилось, что он всего-навсего имеет звание старшины. Нарвался "лже-майор" на бывшего сослуживца из кавалерийской дивизии, и Б-го арестовали и отдали под трибунал. Но, факт остается фактом, этот майор-"самозванец" был хорошим комбатом. Так что, не скудела наша земля талантами"...
Воспоминания знаменитого писателя-фронтовика Василя Быкова - "Помнится, после войны судили офицера - вполне заслуженного, вся грудь в наградах, боевого полковника, командира гвардейского стрелкового полка. Этот офицер воевал под чужим именем, по документам настоящего, погибшего командира полка, у которого служил ординарцем. На суде ему был задан вопрос: "Как же вы, не имея военного образования, будучи только сержантом, решились на такой подлог, взяли на себя ответственность за судьбы сотен людей? Как вы ими командовали?" На что бывший сержант отвечал с обескураживающей логикой: "Очень просто! Получив свыше приказ, вызываю командиров батальонов и так накручиваю им хвосты, что бросаются исполнять, как угорелые". Наверно, неплохо "накручивал хвосты", если получил за войну к двум незаконно присвоенным еще четыре вполне заслуженных ордена. Действительно, усвоил сталинскую науку побеждать"...
В мемуарах одного из генералов упомянут случай, как был выявлен самозванец, командир стрелкового полка, на самом деле не имевший даже офицерского звания. Воевал он не плохо, командование его уважало, но "жадность сгубила комполка", он вдруг объявил себя Героем Советского Союза, а позже и депутатом Верховного Совета, и стал подписывать документы и приказы "с перечислением всех своих почетных званий".Но "кадровики" запросили Москву по поводу Указа о присвоении звания ГСС, и тут то и выяснилось, что комполка "липовый"...
В книге В.Е. Звягинцева, целая глава "Мошенники в погонах" посвящена таким самозванцам, правда, орудовавшим в глубоком тылу, а не во фронтовых частях.
За кого только аферисты себя не выдавали. Группа Лапшова-Квача, состоявшая из четырех лейтенантов- дезертиров, выдававших себя за оперативных сотрудников-"смершевцев" и занимавшихся грабежами в Одессе в 1944 году .
Дезертиры: майор Остроух и лейтенант Попков, выдавашие себя за работников военной прокуратуры. Банда Гудкова, насчитывавшая 12 человек - дезертиров, и действовавшая в Заволжье по видом "оперативной группы войск НКВД".
А материалы и документы из Архивов военной коллегии, приведенные в этой главе и рассказывающие о том, как в тылу были выявлены и обезврежены проходимцы и дезертиры, выдававшие себя за Героев Советского Союза: Голубенко-Пургин, Ульянов, Швец, Щербинский, Крючков и так далее - читаются, как авантюрный роман.
И конечно, самая знаменитая история, о которой в последние десятилетия много писали в различных СМИ - псевдовоинская строительная часть УВСР №5 под "командованием" гениального афериста и авантюриста "полковника" Павленко, объединившая "под своим крылом" две сотни дезертиров.
З.И. - Фронтовое лихолетье для многих аферистов, мошеников и проходимцев было "золотым времечком", особенно в глубоком тылу... После войны их стали вылавливать.
Наладился серьезный учет военнослужащих, проверялись личные дела офицеров, рассылались запросы, и "самозванцы" попадались.
Мне приходилось видеть таких "лжегероев" и мошеников неоднократно.
С последним в моей практике таким аферистом, я столкнулся, уже когда служил в Забайкалье, вскоре после войны, будучи старшим помощником окружного прокурора по общему надзору. Рядом с нами был дислоцирован отдельный строительный батальон, в котором врачом служил один азербайджанец из Баку, капитан медицинской службы. Из нашего медсанбата дивизии поступил сигнал, что происходит что-то непонятное. Всех больных, даже самые простые случаи, этот капитан медслужбы, без каких либо медицинских оснований и показаний из стройбата направляет в наш санбат, или сразу в Читу с одной формулировкой - "болезнь ног". А случаи элементарные, и любой врач, даже самой низкой квалификации, обязан спокойно лечить такие болезни на месте, в своей части. Я доложил начальнику медслужбы округа генерал-майору Славину, он расследовал этот сигнал и выяснилось, что военврач - самозванец, его врачебный диплом - фальшивка, и документы капитана медицинской службы получены им обманным путем. В военное лихолетье подделать документы было не так сложно...
Г.К. - В Вашей фронтовой деятельности в качестве следователя армейской прокуратуры и помощника прокурора армии Вам приходилось расследовать различные преступления, связанные с широким диапазоном 193-й статьи УК и другими статьями Кодекса.
Давайте попробуем на примерах рассказать о них. Возьмем такие преступления, как: мародерство, насилие над гражданским населением, превышение воинской власти (служебные злоупотребления), разглашение военной тайны, финансовые нарушения и махинации и элементарное воровство армейского имущества.
Что из этого "спектра" правонарушений Вам лично довелось расследовать?
З.И. - Дел, связанных с армейскими растратчиками-казнокрадами, у меня лично в практике не было. По поводу мародерства особенно запомнился один случай уже в конце войны. По дороге продвижения наших частей были обнаружены 15 пустых распотрошенных мешков от солдатских посылок. Тогда как раз разрешили военнослужащим отправлять на Родину посылки с фронта.
Член ВС 52-й Армии генерал Бобров приказал расследовать это ЧП. Определили номер полевой почты и дивизию, из которой были отправлены эти посылки.
Поехал в эту дивизию следователь прокуратуры Рыжов, но вскоре вернулся, сказал, что дивизия ведет бой, и он никого не смог найти. И тогда я поехал туда сам и нашел того, кто разграбил солдатские посылки - старшину из полевой почтовой станции. Старшину арестовали, и я привез его в штаб армии. Суд трибунала был открытым, и трибунал приговорил его к расстрелу перед солдатским строем. У своих не воровал...
Дела связанные с разглашением военной тайны... Одно такое дело у меня было.
В конце 1942 года, девушка, старший лейтенант, командир взвода радиотелеграфисток из отдельного батальона связи при штабе 58-й Армии проболталась местной жительнице о месте предстоящей передислокации штаба. И это каким-то образом узнал начальник штаба армии и потребовал привлечь старшего лейтенанта к суду "за разглашение".
Я провел расследование и в обвинительном заключении рекомендовал ограничиться условным наказанием. Так и поступили. Но судьба этой девушки была трагической.
Когда штаб армии уже стоял в станице Гривенской, был сильнейший налет немецкой бомбардировочной авиации. Эта девушка-офицер со своим взводом как раз находилась в бане на помывке, и первая же бомба, сброшенная с пикировщика, попала в баню. Прямое попадание. Никто не выскочил... Не успели... После бомбежки мы увидели страшную картину, потрясшую всех. В развалинах бани лежали мертвые тела молодых девушек, искромсанные и изуродованные осколками, разорванные на куски...
Подобное потрясение я испытал там же, на Кубани, когда зимой внезапным ударом наши отбили у немцев эшелон с военнопленными, которых за несколько дней пути немцы ни разу не покормили. Во многих вагонах уже лежали замерзшие насмерть и умершие от голода пленные красноармейцы, а те, немногие, кто еще был жив, выбравшись из вагонов, шли к полевой кухне. Идут два исхудавших как скелеты красноармейца, один поддерживает другого, и каждый шаг для них дается с неимоверным трудом.
Я видел это ..., и сердце в моей груди сжималось "как в тисках", от боли и жалости к этим бойцам... Они мне потом часто снились по ночам...
Случаи, связанные с насилием, в основном, потоком пошли в 1945 году, когда армия воевала на территории Германии. Обычно такие преступления рассматривались в дивизионных трибуналах, но иногда и армейская прокуратура занималась насильниками.
Приходит к нам в прокуратуру армии генерал, командующий артиллерией, и требует немедленно расследовать случай, свидетелем которого он только что стал. Генерал ехал на своем "виллисе" и увидел, как пьяный танкист, старшина, насилует немку.
Генерал "снял танкиста с немки", но пьяный старшина вскочил в танк, перед этим послав генерала матом куда подальше, завел мотор и уехал по дороге. Прокурор армии приказал мне найти танкиста "по горячим следам". Я с двумя бойцами сел в машину и начал догонять колонну танковой бригады, проследовавшей в направлении указанном генералом. Нашли этого старшину, арестовали. По приговору трибунала он был расстрелян. Там же произошел еще один неординарный случай.
Прибегает к нам офицер и говорит, что тут неподалеку творится что-то невероятное.
В чем дело? В одном из близлежащих домов молодая немка сама зазывает к себе красноармейцев и всем отдается. Уже "пропустила через себя" человек пятнадцать танкистов. Немку арестовали, привезли к нам в отдел, стали разбираться, позвали военврача, и все оказалось просто: немка была больна сифилисом и специально заражала этой болезнью наших военнослужащих, и этот факт она сама даже не отрицала на следствии.
Случаев злоупотребления властью в армии было много. Мне довелось такие дела расследовать неоднократно. Приведу примеры. В штаб армии поступил сигнал, что командир отдельного батальона связи, офицер в звании майора, издевается над девушками из личного состава своего подразделения, склоняет их к сожительству. Законченный самодур, он завел у себя в батальоне оркестр, который по его приказу, при его появлении, был обязан исполнять торжественный марш... Я прибыл в этот батальон связи под видом проверяющего из медико-санитарного отдела армии, поговорил с девушками, собрал доказательства злоупотребления властью и арестовал этого майора.
По приговору трибунала майор был отправлен в штрафбат.
После войны таких случаев "превышения служебных полномочий" стало намного меньше, он один случай запомнился. Даже был приказ по Министерству Обороны по этому эпизоду. В 209-й СД, дислоцированной в Забайкалье, после вывода из Китая, все батальоны были разбросаны гарнизонами по сопкам. В одном из батальонов служил молоденький солдат, ростом 195 сантимеров, недавно призванный в армию. Во время разгрузки хлеба из машины армейского автохлебозавода, этот солдат, которому не хватало армейского пайка, взял одну буханку хлеба с лотка, разломил ее и съел. Замполит заметил это, выстроил батальон и стал при всех обвинять солдата в хищении соц. имущества и в мародерстве, унижать последними словами и угрожать всевозможными карами. После этого солдат зашел в ближайший лес и повесился на своем ремне.
Я послал расследовать это ЧП своего следователя, старшего лейтенанта Руденко.
Замполит-капитан был отдан под суд трибунала "за доведение до самоубийства".
Тогда же, в Забайкалье, в дивизии произошел еще один случай. Два солдата, украв на складе несколько мешков муки, дезертировали из части и стали продавать муку, пропивая вырученные за награбленное добро деньги. Их задержал патруль и привел в отдел прокуратуры дивизии. Один из них мне заявляет на допросе - "Товарищ майор, у нас денег - "вагон", мы с вами поделимся, только отпустите!". Я ему сразу "добавил" статью "за попытку подкупа".
Г.К. - Такие дела, как убийство одним военнослужащим другого, Вам попадались?
З.И. - Сплошь и рядом. Стреляли друг в друга по пьянке, на почве ревности, убивали из зависти, при дележе трофеев. В трибунале таких дел всегда хватало, и обычно все заканчивалось штрафбатом. Были дела, связанные "с убийством по неосторожности", и сюда входили не только "случайные выстрелы", но и дела, связанные с нелепыми, глупыми смертями, например, когда кто-то погиб, играя в "русскую рулетку", когда в барабан револьвера вставлялся только один патрон, барабан прокручивали и потом начиналось "соревнование" между офицерами - "кто кого смелее".
Пьяных убийств, что на "гражданском языке" называется "бытовухой", по моему мнению, стало больше к концу войны, когда помимо положенных "сто грам наркомовских", во всех частях (а не только в штабах), появился в неограниченных количествах различный трофейный алкоголь и спирт. О таких трагических эпизодах можно вспоминать часами, слишком часто они происходили.
Но были случаи, когда огонь по своим открывался по недоразумению и по несогласованности, и эти дела рассматривала армейская прокуратура, а не СМЕРШ.
Весной 1943 года, когда, кажется, через станицу Тимошевскую, наши части вышли к Ейску, то для охраны побережья Азовского моря были оставлены стрелковые части. Одной из таких частей была рота старшего лейтенанта Канищева, занявшая оборону по берегу. Рядом на узкой восемнадцатикилометровой косе стояли на переформировке остатки Азовской военной флотилии. Из кораблей в ней были тогда в основном одни катера-полуглиссера. И такой катер-полуглиссер в сумерках шел вдоль берега, мимо позиций роты Канищева, и тут ротный отдал приказ - "Стрелять по катеру!". Бойцы отказались открыть огонь, и Канищев сам начал стрелять из пулемета по катеру. На палубе катера появился моряк, и стал флажками показывать - "Свои!". Но Канищев продолжал строчить из пулемета. Ему бойцы кричали - "Что ты делаешь, лейтенант! Идиот, это же наши!", но ротный бил из пулемета по катеру и убил моряка, стоящего на палубе. Когда это дело поступило на рассмотрение в прокуратуру 58-й Армии, то я на трофейной машине "даймлер-бенц" поехал по узкой косе к морякам. Меня окружили матросы - "Он нашего братишку убил! Мы этого ротного на куски порвем!". Я пришел к командующему флотилией каперангу Горшкову (будущему командующему ВМФ), который мне сказал - "Убитый главстаршина был одним из лучшим моряков флотилии. Он выжил в боях в Севастополе и в Новороссийске, а сейчас погиб от своей пули. Я вас прошу, разберитесь во всем объективно". У Канищева был только один аргумент в оправдание: полуглиссер, идя вдоль берега, не выпустил сигнальные ракеты для опознания. Приговор трибунала по делу Канищева - штрафбат.
А вот дел на летчиков-штурмовиков с ИЛ-2, пробомбившихся по своим, я в нашей армейской прокуратуре сейчас не припомню.
Г.К. - В Вашей практике были случаи, когда старшие офицеры привлекались к суду трибунала за самосуд, расправу над подчиненными?
З.И. - Уточните ваш вопрос. О каких конкретно случаях идет речь?
Г.К. - Я просто приведу несколько выдержек из текстов интервью с ветеранами.
..."В феврале сорок четвертого нас перебросили в стрелковый корпус генерала Батицкого. Мы шли маршевой колонной в направлении села Ново-Петровка. Шел сильный дождь. Вдруг, колонна остановилась. Дорогу нам преградила огромная лужа, фактически - озеро в чистом поле. Все топтались на месте. Подъехала машина, и из нее вылез какой-то генерал. Он крикнул - "Почему остановились? Кто командир?". Один из наших офицеров вышел вперед с докладом. Генерал, даже не дослушав доклад , застрелил из пистолета этого офицера . Наша колонна моментально двинулась вперед по горло в воде . Кому нужна была эта смерть?! Мучила ли этого генерала после войны совесть за совершенное им убийство своего же офицера!?.."...
... "В 1943 году мы брали станцию Гороховка. Рота автоматчиков из нашего полка спокойно вошла на станцию, не встретила никакого сопротивления , и командир роты доложил комполка, что немцев в Гороховке нет. Доложили и в штаб дивизии, мол , все чисто. Через час-другой, с противоположной стороны в Гороховку входил полк Бокарева и нарвался на немецкую засаду. Завязался нешуточный бой. Наш командир полка Иткулов застрелил ротного на месте: за "фальшивое донесение"..."...
... "Очень хорошо запомнился заместитель комбрига полковник Яковлев. Зверь... Ходил по бригаде с дубиной и бил ею людей за любую мелочь... Один раз, эта сволочь, Яковлев, застрелил танкиста. Танк сорвался с моста и завалился в воду. К танку подскочил Яковлев и из пистолета хладнокровно застрелил первого же танкиста вылезшего из машины."...
...."Решили с ним пробиваться к своим. Подорвали свой пулемет гранатами и стали отходить. Шли ночью колоннами по 40-50 человек, даже не думая, а что стало с танками бригады... Рядом с нами драпал на коне какой-то полковник. Вдруг он разворачивает коня и скачет к нашей колонне. У нас впереди шел молодой солдат, киргиз. Полковник подлетает на коне к этому солдату и стреляет ему в голову из пистолета. Наповал. Орет нам - "Стоять! Назад!". Вспомнил сволочь об ответственности за отступление с позиций, а парнишку убил ни за что, ни про что..."...
... "Уцелевшие батареи быстро снялись и переменили позиции. Связистам, пока возились, пришлось отходить с пехотой, бросив катушки . В этот момент на "виллисе" подскочил командир дивизии генерал-майор Лосев. Выскочив из машины с пистолетом в руках, он крикнул: - Стой! Все в цепь! Всем занять оборону и ни шагу назад! Командир одной из батарей, капитан Шестаков, обратился к генералу по имени-отчеству: - "Ведь я же артиллерист!". Генерал выстрелил в него в упор и убил наповал! Потом Лосев залез в свой "виллис" и уехал. Хотя смерть кругом косила людей без разбора - это было страшно... Я до сих пор не могу забыть этот случай. За что генерал убил боевого офицера?..."...
... "Батальоны залегли под сильным немецким огнем и не могли подняться в атаку. В передовую траншею пришел командир полка полковник Владас Мотиека, будущий комдив 16-й СД, пошел в полный рост, потом достал пистолет и ... застрелил подряд пятерых солдат лежавших в траншее. И люди пошли снова в атаку. Но можно ли с позиции нынешнего времени оправдать поступок Мотиеки?"...
Поверьте, что это не тенденциозный подбор, подобных выдержек из интервью с фронтовиками, с которыми мне пришлось встречаться, можно привести еще десятки.
И если кто не верит рассказам ветеранов, то можно привести примеры из документов Архива военной коллегии, опубликованных в уже упомянутой мной книге В.Е. Звягинцева "Война на весах Фемиды".
Но здесь речь пойдет только о тех случаях, которые рассматривались в различных судебных инстанциях, о тех эпизодах, которые, если можно так выразиться - "стали достоянием общественности", и скрыть их от вышестоящего начальства не удалось.
Доклад председателя военного трибунала 1-го УФ генерал-майора Подойницына, где приводится пример о рассмотрении генеральским судом чести полевого управления 1-го УФ дела командира 18-го стрелкового корпуса генерал-майора Афонина. Он застрелил подчиненного ему начальника разведки 237-й СД майора Андреева, который вступил с генералом Афониным в пререкания, и когда Афонин ударил майора кулаком в лицо, то Андреев в ответ на насильственные действия со стороны командира корпуса, нанес ему удар плеткой. А генерал выхватил пистолет и застрелил майора. Суд чести объявил Афонину выговор и решил ходатайствовать перед Военным Советом о задержке присвоения Афонину очередного воинского звания. Только и всего...
Командир 259-й СД генерал-майор Власенко , 16/4/1944 года, отдал незаконное приказание, по которому был расстрелян без суда и следствия начальник артиллерии стрелкового полка майор Киселев. Этот произвол скрыть не удалось, Власенко отдали под суд, но все ограничилось только тем, что Власенко был снят с должности командира дивизии, и вскоре вновь стал комдивом, приняв под командование 113-ую СД. В декабре 1944 года, не разобравшись в том, кто виноват в задержке движения колонны, Власенко решил, что таковым является командир отдельной 157-й штрафной роты капитан Носовенко, и тогда генерал-майор Власенко выстрелил в капитана и тяжело его ранил.
Еще один пример из Архива коллегии, когда в конце войны, этой коллегией командиру 99-й Краснознаменной СД генерал-майору Сараеву был вынесен "суровый приговор" -Порицание...За что же было назначено генералу столь мягкое наказание, можно сказать, символическое и столь не свойственное высшей военно-судебной инстанции? Оказывается, Сараев, "проявив горячность и не разобравшись в обстановке", ошибочно решил, что отступают бойцы 1-го стрелкового полка. Чтобы остановить их, выхватил пистолет и расстрелял двух красноармейцев...
Примеров такого рода "командирского беспредела", отмеченных в официальных документах, множество. И если за "офицерский мордобой", по моему мнению, к судебной ответственности почти не привлекали, то за "самосуды", за ничем не оправданные расстрелы, расправы над своими подчиненными, по моему личному впечатлению, после ознакомления с опубликованными в различных источниках официальными документами и материалами, по заслугам получил только командир 38-й СД полковник Коротков, который допустил разгром своей дивизии в январе 1944 года, и когда немцы добивали его полки, пьяный полковник , как говорится в приговоре "в период отхода частей, расстрелял без необходимости несколько солдат и офицеров". Подробности этих событий приводятся в книге воспоминаний пехотного офицера А.Лебединцева "Отцы-командиры", и в мемуарах бывшего командира дивизионной разведроты 38-й СД Зайцева, ставшего впоследствии генерал-полковником. Командир дивизии Коротков был расстрелян перед офицерским строем, на место приведения приговора в исполнение были привезены представители шести стрелковых дивизий 1-го УФ. Первоначально, в приговоре, определившем расстрел комдиву Короткову, фигурировала 58 -я статья УК - "Измена Родине", и только в 1958 году, на основании протеста Главного Военного прокурора, уже посмертно, преступные действия Короткова были переквалифицированы на статью 193-17 п. Б УК РСФСР, сняв с расстрелянного комдива клеймо "изменника", но в остальном приговор был оставлен без изменений.
Я думаю, что примеров хватает. Что скажете об этом?
З.И. - За такие дела к суду привлекали нечасто, поскольку старший офицер мог легко прикрыться приказом № 270 от 16/8/1941, дававшим право старшим командирам расстреливать в боевой обстановке на месте "паникеров, трусов, изменников и дезертиров", за самовольное оставление позиций и так далее.
Только если было доказано, что какой-нибудь полковник убил своего подчинненого офицера или своих солдат, будучи пьяным, без каких либо причин, продиктованных боевой обстановкой, и только если ВС или командование разрешали произвести расследование в данном конкретном случае, то старший офицер мог быть привлечен к ответственности за "самосуд". В моей практике был один такой случай.
На Кубани, командир полка, подполковник, по фамилии, кажется, Кузнецов, совершил подобное преступление. Его полк понес огромные потери, он попросил подкреплений, и ему передали усиленную стрелковую роту из только что прибывшей во второй эшелон армии свежей дивизии, сформированной в Сухуми. Рота прибыла над подмогу с большими потерями, добралась до выделенного ей участка обороны, и командир роты, старший лейтенант, оставив на позициях вместо себя взводных сержантов, пошел в штаб полка, доложить, что приказ выполнен. Пьяный комполка набросился на него со словами - "Ты трус! Почему роту оставил!?", и старший лейтенант немедленно вернулся на позиции. Вечером, не перестававший "нагружаться спиртом" командир полка, вызвал к себе этого командира роты и без слов расстрелял его в штабном блиндаже, всадил в лейтенанта четыре пули из "нагана". Все штабные офицеры промолчали. Наутро комполка немного очухался, чуть протрезвел, пришел в 1-й батальон полка, полез на бруствер, и с криком "Вперед за мной!", пытался повести роту в атаку. Немцы моментально всех выкосили из пулеметов, и сам комполка, получив на первых же метрах пулевое ранение, был отправлен в госпиталь. Когда нам сообщили об убийстве старшего лейтенанта, то меня направили проводить расследование. Подполковника пришлось допрашивать прямо в госпитале. Военный Совет Армии дал санкцию на арест командира полка, и он был осужден по суду трибунала.
Г.К. - Например, командир батальона не выполнил приказ, не взял высоту в атаке. Или командир стрелковой бригады, при штурме какой-то деревни полностью "истребил свои батальоны". Как расследовались подобные трагические события?
З.И. - Прокурорское расследование таких случаев производилось только с санкции ВС Армии. В общевойсковой армии было два члена ВС ( Военного Совета) и один из них курировал деятельность прокуратуры в своей армии. В случае с "комбатом, не выполнившим приказ", обычно разбиралась прокуратура стрелковой дивизиии, в которой все это произошло. А уровень командира бригады или дивизии, как я вам уже говорил, - это уже была работа прокуратуры армии, тем более, что в таких ситуациях обвинение основывалось на статье 193-17 - "потеря управления в бою" - серьезное должностное преступление. Но зря вы думаете, что за чрезмерные потери строго спрашивали.
Кроме случая с группой генерала Филлиповского, в нашей армии я таких моментов не припомню. Ведь это же сразу "цепная реакция": положили дивизию безрезультатно, кто виноват ? - только комдив?, а где в это время был командир корпуса?, а куда смотрел командарм?. Поэтому в частях нередко пытались скрыть ЧП и свои потери.
Г.К. - Как складывалась Ваша послевоенная служба? Какими наградами Вы отмечены?
З.И. - Как я вам уже сказал, что после войны прослужил в Забайкалье 13 лет, потом был переведен в Ригу, в военную прокуратуру ПрибВО. В сентябре 1960 года, я, по болезни и по достижении 25 лет выслуги армии (в льготном исчислении), был уволен в запас в звании подполковника юстиции. К моим фронтовым наградам , к ордену Красной Звезды и двум орденам Отечественной Войны, в мирное время, за выслугу лет добавились медаль "За БЗ" и второй орден Красной Звезды.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
