Я родилась 8 января 1922-го года в г. Керчь. Семья моей мамы Полины Михайловны происходила из кубанской станицы Старонижестеблиевской. Дедушка с бабушкой жили на отдельном хуторе и растили много детей, всего в семье проживало 12 детей. Дед работал на мельнице, мамины старшие сестры Маруся, Феня и Клава ему помогали. Мой папа, Михаил Васильевич Бодянов, во время Гражданской войны был комиссаром Красной Армии, и однажды с отрядом ворвался в мамину станицу, когда маме было всего 16 лет. Увидев ее, мгновенно влюбился, посадил на коня и увез.
После войны родители переехали в Керчь. К тому времени, когда я родилась, отец редко появлялся дома, он служил на флоте, постоянно где-то пропадал, и когда появлялся дома, то говорил сквозь зубы: «Здрасьте, живы и здоровы? Что у вас оставаться, даже пожрать нечего». Голод был сильный. После увольнения со службы папа работал на реставрации памятников историко-культурного наследия на Южном берегу Крыма. Мы переехали в Ялту, где жили вплоть до землетрясения 1927-го года. Спаслись только потому, что после первого же толчка выбежали на улицу. Дом был разрушен полностью. Пришлось возвращаться в Керчь, где нас должен был встречать отец. Но он даже не появился на пристани, и два дня мы прожили под пирсом, пока одна добрая женщина нас не приютила. Потом мы вернулись в свой родной дом на улице Кирова, № 73. Двор был интернациональным. С нами жили испанцы, итальянцы, греки, крымские татары, немцы и русские. Я особенно полюбила вечно жизнерадостную испанку Терезу Делолио. Жили очень дружно, благодаря чему и спаслись во время голода 1932-1933-х годов. Итальянцы научили всех готовить пищу из морских улиток. Крымские татары рассказали, какие степные растения, точнее, их стебли и корни, можно кушать. К счастью, и море, и степь были рядом с городом. Собирались все вместе со всего двора, и в большом чугунном котле варили уху. В те годы умерших от голода официально не было, но ведь никто не учитывал, что из-за ослабленного здоровья многие люди умирали.
Я окончила 10 классов в школе № 23 имени Сергея Мироновича Кирова, над которой шефствовал один из боевых кораблей Черноморского флота, мы, школьники, его частенько посещали. В 1940-м году поступила в Ростовский-на-Дону государственный университет, на геоботанический факультет. Нас, керчан, поехало поступать пять или шесть ребят. Все остались на учебу. Жили в общежитии. Окончив первый курс, поехала в Керчь на летние каникулы, и как раз в ночь на 22 июня 1941-го года мы сели на пароход с колесным приводом и поплыли через пролив. Пели песни и танцевали, вдруг над нами пролетели советские самолеты. Капитан, который получил какой-то сигнал по радио, сказал: «Летят защищать Севастополь!» Потом со стороны Севастополя мы увидели сильное зарево. На палубе больше веселья не было. Утром приехала к маме, и узнала, что немцы бомбили Севастополь, Одессу и Киев. После нескольких недель, проведенных дома, я получила телеграмму о том, что всех студентов отзывают назад в университет. Пришла на пристань, а в Керчи как раз началась эвакуация из Крыма мирных жителей и животных. Настоящее светопреставление. Пароходы в сторону Ростова уже не ходили, с трудом добралась до Новороссийска, оттуда поездом прибыла в университет. Из нас, девушек, тут же сформировали трудовой отряд для уборки зерновых в станицах. К месту назначения шли пешком, нашей группой руководила преподавательница из университета. Пришли в райцентр, где несколько месяцев жили на квартирах у местных жителей. Наша руководительница оплачивала постой. При приближении немцев стали организовывать партизанские отряды. Я побоялась в них записываться, потому что в них вступали незнакомые мне люди, да и местность была неизвестна. Вскоре деньги на оплату квартир закончились, хозяева-казаки тут же повыгоняли студентов из домов. Директор местной школы предложила нам для жилья школьные классы. Настроение окружающих жителей стало недружелюбным, особенно это касалось девушек-студенток. Преподаватель объявила: «Денег нет ни на питание, ни на проживание, действуйте самостоятельно». Я и еще несколько девушек пошли в военкомат станицы Казанская Ростовской области. Подали заявления о добровольном вступлении в Красную Армию. Нам ответили, что нужно ждать, а где и как оставаться – ничего не объяснили. Отчаявшись, мы с подругой Галей Матасовой сели под деревом и стали плакать. Уже была зима 1942-го года, мы запросто могли замерзнуть. И в это время к нам подошли два парня в военной форме, стали расспрашивать, кто мы такие и что здесь делаем. Объяснили, что нам некуда деваться, и тогда с помощью этих ребят, оказавшихся кавалеристами, нас записали в 3-й гвардейский кавалерийский корпус.
Я стала старшим писарем 4-го эскадрона 18-го гвардейского кавполка 6-й гвардейской кавалерийской дивизии. Одновременно числилась машинисткой, потому что умела быстро печатать. Когда начались бои с немцами, выполняла одновременно работу медсестры, писаря и повара. Командир эскадрона Наконечный меня проинструктировал: «Ты должна быть как сестра среди братьев, не выделяя никого». Отступали с боями, были потери убитыми и ранеными. Пришлось и мне становиться в качестве второго номера к станковому пулемету «Максим» - бойцов не хватало.
Отступали мы в сторону Сталинграда. После одного боя сопровождала в госпиталь группу раненных на подводах, передала по списку всех. Возвращаюсь в полк – навстречу едет несколько бойцов. Кричат мне: «Поворачивай назад, там немцы танками разбили полк!» Вернулись все вместе в штаб кавдивизии, и ребята доложили, что полк разгромлен. Командир заградотряда, стоявшего во втором эшелоне, тут же заорал: «Где знамя?! Дезертиры, всех под суд и под расстрел!» К счастью, в это время представитель штаба корпуса искал замену девушки-писаря, которую ранило, и ее определили в госпиталь. Меня забрали на ее место, вывив из очень неприятной ситуации. Могли запросто расстрелять.
В штабе долго не задержалась, так как такая работа мне претила, и вернулась в свой родной, переформированный заново 18-й гвардейский кавалерийский полк. Продолжила службу писарем и медсестрой. В одном из боев была ранена и пролежала в госпитале несколько недель. Потом снова в часть, 19 ноября 1942-го года под станицей Клецкая начались тяжелейшие бои, я пошла на передовую, откуда отправляла раненых в госпиталь на подводах. Когда сформировали колонну, на первой подводе оказался раненый офицер в звании капитана. Он не мог ходить, но был с автоматом. Имелся автомат и у меня. Больше оружие на подводах не было. Спокойно едем, и вдруг навстречу нам идет толпа в темных шинелях. Жуткий момент. Капитан дал команду двигаться вперед, не останавливаться. Но мне с автоматом быть наготове. Когда подошли ближе к толпе, то увидели на штыке винтовки белую ткань. На ломаном немец, несший этот «вымпел», прокричал: «Плен! Плен!» мы дали им команду бросить оружие в сторону. Дальше двинулись колонной: подвода с капитаном впереди, за ней пленные, человек 60, и я одна за пленными с автоматом наперевес, следила, чтобы никто из них не отстал. Сдала и раненых, и пленных.
После капитуляции немцев под Сталинградом, мы стали освобождать Донбасс. Была в Краснодоне, еще никто не знал о молодогвардейцах, а я видели, как их тела доставали наши кавалеристы из шахт. Дальше была Белоруссия, Польша. Зашли в какой-то город, где население было преимущественно немецким. Мужчины и женщины отступили вместе с немецкой армией, а старики и дети остались брошенными и голодали. Наши повара готовили пищу и кормили их. В конце 1944-го года была проведена демобилизация девушек из Красной Армии родом из Керчи. Это было сделано по просьбе керченских городских властей: нас направили на восстановление Металлургического завода имени Петра Лазаревича Войкова. Поехала в Одессу, потом на пароходе добралась в Керчь. Когда пришла в родной двор, повсюду были сплошные бомбовые воронки, ничего нельзя найти. Соседи мне подсказали, что на центральной городской площади есть стена «плача», на которой все оставляют записки друг другу. Пришла, увидела остатки здания, и всякие записки: и прямо на стене, и воткнутые в какие-то трещины. Стала смотреть, от слез ничего не вижу, и тогда написала на стене: «Мама, я, Валя, вернулась с фронта, завтра в 12-00 буду здесь». На другой день иду туда, а там уже стоит моя мама! Она в то время жила в керченских каменоломнях, потому что все дома были разбомблены. Стала работать вторым секретарем Кировского райкома комсомола. В 1946-м году вышла замуж. Мой муж, Сергей Иванович Кулеш, трудился первым секретарем. Он также воевал на фронте, служил в ополчении. Будучи до войны студентом Харьковского авиационного института, он учился на крайне редкой к тому времени специальности – дирижаблестроении. Из них, мотористов, сформировали отряд, который прямо на линии фронта ремонтировал самолеты, совершившие вынужденную посадку. Во время артобстрела мой будущий муж был сильно контужен, и его отправили в Новосибирск. Почти год у него была полная амнезия, он ничего не мог вспомнить. Потом случайно услышал о том, что формируется десант на Керчь, и вспомнил, что родом из Крыма. Участвовал в Керченско-Эльтигенской десантной операции 1943-го года, был снова ранен, и демобилизован по ранению.
Через некоторое время переехали из Керчи в Евпаторию, где я стала секретарем горкома партии. Затем работала диктором на евпаторийском радио под руководством Ады Харитоновны Эренгросс. Заочно окончила Симферопольский педагогический институт, после чего проработала 30 лет в областном специальном санаторно-лечебном интернате.
- Что было самым страшным на фронте?
- Все было страшно. Нестрашного ничего не было. Но через какое-то время появилось какое-то безразличие: летит над тобой бомба, где-то разорвалась, и черт с ней. Пускай. Но все равно, страх жил внутри. У меня всю войну был конь по кличке Смелый, и однажды я с ним откуда-то возвращалась, и тут нам на встречу летит немецкий самолет на бреющем полете. Я упала на землю, конь рядом лег. Лежала, самолет стрелял из пулеметов, и я абсолютно отчетливо видела глаза летчика. Запомнила этот момент на всю жизнь. К счастью, летчик сделал один заход, не попал в нас, и улетел.
- Как относились в войсках к партии, Сталину?
- Положительно. Так хорошо, что всегда внимательно слушали все речи Верховного главнокомандующего по радио.
- Такие фамилии, как Жуков, Рокоссовский, звучали в войсках?
- Ну конечно, мы воевали с ними на устах. У меня как у писаря имелась целая куча всяких документов, в которых постоянно упоминался в связи с успехами на фронте Георгий Константинович Жуков.
- Как кормили в войсках?
- Не померли с голоду. Каши давали целую миску, величиной с небольшую кастрюлю, там или рис, или пшено, или Бог знает что. Съедали все. А вот водку я не брала. Всегда меняла фронтовые «100 грамм» на шоколадки. Не могла пить спиртное.
- Вши были?
- Гроздьями из-за пазухи вытаскивали. Прямо по телу ползали. После нескольких месяцев носки одежда сжигалась. Кроме того, постоянно устраивали бани, как только была возможность.
- В первый период войны было тяжело воевать?
- Очень и очень. Вот в 1942-м году, когда окружили немцев под Сталинградом, вдруг всем стало как-то легче на душе. А потом стало и телу тепло – всем выдали меховые шапки, полушубки и валенки. До того времени имелись только шинели.
- Среди конского состава в кавалерии были большие потери?
- Я всю войну провоевала на одном коне по кличке Смелый. Постоянно он меня выручал и спасал. Однажды его ранили, не знала, в каком ветеринарном госпитале он находился, очень волновалась, после выздоровления конь сам ко мне вернулся, как давай я с ним обниматься и целоваться. Моя подруга Галя Матасова очень любила Смелого. Как-то в Польше попросила меня прокатиться на нем, и только села, как тут же появился фотограф и сказал: «Эй, постой, гражданка!» Сфотографировал ее на моем Смелом. Когда меня демобилизовывали, Смелого забрали в какой-то фильтрационный лагерь. Тяжело прощались – так мы сдружились.
 |
Подруга Валентины Михайловны Кулеш (Бодяновой) Галя Матасова на коне по кличке Смелый, Польша, 1944-й год |
- Монгольских лошадей использовали в кавалерии?
- У нас их было очень много: с лохматыми ногами, небольшие, зато выносливые. Любопытно было наблюдать за эскадронами на марше, как будто кривой забор ожил и стал двигаться – наши здоровые кони, а монгольские маленькие.
- Кто служил в кавалерии: казаки или все мобилизованные вне зависимости от места призыва?
- В основном были мобилизованные, природных кавалеристов воевало у нас крайне мало. Я до фронта ни разу не сидела на лошади. И таких, как я, было полно, пока научились сидеть правильно, летали через голову и через хвост, как хотите. Первое время на лошадь обязательно кто-нибудь подсаживал, потому что не так просто правильно забираться. Затем и сами научились вскакивать на коня.
- У вас сабля была?
- Имелась. Но пользоваться ей довелось лишь однажды, обычно все только лозу рубили. В Польше мы преследовали отступающего противника, и начали рубить немцев по головам. Кто падал, кто не падал, я не смотрела. Самой страшно было. Знаете, я ведь не убивала людей, а участвовала в защите Родины. Кого-то и убивала, но не по личным причинам.
- С замполитом сталкивались?
- Был у нас такой. Как отец всем девушкам был, помогал и защищал нас. При нем никогда не было случаев, чтобы девушек хоть как-то, даже взглядом, обижали. Солдаты, это такой народ, что если к ним хорошо относишься, то и они также относятся. Но я все равно старалась держать дистанцию, чтобы, как мне заповедовал командир эскадрона Наконечный, никому не оказать предпочтения.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
