Марков Пётр Романович

- Фамилия – Марков, Пётр Романович, 1921-го года рождения, 29-го июня.

Я родился… село такое есть – Красномихайловка: носящее имя моего дедушки. Раньше это село входило в Ставропольскую губернию, когда-то Северокавказский край, Черноморский край, Ворошиловский, входило в Ставропольский, а потом, когда Калмыкия организовалась – его переместили туда, в 1936-м году… по новой Конституции они там были, а потом в войну, когда калмыков и другие народы выселили – этот район стал Ростовской области. Вот, а потом опять Ставропольский край, когда вернули калмыков вроде, сделали областью. Сейчас уже – калмыцкая.

- Расскажите о довоенной жизни. Кто были Ваши родители, много ли детей?

- Ну, родители… мой отец, как мне сказали, учителем был. Я его не помню, не знаю, он умер в голодный год. Я остался у матери – и сестра. Сестра вышла замуж в 1929-м году, мне было тогда 8 лет, и я остался у матери один. Она работала – рядовая работница, обшивала село… вроде крутила машинкой там, в колхозе… организовали мастерскую пошивочную такую, вот она и там, и в поле работала. Так что – рядовой человек она.

- Какое Вы получили образование?

- Значит, я закончил четыре класса, и потом – в этом же районе – семь классов. После семи классов год работал учётчиком тракторной бригады, после этого посмотрел, что – надо учиться! Мы, три товарища, собрались – и поехали в Астрахань. Почему в Астрахань? Наши селяне там до нас уже учились – и немножко вроде протоптали дорожку туда… и я с двумя товарищами поехал. Поступили в рыбный рабфак. Я в 1940-м году его окончил. И нас с товарищем одним – в армию взяли, а третий – приехал домой. Его не приняли по зрению, а я был призван в 1940-м году в армию прямо с Астрахани.

- В какие войска Вы попали?

- И попал я в 21-й кавалерийский полк войск НКВД, который располагался в городе Станислав, ныне Ивано-Франковск. Полк – назначение было его – охрана укреплений западной границы. Это, знаете, за Ивано-Франковском? Значит, в 1939-м году мы перешли старую границу и обрели укрепления уже там на новой. Что касается перехода старой границы – я не знаю, меня призвали позже.

С сопредельной территории много появлялось банд и беженцев. А поскольку я был солдат, красноармеец – тогда называли «оперативного полка» – то мы вели там большую работу по ликвидации наших врагов: бандитов и т.д., и приходилось несколько раз участвовать в этих операциях. На границе. Мы укрепляли её изнутри. А иногда нас посылали и на саму границу.

- Вас призвали, направили в часть. Как проходило обучение?

- У нас обучение… наши командиры решали, садились – мы изучили теорию, потом – материальная часть… разбирались, такое дело… и мы, на мой взгляд, усвоили…

Это орудие – 76-миллиметровая пушка, она 1260 кг весом… два зарядных ящика придавалось… семь человек было, чтобы я не ошибся… расчёт батарейный. Командир отделения, наводчик, заряжающий, правильный, подносчики патронов... [Так у автора. Очевидно, специфика: снаряд в артиллерии также называется патроном. – Прим. ред.] Я был – заряжающим. Номером.

Такое дело, учили – ничего... на мой взгляд – хорошо. Ставили на караульные службы и дисциплинарные службы, внутренние службы: всё изучали хорошо.

- Боевые стрельбы – были?

- Были. У нас где-то в январе-месяце в районе Львова, кажется, были учения зимой. Мы приехали туда, на опушку леса, остановились, и – приказ: копать себе блиндажи. Мы выкопали для батареи длинный блиндаж такой. Кровати… Вы знаете… Сделали блиндаж, установили там печки… я не помню, сколько мы там… недели там были. Подвозили полевые кухни. Там учились, занятия проходили. Готовились.

- Много ли народу переходило к нам границу с сопредельной стороны?

- Проходили. Но они переходили вишь как... Спрашиваешь документы. А у них часть семьи осталася там на старой границе польской, а часть – на нашей. Они переходили – дети к родителям, родители к детям. И нам, солдатам, трудно это было. Кого мы подозревали – мы отправляли в соответствующие органы. Командиры – они-то уже опытные были... потом – в НКВД, туда отправляли. Были случаи.

- Как местное население относилось к советским, к Вам?

- Понятно, которые встречались нормально – я бы ничего не сказал. Мы иногда их встречали, такое дело… помогали… ничего не могу плохого сказать.

- Как Вы узнали о начале войны?

- Поскольку я участвовал в операциях по ликвидации разных там бандитов… или как там назвать… недругов наших – то с нами были оперативники. И они нам сказали, что задача у перебежчиков – у нас разведать, выведать, подорвать и так дальше: то есть готовится война. Это мы слышали от них, что готовится война – и мы знали, что её нам не миновать.

Но когда – не знаю… – помните? – был разговор Риббентропа и Молотова – вели разговоры? Ну, и никто ничего не знал. И вот 21 июня – это суббота, а 22 июня – воскресенье. Мы, солдаты, ждали этого дня: иногда давали нам увольнение, и мы пошли… там же город: попьём газировку, в кино сходим, мороженое… ну, молодёжь – такое дело… ещё – 19 лет… получили выходное обмундирование… а ночью – то ли в 4, в 3 или в 5 – не могу сказать: у нас же часов ни у кого не было – подняли. У нас было такое недовольствие! «Да неужели нельзя было сделать тревогу в обыкновенный день?!»

- А Вы думали – это учебная тревога?

- Да. Думаем – учебная тревога, думаем – это час поспать тогда пропал! Солдату поспать и поесть – это самое главное, первое, необходимое! И мы, когда поднялись по тревоге... я сразу солдатом себе зарубил, что надо всё выполнять быстро – а потом думать. Я вскочил… сапоги были хорошие… тогда на сапоги обычно расстилали свои портянки [Показывает.] – и, когда вскочили, то обыкновенно заматываешь их, а как по тревоге – рраз, и всё! [Продольно лежащая на срезе голенища портянка при быстром надевании сапога пальцами ноги просто проталкивается внутрь – и в 90% случаев удачно облегает ступню. - Прим. ред.] И на ходу уже рубашку одеваешь, когда бежишь. Я – всегда первый в строю стоял. Пока бегут другие – я уже себя привёл в норму.

Тревога. Ну, побежали. В строй пришли. Никого, никто ничего не знает: что за тревога?! Постояли немножко, ну там не знаю, 5-10 минут или сколько… ну и пошли на конюшню: лошадей чистить. У меня был конь – Яшмак: такой умница! Учил меня – лошадь! Команды – все понимал! Я ещё не... – а он уже понимает.

Пришли только на конюшню – и тут прибегает генеральский посыльный или дежурный по полку. «Полковая тревога!» До этого мы не знали, полковая тревога – или тревога только батареи нашей. Прибегаем – а уже весь полк стоит! У нас полк состоял – три кавалерийских эскадрона, два пулемётных эскадрона, батарея, так танковый эскадрон называли, и учебная рота.

- Вам объявили, что началась война – и? Какие были сразу действия Вашего полка?

- Я Вам сказал: я лично – знал, что будет война, но когда – не знаю… мы, когда в строй стали, то нас немцы уже обстреливали с самолётов. Прямо над нами летали, обстреливали.

Начальник штаба – майор Кохунов, командир полка – подполковник был, Иван Яковлевич Поддубный... не, Поддубного ещё не было. Кохунов всё распоряжался. Когда строй был, он сказал, что – приказ: немцы вероломно нарушили мирный договор, вторглись на территорию Советского Союза… Приказываю: получить боевое снаряжение и выйти на защиту Союза Советских Социалистических Республик!

Мы пошли получили снаряжение… нам надо было два ящика снарядов. Патроны боевые у нас были там, орудийные номера мы имели свои при себе, наганы… у нас – не винтовки. А только верховые, которые ведут… ездовые – они имели винтовки. А у нас было ещё – шашка, и вот это. Такое снаряжение. Когда мы получили боевое снаряжение, ещё нам дали гранаты.

- Когда Вам сказали, что началась война – что Вы подумали? Что мы сейчас по-быстрому разобьём немца – или что она будет долгой и тяжёлой?

- Мы вначале думали, что недолго будет. Как-то нас воспитывали, что мы можем бить врага на его собственной территории. Мы возмущались. Почему мы отступаем – непонятно, но потом постепенно дошло... видим, что – оружие у них, сила большая, подготовлены... Война затягивается и затягивается. Но – верили, что мы победим. Наш русский народ – не сдастся!

В наши казармы нас больше не пустили. Где у нас у каждого личные вещи, письма, документы – всё осталось там. Мы вышли, значит, туда, привели нас к границе – и там приняли бой. Уже там были немцы, высаживали десанты. И так дальше мы уже там воевали до 29-го июня. Про это 29-е я потом уже всегда знал, что это ж мой день! Неделю воевали на месте, а потом начали отступать на Кишинёв… у нас тогда в 1940-м году было присоединено от Румынии... Северная Буковина, Бессарабия…

Мы туда не дошли, повернули в город Сороки: это уже старая граница. Перешли. Мы там её видели. Там всё вроде было подготовлено. Мы думаем: почему нас воспитывали бить врага на его собственной границе?! Задавали себе вопрос: почему мы отступаем? Нам объясняет команда ближайшая: командир роты, батареи и т. д., замполит. Говорят, что мы пустим врага в центральную часть: т. е. центральный фронт – отойдёт, а фланги – остаются! Ленинград и Одесса, скажем, у нас по бокам. И потом – оттуда – бахнем. Ну, думают так…

Когда начали отступать – видим, что старая граница укреплена была очень нормально: и в районе под Винницей… забыл уже, знаете, «Китай-город» какой то, назывался… ещё что-то такое…

Немцы сбросили десант. Мы – на эту тревогу! Там спускалось 6 или 7 десантников. Когда подбежали к ним, окружили, оказались – снаряды, мины... Немцы для своих частей обеспечение заранее сбросили, с упреждением.

Мы дальше следовали путём на Винницу. Перед Винницей – у нашей батареи есть своя разведка – нам доложили: такое-то село захватили немцы, сейчас километра три примерно от где мы находились… тогда – приказ: занять позицию оборонную! Зарядные ящики оставили, лошадей тоже туда отвели – и начали разведку. В это время наши докладывают – эта самая разведка – командиру части, что немцы вторглись на территорию села. Штабная машина там и так дальше. Он обращает внимание начштаба. А это – оказалось его село! Начальник штаба родился там! Да. Это – оказалась его село! Местный…

И он тогда сказал: «Батарея, заряжай!» Откинулись мы, я побежал за снарядами ещё, взял два ящика… это примерно метров 500, может, меньше ещё, подъём – я еле-еле на него влез, оттуда два зарядных ящика, 32 кг каждый ящик по 8 кг снаряд, 4 снаряда; ящики – 64 кг, а тут обстрел идёт! Я полз, там пшеница была, всё такое… таким образом дотянул до дороги. И, когда зарядили, он тогда приказал:

- Батарея, по моему родному дому – три снаряда в воздух – огонь!

Мы тогда расстреляли эту деревню. Что дальше делать? А немцы подняли на нас самолёты – и мы начали тогда отступать.

- Немецкая авиация сильно зверствовала?

- Всё время они нас сопровождали, били…

- А нашу авиацию – видели?

- И нашу авиацию видел, но уже не так, конечно…

А после этого боя у села мы продолжили отступление. Название села забыл. Я знаю, что мы отступали на город Умань. Это старинный центр Украины был, старинный город Умань, мы там заняли оборону. Зашли, я помню, с одной стороны. Там был очень красивый парк, я такого парка не видел. Очень красивый. Мы зашли, я обратил внимание. Такое озеро… оно спускало воду под низом, по подъёмным там, канал такой что ли был, и мы оттуда смотрим… тогда заняли, вниз спустились – а там разные дома… потом рассказывали, что тут когда-то панель насаждали и так дальше… красивый парк. Ну, мы там начали вести оборону, но всё равно пришлось нам отступать.

- В Умани находилась 5-я армия Потапова? И она попала в окружение. Вы в окружении были – или смогли выйти?

- Сейчас скажу. Там – Потапенко или Потапов… и ещё один… там 16-я или 12-я армия была. Я – в 12-й армии. Мы с Умани пошли на Подвысокое. Когда на Подвысокое шли, я запомнил. Нас же не кормили там. Не то, что кухня… не будешь оборонять – должен отступать голодным. И – помню, что после Умани мы вошли в Подвысоком на сахарный завод. Мы тогда сахар брали в сумки противогазные, а он – весь облитый бензином. Наши же охреначили! Так как кушать нечего, и этот облитый бензином брали и ели…

У Подвысокого мы начали вести бой. Немцы нас вот-вот окружили. Мы ещё не знали, то есть. Ведём бой. Только выдержать. Дальше – приказ: на Копенковатое, село… а дальше – река Синюха.

Копенковатое – мы заняли в одном месте оборону, и, когда развернули своё орудие внутри двора – помню, командование видит лесополосу, там где-то за километр примерно, мы развёрнуты, готовы к бою – а в это время самолёт бросил бомбу, немцы обстрел орудийный устроили, и загорелся дом. Украинец бежит с ребёнком маленьким, мы ему говорим: «Куда вы бежите?» Вот я запомнил, он говорит:

- Як же мени не тикаты, як на мою хату дуло стоит.

А мы же – заготовились бить по закрытой цели. Ну, я отбежал, открыл двери, а там – снаряд! Или бомба, или как ещё... мина, да. Пробила эту дверь и упала, и крылья застряли, и горит этот дом, и воды нигде нет. Смотрю – такая макита... знаете, что такое макита? Кувшин такой длинный. Да. Я из него там пару раз плеснул. Залил этот огонь, выбежал.

И тут – приказ: лупим по этим посадкам. Мы их расстреляли. А немцы идут с другой стороны. Мы тогда, скажем, с северной части района Копенковатое перебрались на южную часть. И бежим. И тут обстрел нам навстречу уже. Не там, а тут. Мы видим, что уже нам некуда. Ну, что тут…

Тогда приказ был: занять оборону! По немецким солдатам открыть огонь. Мы, значит, зарядили, снарядов уже у нас не так много... ведём огонь, и – больше нету снарядов. Уже остались один, два. Есть – фугасные, а это – общие… осколочные по наземной цели. Шрапнель, да. Заряжаю. Нам приказ: по солдатам! И вот я, заряжающий, и щеколдный на мышке товарищ [Так у автора. – Прим. ред.] – я никак не найду его. Где он, жив? И ещё старший товарищ, с 1939-го года призван. Он был наводчик. Мы ведём огонь. Немцы! – видим мы: в касках, автоматы, ручные миномёты маленькие такие, в сумках. Как сапёрная лопаточка. Мы тоже такие носили. Там внутри в трубке пенёчек. Он туда мину бросает, она хлопает, летит, взрывается, и это поражает.

Мы видим – они вот так засучив рукава, бегом... по нас обстрел идёт, а кончились снаряды – и ничего нету! Мы начали отступать и бегом бежать. Ну, отступаем. Смотрю, замполит наш один схватился за живот – и помирает... и заправляет, ну минута, секунды. Такая картина: ему мина попала – он от этого сразу же кончился. А я бегу. А украинка кричит:

- Диточка! Куда же ты бежишь?

И бросает мне халат какой-то. Я с ним в леса ускочил… туда... а ребята другие тоже там где-то были. Я себе запомнил, что я вскочил, а там солдаты наши раненые, которые с других частей. То нога оторвана, то рука, то живот, то голова. Некоторые кричат:

- Братцы, не бросайте, пристрелите!

- Как можно своего брата стрелять?!

А наши танкисты когда отступали – тоже в реку Синюху бросались с кручи прямо в воду.

- Танки так сбрасывали?!

- Да, нашего полка. Это БТ-2 и БТ-7. Они бросали. Украинцы – некоторые спасали, некоторые топили. Вот так попали в окружение. Нам бы выбраться из леса… А куда? Пошли на Одессу [Так у автора. – Прим. ред.]. Дошли… большая такая дорога для нас была: Новоукраинка, Помошная, Пятихатки, Днепропетровск или Днепродзержинск... мы вышли на эту дорогу – и шли. До Днепра – добирались ночами. Днём – укрывались в пшеницах, кукурузе.

Нас было два человека. Один украинец. И однажды видим: ночью на трассе – мотоцикл с люлькой. Остановился в посадке – и вышел по своим надобностям. Мы воспользовались, прибили, забрали оружие, а уже на мотоцикл мы не собирались, не знали управления, он таким образом просто привлёк внимание – и мы дальше пошли.

И вышли мы, есть село такое… остановились, нас покормили там… я запомнил, что один товарищ говорил, что председатель колхоза ушёл и сказал покормить быков… они пошли – покормили и нас, я это запомнил. Дали на дорогу… забыл… я же писал письмо благодарственное, когда уже вышел!

Дошли до Днепра-реки. Спросили, где здесь можно найти лодку перебраться. Нам жители сказали, что можно перебраться: найдите Петрова там, Иванова… Он сказал: нет, не буду. Мы сказали: если вы не будете – или мы пристрелим вас, или... Тогда он согласился. Мы до половины Днепра доплыли – и тут немцы обнаружили нас. Открыли рваный огонь. Никто не пострадал, вышли к своим. Наши встретили по ту сторону Днепра. Повели к командованию, СМЕРШ [Так у автора. СМЕРШ образован в 1943 г. – Прим. ред.].

Начали допрашивать. «Почему вы попали в окружение», «почему не застрелились» – такие вопросы. Думаю – мы вышли с окружения, мы ещё будем воевать. А вы задаете вопросы, почему не застрелились! Мы не знаем, сколько у нас было, а их – две армии! Ну, отпустили потом.

- Как в войсках относились к СМЕРШу?

- Мне непонятно, почему Вы задаёте такой вопрос.

В общем, оттуда я попал в сапёрный батальон. Отступали до Ростова. В Ростове мы где-то в ноябре… но я город не сдавал. Ростов пал 20-го ноября… а мы – пошли на Новочеркасск. В нём и бросили всё.

Сперва-то начали оборонять этот Новочеркасск. Я помню, наши кавалерийские полки или полк там стоял. И мы установили танковый пулемёт немцев обстреливать, а немцы шли – тут дорога такая [Показывает.], а вот здесь корпуса наши кавалерийские, а тут мы.

- Вы были дальше всех от немцев. И они ушли правее кавалерийских полков?

- Да. Они там пошли. Мы тогда начали их обстреливать – они нас обстреливать танками. Тут самолёты летят… обстреливали наших немцы. И со мной был напарник с Новороссийска. Один товарищ и я – в качестве наводчика-пулемётчика – мы сбили самолёт. Он повернулся… (я не помню, какое село, это я потом стал знать: на северо-восток от Новочеркасска), там упал и сгорел. Наш командир какой-то, не знаю, к нам подбежал. Награду дал. Из своего кармана вынул. И тут был приказ: отступать. Без оружия, без ничего, ни пулемёта…

- А пулемёт куда делся?

- Патроны-то расстреляли мы. Я помню, все наши там стали отступать. В районе Сальских степей нас там окружили, такое дело. Мы начали вести бой. Самолёты – прямо сейчас вижу! Стреляйте прямо на нас!..

Кто подобрал оружие – вели бои. Ох, нас там «утюжили»... меня – ранило. Да, а я Вам не сказал, что ещё ранило меня, когда я бежал и мы пушку бросили. Там раны – я и не знал, когда бежал... голова… раны никто ж там не будет перевязывать! Ничего нету.

Ну, там уже, когда выходили селяне, дали нам тряпки разные… а у меня шесть ранений было, неглубоких.

А вот осколочное – такое [Показывает.]. В голову дали – и до сих пор где-то осколочек лежит. Один там вышел – или два вышло уже. В госпитале, помню, был – один вышел. Ну, вот так...

Мы начали отступать – что-то невероятное было! Не знают, куда чего делать. Отступаем – и наши машины, и командиры, а мы – солдаты – тогда взяли оружие и перекрыли дорогу: «Все слазьте с машины, вместе будем воевать!»

- Командиров остановили?!

- Да. Высадили. А меня и других – посадили в машины и отправили в Котельниково.

- Какое время это было?

- Июль-месяц 1942-го.

- 1941-й, 1942-й годы. Немцы наступают: дошли до Москвы, до Волги, до Кавказа... Вы были в окружении. Не было такого ощущения, что страна погибла?

- Мы в какое-то время отчаялись… но всегда верили, что победим. Ещё до Сталинграда!

- В конце июля 1942-го вышел приказ № 227…

- Да. Не отступать.

- Как к нему относились в войсках?

- Ещё давно такое было: командование – лучше знает. 26-го июля был, кажется, этот приказ. Мы 25-го июля начали отступать. Меня на машине привезли в полевой госпиталь. Совхоз какой-то… 106-й… – не помню. Там где-то перевязали голову. Потом отправили в часть. И я попал в 13-й танковый корпус. С этим корпусом мы обороняли Сталинград. Немцы уже брали город. Несколько раз даже наши полки попадали к ним в окружение, но выходили.

- Кем Вы были в танковом корпусе?

- Солдат. Я уже никто. Просто рядовой. Да. И там воевали мы, в Сталинграде… были бои, мы отступали… тоже что-то делали в окружениях, вели с немцами бои... страшно, что там делалось. Кошмар какой-то был. Там столько и наши, и немцы… били столько там, не знаю... Кромешный ад. Все крестились и не знали, что делается.

Мы начали готовить наступление где-то 18-го или 19-го ноября… в День артиллерии начали готовиться. Но там – ноябрь, декабрь – не дожидаясь капитуляции, когда окружили, наш корпус ушёл на Ростов. Мы там других оставили немцев добивать.

Взяли Ростов. Освободили. И не только мы, а все. И вышли в районе Матвеева Кургана. На Миус. И немцы на Миусе окопались, нас не пускали. И мы там долго стояли. Подвозить продовольствие очень опасно было, и мы голодные были там. И, я помню, в феврале-месяце начал таять снег. Мы смотрим – битые лошади! Мы их начали резать, а они месяц-два как замороженные! И начали в котелках их варить.

И вроде сперва так кушать хотелось! А тут желания – ничего и нету. Мне товарищи что-то дадут на неделю – раз, два… привозят хлебушка немножко, что-то – и всё, я не ем… другой поедает. Они видят, что я уже не тот. Надо ехать в санбат. А как идти? Лужи тают, снег садится – тает. Отправляют. Винтовка со мной, противогаз. Иду. Температура, видно: не знаю, что такое. Иду – думаю: наверно, надо прилечь чуть-чуть отдохнуть… поставлю винтовку, противогаз в сумке – под голову, и лягу. А сам тут же думаю: нет, нельзя это делать, иначе пропадёшь! И так трижды я пытался. Пока не дошёл до санбата. Зашёл – как открыл – как рухнул! – и три дня без памяти был.

- Что это у Вас было?

- Тиф. И нас потом отправили в Ростов, потом в Трубецкую. После излечения отправили в часть.

- К 1943-му Вы уже два раза побывали в госпитале. Сравните, как кормили на фронте – и как на лечении?

- На фронте могли и вообще не покормить… ну, мы же сидим – впереди оборона, немцы на Миусе видят, когда идём кушать – поэтому очень трудно было питаться. В госпитале полегче было.

- Сколько Вы там с тифом пробыли?

- Месяц. Примерно. Кушать хотели. Нас начали кормить, а мы не наедаемся… и просим подежурить на кухне, что-то лишнее поесть. Потом начали снимать гимнастёрки, всё, что было – и жителям отдавать: они нам молочка дадут и всё такое. Мы тогда брали женские туфли, рубашки, что попадало… такое дело. И когда приехали за нами уже представители части, то когда одели – там хохот был такой… и они, и мы сами: кто на высоких каблуках… стоят солдаты: кто в скрингах [Так у автора. – Прим. ред.], кто – кружевом расшитый… ну, в общем, вот так мы попали. Нас довели в Зверево – и я попал в свой корпус. Вернулся. Он уже стал называться Четвёртый Сталинградский орденов Суворова и Кутузова Краснознамённый корпус.

- Насколько часто вообще из госпиталя возвращались именно в свою часть?

- Не знаю, вот это я в первый раз попал. А ведь наши уже наступали – и мы туда влились. Я тогда только и узнал, что это моя часть. Когда попал в неё уже. В отдельную 200-ю химическую роту. «Отдельная рота химзащиты» называется. Взвод разведки. Разведчики химические были.

- Ваши задачи?

- Наши – проникать поближе к указанной территории и узнавать, допустим, данные… если какие-то снаряды взрывались – так мы брали всякие противоиприты – и доносили это дело. Задачи такие. У нас были там в химразведке специалисты – ребята такие, которые выходили и замеряли – воздух какой, и температура, и… и это всё «наверх» доносили.

Мы наступали. Пошли на Таганрог, Мелитополь… проходили Старый Каран, Новый Каран [Так у автора. – Прим. ред.], это греческие ещё на Донбассе… Дошли до Большой Белозёрки. Должны были идти на Крым. В это время, я запомнил, была Тегеранская конференция. Там приняли новый гимн, кажется.

Корпус – двигался. Уже Днепропетровск мы заняли, пошли на Кривой Рог, вот там село Анастасийка было. Мне был приказ: взять боевое снабжение, сесть на танк, и – в разведку. Мне лично. Там были уже разведчики, а я вошёл в группу, как химразведчик. Пришёл, уже сел на танк… пошли мы… прошли какие-то сёла, города…

Я знаю – немцы стояли от права до лева: сидели в окопах. А мы на танках жали. И немцы растерялись, а мы с пулемёта их поливали. И вот я лично там вижу: впереди – посадка. Шёл конный один, потом штабная машина вышла, а за ней танки двинули. И наш командир танка понял, что такое дело, и начал вести огонь на ходу. И, хотя они отступали, они развернулись – и танк наш подбили. Он загорелся, я загорелся, и другие загорелись. А ещё мне грудь прострелили. Вот она, рана: 27 сантиметров разрезали! И, когда я свалился с брони – ко мне подскочили мои солдаты, взяли, схватили – и… я показываю, что бинт есть в ширинке. Перевязали прямо через шинель – и в Апостолово отправили. Там сделали операцию. Разрезали грудь. После операции – Апостолово, Днепропетровск, Константиновка. Это всё – госпиталя. Уже мы в тыл пошли…

Днепропетровск – я помню: перевязан, не мог пойти куда-то. Там девчонки за нами ухаживали. Приходили там – 8-ми, 9-ти классов – и ухаживали за нами. А потом мы попали в Константиновку и в Ростов. В Ростове я вижу, что уже я нормальный – и убежал. Боялся, чтобы свою часть не упускать. По-моему, в Мелитополь – там, кажется, штаб фронта стоял – туда добрался я разными путями, машинами добрался. И мне сказали: наш корпус на Николаев пошёл. И я с одним майором – мы спряглись – и тоже шли. Догнали мы, в Николаев пришли. В городе побыли. Нам рассказали, что туда-то части пошли – и мы догнали части. И я опять попал в корпус, мы уже вместе Одессу брали – и взяли. Обратно с химической ротой. Я в неё как попал – так до конца войны и был в этой части. Правда, к концу войны я ещё попал в 209-й тяжёлый танковый полк.

Да, Одессу мы взяли, потом поехали в Раздельное. Были там целое лето. А потом в июле-месяце приказ был форсировать Днестр, и – в Румынию. Не помню… был в 62-м разведбатальоне… кажется, так… корпуса нашего.

Забыл, какое это место, но немцы отступали и целыми полками сдавались. Потом мы вступили в Румынию в конце августа-месяца. В Румынии побыли. Вышли на румыно-болгарскую границу в старой Добрудже. Нам был ещё в Одессе или в Одесской области приказ. Объявили наши войну Болгарии. Болгары с нами, как такие боевые части – не были, но они как-то там претендовали на какие-то территории, хотя – конечно, что они могли сделать? И – мы в состоянии войны. Где-то 6-7 сентября вышли на границы. Вышли, расчехлили оружие, приказ ждём. Перейти.

Когда перешли – болгары стояли по стойке «смирно». Нас приветствовали. А молодые болгары – хватались за наши выхлопные трубы и такие были счастливые! Мы едем, сидим на борту, а они – такие довольные! Это я не просто приукрашиваю. Нам там этот весь сентябрь-месяц винограда и фруктов носили – …!!!

И мы приехали в город Пловдив. Нас там остановили, и болгары стали нас разбирать, к себе таскать. Ну, они начали… видно, школа какая-то – освободили, парты сдвинули, и накрыли столы: нас принимать. Они дали маленькие пузырёчки и так налили, как лекарство. А наши солдаты: ну, братушки, дайте нам по-русски! Они по-русски кружку наливают. Вот это дело – другое! Выпили. Всё благополучно. Поехали дальше. По-моему, на Варну, на Сливен, на Ямбол. Мы там долго были…

Помню, куда-то вышли на болгаро-югославскую границу. Пересекли её, городишко там был. Покушали – и дальше пошли. А там немцы перерезали путь – и мы остановились. Приказ нашей бригаде 36-й танковой: расчистить дорогу. Ну, и дальше пошли. На пути нам встретились американские войска, и англичане тоже ехали. Дальше мы встретили женщин-партизанок. Это я так вижу, что партизанок – ободранные, босые, с котомками, с оружием. Вот мы это прошли – и уже числа 12-14-го вошли в Белград. Там были бои немножко.

Мы заняли здание Русского охранного корпуса. Там были по-русски изречения и ругательские, и матерские. И мы остановились. Наши ракетчики написали на снарядах «Доброе утро, хриц» или «Оборона».

Мне был приказ – лично – сесть на машину с группой разведчиков… «Как подойдёт машина – вам будет разведчица-югославка, с ней – захватить переправу на Драве». Она села в кабину, а я сбоку стою на крыле. И думаю: заведёт куда-нибудь… Едем, сюда-туда, она там командует… вышли на Драву, и там – не доезжая реки – госпиталь немецкий. Заняли госпиталь. Но они – без оружия, мы с ними не вели бои, ничего. Заняли переправу – и тут части наши подошли, а мы дальше двинули.

В конце октября-месяца мы вышли на югославско-венгерскую границу. И к Будапешту тоже к концу октября. А я тогда был командиром. Группу послал в разведку города. В нём вели бои. Взяли одного венгра – и нам сказали, что был приказ: там за кондитерской фабрикой есть аэродром. Надо узнать график полётов. Мы заняли кондитерскую фабрику с помощью этого венгра, вели наблюдение за полётами… а там же – выпивка! Сколько было – наши солдаты выпили, и тот венгерец выпил. Когда приехали ночью назад, разоружились – он умер, а у нас – с ногами плохо стало. И нас в санбат отправили. Ну, я там два дня пробыл и вернулся обратно.

- Не наказали?

- Нет, никого не наказали.

А потом пошли через Дунай, Пешт заняли – и дальше на Братиславу. На неё мы не заходили, а пошли дальше на Вену. В Вене встречались бои. Захватили. Ну, где же остановиться? Решили – в одном месте. А там двери закрыты. А мы стучим. В конце концов австрийцы открыли нам, я ключи забрал у них… а тут – запомнил: справа – ресторан. Нам надо было расположиться. И вот там австрийцы смело себя так вели… показывали наши патефоны трофейные, всякие свои удобства:

- А у вас – есть?

- Понятия не имею.

- Да? А у нас у каждого такой…

Вот так. Потом пошли по Австрии… дошли в Санкт-Пёльтен. Там мы уже видели… и венгров мы видели, и австрийцев в красных рубашках. 2-го немцы капитулировали? А мы ещё не знали это дело. Ну, пришли в Санкт-Пёльтен – там бои закончились, а ночью стрельба поднялась – такая!!! Выскочили, а оказывается – война закончилась.

- А как к Вам относилось местное население в Румынии, в Болгарии, в Венгрии?

- В Болгарии – очень хорошо, в Румынии – так, спокойно, в Венгрии – не особо так... Самое лучшее – в Болгарии. Я знаю город Ямбол. Мне дали адрес. Там живут братья Медови. Вася Медови… Когда мы там были, хозяйка дома, где наша часть стояла, ко мне хорошо относилась… она постоянно звала:

- Петер! Иди завтракать!

Там этот Вася был, у него – девушка (он сам мне рассказывал, у него её фотография была). Мечтал попасть в Москву, Ленинград – учиться в институт. Но попал он – в Прагу. Не знаю как. Уже после этого, когда я здесь был, приезжали болгары – и я с ними встречался. Письма писали, газету присылали… где-то у меня есть. Приглашали к себе. Болгары – очень хорошо, ничего не могу сказать.

- Как к замполитам относились? Мне рассказывали, что замполиты за спиной солдат прятались, в атаку не ходили…

- Я Вам ещё не сказал: перед наступлением на Румынию в 1944-м году я подал заявление – и меня приняли в коммунистическую партию.

- С пленными немцами – виделись?

- Да. У нас в роте был немецкий пленный.

- В роте химической разведки?!

- Мы взяли их в районе Одессы, Николаевской области. Взяли с собой – и они ездили за рулём. «Диссельбан» [Так у автора. – Прим. ред.], машина 12-тонная. Горючее возили. Они относились нормально – относились и мы.

- Женщины в полку, корпусе – были?

- Была у нас в роте одна женщина с Украины… у меня даже фотография есть. И была врач у нас. Она была женой нашего командира.

- Романы на фронте – случались?

- Если б остановка где-то была – так может, и было б...

- В Белграде Вы разместились в корпусах Русского охранного корпуса. Это бывшие белогвардейцы, которые служили немцам. А сталкивались ли Вы с Русским охранным корпусом, с другими подобными частями?

- Мы их ни там не встретили, ни на территории Советского Союза не сталкивались.

- В самом конце войны с территории Германии и Австрии нашим солдатам разрешали посылать домой посылки…

- Было.

- А как это нормировалось?

- Я не знаю, как нормировалось, но я лично посылал такие домой из Болгарии. Но мы там после войны уже были. Посылали. Купишь фрукты-овощи какие-то, какой-нибудь купишь местный продукт... Я посылал племянникам, сестричке посылал.

- Когда Вы наступали, когда отступали – как Вы мылись, как травили вшей?

- Случалось так, что никакого распорядка не было вообще: когда помоешься – тогда помоешься. Когда сумеешь. А вшей было – много. Очень! Были такие длинные бочки, в них жгли дрова или солярку – и сверху туда на такие распорки свои штаны и рубашки бросали, на прожарку от вшей. В 1941-м, 1942-м годах – было столько их! Вот так встанешь – разъеденный был – весь! Страшно. На Украине займёшь село – и вот это надо делать. Купаться – на улице душ какой-то сделаем… и бежим голые там, одеваемся в хате какой-нибудь.

- Вы упомянули, что как-то в Болгарии выпили. А так вообще Вам по 100 грамм давали?

- Давали. На фронте – перед боем давали, но я не пил… никогда не пил. Один раз только в горах Югославии местный вынес корзинку плетёную – и там бутылка литров 5, и нам давал, и я там позволил себе выпить. Хорошее вино было. Всегда ребята возле меня паслись, если 100 грамм или табак: я не курил и не пил.

В Венгрии выпивки – столько было! Наши солдаты заходят в подвал – а там в подвалах много бутылок и бочки. Там пили солдаты. Запрещали, что это, мол, отравленное вино – тогда наши солдаты берут венгра и заставляют: пей. И здесь сразу пьют же. Тот не отравился – и эти не отравятся.

- Как Вас награждали? Я разговаривал с лётчиком-истребителем – он говорил, что награждали – хорошо. Разговаривал с пехотинцем – тот считал, что плохо. А Ваше мнение?

- Когда отступали – никто не награждал. Как понять… трудно было представить к награде. Не организовано это было. Хотя мы вели бои. Первый раз в 1943-м году я получил в Новочеркасске – с кармана. И официально в 1943-м году уже награждали. Я получал «За Боевые заслуги», «За Отвагу», орден Красной Звезды...

Когда отступали, командир Було был такой. Подошёл красноармеец:

- Передайте ему свою лошадь.

И стал я кавалерист – без лошади. Но там бежали, когда отступали наши, целые табуны лошадей! Войска разбиты, кто где, и вот я стригунка поймал… и как сел на него – у меня ни уздечки, ничего… а тут разрывы без перерыва – и он как испугался – и как помчался на немцев вперёд! Я ничего не мог сделать. Так мне ребята потом говорят:

- Смотрю, а Петя наш совсем с ума сошёл: один атакует, хочет уже саблю доставать…

А я еле-еле убежал тогда оттуда. Шинель несколько раз пробило, но меня самого не ранило.

- Вы с первого дня на фронте. Можете сравнить немецких солдат в начале войны – и в конце?

- В начале войны я, по сути дела, их так и не видел. Кто встречался с ними, кого они в плен брали – те-то их знали. Я – нет. Однако они, конечно, только так были настроены, что победят, на первый взгляд… а в конце войны уже тоже такими были… то есть, там потом уже дрались хуже. Уже не то. Особо – румыны…

- Спасибо, Пётр Романович.