1918 года рождения, ветеран Великой Отечественной войны. Прошел войну в званиях от рядового до старшего сержанта. В настоящее время - известный ученый, доктор исторических наук. (Интервью состоялось на квартире у респондента 4 июня 1997 г.)

1. Если считаете возможным, укажите свои биографические данные (фамилия, имя, отчество, год и место рождения).

Пушкарев Лев Никитич, родился 12 мая 1918 года в селе Лобаново Ефремовского района Тульской области. Родители мои: папа - бухгалтер, мама - народная учительнца.

2. Участником какой войны вы являетесь?

Я участник Великой Отечественной войны.

3. Кем вы были до войны? (Укажите профессию.)

До войны я был студентом третьего курса филологического факультета Москов-ского государственного педагогического института имени Карла Либктнехта.

4. В каком возрасте вы попали на войну? Каким образом (по призыву, доброволь-но, другим путем, каким именно)?

И на войну я попал здесь, значит на третьем курсе...

5. Где и как застало вас известие о войне? Какие чувства вызвало?

Я готовился к экзамену - сдавать за третий курс педагогического института и за-нимался в библиотеке имени Ленина, в главном здании, в старом здании, там был об-щий зал, и мы всегда обычно с утра приходили туда и готовились к экзаменам. Обычно часам к 9-ти - к 10-ти места уже были все заняты, стояли в очереди. А в этот день, дело было воскресное, вдруг зал начал пустеть по непонятным причинам. И мы удивились и вместе со своим товарищем подошли на кафедру выдачи книг, а нам сказали: "Война началась".

Вышли мы на улицу, увидали пустую Москву. Сразу народ бросился в магазины, закупать продукты - соль, спички, прежде всего... Мы стали звонить в районный комитет ВЛКСМ - узнавать, что нам делать. Нам сказали, что раз вы студенты третьего кур-са, вам нужно в первую очередь закончить учебу, сдать экзамены. И мы стали сдавать экзамены. Надо сказать, что тут уж было особенно не до них, но сдали экзамены в кон-це июня, а в самых первых числах июля нас направили добровольцами рыть окопы.

Противотанковый ров было решено вырыть на сто с лишним километров поперек продвижения фашистских войск, - думали, что он их остановит. Вот мы и поехали: сели в поезд и отправились. Взяли с собой минимум вещей, - мы не думали, что это надолго. Третьего июля на станции Сухиничи нас задержали, и мы слушали выступление Сталина по радио. После этого нас двинули дальше. Все лето мы рыли окопы. Там я заработал звание землекопа пятого разряда. Рыли мы лопатами, без машин. Ширина противотанкового рва - семь метров, глубина - три с половиной метра. Представляете, сколь-ко земли мы выкопали, выбросили... Когда мы закончили эту работу, то нам предложи-ли возвращаться в Москву, а тем, кто получил специальность, предложили идти на Украину - рыть там ров противотанковый. И я вместе с некоторыми своими товарищами, немного их было, отправился на Украину. Так решили... Один из моих товарищей был украинец, и мы хотели выразить ему свою братскую солидарность. Поехали туда. Под Нежиным наш эшелон расстреляли, и нам приказали всем возвращаться своим ходом в Москву. Мы вернулись в Москву.

Это уже был конец августа, мы начали учиться на четвертом курсе. Ну как учились: обзорные лекции нам читали, учебы настоящей не было. А затем 14-е октября на-стало, паника под Москвой была. И вот здесь наш институт был отправлен в эвакуацию в город Айрод-Тура. Это даль страшная - за Байкалом. В это время комсомол обратился с призывом - вступать добровольцами в коммунистические батальоны. И я был в числе тех, кто пошел добровольно защищать Москву, отказавшись ехать в эту самую эвакуа-цию.

Какие чувства вызвало это у меня? Ну, желание, конечно, отстоять столицу. Ни о чем другом мы не думали...

6. Сколько времени вы воевали? В каких войсках (формированиях)? В каком зва-нии? В какой должности?

И вот 15 октября начался мой военный путь. А закончился он в октябре 1945 года.

Сначала я попал в коммунистическую дивизию, мы защищали Москву на Химкинском направлении. Канал Москва-Волга, станция Левобережная, железнодорожный мост Москва-Ленинград - это были наши объекты.

В ноябре месяце приняли первое боевое крещение. Была разведка боем, немцы подошли уже - Черная Грязь, 22 километра. Ну, кроме этой разведки, я не участвовал в тех боях. Я был во взводе связи сначала, затем был я связным у командира батальона, который приучил меня ходить по-настоящему. Это был ходок, мастер своего дела. Он был старше меня почти в два раза, и я еле-еле за ним успевал. Эстонец. Баппель. А за-тем в феврале 42-го года нас направили на Калининский фронт, когда немцы уже ото-шли от Москвы, были отбиты. Мы в этих битвах участия активного не принимали.

Здесь мы впервые столкнулись с противником при наступлении. Первый бой я принял в рядах 3-й Московской Коммунистической дивизии. Бой был ночной - первый. Страшно было, непривычно было. Но я хорошо стрелял, у меня была винтовка СВТ - самозарядная винтовка Токарева на 9 патронов. И меня посадили в окопчик, вернее, в воронку от бомбы, на направлении возможного продвижения фашистских войск. Я там лежал, и когда начали наступать немцы, я, значит, стрелял по ним. Разрывом мины был ранен, вытащили меня. Рана у меня была - контужена и рассечена кожа на голове, но кость не пострадала: каска меня спасла. Но все равно кровью залило все глаза, стрелять не мог. Меня вытащили. Медсестра, моя однокурсница, которая вытащила меня с поля боя, отдала мне свою шапку - мою всю разбило, а она через полтора часа была убита. А меня отвезли в полевой лазарет. Так как у меня было в голову ранение, то опасно было в полевых условиях что-либо делать, мне замотали голову, посадили на машину, и от-правили оттуда в Осташков, а из Осташкова поездом в Москву. Пока ехали в поезде, на нас напал самолет противника, прострочил наш состав с ранеными. Но я не был ранен, хотя человек, который лежал надо мной на верхних нарах (в три ряда были нары), был убит, а я остался жив.

Приехали в Москву ночью. Нас развезли на трамвае, и я оказался в военном гос-питале на Госпитальной улице. Госпиталь был построен еще при Петре I. Надо ж тако-му случиться, что общежитие наше находилось напротив этого госпиталя. И когда я утром встал и подошел к окну, то увидел свой дом.

Здесь я очень мало провел времени, двое или трое суток. Ранение оказалось не-сложным, была только сильная контузия, и меня отправили в госпиталь для легкоране-ных, в Подлипки, Калининград, сейчас он Королев, что-ли, называется... Там я пробыл почти два месяца - в запасном полку. Почему? А потому, что я имел права шофера, а в то время шоферов задерживали и не отправляли в армию - ожидали весеннего наступ-ления. Но вместо весеннего наступления прибыл срочный приказ создать отдельные батальоны химзащиты, потому что разведка донесла о том, что немцы привезли отрав-ляющие вещества, и нужно было срочно готовиться к отпору. И меня как шофера в этот батальон направили на боевую машину химическую, дегазационную, и я попал на фор-мирование, опять же под Москвой, в Баковку. Почти год простояли мы здесь, потом нас отправили в Бородино. Из Бородино - под Смоленск. Вот под Смоленском уже нача-лись опять боевые действия. Мы участвовали в этих самых "сталинских ударах", осво-бождали Белоруссию, Восточную Пруссию. И я прошел в составе 2-го Белорусского фронта до Штеттина, на берегу Балтийского моря. За это время был еще я два раза ра-нен, но легко, без повреждения костей, и из части не уходил, а лечился при части, по-тому что только одни мягкие ткани были ранены у меня.

Значит, сначала я в пехоте. В каком звании: рядовой. А затем я попал в этот самый батальон химзащиты. Здесь дело было сложнее, потому что довольно скоро выяснилось, что с высшим образованием людей там раз-два и обчелся. А я считался кон-чившим вуз, потому что получил диплом: сдал досрочно экзамены. Это когда я под Москвой стоял, то добился права сдать досрочно - и сдал досрочно экзамены. Вот и считаюсь с высшим образованием. И меня, ну, практически назначили комсоргом ба-тальона. Не отстраняя от своей военной специальности. До присвоения звания, - я дол-жен был получить лейтенанта. Звание военное я получать не хотел. У меня не было же-лания служить в армии. И я постарался сделать все возможное, чтобы от этого звания избавиться. По моей просьбе старшина, который оформлял дела, очень мудро посту-пил: он взял и составил дело так, что там была допущена пустяковая, но ошибка. В ре-зультате дело отправляется обратно, мне звание не присваивают, мы переходим на но-вый рубеж, новый политический отдел, новые заботы об оформлении, - и вот так всю войну я прокантовался в звании старшего сержанта. Чем был очень доволен, потому что я с институтских лет стремился быть научным работником, была у меня такая меч-та.

А должность у меня была - сначала я был водителем машины боевой, потом меня поставили на машину автохимлаборатории водителем. Потом, так как все-таки я был с образованием человек, а таких людей не хватало, то меня сделали химлаборантом, эта должность тоже была офицерской, но все равно я в сержантском звании просущество-вал до конца войны.

7. В какого рода операциях участвовали? Боевые задания какого характера вам приходилось выполнять?

В какого рода операциях мы участвовали? Ну, когда мы были в пехоте, тут из-вестно какие операции. Что касается химвойск, то я хорошо освоил химическое лабо-раторное дело - дегазация, распознание отравляющих веществ, первая помощь при от-равлении, и тому подобное. Мы участвовали как химики-дымовики по защите военных объектов: мосты через реку, затем создание дымзавесы при наступлении войск, задым-ление особо важных объектов и так далее. Вот в таких операциях мне приходилось уча-ствовать.

- Е.С. Лев Никитич, скажите, действительно ли немцы применяли во время войны отравляющие вещества или тогда этого не было?

- Да. Ну, как же... Они были. Склады химических веществ мы находили. Вот мы, химики, первые приходили и первые определяли, какого рода эти вещества были, как их нужно вывести, где их можно уничтожить, что с ними сделать. Применения химиче-ских веществ, кроме огнеметов, не было. Но огнеметы - это войска химические. Ну, и были еще бутылки с зажигательной смесью, - это тоже химическое оружие. А вот от-равляющих веществ не было.

Пришлось нам пострадать при службе. Дважды я был отравлен: один раз фосге-ном, другой раз ипритом. Фосгеном я был отравлен по неопытности - не нашей, а тех складских работников, которые нам присылали. Нам предложили вымыть четыреххло-ристым углеродом цистерны, в которых находилось раньше отравляющее вещество. А при этом, оказывается, выделяется фосген, и я был отравлен. Но отравление было не-существенным, мы пролежали неделю в госпитале в Барвихе и оправились. Ипритом я по неосторожности был заражен, это кожно-нарывное действие. Стало быть, случилось так, что упал я при переходе и раздавил ампулу с ипритом, находившуюся у меня в кармане, а с нею шел для того, чтобы проводить занятия с бойцами и демонстрировать. И вместо того, чтобы им демонстрировать, я сам отравился. Вот такие случаи были.

8. Ваше отношение к войне на разных ее этапах: С какими чувствами шли на войну? С какими возвращались? Была ли вера в победу, в правоту своего дела? Как влияли на настроение людей победы и поражения?

Мое отношение к войне на разных этапах. С какими чувствами шли на войну? С каким все добровольцы шли - побыстрее добиться победы. Мы верили в то, что мы добьемся этого, и ни капли сомнения у нас не было. И надо сказать, что даже в самых трудных условиях, когда в 41-42-м году приходилось нам и отступать, и в тяжелых ус-ловиях обороняться, сомнения, что мы не устоим, не было. Я, например, даже думать не мог, чтобы я от Москвы отошел куда-то. Ни в коем случае!

И в победу вера была, и в правоту своего дела. Как влияли на настроение людей победы и поражения? На первом этапе, когда один за другим сдавали города, что, кро-ме боли, могли мы испытывать? Ничего. Только все ждали - побыстрее бы пойти на фронт и доказать, что мы все сможем.

Никак нельзя сбрасывать со счетов и ту идеологическую подготовку, которая ве-лась в 30-е годы, когда весь народ готовился к войне. Это, безусловно, сыграло свою роль в мобилизации сил и в том, что в такой долгой и страшной войне люди сумели по-бороть в себе естественное желание отдохнуть от всех тягот и стойко переносили все новые и новые трудности. "Мы так давно, мы так давно не отдыхали", - было, конечно, такое чувство, это все правильно. Но все мы хорошо понимали, что надо довести дело до конца.

9. Какие чувства вы испытывали в боевой обстановке? (Страх? Преодоление страха? Лихорадочное возбуждение? Что-то другое? Что именно?)

Был ли у меня страх в боевой обстановке? Конечно, был. Ну, а как же! Очень тя-жело я пережил первую бомбежку. Когда я не знал даже, как мне нужно реагировать на это, что мне нужно делать, как спасти себя. Я был еще неопытный, необстрелянный.

Было ли преодоление страха? Конечно, было. Да и главным образом было стрем-ление доказать, что я не хуже других. Кругом, рядом со мной люди стояли, они же не убегали никуда. Как же мог я уйти, убежать оттуда?

10. Какая минута, день, событие были самыми трудными, тяжелыми, опасны-ми? Что было самым страшным для вас на войне? Что запомнилось больше всего?

Что было самым трудным для меня на войне? Какие были самые трудные момен-ты? Самым трудным, я считаю, вот какой период: в 42-м году, когда мы еще были не-опытные, прошли мы под Осташков, по направлению к Великим Лукам сильно прорва-лись вперед и оказались отрезанными от своих войск. И почти десять дней мы находи-лись в полуокружении. Связь была только по радио, подвоза продуктов не было. Зима... Голод был. Откапывали лошадиные трупы, которые с осени сохранились под снегом, и ели. Стреляли ворон, ели. Вот тут было трудно. Тяжелые были минуты... Когда дошли мы, встретились со своими, освободили нас из этого заключения, то, конечно, почувст-вовали сразу мы большое облегчение.

Что самое страшное для меня было на войне? И что больше всего запомнилось? Ну, все дело в том, что мне пришлось быть на фронте еще и переводчиком. Я изучал немецкий язык, старался, сознательно стремился получше изучить. В институте были очень хорошие преподаватели, воспитавшие у нас любовь к немецкому языку и немец-кой литературе. И я, уходя на фронт, можете себе представить, что я взял с собой? Два словарика - русско-немецкий и немецко-русский. Вот такие были карманные словари [показывает жестами], в гимнастерку в два кармана. И книжечку стихов Гейне, кото-рую я решил переводить на фронте. Ну, и наши узнали случайно на фронте, что я знаю язык хорошо. А дело было так. Я нашел немецкую книжку, которая брошена была, ка-кой-то там детектив немецкий. Сидел я на подножке машины, читал эту книжку. Вдруг, значит, подходит какой-то человек, а я внимания не обратил.

- Товарищ боец, встаньте!

Я встаю - подполковник.

- Почему не приветствуете?

- Виноват, товарищ полковник! Зачитался.

- Что вы читаете? Откуда вы знаете язык?

Я говорю:

- Я студентом выучил.

- Ваша часть?

- Такая-то...

Через день приходит приказ - перевести меня на переводчика. Была переводче-ская группа при дивизии организована. Нужно было переводить документы, от немцев оставшиеся, чтобы определить, какие части были, где, что... Раоа была крайне тяже-лая, срочная, спешная, причем немецкие солдатские книжки заполнялись от руки, очень многие готическим шрифтом, это особая вещь совершенно, не латинский шрифт. Ну, освоил я это дело, а после окончания работы запросился обратно в действующую армию, и меня отправили обратно в мою же часть.

Пришлось мне в качестве переводчика ходить в разведку с нашими бойцами. Не из нашего батальона, а с пехотой, которая обслуживала этот участок фронта. И я ходил с этими с разведчиками на ничейную полосу, там мы подключались к немецкой теле-фонной сети, и я должен был по разговорам, которые вели немцы, определять располо-жение частей, их планы. Ну, одним словом, все должен я был запоминать, - записывать там было невозможно, ночь была, темно, и только на слух что запомнил, - какие позыв-ные, данные, и так далее. Тут были тяжелые случаи для меня, когда мы попали на ни-чейную полосу и туда же пришли немцы-разведчики. Только знание немецкого языка и спасло меня, потому что я услышал, как один из них говорил другому: "Смотри, вот под тем стогом кто-то шевелится", а это мы были. И если бы мы не уползли оттуда, - все, конец... Они дали очередь по этому стогу, но нас уже там не было...

Еще один был случай, который тоже запомнился мне надолго. Когда на ничейную полосу пришли разведчики-власовцы. Они знали каким-то образом, что сюда ходят наши, советские воины. И они вступили с нами в переговоры с просьбой, чтобы мы по-содействовали возвращению их к нам, в наше расположение. И я постарался это сде-лать. И привел двадцать одного человека. Это было очень трудно, потому что и одному тяжело проползти через заминированное поле, а здесь двадцать один человек. Но они все строем, один за одним прошли. Куда они делись, что с ними случилось? Их тут же арестовали и увели... Вот такой случай был, то, что мне запомнилось больше всего на войне.

11. Ваше отношение к врагу: каким его видели, воспринимали? Образ врага, про-тивника, неприятеля - смысловой оттенок слов: что более подходит? Какое значение в этой связи имели идеологические мотивы?

Какое мое отношение к врагу? Довольно сложное. Я был, можно сказать, герма-нофилом и остался им до сих пор. Я считаю, что немцы для мировой культуры сделали исключительно много. И поэтому у меня восприятия врагов как немцев никогда не бы-ло. Как фашистов - да. Этнической ненависти к врагу я никогда не испытывал. Я знал язык, я знал литературу, гордился этой литературой. Я их воспринимал как неприятеля, - конечно, как фашистов, с которыми нужно бороться. Но я свято верил в то, что они были обмануты Гитлером. Мне как знающему язык приходилось допрашивать многих пленных немцев. Я встречал среди них и тех, которые искренне ненавидели, презирали русских, говорили, что они должны быть уничтожены. И таких я встречал. Встречал я и немцев, которые говорили "Гитлер капут" и что их заставили воевать. Разные были немцы, разные противники.

Какие идеологические мотивы были самыми главными для меня вот в отношении к противнику? Ну, естественно, я нисколько не сомневался в той пропаганде, которая велась у нас в частях и которая требовала убить противника. "Убей его!" - так ведь пи-сали, да? И чем больше ты убьешь, тем быстрее будет война закончена, все правильно. Жалости у меня к ним не было. Но и сказать, чтобы у меня было бы к ним презрение, отвращение - тоже нет.

Сложно было, когда мы пришли в Восточную Пруссию. Когда мы увидали, как они хорошо жили. И мои товарищи, - мне же пришлось все время общаться как полит-работнику [комсоргу] с большим количеством молодых бойцов, - все удивлялись: "Что им нужно было? Зачем они пошли к нам? Что они увидели в этой в России - соломен-ные крыши, земляные полы?" Вот это было непонятно. И поэтому мне приходилось видеть озлобление со стороны наших бойцов в отношении немцев. Видел я и чисто звериное отношение, когда люди крушили дома и мебель и все, что там находилось, не зная, как выразить свою боль и свою обиду за все то, что принесли немцы нашей стра-не.

- Е.С. А как солдаты относились к тому, что им приходилось убивать других людей, хотя это и были враги, то есть нарушать принцип "Не убий"?

- Чаще всего бойцы, впервые столкнувшиеся с необходимостью умерщвлять на-ходящегося против тебя человека, воспринимали его просто как неприятеля, как про-тивника, которого надо уничтожить, - иначе тебя убьют. И никаких сомнений по этому поводу ни у кого, как правило, не возникало. Но не у всех. Не могу объяснить, почему, но были люди, которые не сразу, а спустя какое-то время переживали то, что они стали убийцами. Потому что все-таки это убийство... Чаще всего это было связано с вероис-поведанием, верой в то, что Бог не дает права лишать другого человека жизни, самому решать жить или не жить ему на земле... Но не только. Почему я об этом говорю? По-тому что я сам с этим столкнулся... Когда произошел мой первый бой, мне пришлось убить ни много ни мало - одиннадцать человек! Подсчитали: после окончания боя на том месте, где я защищал свою позицию, оказалось одиннадцать трупов. Это мое СВТ поработало... Когда мне об этом сообщили, то сначала я к этому отнесся безразлично. А вот после того, как попал в госпиталь, начались у меня видения, нравственные сомне-ния... Словом, я начал переживать. Это объяснялось еще и тем, что я убивал людей, ко-торых как нацию уважал. Был я в то время молодым человеком, поэтому все это дело вылилось у меня в стихи. И пока я эти стихи не написал, я не чувствовал себя освобож-денным от того груза, который на мне лежал как на убийце. Стихи были такие:

Настанут дни, и ныть не будут раны,

И расцветут улыбки на устах.

И вспомнят, может, только ветераны

О прежних днях - военных, трудных днях.

Но знаю я - февральской темной ночью,

Когда напомнит прошлое метель, -

Проснусь - и вдруг увижу я воочию -

Одинцать девушек глядят в мою постель.

И я вгляжусь: у всех худые лица,

А веки стали красными от слез,

И каждой хочется скорей ко мне склониться

И первой мне задать вопрос.

И та, чьи солнцем отливают косы,

Чьи очи ярче майской синевы,

Она ко мне наклонится и спросит:

"Ты жив еще?.. Он - жив, а те - мертвы..".

"А он забыл, как в зареве зарницы,

Одинцать пуль оставили свой след...

Вы поглядите на него, сестрицы:

Убийца жив, а наших милых - нет..".

И скажет: "Сестры! Близок час расплаты.

Он здесь, кого искали мы года...

Из-за кого несем мы боль утраты..".

"Откуда вы? Зачем пришли сюда?" -

Спрошу, а сердцу - сердцу станет больно.

А взгляд у девушки - карающий наган.

"Мы девушки немецкие, из Кельна.

А где любимый мой? Скажи, где Иоганн?

Смотри, одинцать нас. Оно тебе знакомо.

Ты помнишь это скорбное число?

Смотрите, сестры! Он в постели, дома,

А их тела снегами занесло..".

Они лежат, в сырой земле зарыты,

Пушистый иней - скорбный их наряд.

И пулями сердца у них пробиты...

От чьей руки? От чьей? Ответь, солдат!"

И вспомнится мне прошлое невольно.

И позабыть уже не станет сил,

Что я одинцать юношей из Кельна

Из СВТ в Великушах убил.

Я был один, а их одинцать было.

Они ползли ко мне в февральской мгле.

Но СВТ мне верно послужило.

И вот я жив, а те лежат в земле.

И вспомню я, что ты со мною рядом,

Откликнуться готовая на зов.

Тогда внимательным и долгим взглядом

Вгляжусь в ее знакомое лицо.

И им, на их упреки и вопросы,

В тебе найдя спасение свое,

Поглаживая шелковые косы,

Отвечу с гордостью: "Я защищал ее!

Ее, любимую, тогда еще невесту,

Теперь жену... Не вам меня судить.

Душа моя чиста и нет сомненьям места.

Да, я убил. Я должен был убить!"

И девушки исчезнут в мраке ночи.

Заплачет вьюжная, холодная метель.

Я с наслаждением свои закрою очи,

Откинусь на холодную постель.

А по утру, по-юношески ласков Тебя я поцелуем разбужу.

Какую хочешь расскажу я сказку,

Но про кошмар февральский не скажу.

Пройдут года, и ты путем окольным

Узнаешь, как в предутренний рассвет

Пришли одинцать девушек из Кельна -

У совести моей просить ответ.

Так что были и такие воины на фронте, которые переживали убийство. Они по-нимали необходимость этого и неизбежность этого убийства, но это не снимало с них нравственных чувств и переживаний, и обязательств перед тем фактом, что в общем-то не дано человеку убивать другого... Вот в чем все дело!

12. Участвовали ли вы в разведке, во взятии "языков" и других операциях, связан-ных с проникновением в тыл врага?

Во взятии "языков" я лично не участвовал. Я был переводчиком. Я не имел права участвовать в этих операциях, потому что это не моя специальность. Переводчиками очень дорожили и берегли их от всего. Люди старались защитить меня, когда мне при-ходилось с ними быть в разведке, а не требовать от меня выполнения тех задач, кото-рые перед ними стояли. В тыл врага я ни разу не ходил, а был только на ничейной по-лосе.

13. Первый пленный, которого вы увидели. Ваши чувства, впечатления. Отноше-ние к пленным вообще.

Первый пленный, которого я увидел... Под Москвою, конечно, когда мы уже на-ступали, мы их видели. Он был замороженный, страшный. Жалость у меня была к нему, потому что уж очень он несчастно выглядел. Но пленные были разные, и отношение к пленным, конечно, тоже было разное. Мне приходилось допрашивать и летчиков, сби-тых над Москвой, но это были настоящие асы, которые сидели развалившись, когда их допрашивали. Один из них позволил себе поиздеваться надо мной за мой плохой выго-вор. Все-таки у меня был неважный выговор... И за те ошибки, которые я допустил при допросе, языковые ошибки. И мне пришлось сдержаться для того, чтобы не показать свое отношение к нему. И такие пленные тоже были. Что касается пленных, когда они попадали к нам во второй половине войны, особенно, когда мы были уже в Германии, то нам положено было, как я это понимал, показать человечное отношение к людям, раз уже война кончается.

14. Что вы думаете о своих, попавших в плен к неприятелю? При каких обстоя-тельствах это происходило?

Что я думаю о своих, попавших в плен к неприятелю? Я один раз только столк-нулся с власовцами. Я уже рассказал, при каких обстоятельствах это произошло. Чест-но говоря, я не мог понять, как люди могли согласиться на то, чтобы пойти служить немцам. Мне это не было понятно. Я их осуждал. Я считаю, даже если бы мой непо-средственный начальник приказал мне это сделать, то я бы не подчинился б ему. Так я был воспитан в комсомоле. Вот такое мое отношение к власовцам.

На фронте, в Великую Отечественную, мы исходили из уставных отношений. В уставе в то время было сказано: "Боец обязан выполнить приказ вышестоящего коман-дира", а дальше шла запятая: "если этот приказ не является преступным". Поэтому, ко-гда я столкнулся с власовцами, - ну что ж, Власов приказал действовать в этом направ-лении. Солдат имел право не выполнить этого приказа, потому что он был явно пре-ступным, он был явно противоотечественным. В этом отношении, я считаю, опреде-лить сложно, когда бывает преступный приказ, а когда он не преступный. Но это дело, в первую очередь, конечно, нравственное. Если человек осознает этот приказ как пре-ступный, он, на мой взгляд, имеет право его не выполнять, если затем сумеет доказать это при разборе данного дела.

- Е.С. Приходилось ли лично вам сталкиваться с приказами, которые казались пре-ступными?

- Был в моей военной практике случай, когда мне приказали совершить одно дей-ствие, а я отказался это сделать. Я должен был осудить на расстрел пленного, которого взяли наши бойцы. Сам я не участвовал в его захвате. Привели его, я его допрашивал и при допросе сделал вывод, что он прямого участия в убийстве наших бойцов, которые погибли при захвате, не принимал. А от меня требовали, чтобы я сообщил, что это он виноват и заслуживает смерти. Я отказался. Сказал: "Я этого сделать не могу. Если вы считаете, что я виноват, то, пожалуйста, накажите меня так, как считаете нужным..". Но такой случай был единственный. А в принципе, конечно, приказы надо выполнять, без этого армия существовать не может. Каким бы он ни был, этот приказ, - ты вправе по-том его обжаловать, ты вправе потом донести об этой несправедливости в вышестоя-щую инстанцию, - это право каждого солдата, - но выполнить приказ надо. На то он и приказ.

15. Ваше мнение о союзниках, если они были.

Мое мнение о союзниках... [Смеется.] Ну, какое мнение... Мы ждали более ак-тивного участия союзников в боевых действиях, чтобы не только тушенкой они нам помогали и снаряжением... Нам приходилось пользоваться помощью союзников, в ча-стности, в химических войсках были дымовые шашки, которые нам поставляли амери-канцы и англичане. Надо сказать, что они хорошие, но наши были лучше, безотказнее. Они были тяжелее, не так хорошо упакованы, но они были лучше...

16. Отношения с местным населением.

Ничего, кроме хорошего, от местного населения мы не видели. Только помощь одну. И сами мы в тех случаях, когда находились на формировании, на боевой учебе, старались помочь колхозникам, в расположении которых находились. Очень часто на-ше командование выделяло бойцов на помощь колхозникам. У нас была хорошая тех-ническая служба, было много шоферов, слесарей, монтажников, которые помогали в таких случаях. Я сам хорошо знал монтерское дело, и поэтому, когда в Калининской области встал вопрос о восстановлении разрушенной немцами электростанции, мы по-шли и восстановили эту электростанцию, сделали быстро проводку. Одним словом, было полное взаимопонимание.

17. Боевая техника (оружие) - свое и противника: на равных шла борьба или нет? Особенности партизанской войны. Система взаимоотношений "человек и техника"; чем было для вас личное оружие?

Боевая техника - на равных ли шла борьба или нет?

Мы в свою технику верили и любили ее больше, чем немецкую. Наше оружие ка-залось нам вполне подходящим для того времени. Конечно, мы бы хотели иметь авто-маты, их у нас было мало первое время. В основном винтовки были. Ну, а на втором этапе войны, когда появились наши собственные автоматы, то, конечно, и ППД и ППШ были гораздо более для нас приемлемы, чем немецкое оружие.

С партизанами мы сталкивались очень мало, в Белоруссии. Они нам помогали, а мы помогали им.

Было ли у меня личное оружие? Не было у меня личного оружия, кроме моего ка-рабина, который мне и положен был. Офицерского оружия я никак не мог иметь, хотя и был на офицерской должности... Штатная моя должность - это майор, комсорг отдель-ной воинской части. Но мне как рядовому не положено было это оружие.

18. Климатические условия: какие трудности были с ними связаны, как их пере-носили?

Как мы переносили климатические условия? Как и все. Зимой - мерзли, весной - мокли, летом тоже было тяжело...

19. Роль боевого товарищества, взаимовыручки. Взаимоотношения старших и младших. Потери друзей.

Роль боевого товарищества... Надо сказать, что до сих пор сохранились у меня связи с моими боевыми товарищами. Один из них, егерь из-под Осташкова, умер уже. Другой, молодой был украинец, Голуб Иван Михалыч, жив до сих пор, живет на Ук-раине, мы до сих пор с ним переписываемся. Когда он бывал в Москве, он ко мне захо-дил всегда, и я к нему ездил - специально повидаться. Третий был товарищ - в Нико-лаеве. Тоже на Украине, но он русский. Большой, здоровый старшина Есаков Виктор Иваныч, волейболист. С ним мы встречались и после войны, но к нему я не ездил.

И последним моим другом был мой командир автохимлаборатории Борис Льв-ич Лауменбаум. Человек, который оказал на меня необыкновенно большое влияние. Он пришел на фронт, будучи кандидатом химических наук. И как химик он был на-правлен в автохимлабораторию. Человек, который прекрасно владел английским язы-ком и знал немного французский. Немецкий он не знал. Это был человек, научный ра-ботник в высоком смысле этого слова. Это он заставил меня бросить машину и стать химлаборантом. Он все время был для меня образцом и примером человека на фронте, не столько в военном смысле, сколько в общечеловеческом. Он сам никогда не опус-кался в бытовом плане и от меня этого требовал. Он требовал, чтобы я ежедневно брился. Чтобы я читал и не забывал прочитанного. Чтобы я готовил себя к научной ра-боте, находясь на фронте. По его совету, я послал письмо своей учительнице, которая меня учила в институте, - Вере Дмитриевне Кузьминой. Потом она доктором наук ста-ла. Она мне присылала книги на фронт. И я, пользуясь тем, что был не простым рядо-вым, а все-таки комсоргом батальона, имел свой сейф маленький, отдельный закуток в палате, то есть у меня была возможность учиться. И он старался воспитать во мне стремление к учебе, с тем, чтобы я, как только буду демобилизован, сразу же сдавал эк-замены в аспирантуру. Вот он и был моим начальником в прямом смысле этого слова.

Потери друзей... [Вздыхает.] Много потерял я... Трудно даже сказать сейчас, скольких я потерял... Из педагогического института с филологического факультета добровольцами ушли на фронт сорок два человека. Вернулись двое. Я и Паша Митров. Вот какие потери...

20. Взаимоотношения солдат и офицеров (рядовых и командиров).

Взаимоотношения солдат и офицеров, рядовых и командиров... В нашей части существовали строго уставные взаимоотношения. Не могу сказать, чтобы все офицеры соответствовали высоким требованиям, которые к ним предъявляются. Мы все пре-красно знали, что командир нашего батальона подполковник Ивакин жил с начальни-ком санитарной службы. Это дело было на глазах у всех. Для них строили отдельный домик, в котором они и существовали. Что касается других случаев, то я находился в некотором промежуточном положении. Я был старший сержант на офицерской долж-ности. Я был своим среди солдат и я был своим среди офицеров. Бывали случаи, когда некоторые офицеры старались показать свое превосходство надо мной. Но я их доволь-но быстро окорачивал, потому что был умнее их. Три человека было с высшим образо-ванием в нашем батальоне. Поэтому я был неизмеримо выше их по своему образова-нию, и когда они хотели поставить меня на место, то я выполнял все те приказания, ко-торые мне отдавались, но выполнял так, что все кругом видели их несправедливое ко мне отношение. И это довольно быстро все изменило, люди поняли, что меня следует уважать за то, что я знаю и передаю другим.

А что касается бойцов, то я никогда не терял с ними связи, и друзья мои были в основном не среди офицеров, а среди солдат. Надо сказать, что физически я был не очень крепким и как боец многим проигрывал. И мои товарищи всегда шли мне на по-мощь. Они брали на себя выполнение трудных физических дел, с которыми приходи-лось сталкиваться на фронте. Они несли мои грузы. Они всегда первые шли вперед, а мне помогали прийти, и так далее. Вот такая помощь была со стороны солдат и очень мною ценилась, конечно. Приходилось, конечно, сталкиваться и с грубостью на фрон-те, все что угодно было. Но все это в общем-то было переносимым.

- А как складывались взаимоотношения между представителями разных родов войск? Была ли какая-то снисходительность одних к другим, подтрунивание, может быть, соревновательность?..

- Да, подтрунивание, конечно, было. А как же! Но с другой стороны, все отлично понимали, что ты должен воевать там, где тебя поставили. Был известен случай, когда пехотинец попал в танковую часть, ну, повоевал в танке как стрелок, вышел оттуда и сказал: "В жизни своей никогда я не буду воевать в нем! Хочу в пехоту обратно..". Хотя что может быть несчастней пехотинца, только собственной спиной прикрытого от смерти, правда же ведь? А вот он, находясь в пехоте долгое время, не смог уже воевать в танке... Я был в пехоте, был в минометных частях, был связистом, был химиком. Вез-де - разные условия войны. Были ли преимущества какие-то у определенных частей? У летчиков были, безусловно. Их все высоко ценили, гордились "сталинскими соколами" и считали, что уж выше, чем эта военная специальность, быть не может, - в армии так говорили. А что касается артиллеристов, или, скажем, танкистов, саперов, - то мы пре-красно понимали: у всех свои трудности. Одним тяжело в одном отношении, другим - в другом отношении.

В моей собственной судьбе тоже произошел переворот. Когда я после первого ра-нения попал в запасной полк, то столкнулся там с одним уже пожилым бойцом, кото-рый, узнав о том, что у меня есть водительские права, да еще и с собою они, сказал мне: "Дурак! Ты что же, хочешь опять попасть в пехоту? Иди скорей и скажи, что ты шофер. Это же в тысячу раз лучше, чем быть пехотинцем!" И когда я попал в отдельную часть как шофер, я понял, что по сравнению с пехотой это гораздо более легкая судьба - и в житейском смысле, и в смысле безопасности, и во многом другом. Хотя и шоферы по-гибали, и я сам взрывался на минах, находясь на машине. Все это было. Но все-таки это совсем не то, что обыкновенная пехота. Ее называют "царицей полей", чтобы подсла-стить пилюлю, а на самом деле нет ничего тяжелее, чем судьба пехотинца. И это пре-красно знают все, кто служил в армии. Даже если они подтрунивают над пехотой, то делается это не от желания унизить человека, а все-таки от желания показать, что они его ценят как бойца. Вот так.

21. Знакомы ли вам понятия "тыловая крыса", "штабная крыса", "окопная брат-ва"? Есть ли современные аналоги?

Знакомы ли мне понятия "тыловая крыса", "окопная братва" и так далее? Прихо-дилось нам сталкиваться, конечно, с тыловиками. Мы всегда чувствовали свое превос-ходство перед ними. Ну, прежде всего, нравственное. И хотя мы хорошо понимали, что они лучше нас живут, лучше устроены, не жертвуют своей жизнью, все это правильно, - но желания самим стать такими как они не было ни у кого из солдат, с которыми я ря-дом воевал. Даже в нашей части были люди, которые находились на передовой, - те, которые дымили, принимали участие в дегазации, - и были тыловые службы: и завскла-дом, и всевозможные штабные работники. Отношение к ним было такое: "Ну что ж, надо ведь кому-то и там работать". Ярко выраженного антагонизма между фронтови-ками и тыловиками я не встречал...

- Е.С. Приходилось ли вам на фронте сталкиваться с особистами, смершевцами и как складывались отношения между полевыми частями и этими специфическими служба-ми?

- Первая моя встреча с особистами, то есть со СМЕРШЕМ произошла, когда я был еще в пехоте. Ну, вот я начал тогда уже записывать фольклор. Я был солдат еще, пехо-тинец, бумаги у меня не было, поэтому текст записывать негде, и я решил записывать анекдоты. Они короткие, и анекдоты я записывал не полностью, а условно. Значит, пи-сал: бочка, встреча, у забора, и так далее. Вот так, значит, я записывал эти анекдоты в надежде, что я их запомню. А потом я пошел в разведку, вещи мы оставили, естествен-но, в части. Эти вещи, естественно, просмотрел особист, обнаружил эти записи у меня, в моей записной книжке, вызвал меня к себе и сказал: "Что это такое?" Он бы и не спросил, но там один анекдот был записан так: "Сталин, Гитлер, Черчилль". "Это что такое?" Я говорю: "Анекдот". "Какой анекдот?" Я говорю: "Я не могу вам рассказать, товарищ старший лейтенант". "А если мы, - говорит, - тебя расстреляем, тогда ты рас-скажешь или нет?" "Ну, давай..". "Ну, расскажи..". Ну, рассказываю. "Сидят, - я говорю, - Сталин, Гитлер и Черчилль. Вдруг исполняется государственный гимн "Правь, Брита-ния!" Черчилль встает и вытягивается. Потом сидят, разговаривают, вдруг исполняют гимн "Дойчленд, Дойчленд, убер аллес". Гитлер встает и вытягивается. А потом испол-няют: "Вставай, проклятьем заклейменный!" Подымается Сталин..". "Так что же он, проклятьем заклейменный, да?" Вот такой случай был. Надо сказать, что мне повезло. Этот самый смершевец сказал: "Мы закрываем это дело. Я ему никакого ходу не даю. Я вижу, что вы фольклорист, но мой вам совет: анекдоты лучше не записывайте". Так что, конечно, с особистами мы сталкивались.

Ну, с чисто военной точки зрения, мы все солдаты понимали: контрразведка должна существовать, безусловно. Без этого ни одна армия существовать не может, по-тому что разведчики везде были. Другое дело, были ли они среди нас, которые воевали на фронте. Наверное, были, я так думаю. Во всяком случае, мне предлагали много раз заниматься тем, чтобы я доносил о разговорах, которые велись среди бойцов. Тем бо-лее, что я был в очень выгодном положении: пользовался свободой передвижения по части, общения со своими комсомольцами. Среди наших, тех, вместе с кем я воевал, были и такие, которые находились в оккупированных зонах, а потом были призван армию, и они привлекали особое внимание особистов. И мне предлагали именно за ни-ми следить и докладывать, не ведут ли они какие-нибудь разговоры. А я на это ответил: "Если я такие разговоры услышу, увижу, то как комсорг, как комсомолец, как член пар-тии потом уже, вам обязан по своему партийному долгу доложить. Это не значит, что я должен обязательно находиться в числе завербованных специальных агентов". Пра-вильно ведь, да? Вот на этом деле я и остановился.

- Е.С. А приходилось ли вам с ними сталкиваться с заградотрядами?

- То, что заградотряды существовали, я знал, но лично с ними не сталкивался ни разу, хотя они, несомненно, были. Вот со штрафниками я сталкивался. Это были люди, которые должны были кровью искупить какие-то свои проступки. Мы никогда не спрашивали, за что они были осуждены. Нас это не волновало, надо сказать. Но мы знали, что это люди, на которых можно положиться. И среди солдат ходила такая мысль, выраженная весьма ярко: "Ребята из штрафбата никогда не подведут". И это бы-ло правильно. Их посылали на самые трудные участки, они смывали свою вину кровью. Некоторые из них служили в нашей части. И потом, после того, как они прошли штрафбат, они возвращались на обычную службу и были у нас. Ну, ребята как ребята, я ничего сказать не могу.

22. Как снабжалась армия (ваше формирование) на войне? Были ли аналоги "нар-комовским 100 граммам", офицерским доппайкам и т.п.?

Как снабжалась армия на войне? Надо сказать, что иногда были перебои с обеспе-чением, но это было вызвано обстановкой. Так, в общем-то нам еды хватало. И хлеба хватало, и водку нам выдавали, эти сто грамм. Я не пил и не курил на войне, всю войну. Водку, которую получал, я сливал в баклажку и носил при себе. И обтирался этой вод-кой, потому что вши мучили нас. Бань не было. И солдаты исходили слюной, когда ви-дели, как я трачу эту самую драгоценную жидкость. Что касается табака, то я его тоже получал, но, по взаимной договоренности, менял на сахар среди своих товарищей, ко-торые с удовольствием отказывались от сахара из-за лишней порции махорки.

А что касается офицерских доппайков, я как рядовой ими не пользовался. Но на-ши офицеры получали. Я бы не сказал, что солдаты негодовали по этому поводу. Мы считали, что офицеры должны питаться лучше, чем солдаты, потому что им сложнее: они управляли людьми. Легко отвечать за самого себя, но очень трудно отвечать за других.

23. Солдатский быт. Трудности. Забавные случаи.

Какой был солдатский быт? Да как у всех. Что ж тут особенного... Рассказывать нечего... Жили в землянках. Я жил вместе со всеми. Сами строили эти землянки. Мне как комсоргу нужно было помимо землянки еще обустроить клуб для воинской части. Не сам я его строил, а с солдатами вместе, но я его оформлял, делал все прочее...

24. Были ли вы суеверны? В какие приметы верили? Повлияло ли участие в войне на ваше отношение к религии? Если да, то каким образом?

Был ли я суеверен? Сам я суеверен, в общем-то, не был. Видимо, сказывалась сте-пень моей грамотности и обученности. Но с суевериями я сталкивался. Очень широко распространенными... Какие были приметы? Чтобы тебя не убили на фронте, нужно было письмо или фотокарточку любимой носить у сердца. Тогда эта фотокарточка от-водила пулю. О, какая примета была! Такой же силой обладало стихотворение "Жди меня" Симонова, но его нужно было обязательно переписать от руки и носить только у сердца. Один из моих товарищей свято верил, - интересная была примета! - вот мы по-лучили первое оружие в октябре месяце 41-го года, и когда мы вместе получали, то он одну из обойм в пять патронов тщательнейшим образом вытер, завернул в носовой пла-ток и спрятал в карман. Я говорю: "Ты зачем это делаешь?" "А мне, - говорит он, - отец сказал, когда я уходил на фронт, - а он сам воевал в первую мировую войну, - что пер-вую пулю надо хранить обязательно, тогда тебя не тронет пуля. И ее можно использо-вать только когда война кончится". О, какая примета была! И этот боец провоевал со мной три с половиной года в одной части. И когда кончилась война в 45-м году, то он мне говорит: "Пойдем, я расстреляю свою обойму". Но произошел казус. За четыре года винтовочный патрон, который с пулей вместе, вытерся в кармане, и стал меньше по объему нормального патрона. И когда он выстрелил, то заело винтовку, и он не смог всю обойму расстрелять. Пришлось ему идти в оружейную мастерскую вытаскивать этот самый первый патрон, который истончился до того, что весь распался в затворе. Вот понимаешь, как...

Повлияло ли участие в войне на мое отношение к религии? Надо сказать, я как был атеистом, так я им и остался. И даже став уже историком и много занимаясь исто-рией религии, а мне пришлось ее основательно изучить, я остался атеистом по-прежнему, потому что вера - это такая вещь, что она или есть или ее нет. Научить вере нельзя. Я знаю о религии многое, чего не знают истинные верующие, но это меня не сделало верующим человеком. Мне ведь предлагали читать лекции в духовной акаде-мии в Загорске как специалисту в этой области и сулили такие блага, которых я не имел, работая в Институте истории. Но я не смог пойти туда, сказав архимандриту, что нельзя читать историю церкви, не будучи верующим человеком, и он понял меня.

- Е.С. Тем более верующим людям.

- Да, совершенно верно.

Приходилось ли мне сталкиваться с христианской религией на фронте? Ну, с ре-лигиозностью я, конечно, сталкивался. Но ведь религиозность - это не религия еще. Конечно, и "Слава Богу!" говорили, и "Господи, помилуй!" говорили, и все прочее. Но мне не приходилось сталкиваться с людьми, которые бы, например, из-за своих рели-гиозных убеждений не участвовали в войне, не воевали. Видимо, они отсеивались еще на предыдущем этапе.

- Е.С. Лев Никитич, а какие еще примеры солдатских суеверий Вы можете привести?

- Ну, пожалуйста... Конечно, старая примета была, идущая, видимо, от ранних эпох, - это чистое белье надевать перед боем. Многие бойцы, идя в бой, обязательно переодевались. Это имело и чисто гигиеническое значение, безусловно. Была еще при-мета, тоже очень правильная: не есть перед тем, как идти в бой. И тоже понятно, поче-му: потому что могло быть ранение в желудок. Была примета перед боем прощаться со своими товарищами, потому что неизвестно было, что случится с нами: мы можем и потерять друг друга, и так далее. Правда же ведь... Поэтому перед боем обычно разда-вали друг другу свои адреса, обменивались этими адресами с тем, чтоб потом сообщить кому нужно о случившемся. Была еще такая примета: считалось, что перед боем нельзя материться. Во время боя, тут - да, можно, а перед боем материться, считалось, что нельзя. Ну, мне в этом смысле было довольно просто: я сам от младых ногтей не был приучен к мату. С ним я часто сталкивался на фронте, и записывать мне приходилось фронтовой фольклор матерный, но, будучи сам лингвистом, я хорошо понимал, что в богатом русском языке существует громадное количество слов, которые вполне заме-няют все эти общеупотребительные матерные выражения.

25. Минуты отдыха на войне. В каких условиях и сколько приходилось спать? Ка-кие были развлечения? Какие песни пели?

Минуты отдыха на войне... Наша часть была в таком положении, что отдых у нас всегда был, как правило. Если нам приходилось дежурить, когда мы дымили на фронте, то мы дежурили посменно и всегда выдерживалось это время, так что у нас была воз-можность отдохнуть.

Мне по долгу службы много приходилось заниматься организацией самодеятель-ности на фронте. И выступления на сцене, и пение, и разучивание новых песен, в том числе и новый Гимн мы изучали, находясь на фронте. Так что в этом отношении мне приходилось очень много заниматься.

В каких условиях и сколько приходилось спать? Да по-разному. Это зависит от человека... Были люди, которые могли спать в любых условиях. Выделится время сво-бодное - он ложится и спит. Это просто удивительно... А были такие, которые днем спать не могли. Вот я не могу спать днем, до сих пор не могу спать днем. А многие спа-ли спокойно днем. Говорили: "О, сейчас минуточек шестьсот поспать бы, вот это было бы хорошо..". Многие спали впрок, потому что знали, что будут такие условия, когда спать нельзябдет. И так тоже бывало.

Какие мы песни пели? Ну, у вас книжка моя есть, там все записано, какие песни мы пели.

26. Ранения, контузии, болезни. Кто и где оказывал вам медицинскую помощь? Что запомнилось из госпитальной жизни?

Ранения, контузии, болезни... Был я два раза ранен, один раз контужен. Что за-помнилось из госпитальной жизни? Конечно, больше всего запомнилось, когда первый раз после фронта привезли нас на госпиталку и вымыли в ванной. Вот это было бла-женство, конечно, после стольких месяцев страшного напряжения это было здорово! А так Господь меня миловал, я практически не болел и мало пользовался условиями гос-питаля.

- Е.С. По данным военных психологов, два-три месяца пребывания в боевой обстанов-ке - это предел для человека, после которого наступает утомление и организма, и моз-га, возрастает риск погибнуть из-за притупления реакции, и необходим хотя бы крат-ковременный отдых. С другой стороны, у того, кто вернулся на передовую после от-дыха или из госпиталя, страх сильнее, заново приходится привыкать. Знакомы ли вы с этой проблемой?

- Мне приходилось с этой проблемой сталкиваться потому, что я, будучи комсор-гом батальона, по разнарядке жил вместе с медиками. У нас землянки строили на четы-рех человек, вот я и был четвертым среди трех медиков. И сталкивался с этой самой проблемой: как быть с адаптацией человека в новых условиях фронтовой обстановки. У разных людей это происходило по-разному. Одни, уйдя из зоны активных боевых дей-ствий - на отдых, на переформирование, потом с тяжелым чувством возвращались в этот ужас, помня, что они уже переживали. Но были и другие люди, которые шли на передовую, рвались туда из госпиталей, стремились скорее попасть обратно к своим товарищам. Такие тоже были... Поэтому, например, врач Рафаил Наумыч Злоткин, был такой у нас, вот он знал, что одних можно после отдыха сразу посылать прямо на пере-довую, а других нужно постепенно вводить туда. Разные люди по-разному восприни-мали переход из одной обстановки в другую. И, по-видимому, в этом какой-то резон имеется...

27. Имеете ли вы награды? Какие и за какие заслуги?

Имею ли я награды? Имею, да. Орден Отечественной войны I степени, орден Красной Звезды, медаль "За отвагу". А остальные медали все, значит, "за трудовую доблесть".

28. Женщины на войне. Как относились вы и ваши товарищи к присутствию женщин в армии, если они там были?

Женщины на войне... Ну, что касается пехоты, куда я попал вначале, то среди тех сорока двух человек с нашего факультета было пять девушек, которые попали в сани-тарный взвод. Жили они вместе с нами в землянках, так же, как и все остальные. Страшно переживали, что им пришлось надевать на себя солдатское нижнее белье мужское, в котором они воевали. Не было тогда ничего для женщин сделано в 41-м го-ду. Одна из них, как вы уже знаете, меня перевязала, а сама погибла... Когда я был в от-дельной части, то у нас было две женщины, которые вместе с нами всю войну прошли. Одна была парикмахер, а другая фельдшер. Относительно того, как она жила с коман-диром батальона, вы знаете. Что касается парикмахерши, то у меня отношения к ней никакого не было, потому что среди тех бойцов, с которыми я вместе прожил три с по-ловиной года, было три человека, которые держали себя максимально строго, все три с половиной года. Сапожник Захаров, я и один командир взвода. И все знали в батальоне, что эти трое ждут своих жен, возлюбленных и не изменяют им. Все остальные относи-лись так же, как и все обычные мужчины относятся к женщинам.

Как мы смотрели на присутствие женщин в армии? Не было такого, вопрос не стоял. Раз прислали, значит, работают они. Мы знали, что есть зенитчицы, есть телефо-нистки, есть работники цензуры, почты, регулировщицы, и так далее... Мы их воспри-нимали как своих боевых товарищей...

29. Какие письма вы писали домой с войны? Какие письма получали из дома?

Какие письма мы писали домой с войны? В нашей семье существовала традиция - я писал письма, по меньшей мере, два раза в неделю, потому что знал, что мама моя бу-дет ждать эти письма, и, по возможности, старался ее беспокойство как-то ограничить. Письма, конечно, были короткими, но пользуясь тем, что я был в привилегированном положении в батальоне, я посылал их очень часто, и никогда препятствий в этом отно-шении не было. Все знали, что я много пишу и много получаю писем.

- Е.С. Какие-нибудь конфликты с военной цензурой были?

- Были! Были, конечно! Но довольно быстро мы нашли способ обходить военную цензуру, так что она ничего сделать не могла. И сейчас уже можно об этом рассказать.

Мой старший брат был эвакуирован из Москвы аж в Ташкент. Он железнодорож-ник. И я, когда писал с фронта письма, то писал так, что будто бы он тоже воюет на фронте. И пишу: "Получил письмо от Бориса. Он находится сейчас под Смоленском, в таком-то положении, участвовал в таком-то бою, но остался жив и так далее. Мама моя знала, что это я о себе пишу. Но никто не может в цензуре определить, что это я рас-крываю тайну своего местоположения. Так что, конечно, люди обходили эту цензуру по возможности. И когда вначале были письма с вычеркнутыми, вымаранными строч-ками, то мы довольно быстро поняли, как нужно это дело обходить.

30. Как вас встречали на Родине после войны? Какое было отношение к ветера-нам? Какое отношение к ним сейчас?

Как нас встречали на Родине после войны? Ну, как... [Смеется.] Как нас могли встретить? Как великое счастье...

Отношение к ветеранам... Я не могу сказать, что я встречал со стороны своих близких, знакомых, друзей плохое к себе отношение. Вот в быту мне приходилось сталкиваться... Особенно неприятно было в очереди. Был такой период, когда инвали-ды войны пользовались правом первоочередности садиться в такси... Вот тут мне при-ходилось сталкиваться: "Мол, развелись тут эти ветераны... Мне спешить нужно, а он, а ему... Сидел бы дома, старик..". - и так далее. Такие случаи были - в быту. Мне при-шлось однажды встретиться с таким отношением: "А чего ради вы, - говорит, - защи-щали нашу родину-то? Проиграли бы мы войну и жили бы лучше, чем сейчас, а так, как живут проигравшие немцы. Разве сравнишь их с нами?" И с таким случаем мне прихо-дилось сталкиваться... Но это было отношение чужих и посторонних людей, а не близ-ких ко мне.

- Первые послевоенные годы были очень тяжелым периодом - и в бытовом, и в психологическом плане... Приходилось ли вам наблюдать, как ломались бывшие фрон-товики, не умея приспособиться к новым условиям жизни?

- Моя судьба так сложилась, что я все время встречался с людьми, которые, даже вернувшись израненными с фронта, нашли в себе силы и возможности для полноцен-ной жизни. С одним из них я встретился после войны в библиотеке имени Ленина (здесь фронтовики быстро друг друга узнавали - по гимнастеркам). Он пришел в третий научный зал без обеих рук. Здесь протез и здесь протез... И в первую очередь обратился к фронтовику за помощью. "Ну-ка, браток, помоги, - говорит, - мне ручку закрепить". У него в протез нужно было вставить эту ручку, чтобы потом ею писать. И этот человек без двух рук выучился, закончил аспирантуру, защитил диссертацию, женился, имел детей. Он был историк, занимался М.В.Фрунзе. А я был филолог. Вот это люди, кото-рые меня удивляют и восхищают. Люди, которые в этом отношении - пример для дру-гих. А уж о тех, которые вернулись израненными-перераненными, и говорить нечего: сколько у меня таких товарищей, с которыми я вместе жил и учился. Всё наше поколе-ние было израненное, но нашло в себе силы учиться и работать, а не ходить петь песни и просить подаяния... Хотя, конечно, не каждому дано быть такими людьми...

31. Что такое война - для вас? Знакомо ли вам чувство "фронтовой носталь-гии"? Мучают ли васвспоминания, военные сны?

Что такое война для меня? Это такой этап в жизни, который во многом меня сформировал как человека. Чувства фронтовой ностальгии у меня нет, и я, конечно, даже думать не могу, чтобы возвратить обратно войну. Военные сны, конечно, бывают. Тяжелые военные сны, когда просыпаешься в поту и не можешь заснуть. Потому что война - вещь тяжелая, грязная, несправедливая...

32. Как вы относитесь ко всему этому теперь, спустя столько лет? Как шел процесс переосмысления, переоценки прошлого?

Как я отношусь к этому теперь, спустя столько лет? Пока я не столкнулся с рабо-тами молодых историков, которые раскрыли глаза на истинную политику правящей группы в отношении народа и в отношении армии, я относился к войне как к трагиче-скому событию, которое мы сумели преодолеть, вышли победителями, завоевали мир. А то, что он был тяжелый, и то, что после войны было тяжело жить, то мы это воспри-нимали как совершенно естественное дело. Нужно было восстанавливать все разру-шенное и жертвовать чем-то ради того, чтобы все это прошло. Одним словом: "Пропа-дай хоть все на свете, /Лишь бы не было войны!" Вот что самое главное...

Происходит ли во мне переоценка этого прошлого сейчас? Я как историк без осо-бого доверия отношусь к проблеме альтернативы в истории. "Что было бы, если бы?" - это не историческая постановка вопроса. Могла ли быть иной судьба нашей страны? Наверное, могла бы. Но раз она именно так сложилась, то что мы можем сделать, как мы можем ее изменить? Что проку сейчас говорить о том, какие ошибки совершались во время этой войны? Тогда ведь рождался опыт, "сын ошибок трудных", как Пушкин сказал. Приходилось мне сталкиваться с ошибками на фронте? Да, приходилось. В са-мых первых боях, которые мы приняли, когда нами руководили еще малоопытные лю-ди, пришедшие в коммунистический батальон, не кадровики, а обычные коммунисты, - они совершали ошибки. Мы, солдаты, видели эти ошибки. Они посылали на верную смерть наших товарищей, но мы шли, потому что мы выполняли приказ. Мы не могли не выполнить его, хотя после, в своей среде, мы осуждали этих командиров и видели, что они могли бы действовать по-другому.

Я придерживаюсь той точки зрения, что Родину спас солдат, а войну выиграли генералы. Они познали на ошибках военный опыт и победили потом в этой войне. По-этому переоценивать прошлое у меня никаких оснований нет. Жизнь была такой, какой она сложилась. Могла бы она быть другой? Могла бы, но и я был бы тогда совсем дру-гим человеком. Я считаю, что я счастливый человек в том отношении, что я выжил на этой войне. Счастлив тем, что честно прожил свою жизнь - и как солдат, и в послево-енный период. Поэтому я отношусь к прошлому как к объективной реальности, данной нам в ощущениях. Больше я ничего переосмысливать не собираюсь.

33. Ваше отношение к тем, кто вас туда послал, - тогда и теперь.

Мое отношение к тем, кто меня послал на войну... Я сам пошел туда. Меня никто не посылал. Я мог бы уехать в тыл. И сейчас, и тогда - у меня никак отношение не пе-ременилось. Почему? Потому что были среди коммунистов те, которые посылали лю-дей на фронт, а сами отсиживались в тылу, но были и те, которые вместе с нами шли на фронт и так же погибали, как и мы. Разные люди были и разные коммунисты были.

34. Как повлияло участие в войне на вашу дальнейшую жизнь?

Как повлияло участие в войне на мою дальнейшую жизнь? Сильно, конечно, по-влияло... Я сильно запоздал в выполнении поставленных перед собою планов и задач. Поздно поступил в аспирантуру. Поздно родил дочь, в сорок лет, потому что восемь лет мы с моей женой скитались по углам в Москве, снимая жилплощадь, у нас ее не было, и мы не могли завести ребенка. Возможно, я бы сделал больше, если б не было войны. А может, и нет. Никто ведь не знает, как сложилась бы эта жизнь, если б войны не было. Она задержала это развитие, но она во многом определила мою работоспособность. Война научила меня ценить время, отпущенное мне. Когда я пришел с фронта и сдал экзамены в аспирантуру, закончил ее, я с такой жадностью принялся за работу!.. Мне все время хотелось наверстать пропущенные годы. Все-таки лучшие юношеские годы ушли на войну. И работал я, поверишь или нет: в девять утра приходил в библиотеку Ленина, когда я был аспирантом, и в десять вечера уходил из нее. Я брал с собой еду, ел в библиотеке и работал, старался как можно быстрее и больше выучить то, что я не до-учил. Ведь я же практически четвертый курс института не учился. Значит, мне нужно было доучить мою филологию за четвертый курс и плюс еще написать кандидатскую диссертацию. И я ее написал досрочно. И сделал это потому, что война научила меня не терять время. Потому что на фронте можно было потерять время, а оно-то уже невос-полнимое: тебя убьют и ты ничего не сделаешь. Поэтому война для меня была тяжелым этапом в моей жизни, и в то же время счастливым этапом, потому что в это время я се-бя осознал как человека, встретился с хорошими людьми, с которыми сохранил добрые отношения до настоящего времени, научился ценить жизнь и те блага, которые она приносит. Я остался крайне неприхотливым в быту: этому меня тоже научила война. У меня никогда не было желания нарядиться, или, как говорят сейчас молодые, покайфо-вать. Никогда... Единственное, чего мне не хватало, это времени на чтение. Побольше бы времени, чтобы читать... Это было... А вот в пище я крайне неприхотлив, еда для меня значения не имеет. Этому тоже научила меня война.

Видно, это уж такая фронтовая судьба у многих, не только у меня у одного, вовсе нет. А так что ж... Жалко тех, кто не дожил. Вот кого жалко-то. Жалко тех, кто отдал свою жизнь ради того, что мы сейчас живем. А ведь умерли лучшие, - я в этом глубоко убежден. Потому что лучшие шли первыми вперед, лучшие жертвовали собой ради то-го, чтобы добиться победы и сохранить жизнь другим. И они погибли. Дай Бог, чтобы генофонд русский сохранился бы. Дай Бог, чтобы в дальнейшем не повторилось то, что было...

ЮМОР НА ФРОНТЕ

(Из воспоминаний фольклориста-фронтовика).

Л.Н. Пушкарев

С тех пор, как вышла в свет книга, новаторская и стимулирующая, М.М.Бахтина о смеховой культуре (1), проблема роли смеха в жизни общест-ва стала одной из актуальных и востребованных. Уже вышли работы, ана-лизирующие "смеховой мир" Древней Руси (2), ставящие сложные теорети-ческие проблемы изучения смеховой культуры (3). Один из аспектов этой темы - бытование юмора в экстремальных условиях, отнюдь не распола-гающих к веселью и смеху, в частности, юмор на фронте. Казалось бы, ну, о каком веселье и юморе может идти речь там, где льется кровь, гибнут люди, где смерть подстерегает каждого, попавшего на передовую, на каж-дом шагу?

Да, конечно, передовая - это не курорт, здесь не до шуток. Но фронт не исчерпывается его передовой линией. Вот окончен бой, его участники уходят пусть на краткий, на временный, но - на отдых, на передышку. На-пряжение боя спало. Многие, когда-то трагические его моменты начинают восприниматься совсем в ином духе. Наш замечательный поэт-фронтовик А.Т.Твардовский, начиная свою "Книгу про бойца (Василий Теркин)" так написал во введении к ней "От автора":

Жить без пищи можно сутки,

Можно больше, но порой

На войне одной минутки

Не прожить без прибаутки,

Шутки самой немудрой.

Не прожить, как без махорки

От бомбежки до другой,

Без хорошей поговорки

Или присказки какой(4).

Те, кому довелось повоевать на фронте, могут подтвердить справед-ливость этих слов. Вот и я, воин-доброволец, пошедший на защиту Моск-вы в октябре 1941 г. и прошедший всю войну (она закончилась для меня в мае 1945 г., на побережье Балтики, у Штеттина), был одним из немногих фольклористов, профессионально записывавших фольклор не в тылу, не в госпиталях, а во фронтовых условиях. Я сумел сохранить эти записи и опубликовать их (5).

Мне пришлось наблюдать бытование фронтового фольклора в самой разнообразной обстановке (на формировании, в боевой учебе, при выпол-нении боевых заданий, в самом бою, на отдыхе, на марше, во фронтовом госпитале, в запасе и т.д.) и в разных условиях дислокации (в изоляции от внешней среды, в соприкосновении с гражданским населением в Москов-ской и Смоленской областях, в Белоруссии, Польше, Восточной Пруссии и в самой Германии). Я был самым что ни на есть рядовым участником Ве-ликой Отечественной войны (закончил ее в звании старшего сержанта, ко-мандира отделения). Мои записи и наблюдения велись попутно, в ходе моей службы, как говорят у нас сейчас, "без отрыва от производства, на общественных началах". Служившие вместе со мной бойцы и офицеры видели, конечно, что я все время веду какие-то записи песен и пословиц, сказок, но полагали, что я делаю это для себя: составление рукописных пе-сенников на войне было делом обычным, рядовым. Они составлялись "на память о войне". Увлечение фольклором возникло у меня при учебе на филологическом факультете МГПИ им. К.Либкнехта (в Москве), я ушел на фронт с третьего курса Института. Фольклор у нас преподавал известный фольклорист, ученик акад. Б.М. и Ю.М.Соколовых В.И.Чичеров. Он выра-ботал у меня методику записей фольклорных произведений и сохранил для меня мои записи, которые я отсылал ему с фронта во избежание про-пажи. Не все удалось мне сохранить, многое погибло при бомбежках да в круговерти войны, но многое и осталось.

Моя первая встреча с фронтовым фольклором произошла еще до того, как я стал солдатом. Дело в том, что после сдачи экзаменов за 3-й курс многие студенты (и я в том числе) были мобилизованы на трудовой Фронт. Мы были отправлены на строительство громаднейшего противо-танкового рва в Смоленскую область: он должен был приостановить про-движение фашистских танков к Москве. 1 июля 1941 г. мы выехали на строительство, а 3 июля на станции Сухиничи наш состав остановился, вслед за нами встало еще два-три состава: это было сделано намеренно, чтобы мы могли выслушать выступление И.В. Сталина по радио.

Вслед за нашим рабочим эшелоном прямо напротив нас остановился воинский товарный состав. Двери вагонов были закрыты. Потом они резко распахнулись - и на досках, положенных на нары, в два этажа сидело и стояло около дверей сорок молодых ребят. Все были острижены наголо, в солдатских ботинках и брюках, но все без рубашек (было очень тепло). И вдруг внезапно в сорок молодых глоток, под аккомпанемент невидимых нам барабанщиков (они сидели в глубине вагона за певцами) они гаркнули широко распространенную в армейской среде предвоенного времени пес-ню о фантастических встречах некоего безымянного советского дипломата с фашистскими и самурайскими послами. Песня пелась на популярный в то время мотив полублатной песни "Гоп со смыком":

Много есть куплетов "Гоп со смыком", да, да.

Все они поются с громким криком: "Ха - ха!"

Расскажу я вам, ребята, свою бытность дипломатом, -

Вот какие были там дела.

Раз пришел немецкий генерал

И скрипучим голосом сказал:

"Вы отдайте отдайте Украину, так угодно властелину,

Так нам фюрер передать велел!"

Прибыл из Италии посол,

Глупый и упрямый, как осел.

Говорил, что Муссолини вместе с Гитлером в Берлине

Разговор о русских землях вел.

Вот пришел японский самурай.

"Землю,- говорит, - свою отдай.

А не то святой микадо землю всю до Ленинграда

Всю до Ленинграда заберет!"

Ну, а дальше в песне сообщался ответ нашего советского дипломата, со-ставленный не в обтекаемых дипломатических выражениях, а в крепких, приправленных доброй порцией соленого народного юмора репликах. Мы слушали как завороженные - лишь всплески хохота сопровождали самые удачные и неожиданные реплики.

"По ваго-о-о-нам!" - раздалась протяжная команда. Лязгнули тормоза и буфера, поплыли и закачались мимо нас красные товарные вагоны. "От-куда вы, ребята?" - крикнул кто-то. Стоявший с краю боец картинно по-клонился и произнес: "Первый медицинский, прошу любить и жаловать!" - и бросил нам переписанный от руки текст только что исполненной забу-бенной песни. И вскоре весь наш эшелон распевал эти задорные, испол-ненные оптимизма и веры в свои силы, в нашу по беду над врагом строфы.

Это был пока еще предфронтовой юмор. Но я начал свой рассказ с этого эпизода потому, что позже, на фронте я постоянно встречался с этой песней, неоднократно записывал ее все в новых и новых вариантах. Уже под Москвой, служа в Коммунистическом добровольческом батальоне, я записал такие строфы:

Ночью, лишь едва забрезжил свет,

Гитлер собирает свой совет.

Говорит он Риббентропу: "0бъяви на всю Европу,

Что России больше уже нет!"

Но, хоть и дошли вы до Москвы,

Не сносить вам, фрицам, головы.

Вы задумали столицу проглотить, как чечевицу,

Но столицы мы не отдадим!

В варианте, который мне сообщил воевавший под Ленинградом боец Грызлов И.К., говорилось, как:

Вот они дошли до Ленинграда,

Окружили город весь блокадой,

На весь мир они орали: "Ленинград фашисты взяли!"

Это Гитлер сам составил ложь.

Гитлер раз по радио орал:

"Заберем на днях у вас Урал,

Уничтожим самолеты, разобьем стальные доты

И потопим весь советский флот!".

Гитлер косоглазый, братцы, врет:

До сих пор живет советский флот,

Быстро плавает по морю, скоро фрицам будет горе

За Россию, родину мою!

Нет смысла перечислять все варианты. В них рассказывалось о том, как советские войска шли освобождать и освободили Киев, как прогнали фашистов за Буг и Вислу, как дрожали гитлеровские вояки от залпов "Ка-тюш":

Что фашистам делать - не поймешь,

Запоет "Катюша" - не уйдешь.

Толстых пяток вам не хватит, партизаны перехватят

И по шее тоже нададут!

Абсолютно все варианты ответов на гитлеровские угрозы в этой песне полностью нецензурны. Текст ответов настолько пересыпан самыми от-борными и изощренными матерными ругательствами и проклятиями в ад-рес Гитлера, Геринга, Геббельса и особенно Риббентропа (фамилия кото-рого так звучно рифмуется во фронтовом фольклоре со словом "ж-па"), что никакие отточия при публикации не помогут. В русской устной и письменной традициях известны подобные "ответы" завоевателям, пы-тавшимся поработить нашу страну -вспомним, хотя бы, известное "письмо запорожцев турецкому султану", составленное в достаточно откровенных выражениях и вдохновившее И.Е.Репина на его знаменитую картину. Вот в традициях этого ответа и составлена фронтовая песня, откликавшаяся на все крупные события Великой Отечественной войны:

Вот они дошли до Сталинграда,

Встретили советскую преграду,

Наши "Кати" как запели, фрица оловы слетели,

До свиданья, Гитлер, навсегда!

Наша 3-я Московская Коммунистическая дивизия была поставлена на самый опасный и предполагаемый к прорыву участок фронта - на бере-гу канала Москва-Волга, на Ленинградском шоссе, за 6-й городской боль-ницей. Впереди нас стояли части действующей армии в районе Левобе-режная-Химки. В 22 км от нас в селе Черные Грязи была уже передовая. Мы были последним боевым заслоном на пути фашистских войск, нас го-товили к уличным боям. Шла напряженная боевая учеба: многие добро-вольцы не только не нюхали пороха, но порою были даже незнакомы с азами строевой службы. А армия строго требует и хорошего строевого шага, и четкого выполнения ружейных приемов. Это хорошо понимали наши командиры,строго следившие за строевой подготовкой. Надо было срочно и быстро воспитать из сугубо гражданских добровольцев умелых и статных, с воинской выправкой, бойцов.

И вот сержант Иван Семенович Ключарев (1914 г. рождения, уроже-нец с.Кологривовка Аткарского района Саратовской обл.), уже прошед-ший кадровую Службу еще до войны и направленный в нашу часть по партийному призыву военкоматом, пришел неожиданно нам на помощь. На вечере самодеятельности он вместе со своим напарником исполнил не-обыкновенную песню, причем Ключарев пел, его товарищ с винтовкой в руках выполнял на сцене те ружейные приемы, о которых говорилось в этой песне. Ее комизм заключался в том, что содержание песни (рассказ о любовном свидании) находилось в резком противоречии с формой испол-нения (в текст песни были включены уставные команды типа "Смирно!", "На месте!" "Кругом!" и т.д. Вот эта песня:

Он полюбил, и она полюбила...

Вечером как-то в саду

Она на плечо мне головку склонила

И прошептала: "Люблю"...

Ветки качались направо, налево,

Было так тихо кругом.

Юноша милый, нежная дева

Смирно сидели вдвоем.

Сердце никак не удержишь на месте.

Дева склонилась ко мне.

Я к ней прильнул, к моей милой невесте,

Смирно сидел в полусне...

Поймите, друзья, ту сердечную муку:

Мне голову гладит ладонь,

Я долго и страстно гляжу ей на руку.

А в наших сердцах был огонь!

Основной текст песни исполнялся нежно и напевно, как подражание лирическим эстрадным песням, но выделенные в тексте слова-команды, наоборот, выкрикивались во весь голос, с присущими этим командам ин-тонациями ("Напра-во!", "Нале-во!", "На ру-ку!" и т.д.). Голос у Ключарева был плохонький, а слуха вообще никакого не было, и тем не менее само исполнение этой песни, и оригинальное и смешное сочетание любовного текста с уставными командами, наличие партнера, иллюстрировавшего с винтовкой в руках все команды (после заключительной команды "Огонь" следовал выстрел холостым патроном, что производило - из-за внезапно-сти! - чрезвычайное впечатление!) - все это привело к необыкновенной популярности песни. Ее стали распевать в разных подразделениях. В части заметно повысилась тщательность в выполнении ружейных приемов. Не-радивым бойцам говорили их товарищи: "Ты что? В песню захотел? Сер-жант Ключарев живо тебя на сцену вытащит!"

Встретился мне на фронте и весьма необычный юмористический рассказ, построенный на своеобразной расшифровке звуков, производи-мых боевыми машинами и рисующих звуковую картину воздушного боя: здесь и "Рама" (фронтовое прозвище фашистского двухкорпусного само-лета-разведчика), и бомбардировщик Ю-88... Вот этот рассказ:

"Летит над нашими позициями "Рама" и гудит: "Виж-ж-у! Ви-ж-ж-у!" Улетела "Рама", прилетел бомбардировщик и гудит: "Вез-у-у! Вез-у-у!". "Кому?" "Кому?" - спрашивают наши зенитки, подняв дула кверху. Бомбар-дировщик в ответ: "Вам! Вам!". Зенитки как начали лупить: "Дай! Дай! Дай!". А за ними и крупнокалиберный пулемет застрекотал: "Ах, ты так? Ах, ты так?". Бомбардировщик - в пике: "Н-на! Н-на!". Бомбы одна за дру-гой: "Жах! Жах!". Земля в ответ: "0х! Ох!". А боец ПэТээР (противотанко-вое ружье. - Л.П.) схватил да как даст по бомбардировщику, по мотору его, пули так и запели: "Тебе! Тебе!". Завыл бомбардировщик: "Мн-е? Мн-е?" и врезался в землю. "0-ох!" - облегченно вздохнула земля..".

Весь эффект этой небольшой звуковой импровизации заключался в том, что рассказчик (ст. сержант Г.А.Ковальков) мастерски передавал и несравнимое ни с чем противное, берущее за душу завывание "Рамы", и грубое бурчание бомбардировщика, частый лай зенитных орудий, стрекот крупнокалиберного пулемета, посвист пуль... Впечатление от рассказа бы-ло незабываемое. Я до сих пор помню коронный номер Ковалькова: он с завязанными глазами по звуку мотора определял, чья машина проезжает мимо. Он мог даже на губах изобразить, как работает мотор полуторки до и после ремонта... Вот такая у него была способность!

Столкнулся я на фронте и с таким проявлением юмора как желание "осовременить" старую волшебную сказку включением в нее деталей фронтового быта. На фронте я сталкивался с различными сказочниками. Были среди них и любители старых волшебных или богатырских сказок, были предпочитавшие сказку бытовую ("из жизни") или пересказ лубоч-ных и даже литературных произведений. В изобилии встречались любите-ли фривольных сюжетов в стиле "Декамерона" - со смакованием самых сексуальных ситуаций. Правда, во время боевых действий такие сказки встречались крайне редко - не до того было, а вот сразу после войны инте-рес к такого рода сюжетам резко повысился, такие сказки можно было ус-лышать повсюду.

Сказка требует свободного времени для рассказывания, а не передней линии фронта, в боевых условиях ей не находилось места. Записывал сказки я в относительном тылу: на вспомогательных (ремонтных) работах, во время ночных нарядов на кухню, во время отдыха. на марше (в вагоне), на дежурстве (особенно ночью, на телефоне), при ожидании попутных машин на контрольно-пропускных пунктах и т.д. Одни сказочники могли прервать свой рассказ и возобновить его заново, как только предоставля-лась возможность, другие отказывались это делать наотрез. Мне пришлось быть свидетелем интересного разговора: бойцы предлагали одному ска-зочнику рассказывать сказку с продолжением от одного перекура к друго-му, а тот насмешливо ответил: "Я тебе не Шухрезада, а ты - не султан!"

Встречались мне сказочники, высоко ценившие свое мастерство, лю-бившие, чтобы их "упрашивали", а были и такие, из которых шутки да прибаутки сыпались сами собой, как из дырявого мешка. Так, сказочник И.С.Лядов (разбитной парень, 1918 г. рождения, москвич, в прошлом - продавец мясного отдела) знал величайшее множество анекдотов и быто-вых сказок (рассказов), и среди них - массу антипоповских. "Долгогри-вых" он, по его словам, на дух не переносил. Лядов никогда не ждал, что-бы его попросили расскать "что-нибудь этакое", а всегда сам встревал в разговор и довольно бесцеремонно встревал, моментально перенося на се-бя внимание слушателей: "Это что, а вот такая еще история была!" или: "А вот я еще такой случай расскажу" - и тут же начинал свой рассказ. Бойцы любили его и часто подначивали: "А ну, Илья, сбреши нам что-нибудь!" - но он не обижался и тут же откликался. Все его сказки и даже названия к ним были густо переполнены нецензурщиной. Воспитанный в строгих рамках советской фольклористики, я его сказки никогда не записывал.

Сказки на фронте бытовали разные. Много было сказов-анекдотов про Гитлера и других фашистских главарей, особенно почему-то про Мус-солини и Антонеску. У Гитлера и в скакх, и в песнях был даже постоян-ный эпитет - "косой" (или "косоглазый"). Прервусь от рассказа о сказке и приведу для примера частушки о "косом Гитлере":

Косой Гитлер за столом

Пишет заявление:

"От советской от "Катюши"

Нет совсем спасения!" (Соколов).

У косого долги пальцы

По земле волочатся.

Отчего волочатся?

Взять Россию хочется! (Смеляков).

Эх, веревка на осине -

Любо-дорого смотреть.

Скоро Гитлеру косому

На веревочке висеть! (Смеляков).

Косой ехал на восток

Сцапать лакомый кусок.

Сколько ни старается -

Все равно подавится! (Ермилов).

На пригорке травка сохнет,

Скоро их косой подохнет,

Не подохнет - так убьем

Иль живого заберем! (Сенчаков).

Гитлер русского спросил:

"Хватит ли оружия?"

"Хватит, хватит, черт косой,

Вся Москва загружена!" (Петин).

Много частушек о "косом Гитлере" я записал и от гражданских лиц. В этих частушках именно он оказывается первопричиной Войны и всех произошедших от нее несчастий:

Косой Гитлер-сатана,

Из-за тебя идет война,

Из-за тебя страдает милый,

А по нем страдаю я! -

пела Клюшина Мария, 1921 г. рождения, уроженка Смоленской обл. От нее же я услышал и такие частушки:

Если б дали бы мне крылышки,

Слетала б на войну,

Отрубила бы я голову

Косому Гитлеру.

Как на горочке две елочки,

Боюсь, что уколюсь.

Через Гитлера косого

Я с миленком расстаюсь.

Не виню я ягодинку,

Не виню военкомат,

Виню Гитлера косого -

Заставляет воевать! -

так пела Нюра Кулдыркаева, 14 лет, в дер. Баковка Московской обл.

Большой популярностью на фронте пользовались сказки о солдате и о военной службе вообще. В них сказочные герои поступили на военную службу, очень быстро продвигались по служебной лестнице, становились обычно генералами. При это описание военной службы было пересыпано массой бытовых подробностей, детальным описанием военной суборди-нации и поведения солдата в армии. Сказочник М.П.Миняев, сям долгое время служивший в хозчасти батальона, так рассказывал сказку "Про са-довника": "Командир дивизии пишет командиру полка: "Командиру полка номер такой-то. Прошу выделить мне из вашего полка садовника для раз-ведения у меня в моем хозяйстве сада!". Приходит садовник к генералу, докладывает по форме: "По вашему приказанию, господин генерал, явил-ся!" Тот прежде всего "слугам приказал поставить его на строгий учет по питанию". Когда же в этого садовника (в соответствии с традиционным сказочным сюжетом) влюбляется генеральская дочка, то "генерал, конеч-но, для того, чтобы не опозорить себя и свои чины, заявил что Саши твое-го завтра же не будет, я его отправлю обратно в полк, он как был солдат, так и будет!"

Но самым неожиданным для меня было то, что сказочники активно включали детали военного быта в традиционную волшебную сказку. При-веду пример со сказкой об Еруслане Лазаревиче, тоже услышанной мной на фронте. В ней царь Вахрамей говорит Еруслану:

"Отдаю тебе половину царства". А Еруслан ему рапортует: "Мне не нужно полцарства, а я хочу жениться на твоей дочке!". А вот как описыва-ется встреча Еруслана с побитой ратью: "...Наехал он на силу богатырскую побитую. Ну, не так много, как под Сталинградом побито, но все же поря-дочно!" Совсем по правилам воинского устава действует Еруслан: "Он скомандовал: По коням! - и поехал в чистое поле, в широкое раздолье, в зеленые луга разгуляться" Яркие детали современной жизни наполняют сказочное повествовование: "...Давай договоримся о ненападимости на Картаусово царство Ну, вроде договора о ненападении сделали, ну, как у нас с Германией было..". Но царь Данила Белый "договор свой нарушил - ну, как Гитлер прямо! Царя Картауса пленил". Подъехал Еруслан к родно-му городу: "...даже ни одного дома целого нет - ну, вот как в Гжатске или в Вязьме". (Запись сказки была сделана вскоре после того, как мы вступили в эти разрушенные фашистами города).

Я привел примеры, которые легко могут быть преумножены потому, что при рассказывании сказок именно они вызывали у слушателей неиз-менный смех и повышали интерес. Они очень остро реагировали на стремление сказочника осовременить сказку, приблизить ее к жизни (6), к реалиям фронтового быта

Я не касаюсь в полном объеме в своих воспоминаниях фронтовой са-тиры, которая обильно была представлена в опубликованных сборниках фронтового юмора (7). Сатирические разоблачения гитлеровского вермахта в изобилии публиковались на страницах фронтовой печати, но к народному творчеству они редко когда имели отношение. Это - продукт творчества политорганов и близких к ним организаций. Единственное, что можно от-метить в этой области, так это сатирические переделки популярных дово-енных (а позднее и военных) песен. Чаще всего мне встречались передел-ки песни "Синий платочек" Я.Галицкого, шуточных песен Исаковского, а также песен из кинофильмов ("Волга-Волга", "Юность Максима" и др.). Комизм этих фронтовых вариантов чаще всего заключался в том, что хо-рошо знакомая лирическая песенка вдруг наполнялась политически-острым содержанием. Приведу четыре примера подобных фронтовых пе-ределок. Одна из них исполнялась на мотив популярного "Провожания" Захарова-Исаковского. В нашей части ее пели чаще всего в ремвзводе, за-певалой был слесарь Г.П.Шевчук. Во взводе было много участников битвы под Москвой, о чем и пелось в этой песне. Возможно, именно этим и мож-но объяснить привязанность ремонтников к этой немудрящей песенке:

Заработал пулемет,

Загремели танки.

Фрицы двинулись в поход,

Словно на гулянку - Ох!

С автоматами в руках

Прут фашисты дружно -

Им столицу нашу взять

Дозарезу нужно - Ох!

Стали красные войска

Поперек дороги.

Фрицев тут взяла тоска,

Онемели ноги - Ох!

Фрицу трепку под Москвой

Дали в назиданье.

Удирает он домой,

На лице страданье - Ох!

Где же ты, знакомый путь,

Жесткая расправа?

То ли влево повернуть,

То ль бежать направо - Ох!

Далеко фашистский край,

Погляди, послушай.

Где ж ты, фюрер, выручай!

Насмерть бьет "Катюша" - Ох!

Возвратиться раньше всех

Было бы приятно,

Только ноги, как на грех,

Не идут обратно - Ох!

Отморожены они -

Ноги у бандита.

И снарядом голова

Вдребезги разбита - Ох!

(припев "Ох!" подхватывался всем взводом).

Песню на мотив "Синего платочка" спел лейтенант Гунченко:

Синенький скромный платочек

Немец в деревне украл,

В долгие ночи синим платочком

Спину себе покрывал.

Порой ночной

Лишь ветра протяжный вой...

Сжавшись в комочек, накинув платочек

Мерзнет фашист под Москвой.

Крепче и крепче морозы,

В поле - метель да пурга...

Льют фрицы слезы от наших морозов,

Им не уйти никуда.

И вот зимой

Удар получив под Москвой

В панике фрицы мчат от столицы -

Им не вернуться домой!

Били их под Сталинградом,

Били на Курской дуге,

Бьем в Белоруссии, в Латвии, в Пруссии,

Бьем на земле и воде.

И вот весной

Снарядов советских вой...

Едут к Берлину наши машины

И скоро вернутся домой!

Интересна и переделка популярной песни В.Гусева о двух друзьях-сослуживцах, исполнявшаяся в свое время Леонидом Утесовым. Вот во что она превратилась:

Служили два фрица в одном полку -

Пой песню, пой!

И был один из них труслив,

И смерти боялся другой.

Грабили фрицы французский народ,

Билисарух и детей,

Ну, а потом на восточный фронт

Гитлер отправил друзей.

Мерзли они в российских снегах -

Пой песню, пой!

И вот обуял одного из них страх

И щелкал зубами другой.

Однажды под Вислой шел жаркий бой -

Пой песню, пой!

И вот суждено было фрицам пасть

В польской земле чужой.

Служили два фрица в одном полку -

Пой песню, пой!

Снайперской пулей сряжен был один,

В воздух взлетел другой!

Уже в конце войны широкой популярностью на фронте стала ж поль-зоваться переделка известной песни "На закате ходит парень" Она была приурочена к Гитлеру и к боям за Берлин:

На закате ходит Гитлер

Возле бункера свово,

Поморгает косым глазам -

И не скажет ничего...

И кто его знает, зачем он моргает? (три раза).

Если спросят: "Что не весел? Иль не радует житье?"

"Потерял я, - отвечает, -

Войско храброе свое".

И кто его знает, зачем он теряет? (три раза).

Соберет пяток дивизий -

Он танцует и поет,

А как сводку прочитает -

Отвернется и вздохнет...

И кто его знает, чего он вздыхает? (три раза).

А вчера пришел по почте

Вдруг загадочный пакет:

Приглашают его черти

Поскорее на тот свет...

И кто его знает, зачем приглашают? (три раза).

Мы разгадывать не станем,

Не надейся и не жди,

Ждет тебя - петля да пуля,

Нас - победа впереди!

И сами мы знаем, на что намекаем! (Три раза).

Удивительно разнообразно проявление народного остроумия в час-тушках! Тонкий, ненавязчивый юмор, лукавая и скрытая насмешка, бро-ская и неожиданная игра слов всегда были присущи этому неумирающему жанру народного творчества. И это в полной мере проявилось и во фрон-товой частушке. Посмотрите, как неожиданно обыграны маленькие усики Гитлера в частушке, впервые услышанной мною в холодную заснеженную Зиму 1941 г. под Москвой:

Напрасно фрицы с Гитлера

Ждут шерстяного свитера:

Из гитлериных усиков

Не выйдет даже трусиков!

Или - необыкновенно популярная частушка того же времени:

Как на улице туман,

Полное затмение.

Глянул Гитлер на Москву

И лишился зрения!

Фронтовая частушка охотно использовала немецкие слова и выражения, органически вплетая их в ткань традиционного жанра"

Балалайка, балалайка,

Кайне куры, кайне яйка

Кайне буттер, кайне шпек -

Все забрали, аллес вег!

Эту частушку я впервые услыхал в Белоруссии от девочки Шуры Бульбы, 14 лет. Она рассказала, что полицаи штрафовали и избивали тех, от кого они ее слышали. А народ все равно распевал, веря в освобождение:

Лето жаркое придется

Для бандитов и ворюг.

Ничего не остается,

Как уматывать "цурюк"!

Даже во фронтовых госпиталях, где царили кровь и боль, выздорав-ливающие бойцы не теряли чувства юмора, помогавшего им стойко пере-носить выпавшие на их долю ранения. Частушки, как правило, были лю-бовные, но окрашенные своеобразной палатной обстановкой. Сам факт появления подобного рода частушек был первым признаком выздоровле-ния раненого. Их исполнение поощрялось и врачами, и медсестрами, ко-торые часто распевали их на пару с ранеными бойцами. Мне удалось запи-сать один из таких "парных" концертов: боец Хромушин и сестра Люба Павлова устроили такое лиро-эпическое состязание:

Боец:

Позови врача, сестрица,

Сделай одолжение:

Без рецепта санитарке

Сделал предложение!

Сестра:

Где ты, русая коса,

Лента на два банта?

Я без боя в плен взяла

Старшего сержанта!

Боец:

Не курю давно я трубки,

Откажусь от водки.

Позабыл какие губки

У моей залетки!

Сестра:

Ой, замучили, замучили,

Замучили они -

Лейтенантики, сержантики,

Широкие ремни!

Часто в частушке мы встретим и подшучивание над военной техни-кой, например:

Танк танкетку полюбил,

В рощу с ней гулять ходил.

От такого романа

Вся роща переломана.

(записал в госпитале от раненого танкиста М.П.Семенова, 1920 г. рожде-ния, москвича). А бывший боец-зенитчик М.Е.Артамонов, 1921 г. рожде-ния, уроженец Архангельской обл., спел мне такую частушку:

Наша удаль не забыта,

Не один стервятник сбит.

Мы всегда от "Мессершмидта"

Оставляем мусоршмит!

Надо ли говорить о том, что в частушках, услышанных мною уже по-сле окончания войны, в период демобилизации я встретился буквально с каскадом остроумия, причем особенно светлого, окрашенного ожиданием скорой встречи с разлученной на 4 года любовью.

...Мы возвращались на родину через Брест - Барановичи -Минск - Смоленск. Снова перед нами пробегали израненные войной белорусские леса, горькая, порушенная земля. Но белорусские девчата, худенькие и скудно одетые, но с сияющими глазами выбегали нам навстречу и радова-лись ото всей души вместе с нами нашему возвращению. Вскоре после Бреста, на небольшой станции Жабинка, сильно разрушенной, но уже на-чавшейся восстанавливаться, наш состав встал, как говорили бойцы, "все-рьез и надолго". Мы высыпали на перрон - а там уже бушевал частушеч-ный "перебор" под гармошку. Мне удалось записать такой "диалог":

Боец:

Затирайте, бабы, квас,

Ожидайте, бабы, нас:

Мы фашистов перебили,

Эх, соскучились по вас!

Девушка:

Вот и кончилась война,

Победа за нами.

Ко мне миленький приедет

С тремя орденами!

Боец:

Вот окончилась война,

Дождались победушки.

Сторонитеся, ребята,

Выходите, девушки!

Девушка:

Подружка моя,

Я не знаю, как мне быть:

Мил приехал с орденами,

Я не смею подходить!

От Курдюмовой Наташи, 16 лет, уроженки Вологодской обл. (как она оказалась в Белоруссии - ума не приложу!) я записал такие частушки:

Неужели заключенье,

Неужели будет мир,

Неужели тот вернется,

Кто мому сердечку мил?

Задушевная подруга,

Где наши высокие?

На них серые шинели,

Ремешки широкие!

Скоро с армии приедет

Милый ягодиночка.

У крылечка моево

Протопчется тропиночка!

Не дождаться тех минут,

Когда с армии придут,

Рубашки алые наденут,

По деревнюшке пройдут!

От Михайловой Лены, 17 лет, уроженки Пензенской обл., я услышал такие частушки:

С гор потоки, с гор потоки,

С гор хрустальная вода.

Разгромили мы фашистов -

Не вернутся никогда!

Приколола я на грудь

Ветку виноградную.

Ожидаю я с победой

Свово ненаглядного!

Скоро, скоро опадет

Белая акация.

Скоро миленький приедет -

Демобилизация!

О частушках можно говорить бесконечно. Остановлюсь в заключение на тех остроумных и необычных пословицах, поговорках, присловьях, призывах и лозунгах, которые в изобилии встречались как в устном быто-вании, так и в виде надписей на транспарантах, указателях, боевых лист-ках и на боевых машинах и т.д. Многие из них были и остроумны, и не-ожиданны. На одном из транспарантов у шоссе, ведущему к Берлину, мне встретился такой призыв: "Приготовь-ка, Ванька, дроги: едем фрицев бить в берлоге!" А на танке я встретил такую надписъ: "Жми скорее - дой-дем до Шпрее!" На указателе "До Берлина - 50 км". была такая надпись: "Вот эта улица, вот этот дом, вот этот Гитлер, его мы добьем!" Осо-бенно много подобных надписей было на тех товарных вагонах, в которых ехали домой демобилизованные солдаты. Вагоны шли, украшенные вет-ками деревьев и букетами полевых цветов, а на стенках и дверях красова-лись многочисленные надписи, например: "Встречайте, родители, к вам едут победители!", "До свиданья, заграница, нам давно Россия снится!", "Победители домой с фронта возвращаются. Столько сразу ухажеров - глаза разбегаются!"

Очень часто фронтовые лозунги откликались на крупные победы наших войск, причем делалось это с юмором и улыбкой: "Курская дуга со-гнула врага!", "Фашистам у Прута пришлось круто!", "Фрицам, братцы, стало кисло: позади осталась Висла!", "Хотел фашист взять Орел, а по-лучилась решка!", "Раздавим Гитлера в блин, как придем в Берлин" и т.д.

* * *

Мною приведены только те произведения фронтового фольклора ко-торые я сам слышал и сумел записать. Это - лишь малая часть фронтового юмора. Его публикация и анализ - дело будущих исследователей. Да и я остановился отнюдь не на всех собранных мной материалах народного творчества военного времени. Я выбрал из них те, которые показались мне наиболее выразительными. Тема фронтового юмора разнообразна и мно-гопланова, да, можно сказать, и неохватна! Она еще ждет своего исследо-вателя. Поэтому все, изложенное выше, следует рассматривать как мате-риал для грядущих историков и фольклористов, которые хочется думать, и воссоздадут со временем образ воина-защитника Родины в всем разнооб-разии его менталитета. И я убежден, что в этом обобщенном образе будет найдено место и для раскрытия своеобразия фронтового юмора.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965.

2. См.: Лихачев Д.С., Панченко А.М. "Смеховой мир" Древней Руси. Л., 1976; и рецензию Л.Н.Пушкарева на эту книгу: Вопросы истории, 1977. № 7, С. 168-170; Лиха-чев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984.

3. См., например: Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Новые аспекты изучения культу-ры Древней Руси // Вопросы литературы. 1977. № 3. С. 148-167.

4. Твардовский А.Т. Василий Теркин: Книга про бойца. М., 1977 С. 6.

5. Пушкарев Л.Н. По дорогам войны: Воспоминания фольклориста-фронтовика. М., 1995.

6. Это явление типично не только для фронтового фольклора. См.: Померанцева Э.В. К вопросу о современных судьбах русской традиционной сказки // Русский фольк-лор: Материалы и исследования. Л., 1961. Вып. 6. С. 110-124.

7. См., например: Фронтовой юмор: Сборник. Сост. В.Н.Вирен. М., 1970; Фрон-товой юмор периода Великой Отечественной войны Советского Союза // Крокодил. 1958. № 5. С. 6.

8. См. об этом подробнее: Пушкарев Л.Н. Письменная форма бытования фронто-вого фольклора // Этнографическое обозрение. 1995. № 4. С. 25-85.