Б.Р. — Я родился 19 октября 1921 года в городе Киеве. Моя мама была родом из Умани, а отец из Житомира. Во время гражданской войны отец воевал в Красной Армии комиссаром батальона. Сразу после войны его направили работать в киевское ЧК, и мама тоже приехала сюда, искать работу. В Киеве мои родители познакомились и поженились.
С моим отцом произошел такой случай — как-то раз к нему на улице подошла молодая женщина и говорит: «У меня к Вам большая просьба. Мой муж уехал с Белой армией в Румынию. Вы не могли бы мне помочь, чтобы я тоже уехала в Румынию?» Отец говорит: «Попробую». И он этой женщине помог, каким-то образом переправил ее за границу. А у нее в Киеве была квартира на улице Чкалова, и она оставила ее нашей семье.
В семье было двое детей — я и сестра. Мама рано умерла, отец женился во второй раз, у его второй жены была дочка, и нас в семье стало уже трое. Отец работал железнодорожником, получал неплохие деньги, по тем временам. Но дело в том, что он с этой зарплаты кормил всех нас — троих детей, поэтому жили мы очень небогато.
Учился я в 6-й средней школе, она находилась в центре города, возле Михайловского собора. В 1939 году, после окончания школы, поступил в Киевское танко-техническое училище, которое раньше располагалось в Москве, а позже было переведено к нам в Киев. Начальником училища был Гориккер Михаил Львович, генерал-майор технических войск — один из выдающихся советских военных деятелей. Между прочим, он изобрел противотанковые ежи, которые потом широко использовались во время войны.
Расскажу, почему я решил поступать в военное училище. У отца был один товарищ, сын которого учился в Киевском танко-техническом училище. Сын был развитый парень, чемпион Советского Союза по велосипедному спорту. И этот товарищ посоветовал отцу: «Отправь своего сына в училище — там хорошие условия, хорошая учеба, он там станет специалистом». И отец отправил меня туда, и правильно сделал! Не знаю, что бы со мной было на войне, если бы не подготовка в училище.
А.И. — Вы предполагали, что скоро начнется война?
Б.Р. — Конечно, нас готовили для этого. И немец уже шуровал по Европе, мы все это слышал по радио, читали в газетах.
Когда я занимался в училище, отец однажды приехал со мной встретиться. В это время мимо ворот проезжает легковая машина, и из этой машины выходит сам начальник училища Гориккер, подходит к отцу, садит его в машину и везет к себе в кабинет. И по телефону вызывают туда меня. Оказывается, что во время гражданской войны Гориккер служил рядовым солдатом в том батальоне, где мой отец был комиссаром. И он отца узнал, пригласил к себе, они посидели, поговорили, вспомнили молодость.
А.И. — Что изучали в училище?
Б.Р. — Математику, физику, химию — все эти школьные предметы. И, конечно, военные дисциплины — стрельбу, подрывное дело и так далее. А самое главное было, конечно, устройство танков. Между прочим, мы уже в то время серьезно изучали танк Т-34.
Перед самой войной я закончил училище, проучился два года. 10 июня 1941 года нас всех собрали в летнем лагере в Бабьем Яру, построили, и начальник училища зачитал приказ наркома обороны Советского Союза, о том, что нам присваивается воинское звание «воентехник 2-го ранга», это соответствует современному званию лейтенанта. После окончания училища я получил направление в город Ленинакан Армянской ССР. Вот там и начиналась моя офицерская военная служба. Попал я в 54-ю танковую дивизию.
Когда началась война, нас отправили в Иран. Дивизия перешла границу и двинулась вглубь территории Ирана. Одновременно с нами на юге Ирана перешли границу английские войска — они пошла на север, а мы пошли на юг и в конце-концов соединились. Главной задачей и для нас, и для англичан было охранять дорогу, которая проходила через весь Иран в СССР и снабжала Красную Армию оружием, техникой, продовольствием и так далее.
Я в Иране пробыл несколько месяцев. Получилось так, что я там заболел тропической малярией, и меня в срочном порядке отправили на лечение в Тбилиси, в госпиталь. В этот период в Иране погибло много наших людей — не в результате боевых действий, а от «москитной болезни». Как только кого-нибудь кусает москит — на следующий день человека уже нет! А с тропической малярией еще можно было что-то сделать. Мне повезло, что у нас была свободная машина, которая меня вовремя вывезла в Тбилиси. И там я лечился, наверное, с месяц. Лечение было очень простое — в основном, нас пичкали хинином.
После госпиталя меня отправили в резерв. А в то время в Тбилиси формировались танковые батальоны, и в один из этих батальонов попал я, на должность заместителя командира роты по технической части. Когда батальон сформировался, нас отправили в Ставропольский край. Уже шел 1942 год, немцы захватили Украину и продвигались в сторону Кавказа. Нас должны были отправить на фронт, приехали в Ставрополь, а матчасти у нас не было, ждали с Урала танки. Потом прислали танки, но уже с экипажами. А без танков мы оказались не нужны, поэтому рядовой и сержантский состав куда-то отправили, а нас, офицерский состав, на какое-то время оставили в Ставрополе. Когда стал подходить фронт, всех офицеров собрали и повезли в Сталинград. Помню, приехали в Сталинград, и тут началась бомбежка, у нас несколько человек погибло. Но мы там пробыли недолго. Командование посмотрело, что в Сталинграде находится большое количество танкистов, а танков не хватает, и нас отправили в Москву. В Москве на базе Академии бронетанковых войск открыли курсы для переподготовки танкистов и автомобилистов. Танкистов было меньше, а автомобилистов больше, поэтому меня направили на эти курсы преподавателем для автомобилистов. И я там некоторое время работал, академия находилась в Лефортово. А когда выпустили все группы, то курсы закрыли, и меня снова направили в отдельный танковый батальон. Мы формировались в Подмосковье, в Апрелевке, батальон укомплектовали танками Т-26, в каждой роте также было по два-три танка Т-34. Я снова стал заместителем командира танковой роты по технической части. После формировки батальон направили на Калининский фронт под город Ржев.
Прибыли на фронт, разгрузились на станции Погорелое Городище. В августе 1942 года началось наступление. Каждый день были бои, причем очень тяжелые. Вначале мы продвигались более-менее нормально, а потом пошли дожди, а Калининская область — она же на болотах вся, все моментально размокает, кругом вода. И танки уже двигаться не могли. Если они сходили с дороги, то сразу же застревали. Немцы перекрыли основные дороги, и наше наступление остановилось. По дорогам мы пройти тоже не могли — немцы их минировали, а позади мин, везде, где только можно, выставляли противотанковые пушки. По-моему, у нас больше всего потерь было как раз от артиллерии, немцы били очень точно. Еще нас часто бомбила немецкая авиация. Когда немцы делали авианалет, то аж слышно было, что самолеты летят нагруженные — такой гудящий звук моторов. И танков у немцев тоже хватало. Но немецкие танки были плохие тем, что у них двигатели бензиновые — горели как факелы. А еще я заметил, что они свои подбитые танки всегда старались вытаскивать с поля боя и ремонтировать, а не подвозить новые. У них были очень хорошие гусеничные тягачи, которыми они вытаскивали танки.
Зная о наших трудностях, командование пыталось изменить обстановку в нашу пользу — нам все время подбрасывали резервы. Этот участок фронта был очень важным, туда даже приезжал Сталин — единственный раз в жизни он был на фронте и именно в том месте. Но все равно, мы не смогли продвигаться дальше. Там проходила железная дорога от Ржева на север, по которой немцы перебрасывали войска под Ленинград. Главной нашей задачей было перерезать эту дорогу, чтобы немцы не могли ею пользоваться. Наши воевали там с августа и до конца осени, но так и не смогли к ней пробиться, ее перерезали только в 1943 году.
А.И. — Какие потери были у батальона под Ржевом?
Б.Р. — Почти весь наш батальон был уничтожен. Больше мне добавить нечего...
Там творились страшные вещи, но я в то время воспринимал это не так остро. Понимаете, когда человек молодой, он меньше всего думает, что можно погибнуть, что можно стать инвалидом. А после войны я иногда это все вспоминал, и мне становилось страшно.
В тех боях я нес ответственность за каждый подбитый танк нашей роты. Моя работа была такая — идет наступление, подбивают наш танк, и мне поступает задача его вытащить, причем во время боя, под огнем немцев. Если его не вытащить сразу, то он может достаться немцам. А если машина достанется немцам, то новую не дадут. Подбитый танк мы вытаскивали при помощи другого танка — он подходил к подбитому танку, цеплял его за крюк и тянул к нам в тыл. В тылу я отвечал за мелкий ремонт, а если машина была серьезно повреждена, ее отправляли в танкоремонтные цеха. Каждая танковая рота имела одну грузовую машину, на которой возили инструменты, питание, запасное вооружение. Такая машина была и у нас в роте, и я командовал этой машиной. Ремонтников у меня было человек пять, для самообороны у всех были винтовки, а у меня пистолет ТТ. Но в прямых боях нам участвовать не приходилось, так что я из своего пистолета практически ни разу не стрелял.
В Калининской области есть такая река Вазуза, и где-то в начале осени мы стояли возле нее. Я находился возле танка, и, видимо, немцы заметили этот танк и стали его обстреливать. Рядом разорвался снаряд, и мне в голову попал небольшой осколок. Ранение было не особенно тяжелое, но оно было опасно тем, что осколок попал в голову буквально в паре миллиметров от виска. Попал бы в висок — был бы я на том свете.
В госпиталь меня не отправляли, лечили в санбате. А потом получилось так, что в боевых частях не хватало танковых экипажей, и на фронте сформировали специальные учебные роты по подготовке танкистов. Учитывая то, что я закончил училище и преподавал на курсах, меня отправили в одну из таких рот, и я там готовил танкистов. Все это происходило в прифронтовой полосе. А в начале 1943 года все учебные танковые роты собрали вместе и отправили под Москву, в Домодедово. И там я продолжал готовить танковые экипажи.
А.И. — Кто попадал к Вам на подготовку? Проводился ли какой-то отбор в танковые войска?
Б.Р. — Да. Они старались отобрать людей, более-менее знакомых с техникой. Например, если человек раньше работал трактористом, его чаще всего направляли в танкисты. Насколько я помню, у нас в роте были в основном толковые ребята.
А.И. — Чему учили танкистов?
Б.Р. — Практические занятия были на танках Т-26 и Т-34. Учили ребят тому, что будет им необходимо на фронте — стрелять из пушки, из пулемета, водить танк, ремонтировать его в полевых условиях (в том числе, и зимой), выдерживать дистанцию при передвижении. Я считаю, что после такого обучения они могли нормально воевать. Такая была наша работа, и надо было выполнять ее хорошо, потому что если танкистов как следует не обучить, они моментально погибнут. Отдельно мы объясняли устройство деталей танков. Я специализировался на танке Т-34, очень хорошо его знал — собственно, по нему я и закончил училище. В то время танки Т-34 были новыми, в них мало кто разбирался, поэтому для армии я был ценный человек.
А.И. — Когда формировали танковые экипажи, людей как-то подбирали по психологической совместимости?
Б.Р. — Почти нет. Тогда не было времени заниматься этим делом. Кто попал, тот и попал. Но если люди просились в один экипаж, то им могли пойти навстречу.
Осенью 1943 года меня перевели в 3-й отдельный учебный танковый полк, который вскоре перебросили на границу с Белоруссией. И почти сразу мы начали боевые действия. Надо сказать, что бои в Белоруссии у нас были более-менее удачными, мы где-то за полгода прошли Белоруссию, освободили Минск и вышли на литовскую границу. Все это время я занимался подготовкой экипажей, но если было нужно, то приходилось заниматься и эвакуацией танков с поля боя. В составе экипажа танка я не воевал, все время был техническим работником, а вообще наш полк шел во втором эшелоне наступления. При необходимости его тоже бросали в бой.
После боев в Белоруссии полк находился в резерве, а весной 1945 года участвовал в освобождении Литвы. Войну мы закончили в городе Мариамполе, недалеко от границы с Восточной Пруссией.
А.И. — У меня есть еще несколько вопросов к Вам. Как Вы оцениваете советские танки Т-26 и Т-34?
Б.Р. — Ну, танки Т-26 — это ерунда. Они были небольшие, их до войны скопировали с какого-то английского танка. Сначала на Т-26 ставили две башенки, которые поворачивались при помощи рук, а потом одну башню стали убирать и вместо нее ставили пулемет. Он никому не нравился, танкисты не хотели на нем воевать, но что им было делать — приказ есть приказ, надо выполнять. Даже по меркам начала войны это был устаревший танк, с очень слабой броней. Понимаете, когда в Т-26 попадал снаряд, то погибал весь экипаж. В пехоте и то легче было выжить, чем в этом танке. Конечно, все старались попасть на Т-34. Ну, а у Т-34 была хорошая броня, пушка сначала была 76 миллиметров, а потом начали ставить пушки 85 миллиметров. Вот это была настоящая боевая машина.
А.И. — Какие танкисты, по Вашему мнению, были лучше обучены — советские или немецкие?
Б.Р. — В первой половине войны немецкие танкисты были лучше. А потом мы их перегнали в обучении, и, кроме того, у них осталось мало опытных танкистов. И в количестве танков и танкистов Советский Союз, безусловно, обогнал Германию. Танки штамповали в огромных количествах, и большую помощь в разработках оказывали Евгений Патон, академик Национальной академии наук Украины, и его сын Борис Патон. Сначала броню ставили на заклепках, а при Патоне начали сваривать танки, это получалось надежнее и быстрее за счет меньшей трудоемкости.
А.И. — Какие повреждения танков встречались Вам чаще всего?
Б.Р. — Чаще всего рвались гусеницы, но это легкая поломка. Если гусеница выходила из строя, то по инструкции ее должен был менять экипаж танка. Бросать танк им не разрешалось. Еще довольно часто выходило из строя вооружение. Мы ремонтировали двигатели, бортовые системы. Все это надо было ремонтировать быстро, и часто в полевых условиях. Детали нам подвозили, а основные инструменты для замены деталей у нас всегда были с собой — ключи, съемники. А вот сварки не было, поэтому для более серьезного ремонта нам на время привозили сварочный аппарат.
А.И. — Как кормили в танковых войсках?
Б.Р. — Танкистов снабжали хорошо, мы не голодали. И под Ржевом, и в Белоруссии, и в Литве к нам регулярно приезжала кухня. Кроме этого, у нас у всех был НЗ — в случае необходимости, можно было его использовать.
А.И. — На фронте к Вам было какое-то особое отношение как к еврею?
Б.Р. — Что Вам сказать... Было к нам такое отношение. Когда надо было награждать орденами, наше начальство старалось евреев не награждать, или давать награду не слишком высокую, рангом пониже. С присвоением званий — то же самое.
А.И. — Чем Вы были награждены на фронте?
Б.Р. — В отношении наград я ничем не выделяюсь — за фронт у меня только орден Красной Звезды.
После войны я еще долгое время служил в армии. Вся моя дальнейшая служба была только в танковых войсках и только на технических должностях. В 40-е годы я несколько лет прослужил в Литве в том же 3-м отдельном учебном танковом полку.
А.И. — После войны обстановка в Литве была неспокойная. Как население Литвы встретило Красную Армию? Помните ли какие-то инциденты?
Б.Р. — Да, литовские националисты действовали против советской власти. И население относилось к нам недружелюбно. Например, в Каунасе военнослужащим было опасно ходить по улице, советских солдат и офицеров убивали почти каждый день. И так продолжалось несколько лет. Но лично на меня ни разу не нападали — наверное потому, что они в первую очередь убивали работников НКВД.
После Литвы наш полк несколько месяцев находился в Кенигсберге, там же стояла и 1-я гвардейская мотострелковая дивизия (бывшая Пролетарская дивизия), и нас ввели в штат этой дивизии, но потом поступила команда из Москвы эту дивизию не трогать, и полк направили в Цинтен. Через несколько лет меня перевели в Петропавловск-Камчатский, где я прослужил пять лет на должности заместителя командира ремонтной базы танкового полка. Демобилизовался в 1962 году. Я был капитаном, а мне предложили звание майора и перевод в Армению, на турецкую границу. Но я отказался — у нас росли дети, надо было дать им нормальное образование. Поэтому я уволился из армии и мы вернулись в Киев. Тридцать лет я проработал на Киевском заводе реле и автоматики, в 1992 году ушел на пенсию.
Мой отец с мачехой благополучно пережили войну. Когда немцы подходили к Киеву, они эвакуировались, иначе немцы расстреляли бы их в первую очередь. Во время войны они жили в Киргизии, в городе Фрунзе.
Во время войны я познакомился с Александрой Чулковой, моей будущей женой. Она русская, 1925 года рождения, родом из Домодедово, с осени 1941 года служила на прожекторах в ПВО Москвы. А когда наш полк стоял в Домодедово, она пришла к нам работать вольнонаемной в лазарет и была в полку до конца войны. В то время мы с ней познакомились, а в 1946 году расписались. Прожили вместе всю жизнь. Сейчас у нас двое детей, трое внуков и пятеро правнуков.
Вот такую жизнь я прожил. Еще пару лет назад рассказал бы о себе намного больше, но мне сейчас пошел девяносто второй год, память уже никудышная, многое забыл. Рассказал Вам, что смог... Спасибо, что пришли.
| Интервью и лит.обработка: | А. Ивашин |
