Шветов Константин Иванович

История семьи

Родился я 26 мая 1928 г. здесь, в Сольцах. Родители по происхождению были из мещан, коренные сольчане. Мещанское звание мои предки получили когда-то давно от княгини Васильчиковой. Они оказали ей какую-то помощь, и она их так отблагодарила.

По легенде, ещё раньше звание мещан в Сольцах появилось при царице Екатерине, когда она проезжала из Петербурга во Псков, через Новгород и Сольцы. Она остановилась здесь у купца Смирнова, в двухэтажном доме. Не сильно богатого, а так, середняка, лавка небольшая у него была. Но православного, а не старовера, которых тут было больше. Он был, конечно, очень рад, всё приготовил для таких гостей. Когда остановилась карета, то выстлал от неё до дома дорогую дорожку.

И вот, как рассказывают, жила она у этого купца в Сольцах несколько дней, пока карету и ещё что-то чинили. Была довольна приёмом, посмотрела с балкона со второго этажа на простой люд. Тоже ей понравились. С почтением относились: селяне вставали на колени, когда она проходила мимо на прогулке. И подписала указ: Сольцам именоваться посадом, а жителям дать мещанское звание. И пожаловала каждому двору по 13 десятин (примерно 14 гектар): пахотной земли, и покосов, и леса.

А дела у купца Смирнова после всего этого пошли в гору...

Быть мещанином – это было выше, чем крестьянское звание. Это давало привилегии. Вот мой дядя Яков был призван на Империалистическую войну не простым солдатом, а направлен в офицерскую школу. Служил в пехоте, был тяжело ранен в голову, кажется, где-то под Псковом, какое-то время лежал без сознания, пока осколок не вынули. Такая большая была рана, что даже когда зажила, всё рано страшно было смотреть на эту вмятину в голове. Как человек после такой раны способен выжить… Дядя после работал тут в Сольцах в артели инвалидов.

Дед, Георгий Иванович Шветов, был писарем в Городской управе. К деду и на дом приходили с просьбами написать прошение. Он грамотно писал, хорошо. Знал всю эту систему. Так составит бумагу, что дело пойдёт как надо. И ему за это хорошое деньги платили, даже бывало по пять рублей. Это были деньги! – Пять пудов муки можно было купить.

Таких «старинных» мещан, как дед, в Сольцах было 33 двора. Да, дед грамотный был. Мой отец, Иван Георгиевич, хотя и окончил до революции 5 классов, но его не превзошёл. Да даже и брат отца, хотя был старше и учился дольше, но всё равно не умел так сочинить, как дед мог.

Умер он вскоре после революции в возрасте 75 лет, в 1918 г. Дед из-за неё очень переживал; говорил сыновьям, отцу моему и дяде, что теперь порядка не будет. Был дома его портрет, но в войну сгорел. Много чего старинного семейного сгорело в войну. Портретов много было в рамках, картинки на фарфоре. Старый дом был (большой, деревянный, стоял напротив здания нынешней пожарной команды, под 7-м номером), но война всё уничтожила.

Сейчас там новый домик стоит, под тем же номером. А угловой дом на пересечении с Комсомольской – дом купца Михаила Ивановича Полякова. По ул. Володарского – 3-й номер, а по Комсомола – 37-й. Вначале эта земля тоже нашей была. Но случился пожар и дом сгорел. А так как приближалась зима, то срочно нужны были деньги на новую постройку, покупать готовый дом, и дед продал этот участок Полякову. На этом доме даже дата постройки сохранилась – 1891 год. То есть пожар был примерно за год или два до этого. Пожарная часть и тогда была напротив, на том же месте, что и сейчас (только одноэтажная), но дом всё равно не спасли.

С пожаром этим интересное дело было. Тогда несколько человек сговорились сделать поджог. Они были люди мастеровые по строительству – плотники, каменщики, были без работы, и, чтобы она появилась, задумали сжечь посад. И сотворили такую подлость. А перед смертью каялись священнику: «Я такую-то улицу поджёг». Боялись умирать с таким грехом.

Бабушку по отцовской линии звали Анной Ивановной.

Тётя моя работала на телеграфе, Валентина Георгиевна. Была красавицей. Как-то раз надо было дать связь с военной частью в Петерурге. А там связистом был молодой человек. Так они познакомились, поговорили по телефону. Он был дворянин, хотя и небогатый. Дворян с мещанами венчали. Когда приехал сюда в Сольцы, увидел её, так сразу повёл под венец в Ильинский собор. Но жизнь их была трагической. После родов от тифа умерла молодая жена. Это уже после революции было, когда тиф свирепствовал. Затем умерла и девочка-младенец. Муж долго ходил на кладбище, сидел у могилы, плакал там, писал надгробные стихи. А затем, месяца через два, на нервной почве у него началась чахотка, и вскоре умер и он сам. На нашем солецком кладбище похоронен, рядом с женой.

А как старшее поколение вспоминало царское время?

— При нас, детях, да ещё в предвоенные годы, об этом не говорили. Думаю, в старое время им жилось лучше. Всё-таки мещане были, люди с достатком. Земля была своя. Вся округа Сольцов была городскими наделами. Если бы не революция, то и я был бы богатым человеком.

В 1900 году, когда отец родился, начали железную дорогу из Петербурга, и к началу войны 1914 г. она уже была готова. Она много дала жителям Сольцов. Многие побросали землю и пошли на строительство дороги – песок возить и прочее. Платили хорошо.

Была ещё узкоколейка на Новгород, но после революции её разобрали. С Порхова сплавляли лес, с Ильменя приходили баржи. В Новгород возили мясо, муку... В общем, торговая жизнь кипела. У купцов Боговских были громадные баржи, привозили товары. Это при советской власти Шелонь обмелела, а раньше баржи ходили! Я скажу, что при моей жизни река заплыла землёй на два с лишним метра. Я-то мальчиком нырял и знал, где какая глубина. Бывало, багром не достать дна, а сейчас напротив Сольцов – мель на мели. А раньше баржи могли пристать даже выше теперешнего моста, до самого льнозавода.

Помню, что-то копали в реке и докопались до дров, которые купцы сплавляли в древности. Я их собирал и колол. Ну и жаркие же были дрова! – Века пролежали, уже уголь, а не древесина.

Отец, когда вырос, пошёл работать в городскую пожарную команду. Сперва она называлась добровольной, а после революции стала государственной. Дорос до должности начальника этой команды. Машин тогда ещё не было, так что у них была просто бочка с водой, ручная помпа, вёдра...

А мать моя, Марья Гавриловна Левашова, была из купечества, из состоятельной семьи. Разбогатели они торговлей рыбой из Новгорода. Отец её, Гаврила Фёдорович, ездил на телегах за рыбой на Волхов. Там его уже ждали рыбаки. Он эту рыбу привозил на продажу в Сольцу. Бывали, конечно, случаи, что товар портился, и дед оставался в убытке.

А отец его, мой прадед, был кучером у миллионера Ванюкова. Три лошади запрягались, да какие! Он только берёт за вожжи, а они уже трогаются. Непомерная сила была у прадеда! Мой дед уже не такой силы был, больше в свою мать. Бывало, если прадед везёт кого со станции, и там, например, колесо отвалилось у тарантаса, то не просил, чтобы пассажиры сошли. Так и поднимал гружёный тарантас и заправлял колесо! А двухпудовая гиря была для него как мячик. А если ударит кулаком по скамье, то доска лопалась!

Когда я хоронил рядом с ним дедушку, то дядюшка мой, его сын, говорил: «Не потревожьте гроб прадеда Фёдора». А я нарочно посмотрел, и кости ног у него были толщиной как у лошади! Ведь он в своё время таскал рыбу из Новгорода пешком! От этого и скелет так развился с молодости. Уходил из Сольцов за рыбой рано утром, часа в четыре, и к вечеру уже возвращался с товаром. Хотя дорога на Новгород тогда шла более прямо. А сейчас она километров на 30 длиннее, через Шимск углом протянули. Долго ещё говорили: «Новгородская дорога». Она и теперь в лесу видна.

Бабушку по материнской линии звали Анной Ивановной, в девичестве Котова.

Мама работала по дому. Отцовой зарплаты пожарника хватало, чтобы семью прокормить. Огород, конечно, свой был. И отец подрабатывал – заряжал огнетушители, он один это умел на весь район. С колхозов ему их привозили, с организаций, и по счетам получал добавку.

Детей было шестеро, но трое умерли. Первенец, Миша, умер от скарлатины лет в 7. Брат Сашенька умер во сне ещё младенчиком, годика ему ещё не было. Сестрёнка Валя умерла в войну, тоже ещё в школу не ходила. Осталось нас три брата: Гавриил, Василий и я.

Говорят, что в вашем Ильинском соборе венчался то ли Суворов, то ли Кутузов?

— Нет, это неправдоподобно. Хотя молва была пущена, но, как солецкий родовой, могу сказать, что это выдумка. Местных дворян, конечно, венчали. Например, княжон Васильчиковых. Да и собор наш не очень древний, 20-х годов 18-го века. А притвор с колокольней построили ещё позже, в 1860-х годах.

Вначале собор хотели построить в другом месте, в центре города, где сейчас поликлиника. Но это был участок купца Богрова, а он не согласился его продать епархии. Так что начали строить на теперешнем, более низком месте. Начали и скоро разочаровались, даже одно время хотели бросить строительство, так как увидели, что весной вода до фундамента приходит. Раньше ведь в половодье воды большие в Шелони были. Не раз даже и пол в соборе был под водой.

Я видел на старинной фотографии, что у южной стены собора ставили защиту ото льда, такие толстые брёвна-отбойники.

— Да, такие устои ставили. Лёд и в самом деле так близко напирал, на самые стены.

1930-е годы

Помню, в начале 1930-х, когда был голод, меня отправили как бы в санаторий для детей солецких служащих, в бывшее княжеское имение Выбити. Отец тогда уже был уважаемым в городе человеком и устроил меня туда, подкормить маленько. Привезли нас на телегах, машин в Сольцах ещё не было. Я жил в комнате на втором этаже дворца. Помню, что мы боялись пойти в туалет – в тёмных коридорах, на лестницах висели строгие княжеские портреты, стояли гипсовые статуи, как живые, и нам, малышам, было боязно. Я же ещё дошкольником был. Хорошо, что нас воспитательница провожала. Темно ведь, электричества ещё не было, только лампы-керосинки. Две недели я там был. Так был рад, когда привезли обратно в родительский дом!

Так портреты князей Васильчиковых ещё висели?

— Да, я даже не помню, когда их сняли. Но много позже. А на первом этаже там был сельсовет.

Ещё у меня был случай в Выбитях, после войны. Я уже женатый был. Какой-то приезжий начальник умер там; то ли утонул, то ли иначе. И надо было его отправить самолётом в Мурманск. Меня, как жестянщика, попросили сделать цинковый гроб. Сделал я его, но не ожидал, что пошлют в Выбити его запаивать. Покойник лежал в одноэтажном кирпичном домике, вроде как бывшей кладовой, а тогда поселковом винном магазине. Вынесли его на улицу, положили во гроб, надо запаять кругом. Работаю один около дворца в парке, все разошлись. Даже магазин забыли закрыть, хоть ящиками коньяк выноси. Была тёплая, но глубокая осень, темно уже, ветер качет деревья, листва шуршит, лампа гудит, паяльники нагреваются. И я один с покойником, и тьма вокруг кромешная. Страх! Но родственник, прилетевший из Мурманска, заплатил хорошо, даже сам в два раза прибавил к той цене, что я назвал. Затем погрузили на солецком аэродроме в самолёт и отправили домой.

Если вернуться к детству, то примерно в 1936 г. я пошёл в школу. Тогда в школу брали позже, чем сейчас. До войны окончил 5 классов.

Вы тогда уже были довольно взрослым мальчиком и, наверное, помните что-то о репрессиях? Как это было в Сольцах?

— Дружил я с сыном нашего соседа, Юркой Титовым. Их деревянный двухэтажный дом не сохранился, но был рядом, по Комсомольской между домом Полякова и нынешней типографией. Интеллигентная была семья. Отец – из небогатых дворян, у предков имение было небольшое под Шимском. Мать – учительница географии в школе, Галина Алексеевна (Фёдоровна?), а отец – главный агроном района, хороший человек. И вдруг в 1937 году его арестовали как «врага народа» (Титов Николай Тимофеевич, 1902 г.р., урож. дер. Федино Островского р-на Ленинградской обл., русский, образование высшее, беспартийный, агроном, проживал в г. Сольцы. Арестован 24.08.1937 г. Осужден на 10 лет лагерей. (НовгКП: т.2, с.257)). А к матери в школе все учителя повернулись задом. Приходит на перемене в учительскую, а с ней никто не разговаривает, все боятся. И перевели её на младшие классы – вроде как потеряла доверие. Мужа не расстреляли, а послали в лагерь в Сибирь, на лесоповал. Но он оттуда не вернулся, погиб, наверное.

А в начале войны Галина Алексеевна с Юркой уехали в тыл, она там тоже учительницей работала. После войны сюда в Сольцы уже не вернулись. Юрка, правда, приезжал. Нашёл меня, поговорили. Он за какой-то подвиг получил орден Красного Знамени, это была большая награда!

Ещё в 1938 году арестовали фотографа, Петра Афанасьевича Ишимского. Он снимал местных пьяниц, опустившихся «бывших» из дворян и купечества. Говорили, что, дескать, хотел послать эти снимки за границу. Чтобы показать, до чего дошла интеллигенция при советской власти, спилась от переживаний. Как-то эти фотографии попали в ленинградское НКВД и его арестовали.

А вначале, после революции, местные купцы не пострадали. Только дома у них отобрали. Да и то не полностью, а оставляли комнату или даже несколько. А верхний этаж, например, занимали коммунисты.

Причт Ильинского собора те репрессии, как я знаю, тоже затронули?

— Всех священников арестовали. В основном их-то и арестовывали, да бывших дворян. Но и многих партийных из района тоже забрали, самых лучших, образованных. Если ты из интеллигенции и на должности – значит, вредитель. А оставили дураков неопытных. Когда война началась, они даже людей эвакуировать не смогли. Не говоря уже о продовольствии и других ценностях. Свои семьи увезли, а простой народ остался под оккупацией. Даже моему отцу, хоть он и был небольшим начальником, не дали лошади. Иди пешком, сам спасайся... Вот и обогнали их немцы уже километров через десять.

Я думаю, что если бы старые руководители были на местах, то немцы не заняли бы Псков и Новгород.

А что в народе про это говорили?

— Ничего, конечно, не говорили. Попробуй тогда скажи что-то против Сталина и партии! Сталина считали почти что за бога. Даже в семье ничего не говорили, чтобы дети такого не слышали...

А староверов в 30-х тоже «прижимали», как и православных?

— Не особо, только из старших, наставников. Больше забирали церковных, священников. Их как бы считали связанными со старым режимом. А староверов считали неопасными.

К примеру, известный старовер Поляков Михаил Иванович так и жил тут, я его ещё немного помню. А ведь в своё время был купцом 2-й гильдии! Дом с длинной аркой на берегу Шелони, чуть ниже впадения в неё Крутца – его, «поляковская», старообрядческая моленная. На фасаде сперва были инициалы хозяина, но затем штукатуры их замазали. Моленная была на втором этаже, а на первом были хозяйственные помещения. Я там бывал с матерью, так как её мать была староверкой. Но дед был православный, и мать мою крестили в Ильинском соборе. Но по-родственному заходила и в эту моленную, и меня раз взяла. Там стояли древние иконы, до-никоновского письма, в Ильинском соборе таких не было. Вообще мама моя была набожной, дома у неё был хороший иконостас.

У Крутца же стояла и старая деревянная Ильинская церковь, мама меня туда за руку водила ещё маленьким. Постоянных служб там уже не было, только раз в год на престольный праздник. Колокола на ней были хорошие, приятного звучания. Как говорится, малиновый звон. Ещё до войны, году в 1935-м, эта церковь совсем в ветхость пришла, и её разобрали на дрова для городской бани. Но никто не пришёл мыться, кроме коммунистов, пока эти дрова использовали.

Колокольный звон власти ещё разрешали?

— Да, тогда ещё звонили. Главный колокол на соборе был 183 пуда и 30 фунтов, такой голос! Как раскачают, бывало, так на всю округу было слышно, километров за 20! Когда позже его скидывали, подпиливали крюк, то при падении колокол задел и обломал кирпичный парапет. А когда ударился о землю, то раскололся на несколько кусков. Некоторые, особенно кузнецы, эти куски брали и пытались отделить серебро от меди. Но температуры плавления у них близкие, так что ничего не получилось.

Рядом со старой церковью и старое кладбище раньше было. Его примерно в тоже время разрушили, заровняли и устроили «красную» площадь. Собирались там дружины, прочие советские мероприятия коммунисты проводили. Некоторые из родственников забрали могильные плиты, но большинством замостили тротуары по Советскому проспекту. Идёшь, а под ногами написано: «Упокой, Господи, купца 2-й гильдии такого-то…». Старались, конечно, сбить эти надписи, да разве всё собьёшь, всё равно видно… Набожные люди ходили стороной по грязи, а не по этим плитам. Всё-таки безобразие это было, оскорбление памяти… А плиты красивые были, мраморные, с надписями золотым порошком.

У староверов ещё одна моленная была – «ванюковская», которая доныне сохранилась. Одна моленная была «брачная», а другая – «небрачная», беспоповская, то есть её прихожане жили в супружестве просто по согласию, без венчания. Парень девушке говорил: «Пойдёшь за меня?» – «Пойду». Вот и все дела. Считали, что если есть любовь, то и освящать её не надо.

Староверы и до революции жили свободно, только платили какой-то дополнительный налог.

У евреев в Сольцах была небольшая синагога – кирпичный дом, на Советском проспекте кажется, стоял ближе к горе, по дороге на Псков. До самой войны действовала. Их тоже не прижимали, тоже считали пострадавшими от царской власти.

На кладбище была кирпичная часовня купца Рядóва, прекрасного человека. Все его знали и хвалили. Он до революции держал чайную для приезжих по торговым делам, переночевать там тоже можно было. Сначала он был в Петербурге каким-то служащим по финансовому делу, поднакопил денег, затем приехал сюда. Он и после революции держал эту чайную, во время НЭПа. Мой отец у него работал какое-то время.

Как-то после купания простудился и умер сын Рядóва. Вот в память о сыне он и решил поставить эту часовню. Я помню её в то время, когда она была ещё в хорошем состоянии. Какой красивый был там образ Спасителя, какие иконы там стояли! Неугасимая лампада теплилась день и ночь – кладбищенский сторож добавлял в неё масла.

У самого-то Рядóва дом был простой деревянный, двухэтажный дом на нынешней ул. Ленина, где сейчас гостиница, только на другой стороне улицы. А часовню поставил кирпичную!

Сейчас она разрушена и выглядит, как будто в неё снаряд попал.

— Нет, не было никакого снаряда. Сами люди разрушили. Там склеп есть, где были похоронены не только сын Рядóва, но и его жена, и её отец и мать. В этом склепе перед войной какие-то приезжие бандиты жили, и останки они выкинули. Почему-то милиция никак этих жуликов не могла поймать, не догадались окружить это место.

Много чего на кладбище порушили. Раньше были старинные чугунные кресты, а сейчас почти все поломаны... А я помню, где и кто из известных сольчан там похоронен: купцы Грековы, Ардамантские, Ванюковы, Боговские,.. Миничевы. Миничевы были из Н.Новгорода, а в Сольцах у них была торговая резиденция.

А как собор закрывался в августе 37 г.?

— Точно не помню. В общем, закрыли и использовали как склад, по торговой линии: мука, крупы. В основном для военного аэродрома. И столько туда навозили, не один вагон, что даже балки проломились под полом. На стоящих людей ведь были расчитаны, а не на такой груз. Пришлось пожарникам вытаскивать мешки с мукой из подвала.

Иконостас разобрали, положили на чердак, а затем куда-то увезли. Иконы частью разобрали по домам, а большинство сломали на дрова для городской бани. Старушки потихоньку приходили, давали кочегару денежку и выкупали их. Иконы были старинные, дорогие! Росписи на стенах так и оставались незакрашенными. А верх колокольни разобрали позже.

На наш Солецкий курорт только железнодорожники приезжали или ещё кто-то?

— Только железнодорожники. Курорт был всесоюзного значения! Приезжали даже начальники сибирских железных дорог, в мундирах, в генеральском чине по нынешним порядкам. Большей частью приезжали одни, без семей.

У меня тётя, Мария Георгиевна, работала на этом курорте горничной, постели застилала. Была образованной, прекрасно играла на гитаре и пела старинные романсы и, как и покойная сестра Валентина, тоже была красавицей. И все отдыхающие предлагали ей руку и сердце! Угощали, иногда чаевые давали.

А до этого она жила в Ленинграде, работала на фабрике «Скороход». Поехала туда как-то, дорогой познакомилась с ленинградским и вышла за него замуж. Родились у них две дочери, Антонина и Елизавета, но скорее муж умер. После этого тётя вернулась в Сольцы и устроилась работать на курорт. Так как в Ленинграде она освободила квартиру, то ей выдали за это хорошие деньги, на которые она купила на Советском проспекте деревянный дом. Но это и хорошо, что она с детьми вернулась, а то вскоре началась война, и в Ленинграде они почти наверняка бы погибли. В войну здесь в Сольцах жили. Антонина, 25-го года рождения, после войны окончила в Ленинграде финансовый институт, замужем не была. Женихов-то её возраста не было, почти все на фронте погибли. Да и внешностью была неказиста, не в мать. А от второй дочери остались потомки.

В конце 30-х было ощущение близкой войны?

— Нет, никто не знал, не ожидал. Ни в разговорах, ни по радио, ни в газетах.

Начало войны

Как для вас началась война? Помните 22 июня?

— Я в те дни сдавал экзамены в школе. Утром рано объявили по радио: так и так, внезапное нападение. Немцы быстро продвинулись через Прибалтику, а скоро и Псков взяли, совсем рядом уже. Аэродром начали бомбить ещё раньше. Город не бомбили, только аэродром. Паника там была, пожар сильный. Мой отец как раз дежурил в пожарной части. Тогда цистерны уже на машинах были; как сейчас, но поменьше размером. Пробили в колокол и две машины помчались на аэродром. И отец с ними. А им навстречу кто-то на мотоцикле: «Стойте, там ещё бомбят»!

В самом начале войны из Киевского военного округа в Сольцы прислали эшелон новобранцев. Разместили их по школам, мы с ними быстро дружбу завязали, парнишки-то совсем молоденькие, по 18-19 лет. Школа рядом была. В один из дней их отправили получить обмундирование и оружие на военную базу в Молочковском бору. Там были летние лагеря и заправочная база, которую позже использовали немцы.

Но на передовую эти ребята не попали – в первую же ночь погибли под бомбежкой. На этом месте ничего живого не осталось, даже многовековые сосны не устояли. Должно быть, шпионы немцам сообщили об этом сборе. Там ужас что после это бомбёжки было, просто каша. Отец видел – пожарную команду послали зарывать останки во рвах для баков с горючим. Командование в этом деле ошибку допустило, конечно. Надо было новобранцев подальше от фронта разместить.

Дальше начали рыть окопы, готовить город к обороне. Рыли местные, под руководством военных.

В воспоминаниях одного ветерана (Едакина Арсения Захаровича, 645-й МСП 202-й МСД) я читал, что местные партийцы обратились по радио к населению с просьбой прийти на эти работы, но почти никто не пришёл. Тогда военное командование якобы попросило священника собрать народ. Он ударил в набат, сказал проповедь и многие пришли. Так и было?

— Это кто-то глупость написал, для школьников. Не было тогда в Сольцах священника, они все были уже посажены. А если и был бы, то никто из начальства к нему бы не обратился. Священники тогда для партийных были как проклятые.

А что помните из дней контрудара, 14 июля и позже?

— Нас тогда в Сольцах уже не было. Нас, детей, отец с матерью отправили подальше от боёв в деревню Городок, это километров 5 от Сольцов, за Сомнино, на правом берегу Шелони, напротив Муссец. А сами родители попытались уйти пешком на Новгород. И многие так шли, с узелком или чемоданчиком, но немцы их быстро обогнали и назад завернули. Только семьи партийных на машинах уехали.

А в Городке жители выкопали окопы, и мы там переждали недели две, пока всё не закончилось.

В деревню вас к родственникам отправили?

— Нет, просто многих детей так отправляли, для безопасности. Думали, что немцы будут сильно бомбить и обстреливать город. Но немцы бомбить не стали. Видимо, знали, что городок маленький и никаких военных объектов в нем нет.

В первый раз мы немцев близко не видели, поскольку они продвигались только по левому берегу Шелони. Накануне нашего ухода в Сомнино я видел, как какой-то пожилой командир возле Ильинского собора приказывал солдатам, примерно роте, занять оборону в окопах вдоль ручья Крутец. По его берегам в то время был не парк, а просто огороды.

Перед самой первой сдачей Сольцов подожгли город. Местные видели кто поджигал: инвалид Коля Воронков, по прозвищу «Горбатый», Тоня (Татьяна) Богишова.., человек пять. Тут на Советском проспекте дома были каменные, но крыльца, полы и потолки – деревянные. Это Коля и поджигал керосином, и кое-кто это видел. Большинство жителей укрылись в лесу, но некоторые ещё оставались в городе и отгоняли его от своих домов. Ему бы после убежать из города, а он зачем-то остался. Немцы его то ли расстреляли, то ли повесили на площади. Затем похоронили где-то под кряжем в Заречье.

Райком и милиция заранее знали, что надо поджигать, когда немцы подойдут к городу. И этим поджигателям они дали много денег, по целой пачке «десяток». У Коли Горбатого такое нашли в фуфайке. Не бесплатно поджигали. На это согласились те, у кого совсем не было совести. Поджигать дом, хоть и чужой! Преступление!

Большинство поджигателей своё дело сделали. Но некоторые – нет. К примеру, кирпичный Дом культуры остался цел, и позже немцы разместили в нём госпиталь.

Рассказывают, немцы после этого поставили разборные домики и спокойно в них зимовали. А местные ютились по подвалам и банькам...

— Да, немцам этот поджог не особо повредил. Привезли чугунные печки, топили углём.

Автодорожный мост им. Кирова наши тоже сожгли. Он на том же месте стоял, где теперешний. Но тогда он был деревянный, быки только были бетонные. Последние, кто отступал из Куклино и Леменки на Сольцы – они его и подожгли. Закатили бочку бензина или керосина, разлили по мосту и зажгли. Деревяные фермы прогорели и провалились. Перед этим к нам домой приходили саперы (командир и два бойца) за ломом и лопатой для того, чтобы заложить взрывчатку в опору моста. В ту опору, которая на левом берегу. Заряд почему-то сработал только поздней осенью, рано утром, но так, что куски бетона долетели до нынешнего совхоза «Победа». Все Сольцы сотряслись от такого взрыва…

Сольцы, военные годы. Танк БТ.

А точно его сожгли при первом отступлении? Я слышал, что тогда только разобрали настил, а сожгли при втором отступлении. И ещё рассказывают, что наши сапёры специально сделали замедленный взрыватель: как-то положили слой мыла и когда дожди осенью его растворили, то взрыватель и сработал...

— Помню, что сожгли ещё в первый раз. А про взрыв точно не знаю. Если и было что-то такое, то, наверное, с часовым механизмом. Помню, что когда освободили Сольцы в 1944 г., ко мне пришел один из тех солдат спросить, взорвался ли мост.

Ж/д мост тоже взорвать не успели, всю войну немцы им пользовались, хотя был заминирован нашими. Его взорвали сами немцы при отступлении в 1944 г.

Обычно ведь говорят, что наши сапёры взорвали его ценой своих жизней?

— Нет, почему-то он не взорвался. Всю войну он служил немцам. Старики это хорошо помнят. На этом мосту была пешеходная дорожка, так что по нему даже в войну ходили с одного берега на другой.

Старики рассказывали, что немецкая танковая колонна шла по ул. Комсомола, которая уже сгорела. Советский проспект ещё горел, и проехать по нему было нельзя. Затем колонна свернула на «горбатый» мост через Крутец и поехала в сторону Велебиц. Причём танки старались ехать не по дороге, а сбоку. Да так, чтобы одной гусеницей ехать по забору – мину-то под него мало кто догадается положить.

Это я знаю по рассказам. А сам с того берега видел мало, в основном слышал стрельбу из орудий. Но дорогу на Шимск было видно. Когда наши отступали, над ними вертелась «Рама», то снижаясь, то поднимаясь. Наверное, фотографировала. Стреляла немецкая артиллерия.

Видел, как две маленькие санитарные машины поднимались в горку, а по ним била немецкая артиллерия, но не попала. Снаряды рвались совсем рядом, но шофера хорошо маневрировали. Видимо, были опытные, обстрелянные.

Беженцы шли пешком, редко кто на повозках. Поэтому большинство уйти не успели, в том числе и мои родители. Пешком-то далеко не уйдёшь, тем более на жаре. Так что многих немцы обогнали. Те, кто на телегах, те успели уехать.

Затем видел немецкую колонну, которая шла на Шимск. Первыми шли танки, а пехота сзади. Теперь уже наша артиллерия била по шоссе. Дядя мой, инвалид Первой мировой войны, когда увидел эту массу немецких танков и машин, то уже засомневался в победе нашей армии. У наших-то техники почти не было, да и то кое-какая. Сколько наших поломанных танков по дорогам стояло, ещё долго! Немцы их только немного в сторону оттаскивали.

В общем, наши немцев выбили, но продержались тут всего несколько дней. Видимо, ждали подкрепления, а оно не пришло. Дед говорил, что один из последних боёв был возле Муссинской горки. На месте школы №3 стояли пушки, которые стреляли в сторону собора. Обслуживали их девчонки-студентки из Ленинграда, а ездовыми у них были мужики.

Перед этим был бой у Ильинского собора. Я потом видел, что там валялись немецкие каски, некоторые пробитые. Значит, у них были убитые и раненые. И наших там много погибло, человек десять. Немцы приказали местным их закапывать. За это дело взялись старики и такие подростки, как я. Баграми зацепляли трупы и стаскивали в обрыв ручья Крутец, сверху присыпали песком с обрыва. Я тоже в этом участвовал, песок сбрасывал.

А место помните?

— Где-то ближе к «горбатому» мосту. Но точно сказать уже трудно, поскольку на моей памяти Крутец несколько раз менял русло. Так что те останки, скорее всего, уже давно смыло в Шелонь. Крутец, хотя и малый приток Шелони, но в половодье бурный. К примеру, когда раньше до войны этот «горбатый» мост был деревянным, то весной всегда уплывал, и плотникам приходилось каждый раз строить его заново.

У многих в Сольцах на участках лежат убитые, но люди не рассказывают – боятся, что приедут и разроют огород. Да и после войны перезахоранивать начали как раз тогда, когда картошка уже была посажена, так что многие не говорили. Да и в других местах хоронили, где придётся. Вот сосед мой бывший, Михаил Богомолов, что был у Ванюкова кучером. Тут рядом со мной у него был домик на берегу Шелони. Рассказывал, что прихоронил где-то тут «под кряжем» красноармейца.

Ну а дальше наши только отступали: на Шимск, затем Новгород сдали. И оттуда пошли целые колонны наших пленных. Выглядели они ужасно... Под Шимском сделали для них лагерь и в Блудово.

Рассказывают, что перед войной где-то рядом с Сольцами жили две женщины. Одна была учительницей (в Сосновке, кажется), а вторая – бухгалтером. И будто бы они были немецкими шпионками. И когда пришли немцы, этих двоих видели в городе в немецкой офицерской форме.

— Нет, такого не было.

Ещё пишут (в сообщениях ТАСС 1941 г., в книге А.Р.Дюкова «За что сражались советские люди»), что когда немцы заняли Сольцы, то схватили двух горожан, учителя по фамилии Агеев и паренька по фамилии Баранов, и посадили их на кол.

— Нет, такого не помню.

Оккупация

Как только немцы утвердились в Сольцах (ещё летом, но бои уже шли под Новгородом), так сразу приказали всем оставшимся жителям собраться на площади. И через своего переводчика объяснили, что надо выбрать городского Главу. Люди начали выкрикивать фамилию Александра Александровича Дубиничева, бухгалтера на хлебопекарне. Красивый был мужчина, высокий. Он был не из местных, но его хорошо знали как порядочного человека, честного, интеллигентного, с образованием. Знал, как руководить людьми. Его подчинённые до войны были им очень довольны. Другие кричали, например: «Иванова»! А первые им: «Да что может ваш Иванов – он простой столяр»! Так и выбрали Дубиничева.

Он организовал Городскую управу. Была она напротив нынешнего военкомата, этот деревянный дом ещё сохранился. В неё, конечно, большинство вошли те, кто был недоволен прежней властью. Например, отец или мать были посажены за то, что родом из торговцев. И такие сотрудники Управы стали докладывать немцам, что такой-то – коммунист или комсомолец.

Евреев тоже быстро взяли на учёт. Под оккупацией в Сольцах осталось несколько еврейских семей, большинство ремесленники, не торгаши: кто портной, кто делал цепи для колхозов. Вот здесь на углу жила такая семья. Им из Лениграда на нашу станцию присылали по железной дороге проволоку, а они из неё вязали цепи: для колодцев, скотину привязывать и тому подобное.

Вначале евреи не чувствовали особенной опасности. Приходили к моей матери: «Марья Гавриловна, немцы-то наступают, а мы евреи. Что же делать»? Мать их успокаивала, что они простые люди и немцы их не тронут. Ну кто же знал, что немцы непонятно за что их будут убивать?

До того в Сольцах были и богатые евреи. Ну, по тогдашним меркам богатые. До революции их семьи в золотых украшениях ходили. Потом, конечно, стали попроще. Но всё равно это были образованные, старые интеллигентные и состоятельные семьи. Перед оккупацией они уехали, как будто всё поняли, что будет. Остался только один пожилой зажиточный еврей; не пойму, почему он не уехал.

На Володарской жила женщина по прозвищу Куклямукля с детьми. На Комсомольской была семья Долговых. Русская девушка вышла замуж за еврея, сами они уехали из города, а детей почему-то оставили с братом этой девушки. Все, кто знал, что это дети еврея, никому их не выдали.

Ну а все те, кого немцы вычислили и поставили на учёт, по приказу комендатуры носили на руке ярко-желтую повязку с надписью «Jude». Их первыми посылали на работы: расчищать дороги от снега и тому подобное. Уже первый снег выпадал – зима того года была ранняя. Старики так и говорили: «Какая ранняя зима»!

Моя мать ещё с довоенных времён дружила с одной еврейкой, вдовой Серафимой (Соней) Зарецкой, примерно одинакового с ней возраста, вместе в школу ходили. Сыновья эвакуировались, а она почему-то осталась. На Комсомольской жили; как на базар идти, так угловой дом – их. Помню, как тётя Соня приходила к нам домой и плачущим голосом говорила: «Не может быть, чтобы нас расстреляли».

Однажды, уже глубокой осенью 1941 года, на улицах появились полицаи. Они стучали в дома евреев со словами: «Вас вызывают». Затем их сажали в одну большую машину. Я видел, как она ехала по Почтовой; в ней были и Куклямукля с детьми, и бедная тетя Соня. Многие из них плакали. Конечно, уже понимали, что с ними будет. Отвезли их в Молочковский бор и там расстреляли. Похоронили, кажется, тоже во рвах для цистерн с горючим – там, где была военная база.

Я слышал, что позже у немцев в карательном отряде «Шелонь» главный палач был еврей. Как будто его немцы не трогали из-за его особой жестокости. Слышали что-то об этом?

— Нет, не помню. Неправдоподобно как-то.

Другие репресии были со стороны немцев?

— Бывало. В самом начале, как уже говорил, повесили за поджоги Колю «Горбатого» и Тоню Богишову.

Партизан если ловили, то расстреливали в карьере, у кладбища. Если ловили немецкие каратели, то и сидели пойманные не в нашей полиции, а в немецкой комендатуре. Оттуда чаще всего уже мёртвых на кладбище увозили. Поначалу для вывоза у них был специальный человек из местных, Плотников Иван Иванович. Но как-то он по пьяному делу брякнул языком, сколько уже покойников увёз. После этого немцы его и самого расстреляли, чтобы концов было не найти.

Но в гестапо не только партизан привозили, а и тех, кого немцы просто подозревали в чём-то: председателей колхозов, сельсоветов, партийных, комсомольцев... Не всех, конечно, а подозрительных. Вот товарищ мой, Зуев, туда по глупости попал. На год старше был, а из баловства нашёл где-то оружие и с друзьями стрелял тайком у карьера. Не то чтобы немцам вредить или в партизаны уйти хотели, а так, из мальчишеского баловства. Немцы об этом узнали и забрали его, нашли у него это оружие. Отправили в лагерь, избивали. Как-то остался жив и вернулся после войны домой, тут и умер.

Отправили в лагерь в Блудово?

— Нет, в какой-то другой лагерь, который особо охранялся.

Комендантский час был установлен только с осени. А до этого летом ходили свободно, даже в лес за грибами, за ягодами.

А ещё как-то осенью на площади повесили парнишку, лет 11-12. Он был беспризорник, приехал сюда из Ленинграда к тётке, а она умерла. И он стал шарить у немцев по карманам: то зажигалку украдёт, то пачку сигарет. Наконец его поймали и устроили показательный суд и казнь. Я даже помню полицая, который вешал его. Затем наши этого полицая сослали. А больше прилюдных казней не было.

А вот полицаи, кто это были? Обиженные на власть?

— Не сказал бы, что чем-то обиженные. Больше, чтобы прожить. В основном в полицаях местные были. Начальником полиции, например, был наш солецкий мужик. У него была семья, дети. Вот из-за пайка и работал на немцев.

А как при немцах была организована в Сольцах экономика, жизнь горожан? Где люди работали?

— Большинство работали у немцев. Женщины убирали, стирали, на пекарне работали, на кухне готовили. Мужчины пилили дрова, подметали, хоронили умерших в госпитале. Многие работали на ародроме: чистили снег, грузили бомбы. За это хороший паёк давали, и семьи были обеспечены.

Городской глава, Дубиничев Александр Александрович, был интеллигентный человек, хорошо относился к людям. Помогал беженцам, которые приезжали из-под Новгорода, выделял им жильё. Ведь зима, мороз, люди были плохо одеты. Управа сделала перепись населения.

Дубиничев возобновил работу хлебозавода, на том же месте, что и сейчас пекарня стоит. Туда с мельниц привозили муку. Хотя паёк был маленький – 350 грамм, а для иждивенцев – всего 100 грамм. У немцев пекарня была отдельная, где-то в районе курорта. Баня тоже работала. Магазинов не было, только базар.

А деньги немецкие ходили, оккупационные марки?

— И наши советские тоже, 10 рублей за одну марку. За работу платили и теми, и другими.

По карточкам только хлеб выдавали, а всё остальное самим надо было доставать. Вот и мне приходилось и дрова пилить, и воду носить немцам на кухню. А колодец по Комсомольской был далеко. Пока вёдер 10 принесёшь…

Дядя был ремесленником – кузнецом, слесарем. Он взял меня на работу в свою мастерскую, от Городской управы. Начальником и инженером в этой мастерской был Павлов Иван Петрович. Там я научился ремеслу жестянщика. Я и сейчас могу изготовить ведро, хоть с чёрного железа, хоть с оцинкованного так, что его не надо будет ни паять, ни красить – и без этого ни капли не прольётся. Могу любой замок починить. Учился ремеслу у Петра Моисеевича Богданова, который жил в привокзальном районе. Он был маляр по профессии и во время войны работал в мастерской у моего дяди.

Но сперва я участвовал в восстановлении автомобильного моста: носил балки, песок. Брат тоже на этом работал. Было это уже после взрыва и заняло примерно полгода. Вначале собрали на берегу высокие деревянные фермы. Затем привезли поездом две большие металлические баржи, установили на них краны, и лебёдками поднимали фермы на опоры моста. Но, думаю, построили неудачно, так как подъём на мост вышел высоким, по насыпи пришлось делать деревянный настил, и тяжёлым немецким грузовикам было трудно подниматься, особенно зимой. А когда немцы отступали, то снова его сожгли.

Работали на восстановлении моста гражданские?

— Нет, в основном пленные, под охраной. Лагерь их был в дер. Блудово. Но были и гражданские. Вот и меня тоже послали. Паёк небольшой за это давали: масло, муку... Руководили всем немецкие военные инженеры. Пленные выглядели очень плохо. Их мало кормили, и местные старались их подкармливать. Немцы над пленными издевались здорово! Тем более, что они были люди простые, малограмотные пожилые мужики лет под 40. По-немецки они не понимали, а немцы от этого злились ещё больше.

И мне тогда пришлось немного выучить немецкий. Хочешь или не хочешь, а когда получишь пинка под зад, то запомнишь нужное слово…

Побеги были?

— Никто и не пытался – в городе кругом немцы, да и партизан в округе ещё не было. Поговаривали, конечно, что где-то в лесах они есть, но на деле их не видели и не слышали.

Тогда же уже был отряд Николая Грозного, 1-го секретаря Солецкого райкома? Но он скоро погиб.

— Я с его сыном в школу ходил. Грозный, кажется, не погиб. Говорили, что его перебросили с нашего участка под Лугу. Немцы тут стали так окружать леса, что пришлось уходить в другие места.

А на принудительные работы за пределы района вывозили?

— А как же! И я тоже был в лагере в конце 43 г., для отправки в Германию, на трудовую мобилизацию. Это был тот лагерь в Блудово, на правом берегу Шелони, где в начале войны немцы держали наших пленных. При мне их там уже не было, куда-то перевели. Но многие уже померли – кормили-то их плохо, пустой похлёбкой.

Оказался я там таким образом. Нас, работавших на строительстве, в мастерских и т.п., позвали вроде как на собрание. А когда пришли туда, то нас окружили и отправили в этот лагерь. Разного возраста были: и такие, как я, и мужики лет по 50. Мужчин постарались забрать всех, кроме инвалидов и стариков. Мастеровых людей тоже старались забрать. Дядю Петю Богданова взяли, хотя он мне в отцы годился по годам. А брат мой не попал. Он был столяром при Городской управе. А немцам такой человек был нужен на месте – сколачивать ящики, чтобы награбленное в тыл отправлять.

Держали нас в бараках, стандартных таких немецких бараках, с нарами в два уровня. Отдельно мужчины, отдельно женщины. Кормили плохо, баландой. Родственники помогали, приносили что-то покушать. В воротах стояли двое часовых. Мы оттуда сбежали с другом, покойным Колей Соколенко, 27-го года. Сбежали в последний момент, тёмной осеней ночью, когда уже в закрытых машинах начали вывозить на станцию для отправки в Германию.

Первую партию уже отправили, а до нас очередь ещё не дошла. Устройство бараков мы знали. Знали, что потолки в них сборные, поднимались. И мы с Колей подняли потолочину, он пролез, а затем и я. Опустили щит и затаились. Слышим, что машины обратно приехали, внизу немцы ходят, вроде как нас недосчитались и ищут: «Рус, рус,.. никс». Но на чердак не догадались заглянуть.

Затем всех уже увезли, и лагерь опустел. Но и дальше сбежать было трудно, так как оставалась охрана с овчарками. Так что мы с Колей боялись. Но тихонько подняли щит, спустились по нарам, затем открыли окошко, тихонько вылезли. Дальше была колючая проволока метра два с половиной высотой, с большими откосами. И не один ряд, а три. Пролезали под ней. Коля-то пролез, а я зацепился тужуркой. Хорошо, что ткань была слабая и порвалась. Помню, мать поругала, что так сильно распорол.

Я недолго скрывался, уже на третий день показался в Сольцах, как будто меня и не забирали. А Коля долго прятался дома, месяца три – отец его, дядя Серёжа, так посоветовал. Мы тогда жили совсем рядом с комендатурой, сдворок только разделял наши дома, огородик, а сзади неё во дворе в кирпичном домике одно время располагалась русская полиция. Фасад комендатуры выходил на Комсомольскую, сейчас это развалины между типографией и мясной лавкой. Офицеры из комендатуры, наверное, поняли, что я сбежал. Но никто из них и виду не подал. Видимо, не захотели огорчать мою мать. Разные ведь они были: кто фашист, а кто сочувствовал. Видимо, из-за матери я тогда спасся.

А остальных увезли в Прибалтику, в Германию. Работали на заводах, у помещиков и тому подобное. Повидали заграницу, города. Кормили их там неплохо, жили тоже не тяжело, так после на немцев они не особо жаловались. Когда освободили, большинство вернулись. Мастер мой, дядя Петя, тоже вернулся. А Коля Соколенко после войны куда-то завербовался на работу, уехал, да там и умер.

А школа в оккупацию работала?

— Начальная работала, до 4-го класса. Так что я по возрасту в ней уже не учился. Когда наши вернулись, то это обучение засчитали детям в аттестаты. Учителя-то были местные и подтверждали, что такой-то закончил столько-то классов. Учителя старших классов в 41 году уехали, были дальновидные. А младшие остались.

Из-за оккупации я окончил всего 7 классов. А многие мои товарищи всё-таки выучились, стали инженерами. Девушки некоторые из класса стали врачами... Бывало, приезжали в Сольцы, спрашивали обо мне по старой памяти – одноклассники всё-таки.

Население старалось уехать из Сольцов или, наоборот, сюда приезжали из деревень?

— Нет, конечно, в деревнях жить было лучше. И если у кого-то была родня в деревне, то старались к ним уехать. Голодовали городские больше. Сестрёнка Валя наша умерла от недоедания. А в деревнях в первое военное лето урожай снять успели, так что было полегче. Но главное – там было где жить, а то Сольцы-то были полусгоревшими, жить приходилось в подвалах. И наша семья тоже так: я, мальчишка, брат, мать больная с сестрёнкой на руках. Отец был в армии – его призвали в середине июля, после контрудара, когда наши ненадолго освободили город.

Мы в войну жили за Ильинским собором, на горе. Там родня материна жила. Затем сделали избушку напротив пожарной команды.

С того холма, наверное, был хорошо виден аэродром? Много там было немецких самолётов?

— Да, они тут загружались бомбами и летали на Лениград, за Новгород. Были тут в основном бомбардировщики и немного истребителей. Зенитки стояли, но сбивали наших редко. Аэродром немцы охраняли хорошо.

Как часто наши бомбили Сольцы? Что больше – аэродром, станцию или город?

— Часто, особенно аэродром и станцию. Город – редко. Помню, первой военной осенью мы, подростки, разожгли вечером на Комсомольской костёр. Рядом лежало большое колесо резиновое, с камерой внутри. Один из нас предложил положить его в костёр. Так и сделали, но скоро и сами не рады – колесо так разгорелось, что осветило половину городка. Начали тушить, но не получилось, так что разбежались по домам. Затем немцы прибежали с лопатами, начали закидывать землёй. А тут как раз от Пскова летят три наших бомбардировщика. И они на этот огонь сбросили остатки бомб. Мы опасались, как бы нам от немцев за этот костёр не попало, но обошлось, никто на нас не донёс.

Ещё был случай, уже позже. Начали мы как-то пилить дрова для немцев, напротив того места, где сейчас Дом детского творчества по Советскому проспекту. Там небольшой кирпичный домик. И тут – налёт. Я отскочил, а товарищ мой, Мишка, на год меня старше, наш солецкий, коренной, не успел. И куском кирпича его ударило в голову насмерть. Сколько было по нему слёз! А немцу из патруля осколком оторвало голову. Он долго лежал накрытый тряпкой, почему-то не убирали.

А наши самолёты при этих налётах сбивали?

— Редко. Был случай, когда был вынужден сесть истребитель. Это место по дороге на станцию, где раньше налево, за оврагом, была деревянная больница. И вот там он сел. Но его не сбили, а что-то в воздухе с мотором случилось. Люди слышали, что мотор работал с перебоями. Немцы кричат: «Рус, сдавайся!». А лётчик из кабины начал стрелять из пулемёта. Ну и они в него начали и убили его. Если бы дотянул километра 2 до леса, то мог бы спастись. А тут-то кругом немцы. Похоронили его наши старики и женщины, а после освобождения перенесли на кладбище. У него документы с собой были – кто, откуда. Кажется, 23-го года рождения. Оплакивали бабы его сильно...

Я затем и сам видел этот самолёт. Люди потихоньку снимали с него всё полезное для хозяйства. Я снял бронзовые трубки, чтобы приспособить для холодильников на самогонные аппараты, брагу варить мужикам в деревнях.

15 марта 1943 г., тот знаменитый налёт, в котором погиб подполковник Дельнов, помните?

— Да, это был большой налёт на аэродром, ближе к вечеру. Но некоторые бомбы падали мимо, на Новгородскую улицу, и кое-кто из жителей погиб. А Ил-2 Дельнова сбили. Его и стрелка похоронили в Сольцах жители. Городская управа организовывала такие похороны, гробы даже некоторым делали.

Станцию, говорите, тоже бомбили?

— Почти ежедневно, даже больше, чем аэродром. Днём немцы исправят железную дорогу, а вечером – налёт и опять всё разбомбят.

А в самих Сольцах немецкие зенитные орудия стояли?

— Стояли. У моста и других местах. Но ни разу наших не сбили. Трудно ведь попасть в самолёт. Бывало, снизу кажется, что у самого крыла разрыв снаряда, а на самом-то деле в нескольких десятках метров.

Во время оккупации слышали что-то о положении на фронте? Например, осенью 41-го. Немецкая пропаганда что-то об этом говорила?

— Печатались их газетки на русском языке. Писали, что идут тяжёлые бои под Москвой.

А летом-осенью 42 г., о Сталинграде?

— Ну, тогда немцы уже открыто говорили, что дела их плохи. Тут в Сольцах у немцев был большой госпиталь, там, где до войны был большой культурный комплекс – кинотеатр, театр. Сейчас там по Советскому проспекту стоят стандартные дома. Вот раненые, которые там лечились, они так и говорили. Да и в солецком гарнизоне было много немцев, у которых братья или ещё кто были в Сталинграде. И они получали извещения об их гибели. Ходили, конечно, после этого уныло. И с русскими уже не держались так пренебрежительно.

А с 43 г., после Курской битвы, наверное, стали ещё грустнее?

— Конечно, похоронок на родственников им приходило всё больше и больше.

В Сольцах были только немцы или ещё кто-то из их союзников, румыны, например?

— Были финны. Да вся Европа двинулась тогда на Россию! Финны были и в карательных отрядах. Это были звери хуже немцев! Но был тут один пожилой финн, лет за 40. Он говорил по-русски. И в разговоре с моей матерью сказал как-то: «Знаете, Марья Гавриловна, для меня нет врагов. Но раз война и меня призвали, то я уж вынужден быть тут». Чувствовалось, что этот финн был широко образованный, хотя и простой солдат.

А была разница, как относились немцы, в зависимости от их возраста, к русским? Пожилые, наверное, были не так под пропагандой, были добрее?

— Конечно, получше. У них тоже уже были дети, семьи и они понимали, что такое жизнь. Некоторые, может быть, служили раньше в царской армии. Так что такие немцы не считали русских особо за врагов.

А правда, что в Сольцы в 42 г. был перемещён немецкий штаб (передовой командный пункт «Морской орел» ГА «Север»)?

— Нет, не в Сольцах, а в Песочках или ближе к Велебицам. Там до войны был туберкулёзный санаторий. Так и назывался «Песочки». Это место хорошо охранялось от партизан. Там были большие овчарки, размером как телята. Штаб там был до самого конца оккупации, был связан со всем фронтом.

Ещё я читал, что где-то в Сольцах или рядом была немецкая разведшкола.

— Нет, такого не слышал.

И ещё пишут, что немцы тут открыли публичный дом.

— Да, был такой по Советскому проспекту, в трёхэтажном доме купцов Ванюковых. Немцы его затем взорвали при отступлении. Официально это называлось гостиницей. Многие солецкие девки там работали. Добровольно, за угощение и тряпки. Затем при отступлении уехали вместе с немцами в Прибалтику и обратно уже не вернулись.

А в 1942-43 гг. уже было слышно о партизанах?

— Ну, к этому времени, к началу 43-го, они уже были. Когда стало видно, что немцам туго, то многие из молодёжи пошли в партизаны. Были организаторы, которых забрасывали на парашютах из-за линии фронта. Из моих знакомых туда тоже некоторые ушли. В одной мастерской со мной работал Липовский Анатолий. Он ушёл в лес. Затем Анатолий Смирнов, сын священника из Ильинского собора. Отца у него до войны арестовали и казнили. А сын вот пошёл в партизаны. Мой брат встречался с его сестрой Марьей, Марусей. А старшие братья его уже были в нашей армии.

«Голубой реки Шелони враг боится неспроста. –

Пуля меткая догонит из-за каждого куста!»

– эту частушку наши партизаны сочинили.

А о подпольщиках что-то слышали?

— Нет, не могу сказать, что тут были какие-то подпольщики.

А вот тот случай 1-го января 1944 г., когда красный флаг повесили на доме?

— Котов и Липовский это сделали. Но они уже в партизанах были.

Говорят, что немцы вывозили лес из Велебицкого бора? Продукты вывозили?

— Да, лес везли на станцию, а оттуда куда-то отправляли железной дорогой. А из продуктов – нет, тут почти ничего лишнего не было, кроме зерна.

Ещё говорят, что немцы вывозили металлолом – все те наши танки, которые были тут подбиты в 41 г.

— Нет, у них была главная задача доставлять к фронту оружие и снаряды. А металл так и лежал до конца войны. Даже алюминий с разбитых самолётов не увозили, никому это не было нужно. Эти танки уже наши после войны на металлолом увезли.

Вот тут прямо в городе, к примеру, до конца войны стоял наш танк, подбитый в 41 году. Немцы его только в сторону оттащили. А на Советском проспекте во дворе стояла подбитая немецкая бронемашина. Не танк, не полностью бронированная. Как-то наш артиллерист сумел её подбить. Мужики с неё затем гайки скручивали и прочее, что в хозяйстве пригодится.

А помните, как открывался при немцах Ильинский собор?

— Да, в 41 году это было, быстро, уже где-то в августе. Открывали местные. Просто собрался народ и открыли. Священник какой-то из-под Ленинграда был или из Пскова, уже в годах (По документам Псковской духовной миссии, в 1942-43 гг. в Ильинском соборе служил протоиерей Владимир Бируля. Он же был и благочинным Солецкого церковного округа. Родившийся в 1863-64 г., в 1895 г. он окончил Минскую Духовную семинарию. При отступлении немцев был эвакуирован в Литву, где и остался после войны и скончался в 1954 г.). Один, без семьи. С хорошим голосом. Да и хор тогда был хороший женский, мощный.

Певчие были наши, солецкие. Тётя Клава Серебрякова и другие... Пели так, что даже казалось, что стены дрожат. Тётя моя, Александра Гавриловна Быстрова (Старостина?), материна сестра, там тоже пела, первым голосом. Перед войной говорили, что ей впору в театре петь, вот такой хороший был у неё голос.

Старостой был какой-то мужчина, уже не помню, жил по Новгородской ул. около собора. Был и диакон (По документам Псковской духовной миссии, в Ильинском соборе в те годы служил протодиакон Виктор Дегожский).

Некоторые немцы приходили на службы, большинство лётчики. Было так: я стою и рядом немец-офицер. Я молюсь, рукой крещусь, а он говорит: «Гут, гут, кляйне». Некоторые немного говорили по-русски. Но даже если кто из них ничего не понимал, то пение им нравилось. Да и росписи в соборе были прекрасные, копии васнецовских!

У немцев свой священник был, при госпитале, в бывшем ДК на Советском проспекте. Отпевал умерших. Но храма особого у них не было. Так, собирались на службы в каких-то помещениях.

В госпитале русских принимали на лечение?

— Да, если, к примеру, мужик топором руку поранит, то немцы ему перевязку сделают. И моей матери там сильно помогли, иначе без ноги бы осталась. Её покусала за ногу сумасшедшая кошка. Нога распухла, почернела, вроде как гангрена начиналась. В госпитале взялись за лечение. Я мать месяц туда возил на саночках, на прочистку раны, перевязки.

Видимо, их врачи были вне политики, помогали своим врачебным искусством всем людям, как могли.

Медицина у них была налажена: в госпитале и рентген был, и всё прочее. Раненых привозили большей частью из-под Новгорода. С курорта нашего им минеральную воду приносили. Сам курорт, правда, уже был сожжён в 41 году.

А как в соборе во время оккупации поминали власть?

— Нет, как звучала ектиния о властях и «богохранимом воинстве», я не помню.

Я слышал, немцы своих хоронили в Муссах, за старой церковью, ближе к Шелони?

— Это было хотя и в Муссах, но рядом с аэродромом. Аккуратное было кладбище. Для каждого крест с табличкой, выжженный по трафарету паяльной лампой: имя, фамилия, дата. У них специальная команда была для этого, которая делала гробы и кресты. Старшим был немец, а мастера – русские. Когда после войны стали восстанавливать аэродром, то вырыли эти останки, выкинули куда-то, а на том месте построили ДОСы.

А какая-то культурная жизнь при немцах в Сольцах была?

— А как же! Дом культуры остался в 41 г. целым. В нём наверху немцы поместили госпиталь. А на первом этаже в кинозале показывали фильмы. И русские туда ходили, хотя кино было без перевода. Немецкие офицеры с фронта в этом зале тоже иногда собирались на совещания, слушали выступления генералов. Большой был кинозал, человек на 200. Вообще это здание было большое. Даже говорили, что не для районного города вместимостью, а скорее для областного центра. Незадолго до войны был построен, примерно когда я в первый или во второй класс ходил. Стоял между перекрёстком ул. Володарского и Советского проспекта и нынешним кинотеатром, где теперь жилые дома стоят.

Я читал, что в 1942 или 1943 г. в Сольцах выступал Власов. Помните такое?

— Не выступал, а только проезжал на Новгород. Остановился и зашёл в немецкую комендатуру на Комсомольской. Как я уже говорил, комендатура была совсем рядом к нашему дому. Она хорошо охранялась, была защищена колючей проволокой, с откосами с двух сторон. И мышь не пролезет. Если бы партизаны и пробрались к ней, то навряд ли что-то сделали бы.

Власов приехал с хорошей охраной из гестапо – несколько машин перед ним, ещё несколько позади. Если бы и нашёлся решительный человек кинуть гранату, к примеру, то живым бы не ушёл.

Я тогда Власова видел лично. Высокий такой, волосы белые. Как-то он мне врезался в память. Был бы у меня дар живописца, мог бы нарисовать как с фотографии.

Фронтовую кинохронику, пропагандистские фильмы показывали?

— Нет, об этом было мало. О таком обычно в газетах говорили. Были такие ежедневные газетки на русском языке. О своих отступлениях они писали, что выправляют фронт. Но старики, которые воевали раньше, те понимали, что дело идёт к отступлению. Уже потянулись на запад, на Псков из Новгорода, немецкие обозы, гружёные техникой. Ой, сколько же туда, под Новгород и Ленинград, немцы привезли оружия и техники! До того два года большие машины каждый день всё это везли и везли через Сольцы… Ведь в основном по нашей дороге и шло всё их снабжение.

Освобождение

Перед отступлением в 1944 г. немцы Сольцы разрушали?

— Всё почти сожгли и взорвали. И наш домик деревянный, который мы с братом построили, тоже сгорел.

А что было с жителями в это время?

— Почти все уехали в тыл, от фронтовой зоны, месяца за два до этого. Большинство добровольно, а кого и немцы увели. У меня так дядя уехал, брат отца. А по материнской линии все остались. И я тоже остался.

Как наши пришли в Сольцы?

— Вначале издалека обстреливали из орудий, довольно крупными снарядами. А накануне вечером был небольшой бой у Муссец. Это был небольшой заслон, который пострелял из пушек по направлению на Ёгольник, чтобы показать, что в Сольцах ещё есть немцы. А на самом деле почти все уже уехали. Если бы наши об этом знали, то можно было бы смело входить в город и сохранили бы много домов.

Заслон этот к утру уже уехал, но перед этим поджёг город. С ними был даже какой-то генерал. Приказал принести ключи от Ильинского собора, открыть. Походил, посмотрел. Но собор не взорвали. А так взорвали или подожгли все бывшие каменные особняки купцов-миллионеров. Вокзальный посёлок весь сгорел – там почти всё деревянное было, кроме самого киричного вокзала, который немцы взорвали. Но там до войны мало домов было, всего одна улочка, не то, что сейчас. Вокзал наши потом сделали временный деревянный.

А первые наши пришли в город на лыжах. Зимы была снежная. Наверное, разведчики. Наши наступали не по шоссе, а с Уторгоша, через станцию. И появились со стороны колхоза «Победа», с горы. Наверное опасались, что немцы заминировали шоссе. У тех и в самом деле там были выкопаны «карманы», ещё летом, чтобы зимой землю не долбить. Но взрывчатку туда не положили, не успели. Ну а затем наши приехали на машинах, на лошадях.

А в самом городе немцы много мин оставили, в основном на дорогах. Но наши сапёры хорошо поработали, и подорвался только один солдат. Мы с братом им много мест показали, где мины стояли.

Служба в армии

Портрет Шветова К. И.

Когда и как вы попали в армию?

— Сольцы освободили в конце февраля. Первое время жизнью руководили военные, а советская власть образовалась позже. Была проверка: кто и кем у немцев работал. Дубиничева тут арестовали. Он остался, не считал себя виноватым, всё-таки его люди выбрали. Но его судили и сослали.

Меня тоже проверяли. Если человек не совершал преступлений, то сразу зачисляли в армию. Прошла перепись. Некоторые при этом своим убавили возраст, чтобы не призвали в армию.

А нас призвали в начале марта, уже тепло было. Я 27-го года рождения и призывать меня было рановато, но всё равно взяли, на возраст не особо смотрели. И брата моего призвали, 25-го года, у него уже 7 классов были закончены. Вначале тут же были в Сольцах, на ул. Луначарского, как бы в сборной части. Там уже немного начали готовить к армии. Жили в домах, которые не сгорели. Нас было мало, десятка два всего – местные, солецкие, из деревень не было. Затем направили пешком в сторону Порхова, я уже забыл то место, в запасной полк. Ещё немного подучили и направили в армию под Псков. Это была часть обеспечения. Мы на машинах возили с Новгорода под Псков боеприпасы. Я был грузчиком. Ездили каждый день. С Новгорода везём снаряды, а обратно из Пскова – раненых в госпиталя. Раненых было много!

Тогда и брат был под Псковом, и отец. Я даже знал, в каком районе, но встретиться не получилось, не отпускали.

А чему вас учили?

— Обращению с винтовкой, стрельбе из неё. Стрельбу я сдавал на "хорошо". Но стрелять затем не пришлось – до конца войны я в основном служил грузчиком при "Студебеккере". Возили к фронту снаряды, патроны и прочие грузы, а обратно – раненых. Разных – и лёгких, и тяжёлых на носилках. Сопровождали их военфельшеры. Привезём в Новгород, сдадим в госпиталь. Ну как госпиталь – в подвалах всё это было, город-то был разрушенным. Движки временные для освещения в подвал поставят, вот и госпиталь.

У меня и у шофера были карабины, но ближе 10-15 км. к фронту мы не подъезжали, так что ни разу из них не стреляли. Ещё выдавали противогазы, но так как немцы газов не применяли, то мы хранили их в кабине.

Снарядные гильзы обратно в тыл возили? Пишут, что так полагалось для сбережения цветного металла.

— Нет, этого мы не возили. А пишут много чего. На деле всё это тоннами валялось, никому не нужное. Тут бы раненых как-то поскорее вывезти, не до гильз было.

Вам только на "Студебеккере" довелось ездить? Он был лучше других?

— Нет, в части были ещё и ЗИС-5 и «полуторки» ГАЗ-АА. ЗИС-5 – тоже хорошие машины. "Студебеккер" неудобен тем, что у него платформа высокая, груз в кузов поднимать тяжелее. А вот проходимость у него лучше, чем у ЗИС-5 – на плохой дороге тот увязал в грязи, а "Студебеккер" выходил. Конечно, и шофер должен был быть хорошим – не каждый по грязи далеко уедет даже на хорошей машине. Я бы мог тоже стать шофером, да не хватило на это смелости. Как-то раз попробовал поехать на ЗИС-5, да заехал в канаву, и после такого страха бросил это дело.

"Студебеккер" и прочая иностранная техника – это была большая помощь от союзников! Хорошие были машины. А вот «полуторки» – слабые машины, всего 40 л.с., ломались часто.

Кабины отапливались?

— Не могу сказать. Но одевали нас тепло.

В рейс ехали только вы и шофер?

— Да, мы оба ехали в кабине. Он при необходимости помогал мне разгрузить машину. Шофер был прикреплён к машине и обслуживал её. Я тоже был как бы прикреплён к одному шофёру. Но иногда, если его машина не в порядке или ещё что-то, то я ехал с другим. Но чаще всего наше дело было просто довезти груз. А там уже была специальная команда, которая маскировала машину ветками и распределяла груз по назначению.

Домой заскочить удавалось?

— Только один раз. Мы ведь колоннами ездили, просто так не остановишься. За день успевали обернуться в оба конца.

Немцы дорогу Псков-Новгород бомбили?

— Да, часто бомбили. Летали они по три, "уголком", как гуси. Но в основном они летали бомбить Новгород и Ленинград. Ленинград особенно сильно бомбили. Заправлялись, наверное, где-то в Латвии.

А наши истребители прикрывали трассу?

— Редко. Должно быть, не хватало их. Да и бомбардировщики у немцев были хорошо защищены пулемётами, так что к ним подлететь было не так-то просто.

Потери среди шоферов были?

— В нашей части нет. В отдельную машину бомбой ведь трудно попасть. А шофера при налёте сразу выскакивали из кабины под мотор.

А где вы были после Пскова, когда фронт пошёл через Прибалтику?

— Мы дошли до Латвии, где окружили Курляндскую группировку и добивали её до самого конца войны. Да и отдельные группы немцев прятались по лесам, не хотели сдаваться. Но до этого перед Псковом мы стояли долго, месяца два, уже не помню точно. Немцы там хорошо укрепились, заранее приготовили оборону. Десятки тысяч наших там погибли. Громадной ценой прорывали там оборону! Отец мой там участвовал, и брат старший тоже. А вот как взяли Псков, так тогда наша армия пошла вперёд быстро.

«Лесные братья» беспокоили?

— Мало, редко были в лесах стычки. Боялись они нашей армии. Такая ведь сила была. В целом латыши относились к нашей армии хорошо. Конечно, при немцах им было лучше. Возвращению колхозов они не радовались.

Как кормили в армии, как стирались?

— Очень плохо кормили, совсем голодные были. По дороге нас крестьяне подкармливали: сварят картошку в чугунках, и нас угостят. Сами они жили очень плохо, в окопах и землянках – деревни-то большей частью были сожжённые. Но старушки нас всё равно жалели, приносили покушать солдатикам. А так перед рейсом очень бедно кормили. Ведь мы не относились к боевым частям, поэтому нас кормили по сниженной норме, как тыловые части. Да и были мы в основном из оккупации, как бы неблагонадёжные.

С помывкой тоже было туго. Ждали лета, чтобы можно было помыться в какой-то речке, пополоскать кальсоны и рубаху. Вшивость из-за этого была почти у всех, даже у офицеров. Например, лейтенант, а у него по погону вошь плывёт. Что уж тут говорить о простых солдатах. Врачи не справлялись. Да и не до этого было – надо было гнать немцев.

Со вшами как-то организованно боролись или каждый как умел?

— Каждый сам. Стряхивали с белья на снег или на костёр. Снег от этого чёрным становился. Даже вспомнить страшно. Хотя какие-то врачебные комиссии приезжали из штабов, что-то проверяли на этот счёт. Но с этим делом справиться было трудно. Ведь жили где попало – в землянках, в домах скученно.

Какие в то время были отношения между солдатами? Было то, что сегодня называется дедовщиной?

— Да нет, пальцем никто не трогал. Хотя служили в основном пожилые солдаты, которых перевели по ранению или по возрасту. Много было таких стариков. К 44-му году они уже были опытными, обстрелянными солдатами, часто нас, молодых, спасали от смерти. Они ведь знали, как немцы себя ведут, когда и как обычно бомбят, как укрыться от обстрела. Если бы не они, я бы сейчас с вами за одним столом не сидел бы. Они спасали нас! К нам, молодым, относились хорошо. Не было такого как сейчас: сбегай постирай мои портянки. Хорошие сослуживцы были. Только забыл уже все имена...

У нас много солецких служили в части. Так что через меня старались письмецо передать домой.

Из Средней Азии солдат в части было много?

— Мало, в основном местные, с оккупированных территорий. И на переднем крае местных было много. И почти все легли там под Псковом... Бросали ведь в бой почти необученными – быстрей, быстрей наступать! Хорошо, если в отделении есть старый, обстрелянный красноармеец, который покажет что и как делать на войне.

Было такое понятие, как «самоволка»?

— Нет, даже на полдня не уйдёшь из части. Это уже считалось дезертирством. Сразу под суд. Нас же каждый час могли в рейс послать.

На фронте многие ли веровали в Бога?

— Большинство. Если даже не висит крестик на шее, то почти наверняка зашит в кармане гимнастёрки.

Чем вы награждены?

— Медалями: «За боевые заслуги», «За победу над Германией». Наградили уже в 45-м, после войны. Но наша часть была тыловая, так что с наградами вообще было скупо. Хотя некоторые ребята получили «Звёздочку», за службу в каких-то особых обстоятельствах. А чтобы «Отвагу» получить, надо было головой рисковать: или жив и с медалью, или в братской могиле лежишь. Помню, награждали торжественно! А как вернулись домой, встали на учёт, так никакого внимания к нам, фронтовикам, уже не было от гражданских начальников. Пенсия раньше тоже не особо была, только с недавних пор ветеранов стали хорошо поддерживать.

Чем больше всего запомнилась война?

— Война была небывалой трагедией. Едешь и видишь, что стоят обгоревшие дома. Старики ходят понуро, переживают о сыновьях на фронте, внуки – дети малые – плачут. Одеты в рваные платьица, на ногах не обувь, а какие-нибудь калоши, связанные нитками. Трагедия это была для России, не были мы подготовлены к войне. Готовились, но всё получилось не так. Допустили неприятеля до самого Ленинграда и Москвы! В первую-то войну, Империалистическую, всё-таки сражались далеко от Петербурга, в районе Пскова. Царь не допустил их до столицы, хотя у немцев армия и в то время была сильнее нашей.

Где вы встретили Победу?

— В Луге, на большой базе по ремонту автотехники. Это была такая радость!

А ваш отец остался жив?

— Да. Он служил в пехоте, рядовым. Хотели его выдвинуть повыше – стрелок хороший, и речистый. Так и сказали: «Товарищ Шветов, Вы зря себя прячете». Но он не захотел лезть в начальство. Воевал он близко отсюда – под Лугой, затем в Прибалтике. Затем в Германии. Орденов у него не было, но медалей заслужил много. Были и грамоты от Жукова. Участвовал во взятии Берлина, Рейхстага.

Отец боевой был! Был направлен от части в почётный караул на проводы тела ген. Берзарина, первого коменданта Берлина, самолётом в Москву. Он в его армии служил. Погиб этот генерал нелепо. Ехал на машине и на большой скорости врезался во встречный «Студебеккер». Был сам виноват, но водителя грузовика, кажется, без особого суда расстреляли.

Отец рассказывал, что приструнял в Германии солдат, которые хотели пойти «пощупать» немок. Наши там безобразничали, хватали девушек. А он их припугнул. Дескать, скажу политработнику, и вас судить будут! Добровольно согласна – хорошо, а силой не бери! После войны снова работал в пожарной команде, начальником караула. Жил долго, умер в 80-х.

Из Германии отец привёз много трофеев. Сообщил, когда приедет. Первым эшелоном, который шёл из Берлина в Ленинград в 46 году. Батька боялся, что поезд не остановится в Сольцах. Ведь на станции не осталось ни вокзала, ничего. Но машинист всё-таки остановился. Сослуживцы быстренько открыли двери, начали скидывать мешки. И хорошо, что начальник пожарной команды дал мне лошадь с телегой. Мы загрузились и привезли домой полную телегу: отрезы мануфактуры, костюмы из лучших берлинских магазинов, обувь. Отец знал, что здесь всё в войну пропало, одеть нечего. Но всё это затем меняли на хлеб по деревням, почти всё задаром продали, так как был голод, настоящий голод... Ну как можно было прожить на паёк в 400 грамм хлеба, и это для работающего! Так что себе из батькиных трофеев оставили совсем немного. Помню, я носил немецкий костюм из бостона.

А некоторые солдаты, образованные, ленинградские, везли из Германии картины или что-то подобное очень ценное. Простые-то мужики цены такому не знали.

Василий, старший брат, тоже воевал в пехоте. Он был подготовленный, ещё до войны стал «ворошиловским стрелком» и сам учил школьников стрелять из малокалиберной винтовки. Три раза ранен был. Большинство его товарищей кто под Псковом, кто под Нарвой лежат. А он дошёл до Курляндии, рядом со мной воевал. Недавно умер, три года назад, на 84-м году.

А младший брат, Гавриил, совсем не повоевал, он 31-го года рождения. Тоже уже умер, в 70 лет, раньше всех.

После войны

Когда вас демобилизовали?

— В 1946 году, с той же авторемонтной базы в Луге. Шофёр, как я уже сказал, из меня не получился. Но чинил я машины хорошо, это дело знаю. Хорошо знаю лужение, пайку, заливку подшипников. Это мне пригодилось и на гражданке. В том же году вернулся в Сольцы. Тут была разруха, целых домов почти не осталось. Стал работать жестянщиком. По этому делу работы было много: и крыши крыть, и водопроводы тянуть. Учился в вечерней школе.

В 1948 году умерла мама. Мало пожила. Она была ровесницей отцу, тоже 1900-го года рождения.

Постепенно возвращались фронтовики и те, кого угнали немцы. Хотя многие остались на новом месте. Например, в Прибалтике в Клайпеде осталась семья моего дяди: трое сыновей и дочери. С одной стороны, ну что они вернуться на пепелище? С другой стороны, забыли родину, конечно. Но сам дядя вернулся, я его затем похоронил тут в Сольцах. А один из этих двоюродных братьев, Евгений, окончил мореходное училище, служил на флоте. Сейчас уже на пенсии, конечно, так как 1935-го года рождения.

Ну а я построил вот этот дом на берегу Шелони у моста. Женился. Приехал сюда в 1952 году военный инженер восстанавливать аэродром. С женой и двумя детьми. Хоть хозяйка его не работала, но наняли няньку – мою будущую жену. Она занималась с детьми, ходила на базар, стирала и убиралась. Она из Белоруссии, из крестьян. Ей в войну тоже досталось, чуть было не сожгли их немцы...

И когда этого инженера перевели из Быхова сюда в Сольцы, то и няню с собой позвали. В 1953 году мы поженились, начали рождаться дети. Есть у меня дочь и сын, внуки и внучки. Тут живут, в Сольцах. Правнучке уже 16 лет, правнуку – 9, недавно ещё одна родилась! Не думал, что доживу до такого, а нет, Бог дал жизни...

Всю жизнь работал. Вышел на пенсию в 60 лет в 1987 году – и затем тоже работа по хозяйству. Только три года тому назад корову держать перестали, уже не по силам.

Вот такая история. Спасибо, что поговорили, записали. Теперь внукам и правнукам останется почитать...

С воспоминаниями жены Константина Михайловича Розы Михайловны можно ознакомиться по ссылке.

При описании судьбы солецких евреев использован фрагмент интервью К.И.Шветова из статьи Татьяны Брага «Легенды и были Молочковского бора» («Солецкая газета», 24 июня 2005 г).