Я родился 1 января 1921 года в небольшой деревеньке Полоцкого района Витебской области Белорусской ССР. Родители мои были крестьяне-середняки. Имели корову, двух кабанчиков. Была лошадь, две боронки и плужок до коллективизации. Отец работал в кузнице. Самостоятельно сеял и убирал. Наш участок составлял пять гектар земли, меньше всего в деревне. Семья большая, шесть малых детей: Наташа, Женя, Мария, Ольга, брат Андрей и я. Жили мы в небольшом домике с сараем. Во всей деревне имелось семь дворов.
Коллективизация проходила в 1929 году, мне тогда было восемь лет. Жить стало трудно и непросто. Загоняли всех в колхозы. Отец трудился в кузнице. Председатель колхоза, коммунист, ездил по улице на подводе. Кричал отцу: «Филиппыч, давай переходи в колхоз!» Папа первое время не рвался, но тогда на единоличников накладывали очень большие налоги. Пришлось в 1930 году вступить. Сдали кузницу, забрали лошадь с бричкой.
В 1937 году отец умер. Я остался жить за старшего с матерью. Дочки замуж повыходили. Окончил к тому времени шесть классов. Бросил школу, надо было зарабатывать. Мне шестнадцать лет, на работу нигде не принимали. Поехал в город, думал, там смогу устроиться. Стал на вокзале составителем товарных и пассажирских поездов. Отработал два года, страшно устал. Перешел железнодорожным путейцем. Трудился хорошо, хотя первое время не хотели по малолетству принимать. Удалось договориться с мастером. Без магарыча дело не обошлось. Оформили меня как подростка, поэтому работал не восемь, а четыре часа. В 1939-м решили отправить учиться на бригадира путей. Проучился шесть месяцев, и тут в феврале 1940 года меня призывают в армию.
Поступил в полковую школу, и тут началась Великая Отечественная война. Я тогда служил в 31-м отдельном восстановительном железнодорожном батальоне 19-й железнодорожной бригады. Был командиром отделения. 22 июня 1941-го нас подняли по тревоге. Находились во втором эшелоне войсками и занимались обслуживанием железной дороги. Вскоре начался отход вплоть до Днепра.
Форсировали реку, дальше бесконечная работа на путях. Как старшего сержанта назначили еще и замполитом роты. Затем меня помкомвзвода в связи с сокращением должности ротного замполита. В январе 1943-го пошло наступление наших войск. Летом батальон стоял на обслуживании железных путей на Орловско-Курской дуге. Видел и станцию Прохоровку. Бои страшные. Земля поднималась в воздух.
Наводили понтонную железную дорогу через Днепр. Под бомбежкой. Когда наши войска разбили немцев, то и мы пошли в наступление. Двигались вперед вплоть до Берлина. Не дошел к столице Рейха наш батальон ровно 40 километров, когда объявили о Победе.
- Чем занимался 31-й отдельный восстановительный железнодорожный батальон?
- Всю войну наш батальон занимался тем, что ремонтировал пути. При отступлении мы начинали заниматься подрывными делами: уничтожали железнодорожные мосты, разбивали водокачки и водонапорные башни. Бывало такое, что отходили со станции в числе последних. Обычно стояли за передовой, примерно в 50 километрах. При наступлении советских войск восстанавливали железную дорогу, ремонтировали пути и мосты.
- Кто служил в железнодорожном батальоне?
- С началом войны у нас стали служить мужчины в большинстве своем пожилого возраста. Мало молодежи. Таких же молодых, как я, очень мало. Оставляли единицы как специалистов в качестве младших командиров. Моим взводом командовал старший лейтенант Швец, родом из Воронежа. Взвод мирного времени состоял из сорока солдат, разбитых на четыре отделения. С началом войны еще пополнили. И все равно людей не хватало. Я-то командовать первое время не мог, молодой совсем, а пожилые мужчины рядовыми служили. Вот как с ними разговаривать?! Но со временем вошел в колею и стал спокойно общаться. И так всю войну прошел младшим командиром.
- Доводилось сталкиваться с немецкими диверсантами на железной дороге?
- Да, однажды было дело. Мы в 1943 году наступали следом за войсками, и тут в 12 часов ночи приказ нашему батальону срочно строиться. Немец высадил десант в селе Голубовка. Посадили весь личный состав батальона на платформы. Прицепили к бронепоездам. И поехали. У всех оружие СВТ-40, десятизарядные винтовки. Но она очень капризная – только песок чуть попадет, как затвор сразу же не работает. Рано утром наш батальон пытался выбить врага. Комбат дал приказ наступать, только поднялись, а немецкие десантники прекрасно стреляли. Так что командира батальона сразу же подстрелили. Тут же пришла команда отставить штурм. Вернулись на позиции. До полвосьмого лежали кто в канавах, кто за кустами. Деревня располагалась на возвышенности. Внизу шла балка, кусты вокруг росли, и подъем к железной дороге. Когда в восемь утра пришел состав, то мы увидели, что на штурм привезли четыре танка. Сразу их сняли с платформ, и те пошли в наступление на десантников. А мы отступать начали. Рота ушла к состава, и взводный отступил, я последним оставался, как положено помкомвзводу по Уставу. Немного поднялся и посмотрел на поле, где лежали тела убитых и раненых бойцов. Думаю про себя: «Сейчас перебежку сделаю, потом найду своих». Винтовка в руке. И только приподнялся для перебежки, как немецкий снайпер меня словил на прицел и выстрелил. В левую руку чуть выше локтя пуля прошла. Видимо, целился в сердце. Упал на спину, руки растянул, грудь положил на голову. Тогда немец начал меня обстреливать из пулемета. Пули летят, то перелет, то недолет. Только песок по мне бьет. Я как мертвый, не шевелюсь. Растянулся на земле. Минут пять он косил по мне. Но не попал. Если бы попал, то от меня ничего бы не осталось.
Из руки кровь течет. Зажал ее, подтянул к себе. Думаю, а что же буду лежать. Не потерял сознание, представьте себе. Тихонько оглянулся. Впереди около самой выемки стояли щиты для снегоборьбы. До них оставалось метров десять. И тут немец перестал стрелять. Я поднялся, а темно в глазах стало. Тогда бегом кинулся за щиты. Потом думаю, в голову стукнула мысль: «Пулеметчик по щитам начнет стрелять, они деревянные, и убьет на месте». Тогда я от щитов скатываюсь в выемку, дальше пополз к тому месту, где стояли наши товарные вагоны. Здесь имелась санитарная «летучка». Вскочил туда, ко мне подбегает медсестра. Раз, и гимнастерку разрывает. Дала мне трофейного шнапса сто грамм. В качестве обезболивающего. Посадили на вторую полку. Приехал в Полтаву, где в госпитале лежал. Рана шесть на восемь сантиметров. Не заживает. Хирург был наш, советский, и немец. Откуда последний взялся, даже не знаю. И последний говорит нашему хирургу, мол, давайте-ка снимем кожу с ноги и наложил латку на руку, тогда она быстрей заживет. Но наш возразил: «Нет, нельзя, мы же опять рану сделаем. На руке не зажило еще, а еще на ноге сделаем». Не стали ничего переносить. Пятнадцать дней пролежал, не вставая, на кровати. К счастью, вскоре рана стала заживать и затягиваться. Выписали. В батальон выздоравливающих. Тут всех покосил брюшной и сыпной тиф. Я стал страдать от последнего. У некоторых из соседей начался брюшной тиф. Представьте себе, как маленькое дите начинает ходить, так я с койки вставал и бегал по коридору. Не помню, куда именно. Кричал: «Вперед! За Сталина!» Сестры хватают меня и тянут обратно в койку. Привязали ремнем, чтобы не срывался. Как очнулся, дали миску супа, размером побольше. И я все съем, сверху еще полбуханки хлеба. За один раз. Тогда стали восстанавливаться силы. Подходит сестра и предупреждает, что нельзя много кушать. Потому что из-за истощенного желудка могут начаться рвотные позывы.
По выздоровлении выписали. Побыл в выздоравливающем батальоне, поправился окончательно и надо добираться в свою родную часть. Пришлось весной 1944 года сбежать на попутном составе к городу Сарны. Пришел к дежурному по станции, спрашиваю, где наш батальон стоит. Он мне подсказал, что стоит на путях продовольственный двухосный вагон на четвертом пути, туда надо идти. Скоро будет отправка. Весна. Я в валенках, ноги мокрые. Что же делать, слякоть. Подхожу к указанному вагону. Стучу в дверь, открывается дверь, и незнакомый солдат у меня спрашивает: «Вы что хотите?» Ответил, что ищу 31-й отдельный восстановительный железнодорожный батальон. Объяснил ему, что сам старший сержант из этого батальона, из 1-й роты. Нашим ротным является капитан Шпанюк. И тот меня запустил. Выбегает из вагона, помог взобраться на приступок. Вагон битком забит продуктами. Стал меня расспрашивать, как же я очутился в Сарнах. Тем временем подцепили прицепной вагон. Приходит в вагон, где я сижу, старший лейтенант, спрашивает у моего товарища, кто это. Солдат рассказал, что это Скороденок. А все в роте решили, что я погиб. Обнимает меня старлей и сжимает в объятиях. Залазит к нам в вагон. Товарищ открывает консервную банку американской тушенки. Берет кругленькую буханку хлеба, разрезал ее пополам и дает: «Кушай!» Я с таким аппетитом съел почти полбуханки хлеба и всю свиную тушенку. Желудок-то пустой. Налили мне 150 грамм водки. Ложись теперь, отдыхай. И уснул. Во сне прибыл в часть.
Приходим со старлеем от станции к домам, батальон располагался в какой-то деревне. Он на отдыхе находился. Было уже восемь часов утра. Старший лейтенант провел к какому-то дому. Постучался. Хозяйка вышла, сказала, что капитан еще спит. Старший лейтенант ей доложился. Она его пригласила внутрь. Он пошел в хату, а я остался во дворе. Тот поднялся в спальню к капитану. Доложил о моем прибытии. После меня позвали. Зашел, капитан Шпанюк меня обнял, слезы из глаз у обоих, даже страшно сделалось. Все думали, что я умер, ведь меня больше не видели после боя. Только слышали о том, что меня ранило. Начали общаться. В общем, на завтрак он меня с собой взял. Пришли в хозяйственную часть. Подходим к старшине. Шпанюк ему говорит: «Вот старший сержант Скороденок. Что он будет кушать, все давать. Надо его поправить». Старшина только одно ответил: «Есть, товарищ капитан». И я в хозяйственной части отбыл полмесяца, наел такую ряху, что шею повернуть не мог. Давали столько, сколько в меня лезло. Быстро поправился. Командир роты приходит, спрашивает: «Ну как, старшой, дела? О, я смотрю, уже личность у тебя хорошая!» Взял меня с собой, опять попадаю в роту. И продолжаю службу.
- О бандеровцах что-то было слышно?
- Нет, когда мы стояли во Львове, то никакого понятия не имели. И никто разговоров не вел о них.
- Как вас встречали украинцы?
- С радостью. Столько цветов подарили, Боже мой. А вот поляки нехороший народ. Когда мы в 1944 году проходили по Польше, то нам даже воды не давали. Часто пешком вдоль разрушенных путей ходили, ведь техники-то у нас никакой не имелось. У нас в батальоне было только две машины: «полуторка» и ЗИС-5. Все остальное подводы, запряженные лошадьми. Так что мы топали пешком в полном боевом. Вода во фляге на поясе. Во время марша выпиваем воду, дальше надо просить у поляков. Но нам командиры сказали: «Не смейте не глядя брать!» Вызывает офицер полячку и говорит ей: «Принесите воды». Она приносит черпачок с чашку, как пригляделись: в середине грязная вода. Капитан глянул и сказал: «Ни в коме случае нельзя пить, терпите. Пройдем десять километров и встанем на отдых, там в селе воды возьмем». Не любили нас поляки.
- Пленных немцев часто видели?
- Мы шли во втором эшелоне, и когда пленных привозят с передовой, то наш батальон выделяет подразделение на охрану немцев. Поселяли их в сараях, те спали на соломе. Они лежали вповалку. А в Германии, когда война закончилась, немцы находились в нашем расположении. Занимались вывозом рельс на советскую территорию. Грузили их в вагоны. Были такие, что по-русски хорошо разговаривали. Их ставили старшими. Я даю команду рельсы грузить, их человек двадцать за 12-метровую схватится. Сейчас они-то тяжелые, а тогда были легкотипные. Если не успеют бросить вовремя, то только конец один бросят, второй остается. Тогда рельса сыграет, и половина людей под нее валится. Как корова языком слизывала. Но все равно пленные исправно грузили.
 |
Петр Филиппович Скороденок, пгт. Гвардейское Симферопольского района Республики Крым, 11 марта 2014 года |
- Как кормили в 31-м отдельном восстановительном железнодорожном батальоне?
- Всяко приходилось. Бывало, что и по три дня не кушали. В основном ели перловку, пшено. Давали компот, особенно осенью. Под Прохоровкой, к примеру, по три дня не кушали – полевая кухня не могла подойти из-за бомбежки. Мы часто работали только по ночам. Трудно приходилось. Вот когда война кончилась, батальон поставили в Интенбурге. Нашу роту бросили на подсобное хозяйство, где были коровы. Немцев среди обслуги практически не было, репатриированные девушки обслуживали скот. Коровы здоровые и хорошие. Даже дизельный мотор стоял и гнал свет в коровник. Кормежка тогда стала хорошая. Очень даже.
- Большие потери несли железнодорожные войска?
- Не особенно. Только когда с десантниками сражались, то немало людей погибло. А вообще под бомбежки часто попадали. Однажды как налетели самолеты под городом Здолбунов, как стали бомбить, что мы из вагонов выскочили кто куда. По кустам прятались. А немец штурмовал станцию. Потери случались, не без этого.
- Со вшами сталкивались?
- Куда же без них.
- Как относились в войсках к партии, Сталину?
- Лозунг был у всех как у одного: «За Сталина! За Родину!» Не было никакого другого разговора. Тогда и в голову не приходило обсуждать Сталина и его действия.
- С мародерами довелось сталкиваться на железнодорожных станциях?
- Мне лично ни разу. Не встречал такого.
- С особым отделом дело имели?
- У меня во взводе было два агента смерша. Они доносили все. Их регулярно вызывал к себе капитан особого отдела. Он звонил в роту, и приказывал вызывать к себе такого-то в штаб. Не говорил, что в особый отдел. Командир роты как-то вызывает меня, и замечает между делом, что старшего сержанта Куренкова и рядового Плисачкова что-то частенько в штаб дергают. Прихожу в расположение, опять звонок из штаба. Приказываю им одеваться и в штаб идти. Потом солдаты по моей просьбе начали Куренкова спрашивать, мол, зачем тебя вызывают. Тот взял да и ляпнул, что он должен рассказывать о солдатских разговорах, о чем говорят. Тогда я ему говорю: «Слушай, больше я тебя не пущу, старшему лейтенанту Швецу и капитану Шпанюку также передам. Больше стукачеством заниматься не сможешь». А он доложил особисту о моих словах, мол, старшой ему препятствует работу проводить. Смершевец меня вызывает, я перепугался. Думал, что он там меня и прикончит. Говорит мне: «Ты что творишь, он же правильно делает. Работу нужную ведет». Отпустил. Дальше я заметил, что солдаты после ужина разные разговоры ведут, а он около них трется. Обратил внимание, что он блокнот завел, и в нем записывает фамилию солдата, кто что говорил, какую речь вел. Вечером дело было, после легли спать. И я ему в брюки полез. Вытащил этот блокнот. Бумажку вырвал оттуда. Стукач снова доложил капитану. Меня во второй раз вызвали, и чуть не разжаловали. Я дал слово, что больше трогать не буду. Так они вдвоем в роте и работали. Черти.
Демобилизовался из Днепропетровска в 1948 году. Во время службы бросили роту в Славуту, лес валить на шпалы. Познакомился с девушкой Верой, работавшей в бухгалтерии. На гармошке играл хорошо. Сдружились. Женился на ней. С окончанием войны на три года нас задержали. Долго обучали призывников 1927 года рождения. Специалистов не хватало. Вернулся домой с женой в Белоруссию.
Пожили у матери. Стал работать на железной дороге. Потом начал строиться. Тогда давали ссуду по приказу Георгия Константиновича Жукова о ссуде 10 тысяч демобилизованному на стройку. Взял пять тысяч. Купил деревянный дом за 100 километров. Заплатил 3 тысячи. Пока перевез, деньги почти все разошлись, ведь за каждую машину платил 500 рублей.
Выстроил дом, накрыл крышу. Поштукатурил. Своячница в Крыму жила. Прислала письмо, мол, переезжайте к нам, тут тепло, фруктов и картошки вволю хватает. Выдали в Сберкассе оставшиеся пять тысяч. Решили с женой в Крым перебираться, уже трое детей растет. Приехали в феврале 1957 года. Тепло страшно. Мы в валенках и полушубках. А тут люди в костюмах ходили. Очень понравилось.
Вернулись домой. Продали дом соседу поблизости за 18 тысяч рублей. Заказали вагон на железной дороге. Перевезли все вещи к свояченице на разъезд «50-й километр». И козу, и поросенка. Еще и досок загрузил на полвагона. Приняли на работу в дистанцию пути. Отработал на железной дороге тридцать лет путейцем. Сейчас живу в пгт. Гвардейское Симферопольского района Республики Крым.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
