Суслов Александр Ефимович

Родился я 26 мая 1923 года в Остееве, Рязанцевского сельсовета Переславль-Залесского района. Деревня и сейчас стоит между двух рек: Нерли и Шахи. В семье было нас девять человек детей, я родился шестым. Занимались крестьянством, а потому в 1931 году оказались в колхозе. Отец вступил. Была у него лошадь, несколько комплектов всей упряжи для неё, сани, телега, выездной тарантас на рессорах, весь необходимый современный инвентарь, три погреба, сараи, амбар, яма-холодильник... корова, тёлка, бычок на мясо, два десятка овец и кур, поросёнок... Почти всё это он сдал в колхоз.

1932-1933 годы. В стране был голод. Вашу семью он затронул?

Да. Помню, отец для того, чтобы как-то прокормить нас, ходил пешком даже в Симу, есть такая во Владимирской области от нас недалеко. Меняли всякое барахло – но его никто не брал. Очень переживали. Помогло – что у нас район был, где выкапывали много картошки и жили за счёт своего хозяйства.

Я с семи лет пошёл в деревенскую школу. Там обучали до четырёх классов. Окончил их – и пошёл учиться в пятый, на станции Итларь: на расстоянии семи километров.

Вообще, довоенная жизнь была сложной?

Сложная, да. Ещё до 1937 года родители – для того, чтобы прокормить семью – продали нажитую было корову. Ещё что-то продавали. Но – помогло. У нас – одно дело: как-то выжить.

А потом на ребёнка, которого мать родила девятым, вышло постановление правительства, что на него государство даёт две тысячи рублей денег! И вот мать узнала об этом, но вовремя документы на удостоверение личности найти не смогла. А раньше это ж всё в церквях было! Вот пока собрала все документы… но, тем не менее, в 1937 году она эти деньги получила. И они, конечно, помогли семье прожить.

В Итларе я окончил семь классов. Тогда директор школы родителям сказал, чтобы меня продолжали учить и направили в восьмой класс. В него я поступил в городе Петровске, недалеко от нас. Но проучился там всего полгода. Со мной получилось несчастье: заболела левая почка. И начались приступы, а когда я обратился в больницу – меня сразу направили на операцию. Сначала в Ростов – там её не согласились делать – направили в Ярославль. И в нём в 1939 году отняли у меня левую почку. Туберкулёз почки. Оперировал хирург Клубман.

Ну, учёба у меня закончилась, но я стремился как-то получить ещё образование. В то время в Ярославле были курсы счетоводов. Родители меня устроили на эти курсы, и я там проучился, наверное, шесть месяцев. Получил специальность и пошёл работать на шинный завод: назывался – резино-асбестный комбинат. В лесопильный цех. И работал там, пока не началась война.

Мы жили в бараках, в каждом была двадцать одна комната. Утром встали рано, день такой хороший начинался… а, когда Молотов объявил, что началась война – тут же все мужики, в том числе и мой зять, пошли добровольно в военкомат за повестками. Ну, вернулись они – и стали готовиться на отправку. На второй день всё мужское население, которое подходило под военнообязанных, ушло на фронт.

Я жил у сестры в Ярославле. Мне тогда ещё было всего 17 лет, и я так и продолжал работать на резино-асбестном комбинате. А в июле-месяце приходим на работу – и объявляют:

- Все мужчины и женщины, которые не имеют детей – явиться через два часа на Московский вокзал для отправки на трудовой фронт под Старую Руссу!

Я тоже надел резиновые сапоги, фуфайку, сестре не сказал, и – на вокзал. Нас провожало всё население Ярославля, давали булки и хлеб с собой. Подошёл товарный поезд, все сели, полный состав – и поехали под Старую Руссу. Разгружались – в Валдае. Оттуда пошли пешком на передовую – и там рыли эти рвы. 3 метра – вертикальная стенка, 3 – дно, 6 – спуск.

Я проработал, наверное, всего не больше месяца – у меня вздулся шов. Обратился к врачам – они меня отослали обратно в Ярославль. Домой приехал – уже конец 1941 года. Были трудовые продовольственные карточки, и всё было по ним: хлеба 500 г. и так далее. Вдруг отец пишет: «Приезжай, у нас картошка есть». От городского дома деревня Васькеево – тридцать километров. И я был вынужден рассчитаться и приехать туда 29 января 1942.

Патефон, велосипед, часы, радио... Что-нибудь из этого у Вас в семье – было?

Во время войны, в 1941 году, в деревню с Москвы приезжали меняться, и мать на картошку выменяла патефон. А до этого ничего такого не было, нет.

1941-1942 годы. Немцы под Москвой, под Ленинградом, на Волге... Не было ощущения, что страна погибла?

Нет. Была твёрдая уверенность!

В деревне я работал колхозным счетоводом, а в конце 1942 года по Министерству обороны вышел новый приказ. В нём было указано, что лица, имеющие такую болезнь – ну, не имеющие, допустим, почки – также подлежат призыву в армию, но – на трудовой фронт. Такие повестки мы получили вместе с отцом. Отец у меня был 1887 года рождения. И вместе мы пошли на медосмотр в Итларь. Отцу уже было пятьдесят четыре года, и он, по существу, был не призывной, но, тем не менее, ему выписали военный билет.

Моя очередь подошла, врачи посмотрели – и советуются между собой: подхожу ли я для призыва. Да, но – на трудовой фронт. Я слушал-слушал… говорю: «Знаете что, я только приехал с трудового фронта из-под Старой Руссы. Я знаю, что это такое. Мне с моим недостатком там тяжело будет. Я лучше пойду в строевую». Как только я это сказал – мне сразу дали повестку на завтрашний день отправляться в военкомат. Собрал друзей, прошлись по деревне с гармошкой, а утром отец отвёз меня на лошади на станцию Беклемишево. И так началась моя служба.

Первоначально с Петровска нас направили в Ярославль. С Ярославля – в город Киров, в часть для обучения воздушно-десантных войск. И вот пока мы в Кирове были, обучались в этих войсках – приехал, как мы их называли раньше, «покупатель»-танкист: отбирать нас в Костерёвские лагеря, это по Горьковской дороге. Туда уже пришёл полк – разбитый полностью. Приехал на формирование за новыми танками. И этот «покупатель» отобрал нас, десять человек, и скорым поездом привёз в Москву, а потом в этот лагерь.

И вот я с 1942 года был зачислен в танковый полк разведчиком. Там у меня военный билет лежит, чтобы быть точным. [Показывает.] Только я не вижу, какой тут… и звание – ефрейтор. А, нет, вот: 249-й танковый полк.

Как долго проходило обучение в нём?

Никак. Пока ждали танков те, которые пришли с фронта – они были рады отдохнуть. Я однажды попросил: «Помогите собрать затвор к винтовке». Так сержант сказал: «Приедешь на фронт – научишься». Вот так. Я целую ночь собирал этот затвор. В конечном счёте, разумеется, собрал. Так что никакого боевого обучения, по существу, не было.

На формировке мы были всего две недели. В это время нас обучали только что рекогносцировке местности: гоняли туда-сюда. Работа с компасом, куда выйти, и так далее, и тому подобное. И когда уже поступили танки, целый состав, мы через три дня начали погрузку на платформы. Эшелон погрузили – и, помню, приехали в Москву… ребята, которые вернулись только с фронта, радовались, что поезд повернёт на юг, на Южный фронт. А он, наоборот, с Москвы – мы видим, нас направляют уже на Александров, на Ярославль… ну, все загорюнили, что опять едут под Старую Руссу.

В Александрове меня посадили часовым на передний танк на платформе. Ночью я проехал Беклемишево, Рязанцево, бросил письмо родителям (привязал к палке и попал ею прямо под ноги начальнику станции) и до Ярославля ехал на поезде часовым на переднем танке. Когда прибыли на фронт, в Валдае разгружались прямо в лесу: там ветка была. Скатили танки – и дальше на них передвигались к Старой Руссе… первый выстрел – как его назвать?

Бой?

Послали в разведку. Тоже, видимо, не обдумавши. Отобрали нас, трёх человек… помню: сержант Коломиец, я и Изовьев… и послали, значит: «Проверьте, как состояние дороги для прохождения танков до деревни Большое Васильцево». А эта деревня от нашей стоянки была – не больше пяти километров. Пока мы шли, так разговаривали втроём... только взошли на горку… местность такая, и – деревню видно внизу. А оттуда как начали нас из пулемётов! Сержанта – сразу насмерть, а нас вдвоём – не ранило. Мы – в кювет, и – еле-еле перебрались к вечеру в свою часть. То есть в деревне немцы были. И нас не предупредили, что там немцы, и мы шли и шли, и вот так попали под первый обстрел.

Ну, вернулись – опять задание получили: притащить этого сержанта мёртвого. На вторую ночь пошли – а его там уже не было. Немцы забрали.

Дальше – контузило меня при разведке боем. На три танка было одно задание: взять «языка» на ж/д-станции Старая Русса. Вот на них во главе с командиром полка выехали, «языка» взяли, стали вертаться. А на нейтральной полосе болванкой ударило в нашу башню. Нас троих сбило и контузило (вернее – мы лишились слуха), и вот я попал в госпиталь №2002.

Вы на броне были или внутри?

Наверху, на моторном отделении.

Контузия у Вас – в январе 1943 года?

Да. После неё – вернулся в запасной полк.

Вы находились в госпитале с января по май 1943. Такая сильная контузия была, что долго лечились – или какие-то проблемы ещё возникли?

Я уже и не могу сказать. Факт то, что после госпиталя я попал в запасной полк. И в нём меня держали что-то долго. До января 1944 года. Грамотных тогда солдат было мало, а у меня был хороший почерк, я всё писал. И образование было, считай, законченное. Семь классов и полгода восьмого.

Старшина, который оформлял все прибывающие части, роты – он заполняет, как мы называли, «рапортички». Посмотрел мои данные, как я пишу… а лежал я, помню, на нарах, на еловых ветках, в лесу. Вызвал меня к себе: «Саша, – говорит, – вот так и так. Помоги мне. Прибывает к нам две роты с Колымы уже этих судимых. Их надо всех оформлять. Я, – говорит, – один не в состоянии. Я тебя вот так около себя поставлю – и простыни даже будут, и всё». В это время поступало очень много данных о том, что здесь готовится большое наступление. Конечно, я согласился – и вот он меня держал, наверное, полгода в этом запасном полку.

В танковом полку никаких обучений не было. А в запасном?

Никаких. В запасном – там только ждут «покупателей»: в какую часть через запасной полк попадёшь. И вот через него я попал в следующий полк. Приехал так же «покупатель», и нас вдвоём отобрал (один с Иванова – и я) в пограничники. И с января 1944 продолжал уже до конца войны быть в этом 130-м пограничном полку.

Какие задачи стояли перед ним?

Это как бы охрана первых рядов армии.

Охрана тыла?

Да. Мы занимались – чем? Я вот, например, был в первой заставе старшим наряда. Имел право проверить любого офицера, вплоть до генерала, до маршала. Удостоверение было подписано командующим фронтом. И проверяли, ну, как Вам сказать… мы несли службу по изысканию шпионажа и дезертиров. Наши с фронта – убегали…

И – долго мы стояли в Великих Луках. В городе не осталось ни одного целого дома, но станция была крупным узлом, и немцы постоянно пытались её взорвать любыми способами. В частности – засылали диверсантов. А в это время в Риге, Латвия, была школа шпионажа. И там выпускали шпионов как раз для нашей России, для Советского Союза. Каждый день выходишь в наряд – и хоть одного-двух, а приведёшь. Или дезертиров, или шпионов. И были случаи – прямо такое…

Я один пример приведу. Нас, конечно, обучали, по каким приметам мы должны определить, шпион или не шпион. Допустим, красноармейская книжка есть. Вот красноармейская книжка наша, русская – там обязательно булавка ржавая. У них – поддельные документы: всегда – нержавейка, чистая булавка!

Эта история неоднократно рассказывалась, да.

Или вот берём документы – ага, уже заметку делаешь: одна, попал! Вторая – вот в красноармейской книжке написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» А у них в поддельных документах – «Пролетарии всех стран, соединяйтесъ!», твёрдый знак!

Нас было всего старших наряда – пять человек в заставе. И командир поставил задачу: в нашем районе действует крупный диверсант, который передаёт немцам всё движение наших поездов, нашей армии, куда кто движется. Сказали, что работает точно в нашем районе, а фамилии – нет ничего. И вот одного я проверил. По документам – не мог к нему придраться никак. А через два дня командир взвода приглашает нас пятерых старших: «Вот так и так, – говорит, – с той стороны передали нам, что тот объект, который работает в нашем районе, фамилия его – Кузнецов-Кузьмин. Или одно из двух – или через тире». Так что это уже нам было ясно. Я сразу: «Слушай, товарищ старший, я его уже проверял!» - «Как проверял?!» - «Вот так. Высокого роста такой белобрысый, – я говорю. – Одет в шинель артиллериста. Документы у него, будто он приехал в наш район по заготовке сена для лошадей. Два раза я его уже видел…» - «А второй раз?!» - «А второй – у коменданта, я сдавал этого задержанного в комендатуру, он менял продовольственный аттестат у коменданта города». Я эти данные старшему дал – он ухватился.

«Ну, Суслов, – говорит, – я тебя послать не могу, поскольку ты его два раза видел – и он тебя наверняка уже приметил. Вот пойдёт Днепровский. Расскажи Днепровскому, где ты его встретил, и так далее, и тому подобное».

Я рассказал, что ночует он обычно на обогревательном пункте. Дом построен на дороге Великие Луки – Невель. В этом пункте он ночует – утром встаёт, и уж там – куда?

Утром втроём пошли туда. Только подошли – а он уже заметил: зелёная фуражка – пограничники идут. И ото всей массы оторвался, и сел на лужок… так, позавтракать. Эти ребята наши – тоже смикитили. Один глаз – на него, а сами своё дело делают. Подходят, представились: «Пограничный наряд войск НКВД, ваши документы?» Он, говорят, сразу обеими руками – за пистолеты. Обе руки заработали у него – а они сразу: «Руки вверх!» И – арестовали, привели. Вот это – один случай.

А второй случай тоже был. Там – наоборот: те, которые проходили школу шпионажа – ведь были наши военные, которые хотели домой попасть. Вернуться – и помочь нашей армии. И получилось так, значит. Сидим мы… начальник заставы меня вызвал заполнить ему журнал разведки. Я пишу, и – ему звонок. И передают, что «завтра утром в четыре часа в вашем районе, недалеко от Великих Лук, в болоте таком-то – пролетит самолёт немецкий, и сбросит трёх парашютистов, которых немедля надо обезвредить».

Вывели всю заставу к этому болоту, окружили. В том числе и я там был, в этом наряде. Заранее, за полчаса, наверное, уже на месте были – и вдруг слышим: с рассветом летит самолёт. «Гууу…» Смотрим – один прыгает, второй, третий. И мы их искали-искали – и не нашли. Такое болото было, значит. И командир, который командовал там, приказал мне вернуться в заставу и поднять остаток людей на подмогу. А я остался на заставе, по существу, один: и охранять, и так далее. Только начальник заставы был на месте. Он в землянке находился, а я – как часовой.

И вот подходит один капитан в форме пограничника, чисто одетый. Представляется, что я – такой-то такой, являюсь офицером 12-й погранзаставы, наш погранполк (могу ошибиться, что он оттуда). И ещё называет: «Позовите мне лейтенанта Жиркова». Ну, командира заставы нашего. Я сразу его вызвал, говорю: так и так. Он выходит – а этот капитан вынимает пистолет, отдаёт ему в руки: «Я, – говорит, – только что сброшен утром с немецкого самолёта. Вот вам моё оружие, пойдёмте, поговорим». Ну, они зашли…

Он добровольно пришёл. А с ним – ещё двое. Второй – тоже буквально, наверное, часа через полтора пришёл к нам. «Старлей-пограничник». А третий – был солдат с мешком взрывчатки, которую он должен был заложить в вокзал станции Великие Луки – и взорвать. Его искали и патрулями, и даже переодевали заброшенных офицеров в гражданское и ходили с ними по городу днём и ночью – безрезультатно.

А мы пошли всей заставой в болота дня на два, если не на три – и тоже так его и не нашли. А на третий-четвёртый день он сам пришёл в комендатуру вокзала – и принёс мешок со всей взрывчаткой, и тоже сдался. Вот такие случаи были.

Я сам служил в погранвойсках. Весь полк всегда был в зелёных фуражках? Или Вы в них выходили только в наряд?

Все в зелёных фуражках постоянно.

А у Вас сапоги были – или ботинки с обмотками?

В то время у нас были сапоги.

Чем полк был вооружён?

У нас особенно вооружения не было. Автоматы, ручной пулемёт. У меня был автомат.

Какова численность заставы была?

Точно, не наврать бы – наверное, не больше пятидесяти человек.

А сама структура погранполка? У нас структура была следующая: заставы объединяются в комендатуры – и комендатуры уже объединяются в полк.

У нас был полк – и несколько застав. Заставы были отдельно, полк отдельно. В полку – комендантские рота или взвод, я не знаю: по охране вот этого штаба полка. Охрана была – этих вот, главных: командира полка пограничников – и особо охраняли разведчиков, которые, видимо, очень ценные были для нас. Наших. Вот они – я помню, Полудённый был, майор… он, как заместитель командира полка. Так за ним немцы охотились специально, высылали людей – и один раз чуть его не увезли!

А собаки использовались в погранполку?

Обязательно. У нас на заставе была одна собака. Вот был случай такой: я одно время работал завскладом – или каптенармусом, и командир этой заставы приходит: «Саша, вот у тебя свободное время есть – сходи, пожалуйста, с собакой. Некому сходить, чтобы старшина, который руководит, обучает эту собаку, потренировал её на шпиона».

Чтобы Вы имитировали нарушителя?

Да. И вот мне дали армяк весь рваный, шапку, рукавицы, и так далее, и тому подобное. И командир приходит с собакой: «Ну, пошли, Саша». Помню, этот случай у меня был уже в Латвии. Город Слока. И из этого города старшина с собакой меня повёл. А там – хутора, в основном. У нас – деревня, а там – один хутор отдельно, потом – второй следующий… Вот зашли в один хутор, угостили нас там молоком, а иной раз и пивом. Старшина – командует. Собака – около меня, я – около него, мы сидим… посидели – он говорит: «Саша, вот иди, выйдешь, зайдёшь ещё в два-три хутора, потом будет такая дорожка через реку (а это было зимой), перейдёшь эту реку по льду. Там будет изгородь, проволочное заграждение. Перелезешь это проволочное заграждение – там будут щиты от снега, их около дорог ставят. Залезешь туда – и только тогда я пущу собаку тебя искать». Я так шёл-шёл, бросил рукавицу около тропки, вторую бросил…

Старшина сидел-сидел – и пошёл. А он был уже пожилой. И, видимо, азарт её взял. Она у него вырвалась – и бежит одна. Я слышу, она что-то аж ревёт и землю из-под проволочного заграждения аж выскребает. Я так из-за армяка как-то поглядел – одна она. Ну, думаю – мне будет! И она перелезла через это проволочное заграждение, понюхала, сразу – прыг! – и прямо на меня, и как взяла меня – и бросила вниз! И ещё вот у меня где-то вот тут заметно [Показывает.] – покусала. Я упал – она опять на меня прыгнула, а в это время у меня пистолет был. Она схватила за пистолет, рванула, ремни оторвала и пистолет забросила. И потом конвоировала меня домой.

С обучением собак – ясно, а Вас самих как-то в этом пограничном полку обучали? Чтобы по документам понять, где поддельные, где не поддельные…

Да!

Вы были старшим наряда. А что должен был знать и уметь солдат, чтобы стать старшим наряда?

По существу – только то, что нам преподавали по документам.

Александр Ефимович, этот случай с собакой – зима 1944-1945 годов?

Да. Потом мы из города Слока в марте 1945 дошли до Тукумса. Также занимались своим делом, разысканием шпионов, и так далее, и тому подобное. И победа нас застала в Тукумсе. День Победы. Там была прижата к морю группировка немцев – более трёхсот тысяч солдат. Курляндская группировка. И вот, собственно, мы их сдерживали. Когда объявили конец войны – они ещё не сдавались два дня. И только по истечении двух дней начали сдаваться, сдавать оружие – и все дороги уже были забиты: только ведут немцев пленных.

Ваш полк участвовал в конвоировании пленных?

Нет. Мы занимались другим делом. Вот, например, когда брали Ригу – чтобы не было дебоша, вся наша застава была расставлена по главным дорогам, и все машины, которые шли из Риги, наши пограничники задерживали. Везут и мотоциклы, и чёрт знает чего нету, и мы всё направляли в определённое место и всё складировали. Отбирали – и машину пива бочкового, и мотоциклы, и швейные машины!

После окончания войны – какова дальнейшая судьба Вашего полка?

После вот этого Тукумса наш полк готовился для переезда на Дальний Восток на охрану границы с Японией. Но когда встали уже на полную подготовку к этому делу – меня демобилизовали по состоянию здоровья.

Вы служили в танковом полку, лежали в госпитале, были в запасном полку, в пограничном. Где как кормили? Была какая-то разница?

В танковом полку кормили нормально, особенно вот этих механиков-водителей: им даже, по-моему, давали две нормы. Там на питание жаловаться нельзя. Нормально было. В госпитале – я уже даже и не помню. В пограничном полку – нормально.

А вши – были? Как была устроена санобработка?

Вшей – полно. Даже в танковом полку полно было вшей у всех. Я помню, был шерстяной свитер – так пришлось его просто выбросить. Во всех этих швах одни вши были. А вообще – с ними боролись как: где была возможность горячие бани организовать – в горячую баню. Калили и бельё там, и сами все там тоже принимали меры.

Женщины в Ваших частях – были?

В запасном полку – когда я говорил, что меня старшина задержал – к нам поступило две роты женщин, девушек, и все – ярославские, вологодские и ивановские. Все – повара. И вот – пригнали… и мне пришлось их оформлять, кого куда посылать. Очень многих отправили прямо на передовую.

Романы – были?

Ну, как сказать… вот когда эти девушки были в запасном полку – так даже охрану выставляли к их бараку, чтобы они не убегали к офицерам.

Как в войсках относились к замполитам?

Я считаю, нормально. Они у нас – и политчас вели, и просто собирались, и все новинки они доводили до нас…

Со СМЕРШем – встречались?

Я хорошо знаком был с ним. Они почти то же самое делали, что и пограничники. Но, кроме этого, они и следили за каждым солдатом, наблюдали. Если тут что-то не то – так они быстро пресекали это дело.

А как к ним относились в войсках?

Чёрт его знает. Мы, солдаты – я, например, солдат – особого не ощущали там ничего.

Ваш полк, пограничный полк – это войска охраны тыла. Известно, что в той же самой Прибалтике достаточно много местного населения служило немцам. Вы сталкивались с коллаборационистами, с немецкими пособниками? С власовцами?

Нет.

Ваш полк не занимался их поиском?!

Не сталкивались. Помню, мы только в Слоке приехали выполнить постановление суда: вешали одного немца, который проводил зверства над нашим народом. И вот это, видимо, связано со СМЕРШем. Его привезли именно туда, где он начинал, и провезли по всем местам, где он эти зверства делал. И в Слоке поставили вышку на перекрёстке дорог, подошла машина – и его повесили. Не давали снимать три дня.

Когда Вы вошли в Прибалтику – как местное население относилось к советским войскам?

Если по себе смотреть, то, когда в Латвии увидали наши зелёные фуражки – они, видимо, уже знали, что это НКВД. Они прямо боялись, ненавидели и избегали нас. Но потом, когда мы останавливались на длительный срок – всё нормализовалось. И даже приходили рассказывать, что «вот такой, такой – помогал немцам, участвовал в полицаях», и так далее, и тому подобное. И даже помогали.

Какое было отношение советских войск к местному населению?

Насчет мародёрства со стороны солдат Вы имеете в виду? Я что-то не чувствовал…

А какое было отношение к немцам на фронте? Была ненависть, или «он солдат – я солдат»?

Ясно, с ненавистью!

Как награждали в танковом полку, в пограничном? Скупо – или нормально, по Вашему ощущению?

А как… я вот не знаю… награждали-то ведь – по представлению какого-то материала. Допустим, я получил орден Славы 3-й степени уже после войны, приказом от 01.06.45. (ещё имею медаль за победу над Германией). А ребята, которые работали в штабе и готовили материалы для награждения, рассказывали, что некоторых по нескольку раз вычёркивали: или в штабе армии или где. Не все материалы проходили для награждения, которые представлялись с низовых частей. Так что – народ проверялся… или как-то вот так.

9 мая 1945 года. Как Вы узнали о Победе и какое было чувство?

Я уже говорил, что мы находились в Тукумсе. После наряда лежал в стогу сена, и, когда начали стрелять и кидать шапки, проснулся. Мне сразу сказали, что война кончилась. Но ещё до 12-13 мая в нашем районе Тукумса немцы не складывали оружие и сопротивлялись, вели боевые действия. Только с 13-го по всем дорогам пошёл сплошной поток их пленных.

Наш полк был переименован и стал 130-й пограничным Рижским полком МВД. Нёс службу в Вильнюсе и ряде мест поблизости.

Сам уехал на родину, с 18 декабря 1945 стал работать заведующим столовой и магазином от Переславского леспромхоза в деревне Остееве. Торговал прямо у себя в горнице, а деньги периодически отвозил в Переславль на ночном поезде от Беклемишева до Берендеева с пересадкой там на автобус. На поезд меня всегда провожала мама с фонарём «летучая мышь».

В начале 1946 года я познакомился с Катей Бубновой (позже мы поженились). Однажды я случайно сказал при её знакомых – репатриированных из Германии рабочих – что не пойду сегодня вечером гулять, а пойду в Беклемишево на поезд, повезу деньги в Переславль. В 10 часов вечера к нам прибежал один из этих парней, Юра, который гулял с Катиной родственницей Паней, и сказал, чтобы я никуда ночью не ходил и не ездил, так как остальные рабочие уже вышли в лесную засаду, чтобы меня встретить по дороге, убить и забрать выручку. Мы с мамой никуда не пошли – и таким образом сорвали их замысел убийства и ограбления.

А вообще – тогда хулиганов, воров и бандитов было много. Нас и грабили, и в моего отца стреляли, и в меня… у жены от стресса при такой стрельбе даже схватки начались раньше времени… всё было.

Спасибо, Александр Ефимович!