Ветохин Борис Константинович (псевдоним по легенде Павел Бойцов)

Мне 90 лет, в войне участвовал почти с первых ее дней. К началу войны я уже учился на последнем курсе Московского института связи и, кроме того, был любителем-коротковолновиком. Это определило мою военную судьбу. В качестве радиста я трижды забрасывался в тыл к немцам в составе наших разведгрупп. Работу во вражеском тылу, связанные с этим впечатления и переживания, осмысление событий того времени я попытался отразить в своих записках.

Борис Ветохин

ДОРОГИ, КОТОРЫЕ НАС ВЫБИРАЮТ

(ЗАПИСКИ РАДИСТА-ПОДПОЛЬЩИКА)

Посвящается детям, внукам

и жене, приложившим немало усилий,

чтобы эти записки увидели свет.

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Ключ выбивает неровную дробь точек и тире, наушники с толстыми резиновыми глушителями сдвинуты к вискам. Внезапно со скрипом распахнулась дверь сарая, послышалась немецкая речь. Щелчок выключаемого передатчика показался оглушительным...

До разговаривающих расстояние не более шести метров, но слова звучат неразборчиво, их заглушает стенка из сухих снопов льна, которая отделяет дверь от того места, где под самым коньком крыши располагается моя рация.

Я замер, пытаюсь вслушаться в слова, одновременно перебираю в мыслях возможные причины появления неожиданных "гостей". Самое страшное, если мои передачи засекли. Тогда они перевернут весь хутор и, конечно, этот сарай тоже. Из этой мышеловки, пожалуй, не выбраться.

Если начнут разбирать снопы, то у меня будет не более десяти-пятнадцати секунд, чтобы проползти до лаза в задней стене, через который я и проникал в сарай. А дальше? Если и успею вылезти, то шансов незаметно скрыться почти нет. Хутор только с одной стороны закрыт от деревни редкими кустарниками. С других же сторон до самого горизонта открытые поля. От задней стены до ближайших кустов метров сорок. Но не невидимка же я, чтобы средь бела дня проскочить эти сорок метров и остаться незамеченным.

Не знаю, сколько времени так прошло. Мимолетный взгляд на часы. Секундная еле тащится, а речь возле сарая всё слышна. По-видимому, их двое. Как ни пытаюсь вслушиваться, смысл разговора не доходит до меня. Что им надо? И чем все это закончится?

Но вот голоса стали стихать. Уходят?.. Стараясь не шуметь, я подполз к щели в стене. По дороге неторопливо удалялись два немецких солдата. Значит, лён их не заинтересовал. Вздох облегчения. Сразу почувствовал, какое жуткое напряжение сковывало меня минуту назад...

Надо поскорее отсюда выбираться. Я посмотрел на лежавшую передо мной радиограмму. Осталось передать чуть меньше половины. Рискнуть?

И снова пошли точки и тире: "5Р1!.. 5Р1!.. Как слышите?.. Передаю текст!."..

Больше полувека минуло с той поры. Сколько уже написано, прочитано, рассказано о том суровом времени! У сегодняшнего поколения свои проблемы, заботы, беды. Что им та война?! А, может, всё-таки есть дело? Может быть кому-то интересно понять, как поступает человек, попавший в обстоятельства, когда ни время, ни место не позволяют рассчитывать на совет или помощь со стороны. Когда нужно немедленно принимать решение, от которого зависят его собственная судьба и успех выполняемого дела.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Лето сорок первого было жарким. После четвёртого курса полагалась длительная практика на передающем радиоцентре. Декан не возражал, чтобы меня направили на практику в родной город. И вот уже более двух недель я шагаю по утрам, раз в трое суток, на дежурство.

Улицы полны ночной свежести. Ничто не нарушает тишины. В этом южном городе Фрунзе (ныне Бишкек), хоть он и в ранге столицы, не наберётся и пары десятков автомобилей. А весь общественный транспорт - два стареньких автобуса, совершающих пробег по маршруту "Базар - Старый вокзал".

Город вытянут длинной полосой вдоль железной дороги по одну её сторону. Сразу за железной дорогой начинается голая степь. Ни кустика, ни деревца, ни строения. Через несколько километров степь переходит в гряду невысоких холмов. За первой грядой видна вторая, повыше. Наконец, третья, чьи могучие хребты белеют шапками вечных снегов.

Радиоцентр расположен далеко в степи, между железной дорогой и первыми пригорками. На голом месте сиротливо стоят аппаратный зал, жилой дом обслуживающего персонала, да две-три служебных постройки. Возле зала - антенное поле, в аппаратном зале - передатчик радиовещательной станции небольшой мощности и пять еще менее мощных передатчиков для связи столицы с районными центрами. Радиовещание в те времена велось только в вечерние часы. С утра обычно работали лишь служебные передатчики, которые включались и выключались дежурным инженером по команде из города. В воскресные дни они бездействовали, и дежурному оставалось только смахнуть пыль со стоек и приборов, да ожидать окончания смены.

Двадцать второе июня, воскресенье. Передатчики выключены, пыль вытерта. Инженер, с которым я дежурю, куда-то вышел. От нечего делать включаю приёмник и прогуливаюсь по эфиру. Нигде ничего. Вдруг громко и отчётливо тишину нарушила резкая немецкая речь. Невозможно было не обратить внимания на торжественно-ликующий тон диктора. Моего скромного немецкого хватило, чтобы уловить ужасный смысл услышанного: германские войска перешли границу Советского Союза.

В это невозможно поверить, и я лихорадочно продолжаю крутить ручку настройки. Молчание... молчание... тишина... Наконец, позывные Москвы и до боли знакомый голос: "Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза!". Сомнений не осталось. Война!

В аппаратном зале резко зазвонил телефон. С интервалом в несколько минут посыпались команды: "Включить первый передатчик!.. Включить второй передатчик!.. Третий... четвертый... пятый.."..

Прибежали дежурный и еще один сотрудник, находившийся в выходной день дома. Мы будто онемели и окаменели от чувства тревоги и всеобщей беды. Вскоре подъехал на машине начальник радиоцентра, вместе с ним, как подтверждение изменившейся ситуации, уполномоченный НКВД. Радиоцентр переходил на режим военного времени.

Через несколько дней газеты сообщили о досрочном начале занятий в вузах. И, не дожидаясь извещения из института, я выехал в Москву.

Начался учебный год: лекции, семинары, лабораторные работы. Но это уже были не обычные занятия. То есть лектор, как и полагается, читал лекцию, мы, как полагается, писали конспекты. Но все это делалось машинально, а мыслями мы были там, на непонятно где находившемся фронте, среди окопов, танков, самолетов, о чём так скупо сообщалось в сводках Совинформбюро. Из сводок можно было ясно понять только одно: немецкие дивизии всё дальше и дальше продвигались по нашей территории, все ближе и ближе подходили к Москве.

Мы писали конспекты, а на переменах и после занятий осаждали деканат, партком и комитет комсомола, требуя отправки на фронт. Нам отказывали, убеждая, что ещё успеем навоеваться, что нужно проявлять выдержку, что кто-то лучше знает, где и чем мы должны заниматься сейчас. Мы уныло соглашались, но мысли, чувства, совесть, объединившись, не желали признавать никаких доводов.

Уже больше месяца каждый вечер над Москвой звучал сигнал воздушной тревоги. Какой-нибудь прорвавшийся сквозь зенитную завесу бомбардировщик сбрасывал на город десятка полтора "зажигалок" да несколько фугасных бомб.

Многие москвичи, не дожидаясь сигнала воздушной тревоги, с наступлением сумерек тянулись с постелями и детьми к станциям метро. Там к вечеру, в тоннелях между станциями, настилались деревянные щиты и мужчины, женщины, дети до утра укладывались на них вповалку.

По вечерам мы стали дежурить на крышах - сбрасывать попадавшие на них "зажигалки". Это нельзя было, конечно, считать участием в войне, но уже после нескольких дежурств стало ясно, что сидеть на крыше и сидеть в бомбоубежище - не одно и то же. Особенно это ощущалось, когда с многокилометровой высоты мучительно долго летела с нарастающим воем тяжелая "фугаска", и совершенно невозможно было определить на слух, куда же она, проклятая, упадет. Сознание в эти мгновения будто отключалось, и только становившиеся вдруг слышимыми удары сердца отсчитывали: ну... ну... ну... рвись же, окаянная!

Прошёл август. На перемене меня окликнул комсорг группы:

- Бойцов! Тебя Ширяев спрашивал. Забеги в комитет, ещё успеешь!

Володя Ширяев - секретарь комитета комсомола и начальник нашей любительской радиостанции. Я тоже был членом клуба коротковолновиков-любителей, и в недавние ещё времена по вечерам частенько садился за телеграфный ключ и слал в эфир точки и тире: "Всем, всем, всем! Говорит УК-3-АН! (позывные нашей станции). Вызываю любителей всех стран на связь! Всем, всем, всем! Здесь УК-3-АН! Отвечайте. Перехожу на приём".

Совсем ведь недавно это было, а, кажется, прошло уже лет сто. С началом войны радиоприёмники у населения были конфискованы, а наша радиостанция опечатана.

В комитете кроме Володи никого не было.

- Здравствуй! Садись,- он молчал и то посматривал на меня, будто видел впервые, то отворачивался в сторону и сосредоточенно старался рассмотреть за окном, видимо, что-то интересное. От его взгляда мне сделалось как-то неловко, но я ничего не спрашивал. Понял только, что... Да что там говорить. Все уже понял. Он мог бы уже и не выяснять, что же там происходит за окном. Наконец он продолжил:

- Ну, как, ты готов?

- Ещё спрашиваешь! Лучше скажи, на какой фронт! Володя отрицательно покачал головой.

- Нет, Паша, не на фронт. В тыл.

- Как в тыл? - Ответ его меня озадачил, я ничего не понимал.

- Так. В тыл. Только не туда, - кивок головой на восток, - а... - большим пальцем он ткнул куда-то за спину в противоположном направлении. - Ключом-то ещё не разучился стучать? Не спеши решать. Можешь подумать до завтра, - и, не глядя на меня, добавил - понимаешь, можешь и отказаться, это дело такое...

- Но хотя бы скажешь примерно, что я должен буду там делать?

- Скажу я тебе немного. Сам столько же и знаю. Только ты чувствуешь, что твориться? Отступление идёт быстро, и что там за линией фронта, никто не знает. Командование - тоже. А знать надо. Вот тут мы, радисты, и можем помочь. Ты или кто-то другой.

Я надолго задумался. Первый раз мне предстояло совершить выбор, от которого будет зависеть вся моя дальнейшая жизнь.

Как всё было просто и ясно до недавнего времени: детство, школа, комсомол. Мы не были приучены к размышлениям. Выросшие на волне ещё не остывшего пафоса революции мы, комсомольцы тридцатых, не мучались сомнениями: так ли и туда ли идём? Нам хватало безоговорочной веры в светлое будущее, дорогу в которое проторили героизм отцов, мудрость партии и её великого кормчего, как к тому времени уже называли Сталина.

Чуть ли не каждый день газеты и радио сообщали о грандиозных событиях, подпитывавших наш совсем не показной энтузиазм: великие стройки первых пятилеток - Днепрогес, Магнитка, Турксиб, освоение северного морского пути, рекордные полёты наших лётчиков. И одновременно с этим вдруг обнаружившееся громадное количество "врагов народа" и "чёрный ворон" по ночам. Понять это было трудно. Нам не хватало мудрости, которая приходит с годами, что бы разобраться что истинно, а что ложно в окружающей нас действительности. И мы просто верили, что карательные органы не могут ошибаться и если кого-то "взяли", значит не без причины.

Долгие годы пройдут пока я и мои сверстники, да и то далеко не все, смогут разобраться, что же в действительности скрывалось за фанфарным шумом призывов и рапортов, сумеют отделить семена от плевел, увидеть чёрное чёрным, по достоинству оценить белое и навсегда сохранить его в своём сердце.

А тогда... Нет, и тогда были события, которые грубо врывались в наши души, и, если не в состоянии были разрушить твердокаменную убежденность в необходимости и справедливости всего происходящего, то первые трещины сомнений после себя, несомненно, оставляли.

Это были комсомольские собрания с единственным вопросом повестки дня: "Персональные дела". Проводились такие собрания раза два в месяц по одному и тому же сценарию. Очередной выступающий зачитывал заявление, в котором говорилось, что его отец или мать арестованы органами НКВД, что он считает действия органов правильными и отказывается от своих родителей, считая позорным для себя иметь что-либо общее с "врагами народа".

В заявлениях обычно повторялись одни и те же слова, менялись только фамилии действующих лиц. Лишь по гробовому молчанию, царившему в это время в зале, можно было догадаться о том, что творилось в душе у каждого. Не знаю, как другие, но я ощущал себя в эти мгновения соучастником какого-то гадкого действа, в котором стыдно признаться даже самому себе. Все единогласно, не глядя друг на друга, с облегчением поднимали руку в ответ на предложение председательствующего: "Принять заявление к сведению".

Однажды обычный сценарий был нарушен. Второкурсница Маша Иванова сообщила, что её родители, работники аппарата Центрального комитета партии, арестованы, и... этим ограничилась. Не сделала, как тогда говорилось, никаких оргвыводов. Немедленно взял слово член комитета комсомола и потребовал: осудить... заклеймить... исключить...

Но прежде чем председатель собрания поставил предложение на голосование, на сцену вскочил Дубовицкий, сокурсник Маши, и, волнуясь, но уверенно и твёрдо высказал, то, что, быть может, тайно присутствовало в душе у многих:

- А почему, собственно, она должна отказываться от родителей? Она не скрыла факта их ареста. Она верит, что органы разберутся и определят степень их виновности перед партией и народом. Возможно, они виновны. Но должна ли дочь отвечать за поступки своих родителей?

Что тут поднялось! Несколько членов комитета, перебивая друг друга и шум в зале, настаивали на исключении Ивановой из комсомола. Но под одобрительные выкрики на трибуну выскочили еще несколько человек. Давно не было таких страстных, а главное, искренних, идущих прямо из сердца, речей.

Надо ли удивляться, что предложение комитета на этот раз не прошло. Мы расходились с собрания с чувством честно выполненного долга.

Прошла неделя. Тихо и незаметно исчезла из института Маша. Перестали мы видеть на занятиях и Дубовицкого. Но об этом уже не заходил разговор ни на собраниях, ни в разговорах. Жизнь продолжалась.

И вот над страной нависла страшная беда. Под угрозой оказалось то светлое будущее, к которому мы себя готовили. И страна в лице Володи Ширяева обращается ко мне за помощью. Я не имел ни малейшего представления о том, что такое работа радиста во вражеском тылу. Как выяснилось позднее, не многим больше знали об этом и те, кто меня посылал. Но сейчас от меня требовался однозначный ответ. И я заранее его знал. Я перестал бы уважать себя, если бы ответил иначе. Итак, не стоило откладывать разговор на завтра. Дорога была выбрана.

Чернышевские казармы. Один из старейших московских военных городков, где молодые парни призывного возраста познают, с чего начинается армия. Обширная территория, обнесённая забором, с часовым на проходной. Старинные каменные корпуса, в одном из которых размещается не совсем обычная часть. Это чувствуется даже в названии: "Особая отдельная запасная радиорота". Мы курсанты этой роты.

Что ожидает нас? Наши командиры, кроме того, что относится непосредственно к занятиям, ничего нам не говорили. Существовала, правда, как и в любом сообществе, стоустая молва, из которой можно было более менее достоверно установить следующее. В армии есть армейская и агентурная разведки. Радисты нужны для той и другой. В армейской разведке как будто легче, в агентурной - труднее. Этим все сведения и исчерпывались.

Время от времени в расположении роты появлялись незнакомые командиры. На следующий день после их посещения в роте становилось на несколько человек меньше. Я чувствовал, что не задержусь здесь надолго - как-никак классный оператор и почти законченное инженерное образование. Мои предчувствия оправдались.

- Курсанты Бойцов, Мартов! К командиру роты!

Командира роты мы видели обычно только на общем построении. Поэтому вызов к нему уже представлял собой нечто необычное.

- Ну что, ребятки, пора прощаться?

Таким я видел его впервые, впервые услышал в его голосе несвойственную ему мягкость, и почувствовал спазм в горле.

- Вот вам увольнительные. Завтра явитесь к восьми ноль-ноль. Дома переоденьтесь в гражданское, самое шикарное, - он многозначительно поднял палец, - а форму свяжите и привезите с собой. За вами приедут.

На один вопрос ответ был получен: агентурная разведка.

На следующий день в роте мы выглядели, как белые вороны и не находили себе места. Наши вчерашние товарищи по учёбе не решались к нам подходить и поглядывали на нас издали с немым любопытством. Некий налет тайны в нашем внешнем виде создавал непреодолимый барьер между нами.

Завтракали мы отдельно, после всех. Повар, видимо, из уважения к нашей необычности, положил нам в тарелки чуть ли не тройные порции. Рота была на занятиях, а мы слонялись, как неприкаянные, изнывая от неизвестности.

После обеда прибыла легковая машина с капитаном и старшим лейтенантом. Нас передали им. Они оглядели нас цепким взглядом. Какое впечатление на них произвел наш шикарный гардероб - трудно было понять.

- Капитан Зотов, старший лейтенант Митин, - очень просто представились они. - Ну, ребята, садитесь, поехали!

Ехали молча. Воспользовавшись этим, я пытался угадать, куда же нас везут: Большое бульварное кольцо, Крымский мост, Калужская площадь. Свернули на Калужское шоссе. Это почти окраина Москвы. Едем на юг?

За старинными зданиями Академии наук показались корпуса недавно построенных семиэтажных жилых домов. Возле одного из них мы остановились. Ни малейшего признака воинской части.

На лифте поднялись до пятого этажа и вошли в обыкновенную, хорошо обставленную квартиру. В ней явно никто не жил - слишком аккуратно были расставлены вещи и заправлены кровати. Сели.

- Ну вот, ребята, здесь и будете жить, - тон капитана продолжал оставаться штатским. - В квартире три спальни. Выбирайте каждый себе одну. В третьей пока никого не будет. Постельное бельё в шкафу, посуда в буфете. На кухне кастрюли, сковородки и всё такое прочее. Готовить придётся самим. Продукты будете покупать на площади. Там есть три магазинчика. Устраивайтесь, отдыхайте, а завтра с утра начнём работать. Вопросы есть?

- Товарищ капитан! А на что покупать? Денег у нас нет, - произнёс я нерешительно.

- Правильный вопрос. Сейчас... - он вытащил из портфеля солидную пачку денег и стал считать, раскладывая их на две кучки. - Здесь по семьсот рублей. Берите.

Я в жизни не держал в руках такой большой суммы. Вид у нас с Мартовым был слегка обалдевший, но я все же решился спросить:

- А это на сколько?

- Когда кончатся, скажете. Дам ещё, - капитана явно забавлял наш вид, но лицо его оставалось серьезным. - Ещё запомните следующее: квартира секретная, ни на какие звонки или стуки в дверь не отвечать. Будет звонить телефон, снимайте трубку. Отвечайте только мне или старшему лейтенанту после того, как назовем свои фамилии. Сами никуда не звоните. Ни родным, ни знакомым. В квартиру никого не приводить. Проверять вас не будем, но запомните: это необходимо для вашей же собственной безопасности и сейчас, и в будущем. Это всё. До завтра.

И капитан со старшим лейтенантом ушли.

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись: глупее физиономий, наверное, ни у кого не было. Затем стали осматривать свои апартаменты. Двери трёх спален выходили в общую столовую. Столовая была отделена от входной двери небольшой прихожей.

Кровати, кресла, шкафы для одежды и письменные столы были во всех спальнях. В столовой стояли большой буфет и обеденный стол, накрытый скатертью.

Мы купили продуктов, приготовили роскошный, после солдатских щей и каши, ужин. Пришлась к ужину и бутылка вина, которую мы прихватили из магазина. Поели. Затем, отяжелевшие от обильной еды и вина, разбрелись по своим комнатам и легли на мягкие кровати.

Я не мог уснуть. В голову лезли всякие мысли. Что нас ожидает? Сколько предстоит жить здесь? Пока ясно было одно: нас перебросят через линию фронта для работы радистами в тылу противника. Но ведь это общее понятие - тыл противника. Что скрывается за этим? Какой-то конкретный город, деревня, дом, конкретные люди. Невозможно было себе представить, что они чувствуют в своей и, в то же время, не своей стране, ведь они отрезаны линией фронта. Как они приспосабливаются к новым порядкам, новой жизни. Я попаду в эту неизвестность. Как в неё вписаться? Что меня там ожидает?

Было от чего потерять сон. Тревога не отступала. И в то же время меня влекла перспектива подпольной работы с её таинственностью, опасностями, риском. Ведь мне было всего двадцать два года. А у кого в этом возрасте хоть чуть-чуть кровь не отдает терпким ароматом авантюризма? Да, было от чего потерять сон...

Не успели мы позавтракать, как появились Зотов, Митин и с ними ещё два лейтенанта, которые не представились, ограничившись рукопожатием. Капитан увел Мартова в его комнату. С ними ушёл один из лейтенантов.

- Итак, Павел, запоминай, - начал Митин. - Заниматься будешь один в своей комнате. О том, что делаешь, не делиться с Мартовым. Можете болтать о чем угодно, только не о своей работе. Когда окажешься за линией фронта, фамилия твоя уже будет другой. Придумаешь её сам и завтра мне скажешь. Можно было бы поменять имя и отчество, но это довольно рискованно: к другому имени не так легко привыкнуть. Можно легко попасться. Фамилию почаще повторяй про себя. Привыкай к ней. И заруби себе на носу: Мартов не должен знать об этом. Не думай, что мы ему не доверяем. Но таковы правила конспирации. И чем реже ты их будешь нарушать, тем лучше будет для тебя. А сейчас поработаешь с лейтенантом.

Лейтенант оказался специалистом по шифровальному делу. Зашифровать текст, то есть превратить его из слов в ряды пятизначных чисел, оказалось нетрудно. Главным в шифре был его ключ, с помощью которого можно было опять восстановить из чисел первоначальный текст. И на его разработку ушло довольно много времени. Теперь мои радиограммы мог расшифровать только лейтенант.

Митин давно уже ушёл, а мы, каждый в своей комнате, всё ещё продолжали заниматься составлением шифровок.

Так прошло несколько дней. Как-то Митин приехал один.

- Паша, отправишься сегодня экипироваться. Поезжай в комиссионные магазины, адреса подскажу. Нужно купить верхнюю одежду, ведь приближаются холода.

Разговор про одежду затянулся. И я узнал, наконец, его мнение о моем "роскошном" гардеробе. Особенно досталось апельсиновым полуботинкам.

- Твоя одежда не должна обращать на себя внимания. Скорее всего, ты будешь работать в сельской местности. Вот и подбери себе одежду, которую носят средние горожане. Не одевайся под колхозника. Деревни ты не знаешь, и из этого получится сплошная фальшь. Главное, чтобы ни одна вещь не была броской и не выглядела слишком новой. Словом, одежда должна быть такой, чтоб тебя плохо запоминали.

Привезли радиоаппаратуру в двух брезентовых сумках, которые можно было нацепить на себя как противогазы. В одной находилась рация, во второй - комплект громоздких батарей. Сумка с питанием весила не менее пяти килограммов, почти втрое больше, чем рация. Все надписи на панели рации и на ручках настройки были почему-то на английском языке.

Радиус действия передатчика, сообщил мне другой лейтенант, составляет несколько сот километров. Значит, я буду далеко отсюда. А вот самым неудобным было то, что для устойчивой работы передатчика необходимы два антенных провода-уса длиной по шесть метров, растянутых в разные стороны, по возможности, высоко.

Вопросы устройства и настройки рации не представлялись мне трудными. Меня интересовало другое: каковы возможности пеленга, легко ли меня можно засечь, какую аппаратуру используют немцы для этого, что можно предпринять для своей безопасности.

Но лейтенанту явно не хотелось углубляться в эту тему.

- Ну, есть, конечно, у них... То есть мы предполагаем, что есть... Но конкретно... Нет, мы не знаем... В общем, старайся как можно быстрее уходить из эфира.

Очень ценный совет. Где уж мне было додуматься до него самому!

- Насколько хватает заряда батарей?

- Месяца три-четыре потянут.

- А потом?

- Пришлешь радиограмму, организуем высылку.

Чёрт возьми, как просто! Дал телеграмму: "Вышлите батареи по адресу: Немецкий тыл. Советскому разведчику. До востребования!". И получи себе. Ну, да ладно.

Мне не терпелось проверить аппаратуру. Как только офицеры ушли, я растянул по комнате антенну и включил приемник. Эфир был забит "морзянкой". Точки и тире хриплые, чуть слышные, или, наоборот, мощные, чистые, забивающие соседей, раздавались на каждом делении шкалы настройки. Десятки позывных. В этой каше невозможно было отличить, где наши, а где немецкие передатчики. И русские, и немцы для служебных переговоров использовали международный радиокод. Похожими были и позывные: сочетание нескольких букв и цифр. А сам текст радиограмм и у нас, и у них состоял из длинной вереницы пятизначных чисел.

Такая толкучка мне понравилась. Если и мой писк влезет в этот хор, то те, кто специально следит за эфиром, могут и не заметить, что появился еще один хорист. А если ещё быть осторожным... Вот только я не знал: как надо быть осторожным.

Я продолжал крутить ручку настройки, когда в звуки "морзянки" врезался громкий отчетливый голос, произносивший по-русски: "Внимание! Передаем сводку Верховного командования германских войск! Наши доблестные войска..".. Дальше шло перечисление захваченных немцами населённых пунктов, вооружения, военнопленных. Каким-то диким диссонансом звучали свои, понятные слова, приобретшие вдруг такой чужой, враждебный смысл.

А голос продолжал: "Красноармейцы, командиры и комиссары, попавшие в окружение и продолжающие оказывать сопротивление немецким властям, будут повешены! Жители, помогающие им укрываться, будут повешены!". Последнее слово произносилось особо угрожающе, с некоторым подвыванием. Не скажу, что это последнее обещание очень уж мне понравилось. Ведь именно туда, откуда доносились эти возгласы, я и собирался в ближайшее время.

Ближайшее время наступило через день. Митин торжественно вручил мне "Приказ на выполнение особого задания", и терпеливо ждал, когда я его прочитаю.

"...От генштаба Вы направляетесь в качестве радиста и командира группы, вместе с приданными Вам в штабе армии двумя разведчиками, в тыл противника. В вашу задачу входит передача сведений о дислокации и перемещениях немецких воинских частей, их вооружении и техническом оснащении, сооружениях укрепленных зон и объектов... В качестве технических средств вам придаётся приёмо-передающая радиостанция с комплектом питания... Радиограммы будете передавать.."..

Я кончил читать, и задумался. Митин меня не торопил. Вопросы? Я мог бы задать их сотню. Но уже знал, что на многие не получу ответа.

- А какая армия и какой район?

- Завтра приедет представитель генштаба майор Коновалов. Ему поручено обеспечить высадку. Он свяжет тебя с разведотделом одной из армий, там же будут оговорены и все подробности.

Итак, наша непродолжительная учеба закончена. Что же я узнал за это время такого, что поможет мне выполнить то задание, с которым я только что ознакомился? Я умел настроить передатчик, связаться со своим корреспондентом, превратить письменное сообщение в ряды ничего не значащих цифр. Вот, пожалуй, и всё, что я умел. Не слишком обременительный багаж. Митин как будто подслушал мои мысли:

- Учти, Паша. Твоя главная задача - обеспечивать связь. Информацию будут добывать разведчики.

- А оружие когда мне выдадут?

- Оружия не будет. Если немцы найдут у тебя пистолет, тебя расстреляют.

- То есть, как это? А если найдут радиостанцию, мне, что ж, путёвку в санаторий дадут? Нет! Без пистолета никуда не отправлюсь!

Я сам не ожидал от себя такого. Но в эту минуту я искренне негодовал. По-моему, Митину даже понравилась моя бурная реакция:

- Хорошо, я доложу начальству, - сказал он.

По выражению его лица было видно, что он выполняет чужую волю, но душой на моей стороне.

Позднее я узнал, чем объяснялась такая "забота" начальства. В первый год войны в армии катастрофически не хватало оружия. Офицеров направляли на фронт с пустыми пистолетными кобурами или снабжали допотопными револьверами с одним накатом патронов в барабане. Старались экономить и в разведке. Но если кто-то сильно настаивал - оружие выдавали.

Он был великолепен, этот майор Коновалов. Как будто только что из модного ателье. Форма с иголочки, в хромовые сапоги можно было смотреться, как в зеркало. Никогда бы не подумал, что на военной форме может быть столько ремней. А вид маузера в деревянной кобуре вызывал черную зависть. Но когда я в кабине машины увидел новенький сверкающий воронёный автомат с запасным диском, мне показалось, что это он собирается за линию фронта, а я его провожаю.

Форма, арсенал и собственное величие явно кружили майору голову. До капитана Зотова и старшего лейтенанта Митина он ещё снисходил, а мы с Мартовым были где-то вне поля его зрения. Я понял, что единственной формой общения с ним будет: высокий начальник - нижний чин.

Тем приятнее было теплое прощание с Митиным. Перед тем, как нам с Мартовым залезть в кузов полуторки, в кабине которой уже сидел майор, он отозвал меня в сторонку и сказал:

- Желаю тебе удачи, Паша. И запомни крепко: все твои радиограммы буду читать я. Отвечать тебе буду тоже я. Помни, это я с тобой буду работать в эфире.

Я ещё не окунулся в атмосферу постоянной тревоги и напряжения, которые будут сопровождать меня всегда во вражеском тылу, но внутренним чутьем понял, что за бесстрастными цифрами радиограмм будет скрыто живое и теплое доброжелательство друга. Но тогда я ещё не знал, что наши с ним пути более не пересекутся. Цепь неожиданных и не зависящих от нас обстоятельств, из которых и сложится дальнейшая военная судьба, разведет навсегда с этим, ставшим за столь короткое время близким мне, человеком.

Полуторка на большой скорости неслась в районный центр Калининской области город Белый. Как и вчера, майор Коновалов сидел в кабине, а я в кузове, удобно устроившись на каких-то ящиках. Вместо Мартова со мной сидели приданные мне два разведчика из штаба армии. Не скажу, что такая перемена была мне не по душе. Разведчики, а вернее, разведчицы Нина и Дуся, меня вдохновляли больше, чем Мартов.

Настроение у меня было приподнятое. И не только в разведчицах тут было дело. Наконец что-то прояснялось в той неопределенности, в которой я пребывал до вчерашнего вечера, когда никак не удавалось представить себе, что меня ожидает во вражеском тылу. А в разведотделе штаба шестнадцатой армии его начальник майор Симченко все разъяснил. Обстановка, как говорят военные, резко изменилась. Я, Нина и Дуся будем находиться в партизанском отряде, который начнет действовать в районе г. Белый, после того, как наши войска его оставят.

Уже сама по себе предусмотрительность нашего командования - организация заранее очагов борьбы в немецком тылу - укрепляла уверенность в том, что кончился период, когда внезапное и стремительное наступление противника навязывает нам выгодные только ему решения. Наконец, и мы начинаем упреждать события.

Собственно, организация партизанского отряда была делом не военных, а гражданских властей. Предполагалось, что командиром отряда станет начальник районного отдела внутренних дел, комиссаром - секретарь райкома партии. Положение нашей группы при отряде оказывалось для нас весьма выгодным. Во-первых, снимались все бытовые заботы о питании и крыше над головой при сохранении полной самостоятельности в принятии решений. Во-вторых, мы сможем получать дополнительную информацию кроме той, которую сумеем получить собственными силами. О том, что возможности наши довольно скромны, я убедился после первой же беседы с моими помощницами. Это были чудесные девушки-комсомолки, которые в первые же дни войны попросились на фронт. Дуся до войны работала воспитательницей в колхозном детском саду. Она была рослой, округлых форм, о каких в народе говорят: кровь с молоком. Нина преподавала литературу в сельской школе. Блондинка с миловидным лицом и худощавой фигурой. У обеих был решительный характер, и не было ни малейшего сомнения, что они готовы выполнять самые рискованные задания вроде поджога склада или проникновения в немецкий штаб, обезвреживания часовых. Что же касалось специальных знаний, касающихся вооружения и особенностей немецкой армии, дело обстояло значительно слабее.

Поэтому меня успокаивало, что главная информация будет поступать от партизан, а девушки прекрасно справятся с её доставкой. Как же скоро я убедился, что калейдоскоп войны в одно мгновение меняет одну картинку на другую, не имеющую ничего общего с первой.

Мы приближались к прифронтовой зоне. Хотя наш водитель и гнал машину по малопроезжим просёлочным дорогам, но все чаще и чаще нам встречались военные машины, люди в форме и все реже мелькали фигуры местных жителей.

Я рассматривал окрестности. Открытые пространства, широкие поля стали сменяться густыми лесами, простиравшимися иногда на многие километры. Здесь мог укрыться не один партизанский отряд.

Снова пошли поля, чаще показывались деревеньки. Вдали обозначились контуры городка - цели нашего пути. День стоял прекрасный, солнечный, играющий яркими красками бабьего лета.

На околице последней перед городом деревни машина остановилась. Майор вылез из кабины и пристально стал всматриваться вперёд. В небе над городком в аккуратном круговом строю кружилось с десяток самолётов, по очереди от каждого из них отделялись черные черточки и летели вниз. Стал слышен грохот разрывов. Шел методичный, с немецкой аккуратностью, бомбовый расстрел безоружного города.

По тому, как спокойно, словно на учебной тренировке, разворачивались самолёты, нетрудно было догадаться, что в городе отсутствуют какие-либо средства противовоздушной обороны. Отбомбившись, самолёты растворились в полуденном небе. Наступила тишина. Через четверть часа майор приказал водителю двигаться дальше. Скоро мы очутились в городе.

Страшная картина предстала перед нами. Казалось, идут кадры замедленной съёмки: неуверенно двигались люди, редко проезжали машины. В нескольких местах горели дома. Их никто не тушил, видимо, некому было. Некоторые дома разнесло взрывами. У разрушенных домов я впервые увидел горестные приметы войны: тела убитых. К ним тоже пока никто не подходил. Жуткий контраст был между этим кажущимся покоем, сонной тишиной и следами только что творившегося разбоя.

Узнав у прохожего дорогу в отдел милиции, мы уже без остановок добрались туда. Начальник отдела капитан Симонян, будущий командир партизанского отряда, оказался на месте. Кроме него в двухэтажном здании находилось всего несколько человек. Встретив нас приветливо, Симонян рассказал, что у них в лесу давно заложены склады с оружием, боеприпасами и продовольствием, что завтра отряд должен тайно покинуть город и отправиться в один из подготовленных лагерей.

Я обратил внимание, что майор слушает его не очень внимательно. Его больше занимало то, что происходит снаружи. И как только мы договорились, что наутро следующего дня командир отряда заедет за нами, майор стал торопливо прощаться.

Вы где остановились, товарищ майор? - поинтересовался наш будущий командир.

- И часто бывают налёты на город? - вопросом на вопрос ответил Коновалов.

Похоже, майора сейчас больше всего интересовало это.

- Да нет. Это первый раз, - капитан развел руками, - не знаю, что это они вздумали: ни объектов у нас никаких, ни войск в городе нет.

- Я думаю, всё же спокойнее будет, если мы заночуем в Синельниково. Уже договорились с хозяйкой. Пятый дом с краю.

Я не помнил, чтобы мы с кем-то договаривались, но промолчал. В отношениях с майором я предпочитал лишь служебную исполнительность. И было желание, как можно скорее с ним расстаться. Капитан кивнул согласно, и мы уехали. Майору явно не терпелось быстрее оказаться подальше от города.

Прибыли на место. Пока хозяйка готовила из наших брикетов гороховый суп, я вышел на улицу. Было два часа дня. Обстановка вокруг за последние часы сильно изменилась. По большакам, недавно ещё пустынным, сплошным потоком с запада на восток двигались наши войска.

Неожиданно в небе появилась сначала одна эскадрилья самолётов, потом еще две. Они, разделившись, начали сбрасывать бомбы на двигавшиеся военные колонны.

Как только раздались звуки разрывов, майор выскочил из дома и стал около меня. Его щеголеватый вид померк. В это время я заметил ещё две эскадрильи самолётов, летевших с востока на запад. Наши? "Ну, сейчас начнётся", - с надеждой подумал я. Ничего подобного. Это тоже были немецкие бомбардировщики, которые тут же включились в адскую работу.

Поток войск, отходивших на восток, не уменьшался. Даже мне, не имевшему никакого военного опыта, было ясно: идёт массовое отступление.

Какие-то военные на машинах и лошадях показались на нашей улице. Люди в них были измученными и хмурыми. Мы увидели капитана с забинтованной рукой, сидевшего согнувшись на краю брички. Майор кинулся к нему:

- Товарищ капитан! Какова обстановка?

- Да пошел ты... - Капитан даже не повернул головы в его сторону.

Наш майор был в полной панике, хотя старался скрыть это. Глядя куда-то в сторону, он сказал:

- В общем, Павел, мне здесь больше делать нечего. За вами утром заедут. Дальнейшее тебе известно, - майор поспешил в дом и через минуту вышел оттуда с водителем. За ними выскочили испуганные девчонки.

- Паша, он, что, уезжает?

Не ответив, я подошел к машине, около которой уже стоял майор и ждал, когда водитель заведет её. Я ничего не собирался у него спрашивать. Хотел только посмотреть ему в глаза. И тут он меня удивил: торопливо снял с плеча свой новенький вороненый ППШ и протянул мне.

- Возьми! Пригодиться!

Вслед за этим отстегнул от пояса запасной диск и тоже протянул мне.

- Прощай! Желаю успеха!

Заработал мотор. Майор быстро сел в машину, махнул девушкам рукой, и машина рванула с места.

Положение наше было незавидным. Мы остались одни, одетые в красноармейскую форму поверх гражданской одежды, без документов (нельзя же считать документом моё фальшивое удостоверение о полной непригодности к военной службе из-за хронического заболевания). А тут ещё новенький автомат и радиостанция.

Вакханалия кругом не прекращалась. В небе продолжали кружить несколько десятков самолетов и бомбили, бомбили. Войска продолжали отступление. Уже в Синельниково появились обозы, машины, колонны пехотинцев.

Я засомневался, что наша встреча с командиром отряда состоится завтра. Трудно было предположить, что будет утром. Что мы могли сделать? Пробраться в город за двенадцать километров и разыскать Симоняна? Бессмысленно. Вряд ли он будет в отделе. Да и передвигаться нам без соответствующих документов, да еще навстречу отступающим частям, было чрезвычайно рискованно. Вздумай нас задержать кто-нибудь из наших, и можно было смело писать завещание.

Оставалось одно: ждать до утра. Симонян знает, где мы находимся. Ответственный же он человек, должен понимать, в каком мы положении, - успокаивал я себя. Правда, он будет думать, что майор с машиной с нами. Но все равно будет искать нас здесь и только здесь, - успокоил я и моих девчат.

Отступление продолжалось. Оно больше походило на бегство, чем на организованный отход. В колоннах, проходящих через нашу деревеньку, командиров я не видел. В воздухе витало страшное слово: окружение.

С минуты на минуту могли появиться бомбардировщики и над нами. Опасно было оставаться троим в одном месте и я отправил Нину и Дусю с сумками и запасным диском для автомата за огороды к полосе кустарников, видневшихся метрах в двухстах от дома. Приказал им оставаться там и ждать меня.

Почти посередине деревни запутались между собой повозки, лошади, люди. Произошел затор. В этот момент, бомбардировщики, пикируя по одному с высоты нескольких сот метров, начали методичную обработку деревни.

Я сделал то же, что и солдаты, повидавшие, вероятно, больше меня: отбежал в сторону от домов на огороды и с разбегу упал на вспаханную землю головой в направлении начавшейся бомбежки.

Чуть приподняв голову, я видел, как от очередного пикирующего самолёта отрывалось несколько бомб, как они стремительно падали на землю, и то тут, то там вспыхивали огненные букеты разрывов. Затем самолёт уходил в сторону и пристраивался в хвост кольцевой очереди.

Разрывы следовали непрерывно один за другим и медленно, но неумолимо приближались к нам. Я почувствовал острое желание вскочить и бежать! Но видел, как лежащие вокруг меня люди вскакивали и почти в ту же секунду падали навзничь, скошенные осколками.

Лежать! Только лежать! - приказывал я себе. Но как же трудно было себя заставить вжаться до последнего в землю, так, что казалось, ты стал плоским, как бумага! И ждать... До приближающихся разрывов оставалось не более двадцати метров, видеть и слышать это уже не хватало духу. Я зажмурился, уткнулся лицом в землю и только слушал: справа, слева, рядом, опять справа... Наконец, сзади... ещё сзади... Разрывы удаляются... Потом всё стихло, слышен стал только гул удаляющихся самолётов, который после этого ада показался мирным жужжанием жуков.

Я опасливо приподнял голову. Ни одного движения вокруг. Только неподвижно распростертые тела. Неужели все погибли? А я даже не поцарапан. Подполз к лежащему недалеко мужчине, дотронулся до него, никаких признаков жизни - жуткая неподвижность мёртвого тела. Неужели никто не остался в живых? Потихоньку стал подниматься, но тут же услышал крики:

- Куда? Лежать, мать твою! Лежать!

От неожиданности я плюхнулся обратно. Оглянулся. Ни одного самолёта не видно, даже гул уже не слышен. Сообразил, что люди все ещё пребывают в состоянии шока. Тогда я снова встал и, уже не обращая внимания на раздававшиеся крики, побрёл в сторону кустов. Навстречу мне бежали девчонки, здоровые и невредимые.

- Паша! Паша!

- Как вы? Все в порядке?

- Да. Они по нашим кустам дали пару раз пулеметной очередью, но нас не задело.

В этот момент произошло совершенно невероятное: из кустов напротив вдруг вырос весь поцарапанный капитан Симонян. Он с ходу бросил:

- Я за вами. Где майор? Уехал? Ладно. Вещи при себе? Слава богу! Пошли за мной!

Прихрамывая, он двинулся назад через кусты, мы поспешили за ним. За крутым косогором стояла полуторка, в кузове которой было несколько человек. Туда мы и направились.

Я шёл и размышлял: появление капитана было естественным в создавшейся ситуации, ну, а то, что мы не разминулись с ним, наверное, счастливая случайность. Всё шло по плану. Но как же я заблуждался! Это стало ясно, когда мы влезли в кузов, в котором находились два солдата в форме, трое мужчин и две женщины. Из кабины высунулся подполковник:

- Уселись? Поехали! - скомандовал он шоферу.

Мы тронулись. По пути Симонян рассказал, что утром фронт был прорван, два немецких танковых клина продвигаются на восток, обходя Вязьму. Это значило, что немцы готовят окружение, и наши части спешат выбраться из него. В создавшейся обстановке не представлялось возможным собрать партизанский отряд.

Пока мы ехали, окружающая обстановка вновь изменилась. С вершин холмов вдалеке были видны деревни и дороги. Везде пустынно: ни машин, ни повозок, ни людей. Полная тишина. Солнце только что зашло, горизонт на западе сплошь побагровел. И на этом кровавом фоне лишь кое-где беззвучно взлетали белые и зелёные ракеты, вероятнее всего немецкие. Я ехал в машине и обдумывал ситуацию. Беспокоила мысль о постигшей неудаче с формированием партизанского отряда. Следовательно, невозможно было приступить к своей основной работе, ради которой я здесь. Что я мог сделать в создавшейся ситуации? Попробовать самостоятельно организовать работу группы? Но для согласования моего решения с "центром" потребуется какое-то время, и неизвестно, получу ли я добро. А время неумолимо уходит. Одно утешало: не я виноват в постигшей нас неудаче с созданием партизанского отряда...

К обеду следующего дня мы прибыли в Вязьму. Двор районного отдела внутренних дел был забит машинами. Люди - сотрудники смоленского и калининского областных управлений - с хмурыми, озабоченными лицами заходили и выходили из здания. В этой толпе я боялся упустить из виду Симоняна. Надо отдать ему должное, он без промедления доложил о нас, и вскоре я уже разговаривал в кабинете с каким-то начальником.

Я спросил, когда и в какой отряд прикомандируют нашу группу. То, что у них сейчас предостаточно и других проблем, я проигнорировал, и решительно настаивал на своем:

- Если с отправкой в отряд связаны непреодолимые трудности, передайте нас в ближайший военный штаб. Чем скорее, тем лучше.

Начальник что-то пытался возразить, но вдруг быстро согласился:

- Хорошо. Ждите во дворе. Я свяжусь с военными.

Во дворе я подошёл к двум парням моего возраста, которых заприметил ещё раньше, потому что они стояли у пикапа с радиоаппаратурой. Разговорились. Нина и Дуся тоже присоединились к нам. Чуть позднее мы пообедали вместе с ними в столовой для военных на талоны, которые выпросил для нас Симонян.

Внезапно где-то на окраине города раздались автоматные очереди. Прошло несколько минут, стрельба становилась все интенсивнее. По двору пронеслось: "Десант!". В считанные секунды завелись моторы, к машинам бросились люди. Я крикнул: "Девчонки! С сумками, быстро!" - и мы без приглашения прыгнули в машину наших знакомых, когда она уже трогалась с места.

С трудом выруливая на переполненных всевозможным транспортом улицах мы выбрались, наконец, на окраину, и в общем потоке понеслись на восток. Стрельба в городе не прекращалась.

Дальнейшие события развивались стремительно. Через пару часов мы оказались в небольшом городе Гжатске в районном отделе внутренних дел. Но тут кому-то из начальства пришла в голову запоздалая мысль: "Почему мы так поспешно удрали из Вязьмы? Не будет ли это расценено там (взгляд вверх), как паническое бегство?" Раздался устный, категоричный приказ: "Всему личному составу вернуться в Вязьму!". Чтобы подать пример, начальники первыми выехали на легковушках обратно. За ними неохотно потянулись все остальные. Пикап наших приятелей исчез незаметно, поэтому нам пришлось забраться в кузов полуторки, в котором уже сидели человек двадцать милиционеров рядового состава.

Мы ехали по шоссе, над которым периодически со стороны Вязьмы появлялся мессершмидт. Он бомбил дорогу, затем, развернувшись где-то за нашими спинами, возвращался и простреливал из крупнокалиберного пулемета шоссе и обочины. Когда появлялся самолёт, машины останавливались, люди разбегались по сторонам и валились на землю, как снопы. Милиционеры, ехавшие с нами, справедливо полагая, что их темные шинели слишком приметны, отбегали от шоссе подальше. По окончании обстрела они возвращались в машину не спеша. После каждой такой остановки в кузове становилось свободнее.

В конце концов водитель объявил:

- Двигатель сдох! Валяйте дальше пёхом!

Теперь каждый должен был решать сам, что ему делать. Первое, что сделал я - ушел с Дусей и Ниной с шоссе на просёлочную дорогу, так как там не появлялись немецкие самолеты. Мы успели пройти немного, когда столкнулись с бредущими навстречу нам военными. От них узнали, что Вязьму взяли немцы и бои идут уже по эту сторону города. Двигаться дальше не имело смысла. Пришлось повернуть обратно в сторону Гжатска. По пути заночевали в лесочке, и добрались до города лишь на следующий день к полудню.

На окраине города нас остановил патруль:

- Стой! Документы! - приказал резкий голос.

- Нет документов.

- Удираешь, сволочь? Сдать автомат!

То, чего я так боялся, случилось. Гражданская одежда под военной формой, радиоаппаратура иностранного производства, автомат с дисками - всё это не сулило нам ничего хорошего. Главное сейчас - не дать патрулю нас задержать.

- Я командир группы особого назначения. Девушки со мной. Больше ничего не имею права вам сказать. Только представителю спецслужб.

Последние слова выскочили у меня автоматически. Реакция была неожиданной:

- Я сотрудник Особого отдела, - сказал командир патруля. - Может быть, мне скажете, кто вы и какое задание выполняете?

Вот это номер! Я и не знал, что в армии есть Особые отделы, а значит, и не мог представить, чем они занимаются. Но отступать было некуда, и я довольно нахально предложил:

- Предъявите документы.

Он молча вытащил из нагрудного кармана и подал мне удостоверение сотрудника Особого отдела. Я попросил его отойти со мной в сторонку.

- Я сотрудник Генштаба. Документов нет, потому что их и не должно быть. Не положено. Направляемся в Гжатск, в районный отдел внутренних дел. Большего сказать не могу. Если не верите, дайте нам сопровождающего, там ему дадут необходимые разъяснения.

Не знаю, что на него больше подействовало: то ли моя лаконичность, то ли тон, каким я с ним разговаривал, но по тому, как менялось выражение его лица, понял, что убедил.

- Ладно, Степанов, пусть идут. В городе ещё есть патрули, в крайнем случае, и они проверят. Пусть идут, - повторил он ещё раз.

Не мешкая, мы отправились дальше. Я заметил, что девчата посматривают на меня с уважением. А я со страхом и тревогой думал о том, как бы не нарваться ещё на один патруль.

На улицах города было очень много военных, и я надеялся, что мы, растворившись в их толпе, доберемся до цели благополучно.

Так и случилось: показалось знакомое здание. Но что такое? Во дворе безлюдно, двери распахнуты настежь. Мы вошли в помещение, но не встретили ни одного человека. В одной из комнат наткнулись на открытые ящики с винтовками, в другой - на склад, очевидно, реквизированных вещей. На полках, как в универмаге, лежали патефоны, фотоаппараты, посуда, рулоны ткани. К последним кинулись девчонки и Нина возбуждённо воскликнула:

- Это же нам пригодится! Будем менять на продукты! Паш, надо взять!

Я молча кивнул. Их вещмешки заметно пополнели. А что же делать дальше? Одно было ясно - управление, скорее всего, эвакуировалось в Можайск. Это еще километров шестьдесят на восток. Как туда добираться?

К счастью, в дверях показался лейтенант внутренних войск с двумя солдатами. Я видел его вчера здесь. Видимо, он тоже добрался только что сюда из-под Вязьмы. Кинулся к нему, как к родному:

- Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! Выручайте...

Он узнал меня и моих спутниц, и мы вместе двинулись на восток. Шли пешком, иногда лейтенанту удавалось остановить какую-нибудь попутку и уговорить подвезти нас. Добрались до Можайска на следующий день.

Можайск был похож на растревоженный муравейник. Солдаты, солдаты, лишь изредка увидишь командирскую форму. На улицах полно патрулей. С запада все подъезжали и подходили сотни и сотни военных. Иногда это были целые воинские части, но чаще просто люди в военном, бредущие сами по себе: кто с оружием, кто без, с измученными опустошенными лицами смертельно уставших людей.

Патрули четко делали свою работу. Они собирали группы по пятнадцать-двадцать человек и вели их в формировочный пункт, расположенный в бывшей церкви.

За столом сидел майор и несколько людей, заполнявших документы.

- Следующий! Фамилия? Следующий! Фамилия?.. - заполнялись безостановочно бумаги.

Затем майор подзывал какого-нибудь офицера:

- Старший лейтенант! Подойдите! Принимайте маршевую роту. Вот список. Ведите людей в столовую. Дальнейшие указания получите там. Выполняйте!

Благодаря лейтенанту, мы благополучно пробрались сквозь кордон патрулей и, наконец, встретились с его начальством. Люди ходили неприкаянные, не находили себе места. Симоняна среди них не было, но был начальник отдела, с которым я разговаривал еще в Вязьме. Он откровенно сказал, что не в его власти определить нашу дальнейшую судьбу, так как и сам не знает, куда его пошлют и что с ним будет дальше. Но он сумел достать нам три продовольственных талона, и, самое главное, вручил бумагу, в которой говорилось, что Смоленское областное управление НКВД направляет товарищей в штаб фронта для использования по назначению. Когда же я попытался выяснить у него, где мне разыскивать этот штаб, только беспомощно развел руками.

Бомбёжки, отступление, бестолковщина, хаос и необходимость всё время самому принимать решения не прошли для меня бесследно. Каким далеким казался сейчас отъезд из Москвы, когда я мучился неизвестностью, неуверенностью в своих силах. Теперь что-то изменилось во мне. Откуда-то появились упорство и решительность.

Не так просто оказалось разыскать штаб фронта. Направление НКВД помогало, конечно, но нужны были, оказывается, еще напор, красноречие и даже нахальство. Девчат с рацией я оставил в Можайске, а сам двинулся налегке, с автоматом. Я заметил, что на человека с автоматом смотрели с завистью и уважением. Осенью сорок первого года автоматы в армии были еще редкостью.

Село Красновидово, где располагался штаб фронта, было недалеко от Можайска. Чуть в сторонке от него стояли двухэтажные кирпичные корпуса довоенного Дома отдыха. После бурлящего Можайска здесь меня поразили тишина и безлюдье. Но безлюдье это было кажущимся. Как только я вышел на середину улицы раздался негромкий, но требовательный голос невидимого часового:

- Двигаться вдоль стен! Не выходить на открытое место!

Все, кто приезжали в штаб, обязаны были оставлять свои машины у околицы села и дальше двигаться пешком.

И вот я сижу в полутёмном коридоре на диване. Сильно тянет в сон после сытного обеда в офицерской столовой. Мне здесь определенно нравится. В разведотделе меня выслушали доброжелательно и сказали, что решение будет принимать начальник разведки полковник Петров, который вчера выехал на фронт, но должен скоро вернуться. Его-то я и жду сейчас, находясь в полудреме.

- Эй, парень! К полковнику! Он ждет, - сквозь сон услышал я голос дежурного.

Из-за большого письменного стола в кабинете, куда я вошел, поднялся сухощавый человек лет пятидесяти: светлые волосы слегка посеребрены сединой, удлиненное лицо серьезное, но доброжелательное. Ему, видимо, уже доложили обо мне, и он встретил меня со словами:

- Ну, давай знакомиться, Павел! Полковник Петров.

Он пожал мне руку, усадил на кожаный диван, стоявший у боковой стены, и сел рядом.

- Что, хватил немножко лиха? Ничего, ничего. Это все пустяки. Тебе для тренировки только полезно будет. Давай, рассказывай с момента отъезда из Москвы.

Слушал он внимательно, часто перебивал вопросами.

Я чувствовал, что его интересуют не столько детали моего рассказа, сколько мое отношение ко всему этому, и понял, что так он составляет представление обо мне. Для него, вероятно, это было важнее, нежели наши перипетии последних дней. И меня нисколько не обижала его дотошность. Закончился наш разговор, так как я и ожидал.

- Ну, что ж, Павел, - сказал полковник. - Я сейчас распоряжусь насчет машины. Ты поедешь за своими помощницами, привезешь их. Отдохнете до завтра. А с утра - за работу!

Полуторка мчит нас на запад, в неизвестность. Мы в кузове, сопровождающий нас капитан в кабине.

Мы уже не в армейской форме. На мне суконная стеганка, которая должна пригодиться и зимой. Под ней не очень новый, но приличный темный костюм, простая рубашка, на ногах - тёмные полуботинки. На девушках неяркие осенние пальто городского покроя. На голове у Нины берет, Дуся в платке. Это придает первой городской вид, а второй - сельский.

Теперь мы сотрудники разведотдела штаба Западного фронта. Сменились мои позывные, волна, график выхода в эфир. Остался прежним только шифр.

Я с самого начала проникся симпатией к полковнику Петрову. Мне нравилась та серьезная организация работы, которая проявлялась в каждой мелочи и усиливала уверенность в том, что всё будет хорошо. Взять хотя бы нашу экипировку. Вместе с капитаном Семеновым, нашим новым командиром, мы перебрали груду одежды, тщательно продумывая и отбирая каждую вещь. Заминка вышла с обувью Дуси, она не желала никакой другой, кроме сапог. Но нужного размера не оказалось. Мы уже были в отчаянии, но тут помог капитан Казаков, который должен был нас "вывозить". Он клятвенно пообещал Дусе, что в дороге обязательно достанет ей сапоги. Она согласилась, и осталась в своих старых армейских.

Этот капитан был полной противоположностью майору Коновалову. С первых же минут он покорил нас своим весёлым нравом. Когда необходимо, был решительным, собранным и осторожным. Он обещал, что доставит нас на место в лучшем виде. Верилось, что так оно и будет.

В задачу нашей группы входило добраться любым путём до волжского города Старицы и осесть в этом районе. Оттуда передавать информацию о перемещениях и действиях немецких войск. Капитан должен был везти нас по занятой ещё нашими частями территории до линии соприкосновения с немцами. Но где проходит эта линия, никто не знал. Оставалось действовать по обстоятельствам.

Мы ехали третий час, обгоняя военные машины, колонны пехоты, гражданских людей с котомками и лопатами за плечами.

В какой-то деревне нас остановил патруль. К машине подошел старший лейтенант с красной повязкой на рукаве:

- Товарищ капитан! Подбросьте к фронту двух бойцов! - попросил он.

- Нет! - отрубил капитан.

Лицо лейтенанта гневно побледнело.

- А почему в машине гражданские? Немедленно вылезайте! - приказал он нам.

- Не слезать! Старший лейтенант, отойти от машины! Поехали!

Лейтенант кивнул стоявшим невдалеке солдатам. Двое мгновенно встали перед машиной, направив карабины в лобовое стекло.

- Товарищ капитан! Вы арестованы! Покиньте машину вместе с водителем! Якимчук, отгони машину ближе к домам.

Полуторку отогнали метров за тридцать от поста. Мы наблюдали за возбужденно размахивавшими руками старшего лейтенанта и капитана. Капитан достал какую-то бумагу и сунул под нос лейтенанту. Прочитав её, тот козырнул и жестом показал, чтобы машину пропустили.

Когда капитан и водитель подошли к машине, я спросил:

- Товарищ капитан, что это была за бумага?

Капитан с хитрой улыбкой сказал:

- Есть у меня такой мандат... Ты даже не можешь себе представить, чья подпись там стоит! Не дрейфь, Паша, - подмигнул он мне. - Ваня, вперёд!

И мы погнали вперёд. Еще один патруль:

- Товарищ капитан! Впереди уже нет наших частей. Куда вы?

Опять всемогущий мандат сделал свое дело, и старший патруля, с уважением и любопытством одновременно, пропустил нас.

Машина почти не сбавляла скорости. Капитан высунулся из кабины и крикнул нам:

- Паша! Девчата! Глядите в оба! Заметите впереди какое-либо движение, стукните в кабину!

Вокруг простирались нескончаемые поля. Лесов не видно даже на горизонте. Показалась околица большого села. Там как будто все вымерли. Тихо и пустынно. Мы проехали несколько домов и остановились. Капитан вышел из кабины.

- Ребята, слезайте! Пошли за сапогами. Ваня, подай-ка штык.

Я, признаться, думал, что обещание достать Дусе сапоги, было чистым трёпом. Но, оказывается, капитан помнил об этом и собирался сдержать свое обещание сейчас. Как он это сделает? И при чём здесь штык?

Капитан направился к ближайшему дому. На входных дверях висел замок. Сунув конец штыка между дужкой замка и дверью, он дернул его, и дверная накладка отлетела вместе с замком в сторону. Капитан зашел внутрь, мы неуверенно двинулись за ним. Он деловито ходил по комнатам, заглядывал под кровати, открыл какой-то сундук. Не похоже, что люди покинули этот дом в спешке, внутри все прибрано, вещи лежат на своих местах. Было ощущение, что хозяева ненадолго отлучились и вот-вот должны прийти. Наше проникновение в пустой дом сильно напоминало кражу со взломом. Поиски не увенчались успехом, сапог в доме не было и мы направились к выходу. Я вздохнул облегченно.

Это отступление от намеченной цели меня беспокоило. Мы находились на ничейной территории: наших здесь уже не было, а немцы ещё не успели подойти. Но капитан с упорством продолжал вскрывать дома: второй, третий, четвертый.

- Товарищ капитан, жители ведь, наверное, вернутся скоро.

- Какие жители? Кто вернётся? Не сегодня, так завтра здесь будут немцы. Всё равно они будут рыскать по домам.

Моё уважительное отношение к капитану поколебалось. Что-то подсказывало: человек должен оставаться человеком в любой ситуации и не оправдываться тем, что обстоятельства все спишут.

Подходящих по размеру сапог пока не находилось. Впереди показалась фигура мужчины лет шестидесяти. Капитан окликнул его довольно сурово:

- Кто такой? Как здесь оказался?

- Я местный, живу тут. Работаю сапожником.

Голос капитана смягчился:

- А, дорогой! Ну-ка, веди нас в свою мастерскую!

В небольшом помещении на полках рядками стояли отремонтированные сапоги, ботинки, туфли самых разных размеров.

- Дуся, выбирай! - приказал капитан.

Дуся кинулась к полкам и стала примерять одну пару за другой. Наконец, подходящая пара была найдена. Старик вяло пытался возражать, говорил про заказчиков, которые потребуют свою обувь, но капитан отрезал:

- Завтра здесь будут немцы! Ничего им не оставлять, гадам! А тебе я дам расписочку, что обувь реквизирована для нужд Красной армии. На, держи, - он протянул сапожнику бумагу, предварительно написав на ней что-то. Что подумал про себя сапожник, можно было только предполагать.

Мы покинули село и двинулись дальше на запад. Поля сменились лесами. С обеих сторон нас окружал ельник. До намеченного пункта ещё километров тридцать. Удастся ли добраться до него на машине?

Нет, не удалось. Где-то впереди раздалась длинная пулемётная очередь. Наш Ваня умудрился развернуться не снижая скорости, и вскоре мы опять оказались в том же селе. Остановились возле какого-то дома. Капитан уже известным мне способом открыл запертую на замок дверь и объявил не допускающим сомнений и возражений тоном:

- Это наша конспиративная квартира. Здесь живёт Никодимов. Завтра он придет сюда, а ты ему скажешь пароль: "Была квартира ваша, а стала наша". Он уйдет, а вы останетесь.

Ох, капитан, капитан! Я не поверил ни одному его слову, но как же он был великолепен в своём пафосе!

- А если немцы придут раньше, ночью?

- Немцы ночью не наступают. Как только первые части пройдут, пробирайтесь в Старицу.

Капитан расцеловался с девушками, хлопнул меня ободряюще по плечу и уехал. Мы остались одни.

Первого появления немцев я ждал без особой тревоги. Вряд ли наступающие части будут обращать внимание на гражданское население. Их дело воевать. А вот тех, кто придёт следом за ними, надо будет опасаться.

Необходимо было надёжно спрятать рацию, батареи, пистолет и патроны. Но куда? За домом был небольшой сарай, за ним огород, который кончался редким штакетником. Я донес сумки до штакетника, отсчитал вправо от тропинки пять шагов и там закопал их. Не будут же немцы перекапывать весь огород?

Теперь надо было хорошенько освоиться в доме. Если немцы появятся здесь раньше, чем мифический Никодимов или действительные владельцы дома, то естественно, что хозяевами будут считать нас.

Посуда, нехитрая мебель, скудный гардероб, на стенах развешаны фотографии в рамках. На многих из них - люди в военном. Наверное, это привлечёт внимание немцев. Но ведь во многих домах висят на стенах такие фотографии. Если их убрать, останутся пустые рамки, это может вызвать нежелательные подозрения. Фотографии оставляем. А вот что это за свежевскопанная земля в сарае? Здесь нас ждала неожиданная находка: под нетолстым слоем земли мы обнаружили тюки, а в них завёрнутые в простыню и аккуратно перевязанные пачки армейского белья. Вероятно, когда наши отступали, их бросили в спешке, а хозяева дома подобрали и спрятали. Мы вынесли все тюки за огороды и выбросили. После этого, уже в сумерках, пожевали с девчатами всухомятку, закрыли дверь на крючок и легли спать.

Утром меня разбудила Нина:

- Паша! Проснись, к нам стучатся!

Я выглянул в окно: два женских лица. Открываю дверь, заходят молодая женщина и девочка лет четырнадцати. По тому, как они с некоторым удивлением смотрят на меня, догадываюсь, что пришли хозяйки.

- Здравствуйте! Наверное, это ваш дом. Мы беженцы. Вчера вечером обошли несколько домов. Никого нет. Везде замки на дверях, а на вашей замок был сорван, мы и решили у вас переночевать.

- Ничего, ничего. У всех сейчас одна беда, - говорит та, что постарше. - Оставайтесь, сколько хотите. И нам не так будет страшно.

Мы их поблагодарили и сказали, что останемся на некоторое время. Они куда-то ушли, потом вскоре вернулись, ведя на поводу пятнистую телку.

- Прячете где-то? - поинтересовался я.

- Да нет. Здесь недалеко ферма. Оттуда не успели угнать скот. Они голодные, мычат. Мы подумали, как будем кормиться, если немцы придут? Вот и взяли. Пойдёмте с нами на овощной склад. Там тоже что-то осталось. Люди разбирают. И мы бы запаслись с вами. Может, останетесь здесь на зиму.

Я согласился и, взяв Нину, вместе с нашими хозяйками отправился на склады. Мне было интересно оценить обстановку в селе, что здесь делается, сколько людей не покинули свои дома и каково общее настроение у них.

Мы прикатили две бочки засоленных грибов, несколько ящиков сушеных овощей, достались даже живые куры.

Жителей, к моему удивлению, оказалось немало. Многие из них, как и наши хозяйки Фрося и ее младшая сестра Наташа, на ночь уходили в хутора и небольшие деревеньки, что находились в стороне от большака. Днём приходили домой. Сейчас они торопливо носились от складов к своим домам и обратно, запасаясь продуктами для себя и детей, раз представилась такая возможность.

Я обратил внимание, что в основном это были женщины. Мужчин или почти не было, или они предпочитали не показываться на улице. И то и другое было одинаково скверно: я был слишком заметен на фоне одних женщин.

Таская ящики, я не забывал посматривать по сторонам: не столкнемся ли с сапожником, у которого вчера конфисковали сапоги для Дуси. Вот был бы сюрприз! Мы так увлеклись заготовительными работами, что даже позабыли о немцах, которые могли нагрянуть неожиданно. Только вечером, когда Фрося с Наташей стали собираться, чтобы уйти на хутор ночевать, мы об этом вспомнили.

- Ребятки, взять мы вас с собой не можем. Нас самих пускают на ночь малознакомые люди, - виновато сказала нам перед уходом старшая из сестер.

Но мы и не собирались никуда уходить, наоборот, хотелось поскорее этой неизбежной, решающей многое для нас встречи с немцами.

За окном послышался нарастающий гул моторов. Все ближе и ближе... Ёкнуло сердце. Появились на улице танки, орудия, бронетранспортеры. Пять минут, десять... Неожиданно колонна встала.

Прямо против наших окон остановилось орудие на гусеничном ходу. За ним - машина, полная солдат, которые спрыгивали на землю, разминались, закуривали, хлопали друг дружку в плечо, словом, вели себя так, как делали бы и наши парни в пилотках. Только пилотки и язык были не наши. Всё это выглядело странно и непривычно. Что ж, первая привычка, которую надо выработать в себе: ни взглядом, ни видом не показывать, что это тебя коробит, заставляет совершать усилие над собой, чтобы выглядеть равнодушным.

Из некоторых домов вышли женщины. Было видно, что солдаты пытаются заговорить с ними. Это выглядело как вполне мирное общение, что было очень важно для нас.

- Паша, мы выйдем. А ты подожди.

Дуся и Нина вышли на крыльцо, стали болтать друг с другом, делая вид, что им абсолютно безразлично происходящее вокруг. Одним словом, вели себя как и все девушки, заметившие, что на них смотрят молодые парни. К крыльцу приблизились два немецких солдата и стали что-то говорить, смеясь и жестикулируя. Мои девчата спустились с крыльца и направились в их сторону.

Я взял вёдра и тоже вышел на улицу. Мое появление, кажется, ни на кого не произвело впечатления. Я сделал вид, что всю жизнь так вот запросто ходил между фашистскими танками, и направился к колодцу. Возле него несколько солдат, раздевшись до пояса, несмотря на то, что было не очень жарко, весело обливали друг друга водой. Увидев меня, один из них, смеясь, сказал:

- О, вот и русский солдат! Облей-ка эту русскую свинью, посмотрим, как она завизжит! - И они стали дружно хохотать.

Не подав и вида, что понимаю их язык, я наполнил ведра и вернулся в дом. Вслед за мной вошёл высокий немец в плаще и каске с рожками, точно такими, какие мы привыкли видеть на карикатурах. Но это был не карикатурный немец, а реальный.

Он вошёл, остановился у двери и угрюмым тяжёлым взглядом оглядел комнату. Меня он воспринимал как некий неодушевлённый предмет. Тишина становилась гнетущей.

- Воллен зи тринкен? (Не хотите ли напиться?) - попытался я разрядить обстановку, а заодно и проверить, поймет ли настоящий немец мой немецкий.

- Никс, никс! - буркнул он коротко, без всяких эмоций, и ушёл, не сказав больше ничего.

Я вздохнул облегчённо. Встреча состоялась! Мне показалось, что я обменялся не парой слов, а, по меньшей мере, провел серьезнейшую дипломатическую встречу на самом высоком уровне - такое нервное напряжение только что испытал.

Прибежали девчата с взволнованными лицами. Я успокоил их, сказал, что всё обошлось тихо и мирно. На лучшее я и не рассчитывал. Теперь надо было дождаться, когда немцы двинутся дальше, и до подхода тыловых частей покинуть деревню и постараться проселками пробраться в Старицу.

Подходящий момент не заставил себя ждать. Колонна пришла в движение и село опустело. Но не прошло и часа, как в село вступила вторая моторизованная дивизия. Солдаты направились к домам. Впрочем, в их действиях не было ничего угрожающего. Уже смеркалось и они просто готовились к ночлегу. Капитан был прав: немцы ночью не воевали.

Весёлые попались нам ребята, восемь солдат и унтер-офицер. Дом наполнился шумом и гамом, звуками губных гармошек. Знакомство началось с меня. Один из солдат со смехом спросил:

- Ха-ха-ха, русиш зольдат? Во ист дайн гевер? (Русский солдат? Где твой пулемет?)

- Найн! Их бин кайн зольдат! (Нет! Никакой я не солдат!)

- О, менш, - энергичное помахивание пальцем перед моим носом, - варум данн зольхе курцхаар? Ха-ха? Абер эс ганс эгаль фюр унс ист. (О, человек! А почему коротко пострижен? Ха-ха? Но мне это безразлично).

Не в первый и не в последний раз я проклинал мысленно нашу идиотскую халатность: ведь знали, что готовят нас к заброске в тыл, и постригли наголо, как всех солдат.

Зато у девчонок проблем не было. Возле каждой оказалось по зубоскалу с гармошкой, и, пока остальные хлопотали с организацией ужина, они оживлённо болтали. Я же вел более серьезный разговор с унтер-офицером.

Сначала он поинтересовался, не коммунист ли я. Потом начал красочно рассказывать, какой новый порядок они собираются завести у нас и какая прекрасная жизнь начнётся, как только они прикончат всех коммунистов и евреев. В ответ я бурчал что-то невразумительное, что, впрочем, можно было отнести на счет моего слабого знания чужого языка. Вести контрпропаганду я не пытался.

Беседуя с унтер-офицером, краем уха прислушивался к разговору девчат. К своему удивлению обнаружил, что хоть и плохо, но немецкий язык они в объёме школьной программы помнят, а недостаток словарного запаса успешно дополняют жестами, улыбками и смехом.

Через какое-то время Дуся вышла из комнаты. Вернувшись, подошла ко мне и расстроенным голосом сообщила:

- Паша, они уже телку свежуют.

Унтер-офицер вопросительно посмотрел на меня.

Я не знал, как по-немецки звучит слово "телёнок". Но смог объяснить, что с нашей "маленькой коровой" случилось несчастье. Унтер-офицер расхохотался и сказал, что на войне и не такое бывает. Я сменил тему, рассудив, что телёнка уже не вернёшь, а портить отношения с ними не совсем благоразумно в данной ситуации.

Куда больше меня волновало другое: как долго будут здесь немцы. Как нам незаметно достать спрятанную рацию и двигаться дальше к Старице. И ещё: пока ухаживание за девушками было безобидным. А дальше? Я слышал неоднократно об издевательствах и насилии, которые творили немцы на оккупированной территории.

Но мою тревогу развеял унтер-офицер, который, показав на маленькую боковую комнату, сказал:

- Вы там. А мы будем спать здесь.

Это очень хорошо, подумал я. Девчата лягут на кровать, а я устроюсь на полу.

Солдаты затащили в комнату чехлы, набитые сеном, и разложили их на полу. Некоторые уже спали, завернувшись в одеяла. Нина сидела с одним из солдат возле коптилки и о чём-то тихо разговаривала.

Дуся ушла в нашу комнатку, вскоре туда пошел и я. Она уже спала. Я устроил себе на полу нехитрую постель и тоже улегся. Не спалось - мысленно перебирал в памяти весь прошедший день. Всё ли мы сделали правильно? Вроде да. Теперь мы знаем, как вести себя с немцами: делать вид, что мы вполне довольны их появлением и их намерениями создать у нас новый порядок. Очень важным оказалось знание немецкого языка. Оно помогло нам сейчас и в дальнейшем не раз позволяло выбираться из самых сложных ситуаций.

Вскоре пришла Нина, закрыла дверь на крючок, пошуршала немного и затихла. Ночь прошла спокойно.

Утром сразу после завтрака наши постояльцы начали торопливо собираться, не забыв при этом прихватить с собой остатки мяса. Я ждал их отъезда с нетерпением, поглядывая исподтишка на приготовленную лопату. Рация, во что бы то ни стало нужна рация!

Но не тут-то было. Не успели эти уехать, как вслед за ними в село втянулась новая часть. Остановились, правда, теперь не в нашем доме, а в соседнем. Но от этого не стало легче: во дворе стояло самоходное орудие, а возле него торчал часовой. Нечего было и думать о том, чтобы днем, на глазах у часового, пытаться забрать наши сумки.

Ближе к вечеру похолодало, небо затянулось тучами. Неожиданно посыпались снежинки, затем повалил густой снег. Через полчаса всё покрылось снежным одеялом. Было отчего прийти в уныние. Все темные предметы теперь резко выделялись на белом фоне.

Я зашел за сарай. Немного погодя, выглянул оттуда: часового не увидел в темноте, зато красной точкой горел огонёк его сигареты. Красная точка то двигалась, то замирала на некоторое время на одном месте примерно в двадцати метрах от меня. Столько же мне предстояло пройти до спрятанных сумок по огороду. Нет, рисковать нельзя, заметит. Надо попробовать замаскироваться в белое и ползти к цели. Вернулся в дом, взял белую простыню и наволочку, большой кухонный нож вместо лопаты. Договорился с девушками, что если часовой заметит меня, буду бежать огородами к хутору, куда уходили ночевать Фрося и Наташа, встретимся там.

Я бы слукавил, если б сказал, что чувствовал себя уверенно. Слишком беззащитен я был на этом голом заснеженном поле, накрытый простыней и вооруженный кухонным ножом. Но я полз, и расстояние между мной и часовым увеличивалось. Только бы не вздумал он запустить осветительную ракету.

Вот, наконец, и забор. Надо отсчитать пять шагов в сторону от него и... Но тут я понял, что лежа на животе сделать это крайне трудно. Нож погружался в землю, но сумок нигде не было. Уже сменились часовые, а мой "клад" не обнаруживался. Вероятно, я сбился с направления, когда полз к забору, и оставалось одно - вернуться ни с чем. Время, потраченное на то, чтобы от забора переползти к сараю, показалось мне бесконечным. Там меня поджидали девчата. Они ничего не спрашивали, итак всё было понятно.

На следующий день нам все-таки повезло. Еще не кончили немцы свой завтрак, как послышались залпы дальнобойной артиллерии. Наши открыли беглый огонь по селу. Снаряды беспорядочно рвались на улицах, в огородах, падали на дома. Немцы заметались и кинулись удирать из села.

- Так, девчата! Быстро собрались и уходим!

Я схватил лопату, две корзины и кинулся к забору. Пара минут понадобилась, чтоб найти закопанное, бросить в каждую корзину по сумке, прикрыть их тряпками и вернуться в дом.

Последние машины с солдатами уже покидали село, а обстрел всё ещё продолжался. Я сообразил, что стреляют из четырёх орудий. Между разрывами снарядов мы стали короткими перебежками пробираться через огороды на окраину села. Нам надо было добежать до просёлочной дороги. Наконец обстрел прекратился.

Не теряя времени я сверился с картой, и мы пошли на запад по направлению к Старице. Просёлочная дорога была пустынна. На горизонте слева и справа видны далекие щётки лесов, а впереди - открытые несжатые поля и отдельные деревья. Ни души кругом. Ни звука. Немцы предпочитали передвигаться по хорошим дорогам, так что вряд ли мы столкнемся с ними. Впрочем, исключать такую возможность тоже не стоило.

Пройдя километра три, мы остановились у полуразвалившегося сарая, который стоял поодаль от дороги. Необходимо было отдохнуть, а самое главное - дать знать о себе. Приближалось время сеанса связи. Я приступил к шифровке радиограммы. Девчонки отдыхали.

- Паша, передай, что вчера прошла к фронту сто тридцать восьмая мотострелковая дивизия, - подала голос Нина.

Я удивлённо посмотрел на неё. Когда и как она успела это узнать? Она улыбнулась.

- Думаешь, я зря любезничала с этим фрицем. Он мне показывал фото жены и детей, а потом расхвастался и достал солдатскую книжку, где записывают награды за службу. Я даже его и не просила об этом. Но раз так повернулось, то запомнила номер дивизии, в которой он служит.

Радиограмма была готова. Установил на стропила усы антенны, слышимость оказалась прекрасной. Я вышел на связь и передал: "Хозяину. Произошла встреча с немцами. Всё в порядке. Идем просёлками в заданный район. В сторону Волоколамска движется 138 мотострелковая дивизия. Ост". На это потребовалось не более трёх минут. Всегда бы так!

Антенны скручены, рация уложена. Вперёд на Старицу!

Через несколько дней к вечеру мы подходили к деревне Коняшино. До Старицы оставалось не более 10 километров. Мы уже знали, что в Коняшино, хоть оно и расположено в стороне от большака, стоят немцы. Были они, впрочем, и во всех окрестных деревнях.

Договорились остановиться на ночлег порознь: девушки в соседней деревушке Хотьково, я - в Коняшино. Надо было переходить в режим конспирации: как можно меньше людей должны были знать, что мы друг с другом знакомы.

Встретились на следующий день, как и договаривались, за околицей возле небольшого пруда. По возбужденным лицам Дуси и Нины нетрудно было догадаться, что произошло нечто чрезвычайное.

- Ну, что случилось? - спросил я их.

- Ой, Паша, ты не представляешь! Надо же! - затараторили они. - Мы завербовали помощницу. Такая девчонка! Во-о! Она согласилась на нас работать. Комсомолка, местная. Немцев ненавидит.

С каждым их словом настроение у меня портилось все больше и больше, но я старался не подавать виду и дослушал их до конца.

В сущности, я их понимал. Понимал радость от встречи с единомышленницей, с которой можно поговорить по душам, поделиться своими чувствами; понимал гордость за незнакомку Машу, которая совершенно искренне, не сомневаюсь, сразу же откликнулась на призыв помочь разведчикам родной Красной армии. Этот душевный порыв её и моих девчонок был прекрасен и естественен, но я также понимал, что действия Нины и Дуси почти равносильны полному провалу операции.

- Как ее фамилия? - спросил я, когда они выговорились.

- Фамилия? - они недоумённо переглянулись. - Фамилии не знаем.

- У неё есть родители, братья, сестры? Сколько у неё родственников в этой деревне, в других деревнях? Вы спрашивали её?

Нет, они её об этом не спрашивали. Мои вопросы сильно их озадачили. Они почувствовали, что совершили какую-то ошибку, но пока не могли понять, какую именно.

- Ну, что ж, давайте разбираться, - начал я. - Что знает Маша о вас, и что знаете вы о ней? Начнем с неё. Маша знает, что вы советские разведчицы, которых заслали за линию фронта. Так? Знает, как вас зовут, и может описать вашу внешность. Я не утверждаю, что она это сделает. Пока мы только уточняем, что ей известно о вас. А теперь, что вы знаете о ней? Только то, что её зовут Маша и она "отличная девчонка и патриотка". И всё. Есть у вас уверенность, что она "по большому, большому секрету" не поделится радостью со своей лучшей подругой или сестрой? Нет. Вот и покатится слух о том, что объявились советские разведчики, и неизвестно, до чьих ушей может это дойти. Давайте договоримся, что больше в Хотьково вы не появляетесь ни под каким видом. Про Машу забудьте. Встречаться с ней запрещаю. Это приказ.

Впоследствии, совсем при других обстоятельствах, я убеждался не раз, как был прав. Мало иметь чистое сердце, мужество и благие намерения, чтобы быть хорошим подпольщиком. Всё это сгодится для благородного порыва, импульсивного поступка, подвига, но этого совершенно недостаточно для длительной, сложной и кропотливой работы разведчика. Скольких разведчиков погубила неоправданная доверчивость, недопустимое пренебрежение, зачастую просто незнание азбучных для разведчика правил.

Профессиональных разведчиков обучают в спецшколах несколько лет. Мы не были профессиональными разведчиками. Война не предоставила нам не только нескольких лет, но даже и нескольких месяцев для освоения премудрости разведывательной деятельности. Мы были простыми парнями и девчатами, не смыслящими ничего в разведке, но твёрдо знавшими, что такое чувство долга. Как оказалось впоследствии - это тоже значило немало.

Пока мы шли проселками к Старице, не переставали расспрашивать у встречных и у тех, у кого приходилось ночевать, обо всем, что могло нам пригодиться: о порядках, которые заводили немцы, об их первых приказах, о расположении сёл, деревень, лесов, окружающих этот районный городок. К сожалению, больших лесов в окрестностях Старицы не было.

Было ясно, что город и окружающие его деревни совершенно не подходили для установки рации. Лучше всего для этого подошел бы небольшой хутор, где наверняка не будут квартировать немцы. Я и подобрал по карте такое место. Это был хутор Ново-Бакшеево. От него до Старицы не более восьми километров, а до соседних Коняшино и Ступино километра по два-три.

С Ниной мы договорились, что она постарается устроиться в городе. Дусе предстояло жить в Ступино или в одной из ближайших деревень между Ступино и Старицей. Больше друг с другом мы не должны были встречаться. Связь - через почтовые ящики (секретные места), куда они и я будем класть записки. Кажется, обговорили всё, предусмотрели все случайности. Мы пожелали друг другу удачи, и каждый пошел своим путем.

Теперь мне предстояло самое сложное - устроиться в хуторе. Не на день-два, а надолго, прочно обосноваться с радиостанцией.

Трудности начались с того, что мне никто точно не мог сказать, где расположен этот хутор. Наконец удалось выяснить, что это выселки деревни Ступино, состоящие из трех домов. Назывались они Пискарихой. Пискариху знали все, а Ново-Бакшеево значилось только в официальных бумагах и военных картах.

Прежде чем появиться в Пискарихе я постарался узнать как можно больше о ее жителях. В ближайшем к Ступино доме жила старуха с сыном-инвалидом. У него была эпилепсия. Второй дом принадлежал Никитину Василию Фроловичу. Он много лет трудился в колхозе бригадиром, чем-то не угодил начальству, был снят с должности, а теперь жил в хуторе с женой. Третий дом принадлежал старикам Николаю и Полине, как звали их все. С ними жила внучка Анюта. Её родители работали в Калинине.

По моим расчетам выходило, что больше всего мне подходил последний дом.

К Пискарихе я подходил, когда начали сгущаться сумерки. Сумки с рацией и батареями я надёжно спрятал и замаскировал под кустами, которые с восточной стороны почти вплотную росли у крайнего дома. Дом был просторный, накрытый общей крышей с надворными постройками.

То, что кусты росли почти у самого дома, очень меня устраивало. Кустами, вернее, тропой, что через них проходила, можно было пройти в Коняшино. И вряд ли этой тропинкой пользуются немцы. Как я уже говорил, для передвижений они предпочитали использовать хорошие дороги. Следовательно, они могли появиться в хуторе только из Ступино, по открытой дороге. Значит, и заметить их можно будет загодя.

На мой стук никто не ответил. Подождав немного, я вошел в дом. В дальнем углу большой комнаты за столом сидели хозяева с маленькой девочкой и ужинали.

- Здравствуйте! - поздоровался я.

- Здравствуй! - Николай, старик лет семидесяти, отложив ложку, смотрел на меня.

- Не пустите переночевать? - начал я привычное вступление.

- А ты кто такой будешь? Солдат? - довольно равнодушно спросил Николай.

Я поведал им трогательный рассказ о злоключениях московского студента, вынужденного стать беженцем из города Белого.

Николай помолчал, потом обратился к жене:

- Что скажешь?

Полина, похоже, раздумывала, пускать меня или нет. Пауза затягивалась. Наконец она произнесла:

- Отчего же не пустить! Садись к столу, поужинаешь с нами, чем бог послал.

Долго уговаривать меня не надо было. Я сел на предложенный стул. Щи показались мне необыкновенно вкусными, а что уж говорить о гречневой каше, запеченной с творогом!

С первой задачей я справился. Но надо было каким-то образом постараться остаться у них. На следующее утро я, поблагодарив хозяев за гостеприимство, сказал, что иду в Старицу узнать, можно ли там найти какую-нибудь работу, и попросил разрешения оставить у них до завтра свой рюкзак. Наивный ход, конечно, для возможности вернуться, но ничего лучшего я не придумал.

Неожиданно в дом вошел немецкий солдат, один из тех шатунов-мародёров, с которыми мне позднее не раз приходилось встречаться. Он обшарил комнату глазами, не обращая внимания на нас, подошёл к буфету и, открыв дверцу, стал там рыться.

- Что вам нужно? - спросил я его по-немецки.

На него это произвело ошеломляющее впечатление

- Я... меня... послали узнать, не продаётся ли у вас корова? - промямлил он.

- Корова наша стоит в сарае, а не в буфете. И она не продаётся. У нас маленькая девочка, - я показал рукой на Аню. - Ей нужно молоко.

Он неуверенно потоптался на месте и молча ушёл. Я не ожидал, что так легко отделаемся от него. Николай и Полина всё это время сидели окаменевшие. Николай первым пришел в себя:

- Ты откуда знаешь по-ихнему?

- Учил в школе и в институте, - ответил я.

- А что ему надо было?

Я пересказал им наш разговор. Николай вскочил от возмущения:

- Ах, мерзавец! Корову ему подавай! Мерзавец!

Он никак не мог успокоиться, и все ругал и ругал непрошеного гостя. Я воспользовался этим моментом, и ушел. Рюкзак мой остался в доме.

В дороге у меня появился попутчик, Фёдор, мужик лет сорока, направлявшийся в своё село Селижарово. Мы вместе подошли к мосту через Волгу. Нас остановил оклик часового:

- Стой! Пропуск!

Увы, никакого пропуска ни у меня, ни у него не было. Но я решил не сдаваться так легко. Мне позарез надо было побывать в городе и оценить обстановку там. Я знал по рассказам, что в городе есть гражданская комендатура, которая решает вопросы мирного населения.

Огляделся. Недалеко находился одноэтажный домик, где, очевидно, размещалась охрана моста. Я направился туда, отыскал офицера и стал объяснять ему, что иду в город в надежде найти работу. Но офицер был непреклонен: пропуск для прохода по мосту выдает городская комендатура...

- Но она там!..

- Очень сожалею.

Разговор был окончен.

Мы стояли на берегу, не зная, что предпринять. И тут увидели приближающуюся к берегу большую плоскодонку, в которой двое солдат неумело гребли вёслами. Лодка еле слушалась, и им стоило большого труда пристать к берегу. Мой спутник досадливо сплюнул:

- Недотёпы! Не вёсла бы им...

- А ты умеешь? - спросил я его.

- Да я же рыбак!

Надо было этим воспользоваться. Я подошёл к солдатам, грузившим на лодку тюки спрессованного сена.

- Этот человек - рыбак, - я показал на своего спутника. - Он легко управится с лодкой, заодно вы и нас переправите.

Предложение моё было принято, и вскоре мы с Фёдором уже шли по крутому противоположному берегу. Но не успели пройти и нескольких шагов, как услышали: "Хальт!". Нас догнал какой-то немец и потащил в сторону большого двора. У ворот стоял часовой, в глубине двора - группа наших военнопленных, а возле них офицер.

- Герр официер! Им орднунг (всё в порядке)! - солдат показал жестом, чтоб мы подошли к офицеру, а сам удалился.

Впервые я увидел наших военнопленных. Помятые шинели с оторванными хлястиками, давно небритые лица, замусоленные пилотки, натянутые на уши. Хотелось завыть от боли и обиды за солдат, недавно еще сражавшихся, а сейчас униженных и беспомощных. Вместо этого я вынужден был улыбаться, вежливо разговаривать с немецким офицером и делать вид, что все нормально.

Но в какой роли я здесь оказался? Мне рассказывали, что когда военнопленные работали за пределами лагеря, их охраняли не особенно бдительно, и некоторым удавалось убежать. Когда в конце дня конвоир обнаруживал, что количество работавших пленных уменьшилось, он просто хватал подвернувшихся под руку гражданских лиц и сдавал их в лагерь вместе с пленными, по "головам". Может и мы с Фёдором оказались такими "головами"?

Я уже проклинал свою идиотскую затею с комендатурой и вполуха слушал офицера, согласно кивая головой, а сам в это время лихорадочно думал, как отсюда выбраться. Офицер стал показывать на находившееся во дворе полуразрушенное бревенчатое здание, на сложенные стройматериалы и объяснять, что с ними делать. Закончив объяснение, он указал на военнопленных и произнёс:

- А теперь переведите это им.

Облегчённо про себя вздохнув, я начал переводить. Пленные обрадовались.

- Слушай, милок! Скажи ему, пусть двоим из нас разрешит заняться котлом. У нас картошка есть. Второй день ничего не жрали. А мы за них отработаем.

Когда всё было обговорено и работа началась, я продолжил разговор с офицером. Посетовал на трудности военного времени, рассказал откуда знаю немецкий, поведал о хроническом заболевании и о том, что, освобождён от военной службы, а закончил вопросом, как пройти в комендатуру. Он мне подробно объяснил. Я поблагодарил его и, как само собой разумеющееся, кивнул Фёдору:

- Пошли!

В этот момент должно было решиться, отпустят нас или нет. Офицер молчал. Я попрощался, он мне кивнул в ответ, часовой у ворот не стал задерживать.

Как только мы свернули за угол, Фёдор издал облегченный вздох:

- Ох! Я уже думал, всё! Хана нам!

- Погоди! Нам ещё надо зайти в комендатуру.

Он даже попятился.

- Да ты что! Мало тебе? Ты как хочешь, а я бегом из города! И тебе советую!

Но у меня возникла одна мысль и ради неё стоило рискнуть.

В комендатуре пришлось выстоять длинную очередь, но меня это как раз устраивало. Во-первых, мне надо было как можно позднее, желательно к концу дня, попасть к коменданту. От этого зависел результат задуманного. Во-вторых, из разговоров в очереди я почерпнул многое об обстановке в городе. Плохо было одно: во всей очереди я был единственный мужчина, причём призывного возраста.

Часа через два я сидел перед комендантом и рассказывал, что живу недалеко от города, на правобережье, по специальности киномеханик, сейчас вынужден искать себе работу, чтобы прокормить престарелых родственников.

Комендант не говорил по-русски. Переводчицей у него была, как потом выяснилось, местная учительница немецкого языка. Я старался обходиться без её помощи, чтобы наш разговор затянулся. Комендант отнёсся очень сочувственно ко мне, но сказал, что поскольку я не житель города, то должен буду получить разрешение в военной комендатуре, которая находится на соседней улице. Только после этого он постарается помочь мне.

- Благодарю вас, господин комендант. Но сегодня я уже туда не успею. Мне ведь надо ещё вернуться домой. Не могли бы вы выписать мне пропуск через мост. А завтра я непременно схожу в комендатуру.

Я замер. Получится или нет? Ведь ради этого я и был здесь.

- Гельмут! - обратился комендант к сидевшему за пишущей машинкой унтер-офицеру. - Выпишите молодому человеку пропуск через мост на два дня.

И вот я с пропуском в кармане мчусь к мосту. Это была удача! Настоящий немецкий документ с подписью коменданта и с печатью! Это не просто документ, это свидетельство о моей лояльности к немцам и доверии новых властей ко мне.

В Пискариху я вернулся ещё засветло. Окрылённый своей удачей я не сразу понял, что здесь что-то произошло. Николай и Полина ходили по дому и не то прибирали, не то рассматривали какие-то вещи.

- Опять были эти... Шарили... - пояснил Николай. - И в твоём мешке рылись.

Из мешка ничего не взяли. Да и что там можно было взять! Хотя мародеры, как правило, ничем не гнушались.

За ужином я рассказал своим хозяевам, что в городе полно немцев, работу найти пока невозможно, но мне предложили в комендатуре наведаться недели через две-три. После моего рассказа Полина заметила:

- Бог с ней, с этой работой! Поживи пока у нас. Как-нибудь перебьёмся.

Пока всё складывалось удачно. Теперь надо было, не откладывая, заняться рацией. Где её установить? В доме? В этом случае я бы подверг смертельному риску своих гостеприимных хозяев. Да и знать им о том, кто я на самом деле, совершенно ни к чему.

Самым лучшим вариантом был сарай, стоявший на отшибе. Я обследовал его. Внутри он был завален необмолоченными снопами льна доверху. Это было неплохо - вряд ли лён понадобится немцам. Полез наверх и обнаружил, что под коньком крыши есть свободное пространство. Отлично. Если здесь установить рацию, то главный ус антенны как раз полностью растянется в сторону Москвы. Дверь сарая, правда, была на виду, из любого дома можно было увидеть, кто туда заходит и выходит. И тогда я стал думать, нельзя ли сделать вход в сарай через заднюю стену, которая была не видна со стороны деревни из-за зарослей кустов и деревьев. Эта стена была сложена не из цельных брёвен, а состояла из трех секций. Брёвна средней секции были короткими и свободно двигались в пазах вертикальных стоек. Я вынул верхнее бревно из пазов и подвесил на верёвках к стропилам крыши. Стоило легко толкнуть его и открывалось окно, через которое легко можно было проникнуть в сарай. На место бревно возвращалось само. Затем я плотно забил снопами до самого верха входную дверь сарая. Теперь, если какой-нибудь любопытствующий распахнёт дверь, он увидит только эту стенку и не заподозрит, что под крышей есть свободное пространство. Когда все было готово, я незаметно перенёс рацию из кустов в сарай и стал с нетерпением ждать сеанса связи.

Время! Начинается неровная пляска ключа: "Вызываю 5Р1, вызываю 5Р1. Здесь 7К3. Приём!". Включаю приёмник, шевелю ручку настройки. Не отзывается. Повторяю вызов ещё и ещё раз. "Центр" молчит. Проходит пять минут. Теперь уже по условию он должен начинать первым. Включаю приёмник и, почти сразу, в наушниках раздается: "Вызываю 7К3, здесь 5Р1. Приём!". Выстукиваю ответ, одновременно наблюдая за мигающей сигнальной лампочкой. Сигнал идёт в эфир! Давай, давай, родненький! Принимай! И вдруг слышу: "Вызываю 7К3. Здесь 5Р1. Вас не слышу..".. Через пять минут он выходит из связи, так и не услышав меня. Я выключаю рацию. Вот так. Все усилия оказались тщетными. Подготовка, заброска, устройство на месте, почтовые ящики, сбор разведданных - всё удалось, кроме главного - возможности передавать сведения.

На следующем сеансе связи история повторилась. И передатчик и приёмник в порядке. Батареи дают полное напряжение. Я слышу "центр" хорошо. Они меня не слышат. В чём же дело? Кажется, начинаю понимать: условия прохождения радиоволн в эфире зависят от времени года; с начала нашего похода прошло более двух месяцев и условия эти сильно изменились, поэтому, если сигнал мощного передатчика центра ещё как-то пробивается, то мой слабенький захлёбывается. Выход один - надо менять сетку рабочих частот.

Нину я вызвал через почтовый ящик. Встретились на тропе, ведущей из Пискарихи в Коняшино.

- Что-то случилось? - встревожено спросила она.

- Скорей, наоборот. Ничего не случилось. Просто нет связи. Меня не слышат.

- О, господи! А я уж думала... Связи нет - будет. Были бы сами...

Её воодушевление подействовало на меня успокаивающе.

- Ладно, это мы ещё обсудим. Расскажи, как у тебя дела.

- Пока неплохо. В городе познакомилась с одной женщиной. Свой дом, живёт одна. Мать два года назад умерла. У неё постоянно квартируют два офицера с денщиками. Постояльцы относятся к нам хорошо, не пристают. Моя хозяйка ненамного старше меня. Мы с ней быстро нашли общий язык.

Заметив, как мое лицо стало вытягиваться, Нина засмеялась и продолжила:

- Нет, нет, ничего про наши дела она не знает, не переживай. Хотя, может, стоит её привлечь?

- Может, и стоит. Обсудим. Твоим появлением в доме постояльцы не заинтересовались?

- Нет. Хозяйка представила меня дальней родственницей. Никакого интереса к себе я не заметила. Они относятся к нам даже с сочувствием, - она улыбнулась, вспомнив, наверное, что-то.

- На работу пыталась устроиться?

- Пыталась, но не удалось. Знаешь, пожалуй, так даже лучше. Я ничем не связана и могу ходить, куда мне надо в любое время. Хозяйка тоже не работает. Стирает, гладит белье своим квартирантам. За Волгой у неё большой огород и мы ходим на него почти каждый день.

- А как перебираетесь через Волгу?

- Конрад, один из наших постояльцев, сделал нам постоянный пропуск через мост, представляешь! - она опять рассмеялась. - Дуся тоже приходит туда в огород своих хозяев. Мы с ней там и встречаемся.

Это действительно было здорово. Возможность свободно передвигаться, встречи с Дусей. Только вот связь подводит.

- А теперь послушай меня. Кому-то из вас необходимо вернуться в штаб и уточнить новое расписание сеансов связи. Другого выхода нет.

Нина задумалась, а потом сказала:

- Лучше всего, если пойду я. Можно рассчитывать на помощь наших постояльцев. Их часть вроде нашего военторга. Машины постоянно ходят до линии фронта и обратно.

- Вот и хорошо. Только будь очень осторожна. Не рискуй без особой надобности.

Мы обсудили ещё некоторые детали предстоящей операции. Получалось, по нашим прикидкам, что добираться до штаба придётся недели две. Не меньше.

После ухода Нины я занялся поисками работы. Нашёл её в Ступино. Там колхозники до отступления наших войск успели только сжать и заскирдовать хлеб. Ни машин, ни лошадей в деревне не осталось. Теперь с общего согласия все, кто только способен был работать, молотили хлеб цепами и веяли зерно лопатой. Присоединился к работающим и я. В конце каждого рабочего дня обмолоченный хлеб делили и тут же раздавали. Так я стал приносить в дом свою долю. Теперь меня не мучила совесть, что я объедаю своих хозяев.

Прошло одиннадцать дней. Как-то вечером, едва я переступил порог дома, меня огорошила Полина:

- А к тебе, Паша, пришли гости. Отогреваются на печи, - и вышла из комнаты.

С печи мне улыбалась Нина. А за ней был еще кто-то, как мне показалось, мальчик.

- Нина! Как здорово, что ты вернулась! Ну, рассказывай быстрее! - Я расцеловал её.

- Всё очень хорошо, Паша. Расскажу подробно о задании попозже. Твоим хозяевам я сказала, что мы с тобой познакомились в дороге, в общем, всё по легенде. Что живём недалеко отсюда, ходили менять вещи на продукты, очень замерзли, и просим пустить переночевать. Твоя хозяйка приняла нас очень ласково.

- А это кто? - кивнул я в сторону мальчика.

- Это Василёк. Он наш помощник. По легенде мой братец.

Я обернулся к нему.

- Сколько тебе лет?

- Семнадцать, - уловив недоверие в моих глазах, добавил, - уже исполнилось.

После ужина Полина постелила мне и Васильку на полу, Нина осталась на печи. Дождавшись, когда хозяева уснули, я подошел к Нине.

- Ты не представляешь, Паша, как мне повезло. Я сказала Конраду, что в Московской области можно выгодно выменять мануфактуру на продукты, и он смог пристроить меня на идущую туда машину. Помнишь, мы набрали барахла в Гжатске? Вот оно и пригодилось. Ты знаешь, фронт почти к Москве подходит. Я доехала до Истры, там сошла. Водителю сказала, что назад с ним не поеду. Пошла по деревням, стала расспрашивать, прикидывать, как пробраться через линию фронта. В одном хуторе - это была вторая ночь - проснулась от шума: кто-то разговаривал в сенях. Подошла к двери и увидела мою хозяйку, а с ней двоих человек в нашей форме. Они вскинули на меня автоматы: "Кто такая?". Я сообразила - разведчики, и чуть ли не голая бросилась к ним: "Ребята, миленькие! Забирайте меня с собой..".. Те сначала ни в какую: "Ты что, ошалела? Ещё не хватало вместо "языка" привести гражданских. Тогда я отозвала сержанта в сторонку и кое-что рассказала ему. Самую малость, конечно. Еле уговорила. На следующий день я уже была в отделе. Знаешь, где мы сейчас стоим? В Кунцеве.

Кунцево! Я присвистнул про себя. Ничего себе немец забрался.

- Полковник Петров тут же приехал, - продолжала Нина. - Тебе от него большой привет.

- А зачем Василька прислали?

- Он мальчишка толковый. Из ремесленного училища ещё в июле в армию удрал. Его дивизионная разведка и приютила. Уже несколько раз фронт переходил и по ближним тылам лазил. Ты же видишь, ему на вид и пятнадцати не дашь. Ходит по деревням свободно, немцы на него никакого внимания не обращают. Вот Петров и решил, что он может тебе пригодиться. Сказал - на твоё усмотрение, если не понадобится - отправляй назад.

- А как вы оттуда добирались?

- Тем же путем. У них там хорошее "окно" образовалось. И даже тот же сержант нас через фронт переводил. Он мне потом признался: "Знаешь, девка, сильно я тогда сомневался, даже подумывал, не шлепнуть ли тебя по пути. Думал, не подослана ли? А ты, вон, какая!". А уже на этой стороне мы с Васильком все больше топали пешком.

Мы шептались уже часа два. Несколько раз подозрительно скрипела кровать за занавеской, где спали Николай и Полина. Наконец мы всё обсудили и я ушёл к себе.

На следующее утро мы все, включая Николая, встали поздно. Только Полина, как всегда успела уже подоить корову и приготовить завтрак. Я сказал ей, что в Ступино пойду попозже, так как надо было проводить Нину и Василька.

С Васильком придётся расстаться. Как я не прикидывал, но хлопот с его устройством было, пожалуй, больше, чем пользы. Он очень огорчился, но дело есть дело.

Утро выдалось туманное. В десяти метрах уже ничего не различить. Мне не терпелось проверить связь. "Центр" подтвердил мою догадку и прислал с Ниной новое расписание. Кроме вечерних сеансов связи, были предусмотрены ещё и дневные. С них-то я и решил начать. Воспользовавшись туманом и плохой видимостью, я направился в свой сарай.

Итак, передатчик настроен на новую волну. Нажимаю ключ... Есть! Услышали! Огромный груз свалился с души. Дневной канал связи обеспечен. В течение минуты договорился о вечернем сеансе и выключил рацию.

Вечером я проверил остальные волны. Слышали меня отлично. Мы полностью были готовы к работе: сложный механизм разведывательной радиоточки отлажен, запущен и готов к дальнейшей работе. Сколько же потребовалось усилий для этого! И каким далеким представлялся сейчас день моего отъезда из Москвы!

Началась кропотливая будничная работа.

Девчата собирали сведения о перемещениях войск в районе Старицы, о новых укреплённых пунктах. Добытые сведения они помещали в наш почтовый ящик - сломанное грозой дерево. По дороге домой с работы я проверял почтовый ящик и забирал оттуда донесения.

После ужина мы с Анютой садились заниматься (до войны она окончила первый класс). Затем я проверял её письменные работы. Это давало мне возможность шифровать радиограммы, не привлекая внимания Николая и Полины. Окончив шифровку, я объявлял, что иду прогуляться. Мои хозяева привыкли к этим прогулкам и объясняли их по своему: в Ступино жили несколько молодых женщин-беженок и к одной из них, по их мнению, я бегал. Полина даже намекнула мне об этом. Я не стал её разуверять, такой оборот дела меня вполне устраивал. Конечно, ни на какую прогулку я не шёл, а залезал в свой сарай, чтобы передать очередное сообщение.

Зима выдалась на редкость суровой. Целыми колоннами немцы вывозили на запад не только раненых, но и обмороженных. Казалось, природа помогала нам в ту лихую годину.

Но природа не разбирала своих и чужих. Скоро это я почувствовал на себе. При сорокоградусном морозе "садились" батареи и сигналы передатчика слабели. Приходилось за час-два до сеанса вытаскивать батареи из сумки, рассовывать их под полушубком на животе, на другие просто садиться и отогревать теплом собственного тела. При этом я сам тоже успевал замерзнуть, так как тесное пространство под крышей сарая не позволяло двигаться. Чтобы за это время пальцы не потеряли чувствительности, руки я прятал глубоко под одежду. Когда наступало время сеанса, я засовывал руки вместе с телеграфным ключом в меховую самодельную муфту и быстро отстукивал радиограмму. Потом начиналось самое мучительное. Окоченевшие мышцы очень болели и уходило больше часа на то, чтобы уложить на место батареи, укутать сумки и почти ползком добраться до лаза. Спрыгнуть вниз я уже не мог и просто вываливался и падал на снег. Почти столько же времени требовалось, чтобы размять ноги и доковылять до дома. Так что у "гуляки" был очень жалкий вид, и Полина сочувственно глядела на меня и отпаивала горячим чаем.

В один из вечеров, когда мороз был особенно крепок, непредвиденное обстоятельство чуть было опять не поставило под угрозу мою работу. Необходимо было перейти на запасную волну. Предупредив об этом "центр", я повернул ручку настройки на несколько делений. Ручка поворачивалась с трудом. Я уже знал, что при сильном холоде движение ручки тормозится, поэтому не обратил на это внимания. Ответ пришел с некоторой паузой: "Вас не слышу!". Повторил вызов. Результат тот же. Надо было возвращаться на прежнюю волну. Но когда стал поворачивать ручку обратно, не почувствовал никакого сопротивления. Ручка вращалась совершенно свободно. Я похолодел. Сорвалась резьба крепления, и я теперь был лишен возможности настраивать передатчик. А что, если он "ушёл" со старой волны и не "дотянул" до новой? Я в тупом отчаянии всё повторял и повторял вызов, уже не надеясь ни на что. И вдруг - связь есть! Оператор "центра" понял, что произошло, и стал искать меня между старой и новой волнами. Я чуть не вскрикнул от радости: "Молодец!".

Я так и не решился посвятить хозяев в свои истинные дела. Была одна причина, которая меня сдерживала. Дело в том, что до войны я имел представление о колхозной жизни только по фильму "Трактористы", да по газетам, где регулярно печатались рапорты о всё новых рекордах урожайности, надоев и прочего, прочего. Слушая по вечерам рассказы Николая об их былом колхозном житье-бытье, о том, как районное начальство заставляло начинать сев, когда земля ещё, как кисель, только лишь для того, чтобы отрапортовать первыми в области, я не мог в это поверить. Мне казалось, что они критикуют начальство, потому что недолюбливают советскую власть. А не бывшие ли они кулаки? Значит, могут оказаться врагами и нужно проявлять бдительность.

Правда, было какое-то внутреннее чувство, что есть несоответствие между моим безоговорочным приговором и теми живыми, реальными Николаем и Полиной, к которым я успел проникнуться глубоким уважением за их сердечность и доброту, за отзывчивость и бескорыстие. Но шла война, и я не мог позволить себе углубляться в сомнения. Пусть будет спокойно и им, и мне.

Морозы всё не спадали. А между тем началось крупное наступление наших войск на московском направлении. Немцы несли крупные потери. Машин, доставлявших с фронта раненых, становилось всё больше и больше. К ним прибавились и колонны отступающих частей. Через несколько дней мы услышали отдалённый гул непрерывного артиллерийского огня. То, что сообщалось в донесениях, радовало. Зато рация справлялась с повышенной нагрузкой всё хуже и хуже. Батареи не тянули. Не помогало и моё отогревание. Мощность падала, и "центр" жаловался, что с трудом меня слышит. Часто требовал повтора радиограмм.

В первые дни работы я придерживался правила не сидеть в эфире более трёх минут, чтобы радиостанцию не засекли. Но сейчас перестал обращать на это внимание, полагая, что немцам других хлопот хватает.

Непрекращающийся гул артиллерии был теперь слышен и днём. А по ночам небо освещалось заревом сжигаемых немцами деревень. Мы уже знали, что немцы вынуждают жителей бежать на запад, а деревни поджигают, чтобы оставлять за собой "выжженную землю".

Развязка должна была наступить со дня на день. Я вызвал Нину и Дусю в Пискариху, они поселились в соседнем доме. Теплилась некоторая надежда, что занесённые снегами три дома будут забыты, и нам удастся отсидеться здесь до прихода наших.

Кроме артиллерийской канонады, теперь по ночам стали слышны звуки длинных пулемётных очередей. Дороги были забиты колоннами отступающих немецких войск. Ночами мы почти не спали, опасаясь, что вот-вот и к нам доберётся команда поджигателей. Эти опасения были не напрасными. Как-то утром загорелись дома в Коняшино.

Как только наступил рассвет, Нина с Дусей решили попытаться пройти к Ступино, воспользовавшись утренним туманом. Но очень быстро они вернулись обратно в радостном возбуждении.

- Наши, наши! Павел, уже наши идут!

- Да? А как вы их разглядели в таком тумане?

- А мы и не разглядывали. Было слышно, как ругаются матом.

Волна радостного возбуждения передалась и мне. Одновременно с этим почувствовалась невероятная усталость. Возможно, это был результат последней бессонной ночи. А может, сказалось постоянное напряжение, в котором я находился все эти три с половиной месяца, когда ни днём, ни ночью не имел права расслабиться.

Так ли уж нужны были все эти усилия? Нужна ли была наша работа вообще? Потом уже, когда работа была налажена, и мы многому научились, когда пошла регулярная информация от нас, я понял, что был не прав в своих сомнениях. Мы ведь были одними из многих, кто работал в тылу врага. И как отдельные точки на экране телевизора создают картинку, так и наши сигналы воссоздавали полную картину того, что происходило за линией фронта.

Я принёс в дом свои сумки с аппаратурой и только здесь заметил, что ремешки, на которые застегивались клапаны сумок, обгрызены. Похоже, это потрудились ласки. Не раз я видел их симпатичные мордашки с тёмными бусинками глаз, наблюдавшими за моими странными действиями.

Пришлось обратиться к Николаю с просьбой восстановить ремешки. Брови у Николая от удивления полезли вверх.

- Ты что, это у немцев украл?

- Да нет. Это всё моё. Только долго пролежало в сарае, вот ласки и постарались.

Он продолжал недоумённо на меня смотреть. Но тут заговорила Полина:

- Будет тебе! Неужели до сих пор не понял, что Паша не беженец?

Я посмотрел на неё с благодарностью. Ай, да Полина! Давно уже поняла, что меня задержала здесь не личная забота.

- Это верно. И к вам я пришёл не случайно. Что приняли меня, как родного, не забуду никогда. Спасибо вам за помощь не только мне, но и всей нашей родной армии. А завтра накормите уж нас, пожалуйста, в последний раз. Меня, Нину и Дусю. И мы двинемся дальше.

Уж постаралась Полина на следующий день! До сих пор помню её румяные сметанники. А разговоров и воспоминаний хватило часа на три! Полина вдруг рассмеялась:

- Паша! А ведь когда Нина вернулась из Москвы, я грешным делом подумала, что она жена твоя, да только вы скрываете это. И всё боялась, как бы вы мне печь не развалили!

Мы дружно расхохотались. Вот когда я узнал, что она тоже не спала в ту ночь.

К обеду, напутствуемые прощальными словами, двинулись мы по тропе в Ступино, где, как я узнал, расположился штаб дивизии.

Судя по опыту Нины, наш путь в разведотдел должен был быть простым и недолгим: на попутной машине из штаба дивизии в штаб армии, а оттуда в штаб фронта. Как бы не так! На войне одна и та же ситуация дважды не повторяется.

В штабе дивизии нас ждала неожиданность - за столом сидел начальник разветотдела армии майор Симченко, тот самый, который несколько месяцев назад говорил мне: "Паша, доверяю тебе своих лучших учениц!". Мы остолбенели от неожиданности.

- Ребятки мои, дорогие! - вскричал он, кидаясь к нам. - Нашлись! Где ж вы столько времени пропадали?

Тут я пришёл в себя.

- Здравствуйте, товарищ майор! А мы никуда и не пропадали. Но мы теперь не ваши. Мы подчиняемся штабу фронта.

- То есть, как это?

- А вот так. Не сумел нас определить тогда майор Коновалов. По сути дела он бросил нас. А мы получили новое задание от разведотдела штаба фронта и связь держали с ним. Отчитываться будем тоже перед ним.

- Ну, уж нет! Им это так не пройдёт. Перехватывать наших людей? Не-е-т! Ишь, чего придумали! Вас я не отдам. Вы, ребята, не сомневайтесь. Работа ваша так и так в зачёт пойдет. На одну победу работаем. Отныне я буду руководить вашей работой. А сейчас поехали. Тут недалеко в деревне наша база. Пошли, пошли, машина ждёт!

Мы последовали за ним. В деревне нам отвели добротную хату. Старшина получил приказ кормить нас, "как в санатории". Всё это было хорошо, кроме одного - мы должны были вернуться в разведотдел штаба фронта к полковнику Петрову. Я решил сообщить о сложившейся ситуации в "центр", для чего прямо в хате развернул рацию и передал: "Хозяину. В результате наступления наших войск мы оказались в расположении шестнадцатой армии. Ждём ваших указаний. Ост".

Ответ поступил скоро. Он был коротким и не очень вразумительным: "Ост. Приказываю направиться к нам. Хозяин". Легко сказать: направляйтесь к нам. Куда? Как?

Последние месяцы не прошли для нас даром и научили самостоятельности. На следующий день, дождавшись, когда майор выехал в штаб, мы пешком отправились на ближайшую железнодорожную станцию, а ему оставили коротенькую записку: "Товарищ майор! Мы получили приказ следовать в штаб фронта. Спасибо за все!".

На станции, куда мы добрались к вечеру, было безлюдно и тихо. С трудом отыскали военного коменданта, молоденького лейтенанта.

- Товарищ лейтенант! Нам необходимо срочно попасть в Москву!

Он коротко отрубил:

- Пассажирские поезда ещё не ходят. Идут только воинские эшелоны.

- Мы и есть военные. Я старший группы.

Он без интереса выслушал это и промолчал. Я пытался объяснить, что наша группа возвращается с ответственного задания, что нам необходимо как можно скорее попасть в Москву.

Наконец, комендант решительно сказал, чтобы мы следовали за ним. Он нас привел в линейное отделение милиции.

- Трофимук! Разберись с гражданскими. Что-то я ничего не пойму, - и он ушёл.

Трофимук потребовал показать паспорт. Я молча протянул его.

- Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения?

- Вот что, товарищ Трофимук! Этот паспорт фальшивый. Мы выполняли особое задание в немецком тылу и срочно должны вернуться с донесением в Москву. На какой станции можно сесть в поезд? В Клину? Вот и отправляйте нас с сопровождающим туда немедленно. Там передадите нас уполномоченному НКВД. А вам больше, чем я сказал, знать не положено. Если мы задержимся здесь по вашей вине, отвечать придётся по всей строгости. Вам это ясно?

- Так точно!

Почти всю ночь мы тряслись на тормозной площадке товарного вагона. Наконец добрались до Клина. С уполномоченным НКВД Клинского района мы быстро нашли общий язык. Чем-то он мне напомнил капитана Симоняна. Такое же ответственное отношение к делу, такое же пренебрежение к пустым формальностям. Когда он узнал, что мы не ели больше суток, он с большим трудом (очевидно, положение с продуктами было очень тяжёлое) достал три талончика. В столовой нам выдали три тарелки жиденького супчика без хлеба.

- Как вы собираетесь искать свой разведотдел? - поинтересовался он.

- Обращусь в комендатуру. Это уж их дело разыскать наш штаб.

- На вокзале в Москве вас обязательно задержат, потому что у вас нет пропусков. А выдать их у меня нет полномочий.

- И отлично. Потребую, чтоб нас передали военным. А там разберёмся.

- Ну, вижу, вас не очень-то испугаешь трудностями. Желаю успехов!

Пропускная служба Ярославского вокзала, похоже, не в состоянии была проверять документы у всех прибывающих. В суматохе выходивших пассажиров у Нины и Дуси никто не проверил документы. Они прошли мимо поста беспрепятственно. Пришлось обратить на себя внимание:

- У меня нет пропуска. Кстати, у этих двух гражданок тоже, - сказал я громко, обращаясь к патрулю.

Минут через пять мы уже сидели перед уполномоченным НКВД по вокзалу. А ещё через полчаса входили в здание Министерства внутренних дел на Лубянке.

Вот тут пришлось подождать. Нет, в камеры, слава богу, нас не посадили, а отвели в подвальное помещение, где у них находился Красный уголок, надо полагать для сотрудников. Впрочем, дверь за нами не забыли закрыть на ключ.

Поздно вечером меня проводили на седьмой этаж, где в огромном кабинете три больших начальника с ромбами в петлицах, прихлебывая чай из стаканов, начали допрашивать меня. В начале попросили рассказать, как мы оказались в тылу у немцев и как вернулись в Москву.

- Между прочим, - начал я, - никто и не поинтересовался, ели мы сегодня что-нибудь или нет.

- Да что вы? - удивлённо произнес один из них. - Это дело мы организуем. Но... после беседы.

По-моему, в моём рассказе наиболее яркими оказались эпизоды наших злоключений, связанных с бегством управленцев из-под Гжатска и Вязьмы. Мои слушатели только кивали мне сочувственно головами.

Но когда я стал рассказывать об отношении к нам немцев, один из них саркастически заметил:

- Как же это получается, фашисты расстреливали ни в чём не повинных людей, а разведчиков не трогали, значит?

Я пропустил мимо ушей это замечание, но через некоторое время тот опять не удержался от ехидного вопроса:

- Что, и к вашим девушкам никто не приставал и не насиловал?

- Нет, не приставали и не насиловали, - ответил я ему.

- Интересно, интересно... Других женщин насиловали, а разведчиц не трогали? Хм-м...

Тут я не выдержал:

- Вас действительное положение в немецком тылу интересует, или вы предпочитаете слышать только то, что хочется услышать?!

Сидевший в центре, видимо, хозяин этого кабинета, примирительно поднял руку:

- Продолжайте, продолжайте. Конечно, нас интересует истинное положение.

Когда я закончил свой рассказ, он спросил:

- А оружие у вас было?

- Да. Вот пистолет, - я достал пистолет из внутреннего кармана.

Его брови изумлённо поползли вверх.

- И никто из наших сотрудников...

- ...не спросил и не обыскал меня, - закончил я за него.

Он покачал головой и засмеялся.

- Это же непростительная халатность. Вы согласны?

- Согласен, - я тоже рассмеялся.

- Ну, хоть сейчас сдайте его мне. Потом верну.

- Пожалуйста, - я протянул пистолет через стол.

После меня допрашивали Нину и Дусю. Только в третьем часу ночи у нас на столе появился вместительный чайник с кипятком и большая буханка хлеба. Не густо, конечно, но и на том спасибо, как говорится.

На следующий день нас втроем пригласили в тот же кабинет. Кроме хозяина кабинета, там находилась женщина в армейской форме с двумя шпалами в петлицах. Увидев нас, она вскочила и радостно кинулась к нам:

- Ну, наконец-то, мои дорогие!

Я видел её впервые. Выяснилось, что это майор Можаева из нашего отдела. Хозяин кабинета, внимательно наблюдавший за нашей встречей, вскоре вышел, и вернулся минут через пятнадцать.

- Возьмите ваши пропуска. И можете отправляться.

Я понял, что он уточнял, действительно ли эта женщина - майор Можаева из штаба фронта.

Да, дело своё они знали туго.

- А пистолет? - чуть не забыл я.

- Возьмите! - он протянул мне его.

Через два часа мы были в Кунцево. Вот и четырёхэтажные каменные корпуса, где располагался наш отдел. Встретил нас улыбающийся Василёк.

Вечером был накрыт праздничный стол, за которым нас и принимал полковник Петров. Наконец мы дома!

Вот уже несколько дней, как мы находимся на своей базе. Радость возвращения успела смениться спокойным чувством удовлетворения от успешно выполненной работы. Мы пока ещё не знаем, что каждое следующее задание ни в чем не повторит предыдущее, и будет ставить все новые вопросы и создавать новые трудности, которые будут требовать немедленных ответов и решений. Но никогда не изгладятся из памяти события той, самой первой, нашей вылазки в тыл врага

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Третий час утра. Москва где-то позади. Мы летим в немецкий тыл. Монотонный гул двигателей нагоняет дремоту на немногочисленных пассажиров. Глаза мои закрыты, но я только делаю вид, что дремлю. Мне совсем не хочется спать. "Ой, ли? - ехидничает внутренний голос, - может, просто побаиваешься? Признайся, что страшновато? Ну?". Если честно, то страшновато. Впервые лечу на самолёте, впервые должен прыгнуть с парашютом.

Впервые лететь в самолёте - это, конечно, ерунда. Такой же транспорт, как, скажем, машина или поезд. А вот парашют... Это уже серьёзней. Перед войной я видел, как прыгают с парашютной вышки в парке Горького. Мы ходили туда компанией. Я смотрел, как прыгают другие, но самого почему-то не тянуло.

Но сейчас никого не интересовали мои переживания. Просто сообщили: заброска будет самолётом. Ну и что? Не я первый. Тот парень, что придумал этот "зонтик", знал, что делает. Сколько их распускалось в небе над Тушино! Никто не застрял в небе, все приземлились.

С тылом дела будут посложнее. Ничего пока не ясно. Единственное, что я хорошо знаю, так это свои обязанности. Я радист, мое дело - передавать то, что будут сообщать мне остальные члены группы. Они сидят со мной рядом и тоже делают вид, что дремлют. Николай Злотников, старший группы, Ольга Белоногова и уже знакомый мне по первому заданию Василёк. Николай самый старший из нас. Ему под тридцать. Он откуда-то из-под Витебска, по профессии повар, уже успел повоевать в партизанском отряде. Ольга из Могилева. Очень симпатичная и скромная девушка, только что закончила школу. В армию попала по рекомендации райкома комсомола. Молчаливой её не назовёшь, любит поговорить. Василёк самый младший из нас. Я - студент четвёртого курса одного из московских вузов. Уже имею небольшой опыт разведчика, за моими плечами несколько месяцев работы в немецком тылу.

Шёл январь сорок второго года. Москва только что отбила яростную попытку немцев овладеть ею. Первый обнадёживающий крупный успех нашей армии и первая крупная передышка перед весенними операциями. О чем заботится любой полководец, готовясь к наступлению? Узнать как можно больше о том, что творится за линией фронта. Непосредственно за ней и далее, за десятки километров, на, так называемом, оперативном пространстве.

Вот в это оперативное пространство, в район города Кричева, и должны нас выбросить. В приказе на выполнение задания, который нам зачитали накануне, лаконично говорилось: "...контролировать коммуникации, сообщать о передвижении, характере и количестве воинских частей, о сооружении опорных пунктов и других военных объектов".

Я открыл глаза и огляделся. Мы сидим вдоль борта на узкой скамейке. В салоне полумрак, свет пробивается лишь через полуоткрытую дверь пилотской кабины. На противоположной скамейке ещё четыре человека. Это вторая группа. Она будет выбрасываться в другом районе, после нас. На полу между скамейками у наших ног лежат два полуторометровых мешка непонятного назначения.

Недавно пересекли линию фронта. Она легко угадывалась по вспышкам ракет и трассам ленивых ночных перестрелок. Посреди фюзеляжа в потолке самолёта вращается башня стрелка-радиста. Нам видны только его ноги, опирающиеся на металлические ступеньки. И ноги на ступеньках вместе с башней совершают сбивчивое вращение: туда-сюда, вправо-влево. Вдруг танец прерывается и в шум моторов врывается треск короткой пулемётной очереди. Ого! Это неожиданность. Мы прильнули к иллюминаторам. Недалеко виден силуэт самолёта без опознавательных огней. От него отрывается белая ракета. Свой! Мы успокаиваемся, а стрелок возвращается к своему "танцу".

Исчезли облака. Почти полная луна ярко высвечивает под нами тёмные пятна лесов и заснеженные поля. Впереди по курсу, чуть внизу, огненными точками нарисовался крест. Мы движемся прямо к нему. Теперь уже хорошо видно, что это шесть правильно выложенных костров. Из кабины пилотов выходит наш инструктор-парашютист Лёша. Он откатывает наружную дверь. Рокот моторов усиливается. Когда на стенке пилотской кабины вспыхивает лампочка, он подтаскивает мешки к открытой двери и выбрасывает их. Мы видим, как под нами распускаются две громадные белые ромашки. Внизу один за другим гаснут костры. Груз принят! Ловлю себя на мысли, что завидую этим мешкам: их ждали, их встретили. А нас?

Позавчера на обеде в честь нашей отправки на задание начальник разведотдела, симпатичный полковник Петров, откровенно сказал: "Увы, ребята, о том месте мы ничего не знаем. Никто вас там не ждёт с пирогами. Придётся действовать по обстоятельствам!".

Снова загорается лампочка. Наша очередь. С трудом поднимаемся и подходим к двери. Не так-то просто передвигаться, когда на тебе тридцать три одежки, белый маскхалат, за спиной парашют, на груди мешок с продуктами, а у меня еще по бокам две здоровенные сумки с рацией и батареями питания. Первой стоит Ольга, за ней Николай, Василёк, замыкаю я. Лёша пристёгивает к тросу на потолке карабины вытяжных фалов, потом проверяет готовность: сжимает ли рука кольцо, которое надо будет дернуть, чтобы раскрылся парашют. Вспоминаю его короткий недавний инструктаж: "Главное, не бойтесь, что не сумеете раскрыть парашют. Рука сама дёрнет за кольцо, как только шагнёте из самолета. В крайнем случае, вас выручит страховочный фал". На фал я больше всего и надеюсь.

Моторы сбавили обороты. Команда инструктора: "Пошёл!" и поочерёдно мы исчезаем в дверном проёме. Неведомая сила швыряет меня вниз и направо к хвостовому оперению. Где тут вспомнить о каком-то вытяжном кольце! Несколько секунд лечу почти без сознания. Но страховочный фал делает своё дело. И вот уже надо мной огромный купол. С урчанием в сторону уходит самолёт. Я зависаю в воздухе, покачиваясь упруго на брезентовых лямках. Блаженное состояние... Но надо сориентироваться. Оглядываюсь, правее от меня три зонта. Смотрю вниз. Вот это да! Почти под нами за заснеженным полем тянется деревня. Похоже, нас сносит туда.

Земля стремительно набегает на меня снизу. Проваливаюсь глубоко в снег. Парашют готов меня тащить дальше по земле, но я быстро подтягиваю нижние стропы, и парус покорно опадает. Луна бесстрастно освещает всё вокруг. Я полулежу на ровном снежном поле. Деревня в пятидесяти метрах от меня. За спиной темнеет полоса кустарника, дальше видны зубцы елей. Стоит глубокая умиротворенная тишина. Судорожно сжимавшие рукоятку пистолета пальцы расслабляются. Где мои ребята? По моей прикидке они должны были угодить в огороды. Значит, как и мне, им необходимо добраться до кустов.

Освобождаюсь от лямок парашюта, собираю парашют и иду к кустарникам. Шаг. Нога проваливается в глубокий снег. Ещё шаг. Ещё провал. Третий, четвертый... Я валюсь без сил, сверху меня придавливают мешок и сумки. С трудом встаю и продолжаю медленно двигаться вперёд. Наконец-то добираюсь до кустов, углубляюсь в них и закапываю в снег парашют.

Перед вылетом мы договорились, что собираемся на земле по моему сигналу. Я издаю воронье карканье. Но повторить не решаюсь. Только идиот принял бы эти звуки за карканье. Хорошо, что предусмотрены и другие сигналы. Минут через пятнадцать ко мне приближается фигура в маскхалате. Это Николай.

- Где остальные?

- Все собрались. Я пришёл за тобой. Двигаемся в ту сторону, - и подхватив одну из моих сумок, он пошёл назад.

До рассвета остается часа три, и обойдя деревню, мы быстро уходим по накатанной дороге. С обеих сторон тянутся редкие кустарники. За ними недалеко начинается лес. Метрах в тридцати от дороги стоит покосившийся сарай, вокруг него не видно никаких следов. Решаем остановиться в этом сарае на день. Николай идет на разведку и через несколько минут машет нам рукой. Мы идем к нему друг за другом, стараясь ступать след в след.

У сарая, оказывается, было всего две стены, которые и видны с дороги. Со стороны леса стен нет, торчат только столбы, поддерживающие соломенную крышу. Она сохранила пол сухим и чистым. Сквозь щели в стене хорошо просматривается дорога. Трудно придумать лучшее убежище, никому в голову не придёт сюда сунуться.

Начинаем устраиваться. Мы смертельно устали. В мыслях только одно: спать! Договорившись, кому первому стоять на посту, устраиваемся на полу и мгновенно засыпаем.

Остаток ночи и утро прошли спокойно. По дороге никто не проходил и не проезжал. Костёр из предосторожности разжигать не стали, позавтракали всухомятку консервами и сухарями.

- Ну, Василёк, - приступил к своим командирским обязанностям Николай, - начнём с тебя. Необходимо узнать, как называется деревня, где мы приземлились. Вот и возвращайся туда. Выясни сколько километров до Кричева, в каких деревнях размещаются гарнизоны немцев и полиции. Через несколько часов ждём тебя обратно.

Я слушал Николая и мысленно решал, как бы поступил на его месте. Мне показалось, что неосторожно было "засвечиваться" в той деревне, где мы прошедшей ночью наделали столько "шороха": и шум самолёта, и белые купола парашютов в лунном свете, и множество следов на снегу. Но приходилось полагаться на опыт Николая в общении с населением.

Василёк вернулся во второй половине дня. По его довольной физиономии было видно, что задание он успешно выполнил. Деревня, откуда начинался наш рейд, называлась Борки.

Николай достал карту-трёхвёрстку и мы все сгрудились вокруг неё. Теперь, когда мы знали, где находимся, окружающее пространство представляло собой понятную картину полей, лесов, дорог и населённых пунктов. Борки находились в шестнадцати километрах южнее города Кричева - железнодорожного узла и главного пункта наших интересов.

Василёк подробно рассказал о хозяине крайнего двора Филиппе Данюкевиче. По словам Василька, Филипп бывший председатель местного колхоза и может быть очень нам полезен. Николая это заинтересовало, и он несколько раз задавал уточняющие вопросы. Поработав ещё немного с картой, мы определили, в каких деревнях между Кричевом и Борками желательно было бы устроиться Ольге и Васильку. В заключение Николай объявил, что сам он и я будем жить у Филиппа.

- Ну всё, ребята, начинаем действовать, - подытожил Николай.

Отправив Ольгу и Василька в путь и дождавшись темноты, мы двинулись в Борки. Двор Филиппа был удобен тем, что его гумно отстояло от жилого дома метров на двадцать, и зайти туда можно было незаметно для хозяев. Филипп устроил на гумне сеновал. В сене мы и переночевали. Проснулись от звука голосов, доносившихся снизу, и стали прислушиваться к разговору.

Один из говорящих был, видимо, Филипп, а второй - покупатель сена. Вилами они поднимали охапки и выносили их к саням, стоящим снаружи. Снизу нас не было видно, но вот Филипп полез наверх. Глаза его расширились при виде дула пистолета и пальца приставленного к губам, что на любом языке означает предложение помалкивать. Он скатился вниз не потеряв самообладания: разговор внизу продолжался в том же тоне, что и минуту назад. Об увиденном - ни слова.

Наконец сани отъехали и Филипп вернулся. Мы успели за это время спуститься вниз. Разговор начал Николай.

- Ты, надо полагать, Филипп? - глаза его и весь облик излучали доброжелательность.

- Он самый, - руки их соединились в крепком рукопожатии.

- А тот? - кивнул в сторону ворот Николай.

- Из соседнего села. Сена прикупил, - и в ответ на молчаливый вопрос в глазах Николая добавил, - ему, конечно, лишнего знать ни к чему. Сегодня к нам в село могут полицаи подъехать, так что придётся тут до вечера пересидеть. А пока, - он засмеялся, кивнув в сторону сеновала, - вот вам и дом и стол. Скажу хозяйке, чтоб она вас накормила.

Разговор принимал всё более непринуждённый характер. И, главное, это был разговор единомышленников, хорошо понимавших друг друга. Нет, не ошибся Василёк. Решение Николая остановиться у Филиппа оказывалось оправданным.

Всё шло по задуманному плану. Ольга устроилась на жительство у одной старушки недалеко от Кричева. Василёк выполнял роль связного между ней и нами. Мы с Николаем прочно осели у Филиппа. Ночь проводили в доме, а с рассветом переходили на сеновал. Там для меня с утра начиналась напряжённая работа. Дневных часов едва хватало, чтобы подготовить текст очередного сообщения, зашифровать его, развернуть рацию и провести сеанс радиосвязи с центром.

Николай ничем не мог мне помочь в моей специфической работе, и это вынужденное безделье его явно угнетало. Когда же сгущающиеся сумерки позволяли перейти в дом, он оживлялся и становился душой компании. А компания с каждым днём становилась всё более многочисленной. К вечеру в доме появлялись один-два, а то и больше, незнакомых мне людей. Николай и Филипп уверяли меня, что это "свои" и им можно доверять. Разговоры шли о немцах, о партизанах и тут уж Николай был центром внимания. По сути дела он активно занялся организацией партизанского отряда. Но посылали то нас не за этим, а для создания законспирированной точки по сбору и передаче информации о действиях противника (так было дословно записано в приказе на боевое задание). Не наша была вина, что мы весьма смутно представляли себе, как же обеспечить эту самую конспирацию. К сожалению, весь инструктаж перед отправкой ограничился немногословным и маловразумительным пожеланием действовать по обстоятельствам.

Прошло несколько дней. Наша работа прибрела монотонный однообразный характер. Но я инстинктивно ощущал, что несмотря на кажущееся благополучие, обстановка вокруг нас всё больше выходит из-под контроля. Мои попытки обратить на это внимание Николая кончались ничем. Надо было срочно принимать решительные меры. Я потребовал у Николая обсудить совместно с Филиппом план дальнейших действий, в противном случае пригрозил сообщить о сложившейся ситуации в центр.

Мы просовещались всю ночь. Филипп поддержал все мои предложения, и Николаю не оставалось ничего другого, как тоже согласиться с ними. Отныне вечерние посиделки категорически запрещались. Для посторонних Николай и я исчезли из деревни. Надо было действительно покинуть Борки. Но на поиски новой "квартиры" требовалось время. Пока же мы днём отсиживались на гумне Тимофея - брата Филиппа, живущего через несколько дворов от его дома.

Событие, произошедшее через несколько дней показало, что предосторожность была не напрасной. В ту ночь мы с Васильком спали в доме Тимофея, а Николай на гумне Филиппа. Проснулся я от какого-то шума за окном. Увиденное заставило мгновенно забыть про сон: по улице проезжало несколько саней, а в них люди с винтовками. Это могли быть только полицаи.

Мы ещё поспешно одевались, когда раздался стук во входную дверь. В комнату влетел с возбуждённым видом сын Филиппа:

- Полиция! Вас ищут!

Четверть часа спустя, прихватив Николая и рацию, мы, чуть ли не бегом, двигались по знакомой дороге к приютившему нас после приземления одинокому сараю. Как же во время спасла нас моя интуиция! Больше нам в Борках появляться было нельзя!

Теперь, по нашей новой стратегии, я работал с рацией в одном и том же населённом пункте не более недели. Николай в это время подыскивал новое жильё. О партизанах ему пришлось забыть.

Прошло около месяца. Напряжение батарей стало падать, о чём говорили показания вольтметра. Нужны были свежие батареи. Я известил об этом центр. Через несколько дней пришло сообщение, что к нам с грузом вылетает новый член группы Настя. Встретить её следовало в Борках.

Настя появилась только через несколько дней. Встретил её заранее предупреждённый об этом Филипп. Оказалось, что из-за ошибки штурмана Настю выбросили в 60-ти километрах от Борков. Этим и объяснялось её опоздание. Груз она спрятала в лесу, возле места своего приземления.

За грузом вместе с Настей пошли Николай и Василёк.

В это время я базировался в деревне Боровое в доме молодого парня Леонида, а Ольга - в соседней деревне. Она часто приходила ко мне. Антенну я растянул во дворе под видом бельевой верёвки, а рацию разместил на чердаке. За последние дни батареи окончательно сели и связь с центром прекратилась. Вот почему мы с особым нетерпением ожидали возвращения Николая.

А дальше произошло непоправимое. Прибежал взволнованный Леонид и рассказал, что в соседнем районе кто-то из местных жителей нашёл в лесу спрятанные батареи и о своей находке сообщил в полицию. Полицаи устроили засаду, в которую попали двое мужчин и молодая девушка. Один из мужчин был убит, а другой мужчина и девушка арестованы. Дальше Леонид добавил с виноватым видом, что по деревне идёт слух, будто бы у него живут незнакомые люди. Мы с Ольгой, которая в это время была у меня, переглянулись: скорее всего он сам об этом и разболтал. Уходить надо было немедленно.

Дом Леонида стоял на открытом месте на краю деревни, от дома до ближайшей опушки леса около трёхсот метров. Из окон соседних домов все подходы к нему были видны как на ладони. Вот почему я и Ольга никогда не входили в дом и не выходили из него в дневное время, а только поздним вечером или ночью. Сейчас же ждать долгих восемь часов до вечера не было возможности. Ольга быстро смотала антенну, я собрал рацию, и мы покинули дом.

Идём по открытой со всех сторон дороге. Наверное, чей-то взгляд провожает нас из-за откинутой занавески: "Кто же это такие и куда идут?" Очень хочется оглянуться, но делать этого ни в коем случае нельзя. За поворотом, когда, наконец, нас обступили первые ели, я всё же не удержался и оглянулся. Деревенская улица была пустынна, как вымерла. Вырвались! Сколько уже раз за прошедшие недели!

До вечера мы просидели в полуразрушенном охотничьем домике, который раньше использовали в качестве почтового ящика. Необходимо было подумать о своём непростом положении. С центром радиосвязь утрачена. Николай, скорее всего, убит (у него был пистолет и он наверняка отстреливался). Василёк и Настя, в лучшем случае, попали в лагерь для военнопленных. До линии фронта, пожалуй, сотня километров. Что же нам делать? Можно было забиться в какую-нибудь глухую деревушку и ждать там прихода нашей армии. Однако, чувство долга подсказывало, что надо идти на восток, перейти линию фронта и добраться до своего штаба.

Когда стемнело, Ольга пошла в соседнюю деревню к своей хозяйке, чтобы запастись на первое время продуктами. Вернулась через час очень взволнованная. Оказалось, что она чуть было не столкнулась нос к носу с полицаями, выходившими из дома, и едва успела спрятаться за изгородью. Увидев её, хозяйка всплеснула руками:

- Милая, да тебя полицаи разыскивают!

Она засуетилась, собрала в кошёлку хлеб, шматок сала, ещё кое-какую снедь и перекрестила Ольгу на дорогу.

Происшествие с Ольгой показало, что нас активно ищут. Поэтому медлить было нельзя, надо срочно покидать район Кричева. Не дожидаясь утра, мы прямо по лесу двинулись на восток к границе Кричевского района, которая проходила вдоль небольшой речушки. Почти по всем деревням, расположенным вдоль этой речушки, размещались военные гарнизоны. Нам предстояла сложная задача - проскользнуть между ними.

Всю ночь мы были в пути, к утру вышли на опушку леса. Вдали виднелись две деревни, отстоявшие друг от друга на несколько километров. От опушки до этих деревень тянулось открытое пространство. Преодолеть его и попытаться пройти между деревнями к речке можно будет, когда стемнеет.

Мы забрались в густой ельник, чтобы отдохнуть в нём до вечера. Наломали еловых веток, устроились на них, наскоро перекусили, а затем, прижавшись друг к другу спинами (так теплее), заснули.

Вечером, как и планировали, подошли к речушке, но перейти её не смогли. Была уже ранняя весна, и лёд оказался непрочным, переходить по нему мы не решились. Так что, придётся идти в одну из деревень, там есть надежда перейти речку.

До сих пор я нёс рацию с собой. Но идти с ней в деревню, занятую немцами, было рискованно. Я вернулся в лес и закопал там рацию, предварительно сломав её.

Деревня, к околице которой мы подошли, уже спала, стояла полная тишина, нигде ни огонька. К крайнему подворью подходили с осторожностью. Ольга остановилась у ворот, а я подошёл к входной двери и тихонько постучал. Дверь приоткрыл старик, он вопросительно смотрел на меня.

- Отец, немцы в деревне есть?

- Есть, есть. Да вот и у меня четверо спят! А тебе чего надо-то? - Проговорил он шёпотом.

Его ответ заставил меня вздрогнуть. Рука невольно сжала рукоятку пистолета, лежащего в кармане.

Я, также шёпотом, кратко, без подробностей, рассказал, что пробираюсь с женой в родные края.

- Ты, вот что, сейчас не ходи. Патруль всю ночь с фонариком по улице ходит, увидят вас - пристрелят. Утром пройдёте спокойно, они не тронут. А пока, вон видишь, банька стоит? Сегодня вытопил, там и заночуйте.

Лучшего места для ночлега не придумать! В баньке было тепло, и мы уснули как убитые. Проснулись поздно. На улицу вышли, когда кашевары уже разносили по избам термосы с завтраком. Ольга несла в руках кошёлку, а у меня в руках ничего не было. Мы выглядели обычными деревенскими жителями и попадавшиеся навстречу солдаты не обращали на нас никакого внимания. Пройдя около половины улицы, увидели мост, а за ним большак, тянувшийся в восточном направлении.

Всё! Можно вздохнуть свободно - Кричевский район и его полиция остались позади! А полиция того района, по которому мы теперь шагали по большаку, вряд ли что-либо знает про нас. Солнце припекало по-весеннему, снег под его лучами таял. Наши валенки быстро намокли, стали тяжёлыми, как камни и идти стало тяжело. Очень хотелось есть, но в нашей кошёлке было пусто. Однако, всё это сущие пустяки по сравнению с тем, что мы, наконец, ушли от преследования! И не хотелось думать о том, какие ещё испытания ждут нас впереди.

Часа через два мы подошли к какой-то деревне и постучались в один из домов. Хозяева рассказали, что в деревне нет ни немцев, ни полиции. Они подсказали, какими деревнями нам лучше идти, чтобы и в дальнейшем избегать нежелательных встреч с полицией (как правило, это были маленькие деревеньки, полицаи редко туда заглядывали). Часто деревни эти лежали в стороне от намеченного нами направления, что удлиняло дорогу к цели, но делало её более безопасной.

На прощанье хозяева накормили нас досыта, и мы отправились в путь. Весна брала свои права, идти в валенках становилось всё тяжелее. В одной из деревень пришлось обменять наши валенки на лапти. Лапти промокали так же, как и валенки, но были более лёгкими и ноги в них не так уставали.

Несколько дней прошли без особых приключений. Но впереди нас ждало серьёзное испытание. От местных жителей мы знали, что приближаемся к довольно широкой реке Воронице, перебраться через которую будет не так то просто.

Уже смеркалось, когда дорога вывела нас к краю ледяного поля. Не было сомнения в том, что это и есть Вороница. Матово-серая набухшая поверхность льда с трудом сдерживала напор готового вот-вот взорваться шумного паводка. В предчувствии этого река изредка издавала глухое урчание.

Я ступил на лёд, сделал шаг, другой, но тут же поспешил вернуться на берег. Перейти на другую сторону по льду уже невозможно - путь отрезан. Нет и дороги назад. Ольга молчала. Я посмотрел налево, где редкими дворами вдоль берега растянулась деревня.

Ещё не решив, что будем делать дальше, зашли в первый от дороги дом. Семья ужинала.

- Здравствуйте! - поздоровались мы с порога.

Сидевший за столом мужчина оторвался от еды и ответил:

- Здравствуйте! Кто такие будете?

- Вот жинка из лагеря вытащила, домой пробираемся в Лесковский район.

Для первого знакомства этого объяснения было достаточно. Примут ли Ольгу и меня, небритого, в одежонке с чужого плеча, или попросят уйти? С облегчением услышали:

- Садитесь, повечеряйте с нами. Мать, дай ложки!

Настоящий разговор начался позднее, когда Ольга шепталась о чём-то с хозяйкой, помогая ей убирать со стола, а мы с хозяином, которого звали Петром, удалились в холодные сени и задымили самосадом.

Не вдаваясь в подробности, я рассказал, как оказался в лагере для военнопленных, а Ольга нашла и вызволила меня оттуда. Таких историй в ту тяжелую годину было хоть пруд пруди. И все были похожи, и все были правдой или почти правдой.

Пётр лишних вопросов не задавал, больше говорил сам:

- Я вернулся только три месяца назад. Нахлебался всего. Понимаю ваше положение. Придётся, парень, пересидеть тут пару деньков. Лёд вот-вот тронется. А дальше, - он закашлялся и покачал головой, - дальше будет непросто. Лодок-то нет. Осенью все согнали в волость. Немцы строго-настрого запретили перебираться на ту сторону. В деревне остался один челнок, у Трифона. Он на том конце деревни живёт. И весло, - он засмеялся, - на всю деревеньку тоже одно, у другого мужика. Так и живём. Теперь слушай. На прошлой неделе с той стороны к Трифону мастер приходил телегу править. И не успел обратно по льду обернуться. Как только лёд сойдет, Трифон его на челноке должен перевезти на тот берег. Вот вам и случай подходящий. Сумеете Трифона уговорить - переправит он вас. А нет, - он пожал плечами, - тогда только в Савилово идти. Это километров восемь отсюда. Там мост, но и охрана немецкая, документы будут проверять, - он глянул на меня исподлобья и ничего не добавил.

Докурили, по очереди обстреливая друг друга надсадным кашлем. Перед тем, как вернуться в комнату, Пётр не то предложил, не то распорядился:

- Побудете у нас. Днём придётся хорониться в сарае. В сено там закопаетесь. Что ни день - полиция наскакивает. Лютуют, собаки, хуже немцев. Вылавливают нашего брата - пленных. Немцы им за это платят премию самогоном.

Предложение Петра меня устраивало. И задержка с переправой уже не казалась такой досадной.

В тот день, когда Трифон, наконец, собрался на тот берег, хозяйка разбудила меня и Ольгу затемно. Деревня ещё спала. Вот и хорошо! Чем меньше людей нас увидит, тем безопаснее. Однако радоваться пришлось недолго. Еще издали я заметил, что возле открытых ворот последнего двора на берегу стоят три женщины, а вокруг них вертятся ребятишки. Видно, провожали, а теперь ждут возвращения хозяина. Мы остановились неподалеку от них.

Вскоре челнок выплыл из предрассветной дымки. Выросшие в безводных местах, ни я, ни Ольга не умели плавать и ни разу не сидели на вёслах. Сейчас мы с завистью наблюдали, как Трифон ловко управлял своим незатейливым судёнышком. Челнок, выдолбленный из цельного бревна, быстро приближался к берегу, подгоняемый гребками короткого весла.

Я представил себя на месте гребца и усмехнулся. Нет, без помощи Трифона нам не обойтись. Судя по тому, как глубоко челнок был погружен в воду, было ясно, что больше двух человек он не вместит. Значит, Трифону надо сделать два рейса, чтобы перевезти нас с Ольгой. Если он, конечно, согласится. А если к тому времени в деревню нагрянет полиция?

Трифон пристал к берегу и стал вытягивать челнок повыше. Я поздоровался с ним и начал разговор. С первых же слов стало понятно, что Трифона не уговорить. Время шло. Задерживаться в деревне становилось опасным.

- Что ж, в Савилово, так в Савилово. Пошли, Ольга!

Когда мы отошли на порядочное расстояние Ольга, помалкивавшая во время переговоров, взорвалась.

- Чего ты церемонился с ним? Надо было заставить его, заставить! Как ты собираешься переходить через мост, не имея пропуска?

Я сам испытывал досаду, но молча продолжал шагать. Пока знал только одно: выбора нет. Возвращаться назад нельзя. Задерживаться здесь ещё опаснее. Надо во что бы то ни стало переправиться на тот берег.

Дорога незаметно втянулась в лесок, просматриваемый насквозь. Повсюду большие кучи веток, на снегу черные проталины от следов. Очевидно, зимой здесь было немало порубщиков.

Я остановился и задумался. А ведь лесок-то подходящий. По весне никому и в голову не придёт сюда соваться по грязи. До вечера вполне можно отсидеться. Ольга вопросительно посмотрела на меня.

- Что будем делать?

- То же самое. Переправляться. Пробудем в этом лесу до ночи, а уж потом с Трифоном и разговор будет другой.

Не так просто оказалось найти подходящее укрытие. Мы уже заканчивали устраивать своё убежище, когда со стороны деревни раздались крики и выстрелы, а затем установилась тишина.

Прошло около часа. Послышался шум. На дороге показались трое саней. В них сидели и полулежали по двое-трое человек с винтовками. Полицаи. Вот сани совсем близко, отчетливо видны лица, слышны их голоса. Я поймал себя на мысли, что затаил дыхание, как будто его могли услышать там, на дороге. Когда сани скрылись, я и Ольга одновременно рассмеялись. Потом тишина установилась надолго.

С наступлением темноты мы направились в деревню. Почти полная луна мутным пятном еле просвечивала сквозь тучи. Деревня то ли спала, то ли притаилась. Ни звука, ни огонька. Вспомнились утренние выстрелы. Может, кто-то из непрошеных гостей остался на ночь? К дому Трифона подходили осторожно, стараясь не шуметь. План был прост: войти в дом, припугнуть хозяина пистолетом и заставить его поочерёдно перевезти нас с Ольгой.

Я поднялся на невысокое крыльцо, потрогал дверь. Заперта. Негромко постучал. Никто не отозвался. Подождав немного, повторил стук, но уже сильнее. Тишина. Еще и еще раз, уже совсем громко. Опять тишина. Что делать? Ломать дверь? Окно? Нет, это не годится, слишком много шума. Надо ещё проверить вход со двора. Ворота оказались запертыми. Я перелез через забор и сразу натолкнулся взглядом на челнок. Может, рискнуть? И не нужно вламываться в дом. Не нужно пугать женщин и детей. Впереди целая ночь. Никто ведь нас не торопит. Можно же, черт возьми, пусть и не так ловко, как это делает Трифон, заставить челнок двигаться в нужном направлении. Попробовать? Весла, конечно, нет. Но можно что-нибудь придумать. Я отыскал во дворе неширокую доску метра полтора длиной, положил её в челнок, открыл ворота, позвал Ольгу и вдвоём мы потащили волоком тяжелый челнок к берегу.

Тащить челнок по снегу было не трудно. Но кое-где снег растаял, там чернела земля, и челнок на этих местах сразу тяжелел. Приходилось останавливаться и отдыхать.

Ольга спросила:

- Паша, а чем грести будешь?

- Вот этим, - я кивком показал на доску.

Но сначала надо было попробовать, что из этого получится. Я осторожно уселся в челнок, взял доску и оттолкнулся от берега. Почти сразу челнок перестал меня слушаться и начал вращаться на месте, поворачиваясь к берегу то носом, то кормой.

Теперь все мои усилия были направлены только на то, чтобы вернуться обратно. Времени это заняло немало. Выбравшись, наконец, на берег я махнул Ольге головой:

- Пошли! - Она поняла всё, и, ничего не спрашивая, пошла следом за мной.

Дверь, выходящая из дома Трифона во двор, была не заперта, и я вошёл в сени. Там было темно. На ощупь отыскав вход в комнату, рывком открыл дверь и с ходу рявкнул, вложив в голос всю жёсткость, на какую только был способен:

- Хозяин!

Мой крик подействовал, как удар хлыста. С печи раздался общий отчаянный вопль:

- А-а-а!

Интуиция подсказала, как действовать дальше. Негромко, почти по-домашнему я произнёс:

- Тихо, тихо. Чего это вы расшумелись?

Переход был настолько неожиданным, что сразу наступила тишина.

- Мне нужен хозяин.

Из темноты раздался тихий дрожащий голос:

- На мельнице он. Приедет только завтра.

Снова всё рушилось. Сколько же неудачи будут преследовать нас? И что теперь делать дальше? Может, Трифон всё же здесь, прячется? Нет, не похоже.

- Плохо, что его нет. Нам очень нужно перебраться на тот берег. Был бы дома хозяин, перевёз бы и дело с концом. Теперь мы вынуждены забрать у вас челнок. Уж, не взыщите!

- Да мы разве возражаем? Берите, Берите. Только на том берегу его подальше вытяните, а мы его потом заберём.

Женщина уже оправилась от страха и говорила спокойнее.

- Где весло? - спросил я.

- Весла у нас нет. То было не наше. Трифон его отдал хозяину.

Идти разыскивать весло на другой край села было опасно. Тут меня осенило:

- А лопата есть, на которой в печь хлеб сажают?

Через минуту в руке у меня была лопата. Её отполированная от частого употребления ручка оканчивалась круглой прочной площадкой. Вот оно, весло! Я уже выходил во двор, когда в руку мне ткнулось что-то большое, завернутое в тряпицу. Почувствовал, что это хлеб, недавно испеченный. Старческий голос прошептал:

- Держи, милок! Дай вам Бог удачи!

На берегу мы поставили челнок на воду, и я скомандовал Ольге:

- Садись ближе к концу и держи куртку. Там пистолет, не вырони его!

Ольга послушно пробралась на свое место, присела на колени и, согнувшись, уткнулась лицом в ладони. Осторожно, стараясь не раскачивать челнок, пристроился и я. Потихоньку оттолкнулся от берега и начал грести лопатой-веслом, припоминая, как это делал Трифон. Да, это тебе не доска! Разница была разительной, челнок слушался и с каждым гребком все дальше отдалялся от берега.

Отплыли уже метров пятьдесят. Время от времени я мерил глубину. До русла, видимо, еще не дошли - весло упиралось в дно. Вдруг из-за моего неосторожного движения челнок накренился, зачерпнул бортом и стал быстро переворачиваться. Через пару секунд мы очутились в воде - я по грудь, а Ольга по шею. Мы вброд, таща за собой челнок, вернулись на берег, вылили из него воду и начали всё сначала.

Теперь челнок признал нового хозяина и больше не раскачивался. Всё дальше и дальше берег. Наконец весло провалилось в воду, ни на что не наткнувшись, - мы вышли на русло. Течение заметно усилилось, грести стало сложнее, надо было быть особенно осторожным. И вот весло нащупало дно уже на той стороне реки. Теперь-то уж точно мы выберемся на берег, даже если челнок накренится и наберёт воды, как в первый раз. Но все завершилось благополучно.

Близился рассвет. Впереди занималась заря. Необходимо было поскорее отжать вымокшую одежду и натянуть её на себя, несмотря на то, что от холода зуб на зуб не попадал, затем завернуть ноги мокрыми онучами и закрепить лапти длинными скользкими оборами. Но все это теперь казалось пустяками. Мы сделали, казалось, невозможное - переправились! Это была наша маленькая победа.

Солнце клонилось к вечеру. Уже несколько часов бодро, не чувствуя усталости, мы шагали по дороге, которая должна была привести нас на берег Десны в деревню Ясенево. Немцев и полицаев там нет. Так, во всяком случае, нам рассказали в селе, где мы ночевали прошедшей ночью.

Ясное небо, чёрная и влажная земля, ещё недавно покрытая снегом, а теперь кое-где сбрызнутая пронзительной зеленью, - всё дышало тишиной и покоем. Мы шагали и шагали, наслаждаясь этой тишиной. И совсем не хотелось думать о том, как будем перебираться через Десну, реку куда более серьёзную, чем Вороница, переправа через которую далась нам с таким трудом.

Мы давно уже заметили гладь реки и высокий противоположный берег, однако никаких признаков деревни видно не было. Но вот последние лучи солнца высветили странную картину, заставившую нас вернуться к действительности. Линию горизонта пересекали какие-то странные, отстоящие далеко друг от друга столбы. Они вызвали в нас чувство беспокойства. Вдруг ветерок от реки принёс острый запах гари, и мы внезапно поняли, что странные столбы - это торчащие печные трубы, всё, что осталось от деревни Ясенево.

Я посмотрел на Ольгу. На её лице были написаны те же чувства, которые испытывал я сам. Молча мы подошли к остаткам деревни и огляделись. В одну сторону, куда только хватал взгляд, простирались пустынные поля. В другую сторону вдоль ряда труб тянулась наезженная колея, видимо, бывшая улица. В конце её виднелось несколько уцелевших строений, и мы направились к ним. Это были почему-то не сгоревшие три крайних дома. Из трубы одного из них вился дымок. Ноги сами собой пошли быстрее. Вдруг мы увидели на берегу настоящую лодку, она была вытянута подальше от воды. Захотелось немедленно подбежать к ней, но я уже пришёл в себя, и у меня сработала привычная осторожность.

- Подожди, Ольга, ещё успеем. Сначала надо пройти в дом и узнать, что там за люди.

Снаружи дома никого не было видно, никто не вышел к нам навстречу. Тем неожиданнее было увидеть в доме большое количество женщин и детей. Некоторые женщины были заняты приготовлением пищи, другие разбирали какое-то тряпьё, негромко переговариваясь друг с другом. Дети разного возраста сидели на полу кучками и то ли играли, то ли шептались о чём-то.

Наше появление не вызвало особого интереса. В ответ на приветствие некоторые кивнули головами, а другие даже не обернулись и продолжали заниматься своими делами. Поражало, что несмотря на многолюдность, в комнате не было шумно. Все говорили в полголоса, и даже ребятишки, обычно шумливые, когда их собирается несколько, не нарушали эту приглушённую атмосферу. Так бывает, когда в доме находится покойник.

К нам подошла женщина средних лет, которая была, скорее всего, хозяйкой дома, так как к ней всё время обращались с разными вопросами. Звали её Дарья. От неё мы и узнали о страшной трагедии, которая произошла здесь два дня назад.

После полудня деревню неожиданно заполнил большой отряд немцев. Солдаты выгнали всех на улицу. Мужчин, подростков и стариков, подгоняя прикладами, загнали в большой сарай, стоявший за околицей. Сарай закрыли, подперев двери колом, а затем подожгли. Всех, кто пытался выпрыгнуть через крышу, расстреливали из пулемётов. Через некоторое время всё было кончено. Среди головешек и пепла лежала гора обгоревших трупов. Обезумевшим от ужаса и горя женщинам объявили, что так будет со всеми, кто помогает партизанам. Оставшихся в живых жителей согнали в три крайних дома, разрешив перед этим, в виде особой милости, взять из домов самые необходимые вещи и продукты. Затем всю деревню, за исключением этих трёх домов, сожгли.

Закончив свой рассказ, Дарья спросила:

- А вы то куда идёте?

Я рассказал ставшую уже привычной историю о том, как жена нашла меня и вызволила из лагеря для военнопленных, и о том, что мы пробираемся к себе домой за Десну.

- Да, куда же вы, родненькие, лезете? - запричитала Дарья. - Мы сами-то давно уже за рекой не бывали. Рассказывают, что там какая то запретная зона и немцы очень лютуют. Вам туда никак нельзя.

Пришлось долго её уговаривать. Наконец, она согласилась, подозвала одну из женщин, велела ей перевезти нас и тут же возвращаться. Затем повернулась к нам и сказала на прощанье:

- Будьте осторожны, По правую руку от вас будет железнодорожная станция Жуковка, там большой немецкий гарнизон.

Наша провожатая гребла очень ловко и уже через полчаса мы взбирались наверх по береговому откосу.

Прямо от берега начинался еловый лес. Свет молодого месяца не пробивался сквозь густые еловые лапы, и идти приходилось почти вслепую. Мы дошли до просеки, по которой проходила железнодорожная линия, пересекли её и вскоре вышли на опушку. Вдоль леса шла хорошо накатанная дорога. Видимо, она, так же, как и железная дорога, вела в Жуковку. Мы пошли по дороге в обратном от Жуковки направлении.

Вскоре дорога повернула от леса в поле. Я проверил по компасу направление - она шла почти на восток. Нервное напряжение, не отпускавшее нас до сих пор, постепенно ушло и ноги сами бодро зашагали вперёд.

Вдруг впереди послышался стук колёс, кто-то двигался нам навстречу. Укрыться было негде. Пришлось быстро отбежать метров на двадцать в сторону от дороги и плюхнуться прямо на пашню. В свете месяца были хорошо видны несколько телег и шагающие между ними вооружённые люди. Мелькнула мысль: а что, если у колонны есть боковое охранение? Тогда нас сразу обнаружат. Через минуту, другую стало ясно, что охранения нет. Мы не могли определить, кто это был - немцы или полицаи, так как колонна шла в полном молчании. Наконец она исчезла в темноте. Пронесло! Мы снова зашагали, но теперь напряжённо вслушиваясь - не появится ли кто-нибудь ещё?

Впереди показалась околица какой-то деревни. Между домами отчётливо вспыхнул огонёк, он колебался вверх и вниз. Сомнений не было, что это фонарь ночного патруля и, наверняка, немецкого - полицаи с фонарями не ходили. Пришлось обходить деревню стороной. Мы свернули на пашню и, сделав по ней большой крюк вокруг деревни, снова вышли на дорогу.

Что ещё ожидает нас впереди? Мы так устали, что ноги еле двигались. Надо было немного поспать, благо вдоль дороги пошёл густой кустарник. Наломали веток и соорудили из них подобие постели, на которой сразу же крепко заснули.

Проснулись мы от громких голосов, когда солнце уже поднялось над горизонтом. Осторожно раздвинули ветки и увидели несколько человек с винтовками, которые шли по дороге на восток и переговаривались друг с другом по-русски. Полицаи? Но полицаи обычно ходили в шинелях мышиного цвета, а на этих была разномастная гражданская одежда. Присмотревшись повнимательнее я разглядел у них на шапках узкие красные ленточки. Сердце ёкнуло: да, ведь, это же партизаны! Я посмотрел на Ольгу - глаза её лучились радостью, она тоже заметила ленточки. Хотелось немедленно выбежать навстречу, но сработал инстинкт самосохранения: неизвестно, как бы они среагировали на наше внезапное появление. Когда партизаны скрылись, мы, стараясь не терять их из виду, двинулись за ними вслед.

Впереди показались дома очередной деревни. По тому, как уверенно партизаны входили на деревенскую улицу, были понятно, что они у себя дома. Мы вслед за партизанами тоже вошли в деревню и, так как очень хотелось есть, завернули в первый же двор. В доме были двое, видимо, муж и жена. В ответ на наше приветствие они только кивнули головами. Мужчина спросил:

- Вы кто же такие будете?

- Да, вот, пробираемся на родину. Беженцы мы.

После небольшой паузы он велел жене дать нам чего-нибудь поесть, а сам вышел из дома. Она молча поставила на стол чугун картошки и крынку простокваши. Мы, также молча, принялись за еду. По реакции хозяев было понятно, что наше появление вызвало у них чувство недоверия и подозрительности.

Простокваша и картошка были быстро съедены. Поблагодарив хозяйку, мы вышли на улицу. Там нас уже поджидали. От забора отделились двое партизан без оружия:

- Вы кто такие?

Я кратко ответил:

- Отведите нас к командиру отряда. Разговаривать будем только с ним.

Без всяких возражений они повели нас куда-то по улице. Вдруг сзади раздался окрик:

- Стойте!- нас догонял вооружённый винтовкой парень. - А вы их обыскали?

Не дожидаясь, когда нас начнут обыскивать, я достал из кармана пистолет и передал его догнавшему нас парню.

- Ох, ты!

Забыв про нас, они, как дети, увидевшие новую игрушку, принялись его рассматривать. Было ясно, что пистолет они видят впервые, и, когда им пришло в голову попытаться взвести курок, мне пришлось вмешаться:

- Осторожней! Смотрите, не перестреляйте друг друга!

Мы снова двинулись вперёд и скоро подошли к дому, у ворот которого стоял часовой.

Командир у себя? - часовой молча кивнул головой, и мы вошли в дом.

За столом сидел человек лет пятидесяти.

- Товарищ командир отряда! - Отрапортовал один из наших конвоиров. - Задержали двух подозрительных. - И добавил, передовая ему мой пистолет, - Вот, при нём было.

- Свободны, - приказал командир сопровождавшим нас партизанам, и, повернувшись к Ольге, сказал: - а вы, девушка, подождите пока за дверью.

Мы остались вдвоём.

- Ну, рассказывай, откуда вы такие взялись? - В его взгляде, как мне показалось, были и интерес и некоторая ирония.

Я рассказал о том, что мы возвращаемся с боевого задания, и довольно подробно поведал обо всём, что с нами произошло. Он внимательно слушал меня, иногда прерывая вопросами. Когда я закончил свой рассказ, командир отряда, после некоторого молчания, спросил:

- А кто ваш хозяин?

- Разведотдел штаба Западного фронта.

Услышав мой ответ, он подскочил в каком-то радостном возбуждении:

- Ой, ребята, как же вам повезло! У нас как раз находится представитель вашего штаба! Сейчас вас к нему отведут. - И вот уже наши бывшие конвоиры провожают нас к этому самому представителю.

В доме, куда мы пришли, сидели два капитана в форме. Один из них оказался представителем нашего штаба, а второй - корреспондентом дивизионной газеты. Завязался длинный разговор: им интересно было всё, и вопросы сыпались один за другим. Наконец, их любопытство было удовлетворено. Они накормили нас и оставили у себя ночевать. Утром представитель разведотдела связался по рации со штабом фронта и после сеанса связи сообщил, что нас ждут.

Дальнейшие события развивались стремительно. Контролируемый партизанами район был отделён от линии фронта всего несколькими километрами лесного массива. В этом массиве было "окно", которым пользовались партизаны и армейские разведчики. На днях через "окно" должна была переправляться на ту сторону большая группа партизан. Вот к этой группе нас и присоединили.

В путь отправились, когда стемнело. Шли, вытянувшись в цепочку за проводником, мы с Ольгой эту цепочку замыкали. Под ногами ни дороги, ни даже тропы. Стояла кромешная тьма, и всё внимание было направлено на то, чтобы не потерять из виду спину впереди идущего. В таком напряжении мы двигались около часа. Вдруг в тишине прозвучал негромкий голос:

- Стой! Кто идёт? - Ещё минута, и мы уже обнимались с ожидавшими нас солдатами.

Кисеты встречавших моментально были опустошены заядлыми курильщиками, истосковавшимися по настоящему куреву. Воздух наполнился ядрёным запахом русской махорки.

Попутная машина быстро доставила нас в штаб фронта. И вот мы уже сидим в кабинете полковника Петрова. Стол уставлен всякой вкуснятиной. Завязалась оживлённая беседа. Это не был отчёт подчинённых своему начальнику, а именно беседа людей, занимающихся одним общим делом. Замечательным человеком был полковник Петров!

Мы с Ольгой взахлёб, перебивая друг друга, рассказывали и рассказывали обо всех перипетиях нашего похода - и хороших, и печальных. Полковник внимательно нас слушал. Наконец, беседа подошла к концу.

- Ну, ребята, спасибо вам, вы заслужили отдых, - заключил полковник. - Погуляйте, и снова в путь. Война-то не закончена, до победы ещё далеко.

Это была горькая правда. Впереди нас ждали три долгих военных года.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Быстро пролетел предоставленный нам отпуск и вот мы снова летим в глубокий немецкий тыл, в район города Гомеля. Нас четверо: я - командир группы и радист, со мной три девушки. С Ольгой я уже побывал в немецком тылу, две другие - Валя и Анка - новички в нашем деле. Задание у нашей группы, как и в прошлых походах, состоит в сборе и передаче информации о перемещении немецких войск, о строительстве укреплений и других военных объектов.

У каждого из нас есть легенда о том, как он оказался на оккупированной территории. Наши легенды подтверждены изготовленными в разведотделе документами. У девушек это паспорта. Опыт предыдущих походов показал, что большего им не надо, так как на женщин немцы и полицаи не обращали особого внимания. Мне же одного паспорта недостаточно - я был призывного возраста, и это обстоятельство привлекало ко мне особое внимание. Поэтому для меня изготовили ещё целый ряд документов. Прежде всего, это был белый билет, подтверждающий, что я по болезни освобождён от службы в армии. В моём паспорте жителя Малоярославца стояла регистрационная отметка немецкой комендатуры. Кроме того, у меня были скреплённая печатью со свастикой справка о том, что я некоторое время работал переводчиком в немецкой воинской части, и документ, разрешающий мне проезд от Малоярославца до Гомеля. Малоярославец был выбран не случайно, наши войска только что освободили его, поэтому немцам было бы затруднительно проверить достоверность моих документов.

Благополучно пересекли линию фронта. Наконец, над кабиной пилота зажглась сигнальная лампочка. Уже знакомый инструктор пристегнул фалы наших парашютов к тросу, протянутому вдоль фюзеляжа, и распахнул боковую дверь. Вторая вспышка лампочки и, с небольшими интервалами, Анка, Ольга и Валя исчезли в дверном проёме. Теперь моя очередь. Традиционный хлопок по плечу и команда "пошёл".

Стояло полнолуние, поэтому, несмотря на облачность, видимость была хорошая. По компасу я засёк направление на зонтики моих подопечных и после этого посмотрел, куда же лечу сам. Вдали просматривались поля и небольшая деревушка, а снизу на меня набегал густой лес - я едва успел закрыть лицо руками от хлещущих со всех сторон веток деревьев. Всё, земля!

Огляделся. Где там мои девчата, найдут ли меня? Ведь под пологом леса очень темно. Нашёл какую-то палку и начал поколачивать ею по стволу дерева. Через некоторое время послышался шум шагов, это подошли Ольга и Валя. Нет только Анки. Прошло около получаса, а Анка всё не появлялась. Мы предположили, что, видимо, она зависла на деревьях. Я отправился на её поиски, при этом постоянно шарил взглядом по кронам. Предположение оказалось верным - на ветвях стоящих недалеко друг от друга двух вязов качалась маленькая Анка, беспомощно перебирая ногами. Пришлось приложить немало усилий, чтобы освободить её и парашют из зелёного плена.

Прежде, чем двигаться дальше, надо было отдохнуть. К тому же следовало определить наше местонахождение, а сделать это можно будет только утром. Поэтому мы забрались в густой подлесок и улеглись там спать, подложив под головы вещмешки.

Проснулись от странного шума и не успели ещё испугаться, как сквозь ветки просунулась коровья голова. При виде нас она произнесла своё "Му-у-у", а я в ответ энергично замахал на неё руками - голова исчезла. Стал понятен странный шум - оказывается, пастух гнал через лес стадо коров. Нам просто повезло, что на нас наткнулась корова, а не он.

После короткого завтрака я отправил Ольгу на разведку. Вернулась она довольно быстро и рассказала, что недалеко отсюда лес кончается, а вдоль опушки идёт проезжая дорога. На дороге Ольга встретилась и разговорилась с какой-то старушкой и от неё узнала название ближайшей деревни. И тут Ольга необдуманно спросила, почему такая грязь на дороге. Старушка удивилась:

- Ты что, милая, с неба свалилась? Почитай, чуть ли не всю неделю дожди шли. Как тут не быть грязи?

Ольгу как будто током ударило: ведь она действительно с неба свалилась. Пробормотав что-то невразумительное, она поспешила расстаться со старушкой. Это была первая, но далеко не последняя промашка в наших дальнейших действиях. Ведь мы не были профессиональными разведчиками, ими нас сделала война, и все тонкости этой работы приходилось познавать на ходу.

Нам предстояло провести целый день в приютивших нас кустах, ведь не пойдёшь же днём, таща с собой рацию и батареи питания. По карте мы определили, что до Гомеля около тридцати километров. Значит, если идти ночами, понадобиться не менее двух суток. Днём мы закопали свои парашюты, а когда сгустилась вечерняя темнота, тронулись в путь. Ночью пришлось обходить огородами две деревни. К рассвету выбрали в густом кустарнике место для днёвки и завалились спать.

Часов через пять я разбудил девушек, и мы принялись обсуждать наши дальнейшие действия. Решили, что отсюда каждый пойдёт в тот населённый пункт, где ему предстоит устроиться на жительство. Уходить будем днём поодиночке, с перерывами в пару часов. Анка должна будет дойти до железнодорожной станции Луговая, Ольга пойдёт непосредственно в Гомель, Валя - в большое село Заполье, расположенное вблизи Гомеля. В этом же селе постараюсь устроиться и я.

Проводив девчат, я закопал под сосной рацию с батареями питания и отправился в путь. За несколько километров до Заполья меня остановил окрик:

- Стой! - ко мне подходили двое мужчин в гражданской одежде. - Куда путь держишь?

- А вы кто такие? - Вопросом на вопрос ответил я.

- Мы полицейские.

- А почему не в форме?

- Не твоё собачье дело! - Сердито отозвался один. - Отвечай, когда спрашивают.

- Иду в Заполье, в полицию.

Мой ответ их озадачил. Уже более миролюбиво второй мужчина заметил:

- Ладно. Мы туда же идём. Пойдёшь с нами.

По дороге разговорились. Я коротко, без подробностей, рассказал кто я и откуда, и на подходе к Заполью мы уже разговаривали как старые приятели. Полиция помещалась в большом деревянном доме. В комнате, куда мы зашли, сидели трое мужчин, тоже в гражданской одежде.

- Кто из начальства есть? - поинтересовались мои провожатые

- Пока никого, - ответил один из мужчин, видимо дежурный, и они занялись разговором, не обращая на меня внимания.

Свернув цигарку из табака, выданного мне перед отлётом, я закурил - комната наполнилась ароматным дымом.

- Ого! Да у тебя ещё советский табак! Дай-ка закурить! - Они все, чуть ли не бегом, подскочили ко мне и потянулись к протянутому кисету.

Эффект оказался для меня неожиданным. Курильщик я был начинающий и думал, что мой табак вполне сойдёт за немецкий. А вот курильщики со стажем очень быстро отличили его запах от запаха того эрзаца из морской травы, который был у немцев. Это обстоятельство могло вызвать у полицаев нежелательный вопрос о том, откуда у меня такой табак. Но тут я быстро сообразил, что на оккупированной территории осталось большое количество советских товаров, мог быть среди них и табак. Так что всегда можно было сказать, что табак куплен на рынке. Этот эпизод ещё раз показал, как нужно быть внимательным к любым мелочам.

Через некоторое время дежурный вышел из комнаты, а вернувшись, сказал мне:

- Иди, там следователь наш пришёл, тебя зовёт. По коридору вторая дверь отсюда.

В комнате за столом сидел мужчина интеллигентного вида и что-то писал. Увидев меня, он приглашающим жестом указал на стул.

- Ну, рассказывайте, кто Вы, откуда и зачем к нам пожаловали.

Взгляд его и тон, которым он заговорил, были довольно благожелательны. Я начал подробно излагать свою легенду. Слушал он внимательно и по ходу рассказа задавал некоторые вопросы. Первая заминка для меня произошла, когда он начал просматривать документ, разрешающий мне проезд в Гомель.

- А почему здесь нет отметок администрации тех населённых пунктов, которые Вы проходили?

Вопрос был для меня неожиданным - может быть, действительно существовал такой порядок проверки? Мне это было неизвестно, но я ответил спокойно:

- Не знаю. Меня действительно несколько раз проверяли, но никаких отметок не ставили.

Мой ответ его удовлетворил. Во время разговора я машинально достал часы и посмотрел время.

- Сколько на Ваших?

- Два двадцать.

- О, да у Вас время московское,- заметил он.

Я похолодел, но ответил невозмутимо:

- Разве? Вчера забыл завести часы, ну они и встали. Спросил у кого-то на базаре и поставил как мне сказали.

Следователь никак не отреагировал на моё не очень-то вразумительное объяснение. Наша беседа продолжилась и я стал рассказывать про дядю, который якобы до войны работал в гомельском депо, а теперь уехал неизвестно куда, про мои неудачные попытки найти работу в Гомеле. О том, что кто-то посоветовал пройти в Заполье, где под началом немцев продолжал работать большой совхоз. Следователь задумался.

- Без разрешения немецкого директора Вас на работу не возьмут. Но его здесь нет, он постоянно находится при комендатуре в райцентре. К нам, в совхозную контору, приезжает только изредка. В его отсутствие работой руководит заместитель директора Егор Петрович, местный старожил. Переночуйте здесь, в полиции, а завтра я дам Вам провожатого до райцентра. Если получите разрешение директора, то здесь Вас сразу оформят на работу. Желаю успеха.

На следующее утро, попросив разрешения оставить в полиции вещмешок до моего возвращения, я отправился вместе с провожатым на встречу с директором. Провожатый выглядел очень неуверенно, а когда мы подошли к комендатуре, совсем стушевался. В комендатуре был переводчик, но я предпочёл разговаривать с директором хозяйства по-немецки. Было видно, что ему это понравилось, так как означало возможность впредь приезжать в Заполье без переводчика. Видимо поэтому, моё заявление с просьбой о приёме на работу он подписал без промедления. Назад я возвращался в отличном настроении. Мой провожатый тоже ожил и восхищённо заметил:

- Ну, ты даёшь! С нами он никогда так не разговаривал.

Когда мы вернулись, следователь был ещё на месте, и я зашёл к нему. Со слов моего провожатого я уже знал, что до войны следователь работал учителем физики в местной школе. Этим, как видно, и объяснялись его интеллигентный вид и спокойный, вежливый тон в разговоре. Я рассказал о результатах своего похода.

- Вот и отлично. Теперь идите в контору, найдите там заместителя директора Егора Петровича и с ним конкретно договоритесь о работе.

Я разыскал в конторе Егора Петровича и показал ему моё заявление с резолюцией директора.

- Ну, что же, работа найдётся. Что ты умеешь делать?

- У вас же, наверное, есть мастерская? Я могу работать слесарем.

- Да, слесари нам нужны. Сейчас я запишу тебя в книгу приказов, а потом спросишь, как пройти в мастерскую. Там механиком работает Семижён Иван Тимофеевич. Что тебе ещё? - Он заметил, что я чего-то не договариваю.

- Егор Петрович, а Вы можете мне помочь жильё найти?

- Вот с Иваном Тимофеевичем и поговори. А, постой, у нас в подсобном помещении есть небольшая комнатка с печкой. Как раз тебя устроит. Стол и кровать поставим, вот тебе и жильё будет.

Я обрадовался, что всё так устраивается, и пошёл знакомиться с Семижёном. Он встретил меня дружелюбно, расспросил, кто я и откуда. Договорившись с Семижёном, что выйду на работу с завтрашнего дня, я пошёл смотреть предложенное мне жильё. Комната была крошечной и чуть ли не половину её занимала небольшая русская печь. Как жильё это помещение меня вполне устраивало, а вот для установки рации оно не подходило. Кругом были какие-то сараи, и каждый раз протягивать антенну по их крышам было неудобно. Для стационарной установки придётся подыскивать другое место.

Я вернулся к Егору Петровичу, рассказал о встрече с Семижёном, поблагодарил ещё раз за комнату и, набравшись наглости, попросил дать мне лошадь с телегой, чтобы привезти из Гомеля якобы оставленные там вещи.

- Пройди на конюшню и скажи конюху, чтобы запряг Воронка. Давай езжай.

На самом деле в Гомеле делать мне было нечего, а лошадь понадобилась, чтобы привезти рацию. Место, где она была закопана, я нашёл довольно легко. Откопав рацию, первым делом проверил, не отсырели ли батареи. Всё оказалось в порядке - на клеёнке, в которую была завёрнута рация с батареями никаких следов сырости. Через два часа мой ценный груз был уже у меня в комнате.

Вечером, когда стемнело, я раскинул антенну по крышам соседних сараев и в назначенное время включил рацию. Вольтметр показал, что напряжение батарей в норме. Я вышел на связь и без задержки получил ответный сигнал. Итак, связь есть. Теперь надо было искать место для постоянной установки рации.

Утром я вышел на работу. Мастерская мне понравилась, она была неплохо оснащена. Небольшой горн, наковальня, токарный и сверлильный станки позволяли выполнять довольно сложные работы. Вдоль стен располагались стеллажи и шкафы с различными запасными частями. Семижён уже был на месте.

- Ты что-нибудь в ветряных двигателях понимаешь? - спросил он меня.

Я ответил, что в институте у нас читался курс деталей машин, на котором довольно подробно рассказывалось о ветряках.

- Давно уже начал собирать ветряк для насоса в коровнике, - продолжил он и показал в угол, где были сложены деревянные лопасти ветряного колеса. - Как, сможешь помочь?

- Смогу. Только с подшипниками будет проблема, - заметил я, - ведь их здесь не сделаешь.

- Не будет проблем. Вот видишь, сколько их с тракторов и других машин поснимали, - указал он на полки и добавил: - Давай, приступай.

Начались мои рабочие будни.

Прошло около недели с момента нашей выброски. Можно было подвести некоторые итоги. За это время мне удалось установить контакт с немецкой администрацией и полицией, легально устроиться на работу, познакомиться со многими людьми. На меня уже не смотрели, как на чужака, я мог свободно появляться в любое время в любом месте, не вызывая к себе повышенного интереса.

Теперь надо было узнать, где Валя и как она устроилась. Я уже знал, что по воскресеньям молодёжь собирается на выгоне на танцы. Скорее всего, Валя обязательно туда придёт, если только устроилась в Заполье.

Народу собралось немало. С радостью увидел, что и Валя здесь. Она стояла в группе молодых девушек и оживлённо болтала. Я потанцевал с одной девушкой, потом с другой и, наконец, пригласил Валю. Во время танца шёпотом объяснил ей, где и когда мы должны встретиться, чтобы поговорить. Встретились после танцев. Валя рассказала, что устроилась работать в полевую бригаду. Приняли её сразу, обращаться за разрешением к директору не пришлось. Она уже побывала в Луговой и виделась там с Анкой. Анка передала кое-какие интересующие нас сведения, и они договорились о следующей встрече.

В конце разговора я попросил Валю сходить в Гомель на встречу с Ольгой. Ольга устроилась удачней всех, она работала официанткой в привокзальном ресторане. Это позволяло ей получать сведения обо всех проходящих поездах. Они договорились, что полученную информацию Ольга будет передавать через почтовый ящик, место для которого подобрали недалеко от города.

Итак, все были устроены. Наше нынешнее положение принципиально отличалось от положения в предыдущем походе, когда мы вынуждены были, как зайцы, бегать из одной деревни в другую, как только возникали слухи, что в округе появились чужаки. Правда, наше легальное положение имело и свою негативную сторону - мы ни на минуту не могли позволить себе забыть о своём втором лице, и это держало нас в постоянном напряжении.

Оставался нерешённым один вопрос - где установить рацию? Но и эта проблема вскоре была решена. В полевой бригаде Валя познакомилась с молодой женщиной Шурой. Они быстро нашли общий язык. По заданию Вали она даже один раз встречалась в Луговой с Анкой. Я тоже познакомился с Шурой и побывал у неё дома. Дом был её собственным, жила она в нём одна. На чердаке дома я и установил рацию, а антенну замаскировал под бельевую верёвку, как делал это в предыдущем походе. И вечером того же дня уже провёл очередной сеанс связи. С Шурой мы договорились, что в Луговую она больше никогда не пойдёт и вообще никому не проговорится о наших с ней контактах.

В мастерской Семижёна, кроме меня работал ещё один человек, Мухин. Жил он в деревне недалеко от Заполья и каждый день приходил сюда на работу. Мухин сразу вызвал у меня симпатию, и мы с ним очень быстро подружились. В одном из разговоров он обмолвился, что с ним в деревне живёт его друг Алексей, работающий обходчиком на железной дороге. Такой человек мог быть очень полезен в нашем деле, поэтому я подробно расспросил о нём. После этого разговора я решил открыться Мухину, чтобы он помог мне привлечь к сотрудничеству Алексея. Алексей без колебаний согласился на моё предложение. Его приход позволил нам держать под постоянным контролем ещё один железнодорожный маршрут, проходящий через Гомель.

Постепенно мы сумели наладить регулярное поступление информации. Объём её был столь велик, что я должен был выходить в эфир ежедневно. Мне едва хватало времени, чтобы успеть после работы в мастерской зашифровать радиограмму до начала сеанса связи.

В такой интенсивной работе прошло несколько месяцев. Пока напряжения батарей хватало, но надо было уже подумать об их замене. Я решил просить центр не присылать батареи с курьером, как на прошлом задании, а сбросить их с грузовым парашютом. Но прежде, чем запрашивать батареи, надо было подыскать в окрестных лесах подходящую поляну, где было бы безопасно разложить сигнальные костры, а также, откуда удобно вывезти батареи. Мы постепенно занимались этими поисками, но закончить их нам было не суждено.

Казалось, что столь тщательно налаженная нами работа, будет продолжаться столько, сколько понадобиться, но неожиданно всё в одночасье рухнуло. Провал!!!

В тот роковой день после работы в мастерской я зашёл в контору - надо было разобраться с кое-какими бумагами. В комнате сидело ещё несколько служащих. Неожиданно дверь распахнулась, и вошли двое вооружённых людей. Один из них был уже знакомый мне следователь местной полиции, другой - немецкий офицер. Следователь держал в руке наган, а у немца на плече висел автомат. Они подошли ко мне. Следователь скомандовал "Руки вверх" и ощупал мои карманы. Не говоря ни слова меня повели к выходу. Я успел заметить окаменевшие лица сидящих в комнате сотрудников. Мы вышли на пустынную улицу и молча пошли по песчаной дороге по направлению к полиции.

Я шёл между немцем и следователем и лихорадочно думал, как попытаться оторваться от своих конвоиров. Быстро наклонившись, схватил каждой рукой по пригоршне песка и швырнул их в лицо одному и другому. Расчёт был на то, что пока они будут протирать глаза, я попытаюсь скрыться между цехами спиртзавода, мимо которого мы в это время проходили. Конечно, проморгавшись, они могли начать стрелять. Но из нагана трудно попасть по движущейся мишени, а грузному немцу ещё надо будет сбросить с плеча автомат и взвести затвор. Но мой расчёт не оправдался. Одной рукой и немец и следователь принялись протирать глаза, а другой крепкой хваткой уцепились за мою куртку, и я не сумел вырваться. Сорвалось! И мы, также молча продолжили свой путь.

Через несколько шагов следователь, не поворачивая ко мне головы и почти не разжимая губ, тихо, но внятно произнёс:

- Не так надо было делать!

Слова его меня поразили, хотя я и не понял, что он хотел этим сказать. В последствии, во время пребывания в гомельской тюрьме, я не раз мысленно возвращался к этому эпизоду моего ареста, и понял, что следователь был далеко не так прост, как показался мне при первой встрече. И все допущенные мною в разговоре с ним промахи (отсутствие отметок в подорожной, московское время на часах, прокол с табаком) не прошли мимо его внимания и давали ему достаточно оснований, чтобы понять: я не тот человек, за которого себя выдаю. Тем не менее, он помог мне устроиться на работу, хотя это совсем не входило в его обязанности следователя.

Так кем же он был на самом деле? Что заставило учителя физики стать следователем полиции при немцах? Все эти вопросы так и остались для меня навсегда без ответа.

На площади перед зданием полиции стояли две открытые автомашины. Туда и сюда сновали полицейские.

В большой комнате, куда меня завели, на стульях в углу под присмотром полицейских сидели бледные Валя и Шура. Тут же лежала моя рация. Развалившись в кресле сидел начальник местной полиции.

- Узнаёшь своих девок!? - прорычал он грубо, - А ну, пощекочите его!

Двое полицейских повалили меня на диван и стали обрабатывать спину и бока кусками кабеля. Я не ощущал боли и только инстинктивно поворачивался то в одну, то в другую сторону. В голове мучительно сверлила мысль: откуда пришла беда? Где-то проговорились Шура или Валя? А, может быть, Шуру выследили?

Начальник махнул рукой, и удары прекратились.

- Ладно, в городе заговорит, - и он вышел из комнаты. Очень скоро вернулся и скомандовал:

- Выводите!

В одну из машин, стоящих на площади, посадили меня и Валю, в другую - Шуру. В машинах, кроме меня Вали и Шуры, других арестованных не было. Это могло означать только одно, что ни о Мухине, ни об Алексее, ни о ком-либо ещё из нашей группы, немцам ничего неизвестно.

Из-за чего произошёл провал, я узнал только на следующий день, а пока нас, не допрашивая, отвезли в гомельскую тюрьму. Меня посадили в одиночку, а девушек вместе в соседнюю камеру.

На следующее утро меня разбудил грубый голос:

- Подъём! - В дверях стоял надзиратель. - Быстро оправляться, умываться! Сортир в конце коридора, не забудь захватить парашу! - И он пошёл на своё место, оставив дверь камеры распахнутой настежь.

Дверь закрывала меня от надзирателя, и я тут же этим воспользовался. Прошёл вдоль стены к камере, где по моему предположению сидели девчата, открыл дверцу, через которую подавали пищу заключённым, и негромко подозвал Валю. Она рассказала о причине нашего провала. Виновницей его была Анка. Постоянной работы у неё не было, и она перебивалась случайными заработками. Недавно, когда её особенно прижало, она пошла на рынок продавать армейские кальсоны. Перед вылетом на задание кальсоны были одеты на девушках поверх платьев, чтобы не зацепиться за ветки подолами, если придётся приземляться на лес. Вот с этими то кальсонами её и арестовали полицейские, обвинив в связях с партизанами.

В провале Анки было виновато обстоятельство, о котором я уже не один раз упоминал в этих записках - наша скороспелая, в силу военного времени, подготовка к подпольной работе, неумение обращать внимание на, казалось бы, простые "мелочи". Анке и в голову не пришло, что полицейских может заинтересовать вопрос о том, откуда у женщины могут оказаться мужские кальсоны. Этот вопрос застал Анку врасплох, она не смогла членораздельно на него ответить. Её растерянность полицаи истолковали однозначно - девушка связана с партизанами. Это было равносильно смертному приговору. Все мы отлично знали о далеко не пустых угрозах немцев вешать каждого, кто сотрудничает с партизанами. Так что признание Анки в том, кем она является на самом деле, давало ей хоть какой-то шанс на жизнь.

Дать Вале советы, как держать себя со следователем, я не успел - подошедший сзади надзиратель дал мне по шее и молча погнал пинкам в камеру. Девушкам я уже ничем помочь не мог. Дальнейшая их судьба навсегда осталась для меня неизвестной.

Теперь надо было продумать линию своего поведения. Ещё в период подготовки к заброске в немецкий тыл рассматривалась возможность того, что я могу попасть в руки к немцам вместе с рацией. В этом случае я не должен был отказываться от сотрудничества с ними, а соглашаться передавать ту информацию, которую мне предложат. Точнее, это будет дезинформация. Но во время передачи "дезы" в тексте должно присутствовать ключевое слово, по которому наша сторона сможет понять, что я работаю под присмотром немцев. Так что с моим поведением на допросе для меня всё было ясно. Но в жизни оказалось всё не так.

Допрашивал меня следователь абвера (армейской разведки). Внешне и по манере вести допрос он совершенно не походил на тот образ немецкого офицера, который сложился у меня в голове - был со мной вежлив и обращался на Вы. Я не очень-то поверил в его благожелательность. Скорее всего это была следовательская уловка, рассчитанная на то, что я буду более искренне отвечать на его вопросы.

Меня несколько удивило, что следователь мало интересовался работой нашей подпольной группы, а разговоры о возможности моей работы дезинформатором не вёл вообще. Зато подробно выяснял мои профессиональные возможности, как радиоспециалиста: где я учился, где работал до войны? Вдруг пожаловался, что радиоприёмник, стоящий в его комнате, вышел из строя и спросил, не могу ли я его починить. Я ответил, что без измерительных приборов вряд ли это возможно, но приёмник всё же осмотрел и предположил, что неисправна одна из ламп. Запасная лампа у следователя нашлась, и приёмник ожил. Впоследствии я узнал, что история с лампой была проверкой моего умения разбираться в радиоаппаратуре. Экзамен был выдержан, и это определило мою дальнейшую судьбу.

Несколько дней меня не допрашивали. Но, вот, пришёл надзиратель и отвёл меня к следователю. В кабинете, кроме хозяина, сидел офицер в какой-то странной форме. Это был костюм военного покроя, но не зелёного, а жёлто-коричневого цвета, и с красной повязкой на одном из рукавов. На повязке чернела свастика и жирные буквы "ОТ".

Поедете с группенфюрером, - сказал мне следователь, не вдаваясь в объяснения.

Во дворе мы сели в машину с водителем, одетым в ту же странную форму, выехали за ворота и помчались по шоссе. Группенфюрер всю дорогу молчал, только раз спросил, кто я по профессии и откуда знаю немецкий язык. Часа через полтора мы уже подъезжали к Минску. Остановились у двухэтажных корпусов, соединённых между собой забором из колючей проволоки. Часовой у ворот пропустил машину во двор. Группенфюрер подвёл меня к одному из корпусов и сказал:

- Найдёте коменданта, он Вас устроит, а завтра на работу.

Комендант, молодой немец, записал мои данные в какую-то книгу и отвёл на второй этаж, где в большом зале стояли двухэтажные металлические нары. На нарах и за длинным столом сидело несколько десятков людей, замолчавших при нашем появлении. Когда комендант вышел, на меня посыпались со всех сторон вопросы. Я сразу определил, что передо мной поляки, так как немного знал польский язык. От них-то я и узнал, что означает странная форма и буквы "ОТ".

Оказывается, я попал в небольшой лагерь для военнопленных, но подчинявшийся не армейским властям, а представителям "Организации доктора Тодта", о чём и говорили буквы "ОТ". Эта полувоенная организация выполняла строительные и ремонтные работы для армии.

В лагере, как мне рассказали мои новые знакомые, был довольно большой отряд рабочих-строителей, их по утрам уводили на работы на различных объектах вне лагеря. Прямо на территории лагеря находились портняжная и обувная мастерские, в которых работали евреи, живущие в самом большом в Белоруссии гетто. Их под охраной каждое утро привозили, а вечером увозили в закрытых машинах. Периодически немцы устраивали в гетто "чистки" - массовые расстрелы. В такие дни, по каким-то неясным причинам, руководство "ОТ" оставляло своих портных и сапожников ночевать прямо в мастерских. Это спасало их от расправы.

Кроме портняжной и обувной мастерских, была в лагере также небольшая мастерская по ремонту радиоаппаратуры. Немецкие офицеры возили с собой по всем фронтам приёмники самых разных фирм. Приёмники эти, конечно же, периодически портились и требовали ремонта. Вот в эту-то мастерскую меня, как специалиста, и определили на работу. Утром комендант отвёл меня туда.

Мастерская располагалась в административном корпусе в трёх маленьких комнатах на первом этаже. Меня встретил начальник мастерской Вальтер Фастенрад, как сам он отрекомендовался, и пошёл показывать своё хозяйство. Первая комната служила приёмной. Там стояли стол и нескольких стульев, а в углу - тумбочка с большим приёмником на ней. Вторая комната была собственно мастерской. Про себя я отметил, что окно комнаты выходит на улицу, а решёток на окнах нет. На двух рабочих столах стояли измерительные приборы, на полках вдоль стен громоздились подлежащие ремонту приёмники. Запасные части хранились в третьей комнате.

Вальтер разговаривал со мной довольно приветливо. Он рассказал, что недавно двух его помощников отправили на фронт, и он остался один. Я понял, что руководство "ОТ" обратилось в абвер с просьбой прислать к ним радиоспециалиста из числа военнопленных. Тогда-то мне и был устроен экзамен на допросе. К тому же, кроме знания радиотехники, я владел немецким языком. Видимо, по этим двум причинам выбор пал на меня.

В общежитии мне выдали котелок и металлическую фляжку. Столовая помещалась в административном корпусе. В стене кухни было проделано отдельное окошко, через которое военнопленные дважды в день получали еду, суррогатный кофе и пайку хлеба.

Мой первый день начался анекдотично. Во вскрытом для ремонта приёмнике на шасси лежала кучка мелких монет. Они не могли попасть туда случайно - чёртов немец таким способом проверял мою честность. Когда я выложил монеты ему на стол, то по его реакции понял, что не ошибся в своём предположении.

Рабочий день продолжался десять часов. Сам Вальтер не очень утруждал себя работой. Вообще, он был порядочный шалопай. Скорее всего, он попал в "ОТ" по протекции влиятельных родственников, спасавших его таким образом от фронта. Вальтер только иногда садился за второй рабочий стол, но, как я заметил, в технике разбирался довольно слабо. Большей же частью он или сидел в приёмной, или уходил куда-то, не забывая при этом запереть меня в мастерской на ключ. За день я успевал отремонтировать пять-шесть приёмников, но количество их на полках не уменьшалось. Наши клиенты, казалось, заботились о том, чтобы я не остался без дела.

Во время отлучек шефа я иногда успевал прослушать сводки Совинформбюро о положении на фронтах. Наконец-то по многим направлениям наши войска начали гнать немцев. В конце января был освобождён Сталинград. Меня же всё это время ни на минуту не оставляла мысль о побеге. Но куда и как бежать?

Мои друзья поляки рассказывали, что под Минском действуют партизанские отряды. Я стал искать возможность попасть в один из них. Потихоньку начал приглядываться к работавшим на кухне вольнонаёмным русским женщинам. Все они душевно относились к военнопленным, но только одной из них, Татьяне я решил довериться, и прямо спросил, не сможет ли она помочь мне связаться с партизанами. Мой выбор оказался точным - Татьяна была связной одного из партизанских отрядов. Она регулярно встречалась с кем-нибудь из отряда и пообещала поговорить обо мне при ближайшей встрече.

Недели через две после нашего разговора Татьяна сообщила, что в течение двух дней - завтра и послезавтра - меня будет ждать человек из партизанского отряда. Встреча с ним должна произойти на явочной квартире в деревне недалеко от Минска. Я к побегу был готов, но теперь всё зависело от того, уйдёт ли шеф куда-нибудь из мастерской. Обычно он уходил часа на полтора. Этого времени будет вполне достаточно, чтобы вылезти через окно и уйти как можно дальше от лагеря.

На следующий день после обеда шеф, как обычно, удалился. Я быстро открыл окно и, высунувшись, посмотрел в обе стороны - на улице никого не было. На то, чтобы выскочить, ушли секунды. И вот, я уже иду, вздрагивая от каждого шороха и не оглядываясь.

В деревне меня встретил молодой парень, не теряя времени мы двинулись к лесной опушке и углубились в лес. Дороги в лесу не было, но мой провожатый уверенно определял путь по известным только ему приметам. Вскоре открылась небольшая поляна, в конце которой был виден дом. Вдруг дверь дома распахнулась и оттуда, радостно смеясь, побежали нам навстречу несколько человек. Было ясно, что нас ждали. У меня с души свалился груз. Только сейчас я почувствовал, в каком напряжении для меня прошли эти последние дни. Всё! Я среди своих!

Окончился период жизни, когда ни днём, ни ночью нельзя было расслабиться. Да, где-то рядом были мои товарищи, но всё-таки все мы работали поодиночке. У каждого из нас возникали ситуации, не оставляющие времени на раздумья, требующие немедленного решения. Принимать эти решения приходилось единолично, и самому отвечать за их последствия. Такова судьба каждого подпольщика.

В партизанской бригаде я провоевал более полутора лет, вплоть до освобождения Белоруссии от немцев. За это время тоже многое пришлось пережить: участвовать в боях, извлекать взрывчатку из неразорвавшихся снарядов и бомб (это стоило жизни не одному человеку), подрывать поезда и мосты. Но я уже был не один и рядом постоянно чувствовал локоть товарища, а главное - спало постоянное напряжение: ведь ответственность за принятие решений лежало теперь не только на мне.

Прошли годы, но воспоминания о тех далёких временах не исчезли из моей памяти. В моих беспокойных сновидениях я нет-нет, и возвращаюсь в свою подпольную жизнь. И часто думаю о том, что в те суровые годы мы не всегда могли сами выбирать дороги, скорее, они выбирали нас.