Интервью проведено при поддержке Московского Дома ветеранов войн и Вооруженных Сил
Я родился 7 февраля 1924 года в деревни Батулино, Талдомского района Московской области. Отец у меня был пожарником, а мать работала на заводе. В 1937 году моего отца арестовали и мне пришлось пойти работать. В 1940 году я окончил 7 классов и уехал в Москву, к свое тетке, младшей сестре отца. Ее муж работал на заводе, а потом взяли его в МГБ. Он меня устроил на Московский кислородный завод автогеностроения медником.
Поскольку он работал в МГБ, то домой он приезжал поздно и всегда мне говорил: «Саша, гуляй не стесняйся», – я жил с ними, у меня была своя большая, 22 метра, комната. В апреле 1941 года дядю направили в командировку в Ригу. 21 июня он вернулся из командировки. Вечером мы собрались за столом, песни пели. Утром он встал и попросил сходить меня в магазин. Я сходил в магазин и на рынок и тут по радио началось выступление Молотова. Сразу началась паника, а по Варшавскому шоссе было много военных штабов и, наверное, военных вызвали в свои части, они ехали, все с сигналами, а народ разбежался по магазинам. Я пришел домой, а дядя поехал в свой наркомат. Его опять обратно в Ригу, а ночью 27 июня он вернулся, весь грязный. До Риги он так и не доехал, сумел добраться только до Минска. После возвращения, его направили в Куйбышев, куда он уехал с семьей, и я остался один.
После начала войны я продолжал работать на заводе и, одновременно, вступил в пожарную охрану, в случае воздушной тревоги, мы занимали места на крышах, чтобы сбрасывать зажигалки.
Наш завод вырабатывал кислород, которым снабжал всю страну. Однажды, во время бомбежки, у нас на заводе возник пожар, и огонь подбирался к складу с баллонами с кислородом, а взрыв одного баллона – это взрыв килограмма взрывчатки. Кроме того, загорелся газовый цех. Я влетел в цех, газ пережал, а потом побежал тушить склады, в том числе те, на которых хранилась бутылки с кислотой. Ну и пока тушили пожар, некоторые бутылки лопнули и меня обожгло кислотой.
16 октября в Москве началась паника. Москвичи бежали по Горьковскому шоссе, гнали скотину, у кого машины были, пытались уехать на машинах.
Наш завод был эвакуирован, однако я, со своей бригадой, остался в Москве. Сперва мы просто охраняли завод, а потом стали варить противотанковые ежи. Так же, на нашем заводе было развернуто производство автоматов и гранат.
Правда, еще до этого, я хотел уйти в партизаны. Я с двумя друзьями, приехал в свою деревню, три дня там прожили, а потом нас заметил комендант и хотел направить на трудовой фронт, но мы сумели убежать и вернуться в Москву, на завод.
В июне 1942 года меня призвали в армию и направили в Ленинград. В Ленинграде я пробыл 2 месяца, а потом меня из направили лагеря под Йошкар-олу. Там мы пробыли месяц. Кормили там ужасно. Приехали мы туда на праздник, и, вроде, нормально было. А потом началось… Мы после занятий приходили и даже в столовую не могли идти.
Из лагерей нас направили в Москву и разместили в Октябрьских казармах. Тогда там формировались дивизионы «катюш» и я попал в такой дивизион, командиром расчета боевой установки М-30/31. К нам в казармы пришел такой майор или полковник. Смотрит на нас и говорит: «Куда мне вас девать? Вас кормить 3 месяца надо!» А потом прошел вдоль строя и каждого в грудь толкал. Устоял – отойди, упал – не подходишь. Те кто устоял, попали в дивизион и остались в Октябрьских казармах, а не прошедших увезли куда-то в другое место.
Кроме нашего дивизиона, в Москве было еще 3 дивизиона, и вот эти 4 дивизиона были объединены в бригаду и осенью 1942 года бригаду направили на Западный фронт, к Жукову.
Наша бригада освобождала Калужскую область, Орловскую область, Белгород, Смоленск, Ржев. Дошла до Орши. Сходу мы взять Оршу не смогли, у немцев была мощная авиация, они получили подкрепление. Но ко второму наступлению мы здорово подготовились. К нам поступило пополнение, ребята 1925 года.
Огневые позиции нашей бригады размещались справа и слева от дороги и вот, когда наша пехота, в первую очередь штрафники, ворвались в в Оршу, то там они и завязли. Подкрепления не было, наши танки подбили, а немцы нанесли удар по позициям нашей бригады. В результате этого обстрела, было разбито много машин, погибло много солдат и нашу бригаду отправили в Москву, на формировку.
В ноябре 1943 года мы приехали в Балашиху. Мы получали пополнение и готовились. Пробыли мы там до февраля 1944 года, получили новые машины, рамы, а потом нас отправили в Кандалакшу.
Приехали туда, а там везде сопки, леса. Неделю мы ждали, пока нам расчистят дорогу, после чего выехали на огневые позиции. За ночь оборудовали позиции, притащили туда боеприпасы, зарядили и замаскировали установки и легли отдыхать. Рядом с нами офицеры были, у них палатка трофейная была, а мы тут разговорились кто как в Москве отдыхал. А утром команда: «Сняться с огневых!» Ну что, мы начали разряжать установки, чтобы отвести снаряды нам дали лошадей. Батарея с позиций снялась, а я остался, проверил огневые, взял всякую мелочь, которую ребята забыли и поехал в тыл. Вдруг – летят штук 6 самолетов. Я лошадь бросил и под камень, а в это время, начальник штаба и замполит решили день рождение в той самой трофейной палатке. Ну и палатку разбило… Меня из-за камня выкинуло, я метров на 150 отлетел. Очухался, гляжу – все черно… Все наши огневые разбиты… Я стал выползать, и наткнулся на начальника штаба, он в живот был ранен. Он мне все говорил: «Бубнов, пристрели меня». А я говорю: «Товарищ капитан, будете живы». Я его как-то до дороги дотащил, а там погрузил на сани и его отправили в госпиталь. В результате этой бомбежки погибло человек 50.
Потом нам прислали пополнения и с Кандалакши нашу бригаду перебросили на Петрозаводск, там готовилось наступление. Наша бригада участвовала в освобождение Карелии, а когда мы подошли к норвежской границе, нас дальше не пустили. Мы какое-то время еще пробыли там, ездили в Мурманск разгружать пароходы, а потом нашу бригаду опять отвели в Москву.
Разместились мы в Люберцах. Там мы получили новые установки, уже на машинах. Причем, сперва, мы получили рамы, а машины в Ярославле задержались. Потом они пришли и мы монтировали на них рамы. Пока получали машины, у нас шли разговоры. Все понимали, что мы снова на фронт поедем, но говорили: «Если влево поедете – то в Японию поедете, а если прямо – то на западный фронт». В конце концов, мы получили машины, пополнение, погрузились в эшелон и отправились на запад, в Польшу.
В Польшу мы прибыли к Новому году, тогда как раз Висло-Одерская операция готовилась. В это время пришел приказ направить меня в офицерское училище. Но я сам не пошел, потому что боялся, что копнут, узнают про арест отца, и я послал своего наводчика.
Мы были на 1-м Белорусском фронте, которым тогда командовал Жуков и он приезжал на позиции нашей бригады. Во время наступления мы прошли Польшу, вышли к Одеру и остановились, западнее Кенигсберг немцы смогли задержать наши войска, и нам приказали оказать им помощь. Какое-то время пробыли там, а потом нас опять на Одер вернули. Там тогда столько войск собралось, чувствовалась подготовка.
В конце концов мы перешли в наступление. Причем, что интересно, мы, обычно, на рассвете залп давали, а тут ночью. Жуков придумал хитрость с прожекторами. Мы дали залп, а потом включились прожектора, немцев ослепили, и мы пошли. 1 мая 1945 года мы были уже в Берлине. Последний залп мы дали в 2 часа ночи, по Рейхстагу. Приехали, дали зал, а утром все закончилось, немецкий гарнизон капитулировал.
3 дня пленные шли, а 4 нас по тревоге подняли и на станцию, грузиться в Японию. Простояли мы там до 9 мая и в Японию так и не поехали, остались служить в Германию. Сперва мы близ Франкфурта-на-Одере стояли, а потом, в сентябре, нас перебросили в Бранденбург. Тут началась демобилизация, из армии увольнялись старшие возраста, и некоторые части расформировывались. Попала под расформирования и наша 25-я отдельная гвардейская ордена Суворова, ордена Кутузова, тяжелая минометная бригада. Меня и еще 10 человек перевели в Особую бригаду, которая была сформирована на базе 92-го минометного полка. Эта бригада занималась ракетами ФАУ-1 и ФАУ-2, которые мы у немцев захватили. В задачу солдат входила переброска этих ракет и оборудование пусковых столов. В Германии мы произвели два залпа. Один удался, а второй нет, ракету пришлось расстрелять. К нам еще Королев приезжал, несколько ракет в Москву увез. Так я и продолжал служить в Германии до демобилизации в 1948 году.
- Спасибо, Александр Михайлович. Еще несколько вопросов. Когда вы узнали о начале войны - какое было ощущение: что война будет быстрой и победоносной или было ощущение, что война будет тяжелой?
- Тяжелой. Потому что техника у нас была не та, тяжелая промышленность, станкостроение хуже немецких работали.
- Многие ветераны вспоминают, что в начале войны молодые люди непризывного возраста шли в военкомат, с просьбой отправить их на фронт. Вы с этим сталкивались?
- Да. Я сразу же пошел в военкомат, но меня направили не на фронт, а в штаб пожарной охраны.
- В пожарной охране у вас какое-то оборудование было?
- Ничего не было у нас. А на заводе – ну обычный пожарный щит на каждом посту был.
- Немецкая авиация сильно Москву бомбила?
- Сильно. Особенно сильно бомбили Ленинградское шоссе.
- Александр Михайлович, в 1942 году вы попали в Ленинград. Не могли бы сравнить паек мирного населения Ленинграда и войск?
- Паек был одинаковый. Когда нас привезли, нам выдавали три сухаря и 70 грамм селедки. И все.
- Когда вы попали в лагеря, не было отношения к постоянному составу, что они там окопались, чтобы на фронт не попасть?
- Нет.
- В гвардейских минометах вы попали на установку БМ-30/31?
- Да. Такая рама на 4 снаряда. Поднималась градусов на 35-40 и так стреляли.
Первоначально, мы стояли прямо за пехотой. Снаряд М-30, который тогда у нас был, бил всего на 1600 метров. Мы ночью сзади пехоты установки ставили и маскировали. Команда и залп.
Позже к нам стали поступать снаряды М-31, они уже до 6 км били, и нас уже во втором эшелоне стали размещать.
- Машины у вас в бригаде были?
- Да, ЗиЛ-5. Они предназначались для перевозки снарядов, рам. К передовой машины не подходили и, когда у нас М-30 были, мы километра 3-4 на плечах снаряды тащили.
- Встречается упоминание, что немцы открывали сильный ответный огонь по позициям «катюш».
- А как же, открывали. Но особых потерь у нас не было. Во время артподготовки мы давали первый залп, потом подключалась ствольная артиллерия, а мы перезаряжали установки и еще залп. И так всю артподготовку, а она часа 2 длилась.
- Сколько человек в расчете?
- Семь. Командир, наводчик, четыре заряжающих и водитель.
- Какой был средний возраст расчета?
- Ровесники. Может на 2-3 года постарше.
- А национальный состав?
- Все были и казаки были, и татары, и евреи, всякие.
- Я встречал оценку солдат азиатов, что они не очень хорошо воевали? Вот как ваша оценка?
- Все рвались защитить родину.
- У вашего расчета какое было личное вооружение?
- Карабин или автомат.
- Приходилось личное оружие применять?
- Нет. Куда их применять. Они только мешали и мы их снимали. Один раз случай был. Мы работали, карабины сняли, и тут тревога. Кто-то побежал, все оружие на машину побросал и уехал. Я к старшине приехал, говорю: «Давай меня на передний край. Надо же что-то искать, заменить».
- За утерю оружия наказывали?
- Конечно. Я потому и просился на передний край, чтобы заменить карабин. Нашел там, мне старшина номер переписал. А в конце войны мы обзавелись немецкими автоматами.
- Перед Висло-Одерской операцией вы получили установки на машинах. Какие это машины были?
- Студебеккеры. Они, по сравнению с нашими – небо и земля. У нас до этого ЗиЛ-5 были, так у нее проходимость никакая. Ее чтобы вытащить из грязи – танк нужен.
- Встречается упоминание, что мобильные установки минировали. Это так?
- Первое время, когда только появились, да, минировали. В случае чего подрывали. Но у нас этого уже не было.
Садились в машину и ехали. Когда машина готова – брезент собирается, поступает команда – градус такой-то, поворот. Устанавливаешь все это, садишься кабину и открываешь огонь. Я водителя выгонял, лучше уж одному погибнуть.
- Какие-нибудь ЧП с машинами в бригаде были?
- Да. Иной раз смотришь – снаряд не пошел. У нас в бригаде так двое погибло. Снаряд не сошел, а пульт не выключили. Ребята подбежали посмотреть, а тут двигатель сработал, они и сгорели. У нас два случая таких было.
- Как бригада действовала в Берлине? Это же город, там «катюше» трудно развернуться.
- По-разному. И с машин били, а случалось, снаряды просто затаскивали в окна. Закрепляли и били.
- Даже без рам?
- Да. Без всего. Прикрепляли к снаряду бикфордов шнур и поджигали его.
- 3 мая ваша бригада получила приказ готовится к отправке в Японию. Какое ощущение было? Война кончается, а вы снова на войну.
- Старались не думать. Заниматься своим делом.
Мы вообще старались не думать, что в любой момент можем погибнуть.
- Александр Михайлович, вас призвали в 1942 году. В июле 1942 года был выпущен приказ №227 «Ни шагу назад». Вы о нем знали?
- Нет.
- Под Кандалакшей в вашей бригаде погиб замполит. А вообще, на передовой вы часто замполитов видели? Как к ним относились?
- Тот, что погиб, он никогда не на передовой не был. Начальник штаба к нам приезжал. Огневые осматривал, распределял секторы стрельбы, а замполита мы не видели. Только вот первый раз приехал и погиб.
- А другие офицеры, замполиты?
- У нас офицеры были как отцы были. Ну и, побаивались они. Если солдаты тебя невзлюбят, могут ведь и кокнуть незаметно. Так что все офицеры относились к нам уважительно.
- А со СМЕРШем сталкивались? У вас же отец был репрессирован, а вы служили в секретной части.
- Сталкивался. Мы тогда до Орши дошли, ко мне дневальный прибегает, говорит, вас в СМЕРШ вызывают. Я сразу понял, что он про отца докопался. Пришел, а он мне говорит: «Ну садись, давай чайку. Ну как у тебя». Я отвечаю, что все нормально. И мне: «А у вас родители где?» «Мать в деревне, брат, сестра, а отец в 40-м году умер». «Как умер?» «Не знаю. Мне мать сказала умер». «Нет, он у вас не умер, он арестован». «Не знаю, мне мать сказала, что умер в 40 году, перед войной». «Давай со мной в контакте работать», ну то есть стукачом. Я думаю – нет. Он мне говорит: «Я тебя пошлю учиться», – а я ни в какую, так и не дал согласия. В Кандалакше он меня вызывает: «Ты не информируешь, я тебя в разведку направлю!» Я говорю: «Пожалуйста. Я с вами в любую разведку пойду». Больше он меня не вызывал, но награды стал зажимать.
- Вам награды зажимали, а как вообще награждали?
- В первую очередь давали офицерам, нам что останется, чаще всего «За отвагу», «За боевые заслуги». С наградами у нас туго было. Да оно и сейчас так же.
- Как вас кормили? В блокадном Ленинграде понятно, плохо. В лагерях тоже плохо, а когда в гвардейские минометы попали - как кормили?
- Когда в Октябрьские казармы попали – вот тут нас кормили! Сам начальник приходил, проверял, чтобы ложка стояла. Приходил и на завтрак, и на обед.
- А на фронте как кормили?
- Хорошо. На переднем крае не очень, днем-то кухню не доставишь, только ночью. А так хорошо.
- А 100 грамм выдавали?
- Перед боем.
- Как вы на фронте мылись?
- Первое время у нас бань не было. Позже уже к нам приезжали армейские бани, машины с для прожарки одежды. А в Москве у нас как-то такая прожарка сгорела, и вся одежда в ней. Кто-то, наверное, спички в кармане забыл. А летом – если была река, в реке мылись.
- Женщины в бригаде были?
- Были, санитарки.
- А какое было отношение к ним, были ли на фронте романы?
- Были. У нас, солдат, не было, а офицеры другое дело. Но потом пошел разврат, неприятности, и комбриг отправил их.
- На фронте вы деньги видели?
- Нет. У нас оклад был оклад 15-20 рублей, мы на оборонный займ подписывались. Табак нам выдавали. На фронте деньги куда девать? А, после войны, служил в Германии – там оклад хороший был, сто с лишним рублей. Кроме того, за награды платили. Я деньги на книжку клал.
- В Германии платили в рублях или в марках?
- В марках, а потом обменивали.
- Ваша бригада прошла Польшу и Германию. Какое было отношение к местному населению и как местное население относилось к вам?
- Первое время все боялись. Идешь смотришь – они в переулке собираются, подходишь к ним, а они уходят и не найдешь их. А потом стали приходить на кухню, есть.
- А в Польше как местное население относилось?
- Там хуже, там бандеры. Там очень опасно было.
- Мародерство было?
- Было. Но у нас поменьше. У нас очень строгий приказ был – за мародерство – расстрел на месте. Но трофеи брали. Мы в Германии первое время своей кухней не питались. Только трофеями. У немцах в подвалах банки с едой, дашь немцу покушать, не отравлено ли, а потом сами ели.
- В Германии было разрешено отсылать домой посылки. Вы их посылали?
- Да. Я две посылки своему дяде отослал.
- Достаточно долгое время вы воевали под командованием Жукова. Как вы его оцениваете?
- Если бы не Жуков – а нам победы не видать. Он строгий был, наказывал, но он нас очень жалел и берег. Мы все гордились, что у Жукова воевали.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
