Гладилин Степан Иванович

- Я родился в 1926 году в станице Мекенской Чечено-Ингушской АССР. Станица была казачьей, в ней основная масса жителей была терскими казаками. Чеченцы и ингуши, конечно, тоже проживали там, но никаких междоусобиц не было. Детей у моих родителей было много, но выжили только мы с моей старшей сестрой, а остальные умерли.

В своей станице я пошел в школу, состоял там в пионерской организации. Из-за того, что началась война и немцы слишком быстро подошли к нашим краям, я успел окончить лишь пять классов.  Семилетнее образование я получил уже после войны, когда у нас в части было организована вечерняя школа.

- Дома что-нибудь имелось из предметов роскоши, например, патефон или велосипед?

- Велосипед!? Что Вы! Он в то время был действительно роскошью и его могли себе позволить далеко не все. А вот старенький патефонишко у нас в семье имелся. 

- Как Вы узнали о начале войны?

- Об этом объявили по радио, которое висело на столбе у сельсовета. Дома у нас радио не было, и я сам выступления Молотова не слышал, просто видел потом, как стали люди собираться в группы и между собой говорить: “Война началась!” Сразу стали на фронт забирать молодежь. Мои братья двадцать третьего и двадцать четвертого годов рождения ушли на фронт буквально в первые же дни. Все они там и погибли. Отца, он был 1901 года рождения, на сороковой день после начала войны тоже призвали в армию, он пропал без вести.

- К вам в станицу приезжали эвакуированные из других регионов страны?

- Ой, у нас этих беженцев было очень много! Но они у нас практически не задерживались, их старались побыстрее вывезти подальше в тыл. Как только на станции скапливались эшелоны с эвакуированными, тут же прилетали немецкие самолеты и начинали бомбить. Тогда беженцев срочно пересаживали на машины и старались поскорее увезти от станции. Даже когда через наши края с запада гнали многочисленные стада различного скота, главной задачей было в первую очередь спасти людей. Люди, которые сопровождали скотину, шли пешком или ехали на повозках, их пропускали на всех дорогах.

- С началом войны школьная программа у вас изменилась?

- У нас школы совсем закрылись, ведь немец продвигался по нашей территории очень быстро. Когда фронт стал приближаться, у нас начали размещать прифронтовые госпитали. Один из них разместили в нашем станичном клубе. Около клуба был большой сад, так в нем разбили дополнительно несколько палаток, потому что клуб не вмещал всех раненых. А их к нам в станицу везли и везли. Тех бойцов, кто ранен тяжело, увозили составами вглубь территории, а у нас на станции выгружали тех, кто ранен был легко. Когда немцы подошли еще ближе, этот госпиталь по-быстрому свернули и эвакуировали из станицы.

Когда закрылась школа, я пошел работать в колхоз трактористом. К тому времени в станицу вернулся с фронта по ранению бывший механик МТС, у которого отсутствовали кисть руки и нога. Поскольку всю рабочую молодежь забирали в армию без разбору, нужно было кого-то обучать, чтобы они пришли на место тех, кого забрали. И вот он собрал нас, мальчишек, и стал обучать работе на тракторе. К тому времени в станице остались лишь колесные трактора, остальные были переданы для нужд Красной Армии. Впоследствии отступающие части забрали и те трактора, на которых мы учились, ведь нужно было чем-то тащить тяжелые пушки.

Мама в это время работала на зернохранилище. Перед приходом немцев все зерно с элеватора и хранилищ не успели вывезти, поэтому то, что было можно, то взорвали. Зерно просто не было возможности вывезти, по железной дороге в сторону Баку постоянно шли эшелоны, вывозившие целые заводы - станки и людей. Поэтому на оккупированной немцами территории осталось очень много зерна и брошенного не эвакуированного скота. Этого бесхозного скота очень много бродило по округе.

Поскольку немец рвался на Кавказ, нас, молодежь двадцать шестого года рождения, чтобы мы ему не достались, стали призывать в армию. Я, как и многие из станицы, был призван первого января 1943-го года. Каждый получил повестку с указанием явиться, имея при себе кружку, ложку, иголку с ниткой и суточный паек. В день отправки объявили молодежи срочный сбор у сельсовета, где собралось, наверное, человек пятьдесят. Причем, среди этого количества были не только те, кого призвали повесткой, но и те, кто изъявил добровольное желание отправиться на фронт. Нас посадили на подводы и повезли на ближайшую станцию Наурская, куда собирались призывники со всей округи. Родители, конечно, плакали, провожая нас. Но прозвучала команда: “По вагонам!” и мы стали грузиться в эшелон. Только мы успели уехать, как немец буквально на другой день вошел в наши края, дошел до станицы Червленной, а впоследствии оккупировали и нашу станицу. 

Как мать мне потом рассказывала, немцы, заняв станицу, запретили всякое передвижение местному населению и не дали никому возможности покинуть станицу. Причем сами немцы поступали так: прилетит днем наш самолет-разведчик, заметит немцев в станице и улетит. А ночью прилетает бомбардировщик и начинает бомбить. Только вот немцы к тому времени из станицы вышли и весь удар приходится по мирным жителям. У нас домик тоже был разрушен нашей бомбой и матери до моего приезда приходилось жить на квартире у чужих людей. 

- Что Вы взяли с собой из еды?

- Взяли то, что можно было. Сухарей немножко, кусочек хлеба, кусочек сала. У всех был практически одинаковый набор продуктов.

- В вашем эшелоне ехали только призывники двадцать шестого года рождения?

- Да, остальных не брали. Мы были самыми молодыми призывниками, нам было всего по семнадцать лет. Мне, например, было на тот момент шестнадцать с половиной.

- Во время следования с вами кто-нибудь был сопровождающим?

- Ну а как же! С нами был представитель от районного военкомата.

Ехали мы в товарных вагонах-теплушках. В первых числах сорок третьего как раз начались сильные морозы, и мы всю дорогу сидели вокруг небольшой железной печурки, установленной в вагоне. Сначала нас вывезли в Астрахань. По дороге эшелон бомбила немецкая авиация. Поскольку прямого железнодорожного сообщения с Астраханью не было, нас высадили из эшелона и доставили туда через Каспий на баржах и пароходах. Из Астрахани мы отправились в Саратов. Шли пешком день и ночь, иногда подвозили нас на повозках или попутных машинах. Поскольку в это время в Сталинграде еще сражались с окруженной немецкой группировкой, наш путь пролегал по противоположному берегу Волги.

- Чем вы питались в дороге?

- Сначала мы ели то, что взяли с собой, а затем, когда все свои продукты закончились, нас стали кормить у полевых кухонь. Разумеется, кухни с нами не шли постоянно, мы лишь приходили в какое-то определенное место и там нас уже ждал горячий обед. 

Когда мы прибыли в Саратов, там нас первым делом основательно всех накормили и стали обмундировать. Сначала нас в какой-то крепости собрали и там стали распределять по запасным полкам, кого куда: забирали человек по двадцать из нашей группы и куда-то уводили. Видимо, в этой крепости был сортировочный пункт для новобранцев.

- Во что вас одели?

- В красноармейское обмундирование, правда не новое, а б/у. В качестве обуви выдали всем коричневые английские ботинки с обмотками, потому что сапог не было. А чтобы мы не замерзали, все получили добротные отечественные шинели. 

Как только мы получили красноармейскую форму, нас сразу же отправили в город Татищев, где находился большой учебный лагерь. Этот лагерь представлял собой огромное пространство, на котором было вырыто множество землянок. Местные говорили, что в этом лагере когда-то содержались пленные поляки, которых привезли в город после того, как Красная Армия прошла с освободительным походом по Западным Украине и Белоруссии. Вроде бы эти землянки были вырыты и оборудованы теми самыми пленными польскими солдатами и офицерами. Когда мы прибыли в лагерь, там уже никого из поляков не было, землянки были пустыми. Нас, вновь прибывших, расселили по землянкам, и стали мы заниматься боевой учебой, изучать винтовку Мосина.

- Присягу Вы когда приняли?

- Да практически сразу после того, как нас в обмундирование одели. Мы сначала приняли присягу, а уже потом у нас начались занятия. Присягу принимали на плацу, за плечом у каждого была винтовка или карабин с примкнутым штыком, и каждый зачитывал текст: “Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…” А потом начались занятия, которые шли непрерывно, практически с раннего утра и до позднего вечера. В любую погоду мы отрабатывали штыковой бой, по команде “коли!” тыкая штыком винтовки в самодельные чучела, изображающие нашего противника. Еще очень нравилось нашим командирам отрабатывать действия по команде “Воздух!”. Грязь - не грязь, все равно нужно было по этой команде падать на землю.

- Как кормили вас там?

- У нас вместо кухни был обычный навес, под которым мы собирались во время приема пищи. Кругом степь, от ветра никуда не спрячешься. К тому же было очень холодно, поэтому полученная пища быстро остывала. А что поделать, домой ведь не уйдешь.

А потом из нас стали готовить маршевые роты для отправки на фронт. Когда роты были сформированы, мы некоторое время просто бездельничали: занятий нет, кормить стали хорошо, один минус в этой ситуации - в любой момент могут отправить на передовую. Мы или отдыхали в своих землянках или ходили смотреть, как занимается молодежь, которую привезли в этот учебный полк после нас.

- Сколько человек жило в землянке?

- Целая рота, а в роте человек шестьдесят, наверное. В каждой землянке были сооружены нары, на которых была разбросана солома.

- Все рвались на фронт или были такие, кто хотел отсидеться в тылу?

- Ну а как же! Всем хотелось попасть на фронт! Были, конечно, те, кто болел и их болезнь не позволяла отправиться на передовую. Их выделили в отдельную роту, что с ними стало - я не знаю.

Затем пришел мой черед, и я в составе одной из маршевых рот был переброшен в Москву. Там, на Хорошевском шоссе, были так называемые Красные казармы, где нас разместили и куда приезжали за пополнением “покупатели” из различных фронтовых подразделений. Так получилось, что я попал в 52-й гвардейский минометный полк, на вооружении которого стояли знаменитые “Катюши”. Этим полком тогда командовал подполковник Пушкарев. “Покупатель” из этого полка приехал выбирать себе подносчиков и заряжающих, а если ему попадался кто-нибудь из сержантов, то тот сразу попадал в командиры отделений или в наводчики.

- Какое звание Вы получили в учебном полку?

- Рядовой. Поэтому в полк отправился в качестве заряжающего.

Нашему полку довелось воевать на Карельском фронте в районе города Костомукша. В то время противник старался перерезать Карельский перешеек, чтобы лишить наш фронт снабжения из Мурманска. Бои шли день и ночь, и все это в условиях болот. Зимой там лютый холод, а летом чуть копнешь почву, так сразу влага собирается. Да еще дожди шли очень часто. Но терпеть надо было. Только сделаешь залп, как нужно сразу же менять позицию, уходя на запасную позицию, а ведь машина через заболоченный лес сразу уехать не может. Надо было сделать для нее хоть какой-нибудь деревянный настил. Машины у нас тогда были “полуторки”, ЗИС-5 и ЗИС-6. Ох, сколько мы там леса перепилили, и все вручную! На запасной позиции мы заряжаемся и ждем указаний, где нас ждут и куда нужно отправиться для следующего залпа.

- Сколько человек участвовало в заряжании установки ракетами?

- Шесть человек составлял расчет установки, и все занимались ее заряжанием: командир орудия, наводчик, два заряжающих и два подносчика.

- Командиром орудия был офицер?

- Нет, сержант. Зачем там офицер? Там и сержанта вполне хватало. Когда установку зарядили, он садился в кабину машины, где у него был пульт управления огнем в виде барабанчика, который нужно было вращать. Предварительно наводчик обязательно снимал прицел, потому что тот, при пуске снарядов, мог попросту сгореть. Прицел на “катюше” был не такой, как артиллерийская панорама. В нем была прорезь и шкала, по которой можно было задать угол наклона и угол вращения по горизонтали вправо-влево. Наводчик с его помощью осуществлял наводку на цель и, доложив об этом командиру расчета, по команде “от машины!”, должен был снять прицел и убежать в безопасное место. Командир расчета громко кричит для всех: “Огонь!”, вращает рукоятку и все шестнадцать снарядов по очереди вылетали в сторону вражеских позиций. При выстрелах образовывалось такое сильное пламя, что прицел мог полностью прийти в негодность, если его оставить закрепленным на направляющих. После выстрела командир еще раз попробует сделать выстрел на всякий случай, если какой-то из снарядов остался на установке, затем опускались бронещитки, которыми закрывались окна кабины и нужно было в срочном порядке уезжать из того капонира, откуда давали залп.

- Стрельба велась исключительно из капониров?

- Если место было заранее подготовлено и вырыт капонир, то огонь вели из него.

- Что представляло из себя укрытие, в котором прятался расчет во время выстрела?

- Да там просто старались убежать подальше. В Карелии много больших каменных валунов, вот мы за них обычно и прятались.

- Были у машины дополнительные распорки, придающие устойчивость?

- Нет, у нашей установки распорок не было, она опиралась только на свои четыре колеса. Ну и еще дополнительно ставилась на тормоз. Снаряды вылетали с направляющих в шахматном порядке, поэтому при выстреле машину очень сильно раскачивало из стороны в сторону.

- Часто случалось, что снаряд не уходил с направляющей?

- Да, бывало такое. На направляющих было два контакта, к которым подавался электрический ток, а на снаряде посередине был пороховой пирозапал, который воспламенялся как раз вот от этого тока. И случалось так, что порох в заряде снаряда мог отсыреть и толком не воспламениться. Раз! - и снаряд из-за этого, слегка двинувшись вперед, откатывался обратно назад.

- Как поступали с такими снарядами?

- Да снимали их с установки и все. Там, когда устанавливаешь снаряд, на нем есть болт, который нужно вставить в специальную прорезь на направляющей рельсе таким образом, чтобы его шляпка оказалась на противоположной стороне. Из-за этого болта снаряд не может никуда свалиться, а просто встает на то место, где и был до выстрела. Те снаряды, которые по какой-либо причине не выстрелили, снимали с установки только тогда, когда покидали огневую позицию.

- Когда снаряд вставал на боевой взвод?

- А они уже на боевом взводе с того момента, как только их установили на направляющие. Там имелось два медных контакта и такие же контакты имелись на самом снаряде. Когда командир крутит рукоятку пускового устройства, на снаряд подается ток, от которого вспыхивает порох. А в снаряде были упакованы семь пороховых шашек, которые приводились в действие загоревшимся порохом пирозапала, и от сгорания которых он получал такую огромную скорость. На тех снарядах, которые не сработали, откручивалась хвостовая часть, вынимались неиспорченные шашки, а сам снаряд затем уничтожался.

Сначала прорези в направляющих были прямыми и снаряд при выстреле летел прямо. Затем сделали на направляющих круговые прорези, придающие снаряду вращение при полете. Пока он шел по направляющей, он успевал три или четыре раза провернуться вокруг своей оси.

- Снаряды различались по предназначению?

- Они все были двух типов - фугасные, которыми били по пехоте и технике и термитные, или зажигательные.

- По каким целям использовались термитные снаряды?

- Да по любым, если было целью зажечь там пожар. В основном по укрепленным районам. Но мы термитные снаряды использовали не часто, чаще всего вели огонь фугасными, этого вполне хватало. Представляете, если даст одновременный залп целая батарея! Это три машины по шестнадцать снарядов в каждой. Да там просто будет ад твориться. А если огонь откроет целый дивизион?

- Сколько дивизионов было в вашем полку?

- У нас был трехдивизионный полк. В каждом дивизионе было по три батареи, а в каждой батарее по три машины.

- На снарядах какие-нибудь надписи писали?

- Ну, “На Берлин” писать не довелось, а вот что-нибудь такое написать, типа “Фашисту смерть!” - это запросто. При этом никто не давал для этого специальной команды, все делалось по собственному усмотрению и желанию.

- Вы сказали, что в условиях заболоченной местности машины передвигались по деревянным настилам. Для вас этот настил делали саперы?

- Иногда привлекали для этого саперов, а иногда и сами все делали. Да саперы разве успеют для нас такое по-быстрому возвести? Поэтому самим приходилось брать в руки топоры и пилы. А для пехоты целые бригады изготавливали специальные “мокроступы”, чтобы по заболоченным участкам ходить можно было.

- Как в таких условиях оборудовали для себя жилище?

- Там землянку не выкопать, сразу вода проступала. И так везде: копнешь - вода, копнешь - вода. Поэтому старались выбрать какую-нибудь возвышенность и только на ней можно было вырыть для себя небольшую ямку.

- Как хоронили погибших в болотистой почве?

- Да как… Найдешь ямку или воронку, туда тело положишь и сверху забросаешь землей да корнями. Там столько погибших нами обнаруживалось, и все лежали практически на поверхности!

- Прежде чем стать наводчиком, Вы где-то прошли обучение?

- С работой наводчика я ознакомился еще когда находился в учебном полку. Сложного там ничего не было, поэтому, когда убило наводчика, я, хоть и считался “молодым”, смог его заменить. Когда отвели нас с передовой, мне пару раз показали, как нужно работать с прицелом и я быстро все ухватил. Например, говорят мне: “Правее ноль двадцать”, я должен на одном барабанчике установить ноль, а на другом двадцать. При этом установка поворачивается на указанный угол. А затем нужно было совместить прорезь прицела с ориентиром. Потом говорят: “Угломер такой-то”, это значит, что направляющие нужно поднять или опустить. Это быстро делалось при помощи двух рукояток. За правильностью наведения нужно было следить за капелькой воды в уровне. Выполнил все эти указания, доложил громко командиру, повторив все указанные мне данные, и все - установка готова к открытию огня. Если бы “катюша” стреляла только прямо, как многие считают, то она бы никогда не попадала по указанным целям.

- Командир проверял Вашу наводку?

- Нет, он получал указания от командира батареи и передавал их мне. Все, и никаких проверок. Затем командир батареи, капитан или старший лейтенант, давал команду: “Огонь!” После выстрела я быстренько опускал направляющие и мы покидали тот район, откуда велась стрельба.

- Где хранился прицел?

- В небольшой коробочке, которая висела у меня на поясе как сумка. Его оттуда было удобно на ходу по-быстрому доставать. Подбегаю к машине, втыкаю его в стопор, провернул, и он готов к работе.

- Как Вы получили контузию?

- Нас часто бомбила немецкая авиация. Как только налетали самолеты, нам нужно было по-быстрому искать какое-нибудь укрытие. И вот однажды, когда я пытался спрятаться от налета, неподалеку от меня взорвалась бомба. У меня тут же в голове зазвенело, из ушей и рта пошла кровь. Потом, как оказалось, в тот раз два маленьких осколочка угодили мне один в ногу, а другой рядом с подмышкой. Как он туда угодил - не знаю, может я в этот момент просто руками за что-то пытался ухватиться. После окончания бомбежки устраивалась перекличка: “Иванов!” - “Убит”, “Петров!” - “Ранен”. Кто не сильно пострадал, того оставляли в расчете, а кто нуждался в медицинской помощи, отправляли или в свой медсанбат или дальше в госпиталь.

Меня машиной доставили в прифронтовой хирургический госпиталь, где мне и предстояло лечиться. Госпиталь представлял собой обычные палатки, поставленные посреди леса, отапливаемые печками-буржуйками. И ведь там действительно врачи лечили людей, стремясь их поскорее поставить на ноги и вернуть в строй. Это сейчас у врачей такие возможности, а они толком не работают - вместо лечения могут просто отрезать часть тела и все дела. А тогда старались обязательно прооперировать и спасти руку или ногу. Если электричества не было в госпитале, операции делали при свете аккумуляторных ламп.

- Сколько времени Вы пробыли в госпитале?

- Да месяцев семь, наверное. Ждали, пока восстановится слух. Мне приходилось громко кричать, чтобы я что-то расслышал. Но однажды медсестра пришла и, по привычке, начала со мной громко разговаривать, а я ей: “Чего ты кричишь?” Она удивилась: “Ну ты же глухой здесь лежишь” - “Да все я нормально слышу. Одно ухо, правда, чуть похуже другого”. А у меня в голове как будто щелкнуло что-то и слух полностью восстановился, словно затычки из ушей вытащили. Медсестра радостная убежала за врачом, тот пришел, осмотрел и сказал: “Ну, раз ты слышишь, то держать тебя здесь больше не будем”. И уехал я обратно на фронт. Поскольку лечился в медсанбате, а не в госпитале, то и дальше служить я вернулся в свой полк и в свою батарею. Правда, я попал уже в другой расчет, поскольку в моем бывшем моя должность уже была занята.

- Потери в батарее были большими?

- Большими, у нас часто людей убивало. В основном все погибали от бомбежки и артиллерийских обстрелов. Самолет пролетит, сбросит бомбу или пулеметом как даст. А то немцы артподготовку начнут и на наши головы обрушат множество снарядов.

- Немцы листовки над вашими позициями не разбрасывали?

- Бросали. Когда самолет-«рама» прилетал, он обычно этим занимался. Кстати, наши самолеты тоже над немецкими позициями бросали листовки. Но мы никогда немецкие листовки не поднимали - нас предупреждали, что не нужно этого делать, чтобы не нажить себе лишних хлопот.

- Фронтовые сто грамм вам часто выдавали?

- Их давали только когда мы в боях были, как только уходили в тыл - выдача сразу прекращалась. А когда на передовой - бери хоть каждый день, старшина спиртного не жалел. Но я не пил и не курил, поэтому вместо полагающейся мне пачки грубо порубленной махорки получал сахар. Также на сахар я выменивал и свою долю спирта. Многие знали о том, что я не пью и не курю и заранее договаривались со мной о том, что заберут полагающуюся мне долю.

- Как вас кормили в полку?

- Да ничего, сойдет. У нас в дивизионе была собственная полевая кухня, которую таскала хозяйственная машина. Там обычно готовили суп-пюре гороховый и кашу гречневую. Все это делалось из концентратов, которые были в бумажных пачках. Наверное, поварам было удобнее из них готовить пищу, ведь нужно было накормить не десять человек, а триста. От каждой батареи на кухню отправляли трех человек с термосами, для первого, второго и третьего. Термосы герметично закрывались крышками, закручивались барашками, что позволяло донести пищу, не расплескав ее. А потом, уже от расчетов, приходили люди с котелками и получали для себя пищу.     

- Против вас стояли немецкие части?

- И немцы и финны. Если сравнивать их как противников, то скажу Вам, что и те и те были хороши - били так, что нам мало не казалось.

- Использовал ли противник против вас свою реактивную артиллерию?

- Да, ведь у них тоже был шестиствольный реактивный миномет, мы его называли “Ванюшей”. У его снарядов был звук своеобразный, словно ишак кричит. Наши снаряды летели со свистом, а их с каким-то тяжелым протяжным воем. Случались попадания по нашим машинам из этого миномета, если кто-то не успел по-быстрому собраться. Но машину не жалко, ее быстро заменят, главное, чтобы расчет выжил.

- Если расчет оставался без машины, куда он отправлялся?

- Тех, кто еще во время нахождения на передовой, оставался без машины, просто направляли на доукомплектование других расчетов батареи, а то и вовсе в другую батарею переводили. Во время боевых действий полк очень сильно редеет. Например, если изначально было в полку семьсот человек примерно, то после боев их оставалось уже четыреста, а то и триста. Следовательно, полку требовалось пополнение. Его на некоторое время выводят из боев и пополняют личным составом и машинами. Новые машины к нам в полк присылались часто. Прибывали они без экипажей, расчет формировался уже на месте.

- Снабжение полка боеприпасами было достаточным?

- Да вроде хватало нам снарядов всегда, недостатка не испытывали. Сразу, как приезжали в тыл, сразу заряжали установки. Только успеешь зарядить, как приходит распоряжение: “Необходимо срочно отправиться в такой-то район. Там немцы прорываются, нужно добавить огня”. Поэтому мы, как артиллеристы, на одном месте никогда не стояли, постоянно меняя место дислокации.

- Пункт боепитания, на котором вы получали боеприпасы, находился на одном месте?

- Да он постоянно вслед за нами отправлялся, куда мы - туда и он. У них машины были, на которых снаряды загружены, и эти машины всегда вслед за нашими установками шли. А за ними и наша кухня поспевала.

- Идущая колонна гвардейских минометов - прекрасная мишень для вражеской авиации. Во время таких передислокаций у колонны имелось зенитное прикрытие?

- Конечно! Нас, вдобавок, и наши самолеты сверху прикрывали. Но мы классической колонной никогда не ходили. Расстояние между машинами во время движения было очень большим, да к тому же каждая машина имела маскировку. Нарубишь веток с деревьев, утыкаешь ими все, что можно, и со стороны это уже выглядит не машиной, а каким-то большим кустарником.

- Машины шли с зачехленными установками?

- Нет, с открытыми, и даже уже снаряженными. По прибытию на место мы уже были готовы к бою, достаточно было выбрать место, установить прицел, навести установку и услышать команду командира: “В укрытие!”. А брезентовый чехол надевался на установки только тогда, когда передвигались на дальние расстояния.

- Насколько близко доводилось вам для ведения огня подходить к передовой?

- Этого делать нельзя было категорически, потому что враг тут же бы нашу установку обнаружил и сразу принял меры к ее уничтожению. Наоборот, машины старались разместить подальше от линии фронта, ведь наша установка могла вести огонь на девять километров. А если угол возвышения при стрельбе установить высоким, то стрельба станет навесной и дальность полета снарядов будет меньше, всего километра три - четыре.

- Зимой машины красились в белый цвет?

- Да, зимой мы их мазали побелкой, чтобы на фоне снега было не так заметно. А летом маскировали ветками.  

- Какое личное оружие было у Вас?

- Сначала у меня был карабин, а затем, когда я стал наводчиком, моим личным оружием стал револьвер системы “наган”. Чуть позже “наган” сменился на “ТТ”. Карабин - штука неудобная, конечно. Пока заряжаешь установку, он тебе постоянно мешается, цепляясь за все, что можно. А автоматы нам, видимо, не полагались, потому что у нас их ни у кого не было.

В феврале 1945-го года наш полк сняли с передовой и отвели в тыл. Ходили слухи, что мы отбываем на переформирование и на получение новой техники. В марте месяце мы из Карелии прибыли в Москву. Там действительно получили новую материальную часть: установки, размещенные на новеньких ленд-лизовских “Студебеккерах”. Старый автопарк из “полуторок” и ЗИСов остался лишь в качестве хозяйственных машин, остальное все заменили на новое. После получения техники стали грузиться в эшелон. Все говорили, что сейчас нас отправят прямиком на Берлин, потому что в то время уже бои шли на территории Германии. А потом, после погрузки, вдруг образовалось какое-то затишье, нас не отправляют ни туда и ни сюда. Сидим, ждем приказа.

Потом прошел слушок, что готовятся к проведению парада Победы. Какой еще парад Победы, если война еще продолжается!? В это время в Москве начались сильные дожди, которые шли каждый день. С платформ нашего эшелона мы сняли три машины с установкой “Катюша” и из числа самых лучших солдат полка было сформировано три парадных экипажа. В эти экипажи подбирали действительно достойных бойцов, которые уже прошли огонь и воду, воевавшие чуть ли не с первых дней войны. Мне, прослужившему в полку всего лишь год, участвовать в параде точно бы не пришлось.

- Где вы жили все это время?

- Да там же, прямо в эшелоне, в вагонах-теплушках.

Вот, эти три машины вместе с экипажами ушли на занятия по подготовке к параду, а нам приказали всю нашу технику разгрузить с платформ. После разгрузки полк колонной отправился в подмосковную Балашиху и там разместился в землянках. Те землянки были старыми и нам пришлось их перед заселением немного почистить и привести в порядок. Пока наши машины занимались к подготовке к параду, мы все время находились в Балашихе. Причем эти три машины каждый вечер своим ходом уезжали к месту тренировки, а возвращались обратно под утро. Где они тренировались, мне неизвестно. Говорили, что парад должен состояться в мае. А дожди льют! Видимо поэтому парад Победы не состоялся в мае, а был по погодным условиям перенесен на конец июня, когда наступило небольшое прояснение. Хотя тренировки парада проходили невзирая на дожди.

- Только три машины с полка привлекли для участия в параде Победы?

- Кроме этих трех установок на тренировку еще уезжали легковые машины с командным составом, но я не знаю, участвовали они или нет.

- Чем все это время занимался личный состав полка?

- Полк тоже готовился к параду. Все имеющиеся машины нами проверялись, при необходимости приводились в порядок и каждый день мылись и чистились. Это делалось на тот случай, если какая-нибудь из отобранных машин вдруг вышла бы из строя. Мы готовы были в кратчайшее время произвести замену. Подготовленные нами машины стояли не снаряженными и накрытыми брезентовым чехлом.

И вот двадцать четвертого июня с утра вроде прояснилось и начался парад Победы. Правда, в тот день дождь все равно пошел, но парад не прерывали. Наши ребята, которые принимали участие в параде, вместе с машинами вернулись в полк, сдали ту форму, в которой они ехали по Красной площади и снова надели свои гимнастерки.

- Они рассказывали о своих впечатлениях от парада?

- Рассказывали, что могли. Особых впечатлений у них не было, поскольку головой вертеть им не разрешалось. Весь расчет с командиром орудия сидел на машинах, держа равнение на трибуну. А водителю вообще нужно было только вперед смотреть, не отвлекаясь. Даже товарища Сталина, по их словам, не удалось рассмотреть - машины быстро проскочили мимо трибуны Мавзолея.

- Не знаете, на параде машины шли с пустыми направляющими?

- Нет, на машины были подцеплены снаряды, но все они были пустыми. Из их хвостовой части был извлечен порох, а из головной части удален заряд. Причем вся эта процедура проводилась не сотрудниками госбезопасности, а нами, прямо в расположении полка. На тех трех машинах, что участвовали в параде, на кабины были нанесены изображения гвардейских знаков. При этом на всех остальных машинах полка таких изображений не было, несмотря на то, что полк считался гвардейским.

За день до начала парада нам подали платформы, и мы под дождем стали опять грузиться в эшелон. Загрузили всю технику, закрепили и стали дожидаться машин, участвующих в параде. Как только они, по окончании этого мероприятия, пришли на станцию, их тоже сразу погрузили и в ночь наш состав тронулся в путь. Никто не знал, куда мы едем, даже никаких слухов на этот счет не было. Спрашиваем у командиров наших: “Так куда мы едем все-таки?”, а в ответ кто говорит, что к турецкой границе, кто говорит, что на восток, а кто говорит, что на запад. В общем, ничего понятно не было.

Мы обратили внимание, что вместе с нами идет очень много военных эшелонов. Сразу видно было, что идет массовая переброска войск. Если мы догоняли какой-нибудь гражданский состав, то его сразу же останавливали, чтобы пропустить воинский эшелон. Машинисты у нас не менялись, пока мы не прибудем в определенную точку на маршруте. А расстояние между этими точками составляло километров сто. Как только пришли в нужное место, бригада сменилась и сразу опять в путь. 

Однажды на одной из станций удалось крикнуть местным жителям: “Какая это область?”, а нам в ответ: “Ярославская”. Тут мы поняли, что скорее всего нас перебрасывают на восток. Ну что ж, восток — значит восток! Через несколько дней прибыли мы в Забайкалье, в поселок Дарасун. Там разгрузились и своим ходом отправились в Монголию. А сколько там войск перебрасывалось! Глянешь - все дороги заняты, колонны по ним движутся и движутся. Мы тоже шли вместе с этими колоннами и прибыли в город Чойбалсан. Там нас отвели за город и разместили на берегу протекающей речушки Керулен. Август месяц, тепло было, и мы сразу стали мыться в этой речке, купаться и приводить себя в порядок. В это время наш 52-й полк в составе 35-й армии вошел в состав Забайкальского фронта. С неделю мы простояли в Чойбалсане, а затем вновь прозвучал приказ: “По машинам!” и мы двинулись к границе с Китаем. Там степи ровные и можно было оценить всю силу наших войск, которые непрерывно двигались в одном направлении.

Мы прибыли в маленький монгольский городишко Тамцак-Булак на китайской границе и сразу начали там укрепляться, копать капониры для установок в ожидании объявления войны. И вот, восьмого августа, как раз на мой день рождения, объявили о начале войны с Японией. Сначала началась сильная артподготовка, которая длилась минут тридцать, а потом в небо взлетела ракета и мы по этому сигналу двинулись вперед. 

Первое время, пока шли по территории Монголии, все было нормально. А потом началась пустыня Гоби. Это, наверное, был самый страшный участок нашего пути. Машины постоянно застревали в песке, воды нет. Ее, как и топливо, нам в прорезиненных контейнерах сбрасывали с самолетов.

- Вода, сбрасываемая с самолетов, как-то обозначалась, какому подразделению она предназначена? Драк из-за этого не случалось?

- Нет, контейнеры сбрасывали в определенном месте, там их собирали назначенные для этого команды и уже потом шло распределение воды и горючего по подразделениям согласно установленным нормам.

На выдачу воды были установлены жесткие нормы, а из-за невыносимой жары пить хотелось постоянно. Но шли, поскольку был приказ: “Только вперед”. Пехота постоянно у нас просила: “Дайте попить”. Мы с ними, конечно, делились своими запасами воды, но и берегли воду для радиаторов своих машин. Хорошо, что ветер там поднимался редко, иначе все были бы окружены облаками пыли и песка. Если налетала песчаная буря, то моментально забивались фильтры на технике. Если танки шли вперед легко, то наши машины пробуксовывали и их некоторое время тянули тягачами. В общем, с горем пополам, но прошли мы эту пустыню Гоби. Никогда она, наверное, не видела такого количества людей и техники. Японцы вообще не ожидали наши войска с этого направления.

После пустыни Гоби перед нами появилось новое препятствие - горный хребет Малый Хинган. Тут уже стало прохладнее, не то что в пустыне. А когда продвинулись дальше и зашли на Большой Хинган, начались дожди. Хоть скорость движения техники и заметно уменьшилась, но мы все-таки шли, буксуя, по этой грязи, по мокрым камням. Было много потерь: смотришь - сорвалась в пропасть какая-нибудь машина. Много машин разбилось во время спуска с хребтов. Да к тому же еще прилетали японские самолеты и бомбили такие большие скопления нашей техники.

- Когда вы еще стояли на территории Монголии, американцы нанесли ядерный удар по японским городам. Вам что-нибудь об этом было известно в то время?

- Нет, мы об этом ничего не знали, никто нам не сообщал. Наверное, делали это умышленно, думая, что в наших рядах от этого паника начнется.

- Когда шли через Хинган, в вашем дивизионе были потери машин?

- Нет, наш дивизион прошел без потерь. У нас очень строго подходили к сохранности имущества. Если была возможность, на спуске машины придерживались тросами, чтобы те не сорвались с дороги.   

Спустившись с гор, стали выходить на равнину. Там выход из гор на равнину был словно ворота. Японская армия там, конечно же была, но ее сил не хватило, чтобы сдержать в этом узком месте наши войска. Должен сказать, что японцы - они не такие смелые, как немцы. Те при малейшей опасности собирались и давали нам отпор. Например, в Карелии они силами одного налетевшего “Мессершмитта”, который прилетал и внезапно всех бомбил и обстреливал, могли нарушить наши порядки.  Пока подошли к городу Кайлу, прекратились дожди. Вышли на берег реки, которую нужно было форсировать, поскольку японцы успели взорвать мост через нее. Река быстрая была, течение у нее сильное. Из-за того, что она была не глубокой, решили, что нет необходимости в наведении саперами переправы. Мы дали залп, японцы разбежались, затем первыми через реку переправились наши тягачи и стали одну за другой вытаскивать на противоположный берег наши установки. А мы, личный состав, в это время шли через реку пешком, держась за протянутые с берега на берег тросы. Идти приходилось аккуратно: ногу ставишь на дно реки, а течением у тебя из-под нее камни и песок вымывает. Если держаться не будешь, то тебя с ног собьет и унесет.

- Были такие случаи?

- Были и очень много. У нас даже один “виллис” утащило рекой: он заглох и во время переправы каким-то образом отцепился, течением под ним вымыло дно и он ушел.

Чуть прошли дальше Кайлу, опять наткнулись на японский заслон. Дали залп, разогнали их и таким вот образом мы дошли до города Фусинь. Тут уже японцы сопротивления не оказывали, а стали нам массово сдаваться в плен. Но мы их в плен не берем, потому что нам нельзя этого делать, для этого существовали специальные команды. Получилось так, что японцы вокруг бегают без присмотра, а китайцы обижают их, гоняют. Ну, а мы двинулись дальше, на город Цзиньчжоу. Только стали подходить к нему, как нам объявили о том, что Япония капитулировала и война закончилась. Мы должны были выйти к берегу Желтого моря, но из-за окончания войны дальше нас не пустили. Мы постояли некоторое время, отдохнули и стали выходить с территории Китая тем же самым путем, которым сюда пришли. Нам опять пришлось форсировать ту же реку, опять идти через Большой и Малый Хинганы и пересечь в обратном направлении пустыню Гоби.

- Почему вас не вывели другим, менее сложным, путем?

- Для этого нам нужно было бы дойти сначала до Желтого моря, потом пробиться в Манчжурию, а уже оттуда бы нас могли по железной дороге вывезти. Но мы вернулись своим ходом обратно в Монголию, где снова расположились на берегу реки Керулен и простояли до начала октября сорок пятого. Там, в Монголии, нас всех стали сортировать: кого демобилизовали, а кого оставили дослуживать. В октябре, когда погода в Монголии стала холодной, нас вывели в Даурию, где мы должны были продолжить свою службу. Полк отправился в путь, как обычно, своим ходом и спустя некоторое время дошел до города Борзя, где расквартировался в старых казармах еще царской постройки.

С неделю мы там пробыли, а затем нас подняли по тревоге. На станции подали платформы, куда мы погрузили свое имущество, и повезли нас в Китай, в город Мукден. В то время в Китае Гоминьдан начал воевать с 4-й революционной армией и, поскольку был хорошо вооруженной организацией, стал занимать одну за другой местные территории. Поэтому нас в срочном порядке перебросили туда на помощь. Не доезжая немного до Мукдена, нас выгрузили из эшелона, и мы сразу же отправились туда, где у них шел бой. Мы быстро развернулись, дали залп всеми установками и наше командование приказало Гоминьдану отойти на сто пятьдесят километров, тем самым разведя воюющие стороны. По решению Сталина Советский Союз начал вооружать китайскую революционную армию, передавая ей всю советскую и японскую военную технику, находящуюся на территории Китая. В результате этого 8-я и 4-я китайские революционные армии укрепились, и мы сначала отошли назад, в город Чанчунь, где продолжили разъединять противоборствующие стороны, а затем в конце сорок шестого года и вовсе были выведены на территорию Советского Союза. Там, в Забайкалье, расположилась 6-я танковая армия, в состав которой и вошел наш полк. Когда началась война в Корее, наши “катюши” стали передавать дружественной корейской армии, а расчеты установок переводить на другие должности. Так я стал механиком-водителем танка Т-34-85.

- Деньги Вам на фронте платили?

- Да. Когда воевали на Карельском фронте, все деньги, что нам полагались, перечислялись на сберкнижку. На фронте они нам все равно были не нужны - что там купишь за эти тридцать рублей. А уже когда находились в Китае, там мы получали оккупационные деньги, на которых было написано “Гоби”.

- За уничтоженные цели денежные премии полагались?

- Нет, за уничтожение целей нам никто ничего не платил. Да мы и не знали, по каким целям мы ведем огонь: нам давали координаты площади, командовали “огонь!” и мы стреляли.

- С работой особого отдела доводилось сталкиваться?

- Нет, а зачем? Это если ты много болтаешь, то тобой обязательно “особист” заинтересуется.

- Как оцениваете роль замполитов в армии?

- А вот это были нужные люди! Замполит всегда придет на помощь - поможет, поддержит, подскажет если нужно. Подойдет ко мне, молодому солдату, обязательно успокоит: “Да чего ты расстраиваешься? Дома что-то случилось? Давай адрес, мы напишем письмо в колхоз, чтобы председатель немножко улучшил условия для твоих родных”. После бесед с политработником смотришь, и на душе уже не так тяжело становится.

- Письма домой часто писали?

- Писал по возможности. Правда, обратные письма из дома не всегда доходили, ведь мы очень часто меняли место своей дислокации, полевая почта за нами не поспевала. Но никто из наших на это не обижался, все понимали, что это война, а не какие-то танцы.

- Как Вы узнали о судьбе своих родных, которые находились в оккупации?

- Когда я только узнал, что мои родные края освобождены от немцев, я сразу же написал домой письмо. Подписал его просто: “Гладилиной Ксении Григорьевне”, потому что там все друг друга знают и обязательно доставят адресату. Так и вышло: письмо принесли прямо домой: “Ксения Григорьевна, тебе письмо!” Мама говорила, что хоть в этом письме было многое зачеркнуто военной цензурой, но была радость от того, что я жив. В ответ она писала мне, что хоть и тяжело им там жить, но они на это не жалуются, а как могут восстанавливают разрушенное хозяйство. 

- Где Вы узнали о Победе?

- Мы тогда в Подмосковье были. Идем по Балашихе и вдруг видим - народ ликует. Увидели нас, подбежали, давай обнимать всех, целовать. Мы сначала не поняли, в чем дело, а потом услышали: “Конец войне!” Мы быстрее побежали в полк, чтобы сообщить радостную весть. Прибегаем, а там уже тоже идет ликование, в воздухе летают пилотки и фуражки. А какая стрельба началась! Нам по причине такого события устроили праздничный обед, даже по сто грамм каждому налили.

- У вас в полку были Герои Советского Союза?

- Нет, не было. При нашей службе трудно звание Героя получить. Это артиллеристы Героев получали, которые прямой наводкой по вражеским танкам били. Нас, конечно, тоже награждали за пораженные цели, но не такими высокими наградами: кому медаль, а кому Благодарность.

- Кого-нибудь из своих командиров помните?

- Забываются фамилии, ведь сколько лет уже прошло. Помню командира полка подполковника Пушкарева, командира батареи Когана, старшину батареи Куликова.

- Какие награды Вы получили на фронте?

- Мы же тогда не за награды воевали. У меня только медали “За победу над Германией” и “За победу над Японией”. Ну, и орден Отечественной войны получил в восемьдесят пятом.

- В каком году Вас демобилизовали?

- В декабре месяце пятидесятого года я отправился домой, прослужив и провоевав семь лет и одиннадцать месяцев. Вернулся домой, стал работать трактористом в нефтяной отрасли в городе Грозном, а затем меня, как сержанта, опять призвали в армию на переподготовку и повезли на Сахалин. Пока там находился, мне предложили остаться у них и тоже работать в нефтяной промышленности, поскольку трактористы были везде нужны. Я подумал, что и здесь и дома буду заниматься одним и тем же делом, поэтому решил остаться на Сахалине. Когда я выработал стаж, необходимый для получения пенсии, я с семьей вернулся в Грозный. Но там началась чеченская война - сначала первая, затем вторая. Если первую войну мы пережили в Грозном, то с началом тяжелой второй войны нас стали оттуда вывозить. Прибыли мы в город Астрахань и здесь первое время пожили в гостинице, которую нам предоставили в аэропорту. Потом аэропортовская гостиница закрылась, нас переселили в гостиницу “Астраханская”, а затем от губернатора Астраханской области Гужвина мы получили квартиру, в которой сейчас я и живу.