Я родился 10 января 1921 года во Владимирской области вблизи древнего города Муром. Учился в начальной школе в деревне, а в средней школе уже в самом Муроме, в школе номер 5.
Окончив 8 классов, я поехал в Москву и поступил в Московский техникум, но проучился всего два года. В 1938 году молодежь призывали идти в артиллерию, авиацию. Я готовился в авиацию, даже несколько раз прыгал с вышки, а вот с самолета прыгнуть не удалось, хотя я к этому готовился. Но к нам в техникум как-то приехал артиллерист, которому удалось убедить меня поступать в Рязанское артиллерийское училище. Осенью 1940 год я, по первому разряду, окончил училище и был направлен в 360-й полк резерва Верховного командования. Мы с моим другом Володей Рогозиным попали в первую учебную батарею. Что характерно, она была укомплектована лицами, которые имели в свое время отсрочку для обучения, но тут, по приказу министра обороны, для восполнения потерь командного состава, в том числе младшего, были призваны и люди с высшим образованием, так что в батарее 50% было с высшим образованием, 50% с законченным средним образованием, даже два кандидата наук было: Шульберг, кандидат наук и доцент астрономии Одесской обсерватории, и Ларин, который был кандидатом исторических наук. Так что мы не только учили их артиллерийскому делу, но и учились у них. Я был групповод по марксистско-ленинской подготовке, а тут такой исторический муж. Так я без разрешения замполита поручал Ларину читать лекции. Он такие подробности рассказывал, о которых я даже не слышал.
Через год мы должны были выпустить их командирами, но, к сожалению, началась война, и мы не сумели их выпустить.
Надо сказать, что мы чувствовали приближение войны, чувствовали, что обстановка накаляется, но в какой-то степени нас успокоил Договор о ненападении 1939 года.
В учебной батарее мы тщательно изучали опыт войны Германии с Францией, с Англией, делали выводы.
Для нас война началась уже 22 июня, мы тогда находились в лагерях, в 70 километрах от нашей границы, но о войне мы услышали только в 12 часов, когда по радио выступил Молотов, потому что немецкие диверсанты сумели нарушить нашу связь со штабом округа.
В лагере я был на должности заместителя командира батареи и вот 22 июня меня, после завтрака, вызывает командир батареи и дает мне указание провести соревнования по кроссу между взводами. Мы побежали три с половиной километра до озера. Добежали до финиша и получили команду: срочно вернуться. В 12.00 все собрались в полевом клубе и вот только тогда узнали о начале войны.
Собрали митинг, на котором выступали наши офицеры, солдаты. Надо сказать, в то время доктрина была выражена еще Ворошиловым – малой кровью на территории противника, в таком вот ключе и выступали. Наш замполит закончил свое выступление призывом: «Да здравствует берлинское пиво!!!» Я никогда этого не забуду.
После митинга командир нашего полка, очень солидный полковник, таким зычным голос: «А теперь слушай мою команду – боевая тревога! Всем выйти в запасные районы сосредоточения».
К 14 часам боевые подразделения нашего полка, в том числе моя батарея, входившая в 1-й дивизион, которым командовал Герой Советского Союза капитан Большаков, вышли в запасные районы сосредоточения. А там кругом лес был, мы только вышли, начали маскировку и вдруг видим – над нами пролетели немецкие самолеты и начали бомбить наш лагерь, а там еще тыловики находились, они не успели выйти. Мы только и видели, как наши палатки поднимаются и летят в воздух!
С началом темноты мы пошли вперед, а утром 24 июня развернулись на позициях и открыли огонь.
В течение целого месяца мы сдерживали противника, правда, отступая с рубежа на рубеж, а в середине июля немцам удалось окружить наш корпус. Тогда тяжелый бой был, мне пришлось даже перейти на наблюдательный пункт, командир батареи был тяжело ранен, и там осталось два неопытных офицера, но когда нас окружили, командир дивизиона приказал мне и командиру третьей батареи вернуться к огневикам, там основная масса людей и боевой части, а я, говорит, возглавлю взводы управления.
Я направился на огневые позиции, а немцы в это время как раз их бомбили, в результате, когда я прибыл, все были в траншеях, укрытые и потерь практически не понесли, только один младший лейтенант, командир второго взвода, с группой решил уйти из-под бомбежки, и вроде того, как самостоятельно выйти из окружения.
Когда бомбежка прекратилась, я скомандовал: «По машинам!», чтобы ехать вперед, мы готовились к прорыву из окружения. Все заняли свои места, а одного младшего лейтенанта нет. Кричали, стучали, и я принял решение – командиру третьей батареи возглавить нашу армаду, а я останусь искать лейтенанта. Я на быстроходном тракторе долго его искал, до тех пор пока меня не встретил командир батальона прикрытия, Ковалев, мы потом с ним из окружения выходили. Он говорит: «Лейтенант, вы что тут делаете?» Я ему объяснил и он мне: «Я ваших людей не видел. Прошу вас, идти вперед, либо я могу плохо о вас подумать». Никогда не забуду его слова.
Я был вынужден сесть на трактор и - вперед. Подъезжаю к деревне, а оттуда возвращаются две бронемашины. Мы на перекрестке встретились, и мне говорят, что немцы проход закрыли. Мы решили обходным маршрутом, по лесным дорогам выйти к своим. Так и поехали. По пути встретили медсанбат, четыре машины, там легкораненых был целый взвод, а у меня у трактора прицеп был и я их посадил в свой прицеп.
Остановились, когда у меня закончилась карта. У нас в колонне старший лейтенант-танкист был, мы к нему подошли, а он и говорит: «Лейтенант, у вас карта есть?» «Есть. Но она закончилась». И у него закончилась. Решили, раз дорога идет на восток, то и нам туда.
Я замыкающим был и вот, только я подошел к своему трактору, как по нам немцы открыли интенсивный огонь, мы в засаду попали, правда не понятно, почему они не стреляли, когда все командиры собрались на совещание. Мои легкораненые, под прикрытием бронемашин, побежали вперед, а я остался с разведчиками и трактористом. Смотрю, справа и слева к нам бегут немцы, некоторые мои солдаты уже подняли руки, немцы их шуруют, а у меня даже мысли не было сдаться в плен, я даже не представлял, что это такое. Я приказал разведчику: «Гранаты к бою!», и он по левой группе нанес удар, а я по правой. Немцы залегли и мы решили бежать.
За мной два немца погнались, они по портупее поняли, что я командир и хотели меня захватить, но я физически крепким был, и сумел обмануть их своими маневрами. Затаился, они пробежали мимо, а тут уже темнота наступила.
На другой день я вышел к широкому оврагу, который шел на восток и решил, что по нему наши выходили. Пошел через него и через какое-то время меня остановили: «Стой, кто идет?!» Я представился. Оказалось это остатки батальона прикрытия Ковалева. И мой разведчик был там, он решил отвлечь на себя немцев, но они побежали за мной, а разведчик вышел на эти остатки. И вот с этим батальоном, 60 человек, прошлись рейдом по тылам врага, нападая на отдельные гарнизоны. Один раз мы захватили батарею, которая занималась огневой подготовкой. Смотрим, на опушке леса 4 орудия, и решили внезапно напасть на них из леса. Большинство перебили, ну, некоторые убежали. А в батальоне, кроме меня, еще артиллеристы были, и я использовал все имеющиеся у меня снаряды по большому населенному пункту. Стреляли до тех пор, пока из этого населенного пункта в нашу сторону пошла колонна бронемашин, тогда мы решили ретироваться. Мы взорвали эти орудия и начали отступать. Немцы нас преследовали, по-моему, дня полтора, а потом мы от них оторвались.
Один раз, когда я в передовом дозоре был, мы входили в большой населенный пункт. Там дорога, смотрю, на дороге две повозки и три фрица сидят, курят. Почему они там остановились, не знаю… Мы подкрались к ним и своими ножами их уничтожили. Когда подошли главные силы, мы стали смотреть, что же в повозках, а там богатые трофеи: две фляги меда, несколько мешков сухарей, приемник. Мы выпрягли лошадей, а сами взяли этот мед и пошли дальше. Шли весь день и всю ночь, все волокли этот мед. А потом вышли на ручей, там маленький был ключ и ручеек, хорошая чистая ключевая вода. Командир батальона решил сделать привал. И тут мы насладились вдосталь этим медом.
Привал был целые сутки, мы отдохнули, подкрепились и пошли дальше. Подошли к линии фронта, а тогда как раз завершилась Смоленская битва и немцы перешли к обороне.
Мы очень удачно вышли к линии фронта, форсировали небольшую речушку, а дальше такая топкая пойма была, немцев там не было, оказалось, что, используя этот незанятый противником участок, наша кавалерия тут не раз выходила в тыл противника. Мы как раз у кавалеристов и вышли, с нашей стороны там кавалерийская дивизия стояла.
Мы вышли, нас выстроил особист, проверил досконально, но у нас всех с собой документы были, так что проверка много времени не заняла.
Кавалеристы угостили нас обедом, налили по чарке, и потом мы сразу захотели отдохнуть. Они отправили нас в хорошие сараи с сеном, мы отдыхали. А утром нас подняли, посадили в эшелон и отправили в город Торопец, Калининской области, там оказался приемный пункт сбора. Разведчик пошел в один пункт приема, а я в свой, офицерский.
Меня тут же назначили командиром батареи в какой-то полк, а потом я пошел за разведчиком, и увидел своего контрразведчика нашего полка. Я смотрю, наш. Представился. Он: «Я как раз вас и жду. У меня машина, а дивизион недалеко». Приехали в расположение дивизиона, он там новую матчасть ждал. Так я вернулся в свой полк.
Остальные три дивизиона к тому времени уже получили другие орудия и воевали, в Торопце оставался вот этот дивизион и начальник штаба полка Карпенко. Он меня хорошо принял, обнял, говорит: «А то я уже подумал, что вы пропали без вести». И направил меня к командиру дивизиона, а тот у нас боевой был, но любил выпить. Он собрал офицеров: "Ну что, господа офицеры, помилуем или расстреляем?" - и так минут 15 шутил. Все говорят: «Помилуем, товарищ капитан. Все-таки лейтенант пришел со своим оружием, и еще трофейное у него, документы. Помилуем».
Рогозин, мой друг, организовал поесть, а в этом Торопце был винный завод, какое-то вино там делали и я помню, полстаканчика выпил и сразу уснул.
Неделю я отдыхал. А через неделю в наше расположение прибыл представитель штаба 22-й армии, которая сзади по Западной Двине занимала оборону, и приказал командиру дивизиона выделить двух боевых офицеров. Выбор пал на меня и на моего друга Рогозина. Он был командиром взвода управления нашей батареи, а в 22-й армии его назначили командиром разведотряда, дали машину, разведчиков. А меня назначили командиром отряда истребителей танков. Дали мне 100 человек артиллеристов, причем не из нашего дивизиона, а из других частей, неограниченное количество бутылок с горючей смесью и небольшое количество гранат. Задача перед нами стояла такая – артиллерийские части должны были занять оборону по речушке Торопец, а я в 5-6 километрах должен расположить свой отряд в шахматном порядке вдоль дороги, зарыться, и когда немецкая колонна втянется в наше расположение, одновременным ударом нанести максимальные потери колонне танков, которая рвалась в Великие Луки, кажется. Мы ждали их с неделю, полторы, а потом к нам приехал и сказал, что немцы по правой дороге идут, там было две дороги. Мы изготовились. Мы удар нанесли, колонну разгромили и начали отходить на пункт сбора. Подошли к деревне, смотрю, а там уже немцы по домам шуруют, а пункт сбора километра полтора за деревней.
Но у меня все-таки был опыт действий в окружении. И мы по задам, по задам и немцы как-то нас не заметили. А по дороге немецкие машины идут, бронемашины, танки. Мы улучшили момент, когда прошла колонна, а другая еще не подошла, проскочили через дорогу, а там дальше кусты, и мы в них. Вышли через два дня, я нашел штаб армии, доложил. Меня там встретил тот полковник, который нам ставил задачу, поблагодарил, после чего меня направили в другой полк заместителем командира батареи. Я туда прибыл, а там оказалось, должность заместителя командира батареи занята… Меня направили в артиллерийский резерв штаба фронта и там мною заинтересовался представитель «катюш». Так в конце ноября я получил назначение командиром батареи в 35-й отдельный дивизион, который поддерживал то 20-ю, то 16-ю армии на правом крыле Западного фронта. К тому моменту противник уже ослабел. Его наступательный порыв иссякал. В конце ноября - начале декабря его движение застопорилось, и тогда Жуков решил нанести контрудар. Это было что-то необычное – то мы были в состоянии обороны, а тут наши войска пошли вперед, мы вели огонь уже по отступающему противнику.
Зима тогда была снежной, и наступать можно было только по дорогам, которые были расчищены от снега, а по бокам дорог сугробы были наравне с кабинами машин.
В 1942 году, когда наши вели наступление под Сталинградом, ставка нам приказала провести Ржевскую операцию, чтобы не дать немцам возможности перебросить войска под Сталинград.
Надо сказать, обычно противник засекал нас очень быстро, очень велик был демаскирующий фактор наших машин – один залп, и на километр пыль и грязь, по нам сразу били и авиация, и артиллерия, поэтому, как правило, у нас была одна или две запасные огневые позиции, мы после залпа сразу переезжали на другую позицию. А в Ржевской операции получилось так, что у артиллерии было мало боеприпасов, эвакуированная на восток промышленность еще не могла дать нужное количество снарядов, а наши боеприпасы были очень дешевые и очень быстро изготавливаются, поэтому под Ржевом артиллерийская подготовка, в основном, шла за счет реактивной артиллерии, и у нас просто времени не было менять позиции. В течение часа нам приходилось давать 6-7 залпов, а это страшный темп.
Мы не успевали маневрировать и, после первого же нашего залпа немцы обнаруживали наши позиции и сразу же наносили по ним артиллерийские удары. Там мы понесли потери.
У нас в одной батарее была санинструктор, Лида Колесниченкова, у нее муж танкистом был и погиб в самом начале войны, после чего она пошла на фронт и попала в наш дивизион. Она была очень симпатичная женщина – статная, высокая, боевая. Ее весь личный состав боялся, она с ним справлялась лучше любого старшины. И у нее была взаимная любовь со старшим сержантом, заместителем командира взвода.
И вот только мои ракеты пошли, немцы ударили в ответ и попали в окопчик, где был заместитель командира взвода. Он ранен, а я слышу, что еще снаряды идут. Вижу, Лида из ровика побежала к нему. Я кричу: «Лида, назад!» Конечно, не послушала, это ее обязанности санинструктора, раз человек ранен. Вторым залпом противника их обоих убило.
Тогда же погиб командир нашего дивизиона Кузнецов. Мы с ним были большими друзьями, сперва вместе командовали батареями, он старше меня был, не успел до войны закончить академию им. Дзержинского, и вот я как-то вечером иду к нему, подписать боевое донесение. Сидим. Он подписал. Я уже хотел уходить, а мы напротив окна сидели, и тут какой-то шальной тяжелой снаряд противника упал вблизи, и большой осколок попал ему под лопатку. И он сразу… Он только мне сказал: «Миша, плохо»… И умер.
В 1943 году мы участвовали в знаменитой Смоленской операции. Мы поддерживали 222-ю дивизию, надо сказать, что командир дивизии, полковник, со своим управлением, как правило, шел впереди, иногда на уровне атакующих батальонов, и командир нашего дивизиона тоже вместе с ним, и вот они вместе попали под огонь противника. Командир дивизии был смертельно ранен, мой командир, майор Богоровский, был тяжело ранен, так что дивизионом командовать пришлось мне.
В конце операции мы поддерживали 5-й механизированный корпус, и я получил приказ войти в организационный состав штаба 5-го механизированного корпуса. Как сейчас помню, я нашел командный пункт командира корпуса, генерал-лейтенанта Волкова. Он очень хорошо меня принял, когда я подъехал, он как раз умывался. Умылся, пригласил меня в свою штабную машину, угостил завтраком. Я ему доложил наши боевые возможности. Очень обрадовался, что в его распоряжение поступило такое мощное средство.
В конце операции нашему дивизиону было присвоено почетное наименование Смоленский.
Потом была еще операция под Ленино, с участием 1-й дивизии Войска Польского имени Костюшко. Дивизия Костюшко была в центре боевого порядка, а справа и слева наши дивизии, к несчастью, ослабленные. Наши тылы отстали, а тылы противника, наоборот, были близки к фронту.
Когда мы провели артиллерийскую подготовку, пехота пошла в атаку, а за ними должен был быть введен наш 5-й механизированный корпус, а вслед за нами кавалерийский корпус, и мы должны были начать уже освобождение Белоруссии. Но противник сорвал наступление пехоты. Дивизия Костюшко прошла около 6 километров, а наши немножечко отстали, и авиация не поддержала. Так что эта операция провалилась.
После этого нас вывели под Москву, а под новый, 1944 год, мы прибыли под Киев, где из 5-го гвардейского Сталинградско-Киевского корпуса генерала Кравченко и нашего корпуса формировалась 6-я, пока еще не гвардейская, танковая армия.
Тогда у нашей Ставки был план: силами 1-го и 2-го Украинских фронтов провести Корсунь-Шевченковскую операцию. Наша армия, и в частности, наш корпус, находились в авангарде. Окружили немцев, все хорошо, и вдруг ударили оттепели, все развезло.
Я тогда начальником штаба дивизиона был, у нас как было устроено – я занимался всей огневой подготовкой, а командир дивизиона занимался взаимодействием с общевойсковыми командирами. И вот так получилось, что я с одной только 1-й батареей преодолел эту грязь, шел по целине, мы освободили большой населенный пункт, в котором захватили большие трофеи. Заправили машины и пошли вперед. Мы находились уже в 25-30 километрах от Днестра, и командир 45-й бригады, полковник Марацевич, поставил нам задачу – с наступлением темноты колонным путем прорвать оборону противника, захватить город и мосты. А у нас всего сил-то – моя батарея, 17 танков и около батальона пехоты, десанта. Вот и вся сила.
Помню, командир бригады нас пригласил, всех своих командиров пригласил на ужин, даже мы по рюмочке вина выпили для храбрости, и как только стемнело… По машинам и вперед. Стрельба справа, слева, но ночью она не особенно эффективная. Мы прорвались, но немцы к рассвету оправились, и за нами! А мы уже к Могилев-Подольскому вышли, комбриг на пригорке КП организовал, вызвал меня и приказал дать залп по мостам и какому-то складу. Я это сделал, там взрывы. Переправа противника уничтожена, причем, когда мы подошли к урезу реки, середина моста стояла, а края были подорваны.
А в это время немцы уже подошли к нам. Два танка шли в боковом дозоре по оврагу и застряли. Немцы эти два танка окружили, прикладами бьют, хотели захватить. А мы как раз подъехали, командир бригады говорит: «Миша, надо что-то делать. Давай, пальни по ним». Я говорю: «Слушай, они внизу, и потом я не гарантирую, что не попаду по машинам». Но комбриг говорит - стреляй! И я одной установкой прямой наводкой шарахнул. К счастью, в танки не попал, а немцы тут, конечно, все разбежались. Танкисты оправились, открыли огонь. Когда их подняли на дорогу, один командир танка подходит ко мне, и выражается так, что в ушах море чертей. Но там весь экипаж оглушен был и их отправили в санбат, а у меня старшина бывший механик-водитель. Я ему говорю: «Ты сможешь управлять?» «Смогу». Так и пошли – я за командира танка, старшина - механик-водитель, мы шли замыкающими колонны. Этот танк сыграл свою роль.
Когда немцы на нас стали наседать, в городе уже немецкие танки с мотопехотой были, я батарею с позиции снял и подъехал к городу. Мне комбриг говорит: «Ну, Миша, действуй», – и больше никаких задач мне не поставил. Я посмотрел, там крутая, узкая улица, ну, что мне там делать? А противник наседает. Думаю, что с тыла могут быть неприятности. Я решил развернуть свою батарею, причем, расстояние минимальной дальности стрельбы два с половиной километра, а тут всего километра полтора. Ну я батарею развернул, задние колеса приподнял, и когда пехота перевалила через гребень и пошла в нашем направлении, я нанес один удар, причем он оказался очень эффективным. Снаряды - там был еще маленький гребень - некоторые снаряды коснулись этого гребня, и разорвались в небольшой лощине, где как раз немцы и были. И получился рикошет. Это очень эффективно. Потом еще дал залп. Все снаряды израсходовал.
Одна группа противника пошла вправо, а другая влево. Тут какой-то лейтенант-танкист оказался, я ему дал указание, разгромить правую группу, и он ее рассеял. А вторую группу я даже не заметил, там слева был овраг, и эта вторая группа подошла к нашему расположению во фланг, там буквально 10 метров до наших позиций было. Открыли огонь, мы заняли оборону по кювету дороги, а немцы огонь ведут плотный. У меня на батарее один ручной пулемет, из него сначала стрелял старший сержант Усов, он с самого начала войны был в дивизионе, очень толковый человек. Вижу, он лежит, убит. Еще один сержант, Березин, он уже был награжден орденом Красного Знамени, тоже погиб, пуля попала в голову. Я взял пулемет, открыл огонь и тут ко мне подбежал младший лейтенант-танкист. Даже не знаю, откуда он появился, взял у меня пулемет. Немцы начали гранаты бросать, а наши их хватали и обратно немцам отправляли. Вот мы так: они к нам, а мы к ним. И таким образом, они решили, что не захватят батарею и ушли, спустились в город. У меня оказалось два погибших, несколько человек ранены, в том числе и один шофер, кто-то ранен был из мотопехоты.
Я решил, что надо вниз спускаться, там есть медсанбат. Погрузил на боевые машины раненых, сам за руль первой машины, приехали в деревню. Там действительно оказался развернутый медпункт. Тут и командир корпуса, но меня командир бригады обогнал на трофейной машине, остановился:
- Ну как?
Я говорю:
- Много потерь, но я вас спас, я вас прикрыл.
- Молодец. Доложу командиру корпуса.
Я приехал в деревню, а тут и командир дивизиона подъехал.
Я остро переживал потери. Это для меня был второй такой трагичный эпизод.
- Михаил Гаврилович, вы выходили из окружения, 60 человек: какое было настроение?
- У нас никакого сомнения в конечной победе не было. И даже в критической обстановке мы знали, что мы выйдем, мы победим, уверенность у всех была только такая. Это я четко помню.
- В этой группе возрастной состав какой был?
- В основном солдаты, молодежь. Были и офицеры. Кроме командира батальона, там было еще несколько офицеров из штаба дивизии, политработники, солидные люди. Командовал Ковалев.
- Другие окруженцы примыкали к вам?
- Нет, мы никакого не встретили.
- Кроме богатых трофеев на повозках, как питались?
- Плохо. В основном на подножном корме. В то же время, мы за эти 20 дней несколько раз нападали на гарнизоны, небольшие деревни, где немцы были, и вот там нас местное население хорошо принимало, кормили до отвала и с собой всегда давали.
- Отношение местного населения хорошее было?
- Очень хорошее.
- Тяжело было со ствольной артиллерии на реактивную переучиваться?
- Там был заместитель, я представился, познакомился с личным составом, тогда некоторое затишье было, и спрашиваю у заместителя: «Как вы тут стреляете, таблица стрельбы есть?» Мы в Рязанском артиллерийском училище учились на системы большой мощности, 203, 280 мм, там таблицы объемистые, а тут мне дают на двух листах, вот вся таблица стрельбы. Ну мне заместитель, он только недавно из Ленинградского училища прибыл, рассказал, что у «Катюш» только залповая стрельба, одиночной нет. И пристрелку у них проводить нельзя, снаряды не слушаются. И действительно, я потом уже, весной, попытался по одной цели, дал один снаряд, перелет, второй снаряд – недолет, думаю - значит, вилка, третий снаряд, а он еще дальше пошел. Я убедился, что это бесполезно, и поэтому боевое применение нашего грозного оружия, надо прямо сказать, в основном было по открыто расположенной и атакующей живой силе противника. В 5-10 секунд батарея выпускает 64 снаряда, причем мощных снаряда, 132-мм калибра. В секунды они накрывают противника и тот, как правило, имел огромные потери.
Надо сказать, мне, как командиру батареи, неоднократно приходилось действовать отдельно от дивизиона. Помню, как-то полк пытался захватить одну высоту, а немцы там усиленно оборонялись. Мы с командиром полка сговорились, что как только атака, я наношу удар, его рота сразу идет в атаку и высота будет нашей. Действительно, так получилось – я нанес удар, рота пошла в атаку, немцы побежали. Только массированным огнем достигается цель.
- Какая была матчасть?
- 132-мм БМ-13.
- На каком шасси?
- Сначала на ЗиС-5, а потом, в 1943 году, после ремонта в Москве, нас вооружили уже на шасси «студебекеров», это такие машины!!! Мы когда стремились выйти на Днестр, так там танки на брюхо садились А я решил по целине, причем, две-три машины в спарке, и шли как паровоз. В результате к Днестру вышла только одна батарея нашего дивизиона, остальные преодолевали украинскую грязь. Очень мощные машины были.
- Спасибо, Михаил Гаврилович.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
