Чаще меня называют Лина Антоновна, Так называли и на последней работе (это был трест «Сельстрой»), с которой я на пенсию пошла,.
Родилась я 30 ноября 1930 года в Макеевке Донецкой области. Это рядом с Донецком.
– Сейчас она на слуху…
Ей достается…
А перед войной, мы переехали в город Старобельск. Город Луганск – это как будто водораздел Луганской области. Южнее – шахты и заводы, севернее – сельскохозяйственные районы c центром в Старобельске. Город известный, вот в Ленинграде есть улица Старобельская.
Родители мои из крестьян. В то время мама уже не работала, а до этого она шила на руках ватные одеяла.
Отец мой, Антон Анисимович. Фамилия Андрюшкин – не украинская. На украинском языке она звучит как Андрющенко. Папины предки переехали на Украину из России. Фамилия простая, но встречается довольно редко.
Я в журнале «Музыкальная жизнь» встретила среди музыкальных работников, не то на Урале, не то в Сибири, эту фамилию - Андрюшкина. Жалею, что не написала. Может, какие-то родственники.
Когда папу забрали на службу, он попал в войска НКВД, и так за ними и числился. Служил на Северном Кавказе, в Краснодарском крае.
Дома он ничего не рассказывал. Скорее всего, они обслуживали тюрьмы. Вот наш сосед в Старобельске иногда кое-что говорил. Однажды расстреливали какого-то священника, а он долго не падал. Стреляли, стреляли в него, а он все стоял. Но потом-таки убили...
– Где Вы учились?
Средняя школа в Старобельске. Потом физико-математический факультет учительского института там же. Два года работала в школе. Первый год в шахтерском поселке. Замечательные дети там были. Школа, была, можно сказать, образцовая. Вопросов дисциплины вообще не было. Дети хотели учиться. Они любили математику. Школа замечательная и преподавательский состав был сильным. Историю читал парень, закончивший Ленинградский университет. Русский язык и литературу читало две преподавательницы. Одна закончила Киевский педагогический факультет, а другая – Одесский университет. Остальные были, по-моему, местные.
– Но все это было после войны? Вернемся в довоенное время. Как в то время народ жил?
У меня осталось хорошее впечатление. Детство было нормальное.
– А какие у вас были развлечения?
Сначала были игрушки. Постарше - начали читать книжки.
Пионерский клуб был в городе. Там были разные кружки. Чем мальчики занимались, я не знаю. А девочки вышивать учились, играть на пианино. Я ходила в музыкальный кружок.
– Обучение в школе было на русском или на украинском?
Школы было две, на украинском языке и на русском. Гены, наверно, мне достались от папиных предков - тянуло к русскому языку. Я училась в русской школе, читала русскую литературу.
Разницы в программе школьников, учившимся в украинской и русской школе не было.
В украинскую школу в основном ходили дети окраин. Город разрастался, из сел переезжали в город, строили дома. А дети коренных жителей города старались в русскую школу пойти.
– Вы тогда были ребенком, но тем не менее, что помните про предвоенные годы. Про предвоенные конфликты, освобождение Западной Белоруссии и Украины. Что-нибудь помните? Об отношении к Советской власти?
Дома шли разговоры об этих событиях. Но властей боялись. И сказать лишнее боялись.
Помню, мы, дети, «ловили шпионов». Тетка продает семечки, к ней разные люди подходят, вот мы за ней следили. Студенты где-то на берегу речушки собрались – «наверное, шпионы»… Такая шпиономания….
– А была ли какая-то частная предпринимательская деятельность или все было ограничено государством?
Больших предприятий не было. Но частные хозяйства были. У нас коров держали, свиней. Потом на рынок возили, продавали.
Мамина родня - чистые украинцы. Они были разные, но все очень трудолюбивые. После НЭПа дали землю и они быстро поднялись, но вскоре их раскулачили. Но старший мамин брат как-то сохранил свое хозяйство. Он занимался извозом, грузы возили. Заставлял работать свою семью. А моя мама и сестра ее младшая развозили грузы на лошадях. Характер у него был жестокий, он всех бил, даже бабушку. И деньги за эти работы забирал себе. Потом построил себе дом, хозяйство завел и отделился. Когда он отделялся, пытался посоветоваться с одним уважаемым человеком: как уйти, и все деньги какие были заработаны себе забрать.
Этот человек ему сказал:
- Степан, не делай этого. Ты видел где-нибудь, чтобы девочки возили груз? Твои сестры все твое добро наживали. Если ты их обидишь, тебя Бог накажет.
И это сбылось через детей его…
– Существовало в ваши времена деление на украинцев и на русских?
Что существовало, я не поняла?
– Деление на украинцев, на русских. Вот вы говорите: «папа русский», «мамины украинцы»…
Нет, мы все были едины. Но знали, что мамина семья - чистые украинцы, переехала на Донбасс из Харьковской губернии, их поэтому называли «хорьками». Они удрали от жестокого помещика и поселились в Донбассе. А папина семья переехала из России ради земли, в Донбассе тогда раздавали землю. Папиных родственников называли «оныськи», имя дедушки было - Анисим.
Разговаривали в селе в основном на украинском.
– А у вас в семье?
И родители на украинском говорили.
Проблем не было. И деления по национальности не было.
– Было ощущение, что война будет?
У взрослых было - их разговоры приходилось иногда слышать. А у детей предчувствия не было.
Я с 30-го года, когда война началась, мне было всего десять. Я хорошо помню, как вскоре после объявления войны всех собрали на большом лугу. Целый день мы там провели, папа и мама, и мы - дети. Все думали, что всех мужчин будут отправлять. Но дали отбой, сказали:
- Ждите.
Папу забрали в 42-м.
– В советских мемуарах начало войны описывается часто так: выступление по радио Молотова, и народ толпой идет в военкомат записываться добровольцами.
У нас все было спокойно, военкоматы вызывали, тех кого нужно, по повестке.
– Как ваши родители восприняли объявление о войне?
Страшно было, конечно, страшно. Настроение было очень тягостное.
– А было ощущение, что можем проиграть войну?
Наверное, у некоторой части населения было. Это во время оккупации выявилось. Когда немцы пришли, то некоторые оставшиеся мужчины шли в старосты. А мама моей подруги, меня удивила: по случаю какого-то торжества немцы решили для себя в городском театре концерт устроить. Привлекли к этому население. У мамы моей подруги муж офицер, они любили друг друга. Почему она выступала на том концерте – я не знаю. Вероятно, у нее было сомнение в том, что наша будет победа. Но я не знаю.
Самый тяжелое время – это конец 41-го – начало 42-го. Тогда, казалось, уже все пропало. Был страх.
– Когда вас оккупировали?
В 42-м году, летом.
– Учиться продолжали вплоть до оккупации?
Конечно. Все время. И когда бомбежки были. Придем – школу разбомбили. Тянем парты куда-нибудь в другое место.
– Многие, с кем я разговаривал, вспоминали, что в 41-м году был хороший урожай, а с едой было трудно. Получилось так, что, либо урожай остался на захваченной территории, либо некому было убирать. У вас как было?
Население себя обеспечивало тем, что в поле росло. Для себя собирали.
– То есть такого, как раньше, планомерно – не было?
Кто сколько унес – столько унес. Допустим, нас взять. Папа, когда уходил в армию, купил корову. Ее кормить надо было. На тачке возили с полей, которые ближе, кукурузу, семечки. Ну, где могли, там собирали то, что было ранее посажено.
– То есть народ тащил с колхозных полей…
А чем кормиться-то?
В 41-м году, наверное, колхозы еще были, поэтому они и собрали, я так думаю. А в 42-м иначе получилось: немцы пришли, и население разбирало, кто что мог. Еще и с Донбасса приезжали, из Макеевки, которая южнее Луганска, пешком с тачками приезжали наши родственники и знакомые.
– Когда отца в армию призвали?
В 42-м году по повестке, а месяц я не скажу. Не помню. Всю войну он проработал писарем в какой-то части НКВД. У него почерк очень хороший был…
– Помните, как немцы подходили?
Нас не немцы занимали, а румыны. Как-то очень тихо город заняли. Боев я не помню. Наши уехали, и утром вошли румыны. В хорошем настроении, автоматы наперевес. Закатаны рукава. Такие бойкие.
Итальянцы появились позже. Итальянцы выглядели не так солидно.
Они тоже бодро держались, только мерзли.
Помню на Октябрьской мы встретили итальянца, он бежал накрытый одеялом…
Население по-разному реагировало на приход немцев. Некоторые радовались. Но таких было мало.
Видишь ли, у нас особо зверств не было. Говорят, были массовые расстрелы под Старобельском.
Но я не знаю, кого там убили.
– А евреи были?
Были, мы дружили с ними. В Старобельске много было евреев, в основном – это были интеллигентные люди – врачи, преподаватели. И после войны мы дружили с директором школы. И дружбу сохранили до самой его смерти.
– Известно, что немцы массово уничтожали евреев, цыган. Вы говорили, что перед войной в Старобельске было много евреев…
Они все эвакуировались. Выехали. Их не было при немцах.
– Их планомерно вывозили или они сами сбежали?
Наверное, планомерно, потому что эвакуация в основном, планомерно происходила. К примеру, вывозили семьи ответственных работников. Я многие эти семьи знала…
И евреев не осталось…
– А казни коммунистов, подпольщиков были?
Подпольщики у нас только один раз себя проявили.
Школьница повесила на 7-е ноября флаг красный на парашютной вышке. Она около стадиона была. А больше проявлений подполья не было.
– А городу «досталось» перед тем, как они пришли?
Нет. Бомбить - бомбили. А боев не было.
В основном бомбили железную дорогу, а чтобы в городе бомбили - я не помню. Вот что я хорошо помню, что немецкие груженые бомбами самолеты издавали прерывистый гул.
А однажды я попала под обстрел немецких самолетов. Шла я из города в деревню, по мосту через речку. И шла колонна наших солдатиков. Налетело два немецких самолета, и начали из пулемета нас поливать пулями и сбрасывать бомбы. А я бегу, и какой-то офицер схватил за юбку и уложил. Ни один солдат не погиб от этого обстрела.
Я и не знаю, что про довоенный период еще сказать.
– Одесситы вспоминают, что румыны сразу занялись грабежами, мародерством, и вскоре их ненавидела вся Одесса. У вас как было?
У нас такого не было, но румыны недолго были. Они пошли дальше, а за ними пришли немцы.
У нас в доме стали жить три немца: майор, подполковник и их денщик.
Дом наш старинный купеческий, там сейчас пять семей живет.
Немцы восстановили старую планировку: большой коридор, налево и направо комнаты. Майор и подполковник в своих комнатах, и денщик маленькую комнатку имел. Нам оставили нашу квартиру.
– А как немцы в быту вели себя? Вот те, у вас в доме.
Немцы относились к нам по-разному.
Подполковник с нами не общался. Он капиталист был, у него заводы, фабрики были в Германии. Ему выносили шезлонг, он посидит, поиграет на аккордеоне и уходит. Он вообще нас не замечал, есть мы или нет.
Майор был добродушным, с нами разговаривал, общался. Иногда, чтобы просто поговорить. У него дети были, на Новый год его жена с Германии даже прислала нам детские украшения. Браслетики какие-то. И когда немцы отступали, он кричал нам:
- Мы вернемся! Вы ждите, мы вернемся.
То есть он считал, что мы подружились.
Денщик каждый раз как сделает для офицеров сладкий крем, остатки Вике приносил, «малэнький кукле» – как он говорил.
Ну что еще помню. Немцы маму сфотографировали, как она кирпичи из навоза делала. Топить-то нечем было. Разбирали дома, которые были разбиты бомбами, тянули что-то оттуда. Приносили с поля сухие стебли подсолнухов, кукурузы. У нас корова была. Мешали стебли с коровьим навозом, закладывали в специальную рамку, а потом вынимали эту рамку и высушивали. Мама все лето делала эти кирпичи. Она ногами мешает навоз, а немцы вокруг с фотоаппаратами стоят, если кто не успел сфотографировать – обратно в навоз загоняли. Стоят, смотрят,пальцами тычут и смеются:
- Scheise! Scheise!
А зимой этим топили…
Были и особые немцы – «СС». Страшно было встретить их. Я теперь не могу восстановить подробности. У них были отличия и в форме и в поведении. Они настороженные, сосредоточенные. Не расположенные к общению.
– Вы близкие родственники служащего НКВД. У немцев к вам вопросов не вызывало?
Немцы про это не знали.
Вот когда нас освободили, немцев выгнали, маму хотели привлечь следить за соседями, которые вызывали подозрение, но она отказалась. Соседи сотрудничали с немцами, и их дочки старшего школьного возраста, устраивали вечеринки с немецкими офицерами.
– Сильно ли изменилась жизнь населения после прихода немцев?
Она изменилась во всем. Предприятия не работали. Жили тем, что с огородов собирали, и у кого корова. Мы месяцев восемь были в оккупации.
У нас в Старобельске находился какой-то немецкий штаб. Располагался он в школе, до революции это была гимназия.
Там охрана была, и мы, конечно, туда не ходили. Все, что касалось немцев, мы обходили. Мы старались держаться подальше от них. Но ничего страшного не происходило. Расстрелов не было.
– А наши самолеты бомбили?
Когда фронт далеко ушел, то не бомбили. И когда подошел обратно, я что-то и не помню, чтобы наши нас бомбили.
Когда наши освобождали, битва была около города, в том районе, где мост. Через него шла железная дорога Донбасс – Москва. Вот за этот мост и была битва. Там все было изрыто окопами, там стреляли пушки и пулеметы. Там до сих пор овраги…
После того, как немцы отошли, фронт встал, и Донбасс еще долго был под немцами, и они бомбили нас каждый день.
Однажды осколок попал в печку, ударился о стену кафельную, там до сих пор пробоина есть, и пробил подушку. А мы в это время прятались в подвале…
– Отступление немцев для вас прошло незаметно?
Я расскажу. Я была во дворе, и видела, как во двор въехал мотоцикл, в коляске сидел немец с перебинтованной головой, сказал что-то немцам, которые там были, и те стали спешно собираться.
За нашим домом был двор, в котором стояли бочки с бензином. Числом значительно больше десяти. Немцы так торопились, что не вывезли их, а пробили и зажгли. И пламя было высотой с двухэтажный дом, бочки подпрыгивали, взрывались. Нас защитило сараем, мы не загорелись. Страшно было, когда это пламя двигалось, а бочки взрывались. Моя двоюродная сестра, которая сейчас в Донецке живет, от страха удрала к речке…
– А как наши войска входили?
Спокойно входили. С цветами не встречали, видим, наши идут, и все.
По радио передавали, что Старобельск освободили штурмом. Немцы город сдали без боя. А штурм был в районе моста. Там как раз посадки были, мы их называли «сосна», «пошли в сосну». Так вот еще и сейчас там окопы, до сих пор остались.
– Сколько фронт около Старобельска держался?
Долго держался. Мы уже не могли жить в городе от бомбежек. Каждый день бомбежка. Да еще и обстрелы были первое время. Мы уехали в село на противоположный берег реки. Река Айдар называется. В хату нас никто не пустил. Поэтому мы жили в карьере, где брали глину - пещеры вырыли. Вот так мы жили до осени 43-го в этом карьере.
Возможно, Старобельск сильно бомбили и потому, что правительственные учреждения Киева - киевские наркоматы и все украинское руководство были расположены у нас. Некоторые старобельчане потом поступили к ним на работу и уехали в Киев. Да, были и такие.
У нас на квартире жила жена главного бухгалтера какого-то наркомата.
– Как же жили-то тогда, когда в карьере-то сидели?
Огородами. И корова. Мы пришли туда весной. Тут же рядом были огороды. Сажали и жили этим – огород и корова.
Я не помню, стала ли мама за папу, как военнослужащего, получать деньги, когда нас освободили…
– А новости с фронта до вас доходили?
Тогда было только радио, мы его старались слушать…
Передачи начинались так: «От Советского Информбюро…».
– Что-то из импортного к вам попадалось, то, что шло по Ленд-лизу? Тушенка, одежда, военное?
Лично нам – нет, а в область попадало. Когда Луганск освободили, там появились учреждения - Луганск заработал, как областной центр. Тогда муж тети работал главным бухгалтером сельхозуправления. Вот он получал. Вкусные были консервы.
– На местах боев полно всякого оружия валялось. Что с ним делали?
Я не знаю, что и как организовывали. Мальчишки подбирали, и калечились, а моего двоюродного брата разорвало...
Металлолом собирали. Надо же было очищать территорию.
– Сюжет современный украинской пропаганды: как только Красная армия освобождала очередной украинский город – брали всех мужиков в армию и в тот же день гнали на войну. А потом местные шли своих покойников опознавать. Такое было или нет?
Я такого не слышала, не знаю такого.
В армию призывали. У меня в Макеевке был двоюродный брат. Он по характеру мягкий, нежный такой. Девичий характер. Его забрали, он испугался и дезертировал. Его поймали. Недавно, по Интернету узнали его судьбу: его перевели в другие войска и погиб он уже в Берлине.
– При немцах в школе по каким программам учили?
Да никаких программ не было. Преподавали только рукоделие. Они готовили для себя рабсилу. Девушек в Германию отправляли.
– А как их отбирали для отправки?
Технологию составления списков я не знаю, но я знаю, что были люди, которые помогали немцам. У моей подруги мама немка была.
Немцы на Украине еще до революции появились. Я не знаю, как немцы туда попали. В Старобельске немецкая семья владела мельницей. И они, конечно, знали немецкий язык, но преподавали и украинский. У нас преподавала украинский язык одна из сестер - Вера Густавовна. С другой я в одном классе училась. Ее папа был на фронте, был ранен. А мама-немка, немцам помогала девочек лет шестнадцати–семнадцати в Германию отправлять. Как только нас освободили, она убежала куда-то и пряталась, потому что многие были ею недовольны.
– Кто и по каким причинам помогали немцам? Становились полицаями, старостами, доносчиками…
Я знала одну семью, в которой отец был старостой. Он из тех людей, которые Советскую власть не любили. Кем он был до революции, я не знаю. До войны он работал бухгалтером в каком-то магазине.
Вообще получается, что так или иначе почти все население работало на немцев. К примеру, полы у немцев мыли. Всех гоняли. И мама мыла полы. Если немцы прикажут, кто ж откажется? Тебе ж пулю в лоб и все. Конечно, ходили и мыли. А бабушка Тамары Устич всегда принаряживалась, когда шла к немцам. А немцам это не понравилось. А один немец говорит:
- Нэкарошо.
Все ходили в рабочей одежде мыть полы, а эта беленькую кофточку и платок надевала. «Нехорошо».
– Это кто так отозвался, солдат или офицер?
Наверное, солдат. Молодой не сообразит такого. Пожилые это заметят.
– «Молодая гвардия» в Донецке была?
Нет, в Луганской области. При немцах о них мы не знали. Мы узнали значительно позже.
– В городе какие-нибудь бомбоубежища были?
Конечно. Весь город был изрыт. Были и подвалы, и щели. В соседнем доме генерал жил, и там была щель. Как-то бомбежка меня застала в том дворе, и я с этим генералом оказалась в одной щели. Но мне не понравилось, очень сильно земля дрожит и звук очень сильный. В щели хуже, чем в подвале. В подвале не так звук слышен, особенно, в нашем, купеческом подвале, где толстые стены кирпичные и там звук не так доходит.
Было такое – выходишь, смотришь - пальцы чьи-то валяются…
– Расскажите про концлагерь при немцах.
У нас в городе до революции был монастырь, окруженный стенами. В монастыре - два храма. Один расположен на территории монастыря, а второй входом был расположен на улицу, чтобы люди могли посещать.
Еще были двухэтажные дома, где до революции жили монахини. Потом там была воинская часть. А немцы во время войны устроили там лагерь военнопленных. Это страшное дело.
– Много там народу было?
Сначала было много, потом от голода, холода, от болезней поумирали.
Мы сначала туда ходили. Населению разрешили приносить продукты – и похоже, только этим их и кормили. Обычно ходили тетя и я, носили ведро овощного борща, мяса-то, конечно, у нас не было. И еще прокисшее молоко. Она - борщ, я - молоко.
Мы заходили в комнату, где у них стояли бочки. Кухня называлось. А тут стоит вереница наших пленных солдатиков с тем, что посуду заменяло – кастрюльки, банки, плошки, котелки.
В общем, жуткое впечатление, я вам скажу. Бочки большие и подряд все туда сливали: суп, борщ, хлеб, кислое молоко. Июль месяц, все бродило – пузыри всплывают.
В одну бочку наполняли, потом вторую бочку. Это было издевательство. Можно же было в одну бочку суп, борщ. В другую кислое молоко. В третью – хлеб. Отделить как-то…
Ну, как не заболеет человек после такой еды… Конечно, они болели.
Немцы пленных людьми не считали…
Я помню, что у немецкого надзирателя была плетка – сверху резина черная, а внизу стерженьки свинцовые. И тех, кто пытался дать пленным кусочек хлеба не из бочек, а сухенького, хорошего, плетками били. Вот моя тетя, она все старалась дать хлеба сухенького, вот ей этой плеткой часто доставалось.
– Пытались оттуда убежать?
Возможно, попытки и были, но я не слышала такого, чтобы убегали. Периодически местные жители подбегали и кричали что тот пленный их муж, или сын. Иногда такого выпускали из лагеря.
Пленные ослабели до того, что им разрешили ходить и просить у населения еду.
– То есть отпускали в город?
Да, они и к нам несколько раз приходили. Ну, когда их отпускали. Сначала их было четыре человека. А потом пришло три.
- А где тот? – спрашиваем.
- А его уже нету, умер.
Через какое-то время уже двое приходят… Умирали от голода, холода.В общем, для меня самое страшное в войне было то, что я видела в лагере для военнопленных. Эти бочки с пузырями.
– А что с покойниками делали?
Не знаю. В 90-е годы, когда мы, Украина и Россия разделились, и я жила на Украине, монастырь восстановили… И у меня разговор с дьяконом той церкви был.
– А кстати, немцы разрешали открывать церкви. И у вас открыли?
Открыли, да. Ну вот, мы с ним разговаривали.
Я говорю:
- Когда вы поете, я вспоминаю, что здесь на территории монастыря было. В каких условиях солдаты наши пленные содержались.
А дьякон мне сказал, что когда ремонтировали подвальные помещения, они наткнулись на комнату, всю устланную костями. Что это? То ли это немцы добивали пленных, то ли туда сбрасывали умерших, я не знаю. Никто сейчас не скажет об этом. Полный подвал покойников…
Как немцев выгнали, сразу появились хлопоты, школу организовывать и т.д. И как-то мы не поинтересовались, что же стало с пленными.
А сколько их, и что с ними сделали? Может, их расстреляли. Может, это их кости лежали в подвале. В то время не поинтересовались. Это, конечно, плохо, но были заботы: бомбежки сперва, потом школа...
– В 30-е годы церкви позакрывали, какие-то снесли, какие-то перепрофилировали. А немцы открывали церкви. А много ли верующего народа было?
Много.
– А откуда взялись священники?
А они были. Вот к примеру, из семьи Афанасьевских, служил в церкви, и во время войны, и после войны.
– Служба в церкви в оккупации не считалась сотрудничеством с немцами?
Нет. Немцы лишь позволяли открыть, и потом как наши вернулись службы в церкви продолжались.
– Когда начали разбираться, кто как вел себя в оккупации?.
НКВД сразу начало разбираться. Расположилось оно недалеко от нас. В том доме мама, или тетя мыли полы. Стены там были забрызганы кровью. Так что, видно, допрашивали жестко.
– А кого конкретно арестовывали?
Старост брали, полицаев, а кого еще подозревали, я не знаю.
Вот маме предлагали следить за соседями, поскольку те дружили с немцами. Мама как-то сумела отказаться. Наверное, кого-то другого привлекли. Но соседей не привлекли, и никак не наказали.
– Есть проблема, которая сейчас на Украине выстрелила, – существовали в то время в ваших местах бандеровцы?
Нет. Это после войны их стали высылать в Донбасс. Кстати, знаете, где я встретилась с жителями Западной Украины. Я работала в техникуме южнее Луганска, там, где шахты, заводы, и попала в больницу. И там девочки, приехавшие с Западной Украины, тоже лечились. Их выслали в Донбасс.
А мы боялись, что нас пошлют в Западную Украину. Когда я кончала учительский институт, это был первый выпуск, когда не послали в Западную Украину. Наверное, это был 1952-й год.
– А почему боялись?
Там трудно было учителям. Боялись бандеровцев, те считали, что учительницы - проводники социалистических идей, и учительниц преследовали, и убивали.
Во время войны мы о бандеровцах ничего не знали. Только после войны, когда уже стали посылать выпускников Старобельского института, стало известно.
– Расскажите про пленных поляков перед войной.
Помню. Это было до Великой Отечественной, в 39-м.
Их привезли до железнодорожной станции, а от станции до монастыря они шли пешком. Шли они колонной, и их шинели такого болотного цвета.
И их в монастыре поселили. А их генералы жили в красном доме, где ранее была музыкальная школа.
Вот как они шли, я помню, а как их вывозили – не знаю.
Это были офицеры, видно было по шинелям, такие салатноватые-болотные. Тонкое, хорошее сукно.
– И конфедератки такие, четырехугольные?
Это я не помню, а шинели помню. Мы же смотрели на руки, меняли деньги.
– Зачем?
Для интереса.
– В вашей семье вроде и богатство, и бедность знали, а какое мнение все-таки о Советской власти было? Не о Сталине, и не о руководителях, а именно о местной власти?
Вы знаете, все оценивали именно по самому верху: по Сталину, по его политике. Репрессии большой след оставили.
Поэтому Советскую власть воспринимали как карающую власть. В любой момент любой мог попасть куда угодно. Просто потому, что какой-то сосед решил его засадить, и оклеветал.
– Скажите об отношении рядового жителя Советского Союза к второму фронту.
Для нас это был «темный лес». Практически мы о нем ничего не знали.
– А за Нюрнбергским процессом следили?
Папа всегда газету «Правду» выписывал, он читал, и знал.
– В августе 45-го года американцы сбросили атомную бомбу. Про это вам что-нибудь сообщали?
Конечно. Народ переживал – люди гибнут, опять война. И боялись, а вдруг на нас сбросят.
– Помните смерть Сталина?
Помню. Многие плакали, говорили:
- Как же мы теперь жить будем?
Было такое. Во всяком случае, в шахтерском поселке, где я тогда работала на шахте. Скорбь была везде.
А к нам зашла довольная соседка:
- Сдох! – говорит маме.
- Кто сдох?
- Йоська!
– Как Победу встречали?
Так радовались, что с ума сходили. Моя подруга сняла абажур, на голову повесила и прыгала. Войны нет, уже не надо прислушиваться.
