Родилась 22.12.1924 г. в Рославльском районе Смоленской области. Окончила 8 классов, работала избачем в сельсовете. С 1942 по 1943 год, находясь в немецкой оккупации, работала агентурным разведчиком 5-й Ворговской партизанской бригады имени Сергея Лазо. В 1948 году вышла замуж за Виктора Ивановича Артюх, бывшего партизана. С 1952 года живет в Эстонии, в городе Йыхви.
- Татьяна Алексеевна, расскажите сначала о том, где и когда вы родились.
- Я с 1924 года, с 22-го декабря. 89-й год уже мне идет. Сама я со Смоленской области.
- Семья большая у вас была?
- Нас четверо детей было. Была мать. Еще и бабушку помню. И сейчас я бабушку помню, вот. Дом был порядочный у нас, эта изба у нас такая была.
- Как у вас проходила коллективизация, помните?
- У нас хорошо коллективизация прошла. Отец покойник, он в войну погиб, это дело проводил. Он считался грамотным: он четыре класса образования имел. Коллективизация хорошо у нас проходила. Сперва-то, конечно, вот которые были побогаче, не хотели идти в колхоз. Ну а потом всё, уже потом колхозы пошли. Но до 1939 года были такие у нас колхозы уже и получше, и наш сельсовет, значит, состоял из 8 деревень. И я пошла работать избачем в сельсовет.
- А вот как началась война, помните, как объявили?
- Все помню. Ну это уже мне 15 лет было тогда. Я в то время закончила 8-й класс школы.
- Мобилизовали сразу мужчин всех у вас?
- Да, всех. Отца сразу же и забрали. И потом пришло извещение, что там-то и там-то погиб под Ленинградом, и в Парголово похоронен. Я дак ездила на могилу. Был номер братской могилы указан, а номер этой братской могилы — 158. Вот он там захоронен.
- Много ли не вернулось с ваших мест с войны?
- А почти никто не вернулся. Два двоюродных брата у меня по родословной погибли. Они служили в Брест-Литовске, вот в крепости этой. Василий и Петр. Посмертное звание Героя Советского Союза было им присвоено. Их фамилия Михайловы. И вот они не вернулись. Когда погибли, вот тетке, их матери, была жизнь. Я брата хорошо помню. Он мой ровесник, но он ушел, видишь, добровольцем. Это помнишь всегда. Его не забудешь никогда. Отчаянные были тоже они. Никто ничего не жалел.
- А инвалидами много пришло?
- Так я говорю: их почти никого и не вернулось. Сколько ушло, а пришло — часть только. Сколько вернулось! Вот Яков такой пришел. А что с нашего роду так никого. Двоюродные братья вот погибли. Отец погиб. Ну нас растил-доращивал дядя, у отца брат, он не был на войне, пухом ему земля. Он и крестный мне был.
- Что делали до прихода немцев вы в деревне?
- Мы в колхозе работали. В колхозе были мы уже.
- Лошадей забрали всех у вас?
- Да. Забрали. А наш остался. Но как получилось, что он остался? У нас у дома было такое место, которое соломой было закрыто, потом там были дворы, амбары. Изба, короче говоря, там была. Так там его заставили, вот он там и остался.
- Насколько тяжело было работать? Ведь мужчин не было там тогда у вас...
- Пахали, таскали на себя плуги. Конечно, тяжело было работать. Там так было, что ничего и не видишь. На себя плугами и лопатами работали. Не дай Бог, чтоб видело поколение это, как мы работали!
- А когда к вам пришли немцы?
- К нам они пришли в августе месяце 1942 года. А до этого так и жили нормально.
- Немцы как вели себя у вас?
- Немцы заявлялись к нам постольку поскольку. Это когда уже потом они к нам приехали, то пожгли всё до одного дома. Но наш дом был по эту сторону, и поэтому он и остался. Ну а потом уже стройка домов после немцев началась. Пострадавшим давали лес бесплатно. Стали строиться, и всё, вот такая жизнь у нас пошла. Про отца, я говорю, пришло извещение. Ну получили мы его, и там написали: под Ленинградом похоронен. Ну и я знала, где братская могила его находится - в Парголово. А при немцах я была агентурным разведчиком: меня посылали в одну деревню, в другую. Что вот как люди что делают, я должна была узнать. А к нам приходили эти эсэсовцы, чернопогонники. Это самые страшные люди были. Ну обычно было так, что карательные отряды как пройдут, так и все. А люди у нас в землянках жили.
- Расстрелы, казни немцы проводили в вашей местности?
- Да, проводили. У нас ребенка грудного ребенка у матери взяли с рук. Этот подбрасывает, а второй стрелял в этого младенца. Когда партизаны шли по лесу, вот так они делали. Грудного ребенка застрелили! Один стоит, а второй подбросил, отобрал с рук. Ну и мать, конечно, застрелили. Она вцепилась этому, который подбрасывали. Она, помню, в его лицо зацепилась. Так ее застрелили.
- А правда, что за каждые партизанские диверсии расстреливали немцы жителей? Было ли такое?
- Конечно. У нас деревню одну так за это всю согнали. Была там деревня — в ней было 40 домов. Драново называлась она. Так там они, и партизаны, и полицаи, в друг друга стреляли. Там с одного краю пришли полицаи, а с того — партизаны. Так те всю деревню согнали в сарай и подожгли. До единственного домика все сожгли, и этих, сколько было людей в деревне, 120 человек, всех сожгли в сарае. Вот чтот они делали! Ни одного дома не оставили!
- Среди партизан часто попадались дети-подростки?
- Так в 16-17 лет уже посылали на задания. Скажут: пройди, узнай, сколько, посчитай, машин идет. Обутый? Нет. Он так идет. А принесет такое сведение, что дай Боже. Вот так. Как смог, лет так 14-15 стало, так идет в партизаны. Все шли. Немцы поплатились за то, что они стали расстрел делать по деревням. Партизан вешали и расстреливали. Но они ведь даже семьи уничтожали. Что это крохотный грудной ребенок сделал, чтобы подбросить его и убить? Что, это человеческое разве? Или как в том сельсовете: всех до единого людей сожгли. Еще этого ребенка, говорю, немец подбрасывал.
- Вообще как налаживался контакт у местного населения с партизанами?
- Мы им последнее отдавали. Сам народ оставался с картошкой, а им все отдавал. Ну, правда, картошка своя была, капуста - своя, да и остальное все. Беда с солью только была. Не было ее. Я сама со Смоленской области же. Сам этот город Рославль, где мы были, переходил из рук в руки.
- Вообще, на ваш взгляд со стороны, у партизан была дисциплина?
- Конечно! Попробуй зайди и кусок хлеба так возьми. Командир такую взбучку, такой штрафной даст такой, что...
- Немцы отправляли с ваших мест людей на принудительные работы в Германию?
- Отправляли они их в Германию, да. Меня вывозили. Я с машины соскочила. Километра четыре провезли нас. Я говорю: ладно, дальше — Ворга. А там полицейские были. С одним мы учились в 8-м классе. Я говорю: «Петухов, смотри: я сейчас буду в Ворге прыгать. И стреляй тогда, когда я скроюсь в лесу.» А он шутит. Мы, пять человек, соскочили и пошли. С сестрой мы были. У меня сестра была туда попавшая. Она младше меня. Пришла домой, к матери. Она говорит: «А большуха, прибежала, ее оставили.» А со мной Тихоновская Валя, подруга моя, была. Она пришла и говорит: «Тетя Матрена, мы ее звали, она не поехала. Она захотела в Германию. А мы соскочили и пришли. Что ты ее ругаешь? При чем тут она? Мы ее звали. » Тогда только успокоилась она. А так всех вывозили в Германию. И почти никто и не вернулся с этой Германии. Но сестра была вернувшаяся, но она уже давно и умерла. Германия дала ей хорошего.
А так немцы как пришли, все эшелоны к себе в Германию отправляли. Какое тебе платьице посмотрят, нужно или не нужно, и если нужно, забирали.
- А в полицаи люди с вашей деревни шли?
- В нашей деревне их не было. Они только налеты делали. Но они боялись этого брянского леса. Там партизаны же были. Но наша деревня вся сожжена была, один только сарай был. Наша изба была оставлена. А когда они отступали, эти, которые были, можно сказать, как по правую руку, над всей дорогой делали затемнения при отступлении, чтоб от леса недалеко быть.
- Вы сказали, что были агентурным разведчиком. А с каким партизанским отрядом вы держали связь?
- Сама я - бывший агентурный разведчик 5-й Ворговской бригады имени Сергея Лазо. У меня у секретаря тут после войны был документ один. Там было написано, где я была и как с этим связана была. Но он разорвал его. Я сама-то не была в партизанах. Я домашняя была. Но что я делала для бригады? Вот собирали мы еду и еще что-то там. Потом я еду в свой район Бершичи и отвожу. Соберем молоко — молоко отвезу. Лошадь своя у меня была. Я привожу ее в определенное место. Что там мне наложат, не знаю. От меня лошадь забирают в районе, эта лошадь уходит на сколько-то с телегой. Потом я забираю обратно и назад еду. Вот такая моя была работа. А тут уже приехавшие были, они делали.
- А обычно как с вами на связь выходили?
- Ну со мной только бывший председатель сельсовета на связь выходил. Так я через него держала связь, он мной руководил. А потом он в Бершичи засел. После, помню, он мне и говорит: «Все, Танюша, больше тебе в районе нельзя показываться. Заберут. Ты уже...» Ну и так и остался. Но связь мне самой надо было держать. К председателю там или как-то еще... А потом местность освободилась, и уже колхозы стали работать.
- А задания какие в основном вам давали?
- Что там было, я этого не знала. Я только как доставляла то, что через меня передавали.
- А что вы доставляли чаще всего?
- Откуда я знала тогда? Я там не знала ничего. Бумажки, конверты. И все.
- Правила конспирации соблюдали какие-то, когда на связь выходили?
- Пароли, например, я все помню. Приезжали мы в Ершичи. Там мне давали такой мешочек зерна, и с ним я приезжала к мельнице, чтобы смолоть этот пуд зерна. Все, это пароль был у меня. Вот с этим я уезжала. Это я помню (смеется). А партизанам, я вам говорю, люди последнее отдавали. А наш город переходил из рук в руки. Как подошли к Смоленску немцы, наш район три раза переходили из рук в руки. А мы, пока это идет все, попрячемся, бывает,и все тут. Помню, как-то полицаи к нам приехали. А я шла от учителя. Я очень благодарна, что он мне помог, директор школы, Леонтий Ермолаевич Кондрашов, со своей женой. Вот кто! Он как дочку жалел меня и все. А полицай, когда меня встретил, мне и говорит: «Вы знаете такую Захаренкову Татьяну Алексеевну?» Я говорю: «Не знаю.» «А где она живет?» - спрашивает. Говорю: «А вот там.» Ну я и побежала. Я догадалась. Спряталась. Ну побегали-побегали они. А девчата тоже никто не сказал. «Она, - говорят, - корову где-то пасет.» И так осталось. Потом мне Умберг Иван Антонович запретил ходить в район: все, говорит, дочка, больше ты не пойдешь. Опасно было.
А потом дядя по отцу нас забрал. Он на телеге как завез нас в эти мохинские леса. Это такие непроходимые леса были. Но брянские леса тоже большие были. И вот мы, помню, и приехали туда. Ну пока два-три дня были, все нормально было. А потом ни воды, ничего не стало. И идти некуда. Куда-то он нас завез, что и не знаем, куда идти за водой. В партизанах мальчик был, фамилия ему Степутенков была. Он с нами был. А я ему уже как крестная была. Он сидит. Заболел пальчик у него. Он мне говорит: «Крестная, если б я сегодня хлебушка поел и водички попил, у меня бы и пальчик не болел бы.» Я говорю: «Ну оставайтесь, я пошла искать воды, и, может быть, хлебушка.» Пошла. Немного прошла. Смотрю: ручей стоит. Идет вода хорошая. Я потом веточки наламывала на деревьях и бросала, чтобы знать, как мне пройти. Назад возвращаюсь. Говорю: «Пойдемте, туда вот недалеко. Воды наберем.» «Сейчас, - я говорю крестнику, - пойду. Найду, крестничек, тебе и хлебушка.» Потом узнала, что там тоже есть люди. Я пошла. Подхожу, там тоже с нашей деревни один был. Я подхожу и говорю ему: «Дядя Федор, у вас, может, хлеба кусочек найдется?» Он тоже в лесу был. Говорит: «Сейчас я у Ксении спрошу». А это его жена была — Ксения. Принес нам такую пол буханку хлеба. А деревенские буханки большие были. На всех почти хватило. Ну все, зажили. Воды стали брать, крупы с собой тоже брали. В общем, брали всякие на телеге заготовленные продукты. Ну все, зажили. Потом как-то нашли нас там. Говорят: «Уходите, уже все, больше немец сюда не вернется к нам. Наша деревня освобождена. Ершичи освобождены, Шумячи освобождены.» И пошли. Туда, говорят нам, на Запад погнали его. Ну мы обрадовались. Приехали и больше в лес туда уже больше не попадали. Все!
- А как относились к Сталину тогда, во время войны, вы относились?
- У-у-у-у, с почетом. Вот сейчас судят Иосифа Виссарионовича Сталина. Я так думаю: вот если б возможность была бы его сейчас поставить, чтоб он порядок навел бы. Правда, крестная у меня была, так она сидела в войну. Она неграмотная была, она ни одной буквы не знала. Анекдот или частушку какую ей ничего не стоило рассказать. Помню, зашел офицер какой-то когда, она говорит: «Ганс, хочешь, я тебе частушку спою?» «Ну спой!» - говорит. Она и говорит: «Немцы зиму прорпердели/ Москву пропердели/ А как лето пропердят/ Так и Берлин не поглядят.» Он как так вот захлопал в ладоши. «Правда, матка! - говорит. - Правда, матку!» Ей было частушку сложить как ничего не стоило. Ничего, никакого не составляло труда сделать. Это она такая была.
- Вши вас не заедали во время войны?
- Это до войны еще у нас было. А как боролись? Были машины такие, вот. И в эти машину одежду всю складывали. И деревенские все одежду складывали. А машины были до колхозов этих. Хватало этих тараканов. И вот машины эти приезжали и всю одежду с каждого двора прожаривали. Это уже когда эти 30-е годы были, такое происходило. После этого уже наша культура эта пошла совсем по-другому. И уже никаких вшей, ни тараканов, ни прусаков, не было. А до этого жили когда, в советское время, до 30-х годов, сколько этих тараканов, таких черных, в квартирах, в домах в этих по щелям было. Еще клопы были. Кто их когда сейчас видит? Этого клопа или таракана. Никто не видит. А мы вот с чего начинали жить.
- А вы помните, как советские войска приходили и освобождали вашу местность?
- Ой, а как не помнить? Помню. Пришли они, значит, а мы все в лесу были. Уже со второго раза в лесу были. А потом узнали, что войска эти входили, и все. А потом, это уже было в 1943 году, в конце сентября, мы уже вернулись совсем в деревню и больше в лес не ездили. Мы сами ходили. Так и остались в деревнях. Но работали как лошади. Ни дня, ни ночи никому не было. Все отдавали. Ну все продукты отдавали: и картошку, и хлеб, и все. Все шло дальше. А платить же тогда не платили ничего. И помнится, что когда в последний раз освободили Рославль, его весь разбили. Соли ни у кого нет. Я на лошади привезла ее. Был у меня конь Воронец такой, оставшийся у нас, хороший. Он подчинялся мне как первому человеку. Вот поехала в Рославль на нем за 35 километров за солью. Набрала соли. Но вдвоем, подружка была такая Валя Тихановская, мы с ней поехали. Привезли соли на всю деревню. Вот уж радости было, что соль появилась. Это переживать было-то...
А потом, помню, направили меня в Белоруссию работать. В райком комсомола. В Каревичи. Ну я там завербовалась в Молотовский домостроителоьный комбинат. Пожгли же, ничего нет. А там, если ты отработал, было такое поставление, что дом тебе построят. Но это была только агитация такая. А такого на самом деле не делали. А там был секретарь комсомольской организации такой, который гнал меня, чтоб я шла в компартию шла. А я ему и ответила. Я говорю: «Лев Яковлевич, в твою партию пойду тогда (когда в дорожном работала завскладами), когда я заворуюсь. А так я в твою партию не пойду. С тюрьмы пришел — ты в партию его берешь. Пьяницу — ты в партию принимаешь.» А Чистяков был Григорий Васильевич был такой там главный. Он за меня поручился. «А, - говорит этот Лев Яковлевич, - ты никакого уважения не имеешь к начальнику.» Я говорю: «Я Григория Васильевича уважаю, но не тебя. Ты мне безразличен и партия мне твоя не нужна.» Он его позвал. Говорит: «Скажи, что ты сказала. Повтори.» Говорю: «Поп две обедни не служит. Только одну.» Он: вот так и так она сказала. Григорий Васильевич мне и говорит: «Ладно, пойдемте, Татьяна Алексеевна, ко мне в кабинет.» Это было во время войны. Но наша территория уже была освобождена. Я говорю: «Хорошо, Григорий Васильевич. Какой бок подставлять? По какому будете лупить?» Он сразу заулыбался. Ну вот. Зашли мы. Он меня по плечу: «Молодец, дочка (он меня дочкой называл). Умно ты очень сказала ему. Нашу партию надо чистить. Но ты так сказала умно.» Так и осталось все на месте. А еще от отряда у меня была справка дана. Коротченко Тимофей Михайлович был там главным, он и подписал справку. Я расскажу про него. Когда немцы стояли у нас, они тогда пришли за партизанами, он проходил через нас. Вот он пошел, значит. Я узнала его. Думаю: ну все. Да деревня вся знала его. Он в немецкой форме шел, с большим, видно, званием, и говорил что-то по-немецки. А я еще по-немецки тогда могла говорить. Сейчас уже забыла. И говорил он этим немцам, что плохую еду всю надо вылить. Ну вылили. Часть подходит — кормить нечем. А он идет через деревню одетый в этой форме. Думаю: «Как же ж? Неужели он работает у немца?» Как-то усомнилась. А он посмотрел на меня так, и я ничего не ответила. И так он шел дальше. Но тоже было жаль его. А он вылил еду, чтоб немцам она не досталась. А документ, который мне этот Тимофей Михайлович Коротченко выдал, порвал секретарь этой парторганизации. А справка была от партизан, там было написано, что я действительно работала агентурным разведчиков Ворговской партизанской бригады имени Сергея Лазо.
- А как узнали о Победе?
- А так. Я работала избачем в сельсовете. По телефону позвонили и потом передали, что будет выступление. Я пошла на это выступление. Какой-то был хор имени Пятницкого. И все, я пошла слушать. Там же в то время тогда телевизоров таких, как сейчас, не было. Были передачи. Прихожу, объявляют: «Никакого Пятницкого! Кончилась война.» Я к матери возвращаюсь, а мать меня спрашивает: «Чего ты вернулась?» Говорю: «Там никаких выступлений! Закончилась война. Такая передача хорошая, всё.» Она: «Не болтай!» И не верит. Потом всех собрали людей. С районов приехали. Объявили. Радость такая. А ничего у нас не было. У нас же скот весь был забран. Но абсолютно все обрадовались, вот когда объявили о конце войны.
- О вашей послевоенной жизни расскажите.
- Я в дорожном работала. Я всю жизнь в дорожном была. Как приехала, так и отсюда на пенсию ушла. В 1948 году мы с Виктором Ивановичем Артюх поженились, когда работали на Молотовском домостроительном комбинате. Два сына у нас было. Теперь — один. В нынешний год беда свалилась. Похоронили сына, ему было 59 лет. И третий месяц я никак не могу успокоиться. Вот это горе. Поэтому и в черном хожу. И вот 62-й год у нас совместной жизни с мужем.
Воспоминания мужа Татьяны Алексеевны Виктора Ивановича
| Интервью и лит.обработка: | И. Вершинин |
