Авдеев Владимир Степанович

Я родился 13 августа 1928 года. 12 лет мне было, в 40-м году отца похоронили.

Это было в Гомельской области, были раньше Журавичи. Журавический район, сельсовет Хатовнянский (Хатовня), а потом район поменяли на Рогачевский.

- До войны голодные годы были в Белоруссии?

- Были! Я помню еще, когда с Украины люди пошли менять все, что у них было. Вот шли, падали, умирали, за бесценок отдавали всё. Мы голодали в 1933 году. Картофельные колхозные поля, как только снег сошел – все в поле пошли. Картошку которая перезимовала выкапывали, а она как спеченная, одна шкурка. Приносим, в речке перемоем, в ступу, делали тесто и пекли коржи, и ими питались. Вот так спасались. Потом щавель нас тоже спасал, и лук луговой тоже.

Плохо, что земли было мало обработанной. Отнимали у природы. Вырубали молодняк, подросток леса, и болота осушали. Картошка только росла хорошо! У колхозников только по полгектара было земли, но они умудрялись даже ячмень и пшеницу сеять, и даже лен сами обрабатывали, а потом пряли и ткали. Свои станки были. Такие полотна были, что городские приезжали и покупали на костюмы. Мастерицы были хорошие, да и мужики тоже хорошие были. Были и пьяницы, конечно, которые ничего не делали, а жили за счет других. Один, помню, всю жизнь пастухом нанимался. Пока сезон закончится, а он уже все выбрал – все, что ему положено.

- Когда война началась, помните этот день?

- Я как раз пошел в райцентр купить сахар, а в райцентре тогда готовились охотники на облаву на волка. Кто согласится поехать на облаву, то тому давали сахар без очереди, и мне в том числе. Тут и услышали через динамик о вероломном нападении гитлеровской Германии на СССР. И все, и облава эта по боку.

Нарыли блиндажей. У нас был молодежный блиндаж – там молодежь собиралась: кто анекдоты травит, кто еще что-то… галдели до полуночи. Потом началась бомбежка – сирены такие душераздирающие – это вообще…

Я помню уснул, а ко входу подошел солдат немецкий. Одна девушка меня разбудила, я вылез… Он же мог и гранату бросить. Он орет, а я по-немецки тогда не бум-бум… Потом по заднице мне штыком плашмя – эх, я со всего духу бежал. В общий блиндаж нырнул, где наши все. Я говорю: «Немцы уже здесь!» Они как на меня навалились: «Ты что тут разносишь?!» Слышим к обеду стрельба, собак начали отстреливать. У соседей свинья была большая, так они 10 человек за ней бегали, пока не изловили, и за уши, за хвост. Убили ее и опалили.

В июле уже  немцы пришли, они быстро, у них техника была хорошая, вооружение и подготовка кадров. Собрали нас всех немцы и говорят: забирайте весь скот, лошадей, инвентарь.

- Колхозы распускали?

- Колхозы разогнали мгновенно! Землю всю поделили. Мы вспахали, посеяли, в 1942 году убрали урожай и налоги заплатили немцам. Они аккуратные в этом отношении, не упустят своего.

Ну, а люди-то боялись. Чуть что они грозили расстрелом. Как утром только встаешь и узнаешь новости: там и там расстреляли, там семью… и вот так два года в оккупации.

- В деревне гарнизон стоял немецкий?

- Был, но партизаны тоже работали. Мне приходилось им информацию добывать: где немцы, сколько машин, куда проехали. Особенно когда мост они охраняли на шоссе. К теткам приходишь, а они: «Ты что это делаешь? Ты ж погубишь нас!» – «Да ничего! Ну, рыбалкой занимаюсь».

В соседней деревне школа была семилетняя. У нас была до 4 классов. В той школе знакомые ребята были, вот они были в партизанах. Они приходили и к нам сюда, и мы делились с ними и хлебом. Мы еще мины собирали, столько было мин! Мешками прятали! А они забирали их и пускали под откос составы немецкие.

Как-то осенью 43 года я и один дружок мой пошли в соседнюю деревню к его родственникам. Шли уже вечером, и нам на встречу наш полицай на лошади, вооруженный карабином-мосинкой, а на рукаве три буквы: РОА – Русская освободительная армия! Вот и спрашивается: кого они освобождали? И от кого они собрались освобождать?

Он нас загнал в концлагерь, а он находился в районном центре Журавичах, в больничном комплексе. Немцы его использовали по своему назначению. Я там пробыл две недели. Однажды я не пошел на работу, меня не взяли, потому что обувь растрепалась совсем, и меня на кухню отправили. Я там картошки и наворовал. Рядом находилась казарма где мы жили. А кухня какая была: капусту с кониной пропарят, она аж горькая становится! А есть-то надо…

Уже смеркалось, когда я поставил варить эту картошку себе в печке, но соли не было. Ну, думаю, пойду сейчас на кухню и соли сворую или попрошу.  Как раз немцы уже валом отступали с севера. Сюда к нам во двор затащили пушки, и технику тяжелую, и немцы все туда. Обычно, как только темнело, они ставили на пост часового, и он нас целую ночь охранял.

Я глянул – никого немцев нет, а наша дверь открывается, и рядом траншея вырыта, и сетка такая противопехотная и против кавалерии. Рядом аллея – сосны, елки, и дальше дорога. Я бежать по ней, а уже в конце зацепился и запутался. Я ее раз-раз – она хорошо ломается эта проволока – выполз за нее на дорогу, туда-сюда глянул – никого. Я бегом пригнувшись. Так я дошел до соседнего села. Смотрю мужчина в огороде сидит курит. Я к нему и объясняю: Так и так, бежал из лагеря. Он мне дал закурить, разговорились, оказывается, это родственники какие-то мои: я Авдеев и он Авдеев. Он мне рассказал как идти через лес по просеке.

Пришел домой, а дядька мой жил рядом с речкой, он всегда рыбу ловил, перегораживал и ставил вентеря. Он и говорит: «Все уехали, и полицай с братом вместе, на лошадях». Немцы уже валом отступали, дорога вся была запружена конными обозами. Неделю я так пожил, и немцы же рядом тут. Передовую построили, траншею прорыли, а через речку лесок небольшой – там уже наши.

Нас освободили. Были бои, но небольшого масштаба.

-  В округе каратели деревни жгли?

- Да. Вот если узнают, что кто-то пришел к тебе, то расстреливали всю семью. У нас не было в деревне, и слава богу! Языки держали на железном замке, а за Днепром такое было.

Один парень переоделся в женскую одежду и к тетке нашей зашел. Двое офицеров-немцев туда зашли, посмотрели на него, платок с него содрали и прямо с пистолета расстреляли на месте.

Как-то на работу один не пошел, заболел вроде, забрали и расстреляли. В другом поселке, партизаны появились ночью. Захватили старосту, а мороз был за 40 градусов. Отвезли его куда-то, раздели и там расстреляли.

Еще в поселке полицай был. Он когда почувствовал силу власти, в другое село поехал,  у пчел выбрал весь мед, уже под весну, когда через полмесяца пчела могла вылететь. Хозяин пчел узнал, кто это сделал, и заявил немцам, а те его раз и в каземат. Подержали там два дня и тоже расстреляли.

- Евреи жили у вас в деревне?

- Жили. Одна еврейка так и пережила всю войну. У нас кузница была, и еврей-кузнец Гирша, фамилия Рюмкин, ой да какой же он был молодец. Горело у него в руках все! Такие вещи мог делать. Как только подходит время жатвы хлебов, комбайнов у нас же не было, все серпами женщины убирали. Так вот как возьмут его серп – так не нарадуются – как он работает. Они были хорошие мастера: и портные, и сапожники, и жестянщики, каких только специальностей у них нет, и хорошие люди.

Многих евреев в соседний район свозили и из пулеметов расстреливали. Так там земля аж дышала от живых еще, недобитых людей! Это вот было.

- После освобождения у полицаев и старост как судьба сложилась?

- Того полицая, который нас в лагерь определил, обвинили что он учительницу расстрелял, и дали ему 25 лет. Но он не все их отсидел, или ему зачеты какие-то там были. Он когда вернулся, мой дружок со своим братом хотели его прирезать. А он верзила такой здоровый – не сразу его и свалишь. Он вырвал нож у меньшего брата моего дружка и в шею ему саданул, и его опять посадили, дали 15 лет, и второй раз тоже вернулся. И ничего, сейчас вон гуляет.

А староста к нам привел немца, на санях они приехали, кабанчика забрали, примерно на 100 кг. Староста деревни был небольшого росточка. Когда наши пришли, он все лето жил в коноплях. Дети даже тогда приспособились: «Дед, вон милиция приехала!» Он уходит и до полуночи сидит в коноплях. Его не судили, он морально разложился и умер.

- О Победе помните как узнали?

- О Победе я узнал дома. Пришел председатель, авторитетный мужчина, и говорит: «Кончилась война! Пойдемте на митинг!?» Страшная была война, много наших погибло деревенских. Моих только родственников близких, наверное два десятка.

Я так и работал в колхозе, а каждую ночь финагенты трясли, не давали покоя ночью: «Плати налоги!» А платить нечем.

Я в райцентре устроился в сельское потребительское общество ездовым. Возил в магазины и киоски товары, с пекарни возил хлеб. Зарплата была 80 рублей, матери на налог отдал, чтоб душу ей не трясли, и так до 1949 года. Тогда только меня в армию призвали. Служил я  больше трех лет. Служба была хорошая – войска связи, мне там понравилось. Командиры были хорошие. Я дошел до того, что даже командира роты замещал. У жены сестра в Сталинграде жила, и мы в 1954 году переехали. Устроился я в пожарную охрану. Потом меня в Ленинград послали учиться, годовая программа для младшего состава. Успешно закончил. Когда приехал, то меня отправили на нефтеперерабатывающий завод инспектором. Я боялся поначалу, а потом, как огляделся, как будто бы лучше службы и не надо. Дочку уже здесь отдали замуж, она медик. Сын воздушно-десантное училище закончил в Рязани, 4 года отбарабанил там, потом 2 года в Афганистане воевал, и сейчас здоровье плохое. Жену я похоронил в 2000 году, и теперь тут один.