Бабушинский Анатолий Иванович

Родился я 13 мая 1927 года в Смоленске.

Расскажите, пожалуйста, о вашей семье, о том как вы жили до войны.

Семья у нас была самая обычная, но с довольно интересной историей. Родина мамы - деревня Горани, это двадцать пять километров от Полоцка. У моего деда по матери было аж четырнадцать детей: семь мальчиков и семь девочек. Представляете? И они ведь все выросли, а не то, что их родили, а половина умерла. Но в тех краях почти совсем нет пахотной земли - сплошной песок. Мама рассказывала, что хлеба хватало только до Рождества, а после как хочешь… Так вы знаете, как в то время работали? Вот мой дед, например. Представляете, что такое прокормить четырнадцать детей?! Вы когда-нибудь видели, как плоты вяжут? На высоком берегу, в три-четыре яруса, связали десять-двадцать метров и вагами сталкивают в воду. Всю зиму этим занимались, и потом уже весной по большой воде гоняли эти плоты в Ригу, а обратно пешком. Только отсеялись, приезжали еврейские купцы и скупали водоплавающую птицу. Загоняли этих гусей и уток в воду и наши же мужики гнали их по берегу опять же в Ригу. И пешком возвращались как раз к уборке урожая. Вот как раньше работали! А сейчас молодых надо уговаривать за хлебом сходить одну остановку… И они же были не просто чернорабочие, а мастеровые. Вот мой дядька, например, все умел делать. Но учтите, что тогда инструментов почти не было и все, абсолютно все ручную, а это же какой труд… Но ведь делали же. Так что тяжело жили и очень много работали. Уже с восьми лет мама зарабатывала тем, что пасла гусей, а потом ее взяли ухаживать за детьми, в семью одного судебного пристава. Вначале они жили в Витебске, а когда маме исполнилось двенадцать переехали в Петербург.

Какое-то время она у них еще поработала, а потом один ее знакомый дворник, тогда же дворник был не то что сейчас, это была величина, устроил маму к какой-то знаменитой балерине. Квартира у нее была - пять комнат, и когда мама в первый раз стала там убираться, кругом деньги. Видно их специально разбросали, проверяли на честность. Но мама их собрала, сдала все до копеечки и ее приняли. Работала у этой балерины до самой революции и рассказывала мне, что почти ничего не делала, только за собачкой ухаживала, да еще принимала поклонников хозяйки с цветами. Зато на каждый праздник ей дарили какой-то подарочек, в общем, неплохо жила, поэтому сама смогла накопить какую-то сумму, чтобы пойти под венец. Но тут как раз грянула революция, и мама как ярая коммунистка надела красную косынку и пошла с народом.

Первый муж у нее был какой-то комиссар, но он погиб в боях под Петроградом и она осталась с двумя маленькими дочками на руках. И тогда муж ее сестры, дядька Иван, который служил матросом на Балтийском Флоте, ей сказал: "Марья, поехали домой!" Привез ее в Белоруссию, а там тиф и за две-три недели обе девочки умерли… Это был 1918 год, как раз воевали с немцами, и так она в первый раз оказалась в оккупации. Но мама мне сама рассказывала, что тогда немцы особенно ничего плохого не делали. Зато когда в советско-польскую войну пришли поляки, то они оказались в десять раз страшнее немцев… Хотя в наших краях столько польской крови намешано, что не разберешь, кто чей. Например, я помню, что когда после войны работал в депо в Смоленске, то у нас там и Швайковский был, и Пачковский, Темнолонский, Климковский, и я - Бабушинский, ведь все это польские фамилии. Но до чего они были изверги, что перед самым отступлением сожгли все дотла, и потом пришлось на пепелище по зернышку выбирать, чтобы хоть как-то отсеяться… Мало того, поляки еще решили угнать с собой всех взрослых мужчин. Но дядя Кирилл ночью успел сбежать прямо в нательном белье и переплыл Западную Двину, а вот дядю Петра и дядю Федоса угнали аж за Варшаву. И только после заключения мирного договора их отпустили, но к тому времени дядя Федос был настолько болен, что совсем не мог ходить и дядя Петро привез его оттуда на какой-то тележке. Вот что значит брат, несколько месяцев на себе ее тащил, но не бросил…

А в 1925 году тетка переманила маму в Смоленск, и вот так она оказалась в этом городе. Устроилась работать и вскоре познакомилась с моим отцом. После меня еще родилась сестра Валя, но когда мне было лет пять, она умерла от скарлатины. Я хоть и маленький был, но хорошо помню, как ее душило, как приезжал врач, и все равно ничего не смогли сделать…

Теперь про отцовскую родню. Мой отец родился аж от четвертой жены отца. Дед Харитон его звали. Он умер в 1926 году, когда ему было 112 лет что ли. Причем, он может быть, и еще бы пожил, но когда стали с хуторов сгонять, он это все очень тяжело перенес, ужасно расстроился и через две недели и умер…

Я же очень хорошо помню, что в наших краях имения помещиков были одно на другом. Например, там, где мы жили во время войны: Синявино, Рогачево, Столыпино, Мальцево, Преображенск - ведь это все раньше были помещичьи усадьбы. Рогачево, например, очень крупное, там даже конезавод был. Так вот этот дед Харитон был кучером как раз у одного из таких помещиков. Но первая его жена умерла от тифа. Вторую взял, но та при родах умерла… Третья жена ему родила двух дочек и тоже померла. Но у третьей жены была девочка от предыдущего брака и когда ее мать умерла, дед ей сказал:

"Ну, Марюха, а куда тебе идти?" И она вышла за деда замуж и родила ему шесть детей, в том числе и моего отца. Поэтому у нас было очень много родственников, но как сказала однажды моя двоюродная сестра: "Толя, мы в своей родне не разберемся…"

Отец работал, но после ранения в Гражданскую нога у него постоянно болела - свищи. А мама работала в столовой. Раньше ведь поварами одни мужики работали, и в маминой столовой все повара были именно такие: старые, матерые, еще дореволюционной закалки. Как сейчас помню, мясо бьют, кусочек солью и перцем посыпят и прямо так и едят. Так я бывало, к ней забегу, а они сразу: "Макейка, Макейка!", это они меня так по матери звали и старались чем-нибудь угостить.

Помню, маму даже премировали как стахановку. Ведь у них как было? Вот, допустим, сидят пять женщин, и каждой выделяют почистить по пятьдесят килограммов картошки. А после чистки их бригадир, очень строгая коммунистка, все взвешивала, чтобы много с кожурой не срезали. И когда у меня была возможность, я приходил и помогал маме. Так вот маму премировали радиоточкой - такая черная тарелка если знаете. Провели ее, мама уйдет на работу, так бывало, сяду и смотрю, как же туда люди забираются? По проводам, наверное… Ни черта же еще не соображал. Так что жили бедно, но были сыты.

Правда, в 1933 году такой голод случился… С нами тогда еще бабушка жила, и я до сих пор помню, как она меня брала с собой когда ходила занимать очередь за хлебом. А как-то раз произошел такой случай. Мы с мамой пошли в ночь в магазин на Студенческой улице, что идет вдоль Днепра. Зашли, буханку свою взяли, а стали выходить, так кто-то нас в спину как ударил, что мы аж кубарем полетели… Но вообще в эту тяжелую пору нам очень помогла моя тетка Марфуша. Ее муж - дядя Шура был маляр и стеклорезчик, неплохо зарабатывал, а т.к. их собственные дети умерли от тифа, то она всем, чем только могла, помогала нам.

Жили мы в жактовской квартире на улице, которая вначале называлась Козловка, а потом ее переименовали в Магнитогорскую. Это самый центр Смоленска и совсем недалеко от нас находился штаб Белорусского Особого Военного Округа, возле которого я лично видел Буденного и Ворошилова. И Уборевича видал, он был небольшого роста, в очках, и четыре ромба. Это сейчас генералы только на машинах ездят, а тогда как все люди пешком ходили. И жили также как все. Правда, Тухачевский жил в отдельном доме, а вот все остальные в обычном доме. Так что я помню, как они ходили по улицам Смоленска. Я то всю жизнь не курил, а наши пацаны постарше курили, и мы бегали и подбирали для них бычки. До сих пор помню, что в то время были папиросы "Пушка", "Казбек", и "Беломор", а солдаты курили "Звездочку". Или вот вспоминаю, как прямо по улице водили арестованных солдат. Не возили как сейчас, а прямо по улице пешком вели. Впереди шел солдат с пистолетом, позади с винтовкой, а между ними арестованный.

Жили мы на втором этаже. Раньше это были доходные купеческие дома, очень красивые. В основном комбинированные, первый этаж кирпичный, а второй деревянный, трехэтажных не было. Имелся парадный вход и черный ход со двора, причем во двор свободно как сейчас не зайдешь. А сараи, какие были! Сейчас такие дома строят, как тогда сараи… И даже маршевая лестница в нашем доме была сделана из бронзы. Красивая, блестящая, и шикарные перила из полированного дерева.

Но после революции эти дома стали жактовские и квартиры в них распределили между совершенно разными людьми. Например, квартира, в которой жили мы, раньше была четырехкомнатная, но после революции из нее сделали трехкомнатную коммуналку. И вы знаете, кто у нас соседями были? В первой комнате жила семья прокурора то ли города, то ли области. Ростатуров дядя Ваня. Какая выправка у него была, видать царской закалки. Бывало, идет, ну точно генерал. Причем, у него было много детей: Костя, Колька, Мишка, Сережка, но жили все в одной комнате.

А вторыми нашими соседями была семья начальника ОСОВИАХИМа, тоже Иван, но фамилии не помню. У них было двое детей, и бывало, они с женой в кино идут, а меня просят: "Толя, посиди с нашими, а мы тебе мороженое принесем".

В нашем же доме и спортсмены жили хорошие: Козловы, три брата Эстриных. Один футболист, другой волейболист и теннисист. Одного из них я после войны видал, он преподавал в Смоленском институте физкультуры.

От Смоленска совсем недалеко находится печально знаменитая Катынь. Вы, например, ничего не слышали о пленных поляках?

Не только слышал, но и видел их вот так как вас. От нас недалеко Гнездово и Катынь, а между Гнездово и Красным Бором шла обводная линия железной дороги и мы с пацанами туда бегали. Помню, там какой-то бронированный вагон стоял, и вот там мы и видели этих пленных поляков. У них же форма не то, что наша. Красивые мундиры, конфедератка. Один из поляков мне даже кокарду подарил. А какие сапоги у них были: свободные голенища, внизу гармошка, и задник такой, что не натрет никогда. И как сейчас помню, стоим с пацанами, а один поляк, здоровый такой, рассказывал: "Немцы не выдержали нашу контратаку, мы им так дали, так дали… Мы им еще покажем!" А потом во время войны прошел слух, что немцы их всех перебили… Только потом уже стали говорить, что это сделали наши, а как там на самом деле было… Конечно, в то время НКВД так работало, что всяко могло быть. Вот у нас соседи были - Янишы. Евреи не евреи не знаю, но вообще тогда в Смоленске жило полно евреев: разные артисты, врачи, портные, мебельщики, даже шапки шили. Я все время среди них вращался, и никогда они меня ничем не попрекнули, не обидели, наоборот: "Давай кушай, кушай лучше!" Так вот жена этого Яниша всю жизнь проработала акушеркой, а у него было собственное фотоателье у кинотеатра "Палас". Он его потом сдал государству, но с правом самому в нем работать. И его жена иногда меня просила отнести ему пару яиц всмятку и кислое молоко. Я на трамвайную колбасу сяду, и без билета туда. Но потом вдруг мама мне как-то говорит: "А Яниша то забрали…" - "Как забрали?" - "Приехали ночью и забрали", и все, больше мы их никогда не видели, а уже через неделю в их квартире кто-то поселился…

А вашу семью репрессии как-то затронули?

Насколько я знаю, у нас никого не посадили и не раскулачили, но неприятная история приключилась с дядей Шурой. В конце 30-х годов он работал директором ресторана "Днепр", здание которого и сейчас цело. Так его за что-то уволили с работы, и даже исключили из партии, правда, года через полтора восстановили. И еще я слыхал, как мама рассказывала, что у нас были сватья - Сенкевичи, так их выслали в Сибирь. Привезли, высадили, дали пилы и топоры и сказали: "Стройтесь и живите, как хотите!"

Вы уже задумывались, что станете делать после школы?

У меня были хорошие способности к гуманитарным наукам. Например, я очень любил историю, и мой родной Смоленск излазил от и до. И сколько ходил все не уставал поражаться красотам города. Удивительной красоты. Это же единственный город в России, который был полностью обнесен крепостной стеной. А какое чудо были Молохвинские ворота, до чего красивые и огромные. Мы туда пацанами постоянно бегали смотреть на слепых нищих. У них были такие инструменты, вроде как примитивные шарманки - струна, ручка, колесо крутится и две-три клавиши. Глаза оловянные и пели по-старинному…

Вообще, я был очень активным, да и весь народ в то время был такой, интеллигентный что ли, всем интересовались, учились, тянулись к чему-то высокому, а сейчас… В доме пионеров я где только не занимался, и в географическом кружке, и в зоологическом. Сдал нормативы ГТО и ПВХО, так это такая гордость была. Но война, конечно, поломала все планы.

Я же хотел устроиться в железнодорожное училище в Серебрянке. У меня один из двоюродных братьев уже до войны работал машинистом, и я решил пойти по его стопам. Но оказалось, что в училище принимали только с 1926 г.р. Тогда я в своей метрике переправил 27-й на 26-й, пошел сдавать документы, а меня спрашивают: "А кто вам исправлял?" Я дурак признался: "Сам". - "Извини, пока не можем тебя принять, мал еще". А тут как раз война…

Как вы узнали о ее начале?

Уже где-то за неделю за две чувствовалось что-то недоброе. Будто когда идешь вперед и чувствуешь, что у тебя кто-то за спиной… Пошли какие-то слухи: "Диверсанты!" Такая тревога и напряжение витали в воздухе, что маме кто-то из знакомых посоветовал: "Маруся, собери все документы", и она в одну сумочку сложила и свой паспорт, и мои метрики. Мы тогда уже вдвоем жили. Отец в последнее время работал на электростанции, на котле. Ну, выпили они немного пива, а тогда же дисциплина была не то, что сейчас, и ему дали год. Это случилось перед самой войной и потом его прямо сразу из заключения призвали в армию.

А 22-го мы только вышли на улицу, и кто-то нам сказал… Еще до выступления Молотова по радио люди уже все знали. Недалеко от нас в здании бывшей еврейской синагоги располагался кинотеатр "Октябрь", где билетером работала наша соседка - тетя Галя. Поэтому мы там постоянно ошивались и смотрели все подряд. Именно там я впервые увидел звуковое кино. Это было такое событие, ведь до этого было только немое. На рояле играл тапер, а рядом стояла женщина и читала титры. Но когда в 36-м году принимали новую Конституцию, то показали звуковое выступление Сталина. А перед войной, после заключения пакта с Германией перестали показывать очень популярный фильм "Александр Невский". Но только война началась, его чуть ли не с первого дня стали показывать. Мы сразу туда рванули, посмотрели, а 23-го вечером как завыли сирены - "Тревога!" Всех людей сразу выпустили из кинотеатра и тогда я впервые увидал немецкие самолеты… А уже 24-го июня произошла первая бомбардировка Смоленска. Небо стали подсвечивать прожектора, люди стали рыть щели. Помню, как в те первые дни войны я впервые увидел немца. Вдруг на улице раздался крик: "Смотрите, фашиста везут!" Видим, идет полуторка, а в ней немецкий летчик. На петлицах такие белые птички, а внешне он был очень похож на журналиста с НТВ Эрнеста Мацкявичуса. Ну, просто копия! Всякий раз, когда его вижу, сразу вспоминаю того летчика. Такой же белесый, такие же оловянные глаза, френч распахнут…

Числа с 26-го стало очень напряженно, постоянные бомбежки, а в ночь на 29-е творился вообще ужас… Немец просто засыпал город зажигательными бомбами, а дома ведь я вам уже рассказывал какие… Все вспыхнуло, люди повыскакивали на улицу и началось настоящее столпотворение… Мы с мамой тоже выскочили и побежали к ресторану, в котором дядька работал, потому что знали, что под ним находились большие подвалы. Зашли туда, а там народу, не продохнуть… Но когда с той стороны бомба ударила, пошла ударная волна, то все бросились наружу. В этой панике, наверное, и задавили кого-то…

Помню, выскакиваем, а в небе от зарева пожарищ все самолеты видно, никаких прожекторов не нужно… И почему-то по ним никто не стрелял. Кругом все горит, тут кто-то крикнул: "Давайте в Лопатинский сад!" Рванули туда, а там же в этом парке располагался зверинец ветеринарного института, и мы когда бежали, слышали как там все ревело и гудело… А улицы были не такие широкие как сейчас, и как бежать, когда со всех сторон это все горит, трескается и летит?.. В общем, кое-как добежали до 4-й школы имени Пржевальского и в подвал.

Когда рассвело вышли, смотрим, а вокруг все горит, все дымит… Пришли к нашему дому, а там и признаков нет… И куда нам идти?.. Тем более без вещей, ведь мы выскочили голые, успели только схватить сумочку с документами. А я был в одной рубашонке и брючках чуть пониже колен…

Мама говорит: "Пойдем к тетке, может, у ней что осталось". Приходим, и вправду, их дом цел: "А я в соборе была". Рядом собор стоял, и пока немцы не пришли мы тоже там ночевали. Днем, где как, а на ночь туда, в глубокие пороховые погреба. Но я не мог там сидеть, все старался выйти наружу, чтобы посмотреть, что творится вокруг.

Вскоре через город пошли беженцы и отступающие войска. Помню, солдаты свиней гонят, копыта у них от булыжных мостовых изодраны в кровь, вдруг один говорит: "Бабки, заберите свиней!" Загнали их в какой-то дом и так они там и сгорели никому не нужные…

Тетя тоже осталась одна. Ее мужа хоть он и был 1893 г.р. призвали в армию. Он потом рассказывал, что его один генерал взял к себе в ординарцы. А уже в Германии перед демобилизацией этот генерал нашел немецкого стоматолога и тот ему вставил золотые зубы. Приехал домой, полный рот золотых зубов и все смеялись: "Костя, это тебе Изя зубы вставил?.".

В общем, когда через Смоленск сплошным потоком пошли беженцы и войска, мама сказала тете: "Мы бы может, и остались, но я боюсь за Тольку. Лена, давай тоже пойдем. Куда люди туда и мы…" Собрали какие-то узелки, на улицу вышли, а тогда в Смоленске всего два моста было. Новый и старый. Новый - железобетонный, а старый еще французы построили. Раз, тут останавливается "эмка". Выходит из нее командир с четырьмя шпалами на петлицах, и я услышал, как шофер ему говорит: "Все, приехали!" А вслед за "эмкой", как сейчас помню, шла "полуторка". Он ее останавливает, с шофером в нее залезли, и тут он нам кричит: "Чего стоите? Идите скорее через мост, мы его сейчас взрывать будем! Немцы уже на горе!" Гора - это у нас район такой в городе.

И мы как рванули… А толпа ведь, давка, и я помню, что шла санитарная двуколка, в которой везли двух раненых. Так санитары их сняли, положили прямо у дороги и уехали… У одного из них было разворочено бедро, и он бедный так орал…

Только добежали до середины, как саперы взорвали береговую опору. Она повисла вниз и все… Но немцы, когда пришли, просто приподняли ее и считай готово, можно ездить. Тут и немцы на мотоциклах на берег подъехали… По ним никто не стрелял, они постояли, карты посмотрели, развернулись и поехали вдоль берега. И получилось так, что верхнюю часть города немцы заняли, а вот промышленную нет.

И у нас вопрос - куда идти… Прошли за Колодню, в какой-то деревне переночевали. А там железная дорога совсем рядом, поезда шли один в один, интервалов не было, и утром прилетели пикировщики. Построились в круг, и как начали… И вот помню: в ржаном поле лег, и колосьями себя накрываю, чтоб меня не увидали…

Пошли дальше, зашли на гумно в деревню Мокрятчино, а там народу… Мать оставила меня с теткой, а сама пошла по деревне. К одним старикам попросилась, и они нас пустили. Дня четыре там побыли, а потом тетка говорит: "Маруся, я, пожалуй, в Смоленск пойду. Может, наш дом еще целый", и ушла. Потом уже мы узнали, что она вернулась, а все сгорело… И она мыкалась где попало, пока ее в Троицком монастыре не приютили.

А нам куда?! Ни жрать, ни пить… Числа 15-го июля, когда мужики уже стали рыть окопы, кто-то сказал: "Так немцы уже в Старинках", это соседняя деревня. Потом появился немецкий танк. Причем, сверху на башню, там, где начинается пушка, немцы посадили нашего пленного. Только ноги ему связали, чтобы не спрыгнул. Проехал, тут из соседней деревни Рогачево наши стали стрелять, он развернулся и ушел. Не прошло и двадцати минут, как немцы подтянули на конной тяге четыре пушки. Встали под горой, развернулись и как стали лупить по Рогачево… Там все задымилось, загорелось и никто им уже не отвечал… Потом появились немцы, и я вам скажу, что никто из них пешком не шел. Никто! Кто на машинах, кто на повозках, кто на велосипедах. А мне же интересно на них поглядеть, я вышел, рот разинул. Смотрю, как они ходят по дворам, кур ловят. Как в амбаре полевой госпиталь разворачивали. И что вы думаете? Человек пятнадцать нас сразу забрали, и посадили в небольшой овражек возле Т-образного переулка. Охраняли нас два немца с автоматами. Рукава по локоть засучены, и особенно мне запомнилось, как они стояли и кусали большие куски сахара…

Потом приехал какой-то немецкий офицер и говорит: "Если что, мы вас всех пу-пу-пу…". А я тогда даже и понятия не имел, что такое заложник. Но среди нас, оказывается, был один мужик, который воевал в I-ю мировую, три года тогда провел в плену, немного знал язык, и он начал как-то разговаривать с этим немцем. Ну, сидим дальше, уже вечер, а вставать не дают. Утром подъезжает какой-то немецкий начальник, и конвоиры ему показывают на этого мужика, что он более-менее говорит, и его сразу назначили старостой. Если что-то было нужно собрать для них, то они ему поручали, и уже он этим занимался. В общем, только утром нас выпустили, а у мамы пока нас там держали, случилось сильнейшее нервное потрясение и на фоне этого шока буквально за две недели выпали все зубы…

Наступила осень и в эту деревню стали возвращаться из города родственники. И кому мы нужны, мы ж чужие… Мы у этой Сидоровны так и жили, но к ней вначале один сын пришел с дитями, потом другой, а хатенки-то в то время совсем небольшие… И она маме сказала: "Осиповна, ты же сама видишь, мне вас положить негде…" Поэтому и получилось, что вот в эту зиму на 42-й год мы и на конюшне ночевали, и со свиньями жили, и часто ходили и ради Христа собирали… Бывало идешь, может, где дадут, не прогневаются. Но мы же чужаки и нас пинал кто хотел… Отсюда выгонят, сюда пойдем… Помню, целый день в поле собирали колоски, возвращаемся, а дождь, слякоть, тут какой-то мужик на лошади: "Вы чего здесь ходите?! Что у тебя в сумке?" А собранные колоски я собирал в сумку от противогаза. Отобрал ее: "Понаехали тут, самим жрать нечего!" Пришли, плачем, жрать нечего, Сидоровна маме и говорит: "Пусть Толя в амбаре мякины соберет". Вот я там разгребу, достану эти сухари, они уже белые, обдую, обчищу и ем… Вот так и жили до 42-го года… А ведь у меня и одежи то не было, ладно этот дед видит, что я голый совсем, и что-то дал… Потом мне и лапти сплел, но к ним портянки нужны, а ничего ж нет, так какие-то тряпки наматывал…

Немцы через старосту набирали двадцать человек на расчистку дороги от снега, и меня всегда назначали. Мать пыталась вступиться: "Куда вы его берете, он же еле ходит?!" У меня ведь сил, не то что чистить, самого себя нести не было, жрать то нечего… Помню, погнали как-то на Днепр, лебедку крутить, а у меня сил совсем нет… Вот так и жили, вернее не жили, а страдали…

А весной 43-го меня угнали на торфоразработки на Красный Остров, потом отправили на Красную Знаменку. Немцы оттуда отправляли торф аж в саму Германию, представляешь, какие были практичные? Там в основном работали взрослые мужики со всей округи, подростков мало, но я, почему попал? Я же чужой человек и меня видно сунули вместо кого-то своего. А вы знаете, как тогда торф добывали? Траншея, по колено воды, и один длинным ножом режет, и выбрасывает. И тот торф, что сверху, он легкий, а тот, что с глубины, с полутора метров, тот как пастила, зато самый калорийный. Правда, когда засохнет, его уже ничем не разобьешь, но горит очень жарко. И вот за смену нужно было добыть 1 200 штук на нос… А кормили чем - крапива… А комары, а эти бараки… В общем, все лето там пробатрачили, а со мной в паре работал один хороший мужик. Года с 20-го, Иван вроде звали. Окруженец, у него после ранения нога прямо болталась.

Это был уже август 43-го и однажды он мне говорит: "Толя, ты слышишь?" - "А что это гудит?" - "Это орудия бьют! Фронт уже где-то недалеко". И когда немцы начали собирать оборудование, говорит: "Толя, пора уходить. Я уже присмотрел как". Колючая проволока была в один ряд, примитивно, а там же болота, по утрам такой туман, вверху видать, а у земли нет. И вот он меня из этого барака выталкивает, под колючей проволокой проползли. Вышли к железной дороге, а как ее перейти? Но Иван же опытный, хитрый, присели, посмотрели кругом, перешли. Идем дальше, а там какие-то мусульмане, видно национальная часть власовцев, что-то рыли. Он подошел к одному, хорошо тот немца не позвал и даже предупредил: "Здесь вы не пройдете", и мы пошли стороной.

Вышли к Днепру, но по мосту ведь его не перейти. Пошли по течению, а там у оврага деревня. Иван мне приказывает: "Стой здесь, жди меня!", а сам пошел все выведать. И вот как сейчас помню, смотрю, как он уходит, а у него раненая нога туда сюда аж болтается…

Где-то через час, смотрю, возвращается и тут идет какая-то женщина. Рассказала нам: "Немцы отобрали все лодки. Но там есть два бревна скрепленные скобами, так вы на них попробуйте. Только на той стороне привяжите, чтобы не унесло вниз". И как стемнело, разделись, и переплыли на ту сторону. Отлично помню, что на пути у нас была деревня Облогино. Она расположена на вершине куполообразного острова. Под самым куполом были построены дома, а огороды спускались вниз, и когда Днепр разливается, их луга заливаются полностью. Зато когда начинали косить, то не каждый косарь мог пробить косой эту траву. Вот мы эту деревню обошли и пришли в Онохово, а это уже совсем недалеко от Мокрятчино.

Когда по дороге шли, то ориентировались по немецким столбикам. Немцы же пунктуальные до невозможности, и помню, когда еще только пришли, то мужики им говорят: "Это деревня Старинки". Немец им в ответ: "Нихт! Это колхоз "имени Сталина!" Они лучше нас все знали. Зато когда наши отступали, то при мне один лейтенант выспрашивал у мужиков дорогу. Они ему объясняют: "Вот за Мальцево Соколья Гора, Тычинино там, Днепр там". А он смотрит в карту: "Нет, вот же карта!" - "Так это же было при царе, а сейчас так". В общем, идем, и прямо чувствуется какая-то напряженность, все дорожные указатели сбиты.

Наконец, пришли в деревню, мать, конечно, обрадовалась, а тут этот Васька - староста. Увидал нас: "Вы как здесь?! Сейчас немцы приедут и всех из-за вас перебьют". - "У немцев сейчас и без нас хлопот хватает".

Тут уже немцы едут, и на переправе побросали свои пушки, потому что берег высокий и они никак не могли их переправить. А все деревенские на ночь ушли в лес. Только дед Максим с бабкой отказались: "Мы не пойдем! Будь что будет…", им же около девяносто лет было. Двое суток просидели в оврагах, там, конечно, ничего не видать. Потом слышим, все замерло. Стемнело, и вдруг с этой возвышенности увидели, что деревня загорелась. Когда последние немцы уходили, они на входе и на выходе ее запалили… К утру все потухло и мужики говорят: "Нужно идти смотреть". А кто пойдет? "Толя, давай ты!" Я ж чужой, убьют не жалко, не убьют тоже хорошо.

А там дорога еще при помещике была плотно обсажена белой акацией. Со мной пошли еще пару ребят, и вот мы идем, а такое ощущение, что за нами кто-то следит. И вдруг нос к носу столкнулись с нашими разведчиками. Совсем молодые ребята, на них я в впервые увидел наши погоны. Мы им все рассказали, они сделали пометки у себя на карте.

А часа через полтора полетели наши кукурузники. И ведь что интересно. Всю войну, сколько его не били, мост стоял, но когда немцы отступали, то они его уничтожили напрочь. Там когда его потом восстанавливали, сколько водолазов пропало…

А чуть ли на второй день как прошли войска, всех мужиков, даже этого хромого Ивана забрали в армию, и он там так и сгинул… Вот забыл его фамилию, помню лишь, что у него был брат Сашка 26-го года, который когда начиналась стрельба, прятался в бочке.

Нас освободили в самом начале сентября, но дело в том, что немцев отогнали от Смоленска всего на сорок километров и там они простояли в обороне целый год. А вы себе представляете, что такое прифронтовая полоса? Это и наши бьют и немцы, а мы меж двух огней, так что как вам описать 44-й год я и не знаю…

Потом я встретил своего двоюродного брата, который работал машинистом на железной дороге, и он мне предложил: "Толя, давай к нам!" С ним, кстати, как произошло. В начале войны он работал в Витебске и за то, что не успел эвакуироваться и остался на оккупированной территории после освобождения ему влепили 10 лет и отправили в штрафную роту… Рассказывал, что считай всю ее подчистую утопили в Белорусских болотах… А ему повезло, ранило, оторвало пальцы на ноге, вроде считается, что искупил кровью. И пока он лечился, вышел приказ Кагановича, чтобы всех бывших железнодорожников отправили работать по специальности. И вот он меня увидал и позвал. Стал работать слесарем, но мне на станцию нужно было идти семь километров, так чтобы успеть к началу смены я вставал с первыми петухами и еще затемно выходил с факелом. А как паровоз приедет, мы делали холодную промывку. Колосники протрясут, мы в топку залезем, бревно поставим, чтобы топка не закрылась, а то задохнемся, и на колосниках спали…

Бабушинский А.И.

А у нас же в Смоленске формировалось Войско Польское, и вообще столько войск стояла кругом. Помню, Волжскую Флотилию пригнали, а рядом стоял женский батальон регулировщиц. Но с 30-го на 1 мая 44-го как немец прилетел, и всю ночь бомбил. Так когда рассвело было страшно смотреть по сторонам… Эти катера, эта матросня в своих тельняшках были выброшены на берег… Эти убитые девушки в юбках… Паровозы лежали на боку словно спичечные коробки, страшно дело… А там же один за другим шли составы с горючим, с боеприпасами, а рядом эшелоны с ранеными, и все это горело… Помню, в канаве под паровозом сидим, что будет то и будет…

А потом меня назначили в похоронную команду. Рядом с заводом по ремонту паровозов "Красный пролетарий" располагалось Тихвинское кладбище, так там под братские могилы выкопали огромные ямы. Но собирать нормально тела погибших мы не могли, они ведь как буженина стали, потому что сжарились все… На них, конечно, ни документов, ничего, так мы их палками на носилки и в яму… А еще осталось много невзорвавшихся бомб. Так на второй день одного нашего парня черт туда понес и смотрим "бууух", разнесло в клочья… Вот такие дела…

А в мае 44-го меня призвали в армию, и я попал в спецнабор на ПТР. Учили матчасть, ездили на полигон. А полигон-то какой - лошадь возила макет танка. А у нас был один мужик, Бурыка звать что ли, и вот он как-то наводит, вдруг на него инструктор как закричит: "Ты что сволочь делаешь?! Последнюю лошадь хочешь угробить?!" Вот такие там были вояки…

Но вскоре на меня пришла "бронь" и на фронт я так и не попал. Работал на железной дороге в Смоленске. Так работали, что нынешней молодежи даже и не снилось… Вы представляете себе, что такое колесная пара? И вот эти колеса, тендер нужно было приподнять на домкратах вручную… Сейчас в депо автосцепку меняют краном, а мы эти 380 килограммов вдвоем таскали и вручную меняли… А нам ведь всего по семнадцать лет было… И вот мы ее выкатим, приподнимем, обложим дровами, на костре греем, потом снимаем, промеряем бандаж, опять вставляем, и вот так вот работали… Поэтому когда из Моршанска пригнали ребят из ремесленного, то наш мастер Павел Иванович Данилов всегда говорил мне: "Иваныч, ты будешь старшим!"

Как узнали, что война закончилась?

Мама так и жила в этой деревне Мокрятчино и я как раз поехал туда к ней. Но там же ни радио, ничего, и только когда в депо вернулся, ребята мне кричат: "Победа!" Такая радость, конечно, была, все на уши встали… А еще в феврале, кстати, я видел как эшелон Сталина проехал на Ялтинскую конференцию. Вперед еще два паровоза прошло - дорогу проверяли, а за ними три поезда, но в каком из них он ехал никто не знал.

Отец рассказывал, где воевал?

Что-то я таких разговоров не помню. Вот еще до войны про Гражданскую рассказывал. Он же в I-ю Мировую еще воевал, а в Гражданскую его ранило под Петроградом, так когда его раненого несли, то один говорил: "Чего его нести, давай бросим". - "Что ты, разве можно?.". А тут его взяли на фронт из тюрьмы из Кандалакши. По-моему, он служил по хозяйственной части, но у него и медаль была, и контузило его.

А вы случайно не знаете, сколько ваших родственников воевало и погибло в войну?

Например, с отцовской стороны у нас в Ленинграде жили тетка Дуся, тетя Нюра и дядя Володя, и все сгинули в блокаду… Осталась только двоюродная сестра моего года, которую вывезли по дороге жизни в 42-м и отправили куда-то за Челябинск. Потом тетя Марфуша ее там разыскала и привезла в Смоленск.

А по материнской линии столько родни погибло, что я просто боюсь считать… Вот, например, тот самый дядя Иван, здоровенный матрос-балтиец, который привез маму из Петрограда. Их фамилия была Губские и никого не осталось… Жили они в хорошем доме на лесном кордоне, но относились к деревне Неморгня - это по ту сторону Двины. Дядя Иван был отличный мастер - чучела делал. К началу войны у него в армии было два сына: Артем и Колька, так оба пропали… (По данным ОБД-Мемориал уроженец Полоцкого района БССР красноармеец Губский Артем Иванович 1920 г.р. попал в плен 21.07.41 и умер в шталаге №307 22.09.1941 года.

Наводчик роты ПТР 1119-го стрелкового полка 332-й стрелковой дивизии младший сержант Губский Николай Иванович скончался от ран 30.05.1943 г. - прим.Н.Ч.) А сам дядя Иван в войну в партизанах был. И вот когда он однажды пришел домой, кто-то его сдал и за ним пришли каратели. Потом люди говорили, что ему нужно было просто сдаться, а он начал отстреливаться. И видно удачно, потому что немцы с полицаями до того озверели, что ему самому потом голову разбили так, что от нее ничего не осталось… И его жену и пятерых детей тоже убили… Ванька - самый младший, чуть помоложе меня, залез под печку, так его прямо там и застрелили… Всех семерых бросили в яму и закопали… А у дядьки Петра, который тоже в партизанах воевал, дочка была медсестрой в отряде и трое сыновей. Юрка где-то в болотах погиб, Васька тоже где-то погиб, а Шурка сам себя гранатой взорвал, чтобы в плен не попасть…

Был еще дядька Кирилл мне ровесник. Потом, кто-то рассказывал, что его видали, когда он уже идти не мог и полз, полз, и тоже где-то сгинул… Муж сестры моей матери был председателем колхоза, но когда моя тетка еще перед войной умерла, то он женился повторно. И когда немцы пришли, она же на него и настучала, и его вывели за околицу и расстреляли…

А в этой деревне Мокрятчино, где вы прожили всю оккупацию, кто-то из жителей был рад приходу немцев?

Таких я не помню. Даже этот староста Васька в принципе был неплохой. Например, мог людей предупредить: "Прячьте овчины, немцы за ними приедут". Но и ни коммунистов, ни активистов в этой деревне не было, поэтому немцы никого не арестовывали.

А партизаны в вашей округе были?

Были, но прямого контакта с ними мы не имели. Как-то пришли ночью к деду Максиму, выбрали двух хороших, из числа брошенных колхозных, жеребцов сели и уехали. А партизаны или кто, неизвестно. Вспоминаю, что однажды виадук на дороге взорвали. Как раз шел поезд с немецкими солдатами, отпускниками что ли, и на него все рухнуло… Так немцы со всей округи собрали всех мужиков и хотели их всех расстрелять. И знаешь, кто их спас? Какой-то немец, говорили, что антифашист, все взял на себя и его забрали в гестапо, а мужиков отпустили…

Но чтобы такого больше не было, немцы, что придумали? Распределили всю дорогу от Колодни до Духовской на местных жителей и предупредили: "Караульте! Если что-то случится, то расстреляем по столько-то человек из ближайших деревень!" Вот мужики и сидели, жгли костры и караулили…

А сами немцы в Мокрятчино были всего два раза, когда пришли, и перед самым отступлением. Какие-то артиллеристы остановились дней на десять. У них были бельгийские тяжеловозы. Без хвостов, а такие здоровенные, что верхом не сядешь - раздерешься. Копыта как сковородка… Девять немцев жили у деда Максима. Спали все на полу, причем свои винтовки оставляли в сенях, так что при желании их можно было бы перебить. Мне еще запомнилось, что у них были карбидные фонари, и такие колпачки на дуло винтовок, чтобы вовнутрь ничего не насыпалось. Сами таскали огромные, наверное, стокилограммовые мешки с фуражом для лошадей. Может, и хотели бы нас заставить, но там же одни старики да бабы, а я разве б мог поднять?.. Так бывало, за день натаскаются, и вечером сядут, достанут свои фотографии и рассказывают: "Вот мои киндеры, вот мой хаус…" Я думаю, что когда они пришли и как глянули на наши развалюхи с соломенными крышами, наверняка, подумали: "Боже мой, куда мы попали?.". Даже помню, что одного немца звали Антон, так на него напала медвежья болезнь, и он все повторял: "Все, нам капут…" А потом ночью их подняли, и они ушли. А еще в 41-м много немцев померзло, и их собирали и складывали, потому что выкопать могилы в такие морозы невозможно, и уже только потом похоронили. Что характерно, немцы на могилы устанавливали только березовые кресты.

В оккупации вы знали, что на фронте творится?

Слухи ходили. Был там в деревне один Федя, к которому все ходили. Помню, сидим, а накурено… И вот начинаются разговоры, кто-то где-то слыхал, что-то видал…

А при немцах колхозы сохранились?

Нет, колхозное имущество и землю мужики меж собой поделили и обрабатывали. И, что-то я не помню, чтобы какие-то налоги платили. Только яйца для немцев собирали. А ко мне бывало, придут: "Толя, косить пойдешь?" - "Так я ж не умею". - "Научим!" Все рассказали, показали, объяснили, как косу нужно отрегулировать, ее ведь по пупу мерить нужно. Вначале не получалось, но потом ничего, наловчился. Вот за это мне что-то давали. Мама-то у меня деревенская, так она ходила по деревне - пряла. Еще нам и тетка из Смоленска очень помогла выжить. У нее остался алмазный стеклорез мужа, так она в оккупацию, чем занималась. Достанет побитых стекол, этим алмазом их порежет, и меняла деревенским на продукты. Как-то мужики ее в городе увидали, и она через них передала: "Скажите Марусе, пусть она ко мне придет, я ей кое-чего дам". Я пришел к ней, и оказалось, что она где-то достала то ли рыбьего жира, то ли масла, которым немцы мазали сапоги. Хотел заночевать у нее, а соседка пришла и говорит: "Осиповна, смотри, малому у нас ночевать нельзя. Сегодня будут ходить с проверкой, а у него же ни документов ничего". Мне, кстати, запомнилось, что в Смоленске бургомистр тоже был по фамилии Власов. Тетка мне и говорит: "Толька, надо уходить… Днепр перейдешь в Рачевке, потом по дороге дойдешь до Колодни, а там уже через Соколью гору близко". Делать нечего, как стемнело, пошел. Боюсь идти, а что делать? Смотрю, метрах в двадцати впереди идет какой-то мужик. Увязался за ним, но не разговариваем. Когда вышли на Днепр, смотрю, он ноги ото льда не отрывает, как на лыжах скользит. И я тем же способом за ним перешел, и только под утро оказался дома.

Потом как-то тетка передала: "Пусть Толька придет, я вам соли достала". Пошло нас много в ту сторону. В Колодне как раз большое депо строили, и в это время партизаны взорвали там немецкую столовую. Все это взлетело на воздух, и в этом пекле немцы стали ловить всех подряд. В основном женщин похватали и в барак нас загнали на берегу речки Колодная. А бабы-то местные и когда они увидали своего полицая он им и говорит: "Дело дрянь! Тут вам оставаться нельзя!" - "А как?" - "Я специально отойду, а вы через туалет бегите!" И вот мы через этот туалет, провонялись, конечно, через овраг, и побежали. А нам навстречу другие бабы идут. Мы к ним: "Куда вы идете?! Мы же еле сбежали оттуда!" Они, конечно, сразу и развернулись. Всю жизнь вспоминаю это и все думаю, видно не судьба мне была погибнуть…

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Так и продолжал работать в депо, а в 1946 году были организованы специальные ремонтные поезда. И меня, хоть мать и старая, включили в список и отправили на формирование в Москву. Приехали на Белорусский вокзал, а там, оказывается, формировался еще и Особый Резерв Колонны Паровозов. Мы туда зашли просто чтобы узнать куда нам идти, а там увидели, что мы слесаря, ничего не сказали и включили в этот ОРКП-8. Получили новые американские паровозы и что вам сказать. Отличные паровозы, не сравнить с нашими. В них все было продумано до мелочей. Сами их собрали, и шестьдесят паровозов отправили на Урал. Помошником машиниста отработал до 1948 года, пока наш ОРКП не расформировали. Уговаривали перейти на работу в Москву в депо "Имени Ильича", но я решил вернуться домой, потому что мама оставалась одна.

Но только вернулся в Смоленск, как меня отправили учиться на машиниста в Оршу, в школу "имени Константина Заслонова". Кстати, во время нашей учебы его как раз и перезахоронили, а завучем школы был его бывший начштаба. После окончания учебы вернулся в Смоленск, но тут как раз формировалась Уфимская дорога, кадров нет, и меня направили на работу в Башкирию. Вот так я и оказался в Стерлитамаке. До самой пенсии работал машинистом тепловоза. Воспитали с женой трех сыновей.

С сокурсниками. (Бабушинский А.И. во 2-м ряду крайний справа)

Войну потом часто вспоминали?

Все время. А уж сейчас, когда живу один, постоянно прокручиваю, прокручиваю… Особенно часто начало войны вспоминается, когда кругом все горело, а мы полураздетые бежали и не знали, куда нам деваться… Как в небе на фоне зарева были видны немецкие самолеты, вот это страшно… И как вдоль дороги уходили из родного Смоленска…