Бакал Лев Зиновьевич

До войны наша семья жила в небольшом молдавском городке Бричаны, который до 1940 года входил в состав Королевской Румынии. Наша мама, Перля Вельтман, была очень хороша собой и славилась на все Бричаны как местная красавица. За ней многие ухаживали, но, на удивление всех, она выбрала именно нашего отца - внешне неказистого, но образованного Зейлика Бакала. Отец работал учителем, был не религиозен, стоял за светское образование и придерживался умеренно либеральных взглядов. Отец и мама читали, писали и говорили на идиш, а также на румынском и русском - без этих языков в Бессарабии была не жизнь. Кроме того, отец еще говорил и на иврите. Но в семье нашим первым языком был идиш, вторым - румынский и только третьим, который потом стал главным - русский. Наша мама занималась семьей, помимо этого еще подрабатывала швеей, шила на заказ. Почти вся ее семья в 1918 году эмигрировала - семь ее братьев и сестер уехали кто куда: в США, Мексику, Эквадор, Венесуэлу, Бразилию... Я знаю, что с сестрой, уехавшей в Бразилию, они переписывались на идиш до конца 70-х годов. Уехали в 1918 году и многие папины родственники. По семейной легенде, знаменитая американская киноактриса Лорин Бэколл, жена Хэмфри Богарта, является нашей дальней родственницей.

Я родился в то ли в 1937-м, то ли в 1938-м - мама после войны точно вспомнить не могла. Жили мы весьма небогато, мясо, например, ели редко. Домишко у нас был свой, но совсем небольшой, всего две комнаты. Он и сейчас должно быть стоит в Бричанах, заброшенный, полувросший в землю. Во всяком случае, еще в начале 1990-х стоял. До войны в Бричанах одних только евреев жило около десяти тысяч, а сейчас говорят, осталось всего два еврея... Я хорошо помню нагромождение бедных жилищ, теснившихся друг к дружке, как бы поддерживавших соседние строения, чтобы они ненароком не рухнули. В центре между домами не было даже узких проходов, настолько плотно они стояли. И только многочисленные магазины и магазинчики распахивали двери перед покупателями.

Наше местечко до войны славилось ремесленниками и мастерами на все руки. По воскресеньям на наши огромные базары съезжались крестьяне не только из близлежащих сел, но даже и из Буковины, потому что на них можно было купить почти все.

Какая жизнь была при румынах?

При румынах жили неважно и евреи, и молдаване - так мама рассказывала. Все, кто не румыны, считались людьми второго сорта, а евреи - вообще третьего. Когда евреи брались за поденную работу, румыны зачастую вовсе не платили. Нередки были случаи, когда румыны забирали у евреев-ремесленников, сапожников, кожевенников, - материалы или готовые изделия без всякой оплаты. С образованием тоже была тяжелая ситуация, поэтому, по словам мамы, евреи жалели, что не уехали в Палестину еще в начале 1920-х годов. И очень многие люди искренне желали присоединения Бессарабии к СССР. Когда румыны уходили, то некоторые евреи открыто радовались, что это наконец-то произошло. Но говорят, что румыны не забыли и не простили им этой радости, и потом страшно за это мстили "окончательным решением еврейского вопроса"... Когда пришла советская власть, репрессии нашей семьи никак не коснулись, зато в материальном плане сразу стало заметно лучше.

Бессарабия стала советской за год до войны. Как и везде сразу после установления советской власти, органы стали выявлять "неблагонадежных". Чаще всего ими становились самые зажиточные горожане: владельцы магазинов, хозяева мастерских, где использовался наемный труд. Помню, в начале июня 1941 года, за две-три недели до нападения Германии на Советский Союз, в одну из ночей из нашего местечка выселили "классово чуждые элементы", в том числе и около ста еврейских семей. Их вывезли на ближайшую к Бричанам железнодорожную станцию Васкэуцы, погрузили в товарные вагоны для отправки в Сибирь, но из-за каких-то неурядиц продержали людей в наглухо закрытых вагонах двое с лишним суток... Если бы чекисты только знали, что этим своим выселением "неблагонадежных" они спасают их от верной гибели в фашистских гетто.

Лично я прихода советской власти не помню, но родители потом рассказывали, что тогда наконец-то смогли поесть вволю. Самый праздничный салат в нашей семье был такой: рубленое яйцо с луком, подсолнечным маслом, да с черным хлебом. Это было так вкусно, и ничего праздничнее и шикарнее даже представить себе было нельзя. Некоторые люди потеряли свои лавочки, но многие другие обрели стабильное место работы. Жаль только, что это продлилось недолго. Вообще, наши родители были не особенно политически ангажированы. Папа был умеренный социал-либерал, и как многие представители нерелигиозной еврейской молодежи, выступал за просвещение и ассимиляцию. Я не помню, чтобы мама высказывала свои политические взгляды, но воссоединение Бессарабии с СССР родители точно поддерживали. В том числе и идею равенства народов, равные возможности в образовании и карьере.

Было ли у вас или родителей предчувствие скорой войны? Может быть, ходили какие-то слухи, ведь Бричаны находятся совсем близко от границы?

Если такие слухи и были, до нас они не доходили. Ведь в ту пору мы были еще совсем маленькими детьми, во всяком случае, я ничего такого не помню.

Само начало войны вы запомнили?

Это ведь случилось в воскресенье, т.е. после шабата, который наши родители пусть и не особенно соблюдали, но все-таки шумные игры устраивать по субботам у нас было не принято. Поэтому мы всегда были особенно рады воскресенью, и тут вдруг такое известие... Папу буквально сразу, прямо в воскресение призвали и вместе с другими мужчинами отправили на рытье окопов на станцию Жмеринка. Помню, мама очень плакала, провожая его. Но может быть, только это и спасло отцу жизнь, потому что всю войну он прослужил в строительных частях "трудармии" и вернулся к нам только в сентябре 1945 года. Надо сказать, что левый фланг советско-германского фронта не дрогнул, как это произошло в Белоруссии и Западной Украине. Может быть, на это направление фашистами были брошены меньшие силы, чем там. Во всяком случае, пограничники застав, расположенных на территории Молдавии, сумели отбить первые атаки гитлеровцев и их румынских приспешников, и не позволили им вторгнуться на советскую территорию. Больше того, ударный отряд бойцов одной из южных застав в те тревожные дни совершил даже вылазку на румынскую территорию. Правда, обо всем этом я узнал уже много позднее, работая в газете. Но все же 6 июля, т.е. на пятнадцатый день после нападения гитлеровцев, части Красной Армии и пограничники сдали наше местечко без боя. Поспешное отступление наших войск объяснялось "выравниванием линии фронта" и нежеланием попасть в окружение.

А почему вы не эвакуировались в глубокий тыл?

Наша улица переходила в дорогу к железнодорожной станции Васкэуцы, до которой было 12 километров, и с первых же дней военных действий туда потянулись беженцы. Евреи покидали местечко целыми семьями. Но на пути к станции лежит село Гримэнкэуцы, среди жителей которого нашлись и такие, что стали грабить беженцев и жестоко избивать сопротивлявшихся. Это были сторонники так называемой "железной гвардии" - румынской профашистской организации, успевшей пустить свои корни и в Молдавии. Об этих бесстыдных грабежах и жестоких избиениях беженцев стало известно в Бричанах, что значительно уменьшило число желающих эвакуироваться этим путем. Можно было еще уехать с железнодорожного узла Окница, но на пути к нему - село Требисэуцы, жители которого тоже нападали на беженцев. По данным советских органов, полученным уже после войны, из Бричан до вторжения фашистов успело эвакуироваться всего 100-120 еврейских семей, а большинство еврейского населения нашего местечка так и осталось в своих домах, что фактически явилось для них приговором.

Вы помните, как впервые увидели оккупантов?

Как только наши отступили, в Бричанах тут же начался погром. Громили магазины, дома зажиточных горожан, избивали всех попадавшихся под руку евреев. В нашем доме погромщики нашли красный флаг и до полусмерти избили всех находившихся здесь мужчин. Маму, с двумя маленькими детьми на руках, и нашу престарелую бабушку сразу ограбили: забрали все ценности из дома, деньги, документы, хорошую одежду, посуду, швейную машинку.

От разгула погромщиков люди прятались, кто, где мог: за крепкими запорами, в укромных местечках, а то и у православных соседей. Мне потом очевидцы рассказали о чудовищной расправе учиненной в ночь с 7 на 8 июля над одним из врачей, скрывавшимся в больнице. Его поймали и забили до смерти... Еврейские ребята создали отряд самообороны и пытались сопротивляться, но вступившие в местечко румынские солдаты расстреляли их. Всем евреям сразу велели нашить на одежду желтые звезды - на левую руку и на грудь, и запретили выходить на улицу после часу дня. Даже еды купить и достать было негде.

А через один-два дня, после публичных расстрелов молодых мужчин, немцы ушли, и с нами остались только румыны. Всех евреев они собрали у синагоги и погнали в сторону Приднестровья. Ничего не дали взять с собой: ни одежды, ни денег. Многотысячную толпу евреев из Бричан и близлежащей округи погнали к Днестру и переправили на другой берег, но категорически запретили разместиться в селах. Смутно помню, как около трех суток нас продержали на какой-то площади. В грязи под проливным дождем… И при этом стреляли в любого, кто пытался отойти, чтобы набрать воды из колодца или справить нужду. На четвертые сутки нас стали разгонять, потому что поступил приказ: расселять евреев в разбитых снарядами домах и блиндажах, оставленных Красной Армией.

Только мы стали обживаться, как выяснилось, что эта часть Украины находится под управлением немцев, и военная комендатура Могилева-Подольского приказала: "Убрать этих евреев обратно!" Нас снова собрали и погнали на Днестр. Долгая и грязная дорога в никуда… Из последних сил сквозь дождь и слякоть. Упасть означало навсегда остаться в грязи с пулей в голове... По дороге на Сокиряны мы несколько дней провели в свинарнике. Все это время нас, конечно, никто и не думал кормить. Оттуда в страшный Косэуцкий лес, где часть колонны одной ночью заставили вырыть себе могилы и всех расстреляли… Яму засыпали, не обращая внимания на то, что в ней остались и живые, и раненые: люди рассказывали, что земля потом два дня стонала и шевелилась.

Когда нас привели во временный лагерь в Сокиряны, то поначалу разместили в пустовавших домах, оставшихся после высланных оттуда евреев, но потом перевели в чистое поле за местечком. И в этом транзитном лагере мы провели два месяца под открытым небом, палящим солнцем и дождем. Раз в неделю в каком-то одном месте у проволоки разрешалось покупать провизию у местного населения, но денег не было, поэтому чаще всего люди меняли что-то из оставшихся вещей на продукты. А в основном мы жили на сырой картошке и овощах, оставшихся после сбора урожая на огражденном колючей проволокой поле, по которому ходили босиком. Воды тоже не было, поэтому собирали и пили дождевую воду и росу. Так прошли август и сентябрь.

Первоначально румыны в этот лагерь собрали около 20 тысяч евреев, но дикая скученность, голод, грязь вызвали эпидемии брюшного тифа и дизентерии. Эти болезни и скотские условия содержания стали делать свое черное дело. Ежедневно в лагере умирало по 20-30 человек. А потом нас погнали в сторону Днестра, к местечку Атаки. И именно на том перегоне пропала без вести наша бабушка по отцовской линии Лаба Бакал. Как потом выяснили мои родители, румынские солдаты просто-напросто пристрелили ее, больную и немощную, на обочине дороги…

При выходе из Сокирян дорога идет в гору. Мама заметила, что я совсем выбился из сил, и хотела пристроить меня на одну из подвод, на которой ехали старики и больные. Но возчик-молдаванин категорически отказал нам, даже не хотел подпускать к подводе. Мы с мамой решили, что он просто бережет свою лошадь, но мама, чуть поотстав, заметила у него в повозке лопаты под соломой. И потом мы поняли, что возчик намеренно не взял нас, потому что всех ехавших на повозках вскоре расстреляли и присыпали землей. Спасибо этому безвестному возчику, спасшему наши жизни.

Помню, как на одном из привалов, чтобы не садиться на влажную после прошедшего дождя землю двое мужчин направились к стогу сена за соломой для подстилки. Румынские солдаты тут же без предупреждения открыли по ним огонь и очень радовались, когда попали в цель. Навсегда врезалась в мою детскую память и переправа через Днестр. На моих глазах несколько человек бросились в воду.

Вообще переправа через Днестр была просто страшная. Нам мама потом рассказывала, что на том мосту румыны столько людей расстреляли и сбросили в реку, что вода в Днестре стала красная от крови... Трупы плыли и плыли по ней.

Перед переправой через Днестр, где-то под Могилев-Подольским, румыны дотошно обыскивали всех, перетряхивая все вещи, ощупывая каждый сантиметр одежды: искали золото и драгоценности. А ведь для беженцев уберечь припасенное добро означало сохранить надежду выжить, спастись. Но мародеры не гнушались ничем: увидев во рту золотую коронку, тут же пристреливали человека. Уже много позже, спустя десятилетия, в одной из стенограмм заседания румынского руководства я вычитал слова маршала Антонеску о том, что солдаты просто обязаны изъять у евреев все золото, все ценности. "Это золото, - говорил маршал, - принадлежит не жидам, а всему румынскому народу, у которого они его украли. Мы обязаны вернуть золото народу, чего бы это нам ни стоило..". (Problema evreisca in stenogramele Consiliului de Ministri.Vol. II Bucuresti: ed. Hasefer 1996).

А вот какой случай произошел с нами после того, как мы уже миновали Могилев-Подольский. Мы с мамой, помню, уселись на подводу, запряженную волами, видимо возчик просто пожалел нас. В чистом поле нам повстречалась колонна немцев в черном обмундировании, как потом выяснилось, это были эсэсовцы. Поначалу они спросили дорогу, но потом один из немцев неожиданно схватил меня за ногу, сдернул с подводы и бросил собакам, что сопровождали колонну эсэсовцев. Сразу наступила мертвая тишина, и даже моя мама не издала ни единого звука... А у меня от охватившего ужаса крик словно застрял в горле. Но и натренированная на людях овчарка почему-то отскочила от меня… А ведь до этого мне пришлось лично видеть, как один офицер СС вытащил мальчишку из нашей колонны и кинул его псам: они быстро разорвали его на кусочки…

А мама нам рассказывала, что другого младенца взяли за ноги, и разбили голову о колеса подводы… Его мать сошла с ума. Картина была ужасающая. Шли и шли огромные колонны несчастных, голодных, босых евреев, изгнанных с новых территорий Великой Румынии, где окончательно решался "еврейский вопрос". Многих инвалидов, калек, одиноких, слабых пристреливали, травили собаками. А ели мы только то, что бросали по дороге крестьяне. В некоторых украинских селах нас жалели, бросали нам еду - кукурузу, картошку, очистки моркови и репы. Но в некоторых травили собаками, обзывали жидами…

Я потом проштудировал вышедший в Бухаресте второй том стенограмм заседаний Совета министров Румынии, касающихся еврейского вопроса, так что могу объяснить, чем вызваны бесцельные перегоны евреев из многочисленных молдавских местечек туда и обратно. Дело в том, что немцы только в конце августа 1941 года передали под юрисдикцию румын территорию между Днестром и Южным Бугом, так называемое губернаторство Транснистрия. Туда потом и стали переселять евреев из Молдавии, Буковины да и из самой Румынии. И где-то в сентябре или даже в октябре нас снова погнали за Днестр. Гнали от села к селу, подыскивая для ночевок пустовавшие конюшни или свинарники, потому что останавливаться в селах запрещалось категорически. Очень многие не выдержали дороги…Пригнали в город Бершадь, поселили в гетто, но через несколько дней угнали в гетто, которое находилось в село Устье, тогда вся винничина была покрыта целой сетью концлагерей и гетто. Первую зиму мы перезимовали в здании бывшей конюшни без отопления, поэтому началась эпидемия брюшного тифа, унесшая немало жизней. Хочу особо подчеркнуть, что мы выжили только благодаря тому, что нас поддержали местные крестьяне. Еще запомнился Коришков, в котором мы находились дольше всего. Помню большой магазин, на полу лежат больные тифом, через разбитую стену просматривается улица. Большущую колонну евреев куда-то угнали, а нас с мамой спрятал полицай. Почему он это сделал, так и не знаю.

Еврейская зона была обнесена колючей проволокой, и мы жили в свинарниках, без окон, без дверей. В таких невыносимых условиях очень многие заболевали: брюшной, а затем и сыпной тиф, дизентерия, скарлатина постоянно уносили жизни людей… Рядом с нами в гетто жили семьи из нашего местечка, и в каждой, буквально каждой семье умирали и умирали люди. Как удалось выжить тем, кто выжил? Ремесленники зарабатывали на хлеб и картошку, тайком выполняя заказы местного населения. Те, кто владел румынским, кормились посредничеством в торговле между жителями и солдатами - соль, спички, сахар можно было купить только у них. Нам же невероятно повезло в том, что у мамы оказалась "полезная" для румын специальность - швея, ведь в гетто устроили цех, в котором шили форму для румынской жандармерии. Помимо этого мама бралась за любую подработку, чтобы заработать на какую-то еду. Например, по ночам она в бараке шила и подшивала крестьянам из соседних деревень одежду.

Кроме того, мама участвовала в уборке табака, и вместе с ней на плантацию ходил и я. Летом охранял коноплю от кур, чтобы они не склевали ее, пас гусей, собирал колоски, лазил в лесу на деревья черной черешни... После долгих мытарств по различным дорогам и деревням мы на какое-то время остановились в селе Тарасовка. Относились к нам там неплохо: мама обшивала сельчан, помогала им по хозяйству. Помню, как пекли картошку. Не могли дождаться, пока она испечется, обгрызали ее полусырую и вновь клали в печку. Наверное, самое трудное для голодающего состоит в том, что ни о чем другом, кроме как о еде, он думать не может. Помню, как сидел у печки-буржуйки, прикладывал к ее раскаленным бокам картофельные очистки и ждал, пока они отстанут от печки, тогда можно будет проглотить их не разжевывая. А посуду мы вылизывали настолько чисто, что мыть ее было просто незачем. Кормили один раз в день похлебкой, но только взрослых, поэтому они всем делились с нами. Мой брат мне рассказывал, как они с ребятами бегали рядом с офицерской столовой, и румыны, бросая нам картофельные очистки, смеясь, смотрели, как мы их подбираем и с жадностью едим. А нам казалось это так вкусно - очистки с грязью… Ради забавы они нас били за едой, и даже стреляли, смеясь при этом: "Юдише швайне".

Из Тарасовки мы попали в гетто Затишье. На холме вблизи леса находились три больших каменных здания. Что в них располагалось до войны, точно не знаю, наверное, зернохранилище, потому что в подвале водились большие крысы. И я помню, как одного подростка заперли на ночь в клетке старого птичника, что прилегал к гетто. К утру от него остались только кости - все остальное обглодали огромные крысы…

Мама с братом ходили в село помогать сельчанам по хозяйству, и однажды произошел такой случай. По дороге назад они решили собрать в поле колоски, оставшиеся после сбора урожая, но за этим делом их застал румынский жандарм. Отобрал у них сумку с колосками и сказал: "Ну, вы-то не люди, поэтому не собираюсь вам помогать. А лучше убью вас одной пулей". Поставил их на колени рядом, голова к голове, просунул меж голов ствол винтовки и выстрелил. Оглушенные и слегка обожженные мама и брат упали в разные стороны, и пришли в себя лишь после того, как услышали ржание жандарма, невероятно довольного своей маленькой шуткой…

А однажды и я чуть было не отдал богу душу. В гетто заявился какой-то немецкий чин на тройке серых лошадей с причудливыми санями. Не знаю, что привело его в наше гетто, но уже само появление фашиста не предвещало ничего хорошего. Кто как мог, стремился скрыться с глаз и уйти подальше. Надумал спрятаться и я, еще совсем ребенок, да неудачно: угодил прямо под лошадей. Лошади всхрапывали, вставали на дыбы, не хотели топтать ребенка, а он смеялся и правил прямо на меня… От ужаса я застыл на месте, хорошо - мама налетела и успела меня оттолкнуть. Но после пережитого страха я стал так сильно заикаться, что слушать меня было под силу только очень терпеливым людям. Я потом почти восемь лет избавлялся от этого заикания, а учителя в школе даже позволяли мне отвечать письменно. Но этот кошмар меня часто преследует по ночам всю мою жизнь.

К концу 1943 года я стал совсем доходягой и весил всего около десяти килограммов. От голода живот раздулся и казался просто огромным. Понимая, что я погибаю, мама решилась на крайние меры. У нее во рту еще каким-то чудом сохранился золотой зуб, и она предложила его украинским женщинам, которых пригоняли работать в швейный цех гетто, в обмен на еду. Но одна из них, пожалев нас, предложила вынести меня из гетто в мешке из-под картошки и спрятать у себя дома. Так они и сделали, а зуб отдали охраннику. И эта благородная женщина, рискуя жизнью, прятала меня у себя в подполе вместе с козлятами, хотя укрывательство евреев беспощадно каралось смертной казнью. Она меня отпоила козьим молоком, откормила и фактически спасла. Звали ее Мария Герасименко. После войны мы не раз ездили друг к другу в гости, а потом в знак искренней признательности и благодарности я написал о ней в израильский музей Холокоста "Яд ва-Ше́м". Как известно, там, в честь людей, помогавшим евреям спастись во время войны, на аллее Праведников высаживают именные деревья. И среди деревьев посаженных в честь таких известных людей, как Рауль Валленберг, Оскар Шиндлер, король Дании Кристиан X, теперь растет и дерево, посаженное в честь простой, но благородной украинской женщины Марии Герасименко.

К марту 1944 года стало понятно, что дела у немцев и румын идут совсем плохо. Снова стали производиться массовые расстрелы, швейный цех перестал работать совсем, а женщины и дети просто лежали в бараках. И все же нам опять повезло - 19 марта наше гетто освободили части Красной Армии. Мама и брат потом рассказывали, что больше чем тогда, они в своей жизни никогда не радовались. Несколько недель мы прожили еще в доме Марии Герасименко, а потом отправились в обратный путь вместе с немногими выжившими бричанцами. Когда мы в мае вернулись домой в Бричаны, то наш домик оказался цел, хоть и стоял разграбленный и пустой. В нем мы и поселились. Но прежнего нагромождения домов, их привычной теснины, уже не было, вокруг в основном лежали одни руины, развалины и пустыри... Да и в немногие уцелевшие дома мало кто вернулся…

Спустя много лет после войны мне удалось получить официальную справку Государственного архива РФ, составленную на основании документов Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков в войне 1941-1945 гг. В ней говорится: "...Кроме замученных и расстрелянных мирных граждан... было арестовано и насильственно угнано в концентрационные лагеря: 1. из местечка Бричаны - 8500 человек, ... из села Гримэнкэуцы - 42 человека, всего - 9500 человек. Из числа угнанных в концлагеря после освобождения от немецко-румынских захватчиков вернулось обратно 1500 человек.."., т.е. вернулся назад лишь каждый шестой живший здесь до войны еврей. Не подумайте только, что многие из них сменили свое место жительства или разъехались по другим городам и местечкам. Нет, тогда бричанцы еще оставались патриотами своего славного местечка и не изменяли ему без особых на то причин. Так что причина была одна и, без преувеличения, самая уважительная - гибель от рук оккупантов. А вообще, по разным оценкам, на всей территории Молдавии жертвами нацистского геноцида стали от 280 до 400 тысяч евреев.

Только в нашей семье погибли бабушка, дяди и тети с двоюродными братьями и сестрами. Принято считать, что в румынской зоне оккупации спаслось намного больше евреев, чем в немецкой. Это действительно так, хотя зверства румынских оккупантов тоже хорошо известны. К тому же отношение Румынии к "решению еврейского вопроса" сильно поменялось только после того, как на фронте пошли крупные неудачи. Но поначалу румынские фашисты лютовали не меньше немецких. Достаточно, наверное, вспомнить истребление одиннадцати с половиной тысяч евреев кишиневского гетто, массовые расстрелы в Дубоссарах, Косэуцком лесу под Сороками и многие-многие другие злодеяния... Когда же немецкие войска стали терпеть тяжелые поражения, Ион Антонеску заговорил совсем иначе: "Румынская нация не должна запятнать себя убийствами беззащитных людей". Румынское правительство даже решилось пойти на кое-какие уступки в еврейском вопросе: разрешить в небольших размерах материальную помощь со стороны американского объединенного еврейского комитета "Джойнт", "Еврейского центра Румынии" и других организаций.

Но ведь мы помним и более ранние заявления Антонеску: "Каждый еврей должен быть расстрелян! Это наш патриотический долг, и я прошу вас быть беспощадными к евреям!" Если не ошибаюсь, это было сказано на заседании правительства в июле 1941 года. Бытует мнение, что политика Румынии в еврейском вопросе была, чуть ли не навязана фашистской Германией, и именно под ее нажимом румыны стали поголовно истреблять евреев. Но ведь точно такой же нажим оказывался и на правителей Болгарии и Финляндии, на короля оккупированной немцами Дании, и, тем не менее, евреи в этих странах не подвергались геноциду. Даже Муссолини, несмотря на требования Гитлера, не решился на массовое уничтожение евреев Италии. А вот Румыния пошла по другому пути: антисемитизм при Антонеску стал официальной государственной политикой.

И только после разгрома под Сталинградом румынское правительство несколько смягчило политику в отношении евреев, сменив курс с непосредственного истребления людей на создание условий для их вымирания от голода, холода и болезней. Правда, позже я слышал, будто в некоторых гетто евреи даже получали посылки из Румынии. И якобы румынское руководство отказалось отправить всех своих евреев в Освенцим, и тем самым спасло нас. Не знаю, может быть, так оно и было на самом деле, но и этот "мягкий" курс оставался крайне беспощадным по отношению к нашему народу.

Например, недавно я прочитал такой эпизод. Изгнанных из Кишинева евреев разместили в свинарниках в селах Доманевка и Богдановка, но когда фронт стал приближаться, румыны решили умыть руки. Сняли свои жандармские посты и оставили евреев под присмотром украинских полицаев, а те расстреляли всех до единого… В живых чудом остались всего два человека, которые были в бригаде могильщиков. Можно привести и немало других доказательств кровавых преступлений румын в отношении евреев, но до сих пор ни одно румынское правительство не покаялось перед еврейским народом, как это сделали руководители Германии.

Вернемся, однако, в наше родное местечко. По данным "Википедии", сейчас на весь бричанский район осталось всего около двадцати евреев, а основная масса разъехалась по всему миру, прежде всего в Израиль. И вот что я еще хотел бы сказать. Все пережившие ужасы гетто и концлагерей никогда не забудут, что наша свобода была отвоевана советскими солдатами. Но получилось так, что Красная Армия спасла нас из лагеря, но не спасла от унижений, которыми нас встретили в Советском Союзе.

Расскажите, пожалуйста, в чем это проявлялось, и как вообще сложилась ваша послевоенная жизнь?

Мы были названы "пребывавшими на оккупированных территориях", причем в эту позорную тогда категорию подпадали абсолютно все пережившие оккупацию: и партизаны, и заключенные лагерей и гетто, и коллаборационисты, поддерживавшие нацистский режим. Многим людям довелось пройти фильтрационные лагеря, и часть из них оттуда совершенно незаслуженно попала в ГУЛаг - на Колыму и в Воркуту, в Норильск и на Соловки. И даже дети, попавшие в нацистские лапы, были вынуждены защищаться после войны. Нас попрекали тем, что для того чтобы выжить, нам наверняка как-то пришлось предать Родину.

Нас подозревали в измене, считали "подозрительными" и недостойными доверия. Лучшие университеты и институты оказались для нас закрыты. Я окончил школу с серебряной медалью и мечтал стать подводником, но меня даже не допустили к экзаменам в военно-морское училище… После службы в армии хотел поступить на факультет международной журналистики в Киевский Университет, но, видимо, оказался настолько недостойным, что у меня даже не соизволили принять документы… (На самом деле эти отказы скорее всего связаны не с тем, что Л.З.Бакал пережил оккупацию, а с пресловутым "пятым пунктом" в его паспорте. - Л.Бакал) На всю жизнь для нас оказался закрыт и доступ к госсекретам.

Но видит Бог, я свою жизнь прожил честно. Срочную службу отслужил в Севастополе и на всю жизнь сохранил прекрасные воспоминания об этом городе и красоте Крыма. Был комсоргом нашего тральщика, а потом вступил в партию. Играл в футбол за сборную Черноморского Флота. После службы поступил на заочное отделение факультета журналистики Киевского Университета, и одновременно начал работать в единецкой районной молодежной газете. Но вскоре победил в творческом конкурсе организованного "Молодежью Молдавии" - главной молодежной газеты республики, и меня пригласили работать в ее редакцию. Оттуда перешел на работу в "Советскую Молдавию", но больше всего я проработал на должности ответственного секретаря "Вечернего Кишинева". Не раз побеждал в творческих конкурсах Союза журналистов СССР. Объездил фактически весь бывший Советский Союз, полгода провел в творческой командировке на БАМе, плавал на ледоколе "Ленин" к Северному Полюсу, о чем написал книжку журналистских очерков. Но самое главное, что у нас с женой две прекрасные дочери и уже трое внуков. В 1998 году переехали жить в Россию.

После войны наш отец преподавал в школе, но в 1953 году умер. Мама намного пережила его и умерла в 1982 году. После перенесенных в войну лишений она всю оставшуюся жизнь тяжело мучалась желудком. А мой брат стал кандидатом физико-математических наук, много лет преподавал в кишиневском университете, и даже сейчас на пенсии активно продолжает заниматься изобретательской деятельностью. У него двое детей и пятеро внуков, но горькая усмешка судьбы состоит в том, что после распада Советского Союза вся его семья эмигрировала в Германию и сейчас живет в Берлине.