Бирюкова (Осьмакова) Екатерина Яковлевна

Я родилась 5 декабря 1911 года в большой многодетной семье в слободе Николаевке Сталинградской (ныне – Волгоградской) области. Родителей моих звали Яков Павлович и Пелагея Евдокимовна. Воспитывали пятерых детей: Марусю, Катю, Маню, меня и брата Андрея. Слобода располагалась на противоположном берегу реки Волги неподалеку от города Царицына (ныне – Волгограда). Семья бедствовала и жила в небольшом глиняном доме, потолок, стены и пол которого были обмазаны глиной. Пол застилали полынью, чтобы не заводились насекомые. Во дворе дома рос большой фруктовый сад, на огороде выращивали арбузы. Чтобы прокормить семью отцу приходилось ловить много рыбы, которая являлась не только продуктом питания, но и приносила небольшие деньги после продажи на рынке. Так в то время в селах и небольших городках жили многие.

В 1914-м началась Первая Мировая война. С войной пришли болезни, у нас разразился тиф. Болели в селе повально, практически в каждом дворе кто-то слег. Не миновала беда и нашу семью, родители заболели. Мама, Пелагея Евдокимовна, умерла от тифа, а отец выздоровел, но остался с пятью детьми на руках. На мамины похороны меня не взяли, только старшая сестра ходила с отцом. В то время Яков Павлович не имел постоянной работы, папа постоянно искал любой приработок, чтобы прокормить детей, но это было очень трудно сделать, так как началась Гражданская война, Николаевка оказалась в зоне боевых действий. Сначала появились красные, за ними пришли белые. Шли жестокие бои, людям приходилось прятать детей в погребах. Отец в промежутках между боями выводил нас на воздух подышать. Вокруг слободы валялось много убитых людей, тела которых просто сбрасывали в общие ямы. Вскоре не осталось продуктов, начался голод. Отец отдал трехлетнюю младшую сестренку Маню каким-то богатым людям. Папа нас очень любил, и часто ходил ее проведывать. Но к ней не пускала хозяйка, откроет дверь, покажет Маньку, наряженную в платьице, и закроет двери перед носом. Затем сестренка побежала писать за угол, ее увидела Маруся, после приходит к папе и говорит: «Маня вся синяя!» Пошли туда, штанишки сдвинули, а сестренка вся избита. Хозяйка била ее жестоко. Отец даже не пошел в тот дом, сразу ушли, забрав сестренку. Сказал: «Нельзя избивать детей, как-нибудь сами проживем».

Когда пошли разговоры о том, что детей станут вывозить в детские дома, папа приказал старшей сестре Марусе, чтобы мы оставались дома и никуда не выходили. Сад большой, рядом тетка жила, можно прожить на фруктах. Хотя тетка также жила очень бедно, ребенок по полу лазил, за перегородкой поросенок хрюкал и корова мычала. Отец уехал куда-то за хлебом. Мы остались одни, внезапно ночью без спроса нас стали на подводах ночью вывозить в Царицын. Тогда несмышленая была, даже не сообразила, как нас забирали. Заснула, затем меня кто-то придавил, ночью проснулась и вижу, ямщики ведут повозки через темный лес на речной вокзал. На пристань привезли, посадили на пароход. Бегаю по палубе, и вижу, как на столе лежат большие хлебы, достала кусочек, сам ем, вижу, сестренка Манька бегает, она себе оторвала кусочек. В пути разносили детям порции хлеба, Маня заболела, ее на остановке сняли с парохода и в больницу отправили. Мы же попали в детский дом, расположенный в Тифлисе.

Детский дом остался в моей памяти как светлое пятно, там было сытно и тепло. Пот приезду выкупали и выдали новое обмундирование, пусть бедненькое, зато аккуратное и чистое, даже шапки получили, а нашу одежду куда-то выбросили. Правда, мальчиков почему-то отделили от девочек. Вскоре ночью нас кто-то обобрал: залезли в окна, пока спали дети, забрали вещички. Какая-то уличная шпана это сделала. Детдомовский врач предупреждал, что если кто из беспризорников во время наших прогулок станет спрашивать доктора, мы должны отвести их сразу же к нему. К тому времени выздоровевшая Манька к нам присоединилась. Мы на улице искали кушать, договорились с сестрой, что правая сторона моя, а левая ее. Кто что бросит. Яблочки в основном находили. Около детского дома располагался какой-то завод, во дворе которого вечно стоял шум, еще рядом был сумасшедший дом, мы бегали туда и из любопытства через решетку смотрели на то, как люди без причины смеются и кричат.

В детдоме умер мой младший брат Андрей. Схоронили его в общей могиле. На лошадях вывезли закрытые пологом детские трупики, которые кидали в общую яму. Со временем нас из детдома забирали в приемные семьи. Отец так и не приехал за нами, не знаю его судьбы, вероятнее всего, он погиб во время революции. Всех сестер отдали в приемные семьи. Остальных детей, которых не усыновили (в том числе и меня), привезли в Царицын. Определили в детский приемник.

Прошло какое-то время, и меня познакомили с супружеской парой. Я им понравилась своим спокойным характером и хорошим поведением. Со временем они меня удочерили. Согласилась с ними пойти. Воспитатели отдали мою одежду, повели в новый дом. Приемных родителей звали Матвей Филатович и Пелагея Ильинична Рябовы. Так как имя приемной матери совпало с именем моей родной мамы, то я очень обрадовалась. В новой семье уже было двое детей.

Как только военные действия Гражданской войны переместились на юг и восток, в городе стала налаживаться жизнь. Отчим трудился на заводе «Красный Октябрь», мачеха была домохозяйкой. Папа на экскурсию водил к себе на работу, там сталь делали и жесть обрабатывали, изготавливали маленькие гвозди, тянули проволоку, ковали большие листы металла, из которых делали броню. День и ночь он там работал. В 1920 году я пошла в первый класс, девочки тогда сидели в отдельном классе, в школу меня отвел приемный отец. Так что из-за Гражданской войны смогла сесть за школьную парту только в 10 лет. К сожалению, часто меняла школы. Ярким пятном в памяти сохранилось событие, как я была принята в пионеры, носила красный галстук. Каждый год летом ездили в пионерские лагеря. Только начинала учиться, в новом классе уже читают буквы, а я еще ничего не знаю, стала помаленьку отставать. Дело в том, что приемный отец оказался бабником, оставил семью, и, поскольку приемной матери было трудно прокормить троих детей, то меня забрал с собой. Отчим менял жен, я меняла школы. Пять баб за один год перепробовал, всех мамой я звала. Мне очень понравилась Поня, которая жила в центре города и работала в банке уборщицей, у нее росли Манька с Ванькой. Хорошая женщина, что Марии давала, то и мне покупала. Одежду, платьица. Когда отчим и от нее ушел, ее сестра подговорила меня ему отдать, хотя я, честно признаться, не хотела из этой семьи уходить. Большинству остальных жен я была безразлична, более всего запомнила Доротею Ивановну, немку по национальности, которая запретила меня называть себя «мамой», говорила обращаться к ней только по имени-отчеству. Совсем не смотрела за мной, жилось очень плохо, поэтому я всегда вспоминала приемную мать Пелагею Ильиничну и навещала ее, так как мы жили в одном городе. Кстати, мама, несмотря на занятость, тоже пошла в школу, чтобы научиться грамоте. Такое было время, что знания были необходима. Очень хорошо помню, как нам сообщили о смерти Ленина в 1924 году. Для простых людей это было большим горем, многие плакали. Я тоже переживала смерть вождя, боялась, что жизнь изменится к худшему.

У немки был двадцатилетний сын Густав, который возвращался с гулянок по ночам, я ему окно открывала, чтобы взрослые не слыхали. Также каждый день по утрам приносила воду, тогда канализации еще не было, рано утром ездила бочка с водой, ты номер бросишь, тебе наливают водички в ведра, которые я таскала на коромысле. Кормили немцы плохо: когда картошки дадут, а когда и обрезками наедаешься. Стала ходить в немецкую школу, то сильно отстала, так как не знала языка. В итоге все-таки закончила пять классов. Потом немцы решили домой вернуться, нас оставили с отчимом. К тому времени Матвею Филатовичу дали новую квартиру в жэковском доме на втором этаже, через коридорчик из зала была большая спальня.

В 1928 году вернулась к приемной матери и с подругой, которую выгнал брат по науськиванию своего шурина, пошли на биржу труда. Работала уборщицей в общежитии, поскольку у меня не было профессии. Для работы на более серьезных профессиях нужно было, чтобы мне исполнилось хотя бы семнадцать лет. Тогда решилась сделать исправление в свидетельстве о рождении: изменила «единичку» на «ноль» и моим годом рождения становится 1910-й, а не 1911-й, как было на самом деле. Пришла на биржу, но там все раскусили, и говорят: «Девочка, кто тебя такому научил? За порчу документа можно в тюрьму попасть! Завтра придете!» Моя подружка испугалась, стала говорить, что меня судить будут. Сама страшно боялась, когда на другой день вместе пришли, я заплакала даже из-за того, что исправила. Думала, что посадят в тюрьму. Прошу сидящих за столом людей: «Зачем меня в тюрьму отправлять, отца туда надо, взял меня из детдома, и по бабам за собой таскает, которых меняет, как цыган лошадей!» Они засмеялись вовсю в конторе, а я плачу. Смилостивились и отправили на стройку кухонной фабрики. Стала носить кирпичи, гвозди, стройматериалы. Рядом быстрыми темпами возводили Сталинградский тракторный завод имени Феликса Эдмундовича Дзержинского. Работа была тяжелая, не девичья. Когда начали таскать цемент, стало особенно тяжело, руки страшно болели. Плакала. Однажды прораб пришел и спрашивает: «Женщины, кто тут грамотный?» Те меня пожалели и попросили взять рассыльной. Документы возила, то в город еду, то еще куда-то. В это время в городе жизнь стала налаживаться, стали строить новые заводы и фабрики. Открылись магазины, лавки, начал работать общественный транспорт, кинотеатры. На базарах продавали много всякой рыбы, арбузов, фруктов.

Свидетельство о рождении Екатерины Яковлевны Бирюковой (Осьмаковой), в котором она исправила год рождения с 1911-го на 1910-й

Однажды в 1929 году я случайно увидела на доске объявление о том, что набирают на курсы по обучению на присланные из Америки станки для Сталинградского тракторного завода. Очень хотела учиться, потому что профессия рабочего тогда высоко ценилась. Записалась, шесть месяцев училась на токаря. Профессия, которую получила, стала для меня основной на 14 лет. Наставником был немец-эмигрант, большой такой мужчина, его потом куда-то дальше на восток отправили. Хороший рабочий, научил меня обрабатывать головку цилиндра для трактора. Платили 36 рублей недельной получки. На Сталинградском тракторном заводе вытачивала детали для трактора.

Жила у приемной матери, рано-рано утром с ней ходили на остановку, чтобы на трамвай не опоздать. Поселилась в сарае, снег или дождь сквозь щели капает, дядька, материн брат, работал проводником и хлебом торговал, меня жалел и говорил: «Ты тут пропадешь и простынешь, на голову снег и дождь сыпется!» Но куда же мне было деваться?! Вскоре начался острый кризис, пошли перебои в снабжении хлебом, людям грозил голод. Приемная мать стала выгонять меня. Не знала, как жить дальше. Плачу стою, забежала за дом. Знакомый парень Петя, строившийся по соседству, подошел и стал интересоваться, в чем дело. Потом пошел к матери и говорит, что меня жалко, хорошая девчонка, а хочет в общежитие уйти, он, может, жениться на мне будет. Устроил на квартиру к родственникам, двоюродному брату Лимпеку Загоскину, который жил поблизости от Сталинградского тракторного завода. Его жена Надя с утра до ночи в карты резалась, а маленький ребенок на столе лежал, на которого никто не обращал внимания. Надя стала уговаривать меня выйти замуж за Петьку, ведь его семья строит дом.

В 1930 году вышла замуж за Петра. В доме две его младшенькие сестры жили, глядели в окно, когда меня вели невестой. Спали с мужем на полу рядом с сестрами, его мать с отцом на койке. В 1930 году запрещают свободную торговлю. Жить стало тяжелее, хлеб давали только по карточкам, а продукты необходимо было покупать. Когда родилась дочь Людмила, жить стало еще труднее, ведь я не работала, сидела с ребенком. Тут еще семья мужа переехала в Омск. Тесть дождался получения паспортов на всю семью и уехал следом, но так и не доехал до места. Скорее всего, он умер в дороге, так как уезжал больным. Паспорта всей семьи пропали. Так как по ним можно было получать хлеб, то за них могли и убить воры. Снова пошла на Сталинградский тракторный завод. В 1937-м начался период репрессий, люди работали и молчали, боялись обсуждать власть даже с родными и близкими. Нам с мужем квартирку дали, окна выходили прямо на берег реки, было хорошо видать всю Волгу. Пароходы идут, красиво. И тут Петя стал по ночам исчезать. Гуляет себе, я как-то закрыла Люду, пришла на пристань, он сидит в тени с девчонкой, спрашиваю ее: «Чего вы от него хотите, он замужний человек, и ребенок есть». Та отвечает: «Ты побыла женой, а теперь я вместо тебя буду». Он идет за мной до дому, еще и ругает по дороге, а потом возвращается обратно к гулящей. Так и таскался. Тогда я взяла и ушла от него к приемной матери. Пришел, прощения просил, но только вернулась, три дня прожила, он начал издеваться, то суп налила не такой, то тарелку в меня кидает. Опять к матери ушла. Потом вообще разошлись.

Летом 1941 года вижу сон о том, как разматываю клубок швейных ниток, да еще запуталась в них. Это означает, что ждет дорога дальняя, а так как запуталась, то тяжело придется, нехорошее что-то. И правильно, объявили 22 июня 1941 года о начале Великой Отечественной войны. Стали забирать в Красную Армию мужчин. На крупных предприятиях и на центральной площади прошли массовые митинги.

Люда в то время как назло находилась с мамой мужа у родственников под Псковом. Прислала мне вскоре письмо, что сидят где-то в подвалах, а бои идут на улицах. Упросила бывшего мужа привезти Люду. Он поехал туда, на вокзале все забито военными, не сядешь, позвонил родственникам, ему принесли ребенка и передали через окно. Приехал с Людой домой, отдал мне.

Я работала на Сталинградском тракторном заводе. Предприятие прекратило выпуск мирной продукции, и нас перевели на выпуск танков Т-34-76. Работала токарем в сборочном цеху, вытачивала на строгальном станке детали танков на новых станках. Потом делала зеркала для танка, которые назывались, насколько я помню, триплекс. Но могу и ошибаться, точно помню, что это была оптика для наводчика. Ввели строгие правила, дали каждому рабочему по пропуску стали только по ним проходить. Приемная мать также работала с нами на заводе. В первые месяцы хлеба давали без денег, и вдоволь. Потом стали выдавать по 300 грамм на ребенка, рабочим по 500 грамм. Ввели продовольственные карточки.

Трудились и днем, и ночью. Рабочие, а это были в основном женщины и подростки, спали, сжавшись здесь же у станков. Даже когда раздавался сигнал конца смены, мы работали без остановки, чтобы все доделать. Ночью трудились под тусклым светом лампочек. Было очень тяжело, но я не отчаивалась, тогда никто не думал об усталости, очень хотелось помочь фронту. Ведь наши танки на фронте ждали. Т-34-76 торжественно отправляли на фронт. Сводки с фронта передавали регулярно, на это время все замирали у станков, ведь немцы продвигались к городу все ближе и ближе. Осенью 1941-го начались массовые бомбежки, во время которых мы прятались под станками, так как постоянно уходить в бомбоубежище не хватало времени. Во время первой бомбардировки авиабомба попала в жилой дом и от него осталась только огромная воронка, на которую я ходила посмотреть из любопытства. По ночам домой боялась под бомбежками идти, только к утру домой приходила.

Когда враг в 1942 году подходил к Сталинграду, часть мирного населения было эвакуировано, а я продолжила работу. Ночами дежурила на своей улице, следила за тем, чтобы в окнах не было света. Он мог привлечь внимание немецких самолетов, помогал прицелиться во время бомбежек города. Мужчины дежурили на крышах домов, тушили зажигалки.

Битва за Сталинград началась в августе 1942 года. Многие заводы взорвали, люди плакали. Это воплощался план «выжженной земли». Дядька, мамин брат, участвовал в этом, он перед эвакуацией зарыл свои документы в нашем саду. Сталинградский тракторный завод продолжал работать, несмотря на то, что враг был уже близко. Я со многими жителями города вынуждены была с детьми уходить из города. Побежали на хлебозавод и получили муку, с собой взяла только шесть лепешек, которые испекла приемная мать. Проходя по центру видела, как люди растаскивали со складов вино и водку, хотя зачем она им была нужна, ведь немцы приближались. Бочки с вином прямо по улицам катились. Потом начались массовые пожары от бомбежек. По всему городу передавали сообщение жителям, что нужно собираться у Волги, там всех погрузят на катера и баржи для отправки на другой берег.

Город почти в одночасье превратился в руины. Я вместе с дочерью и другими людьми с трудом переправилась. Помню, что как раз в это время были взорваны баки с горючим, вся Волга горела, потому что по воде разлились нефть, бензин и керосин. Поднялась паника, хорошо хоть, какой-то военный за шиворот схватил меня, и на берег отвел, где уже стояли катера.

Катера шли в полной тьме, на том катере, на котором переправлялась я, кто-то стал светить фонариком и его быстро выбросили в воду, считая, что он подает сигнал врагу, ведь реку нещадно бомбили. На другом берегу нам предложили дождаться 15 американских грузовиков «Студебеккеров», но я с дочерью добралась до станции. Те же, кто остался ждать автомобили, как мне потом приемная мама рассказывала, попали под массовый налет. Немцы устроили настоящую бойню: на песке все от взрывов смешалось, множество людей погибло. Когда мы подошли к железной дороге, оказалось, что станция была разгромлена. Во время налета немецкой авиации маленькая дочь Люда, испугавшись воя бомб, убежала и спряталась под машиной. Зная, что в первую очередь бомбят автомобили, я очень испугалась и бросилась за ней, но, Слава Богу, все обошлось. Так как станция была разбита, пришлось идти дальше. Вспоминается, как по дороге шел большой нескончаемый поток беженцев. Хорошо хоть, что на обочинах стояли полевые кухни, в которых кормили горячим супом. Видела, как в небе бились самолеты, а на дорогах караулили исход боев маленькие танкетки. Когда летчик выбрасывался с парашютом, они как жуки бегали за ними по полям и лесам, если это были немцы, то их арестовывали и отправляли в тыл.

Когда мы пришли на следующую станцию, то погрузились в вагоны, в которых раньше перевозили скот. Посередине вагона стояла буржуйка, она не только обогревала людей, но на ней можно было жарить картошку. Ее резали тонкими пластами и клали на буржуйку, так она жарилась. Из еды имелась только картошка, ее дал кто-то по дороге. Сначала поезд пришел в Челябинск, но там нас не приняли, здесь все дома были забиты эвакуированными. Для того, чтобы не разбегались, у всех в поезде забрали паспорта. Далее отправились в Нижний Тагил, было уже холодно, люди в вагонах мерзли, не помогала и буржуйка.

В Нижнем Тагиле сначала расселили в землянках. Землянки были длинные, вдоль стен стояли топчаны, ходить приходилось прямо по ним, так как на полу стояла вода. Утром, чтобы попить и умыться, прямо с топчанов открывали окна и зачерпывали снег. К счастью, вскоре переселили в какое-то общежитие, я устроилась на овощехранилище перебирать овощи и фрукты. Там были даже апельсины. Порченые овощи и фрукты разрешали забирать, смогла ими прокормить дочь. Затем встретила знакомую Наташу, с которой вместе эвакуировалась из Сталинграда, и та забрала меня в заводскую столовую мыть посуду. Для дочки получала по талонам паек, в алюминиевый бидон наливали борщ, так как работала на разливе Наташа, то мне наливала погуще, тем и кормила дочку. А так было голодно. Через некоторое время меня перевели помощником повара. Работа была тяжелая, так как в обязанности входило делать лапшу, которую я делала ночью, пока все спали, и подсушивала на буржуйке. Делала около 2-х мешков лапши в день.

Екатерина Яковлевна Бирюкова (Осьмакова), с. Межводное Черноморского района АР Крым, 18 декабря 2013 года

На заводе познакомилась со своим вторым мужем. Бирюков Петр Василевич был мастером-наладчиком доменных печей и его не взяли на фронт, а дали «бронь», так как он был великолепным специалистом в этой области. Петя всегда переживал, что не воевал на фронте, хотя сам был героем Гражданской войны, сражался с белыми пулеметчиком, но начальство твердо говорило, что в тылу он нужнее. Я устроилась на коксохимический завод. Брала кокс на проверку. Вместе с мужем запускала доменные печи в Оренбурге, Нижнем Тагиле, Свердловске.

9 мая 1945 года встретили в Нижнем Тагиле. Большая радость была. Музыка повсюду играла, танцы устроили. После войны жизнь медленно налаживалась, приходилось восстанавливать разрушенное хозяйство. Семья стала большая, два сына и две дочери, поэтому много трудились, только уже не у доменных печей, здесь женщин заменили вернувшиеся с фронта мужчины.

Дочь Люда выросла и уехала в Свердловск. Она стала уговаривать нас переехать в село, завести хозяйство и спокойной пожить. Я согласилась и мы с семьей переехали в село Курья Алтайского края, но там не очень-то понравилось. Когда сын собрался в армию, то попросился съездить на море. Продали бычка, на эти деньги муж с сыном поехали в Крым.

Попали в село Межводное Черноморского района. Муж после еще раз съездил и посмотрел несколько сел, но ему там не понравилось. Решили поселиться в Межводном. В 1966 году переехали в Крым. Сначала купили маленькую избушку, по-другому и не назовешь, в ней имелась всего одна комнатка, домик был сложен из бута. Село тогда было раз в пять меньше, чем сегодня. Пошла работать рабочей на виноградник, а муж на зерноток. Вскоре получили полдома, завели хозяйство. В хозяйстве были куры, гуси, особенно много кроликов, которых даже сдавали государству. Петя посадил сад. В нем росли яблоки, груши, айва, сливы, черешня, вишня, абрикос и виноград.

Приходилось работать на разных работах, и чернорабочей и на птичнике, везде получала благодарности за свой труд. В свободное от работы время ходила в хор.

В Крыму зимы теплые, но иногда выпадал снег, тогда очень туго приходилось лебедям, они мерзли и голодали. Я очень любила этих прекрасных птиц, переживала за них и подкармливала. В 1970 году ушла на пенсию, но продолжала трудиться. К сожалению, муж недолго радовался мирной жизни, он умер через 12 лет после переезда, в 1978 году. Было тяжело, дети разъехались.

Сегодня живу с сыном Василием и его семьей. Не забывают навещать внуки и правнуки, их соответственно пять и семь. Как мне удалось дожить до ста двух лет? Ответ прост. Много работала, всегда была веселой и жизнерадостной, участвовала в художественной самодеятельности. Здоровье всегда имела хорошее, берегла его, чего и вам всем желаю.