Федор Петрович, расскажите о себе, где и когда вы родились, кто были ваши родители?
Отца моего звали Петр Федорович, 1888 года рождения. У него было 3 класса образования церковно-приходской школы. А мать звали Анна Антоновна. Она 1892 года рождения, была абсолютно неграмотна. Когда ликбезы создавались, ее чему-то там учили, палочки писала, как в прописи. А если ее просили поставить подпись, то она говорила:
- Могу только крестик поставить.
- Тогда ставьте крестик.
А она:
- Ну, крестов я могу вам целое кладбище нарисовать.
Ваш отец участвовал в Первой Мировой, в Гражданской войне?
Он две войны прошел: и Первую Мировую, и Великую Отечественную. И вернулся живой.
Мы жили в селе Новое Дубовое Хлевенского района Воронежской области. Сейчас это Липецкая область. У нас был большой кирпичный дом крытый железом. У всех деревянные дома были с соломенными крышами, а у нас крыша была покрыта железом. Дед мой был подрядчиком, церкви строил повсюду. Ну, неужели, если он кирпичные церкви строит, то себе дом хороший не сделает. Вот он и поставил из кирпича и железом покрыл. А отец работал печником-каменщиком. Десять человек детей нас у отца было. Возле дома сад большой. Землю ведь при царе давали по количеству душ мужского пола. Поэтому у нас земли много было. Хозяйство было, корова была. Я это уже плохо помню.
А когда Вы родились?
9.02.28 года.
Коллективизацию помните? Как в колхоз вступали, можете рассказать?
Отца много раз агитировали. Он, то вступал, то выходил из колхоза: «У меня десять детей, чем я их кормить буду?» Еще до колхозов, когда НЭП был, по домам ходили и отбирали все съестное в пользу голодающих Поволжья. Обыски устраивали, везде смотрели. Мать рассказывала, что спрятала один пуд пшена в детскую люльку. У меня брат 1921 года рождения в ней как раз был. А люлька к кольцу на потолке приделана. Вот в очередной приход этих, с обыском, мать сидела, люльку качала. А они уже везде посмотрели, под печку лазили: ничего не нашли. И тут, прямо на их глазах, люлька падает на пол: кольцо не выдержало, там же один пуд под братом моим лежал. Ребенок вывалился, а под ним пшено. Мать куда-то забрали, но потом отпустили. Продукты, какие были - прятали, закапывали.
Голодные годы помните?
Конечно. И 33-й год, и в 46-м лето засушливое было. Тогда очень голодно было.
Опухали?
Конечно. И я тоже. Отец тогда уехал в Сталиногорск, на шахте там работал, все равно в колхоз не вступил. К тому же одна активистка стала настаивать на том, чтобы наш дом передали под организацию в нем яслей для детей. Говорила: «Дом у них хороший, большой, как раз для яслей подойдет. А мы им какую-нибудь усадьбу помещичью выделим, раз и них семья большая». Усадьбу не дали, а дом мы оставили и уехали к отцу в Сталиногорск. Там что-то не понравилось и всей семьей мы уехали в Башкирию: станция Туймаза. Сначала отец уехал, а через некоторое время мы. Это было в 39-40 годах. Там жили в бараках в Соцгороде. Но нам там не понравилось. Климат очень плохой: летом жара до пятидесяти градусов, а зимой холод до пятидесяти градусов. Канализации не было. Помои выливали прямо на улицу из двери барака. А собак бродячих сколько было! Вот однажды видел: как помои зимой выплеснули, а одна собака сразу подбежала, чтобы съестное найти и моментально примерзла одной лапой. Мы пытались ее горячей водой разморозить, но вода сразу замерзала. Тогда один додумался: схватил собаку и резко дернул. Лапу освободил, но кожу оторвало. Собака выла. Но выжила, все зажило.
Мы из-за климата уехали из Башкирии. А брат Григорий, 1916 года рождения остался. Он как раз «срочную» отслужил, в 38-м на озере Хасан воевал. В войну его опять призвали. А в 44-м демобилизовали: ему под Смоленском правый глаз вырвало и мозг задело. У него из-за этого припадки были. На полу валялся, бился, пена изо рта шла. А я держал его в это время. А потом у него все это отошло. В 45-м он женился, в 46-м у него дочь родилась. Она сейчас в Рязани живет. Работал столяром в колхозе. И с одним глазом десять детей нарожал! И все выжили и выросли. Только одного сына уголовник убил ножом, когда тот за девченку 15-летнюю заступился. У Григория орден «Красной Звезды» был и много медалей.
В Вашей семье еще кто-нибудь воевал?
Иван, тот брат, что 21-го года рождения. Его до войны призвали на срочную службу. В армии он и встретил войну. Всю ее прошел и служил до 46-го года. Потом уехал в город Шахты. Работал там шахтером-проходчиком. У него два сына: Володя и Гена. Володя живет в Ленинграде, а Гена умер. Брат Иван умер 29 апреля 2003 года в возрасте 82 года.
Вы говорили, что семья была большая.
Братья: Иван и Григорий. И две сестры. Одна после Ивана родилась, ей перед войной было лет 18-19. А другой только пять исполнилось. Остальные все умерли до войны.
В 40-м году мы из Башкирии уехали на Дон, в станицу Семикаракорскую. Она так называется потому, что ее когда-то основали семь братьев Каракоров. Там я в школу ходил. Я в 36-м в школу пошел, в восемь лет. Перед войной закончил пять классов. В шестом проучился всего один месяц, потом не учился. Старшая сестра работала в совхозе. Станица большая была. Колхоз был, совхоз большой, кирпичный завод. Мы сняли у хозяйки времянку, в ней и жили, в самом центре станицы. Отец на кирпичном заводе работал. Из детей оставались только я и две сестры. Иван служил, а Григорий в Башкирии остался.
Как война началась, помните? Как Вы о ней узнали?
Сейчас не помню точно. Сказали, что Молотов выступал. Я шел по улице Лининской мимо радиоузла и услышал, что министр иностранных дел В.М.Молотов объявил: «Сегодня, 22 июня 1941 года, Германия вероломно напала на Советский Союз», - и призвал весь народ Советского Союза на защиту своей Родины.
Нас в июле 42-го оккупировали. Точно скажу дату: 26.06.42 года. Причем боев за станицу, наши почти не вели, боев мало было. Вот когда освобождали, тогда боев много было. Два месяца станица переходила из рук в руки.
Перед захватом станицы перестали работать и кирпичный завод, и колхоз с совхозом. Все, что оставалось, отдавали жителям: все равно все врагу достанется. Сестра как-то два пуда свинины принесла: скотину забивали и мясо раздавали. Какое-то время этим мясом жили. После окончания пятого класса мы, ребята, по просьбе директора школы работали в совхозе на прополке, в третьей бригаде. Это в 16 километрах от станицы. А потом сестра мне говорит: «Бери тележку и пошли, картошки накопаем». Так мы с ней тележкой картошку запасали с поля. В очередной раз идем, дошли до станицы, а там танки идут с черными крестами. Мы с ней испугались, встали на обочине с тележкой. Первый танк возле нас останавливается, из люка показывается молодой немец и у сестры спрашивает по-немецки: «Орловка, Орловка?». И показывает направление. Сестра ни чего ответить не может, стоит как вкопанная. А я ему отвечаю по-немецки, что мы не знаем. Он ко второму немцу поворачивается и говорит: «Это дети, что с них возьмешь». И танки дальше поехали. Я-то немного понимал, до этого в пятом классе год немецкий язык изучал. У нас учитель немецкого во время оккупации остался на подпольной работе и был у немцев переводчиком. Я точно не знаю: был он на подпольной работе или нет, но потом так про него говорили. Так вот когда мы сестрой после встречи с танками дошли до станицы, то там уже немцы хозяйничали.
После начала оккупации немцы сразу стали устанавливать свои порядки. Чуть что, сразу расстрел. И расстреливали. Комендантом был штурмбанфюрер СС фон Клюге. Это я точно помню. Расстреливали в первую очередь тех кто: коммунисты, комсомольцы, евреи, кого подозревали в участии в подполье. Кого по доносу: люди то всякие есть. В станицы церкви были: одна в низине стояла, другая повыше. И вот немцы к той, что повыше, на расстрел свозили людей после захода солнца. «Воронок» черный едет: значит кого-то везут на расстрел. А мы, три-пять пацанов, ходили смотреть. Только издалека и украдкой, чтоб немцы не видели. Если бы увидели, то расстреляли бы то же. Тех, кого привезли, сначала могилы себе рыли, а потом их из автоматов расстреливали. Убили и сразу в могилу падает. Потом немцы ходили и контрольные выстрелы делали. (Ф.П. останавливается, вытирает слезы. Предлагаю прерваться.) Как они уезжали, мы бегали смотреть: дышит ли кто-нибудь. А потом, если такого находили, к одной женщине бегали и рассказывали. И ведь кого-то выхаживали! Потом кто-то матери сказал, что я хожу на расстрелы смотреть, и она мне запретила.
Немцы свои порядки установили, работать принудили. Совхоз и колхоз, как бы, не расформировали. Работайте: 60% немцам, а 40% себе. У нас женщина одна в станице жила. До революции владела 20 гектарами виноградников. Так она говорила, что: «Я вашу власть двадцать лет терпела, а теперь вы на меня за это работайте». Но к ней никто не шел на работу, немцы силой заставляли. А если не идешь – расстреливали. Приходилось работать. Чтобы выжить, я еще сено косил, причем и на минных полях. Меня отец перед войной косить научил. Что накосил, то сдавал тем, у кого коровы есть. Платили молоком.
Немцы как себя вели, продукты отнимали?
В основном они брали яйца, сливочное масло и молоко. Кур тоже брали, поросят. Им же возражать не будешь. Чуть что: сразу расстрел! Приехали как-то два молодых немца на мотоцикле и к хозяйке: «Яйца есть?». А она им отвечает, что у нее кур нет, а значит - и яиц нет. А тут в сарае курица закудахтала. Немец ее с насеста сгоняет, а там – пять яиц. Он с яйцами в руках выходит из сарая, на хозяйку смотрит. А тут поросенок обстановку разрядил: почесал зад о коляску мотоцикла. Смешно так почесал. Тут же кошка «вмешалась». Она мышь поймала и котенку отдала. А котенок с мышью в зубах перед мотоциклом побежал. Немец его за хвост поймал и держит. Котенок рычит, злиться, но мышь не выпускает. Немцы смеются. Один автомат на котенка наводит и второму показывает: давай, мол, хвост отстрелю. Но тот сказал, что не надо. А хвост у мыши все же выдернул. Вот так было.
Мы еще как-то с пацанами сами воровали яйца у немцев. А было так. Остановилась как-то на улице Ленина машина. Там два немца было. Один пошел собирать яйца по дворам, а другой в кабине задремал. А в кузове целая корзина яиц стоит, большая такая. Мы в кузов тихонько залезли и яйца кто куда кладем: по карманам, за пазуху. Пока яйца набирали – бдительность утратили, расслабились. Голодные, ведь, были. А тут столько яиц. Немец в кабине проснулся и давай нам подзатыльники раздавать. Мы кто куда разбегаемся. А мог бы и застрелить. Кто б ему запретил это сделать, с него же не спросишь потом.
Еще мимо нас по Дону на баржах немцы везли наших военнопленных. Их видимо не кормили. И они что делали: останавливали баржу посреди реки, прямо напротив станицы, и разрешали передавать пленным передачи. Кто чем мог - подкармливал. Хотя самим особо есть нечего было. Но, все равно, с ними еду делили, что-нибудь для пленных находили. На лодках подъезжали и передавали. Тогда август был – арбузы пошли. В основном арбузы и возили. А так, кто что мог. У нас ведь два пуда сало было, так килограмма два мы к пленным отвезли. Спрашиваем их: «А что вы едите?» А они рассказывают: «Свекольной ботвы нам накидали, ее и ели!» На барже немецкий офицер был. Он раз увидел, как мы сало передали и как его пленные делили и ели. И на нашего солдата: «Свинья!» Одна баба этого офицера спрашивает: «Что вы на нас пошли?» А он ей на ломанном русском отвечает: «Я не хотел. У меня дома трое детей. Гитлер заставляет на вас идти!» Много лодок к ним подплывало.
А зимой начались бои за освобождение. Два месяца они шли. Все это время нас обстреливали и бомбили. Нас освободили на Рождество – 7 января 1943 года. Все эти два месяца мы жили в окопах. А морозы тогда доходили до тридцати градусов. И самое интересное то, что за это время ни кто даже не заболел. До того дошло, что при разрывах бомб и снарядов, по звуку научились определять, какой самолет летит: «мессершмидт», «фоккер», «рама». Меня тогда ранило даже, осколками стекла. Все лицо в порезах было. Потом еще и контузили. Я оглох от этого совсем, вообще ничего не слышал. Наверное, полгода потом слух восстанавливался.
А за водой мы ходили на Дон ночами. Для нашей семьи и для семьи квартирной хозяйки я воду носил. К реке спускался, делал лунку во льду и набирал в ведра воду. А потом с ведрами наверх шел. И не боялся что ли! Один раз пошел за водой, а на противоположной стороне, на том берегу, со стороны станицы Раздорская кто-то проснулся и давай по мне из пулемета стрелять. Меня не задело, так как я упал в воронку от снаряда, а вот ведра прострелены были и воды чуть на донышке принес. Перед хозяйкой неудобно потом было, что ведра не уберег. А что сам чуть не погиб, так о том я даже и не подумал. Но дырки в ведрах я заделал пластилином и использовал их в хозяйстве.
Когда наши освободили станицу, то печи для обжига на кирпичном заводе переделали под выпечку хлеба. Войск то много рядом стояло. Их всех кормить надо. Мою сестру тогда взяли на этот завод хлеб выпекать. Там она договорилась с капитаном, чтобы мне одну буханку дали. Сказала мне, чтобы пришел. А я возьми и прямо по льду через Дон пошел – коротким путем. Лень было в обход три километра идти. Дошел до середины реки, а тут прямо на меня самолет летит и по мне из пулемета стреляет. Первый раз не попал. На второй заход пошел. Опять не попал, но я притворился убитым. Летчик видимо понял, что я не мертв и третий раз пошел. Я до берега успел добежать и в стог сена заскочил. Тут, думаю тепло, полежу, отдохну. Выглядываю, а самолет уже на сено заходит и опять из пулемета. Но по мне не попал. Когда к сестре на хлебозавод пришел, ей и капитану все рассказал, то он мне даже две буханки дал: «Мальчик столько пережил!» Вот такой случай был.
А еще случай. Бабка одна жила в домике. Домик знаешь такой, как на Украине мазанка. Так вот мимо ее дома шли три наших солдата. А тут самолет летит, летчик увидел и прямо на них. Солдаты в дом к бабке заскочили. И бомба прямо в дом попала. Я упал в кювет дороги еще до взрыва бомбы. Вот тогда-то я был контужен, что совсем ничего не слышал. Только в ушах звенело. А когда встал, то увидел, что на месте дома воронка образовалась метров пять глубиной и метров десять в диаметре. А рядом столбы стояли электрические, так их накренило, а на проводах кишки висели. Вот как было. Это я сам все видел.
После освобождения станицы повсюду очень много оставалось не разорвавшихся боеприпасов. Снаряды лежали, бомбы. Так из них тол добывали для розжига дров в печах. Раз идем с пацанами и видим: как маленькие ребята бомбу не разорвавшуюся колупают. Мы подбегаем и говорим: «Что ж вы делаете, взорвется же!» А они: «Не, не взорвется, я уже стабилизатор снял!» Вот как бывало.
У меня из-за этого тола то же случай был. На яру, наверху окопы были и блиндажей много. Так сколько же там было оставлено и брошено всякого оружия. Каких только боеприпасов не было. Так мы нашли несколько ящиков с толом. Он еще тринитротолуол называется. И я один кусок домой принес. Он еще на мыло похож. Матери говорю: «В печку с дровами кинешь, и они загорятся». И забыл сказать, что его всего чуть-чуть надо. А мать не знала и весь кусок в печь положила. Дрова у нее как вспыхнут. Пламя из печки. Хорошо, что печь не в доме, а на улице под навесом была. Хоть не сгорело ничего. Мать орала. Смотрю, а со стороны нашего дома черный дым столбом идет. Я прибежал и давай все песком забрасывать.
Переплыли как то с ребятами на другой берег Дона. Я его весь переплывал. А там наткнулись на ящики с зенитными снарядами. Мы их брать не стали, дальше пошли. А парень у нас был – Женька. Так он два снаряда в руки взял. Мужик недалеко сидел, рыбу ловил, кричит ему: «Положи, они же заряжены!» А Женька ему: « Нет, я их разрядил!» И только так сказал, как они у него прямо в руках взорвались. Полголовы снесло, ноги-руки оторвало, кишки вывалились. Мы бегом в станицу к его матери: друг же наш. Она закройщицей работала в сапожной мастерской. Сказали ей, что Женьку на том берегу ранило. Она с нами бегом три километра вокруг: мы то в плавь к ней добирались. И еще сказали ей, что бы мешок взяла. Она не поняла, зачем мешок брать, но машинально взяла. Потом, конечно, увидела, что от сына осталось. Мы ей помогали его останки в мешок складывать. Так она его весь оставшийся путь сама несла. Мы говорим: «Давайте поможем». Но она не давала, сама несла.
Когда станицу освободили, начали понемногу восстанавливать, что было. Отремонтировали дом двухэтажный. На первом этаже сапожную мастерскую сделали, а на втором – швейную и парикмахерскую. А жить то на что-то надо. Вот мы три одноклассника пришли и говорим: «Возьмите нас на работу». И нас взяли в сапожную мастерскую учениками. Тогда еще каждому заведению участок земли под обработку выделяли. Так нас мастер по очереди отправлял пахать на лошади. Тогда главное при пропашке было на мину не нарваться. Мало ли саперы не обнаружили. Так мне выпало боронить. А тогда ветер что ли поменялся. Я бороню, а на меня запах жуткий идет, вонь настоящая. Ну невозможно работать. А ведь ребята ничего не сказали. Я лошадь остановил и пошел посмотреть в сторону окопов: что там так воняет? Гляжу, а там все вповалку. И наши и немцы. Их видимо с поля всех стаскивали в один окоп. А линия окопов километра на три-четыре тянется, вдоль реки Сал. Там такой «холодец»! Там и черепа, и берцовые кости, и позвоночники. А черви какие крупные. И мухи такие зеленые. А вонь то какая! Смотрю сверху вниз на реку Сал, а внизу, видимо, не зная дороги, танки и самоходные орудия, пулеметы станковые валяются. Все перевернуто вверх дном. Я прямо бегом оттуда бежал. Но работал, жить то как то надо. Самое главное – это пропитание. Есть такая книга «Матерь человеческая», Виталий Закруткин написал. Так это пособие по выживанию. Ее можно как ОБЖ преподавать (коротко пересказывает содержание книги).
Вот я думаю: только вроде нас освободили, еще война не закончилась, голод был, вокруг боеприпасы неразорвавшиеся валяются, трупы не захороненные, дезертиров ловят и судят. А как хорошо почта работала: ни одно наше письмо не потерялось, посылки все доходили. А Сталина за что ругают? Только благодаря его руководству всеми вооруженными силами государства и самоотверженности, и стойкости народа, мы одержали победу над Фашисткой Германией! Призывая Красную Армию и народ Советского Союза к Победе, И.В.Сталин говорил: «Победа не дается без борьбы и напряжения, она дается с боем. Но для того, чтобы победить врага, необходимо: новое напряжение сил, самоотверженная работа всего тела, упорные и решительные действия на фронте» (далее ругает современную политику).
Перед Вашими глазами проходило отступление и наступление нашей Армии, наступление и отступление немцев. Как сильно отличались солдаты двух армий? Что больше запомнилось? Какой боевой дух, внешний вид?
Ой! Наши солдаты были очень паршиво одеты. У некоторых даже обуви не было. Однажды корову или быка забили: солдат же кормить надо, их много. Так они потом шкуру обработали и сшили себе чуни. Это потому что ботинок не было, а тут хоть какая-то обувь. У нас и у хозяйки в доме солдаты на постое были. Соломы кинут на пол и спят. У хозяйки пол деревянный настелен был. А у нас, в съемной времянке – земляной. Так мать моя коровьи испражнения по земляному полу разводила, и получался как бы ровный пол. А главное – пыли не было. Жили то мы в саманах – это постройки и кирпича, когда солому с глиной смешивают и в формах спекают на солнце. Вот солдаты спали на соломе, а чуни возле входа поставили. Пока спали, собака чуни то и съела: они же из кожи. Проснулись, а обуви то нет.
А перед освобождением к нам в станицу разведка пришла: три человека – молодые солдаты. Я сейчас помню как они одеты были. На них каракулевые такие полушубки и каракулевые шапки. А на шапках звезды. Вид у них совсем другой был. Так мы так радовались их появлению!
А когда бои оборонительные шли, так к нам раненых привозили. Очень много раненых было. Моя сестра, 22-го года рождения, и дочь хозяйки, на год моложе, они окончили медицинские курсы. Но курсы так, очень краткосрочные, наспех окончили. Чему их там могли научить? Так они раненых перевязывали. Однажды привезли молоденького солдата, раненого в промежность. И они отказались его перевязывать – девицы ведь были. Так даже капитан, командир роты приходил уговаривать. Они только тогда согласились, но попросили всех выйти – стеснялись очень.
Перед освобождением станицы, из нее убегали все полицаи, все предатели, кто служил немцам. Они на санях ехали до Раздорской, потом через Дон. Раздорская на правом берегу, а мы на левом. Так люди на улицу тогда не выходили – все боялись полицаев. А сестра и дочь хозяйская вышли на улицу и стоят. Дочка хозяйская засмеялась, а полицаи ей орут: «Что лыбишься, сейчас пулю в лоб получишь!»
У нас в сапожной мастерской, где я работал после освобождения станицы, мастер был по фамилии Панкратов, который нас учил. Так он такой случай про себя рассказывал. Его, перед приходом наших войск, полицаи повезли на расстрел. Вроде он как подпольщик был, поэтому и должен был быть расстрелян. Не только его повезли, еще многих. Привезли их на Дон. Сначала заставили проруби во льду вырубить. Потом к проруби подводили и расстреливали. Тело падало в воду и сносилось течением. Так в проруби ни кого не оставалось. А Панкратова последним расстреливали. И как раз уже темнеть начинало. Его подвели, выстрелили, он в воду упал, стал по течению под лед ускользать, да рукой за кромку ухватился. Его при расстреле только в руку ранили. А так как полицаи торопились, то ни кто из них не проверил: убил или нет. Все равно тело утонет. Панкратов вынырнул, увидел, что полицаи уезжают, и на берег выполз. Рисковал. Ведь могли увидеть, но не увидели, не обернулся ни кто из них. Он встал и пошел. Добрался до рыбачьего домика, в котором рыбу солят. Там трое сидят. Он им все рассказал, помощи попросил. А один из тех, что в доме был, куда-то вышел. Другой Панкратова отвел в погреб, где рыбу соленую хранят, и там запер на ключ. Тот сидит в погребе весь мокрый и раненый в руку, думает: «Ну, не повезло же мне, нарвался, значит на предателей!» А тут бомбить начали – наши наступали. Вот немцы и начали авиаудары наносить. И одна бомбы попала как раз в погреб. Только не в ту часть, где Панкратов сидел, а в другой конец. Потолок проломила и не взорвалась. Небольшая такая бомба, килограмм на 25. Он в образовавшуюся щель и вылез, когда бомбить перестали. А потом нашим летчикам в мастерской хромовые сапоги шил: радом с нами долго стояла летная часть. И бои воздушные еще долго шли.
Как дальше складывалась Ваша жизнь?
В 43-м году лето жаркое было, засуха была. Урожай из-за этого плохой был. Поэтому в январе мы решили вернуться в наш дом в Новое Дубовое, в Воронежскую область. Приезжаем, а от нашего дома один фундамент остался. Все порастащили. Даже роща была вырублена. И никаких яслей там не было. До мая месяца мы у дяди жили. А потом уехали в Липецкую область, Добринский район, совхоз Петровский. Там и остались. Я был на полевых работах, на молотилках, пшеницу косили крюками. Работал одно время с дюжей такой девицей в паре. Я косил, а она за мной снопы вязала. Я после оккупации ослаблен был, долго физически работать тяжело было, бросал крюк и садился отдыхать. Так эта девица мне говорила: «Отдохни». А сама брала мой крюк и косила вместо меня. Мне даже стыдно было, а она без устали работала. Потом я окончил курсы трактористов в начале 45-го года. Три месяца учили. Сначала работал на тракторе ХТЗ, а потом на ЧТЗ. Этот трактор работал на лигроине, а заводился на бензине. У него 10-литровый бачок был для бензина и бак на 200 литров лигроина. Бригадир приходил поднимать нас в 4 утра. Жили в бараках. Полтора километра шли в поле и работали на семи тракторах. Земли очень много обрабатывали. До 22 часов работали. Потом шли в барак. Приду, мать разогревать еду начнет, а я уже сплю. И так до 49-го года я работал в колхозе. Зимой трактор разбирал до винтика, ремонтировал. А как зима заканчивалась – сразу в поле. А пахали как – один и на тракторе, и на плуге. И трактор ведешь и за плугом смотришь. Меня однажды так чуть не запахало: полез что-то там поправить в сцепке и упал, но вовремя смог увернуться. У нас одного парня запахало так: видимо, то же полез и сорвался. Трактор так и ехал без него, пока в дерево не уперся. Двигатель работал, пока топливо не кончилось. Парня потом искали, а нашли запаханным – плуг его похоронил. Еще был случай. Механик воду в радиатор заливал из бочки, жарко было – вода быстро испаряется. Залил и лег отдохнуть в траву, да так и заснул. А тот на тракторе ехал, не заметил и запахал его. А у меня случай был, под косу упал: «Федь, дай посмотрю, как там у тебя». Я стал слезать - место механику уступил. А после дождя крыло над гусеницей сколькое было, и как упал! А прицепом косилка была. Два раза увернулся, в сантиметрах от моего лица прошла.
Как Вам платили за труд?
Деньгами. Но все равно не хватало. А 7 января 49 года меня призвали в армию. Сначала полгода учился в Борисоглебском военном авиационном училище. Там у них недобор был, вот я и попал туда. Причем у нас было как в фильме курсанты, когда хлеб везли, то же буханку съели. Друг один подговорил: «Их же не считают. Одну возьмем, ни кто не заметит». Вот и взяли. Когда приехали, женщина принимала и все пересчитала: «Одной не хватает! Куда дели?» Так нам только два наряда вне очереди дали, никто нас расстреливать за буханку хлеба и не собирался. На кухню чистить картошку на 1200 человек отправили, и мы сидели и чистили картошку ножами. А в фильме за это к расстрелу приговорили или к штрафной. Это чушь настоящая.
 |
С другом Гончаровым Э.В. |
Потом меня в группу Советских войск в Германии отправили. Четыре года там служил. То есть всего четыре с половиной года. Был мастером в мастерских. Мы обслуживали самолеты. Тогда еще все поршневые у нас были: Ла-9, Як-11, Пе-2, Si-47 – американский десантный самолет, до двухсот человек вмещал. И сколько мы тогда ремонтировали самолетов – ни один не упал! Тогда очень жесткий контроль был за выполнением работ. А сейчас катастрофа на катастрофе! Сейчас контроль очень слабый, потому что частная собственность компаний. Частные компании интересует прежде всего прибыль, а не безопасность пилотов.
У меня два вольнонаемных немца работало: Вольф и Эрнст Домблер. Был еще Валентин Серов, такой выпивоха. Тогда еще электрички в Западную Германию ходили. Так он умудрился пьяный туда съездить. Потом мне об этом рассказывал.
Вот в то время нигде об этом не писали, а ведь в Германии настоящее восстание немцев было. Против нас, советских. Для совершения этого восстания был назначен день «Х»: 17 июня 1953 года. Все секретно было. Это восстание было организовано сразу во многих городах Восточной Германии: в Берлине, Дрездене, Франкфурте на Майне, в Потсдаме, Кенниксе, Цоссене, Рангсдорфе и других городах. В Берлине американские самолеты летали и сбрасывали листовки, призывающие народ к восстанию. Заместитель канцлера Восточной Германии Отто Нумке ехал в Берлин на работу. Экстремисты перевернули его машину, Нумке увезли в Западную зону. Но благодаря Советской дипломатии в течении 24 часов он был возвращен обратно в Восточную зону Германии.
Нас в то время перестали куда-либо из части выпускать. Электричества не стало, воду отключили, канализация перестала работать. Тогда Чуйков, Чуйкова знаешь?
Командовал 62-й Армией в Сталинграде.
Да, точно. Так он это восстание быстро подавил. Вывел танки на улицы. А те по толпе как дали из пулеметов. Сразу все закончилось.
Нас вообще за территорию части без оружия не выпускали. Всегда с собой ППШ брали – пистолет-пулемет Шпагина.
Автоматы Калашникова у Вас на вооружении были?
Нет, я их не застал. Только ППШ. И офицеры ни когда по одному в город не выходили. Немцы иногда нападали на офицеров. Такие случаи бывали.
Так служил я четыре с половиной года. Полгода в училище и четыре года – в Германии. А после армии приехал в Липецк, пошел устраиваться на работу на Липецкий тракторный завод. Так меня брать не хотели, говорили, что мест нет. А как узнали, что я шлифовщик шестого разряда – сразу взяли. Один на трех станках работал! А жил в общежитии. У нас они двухэтажные были: на первом этаже парни, на втором – девчата. Завод огромный – 25000 человек работало. Я еще и учиться пошел в школу рабочей молодежи. Тогда государство так делало: давало возможность доучиться тем, кто из-за войны не мог этого сделать. Я пошел в шестой класс. А на работе мне как шлифовщику приходилось для станка расчеты делать. Я формулы на листе написал и на стенку перед станком повесил. Мастер увидел и говорит: «Федь, а что ты в шестой класс пошел. Попробуй в седьмой, я помогу». Меня в седьмой брать сначала не хотели: «У нас в шестом почти одни двоечники, а тут сразу в седьмой захотел». Но перевели. Правда, только до конца четверти. Как бы: «Потом посмотрим». А я не только в седьмом классе остался, так еще и закончил его с отличием. И еще вступительные экзамены в техникум за друзей сдавал. Сам в техникум я не пошел, стал дальше учиться в школе рабочей молодежи. Тяжело было. В пять часов работу закончишь и к шести бежишь на занятия. Переодеться не успевал, так в спецовке и ходил на уроки.
 |
С друзьями. 1957 год |
В 57-м году я уехал поступать в Воронежский государственный университет. Учился на химическом факультете. Стипендия маленькая была, всего 27 рублей. Ее не хватало, поэтому всю учебу грузчиком работал. Сколько я этих вагонов разгрузил. Университет закончил, распределили на Подольский завод цветных металлов. Приехал, а мне говорят, что не нужен. Поезжай куда-то там, в Королев что ли. Я не согласился, сказал: «Раз сюда отправили, здесь и останусь». И взяли, на инженерную должность. Потом назначили начальником спектральной лаборатории. Но я же химик, и все стало на свои места: меня поставили начальником химической лаборатории. В 98-м году сократили.
 |
С супругой. 1961 год |
Вас как у участника трудового фронта наградами отметили?
Нет! Что ты! Я пытался. Еще Ельцин сказал, что все, кто до 31-го года, считаются в трудовом фронте. Я сам слышал, как он это сказал. Пытался добиться: я же в сапожной мастерской трудился, на полях, на тракторе. Наша администрация согласилась. А Подольский архив сказал, что документы у них только с 49-го года. У меня есть медали за труд, но я их не считаю. А как у участника трудового фронта ничего нет. Сейчас много таких фронтовиком развелось, кто и близко к фронту не был. Но они считаются фронтовиками. Пережили бы они то, что я пережил: когда по тебе из пулемета стреляют. А ранение, а контузия какая была, что ничего не слышал.
Я и сейчас созваниваюсь со своими сокурсниками. Как то друг мне звонит, Гончаров Эдуард Владимирович. Он в университете работает. То же старый уже стал. Кандидат физико-математических наук. Звонит и удивленно спрашивает: «Как, ты еще живой? А у нас уже половины курса нет».
Расскажите о своей семье.
Супругу я свою пережил. Дочь – Светланка. Внучка – Катя. Внучка училась, я ее учебник истории взял посмотреть. А там теме Великой Отечественной войны всего полстраницы! Написано, что воевали США и Англия против Германии, а Советский Союз им помогал! Кто такое мог пропустить?
