Родилась я 14-го сентября 1924 года. Моя родина это Тверская область, знаменитое Бологое. У нас был дом в рабочем посёлке за семь километров от Бологого. Почти все в посёлке – железнодорожники. Утром состав отвозит рабочих в Бологое, вечером обратно. А туда уже вторую смену отвозил.
Отец тоже на железной дороге работал, но он умер ещё в 1932 году, через полтора месяца после операции по поводу рака желудка. И нас у мамы осталось семеро. Старшему – двенадцать, а младшей Верочке годик. Мы и так тяжело жили, ведь семеро детей. Но отец и мать были настоящие трудяги, и нас с малых лет к труду приучали. Братья ещё маленькие совсем, а уже дрова у печки пилили. К любому труду были приучены.
А после смерти отца совсем худо стало. Ведь такая голодовка настала в 1932 году, это что-то страшное… Мы только травой, считай и жили. Всё бегали, то щавель собирали, то крапиву, какой-то дудочник, ещё что-то. Но для младшенькой мама каждый день варила кружечку каши, а мы вшестером по ложечке съедим, и что там Верочке оставалось? Истощённая такая сидела, и через годик умерла… А мы каким-то чудом продержались. Но зелени столько наелись, что я этот щавель до сих пор видеть не могу.
|
|
Похороны отца |
Мама сразу пошла работать. В будке на станции выдавала смазчикам и осмотрщикам горюче-смазочные материалы: керосин, бензин. Но разве на её зарплату семерых вытянуть? Всё время голодные ходили. Помню, в 5-м классе я зашла в магазин, а там хлеб буханками лежит. Я смотрела-смотрела на него, потом вышла и за дверью упала в обморок… Женщины подбежали: «Девочка упала! Портфель возьмите!» А мне ничего не хотелось – только дайте кусочек хлеба…
А потом маме на работе подсказали: «Елена Михайловна, пишите Крупской! У вас же большая семья, дети одарённые…» Но мама же неграмотная, и она мне говорит: «Надя, давай напиши Крупской, сколько у нас детей и как мы живём». А я отказалась: «Да чтоб я в Кремль писала? Да кто мы для них такие? Не буду!» Видите, какая я задира была? И тогда мама попросила Любу, она младше меня на два года. Написали, и вскоре от Крупской пришёл ответ: «Разобраться…» В итоге пенсию за папу вместо 36 рублей, стали платить 72. А мама у нас была женщина набожная, и она потом за Крупскую всю жизнь молила. И когда повысили пенсию, мама Любе купила новое пальто, а мне ничего: «Ты же не хотела писать…» Из-за упрямства пальтишко моё накрылось (смеётся). Но я о чём еще хочу сказать? Вот нас осталось шестеро, и мы очень трудно жили. Считай, всё детство впроголодь, всегда кушать хотели, но зато родителям помогали, никто не пил, не курил, учились отлично. А сейчас двух детей родят и кричат – не прокормить! Меня это прямо раздражает.
Я восемь классов окончила и поступила в техникум. Перед войной в Бологое работало два техникума: медицинский и дошкольно-педагогический (для воспитателей детских садов). Я бы может, и в институт решилась поступать, училась-то я хорошо, но в институтах же ввели платное обучение, вот я и поступила в этот дошкольно-педагогический. Но когда 3-й курс кончали, война началась…
22-е июня помните?
Очень хорошо помню. У нас же речка рядом, и в тот день мы пошли купаться. Потом прибежала домой: «Мама, война началась!» Она на кровать прямо осела: «Как? С кем война?» - «С немцами». А у меня ведь уже старший брат в армии. Коля с 20-го года, его призвали, и он в финскую повоевать успел. А Ваня десятый класс кончал, и только выпускные экзамены сдал, его сразу призвали. Он окончил в Стерлитамаке Рижское пехотное училище и воевал командиром миномётной батареи. Видите сколько у него орденов? Про него постоянно в армейских газетах писали. Сколько маме присылали заметок о нём. Но они оба вернулись живыми.
|
|
|
Наградные листы на брата Ивана |
Братья потом хоть что-то рассказывали о войне?
Ну, я же как в 46-м вышла замуж и уехала, так мы почти не виделись. Я приеду, их нет. Они приедут, меня нет. Коля потом в Подмосковье служил, рассказывал: «Столько здесь моих бойцов погибло…» А Ваня после войны окончил музыкальное училище, хотя до войны мечтал стать художником. И до конца жизни работал в Горьком преподавателем по баяну. Как-то рассказывал, что в Сталинграде они брали вокзал. А когда переправлялись через Волгу, говорит: «Плывём, а впечатление такое, что на месте стоим. Город горит, пули свистят, снаряды рвутся…» (По данным http://podvignaroda.ru лейтенант Дмитриев Иван Никандрович 1922 г.р. был награжден медалью «За оборону Сталинграда» за участие в боях в качестве командира минометного взвода 42-го стрелкового полка 13-й Гвардейской стрелковой дивизии.
В сентябре 1942 года 13-я Гвардейская стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Родимцева вошла в состав 62-й Армии и получила задачу переправиться через Волгу в Сталинград, выбить противника с прибрежной полосы, занять и прочно оборонять центральную часть города. В ночь на 15-е сентября передовой отряд 42-го Гвардейского полка, переправившись через Волгу, с ходу вступил в бой и в течение дня захватил вокзал, дав этим возможность переправиться в город всей дивизии.
16-го сентября 39-й Гвардейский полк 13-й Гвардейской стрелковой дивизии и сводный 416-й стрелковый полк 112-й стрелковой дивизии штурмовали и после упорного боя захватили вершину Мамаева кургана.
С 21-го по 23-е сентября в ожесточенных боях 13-я Гвардейская дивизия при поддержке фронтовой артиллерии выдержала мощнейший натиск противника и не допустила его выхода к Волге в центральной части города и овладения Мамаевым курганом. В октябре-ноябре дивизия, прижатая к Волге, занимала оборону от улицы Киевской (ныне ул.Гагарина) до восточного склона Мамаева кургана. Бойцы дивизии создали крепкую оборону, превратив отдельные здания в опорные пункты. За период боев в Сталинграде воины дивизии уничтожили свыше 15 тысяч солдат и офицеров противника, подбили более 100 танков, взяли в плен несколько тысяч немцев. Своими активными действиями, упорным сопротивлением дивизия сковывала значительные силы противника, остановила его на подступах к Волге, чем способствовала выполнению общей задачи 62-й Армии по обороне города. За мужество и доблесть, проявленные при обороне Сталинграда указом Президиума Верховного Совета СССР от 31.03.1943 года 13-я Гвардейская стрелковая дивизия была награждена орденом «Красного Знамени» - https://ru.wikipedia.org )
В общем, пришлось им тяжёлые испытания вынести. Оба по несколько раз ранены. Но мама за них очень много молилась, и мне, кажется, что она их и спасла. Отмолила…
|
|
(Слева-направо). Стоят: двоюродные братья Михаил Смирнов и Василий Сегов; |
У нас же дома стояли такие большие иконы, в рамках. А перед каждой иконой на цепочке лампадка. И вот я помню, она молится, а мы нет. Всё бегаем, хоть бы хлеба кусок, где найти. Глину сосали как конфету…
А из ваших одноклассников, сокурсников много погибло?
Ну, у нас же в техникуме учились одни девчонки. А из школы… Помню, двое ребят в партизаны ушли. Добровольно. Хотя мальчишки совсем были. Яшка Разумов и ещё один. Потом они вернулись, но Яша болел. А когда потом под поезд попал, и его готовили к похоронам, у него в лёгком нашли осколок. И его мама мне сказала: «Вот почему он постоянно болел…»
|
А сколько ребят добровольцами убегали на фронт? Потому что вот такой патриотизм был. Все как один за советскую власть. В школе и песни пели, и стихи рассказывали. Хочешь, не хочешь, а мы любили Родину.
Бологое это же большой узловой город как раз посередине между Москвой и Ленинградом. Там все поезда останавливались. Ещё при царе там построили замечательный 3-этажный вокзал. Такие колонны, одним словом, красавец. Когда я в школе училась, мы на этот вокзал ходили разных героев встречать. Помню, когда ехал поезд с папанинцами, мы всей школой вышли приветствовать их. С оркестром встречали, всё в знаменах, все аплодировали. Я ещё в школе стала близорукой, всего не увидела, но было очень торжественно. Всё-таки при советской власти детям прививали любовь к Родине, к героям, а сейчас…
А в войну немцы этот красавец-вокзал напрочь разбомбили. Одна платформа осталась… У нас ведь железнодорожный город, и немцы его так бомбили, вы даже не представляете. До сих пор ночами просыпаюсь, потому что снится, как бомбы летят с таким жутким свистом… Я только бога и маму просила, потому что мне казалось, они прямо в меня летят…
Вскоре после начала войны весь наш техникум отправили в эвакуацию. Всё, что мама смогла мне дать - килограмм чёрных сухарей. Мы уехали, но сухарики быстро кончились, денег нет, и все мы, бологоевские студенты, двенадцать человек, вернулись в Бологое. Помню, так облепили поезд… Даже где машинист, и там на поручнях стояли. Приехали, и нас отправили копать противотанковые рвы. А там же надо высоко землю выбрасывать, а мы голодные… Копали их месяца три, а потом кто-то из девочек услышал, что набирают на курсы в механический цех паровозного депо: токари, фрезеровщики, строгальщики, сверловщики. Мы пошли, за четыре месяца окончили курсы, и стали работать. И всю войну я отработала на станке. И на сверловочном работала, и на строгальном, но в основном на токарном.
В голоде, холоде, готовили паровозы к новой отправке на фронт. А уж бомбили как… Как-то бомба попала прямо в стену цеха, такая дыра большая, но станки целыми остались. А депо у нас было веерное, двенадцать стойл для паровозов. Туда заезжают и мастера их сразу ремонтируют. Но однажды дяде Лёне, который крутил эти стойла, и не мог уйти во время бомбёжки, отсекло ноги. Осколками срезало…
А один раз получилось так. Только рабочий поезд приехал, и тут налетает самолёт. Сразу котёл паровоза пробило осколками, такое шипение, что за полкилометра слышно. Люди из вагонов стали разбегаться. А в поезде как раз приехала мама. Она в окно самолёт увидела, успела только крикнуть: «Враг!», и тут же взрывы. Тётю Полю, мамину знакомую, сразу осколком насмерть… Они вместе упали в промежуток между вагонами, но тётя Поля придавила маму, она встать не может. А люди бегут прямо по ним, и мама вспоминала: «Я лишь закрывала лицо руками и молила - только не по лицу!» И только когда люди вернулись, тётю Полю оттянули. А у неё же трое мальчиков остались и дочка. Они и так бедно жили, а как потом, даже не представляю…
А мы при бомбёжке из цеха убегали в болото. Ведь никакого убежища не было, ни щелей, ничего. А за путями внизу эти болота, и мы сломя голову бежали туда. Я вот сейчас ночью не сплю, всё думаю, почему мы все бежали в болото? Потому что немцы для болота жалели бомб. Там, правда, не вода, а кокой-то сухой мох. И все головами туда, а попой вверх… Там ещё такой откос, так ложились на живот и катились прямо туда…
Один раз я не добежала до болота, а на путях как раз стоял состав. Вижу, что бомбы уже летят с той стороны, и прячусь за вагоны с этой. За колёса теплушки спряталась, и вдруг поезд поехал. Если б я хоть чуть-чуть замешкалась, мне бы руки отрезало. Словно Бог меня спас…
Ладно мы, молодые, а ведь старые мастера уже не могли бегать, у них у всех больные ноги. Вот сейчас у нас одна в 47 лет заявила: «Я инвалид». А как на базар бежать, так у неё ноги сами бегут. А у нас один мастер вот только так шёл, на прямых ногах ковылял… Колени у него совсем не сгибались, а он работал! Понимал, что стране дорога каждая пара рабочих рук. Вот какие были патриоты! Ох, вся война на моих глазах. Как мы бегали в это болото…
А около вокзала было бомбоубежище. Мама как-то в ночь работала, а тут как раз такая бомбёжка. Она бросилась туда, там вроде часового стоит: «Сынок, пусти меня! У меня семья, дети!» Тот отвечает: «Иди, бабка, в болото!» Так мама нашла небольшую срезанную ёлочку, и по путям пошла с ней домой. Маскировалась от немецких самолётов (смеётся). А потом оказалось, что в том бомбоубежище все погибли. Тот часовой вовсе и не часовой, а диверсант. Когда налетели немцы, он дал ракету, бомба попала прямо в бомбоубежище, и все, все там погибли… Мама потом крестилась: «Ты видишь, какие у меня ангелы-хранители?..»
А диверсантов много было. Вот пустят они ракету, там фабрика, там вокзал, и сразу налетали… А Бологое же весь деревянный был, и они бросали зажигалки. Такой огромный костёр, что за семь километров его видно. Мама окошко открывает и плачет: «Господи, Бологое горит…» Те люди, что с фронта ехали, говорили нам, что на фронте не видели таких разрушений, как в Бологое. Вы представляете, как они его бомбили?.. Помню, в одном стихотворении очень верные строки написаны: (читает по памяти):
Фугаски ложатся одна за другою,
сирены рыдают навзрыд.
Горит Бологое, горит Бологое,
которые сутки горит…
(это строки из стихотворения М.Матусовского «Сорок третий» - прим.ред.)
Но как бы немцы ни бомбили, движение восстанавливали очень быстро. Мобилизовывали людей, сколько нужно. Даже из колхозов забирали. Быстро засыпать эти ямы, положить новые шпалы, рельсы, лишь бы движение не останавливалось. И ни опоздать нельзя, ни план не выполнить, и не дай бог, чтобы задержали паровоз. Если опоздал, вовремя жетончик не повесил, моментально «тройка» собиралась. Ох, как её боялись. И если не скажешь, какая причина тебя задержала, сразу на передовую… Хотя и железная дорога считалась как «второй фронт». Из депо ведь на фронт не брали, мы числились так - «по вольному найму в частях действующей армии». Но чтобы опоздать и план не выполнить, с этим было очень строго.
Помню, как-то везли с Пскова эшелон с ранеными, и вместо того, чтобы ехать через висячий мост на Бологое, стрелочница направила их в тупик. И в пять часов утра этот состав врезался в другой состав… Помню, зима, мороз под сорок градусов, мы ждём свой рабочий поезд, а его всё нет и нет. Потом, наконец, сообщили: «Авария!», и мы пошли эти семь километров до станции. Дошли, и видим, там все вагоны разбиты, где руки торчат, где головы… Чем закончилась эта история не знаю, но потом там поставили небольшой памятник. Много всякого было…
Один раз с этого болота возвращались, а там лежала бомба замедленного действия. Только верхняя часть торчала. И мы как дурочки стоим у неё – «смотрите, бомба!» А ведь она могла в любой момент взорваться и всех нас погубить…
Эвакуированных к вам в поселок привозили?
Нет, они только мимо проезжали. Их эшелоны стояли в тупиках, и когда бомбили, они очень там гибли… Ведь в первую очередь пропускали воинские эшелоны, а прочие стоят на станции десятками. Их в уголок загнали, и они бедные ждут хоть маленького просвета. Тут фашистские самолёты налетают тучей. Бомбы сыпятся, а им же бежать некуда, и беззащитные люди гибли целыми эшелонами. Раненые, беженцы, сгоревшие заживо в запертых вагонах заключённые… Тела погибших складывали в штабеля, и мама рассказывала, что возле кладбища целая стена стояла… Мама потом меня даже просила: «Надя, напиши объявление на радио. Ведь сколько на кладбище людей похоронено. Может, кто из родных услышит…»
Воинские эшелоны тоже иногда попадали под бомбёжку. Однажды со станции в наш посёлок командир привёл восемь бойцов – всё, что осталось от его роты… Так он маме рассказывал, что на фронте легче: «Там хотя бы атака пройдёт и передышка. А здесь у вас без конца бомбят…»
Много погибло и рабочих. Однажды большая бомба угодила прямо в инструментальный цех – не осталось никого и ничего… Но быстро набрали людей, привезли откуда-то инструменты, и цех заработал в полную силу.
А когда гнали составы с пленными немцами, то умерших из теплушек просто выбрасывали под откос. Идёшь со смены – лежат, надутые уже, и у всех почему-то светлые волосы… Потом такая дрезина-вагончик едет, и подбирают их. А уж где хоронили, не знаю. Вот такие страшные дела…
(«За годы войны на Бологое было совершено 527 налетов фашисткой авиации, в которых участвовало 1092 самолета. На узел и город было сброшено свыше 3,5 тысяч бомб. Особенно страшным по бомбовым ударам получился март 1943 года. Видя то, что железнодорожный узел Бологое действует в полную силу, фашистское командование вызывает авиационную дивизию из Франции. Летчики-ассы этой дивизии получили приказ: «Уничтожить «проклятое» Бологое». Слова «проклятое Бологое» не раз фигурировали в фашистских приказах.
10 дней и 10 ночей, с 13-го по 23-е марта, в небе над городом и узлом висят бомбардировщики. Враг обрушил на Бологое, Медведево, Бологое-2 всю силу металла и огня с воздуха. За эти 10 черных дней и ночей марта 1943 года на Бологое было сброшено 1811 бомб. Считать бомбы, падающие с неба, - дело невозможное. По воспоминаниям современников, их считали по свежим воронкам и не взорвавшимся бомбам. То, что упало в озеро и ушло в болото, сосчитано не было. Через два дня после страшных бомбежек, 25 марта, близ Бологое были перехвачена шифровка «Берлин - Геринг», в которой докладывалось, что «...станция Бологое и Медведь не существует. Они стерты с лица земли». Но это было неправдой. Город жил и работал. Несмотря на страшные последствия бомбежек, более чем на два часа железнодорожный узел не закрывался» - http://bologoe-gorodok.ru )
А ленинградцев провозили мимо вас?
Ох, провозили… Вы знаете, одни скелеты, такие прямо чёрно-жёлтые люди… Мы, глупые, бегали на них смотреть. К эшелону подойдём, они непременно начинают просить поесть. Но я же карточки маме отдавала, у самой ничего нет. А они и туфли предлагали, и одежду, лишь бы хлеба дали. Но навряд ли кто-то давал, все голодные ходили…
У нас только один мальчик работал, все остальные – девчонки. Голодные, холодные, но добросовестно работали. По карточке выдавали 40 граммов крупы в день. Это я хорошо помню. Но мама у нас карточки отбирала, чтобы и дома можно было что-то сварить. А в столовой, если удавалось взять туда талончик, давали такой черпачок распаренной пшеницы. Девчонки ещё смеялись: «Пойдёмте пшеничку клевать!» Но всегда голодные ходили.
Помню, я у станка сидела, а рядом Надя - девочка-колхозница. У неё пол-литровая бутылка молока и чёрный хлеб. До сих пор помню, как я на это богатство смотрела. И видимо у меня были такие глаза, что она мне и молока дала и кусочек хлеба. Уж сколько лет прошло, а я до сих пор это очень ясно помню… Но я знаете, о чем сейчас думаю? Вот новости посмотришь, там беженцы бегут, там, и спрашиваю себя, почему же мы не бежали?! Всю войну полуголодные работали, переживали, умирали, но Родину не бросали. Вот почему мы не бежали, а всё-таки выстояли и победили?
День Победы помните?
Вы же видите, память у меня хорошая, но вот почему-то не помню. Никак не могу вспомнить, где узнала, как, видимо потому, что без восторга его приняла, спокойно. Ведь голова постоянно забита одним – работа, работа, работа… Наверное, на работе и узнали, но не запомнилось мне. Вот как началась, помню. С речки прибежала домой, по дому прыг-скок: «Мама, война началась!»
Хочу спросить о вашем отношении к Сталину.
Я не верю ни одному плохому слову про него! Да, дисциплина при нём была очень строгая. Но как бы мы без этого победили? Я уверена, если бы не Сталин, то мы бы не победили. Так что пусть про него сейчас что хотят, говорят, но тогда Сталина все любили. Когда он умер, вы бы видели, как все плакали, переживали. Даже в тюрьмах люди плакали. Весь народ его любил! И песни пели, и стихи учили. А я же с детства хорошо декламировала, и где бы ни училась, работала, везде меня просили выступить. Стихотворения читала, выдержки из Толстого. Я почему-то была такая активная. Что мне поручали, всегда выполняла. И вот до сих пор помню, как-то читала стихотворение на его день рождения. (Читает по памяти):
Готовясь к славной всенародной дате,
друзья мои, мне хочется сказать о Сталине,
о всенародном кандидате,
чье имя стало знаменем для нас.
Он - правда наша, наш оплот и сила,
он совесть наша, разум и закон.
Друзья мои, а что бы стало с нами,
кабы не Сталин? Если бы не он?
С какой бы злобой всех нас растоптала,
зловещая фашистская орда.
Какая б ночь по всей земле настала,
на долгий срок, на многие года.
И мы б такие муки испытали,
каких не приходилось видеть и в бреду.
Никто иной, как он – товарищ Сталин,
отвел от нас великую беду.
Никто иной, как он врагов заставил,
сложить оружье и держать ответ.
Никто иной, как он - товарищ Сталин,
вернул земле и мир, и жизнь, и свет.
В трудах суровых и в кровавых войнах,
с пути прямого он не отступил,
и потому достойный из достойных,
по всей стране он первым назван был.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
В 46-м я окончила в Бологое уже не техникум, а дошкольные курсы, 6-месячные что ли, и меня отправили работать воспитательницей под Ленинград, в Красное Село. Там я работала воспитательницей в железнодорожном садике, и там же познакомилась с будущим мужем. Пётр Яковлевич служил офицером-связистом. Целый год он ходил за мной по пятам, а я не хотела замуж. Чего-то страшилась. Мы же были не такие грамотные как сейчас. Нас в этом отношении никто не воспитывал. Можно сказать забитые были.
А жили там в ещё царских конюшнях переделанных в казармы. Там у меня девочка родилась, а у нас в комнатушке только буржуйка стояла и солдатская кровать. Потом принесли из садика поломанную кровать – две боковушки, решили кроватку сделать. А там пленные немцы что-то строили, свободно ходили, такие спокойные, деловые. Никто их не боялся, и у меня к ним ненависти не было. Так я сплела сеточку, и попросила одного немца: «Сделайте из этой большой, маленькую кроватку». Он пришёл и сделал такую аккуратную. Дала ему за это крупы, он так благодарил.
Буржуйку топили, а дров не было. Солдаты мужа принесли такое бревно, метра три длинной, и поставили около двери. Через какое-то время открываю, его уже нет, украли… Ни у кого же дров не было. Так эта девочка у меня и умерла от двухстороннего воспаления лёгких…
А остальные дети в разных местах родились. Галя в Ленинграде, Вова в Белоруссии, под Бобруйском, а Саша в ГДР. Мы ведь 25 лет скитались по гарнизонам. Как цыгане мотались, только успевали вещи собирать. Боже, сколько нам пришлось пережить… И везде я работала. Если место есть, то воспитательницей в детском садике. А нет, так библиотекарем.
|
|
С мужем – Петром Яковлевичем |
Но во время службы на Сахалине муж заболел, и его комиссовали. Хорошо, здесь в Бельцах за нами числилась комната, и мы приехали сюда. Здесь я кем только ни работала. И на хлебокомбинате, и в парикмахерской, и в комбинате бытового обслуживания, и в госпитале.
Война вам потом снилась?
И сейчас снится. То, что было. Особенно как эти сирены так орали, что внутри прямо всё обрывается и бежишь куда попало… Куда-то спрячешься, голову приподнимешь, смотришь, а эти бомбы летят как поросята… Трах-бах где-то рядом… А иногда бывают учения, сирену включат, так я сразу вспоминаю войну… Всё-таки война - часть жизни нашего поколения, часть нас самих. Вот недавно в клубе ветеранов меня очень хорошо поздравляли с 90-летием. Так я читала вот это стихотворение (читает по памяти):
Памятник на станции поставлен,
как осколок той войны оставлен,
чтобы он на станции стоял,
людям о войне напоминал.
Враг к Москве нацелился
и грозно танки шли вперёд,
оставляя за собой ….
Но забыл фашист про наш народ,
про народ, который не сдавался,
про народ, который жил, любил,
про народ, который улыбался, плакал,
радовался, жизнь любил.
Часть народа в стороне от фронта
всё для фронта делало тогда.
Машинисты, кочегары и помощники,
как в бою водили поезда.
Между Ленинградом и Москвою
прервано движенье поездов,
но как сердце бьётся Бологое,
не ступив ни шагу прочь.
И тогда захватчики решили,
сердце то с лица земли стереть,
и бомбили асы из Берлина,
тоннами бросая наземь смерть.
Улетали, сделав злое дело,
и писали рапорты в Берлин,
что разгромлен узел Бологое,
что живым не встанет ни один…
Но ещё не села пыль снарядов,
как сквозь эти ужасы и муки,
встала жизнь как сказочная быль.
Встала жизнь среди простых рабочих,
встали женщины, подростки, старики,
взяв в израненные руки:
рельсы, шпалы, ломы, молотки…
Шли они голодные, худые,
шли как в бой, на смертный подвиг шли,
клали рельсы, рельсы боевые,
чтобы поезда по ним пошли.
Поезда, гудящие как знамя,
той Победы, что была вдали.
Поезда, гудящие как пламя,
той великой памятной войны.
Не было тогда у них парадов,
не было медалей, орденов.
Лишь одна, одна была награда,
поезда идущие вперёд…
За помощь в организации интервью, автор сердечно благодарит члена поискового отряда «Август» Николая Григоренко.
| Интервью и лит. обработка: | Н. Чобану |
