Деменкова (Князева) Лилия Павловна

- Я родилась 14 ноября 1928-го года в станице Андреевской Дубовского района Ростовской области. Моя мама, 1906 года рождения, первой из трех сестер вышла замуж и переехала жить в соседний хутор Марьянов. Выйдя замуж, мама хоть и носила фамилию Деменкова, но всегда подписывалась своей девичьей фамилией - Кушнарева. Ее сестра, тетя Поля, 1910-го года рождения, выйдя замуж, уехала жить в город Пролетарск, а другая сестра - тетя Клава - в совхоз “Целина”. Вскоре тетя Клава при родах умерла, ребенок тоже умер. Мужа тети Поли куда-то отправили в командировку, и она на это время приехала к нам. Но дядю она не дождалась, потому что в 1940-м году тоже умерла. У нее была двухлетняя девочка Галя, которая осталась жить с нами. Возвратившись из командировки, дядя второй раз женился и затем, во время войны, погиб. А Галя все это время жила у нас. Когда все мамины сестры повыходили замуж, дедушка с бабушкой некоторое время жили одни, но однажды весной случился сильный разлив, и их хата завалилась. Дедушка, спасая свое жилище, простудился и впоследствии умер. Бабушка Таня тоже простудилась, но выжила, хотя и осталась больной.

Незадолго перед моим рождением мама предложила отцу: “Моя мама больна, давай переедем к ней”, но тот не согласился. Ну не бросит же дочь свою больную мать! Поэтому она собрала все свои вещи и сказав мужу: “Если я тебе не нужна, то мне не нужна твоя фамилия - мы с тобой чужие люди!”, перебралась в Андреевскую, где и прожила до самой своей смерти. Во время оккупации немецкая администрация станицы делала в паспортах какие-то записи, поэтому после возвращения советской власти, такие паспорта подлежали замене. Мама, воспользовавшись этим, вернула себе свою девичью фамилию, а мне оставила фамилию отца. Своего отца я и в глаза не видела, поскольку он остался жить в Марьянове. У него была большая семья, много родни, но никто из них нам с мамой никакой помощи не оказывал. Целые дни я проводила дома с бабушкой, а мама работала в колхозе дояркой. В свои девять лет, помогая ей, я уже запросто могла доить две коровы. Я благодарна своим бабушке и маме за то, что они меня воспитали трудолюбивой, и научили не бояться никакой работы.

В то время никто из детей не сидел без дела, потому что работы было много. Например, перед войной в станичный сельсовет пришла бумага о том, что нужны люди на посадку лесополос в районе хутора Сибирьки недалеко от города Морозовска. Была составлена группа, в которую вошли девять детей примерно одного возраста - я, Маня Шафранова, Аксенова Валя, Галя Андриевская, Вера Пупкова и другие. С нами были направлены и три взрослые женщины. Посадили нас на повозку, которую тащили два быка, и повезли на посадку в Сибирьки. За работу нам никто ничего не платил, нас лишь кормили. Две женщины готовили для нас пищу, а третья руководила нашими работами. Хлеб мы получали раз в день по небольшому кусочку в два пальца толщиной. Этот хлеб был свекольного цвета и почему-то мокрым.

- Этот хлеб вы привезли с собой?

- Нет, мы его получали там, на месте. Выдавали нам хлебную норму в одном из колхозов, на территории которого мы сажали лесополосу. Мы, детвора, копали ямки, в которые закапывали саженцы. Рядом была бочка, из которой мы ведрами носили воду для полива. Народу на посадках собралось очень много - со всего района съехалась детвора под присмотром взрослых.

На лесопосадках мы пробыли чуть меньше месяца. Только возвратились домой, как нам дают новое задание. Председателем сельсовета была женщина, тетя Наташа Плетнева. Она собрала нас и сказала: “В хуторе Вербовый Лог нашествие сусликов, нужно их травить”. И мы той же командой, что была на лесопосадках, снова на быках отправились уничтожать степных грызунов. Там на месте, в полях, нам выдали отраву, которую мы сыпали в суслиные норы и их затаптывали. По возвращении в станицу нам снова нашлась работа: мы собирали хлопок на небольшом экспериментальном участке на окраине станицы Андреевской. Это был первый и последний раз, когда в наших краях сеяли хлопок. Собранный нами хлопок увозили чтобы впоследствии разделить семена от ваты. Нам, детям, всегда хотелось что-то погрызть, а у хлопка были вкусные семена, но всем строго-настрого приказали, чтобы ни одна семечка не пропала. И за всю эту работу нам, детворе, никто не платил. Мы не жаловались на трудности - что было, в том и ходили, что давали, то и ели.

- Голод тридцатых годов коснулся жителей станицы?

- Нет. По крайней мере даже наша семья - я, мама, бабушка и Галя - голода не испытывали. У нас были и картошка, и хлеб. Еще было принято так: зарезал ты овцу или корову, то обязательно поделись куском мяса с теми, кто живет с тобой по соседству. Иногда мы, детвора, еще и сусликов в степи ловили. Моя прабабушка Феня была брезгливой и говорила мне: “Если ты принесешь этих сусликов, то я их есть не стану!” Очень часто и до, и после войны мы ловили раков в реке Сал. Ох, какими были они вкусными! Возьмем у соседского деда бредень и пойдем с Клавкой, его внучкой, вытянем из Сала полмешка за раз. Принесем домой, сварим, поедим - и сыты.

- Вы ходили в школу?

- А как же. Я закончила семь классов, правда, с перерывом на оккупацию. С нами потом доучивались ребята, которых рано забрали на фронт, например, Ильин, житель соседнего хутора Кут-Кудинов, комиссованный после ранения - ему на фронте оторвало кусок ступни.

- В пионерской организации состояли?

- Нет, я не была пионеркой. Сейчас даже и не вспомню, по какой причине я не стала туда вступать. Наверное, меня туда никто не приглашал и не заставлял. Я и в комсомол потом так и не вступила, а вот в партию вступить меня все-таки вынудили, и я двадцать два года была секретарем партийной организации стройчасти совхоза “Андреевский”.

- Как Вы узнали о том, что началась война?

- Я совершенно не помню, как я узнала о начале войны. Помню только, что стали мужиков забирать в армию, а вся станица рёвом от этого ревела. Видимо и в нашу семью кто-то принес эти плохие новости. Нашего родственника дядю Колю поначалу тоже забрали, но на следующий день он вернулся домой. Второй раз его забрали спустя неделю. Он попал служить в кавалерию и с войны он живым уже не вернулся.

- С началом войны занятия в школе прекратились?

- Нет, они продолжались до тех пор, пока немцы не оккупировали Андреевку. Все это время мы отслеживали ситуацию на фронте, читали сводки Совинформбюро. Этим же потом занимались и после освобождения станицы.

- Как изменилась жизнь в станице с приходом немцев?

- Когда немцы только вошли в Андреевку, они зашли к нам в дом и стали, тыкая стволами винтовок, требовать: “Ком! Ком!” Мама схватила меня с Галей, и мы пошли. Подошли к мосту. Смотрим, там стоят возки, запряженные быками, вокруг очень много людей. Нас посадили на эти телеги и повезли. Куда везут - неясно. Оказалось, между хутором Сиротским и станицей Эркетиновской в тот августовский день сорок второго года был бой. В степи и на поле лежали трупы наших солдат, человек триста, наверное, не меньше. Тела убитых на жаре раздулись настолько, что размерами были больше коровы. Гимнастерки на некоторых убитых просто порвало от этого. А какой запах при этом стоял - можно себе представить! Взрослые ходили, собирали трупы, какие можно было взять руками, грузили на подводы и вывозили в силосную яму у Сиротского. А мы, дети, рыли ямы около тех убитых, которые уже расплылись от жары и кого уже нельзя было взять руками, и сталкивали трупы в эти неглубокие могилки. Один из красноармейцев, участвовавший в том бою, получил ранение в низ живота, но каким-то образом смог перебраться через Сал и добраться до дома бабки Ульяны Клочковой. Старушка когда-то работала в больнице и немного соображала в медицине. Она пыталась оказать ему помощь, но спасти его не удалось, потому что у него были порваны все внутренности. Он умер ночью у нее во дворе и ей пришлось тайком рыть для него могилу. Для захоронения использовали один из окопов, вырытых на берегу реки - его немного расширили, положили туда умершего красноармейца и засыпали этот окоп землей.

- Чьи это были окопы - наши или немецкие? In

- Наши. Перед тем как немцам прийти, по всему берегу Сала шло строительство оборонительного рубежа. Между садами, огородами и берегом реки, на всем ее протяжении, было вырыто большое количество окопов - как траншей, так и одиночных. Станица наша раньше утопала в садах, но затем за фруктовые деревья стали брать с семей большие налоги, и от деревьев стали избавляться, вырубая их. Приходилось даже ездить в райцентр, оттуда привозить главного агронома и показывать ему, что не осталось ни одной фруктовой веточки. Только после этого оформлялись необходимые документы и с нас прекращали брать деньги.

Видишь, у меня шрам на лбу? Это румын меня плетью стеганул. Ох, нехорошие люди были эти румыны! А ведь у них дома такие же семьи, такие же дети были! Пришли со своими лошадьми к нам во двор и говорят мне, что этих лошадей нужно поставить в сарай. Я им говорю: “Там же коровы стоят. Куда там лошадям?” А они: “Коров выгнать!” В то время на нашем краю почти у каждого по две коровы было, а заборов между дворами ни у кого не было, лишь у деда Полковникова двор был обнесен забором. И вот я стою, смотрю, как румыны наших коров из сарая тянут, а сама реву. Попыталась было на румына броситься с кулачками, чтобы корову нашу не трогал, так румын со всей силы плеткой меня стеганул, у меня по лицу кровь потекла, и я убежала в хату.

Немцы в станице сделали пекарню, где пекли хлеб для своих солдат. Но некоторые немецкие солдаты просили маму, чтобы она испекла для них хлеб. И вот мама им хлеб печет, а рядом бегаем я и дочка тети Полины. В те времена было принято, пока печется хлеб, испечь небольшие булочки для детишек, чтобы они, съев их и запив водой, умерили чувство голода. Поэтому, пока мама пекла хлеб, мы рядом стояли и ждали, пока нам тоже перепадет немного.

- Где вы брали муку для того, чтобы испечь хлеб?

- У нас имелись собственные запасы муки. В станице была паровая мельница, поэтому в каждой семье недостатка в муке не было, ее всегда мололи с запасом. Как сейчас помню, перед войной у мельницы всегда была очередь из подвод, полных мешков с зерном. Если станичная мельница по каким-то причинам не работала, то зерно возили молоть в соседний хутор Кут-Кудинов на мельницу-”ветрянку”. Мама ставила в короб печи три формы за раз, и получалось сразу три буханки хлеба. Когда хлеб был готов, мама его вытаскивала, а трое немцев, здоровых мужиков, брали со стола эти буханки, отламывали от них куски, подносили их к своим лицам и жадно втягивали в себя запах свежеиспеченного хлеба. Две буханки немцы забирали себе, а одну почти всегда оставляли нам. И так каждые три дня. А немецкий хлеб, тот, что пекся их пекарями, был из себя невзрачным - булочки маленькие, плотные. Немцы их резали на тонкие кусочки и клали на плиту, слегка поджаривая.

- Каков он был на вкус?

- Не знаю, они нас своим хлебом не угощали. Зато угощали конфетами. Чаще всего это были леденцы, упакованные в коробочку. Но конфетами угощали далеко не все, это зависело от того, на кого попадешь. Во время оккупации мама меня одну дальше двора никуда не отпускала, поэтому я ждала, когда к нам зайдет пожилой немецкий дядька. Он всегда угощал конфетами, а, чтобы мы не подумали, что он нас хочет отравить, всегда открывал коробочку с леденцами и первым доставал оттуда конфетку, кладя ее себе в рот.

- А вы при немцах голодали?

- Нет, не голодали. Еда у нас была. Немцев тоже кормили очень хорошо. Этот пожилой немец иногда приносил нам целый котелок еды, которую он получал на своей кухне. Принесет и протягивает: “Ешьте!” Впервые в своей жизни я попробовала макароны из немецкого котелка. Причем они были заправлены сладкими фруктами: сливой или вишней. А вот практически все молоко, что мы и другие жители станицы собирали, подоив коров, немцы забирали себе. Они приходили во дворы, забирали ведра с молоком и куда-то уносили. Новые ведра купить было негде, потому что магазины не работали, да и не на что. Поэтому решили просить немцев, чтобы они хотя бы наши ведра возвращали. Бабьё с нашего кутка (куток - казачье название небольшого участка населенного пункта, прим. ред.) решило собраться и идти в немецкий штаб, который располагался в доме у деда Андрея Сулацкова. Немцы выслушали баб, выстроили своих солдат и спрашивают: “Которые из них ваши ведра забрали?” Бабы потом, смеясь, рассказывали: “Мы глядим, а они все на одну морду. Никого не можем узнать”. Тогда немецкое начальство спрашивает: “А когда это случилось? Сейчас посмотрим, кто в тот день был в наряде”. В общем, нашли их и заставили вернуть ведра.

- Коровы, которые были у жителей станицы - это скот, который раздал колхоз перед приходом немцев?

- Нет-нет, это были личные коровы каждой из семей. Колхозный скот весь угнали в эвакуацию за Волгу.

- Немцы скотину не забирали у населения на мясо?

- Нет, они коров ни у кого не забирали. Забирали только ведра с молоком. Потом, кстати, немцы перестали приходить за молоком, а отправляли собирать его по станице своего помощника, видимо из военнопленных. Это был высокий такой дядька, худой, украинец по национальности. Когда он со своим ведром приходил к нам за молоком, он даже нам немного его оставлял, в отличие от немцев. В то время тети Полина дочка заболела скарлатиной и он порекомендовал давать ей побольше сладкого. Мы бы давали, да где же его взять-то? Тогда он стал приносить и давать пить Гале какую-то темно-коричневую бурду, которую мама называла почему-то “кофеином”. Поначалу ему удалось победить девочкину болезнь, но на нашем краю детей возрастом от четырех до шести лет было человек пять, и они один за другим заболевали, передавая друг другу болезнь. Спустя некоторое время Галя заболела вновь. Я за ней ухаживала как могла, но болезнь победила и девочка умерла.

Однажды мы стали свидетелем такой картины. У нашего соседа, его звали дед Пушкарь за то, что в первую мировую служил в казачьей батарее, были куры и один немец, зайдя к нему во двор, приказал ему этих кур поймать. Дед здоровый был, сильный, он подошел к немцу, взял его за ремень, поднял и выбросил за забор. Немец встал, шатаясь как пьяный, на мундире у него не осталось ни пуговиц, ни ремня. На наше удивление, он не бросился на деда Пушкаря и даже не стал в него стрелять, а просто ушел. Мы спросили: “Дед, а ты не боялся, что он тебя застрелит?” Тот ответил: “А я знал, что он стрелять не станет. Ведь если стрельба, то, значит, случилось какое-то нарушение и сюда сразу набежит их начальство. А ему это не нужно”.

Как-то поздней осенью, в конце ноября, ночью стучат к нам в хату. Мама вышла - там два немца стоят. Один потребовал у нее паспорт, посмотрел его и на ломаном русском сказал ей, чтобы она собиралась. В это время я выскочила на улицу в рубашонке, несмотря на то, что на улице лежал снег. Другой немец увидел меня, наставил свою винтовку, и я заревела. Тогда он вернул маме паспорт, сказал, чтобы она меня увела, а сами ушли. От нас они направились к дому тети Шуры Денчиковой, муж которой, дядя Коля, погиб на фронте. Она женщина молодая была, видная. Наверное, кто-то из этих немцев на нее глаз положил и хотел с ней побыть как с женщиной. Забрали они у нее паспорт и повели в сад, а она, воспользовавшись моментом, по дороге от них сбежала. Наутро бабы снова собрались и отправились в комендатуру. Рассказали о случившимся, этих немцев сразу же нашли, и потребовали вернуть документ тете Шуре. Оказалось, что немец паспорт с собой не взял, а положил его с улицы на окошко. Он показал, где оставил документ, и вернул его тете Шуре. Больше этих двух немцев мы на своем краю не видели.

- В станице были такие женщины, которые гуляли с немцами?

- Были, и не я одна это видела. У родных Любы Демидовой, которая перед войной работала в бухгалтерии РабКООПа, на постое стояли немецкие врачи. И мы много раз видели, как она со своей двоюродной сестрой Юлькой вместе с этими врачами фотографировались и на легковой машине катались по станице. Больше ни о ком сказать не могу, потому что не видела. Говорили, правда, что одна женщина в станице гуляла с немцем, забеременела от него, сделала аборт и умерла.

Еще когда первые немцы остановились у бабы Ариши, матери Гали Андриевской, некоторые станичные женщины и девушки, наслушавшись слухов, что немецкие солдаты где-то бесчинствовали, а где-то кого-то изнасиловали, решили уехать из Андреевской на колхозную летнюю МТФ (молочно-товарную ферму - прим. ред.), которая находилась на другом берегу Сала, в степи за хутором Ивановкой. Обычно летом колхозные стада коров и табун лошадей, чтобы не гонять каждый день в станицу, выгоняли в степь, и они там постоянно паслись. Там же утром и вечером доили коров. Ну, в общем, взяли мы с собой немного сала и других продуктов, закрыли дверь хаты на цепочку и пошли на МТФ. Тогда же замков у нас не было, да и по домам никто не лазил. Только мы подошли к этому МТФ, как услышали автоматную очередь в той стороне, где содержались лошади. У Кати Корчминой брат был психически больным, но его, несмотря на болезнь, взяли в колхоз ухаживать за лошадьми. Так он, находясь на МТФ, заметив людей в военной форме и с оружием, закричал от страха: “Мама!”, выскочил из своего шалаша, и побежал в степь. Немцы его сразу заметили, дали по нему очередь и подстрелили. При этом они показывали на него пальцами и громко кричали: “Партизан!” Мы, увидев это, сразу испугались: “Расстреливают!” Бросили на землю все, что несли с собой - муку, сало - развернулись и побежали обратно в станицу. Приходим к Салу, смотрим, а моста нет - его уже взорвали. Одна женщина, тетя Таня, у которой было трое мальчонок-погодок, встала на колени, взяла в руки небольшую иконочку, и зарыдала. Уж так она плакала! Она плачет, а мы рядом с ней стоим и тоже чуть не плачем. На берегу в реке купались немцы, они увидели нас и давай гоготать. Один из них подошел к нам голым и на ужасном ломаном русском, который можно было понять с трудом, сказал: “Идемте. Только двигайтесь за мной. Там мины”. Он помог перебраться на другой берег реки всем нам, включая ребятишек. Наутро бабьё собралось и отправились в немецкий штаб. Там они рассказали об увиденном и о том, что на противоположном берегу со страху бросили все свои пожитки. Немецкое начальство выделило одного солдата, который помог нам снова перебраться через реку. Мы пошли, отыскали в степи все, что побросали вчера и возвратились к разбитому мосту. Все это время немец сидел на берегу, дожидаясь нас.

- Кем был взорван мост?

- Да кто его знает. Мы в степи далеко были, пришли - а его уже нет. Его несколько раз рушили - то наши, то немцы.

- За день ваши продукты в степи никто не растащил?

- Нет, все было там, где мы и побросали. Немцев ничего из продуктов не интересовало, кроме молока и яиц.

- Кто полицаем был на вашем краю станицы?

- На нашем кутке полицаем немцы назначили деда Данилу Чекунова. Еще полицаями были два брата Ченцовых - старший Серафим и младший Валентин. При этом Серафим жил не в станице, а в соседнем хуторе Семичном. А Чекунов Данила хороший был дед. После каждого совещания он знал, когда будут проводиться какие-нибудь мероприятия, поэтому приходил и предупреждал мою мать и нашу соседку, мать моего одноклассника Сашки: “Мария, завтра Ченцов приезжает - прячь яйца, масло, сметану”. Их обоих звали Мариями, жили они рядом, и, чтобы не путаться, мою маму называли Маней, а соседку Марусей. Серафим Ченцов сам по хатам не ходил, продукты не собирал. Он приезжал на открытой машине со скрученным сзади тентом, и любил в ней сидеть, не выходя. Развалившись на сидении, он смотрел на то, как станичники ему сами выносят продукты. Мы, детвора, стояли неподалеку. Ченцов увидел нас и ему, видимо, понравились брючата, что были надеты на моего одноклассника Сашку, потому что он ему приказал: “Сними”. Сашка безропотно снял штаны, их сразу схватил кто-то из ченцовских прислужников и бросил в машину. Ченцов еще раз окинул взглядом Сашку. На том были обуты брезентовые туфельки, синенькие со шнурочками. Ченцов опять скомандовал: “Сними”. Сашка разулся, его туфли бросили к штанам, а сам он остался стоять полуголым и разутым - все, как в Сашкиной любимой припевке:

Полюбила лейтенанта
И до дела довела:
И раздела, и разула,
И в пилотку насрала.

Когда из станицы уходили наши русские солдаты, у нас в хате кто-то из них позабыл солдатские шаровары. Ну те, которые галифе называются. Сашкина мама как увидела сына полуголого, так сразу к моей маме: “Маня, у тебя там штаны солдатские валяются. Дай пожалуйста, а то мой Шурка совсем без штанов остался”. Мама, разумеется, не отказала, потому что тогда относились друг к другу совсем не так, как сейчас.

Вот поэтому никаким добрым словом этого Ченцова Серафима вспомнить никто из андреевских жителей не может. А деда Данилу Чекунова готовы были перед советской властью отстоять чуть ли не все жители станицы, включая нас, детей.

- В вашем доме на постое немецкие солдаты стояли?

- Нет, у нас маленькая хата была, там им просто негде было бы жить. У Андриевских один немец жил. Но он был какой-то больной, у него что-то с ногами было, поэтому все время лежал, никуда не ходил, только Галю отправлял на немецкую кухню, чтобы та ему еду приносила.

- Где находилась эта кухня?

- Рядом с мостом стоял большой добротный дом Пупковых, а немецкая кухня расположилась прямо у них во дворе. Галина подружка Маруся тоже носила еду какому-то немцу, живущему у них в доме. Галя рассказывала, что они вдвоем придут к кухне и стоят среди немцев, трясутся от страха, пока им этот обед в котелки не нальют.

- Откуда в вашем дворе оказались румыны?

- Румыны, они налетом были. Со своими лошадьми, как саранча, на наш край налетели. Все, какие были, корыта и зерно забрали, всё повыгребли. Один из наших соседей, что жил рядом в маленькой хатке, пошел к немцам и каким-то образом с ними договорился о том, чтобы румын убрать из наших дворов. Немцы приехали и моментом разобрались с ними, прогнав их подальше.

- Много было среди немецких помощников бывших солдат Красной Армии, попавших в плен?

- На нашем краю станицы мы их видели очень редко, лишь когда они в составе наряда приезжали какую-нибудь работу выполнять. Как правило, все они были украинцами. Часть из них была одета в красноармейскую форму, а другие уже где-то разжились гражданской одеждой. Сколько их всего служило немцам я не знаю, потому что в другие районы станицы мы не ходили и не знали, что там делается.

- На вашем краю размещалась какая-нибудь немецкая техника или тяжелое вооружение?

- Нет, у нас никакой немецкой техники не было, а в районе моста на берегу реки было выложено огромное полотнище с немецким крестом. Видимо это было сделано, чтобы самолеты ненароком не разбомбили этот мост. Когда в очередной раз разбомбили мост, то под обстрел попала наша машина, “полуторка”, которая перевозила боеприпасы. От взрыва машину сбросило в воду и из нее рассыпались алюминиевые запаянные ящички, в которых находились патроны. Взрыв в тот день был такой силы, что у находящегося неподалеку дома тети Веры Пупковой ударной волной оторвало кладовую. После того, как станицу освободили, мы часто игрались в районе моста, соорудив под ним себе тайную “контору” и собрав там много найденных в воде ящичков с патронами.

- Авиация бомбила станицу?

- Самолеты летали над станицей, но не бомбили ее. Наверное, их интересовал только мост через Сал. А какие уж там самолеты были - немецкие или наши - нам было все равно. Единственное, кого мы хорошо знали - это немецкую “раму”. Как только она появлялась в небе, все сразу бежали прятаться.

Когда в станицу летом вошли немцы, получилось так, что в одной половине Андреевской оставались еще советские войска, а на другой половине уже были фашисты. У нас во дворе расположились наши солдаты, а мы все попрятались в подвале у соседей, у которых был крепкий большой флигель. Август месяц - у нас и кукуруза, и подсолнух, и арбузы посажены. Коров выходили доить по ночам, чуть ли не ползком, чтобы никто не заметил. А мы, детвора, бегали тайком на огород, чтобы нарвать овощей. Однажды, во время очередной вылазки, начался обстрел. И в тот соседский дом прилетело два снаряда. Один из них разбил фронтон и вылетел через крышу, а второй угодил в шейку подвала. Тогда еще банок стеклянных не было, вся сметана и все молоко хранилось в горшочках. Так этот снаряд все до единого горшочки разбил, все на землю разлилось. Солдаты на нас ругались сильно. Нам дали хорошую выволочку за то, что бегали на огород без разрешения и, чтобы хоть как-то нас занять, заставили прясть пряжу. Из этой пряжи мы потом, как и многие станичники, вязали носки и варежки, которые с наступлением холодов собирал наш священник. Не знаю точно, куда он все это отдавал, но в церкви собиралось все, что можно - от вещей до продуктов - и затем отвозилось в райцентр на повозке, запряженной коровой. Говорили, что все это предназначалось нашим пленным, которых держали в концлагере около хутора Ериковский.

- Школа работала во время оккупации станицы?

- Нет, школа не работала. Зато при немцах открылась и заработала церковь. Священника нашли в тот самом концлагере, куда он потом отвозил вещи и продукты.

- На какие-нибудь работы вас немцы привлекали?

- Нет, мы, детвора, по домам сидели.

- Немцы расстрелы в станице устраивали?

- Конечно. Они расстреляли моего школьного учителя, он уже пожилым был, и с ним еще кого-то.

- Как Вы встретили первых советских солдат, которые пришли освобождать станицу?

- Ночью это было. Я ночевала у подруги, и мы с ней спали в проеме между стеной и печкой. Слышим, дед подруги с кем-то разговаривает по-русски. Мы же знаем, что вокруг немцы, и нам стало любопытно, кто это ночью пришел в гости. Выглядываем и видим: в хату вошли наши солдаты и стоят рядом с дедом. Солдаты сказали, что они - разведка и попросились побыть в хате до утра. Когда мы проснулись утром, то солдат уже не было, а потом, как оказалось, и немцев из станицы всех выгнали.

- Бои за освобождение станицы шли?

- На нашей окраине боев не было, а где-то в центре станицы стрельбу слышно было. Немцы из Андреевки быстро убежали.

- Где хоронили погибших при освобождении станицы?

- Их поначалу похоронили рядом со станичной церковью, а затем, перед тем как церковь разрушить, перезахоронили в братской могиле у клуба.

- Как вы жили после освобождения станицы?

- Однажды я работала у себя дома в огороде. Смотрю, Сашка тоже у себя во дворе работает, а двое его сестер сидят у нас дома с бабушкой. Он увидел меня, подошел и тихонечко сказал: “Лиля, там вчера мамка от папки посылку получила. Пойдем, поглядим”. Я, конечно же, отказываться не стала. Ой, какие там ткани были! Прямо рулонами! Мы такого материала тогда нигде и не видеть не могли - розовый, голубой, синий, цветастый. Как он там их скручивал, чтобы упаковать в посылку? Кроме тканей в посылке были коробочки с носками, чулками и носовыми платками, а все это пересыпано катушками ниток. Я, одетая в палаточную одежду, смотрела на такое изобилие как на настоящее богатство.

- Что за “палаточная” одежда была на Вас надета?

- Когда наши солдаты в августе сорок второго отступали, то побросали на дороге рядом с нашим двором кое-какие вещи, например, пару солдатских одеял, шинели, рваную солдатскую палатку. А мы ходили, все это подбирали, потому что у меня, например, одеяла в детстве не было. Вообще, материала в то время негде было купить. Если кому-то удавалось за яйца выменять небольшой клочок ткани, то это считалось удачей. Ту рваную палатку маме пришлось порезать на куски и из них сшить мне какое-то подобие одежды.

Когда Сашкин отец, дядя Коля, возвратился с войны, тетя Маруся уже не стала своих детей к нам пускать, но зато подарила мне сарафан, а бабушке, за то, что дети с ней были - мужскую трикотажную рубашку. У меня к сарафану никакой кофточки не имелось, поэтому бабушка отдала мне подаренную тетей Марусей рубашку: “Бери и надевай, только рукава закрути”. Можете себе представить, как на ребенке сидела мужская рубашка. Видимо, когда соседи увидели меня в таком виде, им стало стыдно, что они живут рядом с нами, такими бедными, поэтому они собрали свои вещи и переехали жить в хутор Семичный.

Несмотря на то, что после освобождения жили в станице очень бедно, мы - детвора и женщины постарше - продолжали вязать носки и рукавицы. Но теперь уже для того, чтобы отправить их на фронт нашим солдатам. Все, что связали, сдавалось в сельсовет, а оттуда почтой отправлялось в войска. Куда конкретно - мы не знали.

- Как Вам запомнился день 9 мая 1945 года?

- Он запомнился мне тем, что у нас в станице погибло несколько ребят. Когда объявили, что закончилась война, в Андреевской начались гульки. А Пупков Иван, Князев Василий и еще один мальчишка, нашли в степи какие-то большие неразорвавшиеся снаряды и, видимо, что-то стали в них выкручивать. Делали они это не в первый раз, но именно в этот день произошел взрыв. Ивана с Василием, которые сидели на земле разорвало сразу, а третьему, который стоял неподалеку, лишь оторвало пятку. Пупкову Ивану даже не стали сколачивать гроб - собрали куски мяса, сложили кучей в ящик и прикрыли сверху марлей, на которую сразу слетелось множество мух. Ящик с останками Ивана понесли в церковь для отпевания. Мы шли, сопровождая эту траурную процессию, лишь до церкви. Внутрь заходить не стали. Иван был крепким мальчишкой, коренастым, и страшно было смотреть на то, что от него осталось. На нем в тот день было надето две солдатские гимнастерки и после взрыва тело превратилось словно в фарш - мясо вперемешку с тканью.

У нас ребята погибали и сразу после освобождения станицы. На нашем краю, на протяжении от моста через реку Сал до нашего дома стояло еще десять хат. В двух из которых было по пять детей, а в остальных по трое. И всю эту детвору, включая и меня, отправили под руководством одной из женщин постарше возрастом собирать колоски. Эта женщина, ее звали тетя Маруся, жила у кого-то на квартире и у нее была дочка Валечка, ей годика четыре исполнилось на тот момент. Девочку не с кем было оставить дома, поэтому она взяла ее с собой. Около хутора Ивановка мы встретили идущих нам навстречу старика со старухой, которые жили недалеко от нас. Они сказали, что на поле уже все убрано и идти туда не нужно. Мы им сначала не поверили и все равно пошли вперед. Но потом тетя Маруся решила: “Старикам брехать нет никакого смысла. Дети, собирайтесь домой”, и мы все повернули обратно.

Мы все вышли на дорогу и отправились в станицу. Дочка тети Маруси говорит: “Я хочу в туалет”. Сделала Валя два шага от дороги и подорвалась на мине. Остался от нее лишь закопченный обрубок тела - ни ног, ни рук, только обугленное мясо да лужа крови. Рядом с Валей шла Галя Андриевская, так ей тоже два осколка в тело угодили. Она закрутилась на месте, да как закричит: “Ой божечки! Мамочка!” Получила ранение и сама тетя Маруся. В это время мимо нас по дороге ехала машина с солдатами. Увидев окровавленных детей, они остановились, подобрав тело погибшей девочки и раненых людей. Мы, кто остался цел и невредим, в машину не сели, а побежали по дороге впереди нее. Все в страхе разбежались по своим дворам. Неподалеку от того места, где произошел взрыв, в степи лежал чей-то сбитый самолет, и мы много раз туда бегали, чтобы на него посмотреть. Ребята отрывали от него куски обшивки и относили деду Князеву, чтобы тот из него сделал кому ложку, а кому гребешок. И каждый раз все обходилось без происшествий, а вот в тот день Вале не повезло… Галя Андриевская после ранения в больницу не поехала, поскольку там все было занято ранеными солдатами. Ее лечил местный врач, приходя к ним домой, и через месяц поставил Галю на ноги.

После войны нам, вместе со взрослыми, пришлось тоже очень много работать. Я, например, сидела на плуге, на прицепе, а трактором управляла взрослая женщина, у которой на голое тело была надета старая рваная шинель. У меня тоже теплой одежды не было, поэтому мы с ней обе мерзли. Она, проехав немного, останавливалась и, видя, что я вся дрожу от холода, звала к себе: “Лиля, иди, садись со мной рядом. Прижмись бочком ко мне, вдвоем нам теплее будет”. Во время уборки специалистов не хватало, поэтому техникой управляли мальчишки - школьники. Уставали все очень сильно. Однажды я, во время уборки, уснула на прикрученном полке комбайна в стоге соломы, и меня вместе с ним подняли и выбросили на идущую рядом бричку, запряженную быками. Я просто чудом жива осталась.

После войны нам очень хотелось учиться, поэтому, работая в колхозе, я закончила вечернюю школу. Потом меня тетка устроила работать кассиром в колхоз и началась моя взрослая трудовая деятельность.