Дерибасова (Филиппова) Валентина Ивановна

Я родилась 5 апреля 1925 года в г. Севастополе. Родители мои были простыми рабочими, отец работал рыбаком, мама была домохозяйкой. Был у меня брат, но он, еще до начала Великой Отечественной войны, в 18 лет неудачно упал с дерева и умер. Мой папа сильно болел, ведь у него была язва желудка и он не мог работать. А в 1933-м году в Севастополе начался сильный голод, мы с братом в тот год ходили по мусорникам, собирали ошкурки от картошки, которые варили и ели. Я, еще совсем маленькая девочка, бегала по улицам, если где-то видела, что кто-то огрызок от яблока бросит, подбирала его и ела. А что приходилось делать, голод не тетка. Отец в голод сильно заболел и умер в 1933-м. Мы с братом и мамой остались одни. В то время мать присматривала за одной женщиной, которая также сильно болела, у этой женщины был муж. В голод больная также умерла, после чего мама сошлась с этим мужчиной, который стал нам отчимом. Он также был рыбаком, стал рыбку ловить и помогать нам.

До войны я окончила семь классов, училась в 9-й школе, расположенной на Северной стороне, мы с отчимом жили неподалеку от нее. Весной 1941-го года по городу ходили специальные команды, которые объясняли нам, что нужно соблюдать правила светомаскировки и тщательно заклеить окна косыми крестами из газетных полос. 22 июня 1941-го года мы проснулись от двух страшных взрывов. Это взорвались сброшенные немцами с самолетов две донные неконтактные мины, которыми противник пытался заблокировать выход кораблям Черноморского флота из Севастополя. Одна из них упала у памятника Затонувшим кораблям, а вторая – на ул. Подгорной. Везде поднялась страшная стрельба из зенитных орудий. Мы как раз в доме на втором этаже жили, и вдруг после взрывов отовсюду пошла стрельба, мы даже сразу не поняли, что такое, стекла дребезжат. На Северной стороне возле пирса был контрфорс, рядом с ним пушки стреляли, и я как сейчас помню, что мне из окна было видно, как где-то в Севастополе в воздух очень сильно бьют крупнокалиберные зенитные орудия.

Ночью мы быстренько собрались и, забрав с собой какие-то тряпки и еду, вместе со многими жителями Севастополя кинулись в Инкерманские штольни, которые тогда были открыты. Только наутро мы узнали, что началась война, но возвращаться домой не спешили, потому что все мы очень сильно боялись бомбежек. Провели там неделю, может быть, что и две. А потом все-таки решились вернуться домой.

В августе 1941-го стали ходить по домам люди и предлагать идти работать на помощь фронту. К тому времени я переехала к маминой сестре, своей тете. Так как у отчима с матерью своих детей не было, то он меня недолюбливал, так что я то у бабушки жила, то у тети, туда-сюда гоняли. А тетя моя, по фамилии Черных, жила с мужем, который был одновременно и моим дядей, и моим крестным, сыном Колей и дочкой Лидой в доме на ул. Будищева на Корабельной стороне. И тут крестный услышал об открытии спецкомбината № 1, после чего предложил туда поехать на работу, в городе начинался недостаток в продуктах, а рабочим людям и платили, и кормили их. Штаб-квартира этого спецкомбината располагалась в Троицкой балке, но большая часть цехов работала в штольнях, находившихся в Сухарной балке, которая была расположена на другой стороне бухты. Когда мы пришли с крестным и его детьми, то нас сразу же оформили, хотя документов у меня не было, все со слов записали.

Меня направили в цех, называвшийся «детский сад», в котором работали одни девочки. Со мной трудились Таня Горчица, девочки по фамилиям Гиря, Гридасова и, конечно же, Лида Черных. Еще были две Муси, не могу вспомнить их фамилии. Потом еще кто-то работал, всего восемь или девять девочек. Нас определили в 8-ю штольню, где размещалось несколько таких цехов, но мы не вмешивались в работу друг друга. Рядом с цехом поставили двухъярусные кровати, каждой из нас выдали одеяла и подушки. После чего мы безвылазно находились в этих штольнях, все время сидели и работали без передыха, и днем и ночью, распределившись на три смены по восемь часов каждая. Крестный работал охранником в нашей штольне, а мой двоюродный брат Коля изготовлял гранаты в штаб-квартире спецкомбината в Троицкой балке. А наш цех «детский сад» начинял эти гранаты толом и тротилом. Кроме того, мы еще в «лимонки» Ф-1 вставляли запалы. Работали без конца и края, только с перерывом на завтрак, обед и ужин. При этом перевыполняли все установленные нормы.

Метрах в 300 от штольни находилась столовая, куда мы ходили и питались. Там держали лошадей и свиней. Было небольшое свое хозяйство. Кормили нас неплохо, мне очень нравился молочный кисель. Всегда первое и второе блюда были, так что кормили по флотской норме. Как-то вместо воды нам или два, или три дня выдавали шампанское. Колодец располагался рядом со столовой, а в нашей длинной штольне также имелась вода в колодце, но он был вырыт прямо в цементе, при этом в нем находилась, по всей видимости, техническая вода. Мы еще совсем девочки, ночью-то не пойдешь по маленькому, туалет на улице, и идти надо Бог знает сколько. Конечно же, от большого ума ходили в колодец. А потом при наступлении немцев нам пришлось эту самую воду пить!

Первое время, когда мы только начинали работать, разбрасывали немцы листовки с призывом переходить на их сторону, но мы постоянно сидели в штольнях и не особенно-то в них вчитывались. Да и то, листовки были только сначала, потом на нашем участке немцы перестали их раскидывать.

Практически каждый день происходили авианалеты, но бомбили в основном город, нас мало затрагивали. В соседней штольне № 6 находились наши раненые. Приходили теплоходы «Абхазия» и «Украина», на них грузили раненых, и эвакуировали их на Большую Землю. Потом даже жителей города начали привозить в Сухарную балку, и они здесь садились на суда, чтобы эвакуироваться из города, потому что в самом Севастополе, который подвергался постоянным обстрелам и бомбардировкам, спокойно вывозить людей было невозможно.

Вера Мозленко (справа) и Валя Дерибасова (Филиппова) (слева), г. Севастополь, 3 октября 1941-го года

Сухарная балка идет полукругом, и рядом с нашей 8-й штольней находился пирс. А напротив нас через  бухту располагались 39-я и 40-я штольни, в которых делали мины и снаряды. Нас время от времени направляли туда на протирку снарядов. Там мы ничего не изготавливали, а только протирали снаряды от смазки и укладывали их в ящики, на которых мелом писали «Смерть фашистам!» Когда платочек какой-нибудь положишь для наших солдат.

Домой ни разу не ездили, да и зачем нам это было нужно, ведь мы могли помыться на месте. Единственное – изредка выдавали зарплату, тогда мы через бухту переправлялись в Троицкую балку, где я на полученные деньги покупала себе в магазинчике конскую колбасу. Хорошо помню, как мы едем через бухту на военном катере, море спокойное и тихое, не бушует, и при этом поем «Сулико». Эхо красиво раздается по бухте.

Весной 1942-го время стало напряженное, в штольнях появились воинские части, состоявшие в основном из моряков, и мы раза два ходили в 41-ю штольню, где жили матросы. Там были такие же, как у нас, двухъярусные кровати, и показывали различные кинофильмы. Присесть было негде, так что мы смотрели стоя кино. А потом ребята провожали нас назад в 8-ю штольню.

Пусть и шла война, но мы были молодыми девчонками. Как-то девочки что-то рассказывали друг другу, смеялись и смеялись, а я сижу серьезная. Потом они перестали смеяться, и тут я начал смеяться, расхохоталась со всей силы как дурочка как дурочка и рассмешила их.

В другой раз девочки спросили: «Пойдешь в туалет?» Но я отказалась, они пошли сами. Потом мне срочно понадобилось в туалет идти, я только вышла, а тут раздается тревога воздушная, все забежали в штольню, там было много народу, ведь в других цехах работали в основном мужчины. Они меня не пускают, но я не могу, сильно прихватило и нужно в туалет. Только зашла в кабинку, а она находилась над самым морем, как началась бомбежка. Вокруг свистят бомбы, одна из них как бахнула в воду, что кабинка вся затряслась, потом раздался взрыв на суше несколько дальше к входу в штольню. Я была в очень красивом черном сатиновом халатике, за которым аккуратно ухаживала, и он у меня всегда был чистеньким. Кроме того, мне родители подарили в свое время швейцарские часики, я с ними никогда не расставалась. И я когда вышла из туалета, слышу, что свистит бомба, тут же упала на землю, разбила часы и весь халатик испачкала. Лежу, да еще и героически, как мне тогда казалось, поднимаю голову. Думала, кто-нибудь здесь есть, видит меня?! Осколки свистят, хорошо хоть, все мимо моей глупой головы пролетели. Кстати, неподалеку еще какой-то мужчина лежал. Потом бомбежка закончилась, я встала, иду к двери в штольню, вся бледная, там меня уже девочки встречают. В итоге отпоили валерьянкой и освободили до конца дня от работы, чтобы я отдохнула и пришла в себя.

В июне 1942-го года начался сильный штурм города, мы видели, что город горел, казалось, что даже небо горело, все было в дыму, а на пирсе раненых поспешно грузили на теплоходы. От этого едкого дыма сильно першило горло.

Потом немцы засели в бухте Голландия, и на сухарной балке оседлали гору. Мы были заперты внизу в штольне, мужчинам нельзя выйти, враги чуть что, сразу же стреляют. Воды у нас нет, кушать нечего, до столовой не доберешься, и тогда две Лиды, моя двоюродная сестра и еще одна девочка, и две Муси, решили в темноте пробраться к колодцу. И вот девочки стали идти туда за водой с ведрами. Туда-то их немцы пропустили, они уже на отрогах балки засели, а по возвращению девочек подкараулили, так что две Лиды попали в плен, а две Муси успели убежать обратно к нам в штольню.

Валентина Ивановна Дерибасова (Филиппова), г. Севастополь, 9 мая 2012-го года

От жажды стало невыносимо, мы стали пить воду из того самого колодца с технической водой. Но есть нечего, тогда мы разглядели, что возле штольни неподалеку от входной двери валяется труп коня, сколько он там пролежал, не знаем. И крестный встал ночью, тихо туда пошел, отрезал кусок конины, сварил ее, мы сидели, умывались слезами и ели эту мертвую конину.

Днем же мужчинам в балке появляться было нельзя, потому что немцы тут же принимали всех гражданских мужчин за партизан и стреляли на поражение. А тут нужно отнести донесение о нашем положении начальству, которое находилось в то время в 41-й штольне. Ну что же, я геройство свое проявила, вызвалась и пошла. Туда меня пропустили, хотя, как я думаю, немцы меня видели. Отдала бумажки, иду обратно, и тут пули свистят то тут, то там, получается, что я иду прямо на них. К счастью, по пути находились деревья и кустарник, а также здание, я стараюсь поближе к нему держаться. Вражеские же пули летят повсюду. Не знаю, или они действительно не попадали в меня, или просто пожалели девочку с косичками. Пришла я к себе в штольню. Потом попросили меня пройти с донесением вторично. Но во второй раз я уже охоты не проявила, потому что было очень страшно. Ведь меня могли же застрелить в любой момент, сколько людей-то погибло в обороне Севастополя.

Ночью 26 июня 1942 года к пирсу подошла большая шхуна, туда все, кто находился в Сухарной балке, погрузились, и матросы, и гражданские. Заходили мы на судно, опять же, под пулями, ведь шхуна пришвартовалась внизу, а немец сидел на горе, и оттуда выстреливал осветительными ракетами, которые освещали балку, и по нам били трассирующие очереди. К счастью, при погрузке никто не погиб, и мы переправились на Троицкую балку. Здесь мы с крестным нашли моего двоюродного брата Колю, после чего втроем зашли в какой-то тоннель, и только тогда я узнала, что в штольнях Троицкой балки работал Севастопольский морской завод им. Серго Орджоникидзе. И крестный провел нас через запасной ход, вывел на горку, на которой  были вырыты окопы, там какой-то знакомый у крестного был, и он нас приютил в окопах на ночевку. Кстати, 28 июня 1942 года кто-то из наших рабочих, оставшихся в штольне, взорвал ее.

В окопах мы засели в темноте, утром лежим еще, только проснулись, и тут открывается маскировочная сеть, закрывавшая окоп, и заглядывают к нам немцы, кричат в лицо: «Пратизанен! Партизанен!» Но противник здесь долго не задержался, немцы пошли дальше в сторону мыса Херсонес. Здесь я немного отвлекусь. Родители оставались на Северной стороне, и пока я еще сидела в штольне, ее уже захватили немцы. Они практически сразу же провели мобилизацию молодежи на работы в Германию. Так что меня пронесло мимо призыва на принудительные работы.  После того, как немцы захватили окопы, я с Колей пошла к тете и дяде в дом на ул. Будищева. Пробыла там недолго, после чего поехала повидать родителей. Приезжаю к маме с отчимом, и получилось так, что за это время на ул. Будищева начали мобилизовывать жителей на работу в Германию. И мою тетю, дядю и двоюродного брата – всех забрали на чужбину. Они уже после войны домой вернулись, а моя двоюродная сестра Лида после всех мытарств попала в итоге в Швейцарию.

Вскоре на Северной стороне был издан приказ оккупационных властей всем жителям от города удалиться на расстояние в семь километров. Ну, отчим у меня рыбак, поэтому мы решили уйти в село Альма-Тамак (в 1945-м году оно было переименовано в с. Песчаное) Бахчисарайского района. Когда мы приехали, оказалось, что здесь жили в основном крымские татары, они свободно делились домами и пускали нас к себе. Отчим рыбалил, началась наша жизнь в оккупации. В то время хулиганили в основном полицаи, делали вид, будто партизан искали, и, чуть что не по ним, сразу же расстреливали любого по подозрению в связях с подпольщиками и партизанами. Немцы так не хулиганили, как полицаи. Они только искали яйца, курицу, сало и свиней. Грабили, попросту говоря, а вот стрелять в людей не стреляли.

Хотя отчим постоянно был в море, но все равно еды не хватало, особенно картошки и круп, поэтому мы с мамой ходили с Альма-Тамака по берегу аж до Евпатории пешком, несли тряпки, которые меняли на продукты, в основном на какую-то крупу. Тяжеловато приходилось. К счастью, на ночь нас евпаторийцы оставляли, ведь по два дня нас не было дома, ведь пока наменяем, времени немало пройдет. Потом с теми же целями ходили в Бахчисарай и Симферополь, в итоге все запасы одежды выменяли.

Прекрасно помню тот апрельский день 1944 года, когда к нам пришло освобождение от немецкой оккупации. Я со знакомыми девочками из села тогда поднялась на гору мимо баштана (поле с дынями), село находилось внизу, и я видела, как немецкая колонна отступала по дороге в сторону Севастополя. И тут немецкое орудие, которое находилось в конце колонны, внезапно остановилось, и, как нам показалось, немцы направили его ствол в нашу сторону. С перепугу мы бросились бежать к речке, а немцы нам что-то кричат, руками машут. Ну, все, думаю, сейчас по нам бить будут. Запрещают нам к речке туда идти. Потом мы присмотрелись и увидели, что на переправе застряла грузовая машина после дождя, в кузове которой сидели свиньи. Немцы-то им кричали, а мы думали, что нам. В общем, после этого приключения немец окончательно ушел из села.

Следом за врагом пришли наши солдаты, крымские татары встречали их с поклонами. Потом началась мирная жизнь.

- Вы помните депортацию крымских татар 18 мая 1944 года?

- 17 мая 1944-го года мы спокойно легли спать в своей комнате, муж и жена, крымские татары, которые приютили нас, спали, как обычно, в соседней комнате. И проснулись мы утром, а дома необычайно тихо и спокойно, до этого крымские татары очень рано вставали и что-то делали у себя в комнате. Не поймем, в чем дело, почему такая тишина. Оказалось, что всех местных жителей ночью в течение часа выселили. Они взяли с собой какие-то деньги и вещи, их погрузили на машины и отвезли на вокзал в Бахчисарай. Когда мы зашли к ним в комнату, там было очень много блох. Как они жили, даже и не знаю, и пяти минут невозможно было там провести, мои ноги мгновенно обсыпали черные точечки.

В общем, после освобождения стала я работать в колхозе, однажды не послушалась начальства, по работе куда-то послали с девчонкой, а мы не стали поручение выполнять, и нас закрыли в амбаре с зерном на ночь. Потом уже утром за нами родители пришли и забрали. А ночью, пока мы сидели в амбаре, то страху натерпелись, ведь там было полно крыс и мышей. А так мы на поле помидоры и виноград убирали. Потом как-то на аэродроме капониры делали. Кроме того, часто проводили уборку на взлетной полосе, однажды меня со знакомой девочкой прокатили на «кукурузнике» и мы с высоты смотрели на свое село, лежавшее внизу.

Вскоре отчим получил пропуск в Севастополь, маму-то он забрал, а меня оставил в Альма-Тамаке, мол, я ему не нужна. И мне на всю жизнь врезалось в память, как из этого села я приходила домой к маме, мне же одной скучно. Приходила пешком, пробиралась мимо постов, ведь Севастополь был закрытым городом. Родители тогда жили на квартире, постучалась, отчим открывает дверь, говорит мне, мол, мамы нет, и закрыл дверь прямо перед носом. Ну что же делать, я заплакала и пошла к соседям. В итоге я работала в селе Песчаном, которое переименовали в августе 1945-го года еще какое-то время. Затем я переехала в Севастополь и стала жить там самостоятельно. Пошла работать в кафе, расположенное на пл. Пушкина (ныне пл. Суворова), трудилась вначале уборщицей, одновременно училась в первой школе. Жила у бабушки, она работала дворником и при восстановлении города получила однокомнатную квартире на первом этаже дома, расположенного в центре города. Хорошо хоть, что мне подружки помогали, угощали конфетками, подкармливали, и так далее.

- Как вы встретили 9 мая 1945 года?

- Я была в Альма-Тамаке, все мы орали и кричали, обнимали друг друга. У всех нас радость была большая, еще бы, Победа.