Еремин Александр Николаевич

- Я из семьи потомственных волжских речников. Отец мой работал капитаном буксира, а мать у него была матросом. Шли они как-то в Саратов, тащили какой-то груз. Мать тогда была беременна мной и во время рейса отцу пришлось высадить ее на берег в деревне Банновка Золотовского района Саратовской области. Вот в этой деревне я и родился второго июля двадцать седьмого года. Отец потом, возвращаясь из Саратова, снова зашел в Банновку, забрал маму вместе со мной и привез нас обратно в Сталинград. Все мои предки были жителями Царицына, затем Сталинграда, я тоже всю свою жизнь прожил в Сталинграде и Волгограде, а вот родиться довелось мне далеко от родного города.

Наша семья жила в доме номер двенадцать по Астраханской улице, недалеко от Астраханского взвоза. В самом доме жила бабушка со своей семьей, а наша семья обитала отдельно в летней кухне, находившейся здесь же, во дворе. Кухня была очень большой, разделенной на три комнаты, поэтому мы могли разместиться в ней всей семьей. Кроме меня, в семье было две сестры, старшая и младшая, и брат, который был младше меня на три года. Он потом работал начальником пристани Цаган Аман, старшей сестре Клавдии даже довелось повоевать - она была связистом, а младшая, Валентина, после войны работала в больнице.

– Голод тридцатых годов в Поволжье как-то коснулся Вашей семьи?

- Он если и коснулся Сталинграда, то как-то незаметно. Город ведь на реке стоял, поэтому рыбы было навалом. Это сейчас в Волге нет рыбы, а тогда ее было очень много. На берегу рядом друг с другом стояли “тоня” и в этих “тонях” плавала живая рыба - хочешь сазана лови сачком, хочешь осетра или стерлядку.  “Тоня” - это такие дощанники, погруженные в воду, своеобразные загоны. В боковых стенках этих дощанников были проделаны отверстия, чтобы волжская вода могла свободно циркулировать. Рыбу ловили, бросали в эти “тоня” и она там свободно плавала до тех пор, пока ее не купят. Подходит покупатель, указывает на рыбу: “Вот эту!”, ее тут же сачком ловят, кладут на весы и продают. Хорошие были времена! А зимой на Волге ловили миногу. Мать купит эту рыбу, пока донесет до дома, та успевает замерзнуть. Дома на стол ее бросит, смотришь - минога от мороза отошла и поползла по столу как змея. Сейчас эту рыбу в Волге и не найдешь, а тогда ее было просто очень много.

Учился я в средней школе имени Ленина, чье трехэтажное здание стояло прямо на берегу Волги, на улице Набережной, и было украшено колоннами и фигурами комсомольцев. После войны на этом месте построили жилую девятиэтажку. В школу ходил я с охотой, но часто баловался. Помню, однажды я сказал своей учительнице Юлии Ивановне, которая преподавала нам в начальных классах: “Юлия Ивановна, ну почему такая несправедливость? Вот тот получил звездочку, другой получил звездочку. А когда мне дадите звездочку?” У нас тогда за хорошую успеваемость октябрятам вместо пятерок давали звездочки. Она мне отвечает: “А ты разве хорошист? Да к тому же ты очень часто балуешься. Если хочешь получить звездочку - оставайся после уроков”. И вот я почти целый месяц, оставаясь после уроков, подтягивал свою успеваемость. После этого я выбился в хорошисты, поменьше стал баловаться и получил-таки заветную звездочку.

– Много детей училось с Вами в классе?

- Много! Двадцать пять человек! В школе вообще учеников много было. Первый этаж школы был отдан под спортзал и учительские, а на верхних этажах были классы, в которых мы учились. Из всех предметов мне больше всего нравились арифметика с естествознанием, а вот русский язык мне давался с трудом. 

– Кружки в школе были какие-нибудь?

- У нас была создана детская флотилия. Для этого было выделено два катера. Капитаном одного из них был Соколов Иван Васильевич, а фамилия другого капитана была Трехсвятский. Мы на шлюпках ходили до Астрахани, по пути ловили рыбу, на стоянках варили уху. Переходы у нас были только дневными, а ночевали мы на катере, который шел всегда рядом и был оборудован двухъярусными койками.

  Каждое лето я проводил вместе с отцом на буксире, тем более, что отец меня многому в это время научил: причаливать, отчаливать, даже доверял стоять за штурвалом. У отца на буксире было много специальных книг по судостроению, и судовождению, поэтому я много читал, даже самостоятельно изучил лоцию и район плавания. Мне нравилось с отцом ходить до Астрахани и до Саратова, нравилось рассматривать расположенные на берегу города и села. Обычно мы тащили за собой два или три дощанника. Отец говорил: “Смотри, вон створы. Как пойдешь?”, я ему отвечал согласно учебника по судовождению и шел на эти створы. Пароход навстречу идет, дает отмашку, каким бортом расходиться будем. Я тоже даю ему отмашку, он в ответ дает гудок, и мы расходимся. Так что я время даром не терял, вникал во все премудрости судовождения.

– Дощанники - это деревянные баржи?

- Это устройства для перевозки грузов в виде баржи. Да, они были деревянными, поскольку металлических барж тогда мало было. Различались они грузоподъемностью: сто тонн, сто пятьдесят, двести. В дощанники грузили зерно, помидоры, огурцы, капусту, картошку и прочий груз. Кроме дощанников были еще “берлинки”. Эти представляли собой крытые баржи с носовым и кормовым трюмами, а посередине была каюта экипажа, в которой жили шкипер и матрос. “Берлинки”, в основном, ходили загруженные зерном, которое засыпалось в трюмы. Самоходными они не были, их только буксирами и таскали.

– Будучи пионером, Вы отслеживали международную ситуацию? Знали, например, о войне с Финляндией?

- В школе на политинформациях мы все это проходили. Иногда к нам на урок приходил какой-нибудь военный и рассказывал о том, что творится в мире.

– Военную подготовку в школе проходили?

- Все было - и на “Ворошиловского стрелка” сдавали и на другие значки. Чтоб получить значок “БГТО” мы бегали, прыгали. По стрельбе я занимал первое место, поэтому значок со стрелком у меня был, а вот про остальных не помню.

– Как Вы узнали о начале войны?

- В этот день я был вместе с отцом на баркасе. Отец пошел по каким-то делам в диспетчерскую, а потом возвращается оттуда и говорит: “Шурик, война началась”. Я сразу: “Какая такая война?” - “Гитлер напал на Советский Союз” - “Как же так, недавно ведь говорили, что мы хлеб отправляем в Германию!” - “Ну, вот так!” 

Когда в сентябре сорок первого, мы пришли в школу чтобы учиться, увидел там объявление от управления речного флота, приглашающее школьников учиться на судоводителей, судомехаников, кочегаров, масленщиков. Такой набор школьников происходил по причине того, что рабочую молодежь забрали в армию и на флоте остались трудиться одни старики. Рядом висело такое же объявление от заводов, приглашающее на учебу будущих токарей и слесарей. Ну я, конечно же выбрал учебу на речника.  У меня в тот момент даже не возникло выбора, на кого пойти учиться - я сразу же записался на судоводителя.

– Учебу в школе пришлось оставить?

- Нет. Я учился в школе в первую смену, а потом, с пяти часов вечера до девяти часов учился на курсах, которые находились недалеко от нашего дома в бывшем особняке царицынского купца Голдобина.

– Начало войны повлияло на школьную программу? Количество уроков сократилось?

- Нет, учеба в школе проходила в полном объеме, ее не сокращали.

– Как назывались курсы, на которых Вы проходили обучение?

- Они назывались “Курсы подготовки молодежи”, но мы про них говорили просто: “Учимся в доме Голдобина”, и все. В этом доме нам был выделен один кабинет, в котором и проходило наше обучение. Отучился я там и уже двадцать пятого марта сорок второго года нас стали экзаменовать. Экзамены я сдал легко и получил диплом капитана судов первой группы с двигателями мощностью до трехсот лошадиных сил. Суда речного флота тогда различались мощностью двигателей и делились на три группы: первая группа была до трехсот “лошадей”, вторая - уже до шестисот, третья - до тысячи двухсот. После окончания курсов, с первого апреля, я получил назначение на должность первого помощника капитана к своему собственному отцу.

– Кто-то из Ваших одноклассников пошел учиться на курсы вместе с Вами или на заводские курсы?

- Каждый выбирал курсы для себя. В речники вместе со мной пошли те, у кого кто-то в семье - отцы или еще кто-нибудь - работал в речном флоте. Даже если кто-то из взрослых работал просто в конторе, но речной, все равно шли в речники. С нами на капитанов даже две девушки учились, разделения на мужскую и женскую должность у нас на флоте не было. У нас еще перед войной было три женщины-капитанши, которые водили пассажирские пароходы по Волге: на “Володарском” была женщина-капитан, потом, по-моему, на “Семнадцатом году” и на “Михаиле Калинине”, кажется.

– “Семнадцатый год” - это название парохода?

- Это был даже не пароход, а уже теплоход: на нем дизеля стояли и шел он уже не за счет паровых колес, а за счет работы двигателя. Дизельных теплоходов было немного, больше было колесников: и “Володарский” и “Максим Горький” и другие.  

– С началом войны количество судов на Волге снизилось?

- Ну, я бы так не сказал. На фронт забрали в основном молодежь и мужиков, на их местах остались работать старики. На той стороне Волги, в Красной Слободе, работало ФЗУ, в котором учили на кочегаров, масленщиков, рулевых. Вот этими пацанами в первую очередь стали восполнять команды на судах. Распределяли их иногда даже недоучившимися, потому что работать кому-то надо было. Сначала эти ребята работали хорошо, а вот когда город и Волгу начала бомбить немецкая авиация, они стали ночами убегать. Вот поэтому у нас на каждое судно, от парохода до баржи, стали назначать по комиссару. Вместе с комиссаром на судно назначалось и по паре солдат.

После того, как я попал работать к отцу, мы своим буксиром некоторое время таскали по паре дощанников, по двести тонн каждый, полных артиллерийских снарядов. Загружались мы в Астрахани на заводе имени Урицкого и тащили свой груз в Красноармейский затон.

– Сколько времени занимал такой переход?

- Туда пустыми мы шли полтора суток, а оттуда гружеными шли трое суток. Дорога обратно была тяжелой: за спиной опасного груза четыреста тонн, да еще против течения нужно было идти. 

– Какое-нибудь боевое охранение у такого стратегического груза имелось?

- Нет, ни одного солдата на барже во время перехода не было.

– Сколько рейсов вы успели сделать в Астрахань за боеприпасами?

- С апреля месяца и по восемнадцатое августа мы непрерывно ходили туда-сюда. Астрахань - Красноармейск, Красноармейск - Астрахань. Вот и считай. В сторону Саратова мы ни разу не ходили.

Восемнадцатого августа мы шли последним рейсом. Дошли до Светлого Яра, где находился Поповицкий перекат. Это место было заминировано немцами, которые побросали мины с пролетавших самолетов. Когда мы туда пришли, там уже собралось большое количество судов. Смотрим, там и пароходы пассажирские скопились и нефтеналивные суда стоят. Ну и мы со своими дощанниками к этой толпе присоединились. Подходят к нам на катере, на полуглиссере, военные моряки и спрашивают: “С чем идете?”, а отец отвечает: “Четыреста тонн снарядов везем в Красноармейский затон”. Моряки как закричат: “Да вы что!? Сейчас прилетит самолет, не дай Бог попадет в вашу баржу и от всех нас ничего не останется! Давай, уходи отсюда!” 

Отец остановил двигатель и нас стало понемногу течением уносить назад. Подплывает к нам местный бакенщик, спрашивает: “Что такое?”, ну мы ему отвечаем, так, мол, и так. Он говорит: “Я вчера проводил два баркаса Покровской воложкой, но у них осадка была два метра. Сколько у вас?” Отец отвечает: “Метр восемьдесят” - “А у дощанников?” - “Мы не знаем, какая у них осадка”. Бакенщик говорит: “Ну, давайте попробуем. Следуйте за мной”. Эта воложка раньше была старым руслом Волги, а потом обмелела. Но ничего, прошли мы по ней благополучно, не сев на мель. 

Пришли в Красноармейск, поставили дощанники под разгрузку. Отец пошел к директору и обратно вернулся уже с солдатами, которые сразу стали разгружать ящики с боеприпасами и куда-то увозить их на электрических погрузчиках. После разгрузки документы оформлялись, и мы должны были уходить в следующий рейс.

– Документы на груз были у Вашего отца?

- Нет, все документы были у шкипера. На буксире был главным капитан, а на барже главный - шкипер, который и заведовал своим дощанником и всем расположенным на нем грузом. Отец к грузу никакого отношения не имел, нашим делом было только отбуксировать его к месту назначения. Мы даже при разгрузке не присутствовали, там был только шкипер, поскольку он принимал в Астрахани груз. Он при разгрузке стоял и пересчитывал все сгружаемые на берег ящики, хотя в этом не было никакой необходимости, поскольку люди в то время были честные, ответственные и добросовестные. 

Закончив все дела, отец мне сказал: “Надо нам отовариться” и отправился в местную диспетчерскую. Нам хотелось получить хлеб, которого мы не ели уже вторые сутки. Из диспетчерской отец позвонил в магазин, там ему сказали, что хлеба нет и вообще ничего из продуктов нет, привезут только рано утром, в шесть часов: “Но вы будете первыми в очереди и мы вас отоварим”. Пока ждали подвоза продуктов, поступил приказ, что отец со своим баркасом поступает в распоряжение наркома речного флота Шашкова: “В затоне Красноармейского судоремонтного завода стоит пассажирский пароход “Первое мая”, на нем сейчас вместе с наркомом все руководство Волжской речной флотилии находится. А под штаб флотилии был отдан пассажирский пароход “Марат””. 

Стали мы подходить к “Первому мая”, а нас не пускает военный моряк с автоматом, требуя назвать пароль. Отец ему говорит: “Мы пароля не знаем, мы направлены в распоряжение наркома речного флота товарища Шашкова”. Матрос, сказав: “Сейчас я узнаю”, куда-то убежал. Затем вернулся и говорит: “Причаливайте”. Мы причалили, стоим. Приходит какой-то человек и говорит: “Двигатель можете остановить. Отдыхайте”. Механик заглушил двигатель и ушел куда-то, отец лег отдыхать в каюте, а я расположился сверху на каюте.

Часа в три ночи с парохода пришел человек и стал меня будить. Я сначала спросонья не понял, чего он от меня хочет, а потом, окончательно проснувшись, услышал: “Готовьте свой баркас, на нем сейчас нарком поедет”. Я пошел разбудил механика, тот завел двигатель. Возвращаюсь на палубу, а этот человек с парохода мне говорит: “А ты теперь перейди на пароход и иди прямо. Там, в носовой каюте увидишь открытыми большие двери в салон носовой, вот туда зайдешь и проводишь людей на свой буксир”. Я все сделал, как мне велели, увидел двери салона, вошел внутрь. Там, вокруг круглого стола, на котором была расстелена карта, склонилось человек двенадцать или пятнадцать.

Вошел я в салон и громко со всеми поздоровался: “Здравствуйте, товарищи!” Один из этих людей обернулся, посмотрел на меня и сказал: “О, у нас гость!” От стола отошел полный человек, похлопал меня по плечу и спросил: “Откуда приехали?” Я отвечаю: “Из Астрахани пришли, четыреста тонн снарядов привезли, поставили под разгрузку”. А сам смотрю на этого человека и не пойму, кто он такой. Большинство людей в салоне были в военной форме, а этот в штатском. Потом уже, по разговорам, я  понял, что это и есть тот самый нарком.

К нам на баркас погрузилось восемь человек, и мы пошли по Волге. Сначала подошли к тринадцатому бронекатеру, который стоял у водокачки и к нему на борт сошли четыре человека из наших пассажиров. Уходя, они попрощались: “Ну что, товарищ нарком, до завтра. Мы завтра с Вами еще встретимся и продолжим наш разговор”. Высадив этих четверых, мы пошли в Татьянку, где находился пароход “Марат”, на котором располагался штаб. 

“Марат” был пассажирским пароходом местного речного флота, их у нас четыре было: “Марат”, “Штиль”, “Камчатка” и “Кренкель”. Наш буксир, на котором мы работали вместе с отцом, назывался “ЦС ОСВОД” - Центральный совет ОСВОД. (ОСВОД - общество спасения на водах - прим. ред.) Этот буксир, как и некоторые другие, сначала числился за ОСВОДом, а затем их перевели в местный флот. Речные трамвайчики, которые до войны возили пассажиров на Тумак и Красную Слободу, в сорок втором году были переоборудованы под тральщики. На них демонтировались расположенные на палубе буфеты и различные надстройки, а вместо них ставились лебедки и прочее оборудование, позволяющее с помощью тросов производить траление на перекатах.

Некоторое время мы работали с наркомом речного флота Шашковым, перевозя его по различным надобностям в разные участки побережья. Мы были его личным транспортом - куда он говорил, туда мы и направлялись. Ему постоянно по радиостанции что-то сообщали и он, исходя из этих сообщений, принимал решение о точке нашего маршрута.

Двадцать третьего августа нам по рации передали, что на Сталинград налетели самолеты, разбомбили “Нефтесиндикат” и от этой бомбардировки горит не только город, но и половина Волги. К нам на буксир сел нарком Шашков и шесть человек из Волжской флотилии, и мы отправились вверх по течению.

Пришли в Сталинград, а тут вдоль по воде стелятся клубы черного удушливого дыма, а за ним идет огонь - нефть, мазут горят. Вдруг посреди этого дыма отец внезапно остановил буксир. Нарком у него спрашивает: “Ты чего остановился?”, а отец отвечает: “Где-то здесь, по-моему, детский плач раздается”. Когда дым немного развеялся, мы увидели небольшую лодку, на которой сидели пожилые люди с плачущими детишками. Весел у лодки не было и двое взрослых, держась одной рукой за борт, другой изо всех сил пытались грести, чтобы уйти от дыма и огня. Огонь уже почти добрался до этой лодки, разделял их всего несколько метров воды. Отец подвел буксир таким образом, что он загородил лодку от огня и мы начали поднимать к себе на борт взрослых и детишек. Вытащили всех, а их лодку зачалили к буксиру. Корпус нашего буксира был деревянным и, пока вытаскивали людей, левый его борт успел загореться. Краска, которой был покрашен баркас, была всегда испачкана мазутом, плавающим в Волге, поэтому огонь занялся быстро. Все, кто был на борту, включая наркома, стали тушить возникший пожар и вскоре буксир был готов продолжить путь. Спасенных нами людей мы повезли на Красную Слободу. По пути подняли на борт еще одного мужчину, который барахтался в воде, держась за пустые бутыли-”четверти”. Их в мешке у него было четыре штуки и все были хоть и пустыми, но плотно закупорены пробками. Это и позволяло мужчине держаться на воде, как на поплавках. Корабли, которые имели стальной корпус, брандспойтами отбивали пламя от людей, которые на подручных средствах переплывали Волгу, затем поднимали их на палубу. По всей Волге стоял стон и плач. Матросы ставили на палубы ведра с отработанным машинным маслом, что те, кого подняли из горящей воды, могли смазать свои ожоги. “Гаситель”, “Донбасс”, “Стахановец”, “Абхазец” и другие суда в тот день спасли из огня много жителей Сталинграда. 

Пришли к причалу в краснослободский затон, а там стоит буксир “Пожарский” и паром №5, полный солдат. Нарком стал кричать: “Почему паром стоит и не осуществляется переправа?” Чуянов ему отвечает: “Минуточку! У буксира механик есть, кочегар есть, масленщик есть. Капитана нет, рулевого нет, матроса нет”. (Чуянов Алексей Семенович - первый секретарь Сталинградского обкома и горкома ВКП (б) - прим. ред.)

– Чуянов был в той группе, которая вместе с наркомом на вашем буксире передвигалась?

- Нет, он был в Красной Слободе, командовал всеми переправами. Там не только один Чуянов был, там все партийные органы находились, они из-за Волги руководили городом. 

Отец, услышав, что не хватает капитана, говорит: “А у меня сыночек окончил курсы и получил диплом капитана”. Нарком говорит: “А где он? Давай его сюда!”  Меня спрашивают: “Справишься работать на баркасе?” А мне тогда только пятнадцатый год шел, и я гордо так ответил: “Ну а чего ж не справиться-то? Меня на семидесятисильном буксире учили работать, а на этом сто пятьдесят сил - разница не большая” - “Тогда принимай его под свое командование”. Вот тут я опешил: “Как принимать? Для приемки нужно комиссию создавать из трех человек, акты делать, подписывать их - так нас на курсах учили”. Нарком Шашков похлопал меня по плечу и сказал: “Комиссию создавать и акты составлять мы будем после войны. А сейчас принимай буксир”. Мне ничего не оставалось делать, как принять под свое командование буксир “Пожарский”, забуксировать паром №5 и отправиться на правый берег в Сталинград.

Когда я вышел из затона на Волгу, сквозь огонь и дым не смог сначала определить, где мне приставать к берегу чтобы выгрузить солдат. Потом до начальства, наверное, дошло, что они пацана одного отправили в его первый самостоятельный рейс. Смотрю, отец меня на своем буксире догоняет. Подошел, прицепился к парому, и мы с ним двойной тягой пошли в сторону Красного Октября мимо горящего “Нефтесиндиката”. Дошли к берегу без проблем, выгрузили солдат, загрузили эвакуированных жителей с ранеными и вернулись обратно в краснослободский затон. Когда я вернулся, ко мне на баркас пришел Чуянов с тремя какими-то военными: “Вот так, парень. Теперь ты будешь подчиняться Кузнецову, это твой комиссар. А вот тебе и два солдата - один у тебя будет рулевым, а другой матросом. Оба тебе будут подчиняться”. Ну и все, значит, начал я работать капитаном и проработал им до первого сентября сорок второго года.

– А где был штатный капитан этого буксира?

- Капитан Ефимов лежал в госпитале в больнице водников, у него после сварочных работ воспалились глаза. Первого сентября он вернулся к исполнению своих обязанностей, и мы с ним работали дальше: он капитаном, а я у него был помощником.

– К отцу Вы не вернулись?

- Отца я больше не видел до следующей весны и не слышал о нем ничего. После того как мы с Красного Октября возвратились, он ушел обратно в Татьянку вместе с наркомом Шашковым и все. Знаю, что Шашков еще некоторое время пробыл в Сталинграде, часто пропадая на пароходе “Первое мая” вместе с военными речниками, а потом улетел обратно в Москву.

– “Первое мая” был колесным пароходом или дизельным?

- Это был паровой “колесник”. Он сначала стоял в затоне как место совещаний для руководства Волжской флотилии, а затем ушел. 

– А где базировались корабли Волжской флотилии, например, бронекатера?

- Они находились в Сталинграде, работали на переправе. Часто им приходилось сопровождать нефтеналивные баржи, которые шли к берегу, отгоняя немецкие самолеты чтобы те их не обстреливали и не бомбили.

– Вы сказали, что о бомбардировке Сталинграда вам сообщили по рации. Вы лично не наблюдали эту бомбардировку?

- Нет конечно, мы же в тот момент были от Сталинграда за тридцать километров ниже по течению. Мы только слышали весь этот гул и когда подошли поближе, то увидели столбы дыма.

– Ваши родные пострадали от бомбардировки города?

- Нет, не пострадали. После того как нарком улетел в Москву, отец получил приказ идти в Дубовку, чтобы работать там на переправе. Перед тем как уйти, он пристал в Сталинграде и забрал всю семью - Ивана, Валентину, мать. Механик с его буксира тоже забрал двоих своих детишек вместе с женой. Они все потом работали сначала в Дубовке, затем в Антиповке. А я ничего об этом не знал, да и мои родные ничего не знали о моей судьбе.

Тринадцатого сентября немец подошел к берегу Волги у устья реки Пионерки, там, где сейчас стоит памятник “Гасителю”, и поставил зенитки с минометами. Нашу переправу начали интенсивно обстреливать из этих орудий и от этих обстрелов погибло очень много судов. Чуянов, видя, какая ситуация складывается, дал нам приказ работать только ночью. Попробовали мы выйти в рейс ночью, но немцы так много понавешали в небе осветительных ракет, что хоть иголки собирай. С этого дня на Красной Слободе и хуторе Бобыли мы уже не работали, потому что немцы нас расстреливали практически в упор. 

После этого нам дали приказ места переправ перенести вверх по течению. Для этого определили первую, вторую и третью линии переправы. Мы от центра города ушли севернее и работали примерно там, где сейчас высоковольтная линия электропередач пересекает Волгу. На левом берегу у хутора Бобров были сооружены свайные причалы, на которых осуществлялась погрузка-выгрузка. Вторая переправа была от хутора Скудры (там сейчас рыбзавод), а третья от Средней Ахтубы. Третья переправа работала по перевозке войск 62-й армии, а на Скудрах переправляли 13-ю гвардейскую дивизию. Нам, на Бобрах, тоже достались части 13-й гвардейской.

– На чем переправляли?

- Ну как на чем? Паромы через Волгу таскали. Грузили солдат на эти паромы и вперед.

– Зенитное прикрытие у этих паромов имелось?

- На том пароме, который мы таскали, стоял на крыше зенитный пулемет, а на нашем буксире не было ничего, чем можно было бы от самолетов отбиваться. 

– Солдаты только на барже переправлялись? К вам на палубу буксира никого не сажали?

- Нет, к нам на буксир никто не садился. На буксире размещался только экипаж.

– Сколько человек был экипаж?

- Кочегар, масленщик, механик, капитан, я - помощник капитана, два солдата и комиссар.

– Только солдаты были вашими пассажирами?

- В Сталинград везли солдат, а обратно раненых и эвакуированных - женщин, детей.

– Если у солдат при погрузке был хоть какой-то порядок, то гражданские, наверное, вели себя иначе?

- Гражданских набивалось на паром под самую завязку. Но сначала обязательно грузили раненых, им отдавался приоритет при погрузке, а уже потом на свободные места грузили гражданских.

– На противоположном берегу эвакуируемое население кто-нибудь встречал?

- Нет, привезли - а дальше иди куда хочешь. У кого там, на левом берегу, были родственники, те к ним шли. А у кого не было никого, те либо обустраивались как могли, либо собирались и уезжали куда-нибудь.

– Кто занимался организацией порядка на переправах?

- На всех причалах были комиссары, которые следили за тем, чтобы не было никаких ЧП. Например, на левом берегу они объявляли: “Такая-то часть, на погрузку! Кто боится, оставайтесь здесь, на берегу!” А тогда был приказ Сталина о заградительных отрядах, по которому всех оставшихся можно было считать трусами и дезертирами, а за это полагался расстрел. Были такие, что переправлялись в Сталинград, сразу стреляли себе в руку и уже ранеными возвращались назад. Но у них на руке оставались следы пороха, поэтому таких быстро вычисляли и их забирал к себе особый отдел.

– Раненых из Сталинграда забирали всех, без разбору? Сортировали их уже на противоположном берегу?

- Да, тех, кто действительно получил ранение, отправляли в госпиталь, а “самострелами” уже занимались те, кому полагалось.

– Были случаи паникерства на переправах?

- Мы этого не видели, наше дело было за техникой следить и за заполняемостью парома. А то, что творилось на берегу, нас не касалось. Там весь берег был заполнен людьми, техникой и боеприпасами.

– Вы еще и технику переправляли?

- Да, но только мелкую и только до тех пор, пока причалы в Сталинграде работали. А потом технику перевозить нам запретили, только людей и боеприпасы. 

– Артиллерию на своем пароме тоже переправляли?

- Нет, из-за Волги в Сталинград мы орудия не перевозили, только минометы. А крупную боевую технику, например танки, паромами перевозили еще до начала боев в городе. Поскольку паром не был рассчитан на перевозку такой тяжелой техники как танк, для усиления его кильсона под погрузочную площадку ставили деревянные столбы, чтобы танки своей тяжестью ее не проминали. Паром загружался так: в середину ставился танк, а по краям расставлялись машины, чтобы вес равномерно распределялся по всей площадке. По бортам парома были сделаны специальные трапы для техники: мы причаливали паром боком, трапы отбрасывались и техника своим ходом сходила с этого парома и взбиралась в гору.

– У вас на буксире было оружие?

- Нет, у нас в экипаже ни у кого не было оружия. Вот только лежали две винтовки тех солдат, которых привели к нам вместе с комиссаром. Да, у комиссара был пистолет еще!

– Как звали вашего комиссара, помните?

- Как же не помнить! Кузнецов Василий Васильевич. Капитан нашего буксира тоже был Василий Васильевич, только фамилия у него была Ефимов.

– Навигация сорок второго года была “горячей”. Хоть свободного времени у вас практически не было, но принимать пищу было нужно. Где, как и чем вы питались?

- Нууу, питались мы отлично! Нам давали харчи сухим пайком и плюс каждый раз, когда мы приставали к берегу, там везде неподалеку работала полевая кухня. Мы еще не успевали как следует закрепить буксир, как оба наших солдата уже бежали на кухню с котелками и оттуда приносили еду на всю команду: первое, второе и третье. А когда нас перевели на переправу у хутора Бобры, там мы уже стояли на довольствии и специально для нас работала кухня, в которой мы питались. Даже если мы выходили спозаранку, еще затемно, повара были об этом оповещены и к отправке нам уже был готов завтрак. Солдаты шли на кухню, забирали его с собой и, пока народ грузился на паром, мы быстренько из котелочков ели то, что нам приготовили повара. Обратно возвращаясь в час или в два дня, мы как раз попадали к обеду. Но если, по каким-то причинам, на обед не успевали, то на ужин попадали обязательно. Если не было времени на то, чтобы поесть на берегу, мы готовили что-нибудь из сухого пайка прямо у себя на буксире. У нас на камбузе был небольшой паровой котелок, с помощью которого мы варили кашу или картошку, которые ели всем экипажем. Металл котелка нагревался паром от двигателя и минут через пятнадцать у нас была горячая пища, а потом так же быстро в этом котелке кипятили воду и заваривали чай.

– От бомбежек на реке, наверное, много рыбы оглушенной плавало? Не использовали ее в пищу?

- Ой, очень много рыбы плавало! Но мы ее не ловили, потому что у нас просто нечем это было делать, да и времени на это не было. А вот потом, зимой сорок третьего, когда уровень воды в Волге упал, много свежей рыбы осталось просто вмерзшей в речной лед. Люди выбегали на лед, кололи его и большими глыбами вытаскивали на берег. Там уже рыбу доставали изо льда и несли к себе домой.

– Возможность помыться в бане у вас была?

- У нас в машинном отделении был душ, в котором всегда была горячая вода от двигателя и холодная забортная. Так что с помывкой проблем не было - открываешь душ и моешься.       

Десятого сентября сорок второго года мы вышли из Бобылей на переправу. Первым пошел “Абхазец” с паромом №3, потом мы, а затем “Вторая пятилетка”, груженая солдатами. Когда мы вышли на середину Волги, откуда ни возьмись, в небе появились четыре самолета. Трое из них начали бомбить нас, “Вторую пятилетку” и “Абхазца”, а четвертый в это время летал вдоль Волги и сбрасывал что-то черное. Слышу, капитан мне кричит: “Саша, становись за штурвал!” Я принял управление буксиром, а капитан с комиссаром стали на носу и около мачты и стали вглядываться в небо. От них постоянно раздавались команды: “Шурик, влево, влево!” Я руля даю влево, самолет пролетел надо мной, и бомба упала справа от меня. И как назло, нигде не работал ни один зенитный пулемет, не знаю почему. Немец, сбросив все свои бомбы и понимая, что никто по нему не стреляет, сделал разворот и спустился еще пониже. Тут солдаты, сидящие на пароме, не выдержали и стали стрелять по нему из своих винтовок. И представляешь - попали! 

В это время тому самолету, который бомбил “Вторую пятилетку”, удалось повредить судно. Бомба взорвалась рядом и осколком пробило деревянный корпус. У нас те суда, которые имели деревянные корпуса, называли “шифоньерами”. Отливного средства для того, чтобы откачать воду, на судне не было и оно, не дойдя до берега метров пятнадцать, стало погружаться в воду. Солдаты стали прыгать в воду и спасаться самостоятельно. “Абхазец” не мог помочь им, потому что он со своим паромом уже успел уйти вперед.

– Что из себя представляла “Вторая пятилетка”?

- Это был простой пассажирский катер, который еще до войны работал у нас на городской переправе. Он не тащил за собой никакого парома, солдат посадили прямо к нему на палубу.

И вот мы, значит, маневрируем и в это время комиссар кричит мне: “Саша, работай полный назад! Полный назад! Мина! Мина впереди!” Оказалось, что тот самолет, который летал поперек Волги, побросал в воду мины и они поплыли по течению. Я быстро сработал “полный назад”, но в это время буксировочный трос, которым мы были соединены с паромом, дал слабину и попал под винт, намотавшись на него. Двигаться мы уже не могли и так плыли по течению: буксир, за ним паром, а метрах в пяти от нас плыла немецкая мина. Мы все уставились на эту мину, ждем, когда она к нам подплывет. Мина была высокой и плыла, возвышаясь своей рогатой частью над водой. Но тут поднялся ветерок и мину стало течением уносить в сторону. 

Капитан говорит мне: “Шурик, ну, сейчас на тебя вся надежда, от тебя все зависит”. Я сначала не понял: “Что от меня зависит?” - “Мы все от тебя зависим: наша команда, буксир и те солдаты, что у нас на пароме”. Смотрю, кто-то начал точить нож и понимаю, что мне придется лезть в воду резать буксировочный трос. Разделся я до трусов, меня обвязали веревкой и прыгнул в воду. Это было десятого сентября, вода уже была холодной, но нужно было спасать буксир, паром и всех, кто там находился. Нырять мне пришлось четыре раза. Буксировочные троса тогда были не металлические как сейчас, а пеньковые, поэтому за несколько погружений мне удалось освободить винт от троса. Концы троса мы связали и продолжили свой путь. Паром поставили в Сталинграде, выгрузили солдат, загрузили раненых и пошли обратным рейсом. Так мы и работали на этой переправе. 

Когда немецкие танки вышли к Волге в районе Латошинки, нам дали приказ срочно погрузить шесть ящиков бутылок с горючей смесью и везти на тракторный завод. Кроме этих ящиков, прямо на буксир погрузили человек тридцать или сорок солдат. Это считалось спецрейсом, поэтому паром цеплять не стали. Кроме этого комиссар получил приказ доставить донесение о прорвавшихся немцах на остров Денежный, где находился штаб Горохова. (Горохов Сергей Федорович, полковник, командующий группой подразделений РККА на северном участке г. Сталинграда - прим. ред.) Когда он сказал об этом капитану, тот возразил: “Мы не знаем, воложка заминирована или нет. Если мы пойдем тем направлением, мы можем подорваться. Давай лучше ты просто отправишь в штаб посыльного с этим донесением”. Ранее нашим командованием было решено навести переправу, чтобы прямо с Денежного острова в район тракторного завода по ней могли выходить танки, которые на Денежный должны были доставляться переправой из Скудров.

Когда мы шли к острову, чуть впереди нас шло треугольником три лодки и откуда-то вынырнул немецкий самолет, сбросив бомбу.  Он, видимо, рассчитал так, что мы все как раз подойдем к месту ее падения. Но наш капитан увидел его и приказал остановить двигатель, а бомба упала аккурат между теми тремя лодками. Одна лодка перевернулась от взрыва и все, кто в ней был, посыпались в воду. Мы подошли и стали спасать тех, кто оказался в воде. Какой-то солдат неоднократно делал попытки вскарабкаться к нам на борт, но постоянно срывался в воду. Видим, он уже захлебываться стал и начал тонуть. Тогда меня обвязали веревкой и спустили, чтобы я ему помог подняться, сказав: “Только ты его за воротник бери обязательно!” А я не послушался, и схватился за его винтовку, поэтому подняли наглотавшегося воды солдата на борт вместе с его оружием. Когда стали его раздевать, то оказалось, что он сначала надел винтовку, а поверх нее вещмешок. Поэтому он не мог освободиться от винтовки, которая ему мешала спастись. Все остальные побросали свое оружие, а этот просто не мог. Наш Ваня-сибиряк, здоровый мужик, положил этого солдата себе на плечо и стал вместе с ним прыгать до тех пор, пока из того вода не стала выливаться. Почти привели его в чувство, а он сидит, закрыв глаза и только повторяет: “Я спать хочу”. Его друзья бьют его, а он только повторяет: “Я хочу спать”.

Посыльным к Горохову пришлось быть мне. Меня высадили на пристани Денежного острова, и я отправился искать штаб Горохова. Прохожу мимо пулеметной зенитной установки, слышу, зенитчик мне кричит: “Мальчик! Мальчик!” и машет рукой. Я подошел: “В чем дело?” - “Слушай, вон тот самолет, который прилетал и сбросил бомбу, сейчас вернется и меня будет бомбить.  Видишь, мой напарник убит, а я сам ранен. Помоги мне.” Я взял лежавшие неподалеку металлические коробки с пулеметной лентой, поднес к зенитной установке и помог зенитчику зарядить ею пулемет. Не прошло и нескольких минут, как зенитчик говорит: “Вот он, летит уже! Помоги, подержи пулемет”. Самолет пролетел над нами буквально за секунды, но этого времени хватило зенитчику чтобы выстрелить. Я видел, как строчки выстрелов пулемета попали в немецкий самолет, тот загорелся и упал где-то за нами. После этого солдат спросил меня: “Ты куда идешь?”, я отвечаю, что направлен посыльным в штаб. “Скажи там, чтобы оттуда санитар пришел мне перевязку сделал”. Я пообещал и отправился дальше.

Пришел на место, спрашиваю: “Это штаб Горохова?” - “Да” - “А где мне его увидеть?” - “А что такое? Зачем он тебе?” - “У меня для него приказ есть”. Какой-то военный говорит: “Давай, я ему передам” - “Нет, я должен ему лично вручить”. Побежали искать Горохова и через некоторое время он сам подошел ко мне, поздоровался. Я тоже поздоровался: “Здравствуйте. Вы Горохов?” - “Да, это я” - и показал мне свой документ. Я убедился, что это действительно полковник Горохов и вручил ему бумагу с приказом. Он развернул ее, прочел и как стал матом кричать: “Твою мать! Только собрали мост, подготовили переправу через Волгу, а теперь его нужно разбирать!” Я выслушал всю эту его гневную речь, а потом говорю: “Вы мне напишите какую-нибудь бумагу, что я Вам приказ доставил и передал из рук в руки”. Горохов спрашивает у меня: “Как вашего комиссара звать?” - “Кузнецов Василий Васильевич”. Горохов взял бумагу с карандашом и написал: “Товарищ Кузнецов, приказ я получил. Спасибо тебе за твоего адъютанта, награди его самым большим орденом за помощь в сбитии самолета и за спасение переправы”. Когда наш буксир возвращался из района Тракторного завода, он забрал меня с острова Денежного. Я передал записку от Горохова своему комиссару, тот прочитал и сказал: “Будешь ты, Сашка, Героем Советского Союза!” Я смутился: “Да какой из меня герой?”, хотя самому это было очень приятно.

– Как боролись с минами, которые немцы ставили с самолетов?

- Тралили акваторию Волги тральщиками. Расстреливать плывущие мины экипажи судов не решались, потому что боялись и взрыва и осколков, которые могут ударить по судну. Хотя я знаю, что две мины однажды расстрелял снайпер, который был среди солдат, переправляемых на пароме в Сталинград. Но эти мины были далеко от нас и не могли нам навредить.

– Об обнаруженных минах сообщалось другим судам?

- Нет, не до этого было. Хотя мин в Волге было очень много.

– Буксир часто выходил из строя по какой-нибудь причине?

- Нет. У нас стояли хороший паровой котел и хорошие машины -  все четко работало, только успевали ходить мазутом заправляться.

– Где заправку производили?

- Ходили на Тумак. Там, в русле старой Волги, стояла баржа с нефтепродуктом, а около нее стояла паровая колесная “Ласточка”, которая нагревала мазут и перекачивала его нам на борт. Туда ходили заправляться, наверное, все суда нашего речного флота, которые работали на мазуте, однако была введена строгая очередность, поэтому никакого столпотворения там никогда не было. А те суда, которые работали на дизельном топливе, заправлялись совершенно в другом месте. Например, большинство катеров заправлялось с машин. Заправщики приходили прямо на причал, спускали шланги, заливали дизельное топливо и сразу же уходили.

– Сталинградский “Нефтесиндикат”, где были большие запасы топлива, немцы разбомбили. Откуда же брали топливо для заправки судов?

- Вот баржу, с которой мы заправлялись, к примеру, притащили откуда-то из Астрахани. В Красной Слободе тоже стояла баржа, но уже с дизельным топливом - ее тоже откуда-то притащили. Эту баржу разгружали быстро: из нее топливо перекачивали в емкости, а уже из емкостей заливали в цистерны и развозили по катерам.

– Как осуществлялась разгрузка раненых?

- Их вручную выгружали на берег, а там уже не знаю, как и на чем их увозили. Задача стояла как можно быстрее разгрузить паром. В какой госпиталь их увозили мне тоже неизвестно - там, вокруг Красной Слободы, было много госпиталей в лесу спрятано. А которые сильно ранены были, тех, наверное, подальше увозили - в Ленинск или в Камышин.

– Как поступали с теми, кто не смог пережить эвакуацию и умирал прямо на борту парома?

- Вот этого я уже не знаю. Их все равно всех выгружали на берег, а как там уже решали - не мое дело. Там же их не один и не два было, поэтому, наверное, братскую могилу рыли и всех туда складывали.

– При необходимости ремонт судов осуществлялся своими силами или для этого были ремонтные бригады?

- Если поломка была незначительной, то старались починить своими силами. А если было что-то посерьезнее, то шли в Красную Слободу, где работал судоремонтный завод. При заводе были бригады токарей, котельщиков, сварщиков, для выполнения неотложных работ. Эти бригады никогда не сидели, они всегда были при деле.

– Чем занимался в экипаже масленщик?

- Обязанностью масленщика было специально следить за механизмом и регулярно его смазывать. А кочегар следил за котлом и работал с форсункой: “держал пар” как говорится, чтобы давление пара было десять килограмм. А механик уже контролировал работу масленщика и кочегара и, если возникали какие неполадки, то вместе с масленщиком или кочегаром устранял их. 

– В мирное время весь речной транспорт ходил по Волге соблюдая лоцию, ориентируясь на створы, бакены. Во время войны ничего этого не было. Как судоводители ориентировались в таких условиях?

- В Сталинграде никаких створов и бакенов уже не было, и мы по Волге ходили практически по памяти. Помнили, что вот в этом месте до войны был, к примеру, белый или красный бакен. Все мели и отмели мы знали наизусть. Идешь и знаешь, что вот сюда нельзя и сюда нельзя.

– Ваш буксир или буксируемый паром садились на мель?

- Нет, с нами такого не случалось. А вот пароход “Иосиф Сталин” сел на мель и его расстреляли те самые танки, которые вышли к Волге. С ним вместе на Камышин шли еще два парохода. Когда начали расстреливать “Иосифа Сталина”, колесник “Максим Горький” успел убежать, а “Семнадцатый год”, который тоже вез обкомовские семьи, увидев это, развернулся и ушел на Астрахань.

– “Иосиф Сталин” тоже вез обкомовские семьи?

- Да, все эти три парохода были выделены под эвакуацию семей членов обкома партии. “Иосифу Сталину” не повезло больше всех: капитана у него убило, его потом похоронили в центре города, а сам пароход просто расстреляли, и он от полученных попаданий попросту сгорел. Люди с этого парохода, кто смог, попрыгали за борт и выбрались на остров. Наши солдаты подбили два танка из тех, что расстреляли пароход, а другим двум удалось уйти. Только после этого начали собирать спасшихся людей и перевозить их на берег в район тракторного завода.

– Бронекатера тоже занимались перевозкой солдат?

- Нет, у них основной задачей была охрана наших переправ. Но бронекатера рядом с нами не ходили, они самостоятельно передвигались по своим маршрутам. Чаще всего они просто вели огонь по пролетающим самолетам, потому что по берегу они уже не могли стрелять, не зная кто там - наши или не наши, ведь там же на берегу все было настолько перепутано.

– На левом берегу Волги у переправы стояли зенитки для защиты от нападения с воздуха?

- Нет, вообще никаких зениток на берегу не было.

Когда с наступлением холодов по реке пошла первая шуга, или по-нашему “сало”, у бронекатеров, которые работали вместе с нами - БК-13, БК-14, БК-31 - начали забиваться ею приемные бачки и двигатели стали перегреваться, потому что к ним перестала поступать вода для охлаждения. Идем мы с паромом, видим, капитан с тринадцатого бронекатера машет нам. Мы подошли: “В чем дело?” Он объяснил нам, в чем его проблема. Я ему рассказал, что слышал от отца историю, как он в свое время, еще до революции, выиграл паровой котел. У моего деда на тот момент было два своих баркаса и он еще делал себе колесный пароход, чтобы на нем ходить по Волге. Вот этот котел и нужен был для нового строящегося парохода. А условия были такими. Из Астрахани в Царицын нужно было привезти три мешка денег. Тогда же машин не было, перевозили все на подводах. А за этими деньгами уже следили и планировали их перехватить по дороге. Отец на тот момент работал на дедовском баркасе “Внучка”. У деда в свое время умерла внучка, и он решил дать своему баркасу именно такое название. Отцу предложили, если он сумеет быстро доставить деньги в Царицын, то получит котел для парового двигателя. Отец пришел на баркас, рассказал о предложении своему механику, тому предложение понравилось, и он посоветовал отцу согласиться, но при этом сказал: “Не сегодня-завтра по реке шуга пойдет, потому что в верховьях уже холодно. Нам надо немного над своим баркасом поработать”. В общем, они срезали выходную трубу, которая шла от двигателя за борт для охлаждения, вместо нее надели резиновый шланг и пустили эту воду в расширительный бачок. Закончив эту работу, они собрались и в три часа ночи с деньгами ушли в Царицын. Но лихие люди разузнали, что деньги перевозит баркас “Внучка” и бросились за ним в погоню на быстроходном катере. На второй день сильно похолодало и по воде пошла шуга. Но баркасу отца это было нипочем, потому что у них из двигателя шла горячая вода, которая топила забивавший лед и это позволяло двигателю работать, не перегреваясь. А тем, которые гнались за ними, пришлось сбросить скорость и сильно отстать. В результате отец привез в Царицын три мешка денег и получил обещанный котел для парохода. Правда, потом наступил семнадцатый год и деду пришлось расстаться со всем своим речным имуществом: баркасами, дощанниками и пароходом.

– Попадания в перевозимые вашим буксиром паромы случались часто?

- На переправах в Сталинграде работало шестьсот с лишним судов. Шестьсот судов! Среди них встречались и маленькие суденышки, но они тоже все работали. Из этого количества четыреста тринадцать судов погибло, а вместе с ними и пятьсот тридцать один волжский речник. Но в мой буксир и в паром, который мы таскали, ни одна бомба ни разу не угодила. Нас, в отличие от бывшего речного трамвайчика “Вторая пятилетка”, Бог миловал. Когда мы делали свой последний рейс, Сталинград уже был занят. Как только налетали самолеты, мы старались подойти либо к Банному оврагу ниже “Красного Октября”, где у берега стояла водокачка, либо пристать к берегу у центральной водокачки.  Немцы в небе летали, Волгу бомбили, но водокачки почему-то не трогали. Поэтому мы от бомбежки спасались именно в тех местах. Видимо немцы считали, что в городе, который они захватят, водокачка должна работать и снабжать их водой. Мы пользовались этим и в момент бомбежки старались по-быстрому разгрузиться и погрузить на борт раненых.

– Существовал какой-нибудь норматив времени, отводимый вам на разгрузку и погрузку?

- Нет, мы стояли до тех пор, пока всех не заберем полностью. Сколько ждало нас на берегу раненых солдат - всех старались забрать и только тогда отчаливали от берега. Обычно по часу-полтора стояли.

– Пока стояли под погрузкой, минометные мины к вам не прилетали?

- Нет, нам везло. А вот в последних числах октября, когда мы шли от Мамаева Кургана на левый берег и везли очень много раненых, вершину Мамаева Кургана в это время заняли немцы. Мы только вышли на середину Волги, как нас стали обстреливать из минометов. Мы пытались уклоняться от мин, маневрируя то влево, то вправо. Дошли до берега, поставили паром к причалу - там началась разгрузка - а сами чуть выше парома уткнулись носом в берег. Причалы располагались немного за поворотом и их скрывал берег острова и густой лес, который рос на берегу реки, поэтому с вершины Мамаева Кургана этого причала не было видно. 

Капитан дал мне указание: “Саша, проверь отливные средства, чтобы они у нас работали. А я пойду в кормовую каюту отдохну немного пока есть возможность - они полтора часа еще выгружаться будут, да потом целый час загружаться”. Я только успел ответить ему: “Хорошо”, как комиссар изо всех сил закричал: “Саша, ложись! Мины летят!” Я упал там же, где и стоял. В это время нам одна мина - бух! - в корму буксира, а за ней - бух! - и вторая. После этого воцарилась полнейшая тишина. Я попытался встать, но почувствовал резкую боль в ноге. Ё-моё! Я на четвереньках прополз к механику. Кричу ему: “Петрович! Петрович! Посмотри капитана в кормовой каюте, жив он там или нет!” В ответ мне полнейшая тишина.

Солдаты там, на берегу, уже начали прыгать на борт, чтобы нас спасать: кто лестницу тащит, кто трап. Вытащили из каюты полуживого капитана. Тот рот разинул, ничего не соображает. Потом нас вытащили на сушу и погрузили в кузов машины-”полуторки”. Комиссар незадолго до этого случая мне как-то сказал: “Саша, если со мной что случится, у меня в каюте на столике лежит планшет с наградными листками на весь ваш экипаж. Ты возьмешь и отдашь этот планшет любому комиссару. Любому, который тебе понравится, а он эти бумаги передаст куда следует”. А какой тут за планшеткой в каюту лезть - нас только вытащили, как прошло минут десять и наш буксир затонул. 

У “полуторки”, в которую нас погрузили, двигатель был своеобразный: в качестве топлива использовались любые средства - в топку постоянно или что-то подбрасывали как дрова и уголь, либо заливали мазут. Солдат с нашего буксира, который тоже сидел в кузове, пока мы ехали в госпиталь, рассказал мне, что комиссар нашего буксира погиб, одного солдата убило, а его ранило в живот и он сидел, поддерживая руками вываливающиеся кишки.

Нас привезли в госпиталь, который находился в Красной Слободе в больнице при судоремонтном заводе. Мне там сделали рентген, вытащили из тела четыре осколочка, промыли раны, где-то загипсовали, а где-то просто перевязали. Со мной вместе в госпитале лежали раненые солдаты. Они мне сделали костыли, на которых я передвигался.

– Вас переодели в госпитальную одежду?

- Нет, я лежал в том, в чем спасся с буксира. Какая там одежда! В своей робе я и лежал. Там и кормили-то очень скудно, как говорится “ в супе пшенинка за пшенинкой гоняется”.

– Вши в госпитале были?

- Нет, не подхватил я их там. Да мы лежали отдельно от других - в палате нас было четверо: мой капитан, я, какой-то лоцман и сухопутный лейтенант.  

Четыре дня за мной наблюдали доктора. Температуры у меня не было, давление в норме, поэтому держать меня на лечении не стали и выписали. Вышел я из госпиталя, сел на лавочку, сижу. А куда мне идти? Немец в Сталинграде Пионерку занял, я не знаю, родители мои живые или нет. Сижу, а слезы у меня по лицу сами собой текут. 

Тут смотрю, идет наш механик, который пришел в госпиталь проведать меня и капитана. “Ты чего, Саня, плачешь?” - “Да я не плачу, они сами льются”. А вид у меня, конечно, был еще тот: на одной ноге гипс, а на другой ботинок. Этот ботинок, надо сказать, был американский, с толстой подошвой и медными шпильками в ней. Кстати, если бы не эти ботинки, мне бы осколком точно ногу срезало бы, а так осколок попал лишь в резину подошвы. Механик мне говорит: “Подожди, я сейчас капитана проведаю и вернусь, придумаем, как с тобой быть”. Спустя некоторое время возвращается: “Ну, пойдем в завод к директору”. В Красной Слободе находился судоремонтный завод, директором которого был Осипов. Пришли к нему, сидим в приемной и слышим, какая в кабинете директора ругачка идет. Секретарь Осипова посмотрела на нас и говорит: “Вы приходите завтра утром, пораньше. Директор в семь часов уже бывает на рабочем месте, вы придете и с ним побеседуете”. Ну ладно, завтра так завтра. Пошли мы к механику домой - он жил тут, в Красной Слободе - там поужинали немного. Каждому досталось по две вареные картошечки, по огурцу соленому да по небольшому кусочку хлеба. Все это запили солодковым чаем и спать легли.

Рано утром проснулись и пошли снова на прием к директору. Только расположились в приемной, как заходит Осипов: “О, у меня уже гости”. Поздоровались, механик рассказал в чем дело. Директор тут же отписал мне трехразовое питание в столовой и отправил меня работать учеником кузнеца, сказав при этом: “В тепле постоянно будешь”. При судоремонтном заводе было училище и мне выделили комнату в общежитии этого училища, выдав подушку, одеяло и матрас.

Пришел я в цех. Начальник цеха меня встретил вопросом: “Ты кто такой? Зачем сюда пришел?” Я ему объяснил, что по направлению от директора завода. Меня тут же сразу одели: я получил фуфайку, брюки ватные, шапку, валенки. В общем, полностью снабдили всем необходимым, ведь я до этого дня был одет в спецовку, в которой меня вытащили с буксира. Никаких вещей у меня не осталось, все мои бумаги, диплом, все вещи, включая гражданский костюм - все утонуло вместе с буксиром. С первого ноября я стал, как и все рабочие, получать продовольственные карточки, по которым мне полагались продукты и восемьсот грамм хлеба. Начальник выдал мне деньги под расписочку, я пошел получил продовольствие и стал работать в цеху.

– Солдатам по нормам довольствия полагались алкоголь и курево. А вам, гражданским, выдавалось что-нибудь?

- Нет, из нашего экипажа только солдатам выдавали махорку и комиссару приносили папиросы. Они предлагали поделиться с остальным экипажем, но я не курил, механик не курил и капитан тоже не курил.

Числа с двадцать восьмого декабря сорок второго года два наших парохода, стоящих в затоне, приступили к работе по намораживанию льда на Волге. Тем самым они делали ледяную дорогу для наших танков, чтобы те самостоятельно вышли из Красной Слободы в Сталинград в район Кулыгина взвоза - это там, где сейчас стоит музей-панорама “Сталинградская битва”. До войны от Кулыгина взвоза одна ветка шла на базар, а вторая прямиком к мельнице. Как происходило намораживание? Горячая вода смешивалась с холодной, и по шлангам подавалась на волжский лед. В тех участках, где должны были проходить танки, намораживали лед толщиной почти в метр, боясь, что лед может не выдержать веса боевых машин. Когда наморозили на всем участке дорогу толщиной в метр десять, пустили сначала один пробный танк, а затем и все остальные. Это произошло то ли первого то ли второго февраля. Во время танковой переправы пошел очень густой снег, который большими хлопьями падал с неба так густо, что метрах в двадцати уже ничего не было видно. Чтобы танки в таких погодных условиях не съехали с ледяной дороги, вдоль нее стояли солдаты с флажками и фонарями. Каждый солдат, после того как пройдет танк, должен был проверить состояние льда на своем участке. На берегу танки никто не встречал и они отправились своим ходом дальше в центр города, на Площадь Павших борцов.

– Много танков переправилось в тот день?

- Наверное штук десять. Они проходили недалеко от завода и людьми, наблюдавшими их, передавалось по цепочке: “Вон, пошли… Четыре… Пять… Шесть…”. Слух о переправляющихся танках сразу разлетелся среди рабочих: из-за снега их никто не видел, но зато все слышали гул двигателей. Только танки переправились, как немец сдался и война в Сталинграде закончилась.

– После окончания боев к вам пленных немцев пригоняли?

- Ой, в Красной Слободе их было очень много! Там ведь находился лагерь, в котором их содержали. У завода был подвал, в котором когда-то хранились овощи, так в этом овощехранилище оборудовали нары, выдали имеющиеся на складе подушки, матрасы и одеяла, и содержали там пленных немецких солдат. Но они не сидели там постоянно - каждый день их выгоняли на работу при заводе. Охраняли пленных наши солдаты с собаками. Среди пленных сразу выискивали специалистов, чтобы они могли работать по специальности. Например, сразу нашли котельщиков, а кто-то стал работать сварщиком. Но не все из пленных могли полноценно работать, среди них было очень много обмороженных. Поскольку кормили немцев отдельно от рабочих завода, с наступлением обеденного перерыва пленных организованно уводили на обед, а затем снова пригоняли на работу. Так что этих немцев, можно сказать, содержали в очень неплохих условиях.         

Наступил апрель, но на Волге еще был лед. Работаю однажды, смотрю, идет мой механик: “Саша, объявился твой отец! Пришел от него заказ на нагревательные шары для двигателя, те, что у них были, полопались” - “А где он?” - “Они находятся в Антиповке, чуть ниже Камышина. Пойдем с тобой к директору на перекличку”.  Незадолго до этого сделали телефонную связь от Сталинграда до Камышина в одну сторону и в другую до Астрахани. По этой телефонной связи каждое воскресенье устраивалась перекличка всех переправ. Отец, как услышал мой голос, тут же сказал: “Я скоро за тобой приеду”. Я ему отвечаю: “Папа, не надо. У меня здесь есть работа, мне комнату дали, я продовольственные карточки получаю. У нас уже ледоход начался, скоро начнется и у вас - значит вы и так сюда все вернетесь”. Пятого или шестого мая сорок третьего года я встретился со своими родителями. Три парома, которые работали в Антиповке на переправе, утонули и отцовский буксир притащил их в притопленном состоянии на починку и замену досок в Красноармейский док. А тут после освобождения Сталинграда в город стало съезжаться различное начальство, стал восстанавливаться местный речной флот и меня назначили помощником капитана на катер “Рационализатор”, который работал на центральной переправе.

– Ваша мама до войны работала матросом. Во время войны она пошла работать по этой специальности?

- Во время войны она с детьми сидела, ведь они сначала на отцовском баркасе жили, а затем, когда в Антиповку приехали, сняли там дом. 

– Старшую сестру на фронт забрали оттуда, из Антиповки?

- Нет, ее из Сталинграда забрали, сразу после начала войны. Она училась на радиста, поэтому ее забрали в армию, в связь.

– Во время Сталинградской битвы деньги Вам платили за работу или, к примеру, за капитанскую должность?

- Нет, никаких денег не платили. А кто платить-то будет? Вся наша работа бесплатной была, мы только харчи получали и все.

– Спецодежду вам в этот период выдавали?

- Спецовки мы получали еще перед началом Сталинградской битвы, когда была цела местная организация речного флота. Причем спецодежду нам давали бесплатно, а вот за форму, например, кителя, нам приходилось платить пятьдесят процентов от стоимости.

– Как город праздновал Победу в сорок пятом году?

- В городе по этому поводу был салют. Все жители радовались, пели, танцевали, водку пили. Вечером для тех, кто был свободен от вахты, нашей организацией в столовой были накрыты столы, и они там по сто грамм выпили за Победу. А я на этот банкет не попал, потому что в это время работал на переправе, возил на “Рационализаторе” с Красной Слободы в Сталинград рабочих. Поскольку в Сталинграде после сражения многие здания были разрушены, мы жили в то время у отцовской матери, чей маленький домик стоял на берегу Волги в Красной Слободе. 

Пока шла война и я работал в речном флоте, на меня распространялась “бронь” и в армию не призывали. А в 1947-м году меня все-таки призвали и отправили служить на Черное море. Нас везли в эшелоне сто пятьдесят восемь человек, но в пути эшелон повернули в другую сторону и вместо моря привезли на Украину работать на угольной добыче. Так я три года, вместо военной службы, проработал в забое. Как сейчас помню, шахта эта называлась “Семнадцатая гвардейская”. Работал я с теми же ребятами, с которыми ехал служить на Черном море, трудясь под землей навалотбойщиком, кидал уголь. Бывали у нас в шахте и несчастные случаи: одного насмерть завалило, другому позвоночник повредило. Жили мы все это время в общежитии, а в пятьдесят первом году, по окончании срока службы, я демобилизовался и поехал домой. Но некоторые ребята, которые прибыли на шахту вместе со мной, так и остались там работать.

– До войны Вы не успели получить полное среднее образование. Учебу не стали продолжать?

- После освобождения Сталинграда я ходил в вечернюю школу, там получил семилетнее образование. В Красной Слободе сохранились две большие школы, которые почти не пострадали от бомбежки, вот в одной из них я и учился. Потом поступил в Астраханский техникум, там получил специальное образование и стал работать капитаном. Даже моя супруга вместе со мной работала, она у меня мотористом была. В восемьдесят восьмом году я ушел на пенсию, общего стажа работы на речном флоте у меня сорок шесть лет.

– Военные речники получали за свои подвиги боевые награды. А гражданские речники награждались боевыми орденами и медалями?

- Награждались и медалями и орденами. Мой отец получил орден Ленина и орден Красной Звезды. А мне за те сталинградские дни ничего не дали, даже медали. Может быть, если бы я спас планшет нашего комиссара, в котором были наградные листы на весь экипаж, то и был бы награжден, а так… Мне дали только удостоверение “Участник Великой Отечественной войны” и статью в нем написали двадцатую, будто я трудился в тылу. Я было возмутился: “Я же был практически на передовой, в самом пекле!”, а мне в ответ только руками разводили.