Фомина Капитолина Александровна

Пока наши саперы, прежде чем разрешить движение, проверяли мост на наличие мин, мы решили по-быстрому по льду перебежать на противоположный берег реки. Но не успели мы добежать и до середины реки, как налетели немецкие самолеты и стали бомбить мост. От близкого разрыва я угодил в образовавшуюся промоину, один из осколков от разорвавшейся бомбы угодил мне в руку, а второй застрял в предплечье, где и сидит до сих пор.

Немцы, в основном, против нас бросили массу авиации. Ставили минные поля. И вот, на новом танке, с новым экипажем, я нарвался на противотанковую мину, разбил гусеницу. Но это не страшно: выбросили поврежденный трак, заменили, накинули гусеницу. Подошли еще несколько наших танков, я пошел к ним. В этот момент налетели немецкие самолеты. Я побежал к своему танку, недалеко от меня разорвалась бомба.

В этом бою наш командир роты погиб. Я даже плохо его знал — ну сколько там мы воевали. Из командиров остались только я и ещё кто-то. Остальные были старшинами и так далее. Они были опытные, там стреляли и всё. И когда я доложил командиру полка, которому мы были приданы, что в роте остался только я, он сказал: «Я вас назначаю командиром танковой роты». Я говорю: «Так я воентехник!» Он ответил: «Будешь командиром роты».

С запчастями на фронте было тяжеловато. Мы снимали детали с подбитых танков, которые не подлежали восстановлению. На каждом танке был ремкомплект, который возили по списку, а также просто навалом возили траки. Бывали случаи, когда из трёх танков собирали один, но это происходило не массово. Если танк сгорел, мы выбрасывали всё внутреннее содержимое, очищая от сгоревшего.

Все бежали к партизанам, женщины тоже. Женщин не брали, что с ними делать? 207 детей я отправила на самолетах за линию фронта. Меня вызвали: «Таня, только ты можешь это сделать». Они идут, сопливые, кто в галошах, кто в лаптях, кто в каких-то ботинках. «Тише, фрицы сзади, услышат, тише». Я их вела. Это была площадка среди леса, мы там разожгли три костра. Когда летчики облетают лес, сразу видят, где можно сесть. 30 раз я эвакуировала. Это был апрель 1944-го года уже.

В 1942 году началась подготовка, наступление, Сталинград стоял без железных дорог. Армию, пехоту перевели на машины, сделали механизированные корпуса, потребовалось много шоферов. У меня уже были любительские права. Начали искать шоферов, чтобы посадить эту пехоту на грузовики. И нас с правами, недоучившихся летчиков, на три месяца откомандировали в Сталинград возить горючее. Я возил цистерны. Ну, думаю, 3 месяца повожу. Понравилось, через три месяца не хотел уезжать.

Наступали зимой. Было солнечно. Овраг был приспособлен под противотанковый ров. Мы повисли на пушке, согнули ее, как хобот у слона. Никакой команды не последовало. Врезались, повисли на пушке. Докладываем командиру батальона, майору Матвею Пинскому: «Вот, такое дело, попали в противотанковый ров, пушка погнута, не годится к применению». А он кричит: «Вперед!». И мы с этой гнутой пушкой вперед пошли, в атаку. Ну и что, в танке есть два пулемета еще. Зацепили один танк, он буксует, зацепили второй, как перышком вытащили — и вперед. Немцы, если видели нас с гнутой пушкой, наверное, были весьма удивлены.

И вдруг он мне кричит: «Немецкий танк! Влево, влево танк!”. Я кручу, кручу руль. И вижу тот танк, который я еще вечером стукнул. А командир все кричит: ”Левее, левее!” позже стало ясно, что он лево с право перепутал. Это от страха. Вот все боялся. Я решил вылезти из танка и самому посмотреть. Только я из башни вылез, как бахнет – попали в башню. Я упал вниз. Вскакиваю, а заряжающий мне под зад поддаёт. Я бух, на землю. Он на меня сверху, а под двумя казахами уже автоматчик убитый. И мы все, в том числе и механик-водитель, отползли в сторону, а командира танка нет.