Гаранин Петр Афанасьевич

Я родился 11 мая 1927 года в селении Кучук-Ламбад (ныне – малый Маяк) Алуштинского района Крымской АССР. Происхождение названия моего места рождения довольно интересно и относится сразу к двум языкам. Слово «Кучук» с крымскотатарского переводится как «Малый», а «Лампас» или «Лампад» переводится с греческого как «Светильник», «Маяк». Так что после войны при переименовании селения просто перевели его название на русский язык. Жил я не с родителями, которые то сходились, то расходились, а с дедушкой и бабушкой. Дед мой был потомственным виноделом, а бабушка была простой домохозяйкой, а еще до моего рождения она работала белошвейкой в Ялте. В 1937-м году дедушка умер, а бабушке к началу войны было под сто лет.

До войны я окончил пять классов, при этом ходил в городскую алуштинскую школу. Тогда в городе была только одна школа, но она имела много классов – и русскоязычный, и татарский, и греческий, а также школа делилась на начальную, неполную среднюю, и полную среднюю – все эти части одной школы были разбросаны и находились в разных зданиях по Алуште. Кроме того, большое внимание тогда уделялось медрабфаку - медицинскому рабочему факультету, который по вечерам посещали взрослые, а днем на нем учились школьники. Здесь я получил первые навыки медицинской помощи. Кстати, ме6драбфак располагался в нынешнем здании алуштинского городского военкомата.

В июне 1941 года меня направили по путевке в пионерлагерь, расположенный в пос. Массандра. Это был ведомственный пионерлагерь, относящийся к Народному комиссариату пищевой промышленности Советского Союза. Там отдыхали дети массандровских работников винодельческого комбината и маленькие москвичи. Это был очень богатый пионерлагерь, к примеру, продуктами нас напрямую снабжала Москва. В лагере было множество всяких секций и групп по интересам – и по моделированию, и по планерскому делу, и по начальной военной подготовке. Было очень интересно одновременно отдыхать и заниматься. Здесь меня и застала война.

- Как вы узнали о начале войны?

- Нас всех днем построили на площадке перед столовой и объявили о том, что началась война. Мне только исполнилось 14 лет, ощущения внутри были неприятные, заниматься моделированием уже не хотелось, и вскорости нас развезли по домам, все понимали, что теперь не до отдыха.

Приехал я в Алушту, куда к тому времени мы с бабушкой переселились. Мужчин в первые недели войны забрали – или призывали в армию, или готовили к военному делу, или же записали в истребительные батальоны. А нас, молодежь, и почти всех женщин кинули на рытье окопов и противотанковых рвов. Мы их готовили в Миндальной роще прямо над берегом, потому что в первые месяцы войны все очень сильно опасались десантов с моря. Рыли мы окопы и траншеи также на мысе Кара-Бурун (в пер. с крымскотатарского – «Черный мыс») на форосском направлении. Как кормили? Тогда никто не кормил, мы рыли окопы и рвы с утра до самого вчера, при этом единственное, что делали – это выдавали молодежи шанцевый инструмент, а женщины приходили со своими лопатами и кирками. Кто командовал, уже не помню. Но такая работа для меня продолжалась недолго, и вскорости нашу бригаду перевели на строительство аэродрома вблизи от Алушты. Этим делом командовали уже военные, готовящийся аэродром должен был находиться на въезде в город, по правую сторону от дороги. Сейчас на этом месте находится троллебуйсный парк и расположены виноградные плантации. В то время мы все делали вручную – не было никаких тракторов, ничего, потому что всю технику мобилизовали в армию – так что в руках были только носилки, лопата и кирка. Вот только трамбовали поле специальным инструментом – ручной трамбовкой, а вскоре у нас забрали даже немногие тачки – их также отправили в армию.

Но здесь мне довелось поработать совсем немного, вскорости меня, как потомка моего известного деда-винодела, забрали в Массандру на пароход «Черномор», на котором определили в машинное отделение. Мы вывозили знаменитый золотой запас массандровских вин – это были лучшие вина еще из царских запасов комбината «Массандра», хорошо помню, что в одном открывшемся при погрузке ящике я увидел на бутылках императорские вензеля. В подземельях «Массандры» до войны хранились десятки эталонных столетних напитков из многих европейских стран. Целью эвакуации их первоначальной эвакуации стал Новороссийск.

Наш корабль был немаленьким, только в машинном отделении трудилась команда в 9 человек, на пароходе имелись собственные подъемные краны, с помощью которых мы все грузы сами выгружали и загружали, но к третьему рейсу нас осталось только четверо: первый помощник капитана, старший механик, моторист и я, юнга. Остальных забрали в армию. Сделали мы три рейса. При этом каждый рейса длился около месяца. Почему так долго? Много ждали – сначала из ялтинского порта заходили и выходили суда, потом в Новом Свете стояли, и опять в Феодосии отстаивались, пока Керчь нас не могла принять. В итоге в самом восточном городе Крыма, Керчи, собрали караван из 20 судов, которые ночью переходили Керченский пролив, здесь нас сопровождала военная эскадра. И, несмотря на ночное время, на нас все три раза налетали немецкие самолеты, они вешали осветительные «люстры», и практически безнаказанно бомбили суда. Были и потопленные суда, но караван ни в коем случае не останавливался. Позже я читал в мемуарах одного из советских морских офицеров, что экипажи с тонущих судов эвакуировали, но на самом деле все шли вперед, не останавливаясь у тонущих кораблей, я это лично видел. И здесь вопрос не в гуманности, просто у каждого из судов был свой ценный груз. Сначала мы заходили в Анапу, где снова отстаивались, потому что военный порт Новороссийска был очень загружен, а принимали нас только там, как суда с ценным грузом. После войны я узнал, что всего из Массандры эвакуировали 57 тысяч бутылок (токай, пино-гри, мадера, портвейн и т.д.), и 1200 тысяч декалитров в редких вин в различных бочках и стеклянных сосудах.

Во время третьего рейса я заболел брюшным тифом и меня списали на берег. Отправили в алуштинскую больницу, и здесь я лечился до тех пор, пока не пришли немцы. Хорошо помню, как в самом начале ноября 1941 года через город нескончаемыми колоннами отступали наши войска, они топали из Симферополя и из Судака. А 4 ноября 1941 года в город пришли немцы. Меня за день до оккупации выписали из больницы, потому что до наших врачей дошли слухи о том, что немцы расстреливают больных брюшных тифом и сумасшедших. Немцы приехали к нам на автомашинах. Мы тогда почти не вылезали из домов и квартир, я жил на ул. Октябрьской,  основная трасса тогда шла по ул. Набережной, затем по нашей ул. Октябрьской и уходила вверх в сторону Ялты. Так что я жил прямо возле самой трассы и видел приход оккупантов. И в первый же день оккупации на Перекопской улице убили трех немцев. Как это случилось, я не знаю, но оккупанты тогда сразу же собрали человек 40 местного населения и всех расстреляли. Причем сделали все быстро и оперативно – прошлись по квартирам на этой улице и собрали все мужское население, в том числе и мальчишек. С двумя из них я вместе учился – это крымский татарин Эльвединов и русский Ваня Ещенко. Расстреляли и похоронили их в парке санатория «Металлист», где жителями города до прихода немцев был вырыт противотанковый ров, сейчас там расположен городской дом пионеров.

А 6 ноября 1941 года подразделения 48-й кавалерийской дивизии, прикрывавшей отход от Перекопа основных частей 51-й и Приморской армий, в ходе своего отступления подошли к Алуште, еще не зная, что город занят немцами. Они двигались по направлению на Ялту, и в районе Судакских ворот начался бой, который шел четыре или пять часов. Очень много наших солдат тогда погибло, а выжившие кавалеристы мелкими группами ушли через горы в лес. Тогда местное население тоже пострадало, я точно знаю, что погибла одна женщина, а трое или четверо местных ребят были ранены.

Начался период оккупации Алушты. Немцы вскоре выбрали гражданскую власть, первым бургомистром стал грек Феодори, хороший мужчина, его затем расстреляли за связь с партизанами. Следующим бургомистром назначили крымского татарина Усеин Алимова, но заправлял всем председатель мусульманского комитета Алушты Усеин Алиев. Начальником полиции сначала сразу тоже был русский, капитан их военнопленным, его затем опять же расстреляли за помощь подпольщикам. Новым старшим полицаем стал алуштинец, имевший крымскотатарские корни, по фамилии Чорман. Я как мальчишка с ними не общался, и ничего не могу сказать об этих людях.

Как реагировал на приход немцев местное население? Крымские татары встречали оккупантов хлебом и солью. И вскорости их руководители попросили день на то, чтобы перерезать всех русских и украинцев в Крыму, но немцы не поддержали эту идею. Потом мусульманские комитеты Крыма решили создать армию добровольцев. И начали призывать туда молодых крымских татар, добровольческие подразделения стали карателями, которые на форме носили петлицы СС, и главным образом боролись с партизанами. В Алуште стоял добровольческий батальон, подразделения карателей также дислоцировались в селах Изобильное и Демирджи (с 1945 года – Лучистое). Надо сказать, что в эти батальоны был организован настоящий призыв, ребята, с которыми мы дружили, плакали и не хотели идти, но их семьям угрожали расправой в том случае, если будут дезертиры. Как себя вели добровольцы? А как ты думаешь, если у человека в руках винтовка?!

Кроме того, немцы крымским татарам отдали районные совхозные и колхозные земли, русское же население пожрало кошек и собак, после чего мы стали ходить в степные районы, где меняли свою одежду на еду. Одна дорога туда и обратно на такой размен занимала не меньше месяца. Кроме того, немцы регулярно угоняли молодых ребят на работы в Севастополь и в Керчь. Но я убегал, там не был. А вот в Алуште частенько работал в совхозе на трудовой повинности. На сельскохозяйственный труд мобилизовывали примерно на месяц, после чего отпускали. При этом ничего не платили, только раз в день давали покушать баланду.

Все время оккупации при городской комендатуре содержали заложников. Сама комендатура располагалась на набережной в двухэтажном здании, напротив стоял санаторий, на первом этаже которого жили немцы. А на втором этаже находились заложники, всегда держали не меньше 20 человек. Я однажды также в течение десяти дней был в заложниках. Там больше держать не и могли, питание было слабое, да еще и постоянный страх, что могут расстрелять, так что к концу пребывания в заложниках люди еле ходили. Если что-то случалось, то заложников сразу же расстреливали.

Было ли организовано сопротивление оккупантам? Точно не могу сказать, но в целом подпольщики в Алуште были, некоторых я даже знал в лицо, но помалкивал.

Кстати, в декабре 1941 года в Алуште казнили крымскую партизанку, которая до войны работала в городе зубным врачом, Марию Горбачеву. Было ясное утро, когда к нам в квартиру пришли немцы и начали нас сгонять на небольшую площадь рядом с тем домом, где я жил, там еще рос старый ясень. Согнали туда почти всех жителей города. И прошла эта неприятная вещь, ее показательно казнили. Я не мог смотреть, не каждый сможет. А немцы вокруг стояли и следили за тем, чтобы никто не ушел. Кстати, стул из-под Горбачевой выбил ставший коллаборантом местный житель Николай Шамаев, до войны работавший в военкомате. Перед оккупацией он должен был вывезти архив призывников и мобилизованных, но ничего этого не сделал, а наоборот, дождался немцев и перешел на их сторону. После войны он отсидел 10 лет в тюрьме, после чего вернулся в Алушту и трудился водителем в троллейбусном парке.

- Много жителей Алушты пошли на сотрудничество с оккупантами?

- Да, было такое дело, причем их можно разделись на две группы. Те, кто работали на бургомистра или в полиции, были на виду. А ведь гораздо больше было доносчиков, которые сдавали евреев, коммунистов и комсомольцев. Кроме того, многие учителя и врачи пошли на откровенное сотрудничество с оккупантами, они продолжали работать в школе при немцах. После войны в Алуште было поднято так называемое «врачебное дело», но потом его замяли. Дело в том, что в городской больнице остались раненные советские солдаты и офицеры, которых пленили немцы. У них наши же врачи брали кровь для раненных немцев, причем полностью тело обескровливали и после хоронили умерших пленных в безымянных могилах. Кстати, врачи и учителя при немцах были в почете, это такая специальность, которая при любой власти пользуется авторитетом.

- Кого расстреливали в Алуште?

- Первым делом немцы взялись за евреев. Сначала их обязали пришить себе так называемый «знак еврея» на одежду – нашивали шестиконечную звезду. Первое время евреи пытались прикрывать такую звезду шарфами, но потом их собрали вместе и несколько дней держали в здании пожарной команды. После этого евреев собрали в том же самом месте, где убили в первый раз заложников, и всех расстреляли. Затем пришел черед арестованных по доносам коммунистов и комсомольцев. Вообще же в нашей Алуште многие «доброхоты» усиленно капали на соседей.

В начале марта 1944 года все мужское население Алушты собрали на площади и увезли в Симферополь, в том числе и нас, мальчишек 14-16 лет. Привезли в городскую тюрьму и подержали там несколько дней, и вскоре направили в «картофельный городок», где до войны располагались овощные военные склады. Там были ужасные условия содержания, а охраняли нас все те же добровольцы-татары, они считали заключенных никем, везде бродили охранные овчарки. Если кто-то пытался бежать, то людей не убивали из винтовок, а живьем насмерть затравливали собаками. Умирало огромное множество людей. Кто был заключен в лагере? И военнопленные там были, и партизаны, пойманные во время прочесов в лесу. Кормили раз в день, давали баланду из шелухи проса, и, чтобы люди могли еще и в туалет после такой кормежки ходить, в баланду кто-то додумался добавлять мыло. Так что вскоре в лагере среди заключенных пошла сплошная дизентерия. А затем случилось следующее. 11 апреля 1944 года мы проснулись – а лагерные ворота открыты настежь, а вся охрана разбежалась. К тому времени к ним пришло известие о том, что Джанкой освобожден советскими войсками. И охранники сбежали, хотя советские войска еще не пришли в Симферополь. Первый час, или даже больше, никто из нас не вышел за ворота лагеря – мы сильно боялись, что это какая-то провокация, а потом мы поодиночке или небольшими группами стали возвращаться по домам.

Я, естественно, пошел в Алушту, топал два дня пешком. И в городе, когда я пришел, еще оставались немцы, но они уже отступали в сторону Севастополя. Пришли наши солдаты 15 апреля 1944 года. В тот день стоял такой туман, что ничего не было видно, и до обеда мы ничего не видели, а наши пришли утром. Причем утром в городе воцарилась абсолютная тишина, потому что еще до полуночи немецкие войска уже полностью отступили, и на улице перестали раздаваться какие-либо звуки. А где-то к полудню в Алуште стали раздаваться какие-то выстрелы и крики, в основном «в Бога душу мать». Мне и бабушке стало сразу же понятно, что это наши освободители пришли. И к часу дня солнышко из-за облаков вышло, стало очень светло и хорошо на душе, а по дороге мимо нашего дома пошли колонны советских солдат на Севастополь. Множество солдат и офицеров. И по всей улице на протяжении дня постоянно топала пехота, ведь автомашины быстро пролетали. Мы ребят встречали, как могли, а ведь солдаты голодные, заходили и просили воды напиться, а сами, естественно, есть хотят. У нас же дома ничего не было, я только вернулся, а бабушка жила с марта одна, ей уже было под сто лет. Так произошло освобождение Алушты. В этот же день я увидел и партизан, они спустились с гор в гражданской одежде, разношерстные, но все с винтовками и автоматами. Чему я удивился – оружие было в основном наше – ППШ и винтовки Мосина. Они выглядели еще более голодными, чем солдаты, оно и неудивительно, им в лесу хорошо досталось.

Гаранин Петр Афанасьевич, 1949 г.

На второй день после освобождения города нас уже приписали к военкомату как допризывников. Мне еще 17 лет не было. И, буквально через несколько дней, нас собрали, группу, в которых вошло более тридцати семнадцатилетних, все 1927 года рождения, призывников, и нам предложили на добровольной основе принять участвовать в разминировании района Алушты. Мы все написали заявления о том, что будем заниматься разминированием по доброй воле, и нас начали обучать. Двоих из группы сразу же направили в Симферополь, где на курсах, которые располагались в здании Осавиахима, их обучили как инструкторов, после чего они уже нас обучали минному делу. Учили разминировать, прежде всего, Sprengmine 35 и ее модификацию Sprengmine 44, так называемую «мину-лягушку». Учили разминировать и наши мины, преимущественно противопехотные фугасные мины ПМД-6, которые состояли из деревянного корпуса, заряда взрывчатого вещества, и взрывателя с запалом. Они были опасны для конечностей человека, так как заряд в такой мине составляет 200 грамм тола. Они нам тоже встретились при разминировании, видимо, ими как трофеями пользовались немцы. Заминировано было в первую очередь побережье Алушты – вся набережная, пляж и парк. Кроме того, в городе был еще один заминированный участок, расположенный рядом с плантацией роз, где сейчас  находится санаторий «Северная Двина». Кроме того, немцы при отступлении заминировали и Рабочий Уголок, и с. Бондаренково (до 1945 года оно называлось Карабах), и мой родной Кучук-Лампад, и пос. Партенит. Мосты, ведущие к побережью, все были заминированы, а также ряд больших зданий. Месяцев шесть мы занимались разминированием. К счастью, никто при выполнении этой опасной работы не пострадал, и мы, по выражению инспекторов-саперов, которые проверяли разминированные нами объекты, справились с заданием «на отлично».

- Как немцы минировали объекты?

- если речь идет о мостах, то немцы минировали сами настилы – они закладывали мины под самими настилами, это были в основном противотанковые мины. Все три моста, существовавших тогда в городе, мы разминировали – это мост на ул. Судакской, мост у санатория «Криворожье» и у винзавода. В зданиях мины-лягушки находились в подвалах. При разминировании очень помогал и тот факт, что мы еще в период оккупации города тащили домой гранаты и снаряды, оставленные советскими войсками при отступлении. Как тогда не подорвался, не знаю, но гранаты и я лично разбирал и смотрел, каков принцип их действия.

- После освобождения города кого-то из пособников немцев арестовали?

- Да, было дело, но я не сильно в эти вопросы вникал. А так я знаю, что кого-то даже расстреливали, но в основном всем давали по 10 лет.

Когда мы закончили разминировать Алушту и окрестные села, начали призывать в армию, но перед этим нас построили на площади перед военкоматом и сказали, что всех минеров-добровольцев представят к правительственным наградам. Уже после войны выяснилось, что Алушта по каким-то причинам не была отмечена на карте разминирования Крыма как город, нуждающийся в саперных работах. А все города Южного берега полуострова и Симферополь были указаны. Позже оказалось, что в связи с тем, что мы добровольно пошли на разминирование, войска не привлекались. Кто-то в штабе по разминированию и решил Алушту не включать.

Так что призвали меня в декабре 1944 года и направили в 160-й запасной стрелковый полк, расположенный в Днепропетровске. Но я там недолго пробыл. Уже должны были нас формировать в маршевую роту, но перед этим решили провести полковое учение, в ходе которого меня ранило. Или снаряд рядом разорвался, или гранату кто-то неудачно кинул, я точно не знаю. Полностью повредило левую сторону тела – и голову, и руку, и туловище. Я пролежал в медсанбате, потом ко мне в палату пришел командир полка и сказал, что меня демобилизуют из армии, потому что нельзя оставлять, в таком случае нужно проводить расследование инцидента. И комиссовали меня. Все документы выдали, после чего привезли в Алушту, где я сдал документы в военкомат.

Начал работать, устроился на рыбацкое судно, меня юнгой взяли в Алуштинский Дом отдыха Московского авиационного института, в котором имелось свое подсобное хозяйство, и мы ловили рыбу, которой снабжали Москву – утром мы ее выловим, после чего наш улов на самолете доставляли в столицу, и уже через три часа Москва кушала свежую рыбку. Кстати, в селах Солнечногорское (до 1945 года называлось Куру-Узень) и Генеральское (до 1945 года называлось Уру-Узень) также находились подсобные хозяйства этого Дома отдыха – это была мощная и богатая по тем временам организация.

- Как вы узнали о дне Победы?

- 9 мая 1945 года я встретил в Доме отдыха, для нас организовали великолепный торжественный обед. Было много радости и слез на глазах.

В декабре 1945 года взяли вторично призвали в армию, и я отслужил шесть лет в 46-м отдельном инженерном аэродромном полку, он подчинялся напрямую Москве, но дислоцировались мы в Таврическом военном округе. За время службы принимал участие в строительстве аэродромов в Минске и Ярославле. Когда я служил, у меня в 1949-м году умерла бабушка, но из полка никто не отпустил, приехал я слишком поздно, когда ее уже похоронили. В ноябре 1951 года демобилизовался и вернулся в Алушту, здесь работал в различных организациях. Последние тридцать лет я был водителем в городской санэпидстанции, после чего вышел на пенсию.