Я родилась 29 ноября 1926-го года в Симферополе Крымской АССР. Отец мой был военным, он служил в Красной Армии до 1929-го года. Красноармейцем стал добровольно, жил он в городе Радомышль, и в итоге оттуда попал в Крым.Мама родилась в деревне неподалеку от его города, дедушка, ее отец, умер в 1921-м году во время голода, и старшая сестра, работавшая в Симферополе, начала забирать сестер и братьев в Крым.Здесь мама с папой и познакомились. Когда папа, бывший коммунистом, демобилизовался, то работал директором обкомовского магазина, всякие ему посты поручали, но он там долго не смог работать.Как он говорил, такая служба не для него, кто-то из важных лиц придет, просит выдать что-то,сами знаете, а папа чересчур честный. И он ушел работать в радиоцентр, до своей смерти в 1936-м году он там трудился. Заболел туберкулезом горла. Мама была неграмотной, в школе не училась, папа заставил ее пройти четыре класса ликбеза, когда уже двое детей росло, чтобы она могла считать и расписываться. В деревне же школ не было, не до учебы, то няньками, то еще где-то заставляли работать.
Когда папа умер, мама стала одна воспитывать меня и мою старшую сестру Валентину, которая была на два года старше меня. В 1941-м году сестра после окончания семи классов сказала маме, что пойдет работать, ведь трудно было, мама одна трудилась, хорошо хоть, что мы получали небольшую пенсию по утере кормильца.Так что сестра пошла работать на завод имени Куйбышева, где трудилась наша двоюродная сестра, она Валю туда и устроила. На проверке каких-то деталей работала.
22 июня 1941-го года мы узнали по радио о начале Великой Отечественной войны.Все собрались у репродуктора и слушали выступление народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова. Но еще ночью мы слышали, как в Севастополе раздалось несколько взрывов, гром которых докатился аж до Симферополя.Кто-то говорил, что в ночном небе было заметно красное зарево. Вскоре сестра узнала, что завод будут эвакуировать на Урал.Причем сказали, что все, и мама, и я, и сестра поедут в эвакуацию. Но когда мы уже собрались, и поступил приказ – садиться в вагоны, то директор объяснил рабочим, что заводу выделили только открытые платформы, на которых везли станки. Ну как рабочие родителей на открытые платформы посадят, ведь едут-то на Север?! Они отбыли в сторону Керчи, мы остались с мамой дома.Валентина и двоюродная сестра переправлялись через пролив, их бомбили немецкие самолеты и затопили их баржу вместе с оборудованием. Но они живыми остались, приехали в Пензу, где сестра работала на заводе, выпускавшим болванки для мин. И в 1944-м году, когда нас освободили, они вернулись.
Мы же остались в Симферополе. И когда в ноябре 1941-го года город оккупировали немцы, к тому времени мама работала в Первой советской больнице имени Николая Александровича Семашко, которую переоборудовали под госпиталь.Немцы первым делом раненых бойцов из главного корпуса выселили и поселили туда своих раненых, а для русских раненых где-то на задворках госпиталя организовали общую палату. Многие наши солдаты, когда немного окрепли, стали работать на кухне, носили кушать и так далее.Эти солдаты как-то договорились с партизанским отрядом, в больнице работал пожилой мужчина, связанный с городскими подпольщиками, он и помог солдатам, и группа выздоровевших солдат в одну из ночей решила уйти в партизаны. Мама как раз в эту ночь заступила на смену. Она была в курсе дела, и знала, что в больнице немецкая форма хранилась в отдельных кабинетах, где были выделены специальные шкафы для военной одежды.Так что наши солдаты с маминой помощью переоделись в немецкую форму и ушли в партизаны. Мать же на второй день не вышла на работу, потому что она знала, что гестаповцы будут всех допрашивать и спрашивать, как побег произошел.
Тем временем нас выселили. Мы жили на улице Архитекторской (ныне – улица Зои Жильцовой), рядом находился особняк, в котором до войны располагался детский сад НКВД. Когда немцы пришли, этого детсада, естественно, уже не было, и они решили образовать в здании казино для офицеров.Поэтому решили весь район, улицы Шмидта и Архитекторскую, выселить. Предупредили всех – ходите и ищите по городу квартиры, ведь многие еще до оккупации уехали и дома пустовали. Мы переселились на улицу Студенческую, а оккупанты сделали закрытый район, в который никто из жителей не заходил. Кстати, рядом с нашей новой квартирой-комнатой располагалось здание гестапо.Но немцы у нас ни разу не квартировали.
И вот так мы жили до конца оккупации. Не работали нигде, меняли одежду, что была в доме, на кукурузу и крупы. Я с дядей по деревням ездила, и меняла тряпки на еду. Когда в апреле 1944-го года пришли наши войска, то все вышли на улицу – только подошли первые танки, как поднялось столько плача и радости, все радовались,что наконец-то нас освободили. Ведь при немцах мы даже никуда не выходили, я сидела дома, мама тоже не сильно на улице показывалась, время от времени где-то работала немножко.
После освобождения многие вернулись в свои прежние дома, а мы остались на той точке, где нашли комнату. В апреле 1944-го года на стадионе, который располагался рядом с центральным базаром, был организован большой митинг, все пешком туда пришли. Выступал командующий 4-м Украинским фронтом генерал армии Федор Иванович Толбухин и командующий 2-й гвардейской армии генерал-лейтенант Георгий Федорович Захаров. Затем многие жители приняли участие в похоронах подпольщиков-артистов Крымского государственного драматического театра имени Максима Горького, которых немцы схватили и расстреляли незадолго до освобождения Симферополя. В ходе похорон стихийно организовался большущий митинг. 9 мая 1945-го года тоже были митинги, музыка и речи, большая радость. Этот день стал для меня праздником на всю жизнь.
- Во время оккупации с полицаями сталкивались?
- Были полицаи, и много. Служили в них и русские, и очень много крымских татар. Кстати, многие из них буквально перед освобождением города переоделись и пошли в лес, откуда вышли как партизаны. Рядом с нашей комнатой в другой квартире жил молодой полицай с семьей, и когда немцы отступали, то он сказал моей маме: «Мария Филипповна, переходите в мою квартиру, я уезжаю». Он уезжал вместе с семьей с немцами, ведь понимал, что его тут все знают и советская власть его не пожалеет.
- С кормежкой было плохо во время оккупации?
- Очень плохо. Магазинов не было, хлеб по карточкам не выдавали, поэтому выживали, как могли. Базар существовал на месте нынешнего парка имени Константина Андреевича Тренева, люди торговали в основном из деревень, продавали кукурузу, ячмень и пшеницу. Дядя сделал нам ступу и терку, в которой мы терли зерна, делали муку и вот так перебивались.
- В Германию вас не пытались угнать?
- А как же. В первый раз меня хотели отправить на работу в Германию, когда мне исполнилось 16 лет в конце 1942-го года. Мама пошла со мной на медицинскую комиссию, а там сидели наши русские врачи, она договорилась с одним из них, и он записал в карточку, что я больна. Врачи маму хорошо знали по работе в больнице. Когда оккупанты увидели, что у меня подозрение на туберкулез, а немцы страшно боялись инфекции, то тут же меня отправили домой. А когда во второй раз за мной пришли, то меня положили на операцию. Мама пошла к знакомому доктору и договорилась о том, что он сделает мне операцию. А денег-то не было, мы не могли оплатить ни наркоза, ничего. Врач еще предлагал – давайте все дома сделаем, он с медсестрой придет, и меня дома разрежет, я на комиссию приду, а у меня открытая рана. Но я наотрез отказалась, вот такая была упрямая, дома не хотела операцию делать – боялась. Пришли мы в 10 часов вечера в больницу на улице Феральской (ныне находится наркологический диспансер),этот врач дежурил в ночь.Он мне говорит, что будет делать операцию под местным наркозом, но я страшно боялась, но врач объясняет, что у мамы денег нет платить за наркоз. Но я его как-то уговорила, и он таки мне под наркозом сделал операцию. Аппендицита как такового у меня не было, но они что-то убрали и рану не зашили, а просто вложили туда тампоны, чтобы так немножко образовалось нагноение.Я полежала в больнице какое-то время, затем выписалась, и врачи говорят, что будешь ходить в поликлинику, рана станет зарастать, а на комиссии покажешь, что рана не закрылась. Вот таким образом во второй раз не попала в Германию. Сказала, что никуда в Германию не поеду, а пойду в партизаны, но куда я могла с раной пойти?!
Воспоминания мужа Александры Григорьевны Василия Алексеевича
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
