Ильина (Федорова) Лидия Александровна

Родилась я в 1925 году на руднике Берёзовский, это 12 километров от Екатеринбурга. Там прошли моё детство и юность.

Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

Семья была большая, родители и нас пятеро: брат и четыре сестры, я – самая младшая. А ещё двое умерли совсем маленькими. Родители наши из простых рабочих семей. У отца была трагическая жизнь. Он был 1870 г.р. и женился, как тогда было принято, когда ему ещё не исполнилось двадцати лет. Вначале всё шло хорошо, но потом трагедии пошли одна за другой. Вначале они погорели, дом сгорел. Потом умерла первая жена и двое детей. Следом умерли родители, дед, младший брат, так что отец вдоволь хлебнул горя… И только потом он женился на маме. Он вдовец 32 лет, а ей всего 16 лет, девочка совсем. У мамы была большая семья, но я, к сожалению, ничего о них не знаю. Тогда ведь особенно не интересовались, как-то не принято было, а сами родители почти никогда не рассказывали. Мельком только слышала, что прабабка у меня была полячка. А всё остальное…

Родители – Александр Васильевич и Елизавета Павловна

Отец в годы НЭПа столярничал с братом, а до этого работал то в строительстве, то старателем. Ведь в этом Берёзовском почти все работали на золотых рудниках. Но жили мы как все, особого достатка не было. Я не помню, чтобы мама хоть когда-нибудь принесла мне конфетку, чем-то вкусненьким меня угостила. Так что у нас ни у кого не было детства…

Когда мне было четыре года, мы переехали в Свердловск. Случилось это из-за одной истории… Отец воевал в I-ю Мировую, но очень мало. В Гражданскую он воевал за красных, и вернулся после того, как разбили Колчака. А в 1929 году нас как-то обворовали, и во время следствия вдруг выяснилось, что отец тайно хранил наган. Стали разбираться, и с одним человеком у отца случился большой конфликт. Он всё пытался раскрутить эту историю: «Откуда у тебя оружие?» - «Я с этим наганом воевал в отряде красных!» В общем, отец нажил себе врага, а этот человек служил в какой-то комиссии и нас включили в список раскулаченных… Но отец решил добиваться правды и поехал в обком партии. Отец никогда не был коммунистом, но, как говорится, был из числа сочувствующих, всегда ходил на маёвки. И если он чем-то возмущался, мама ему говорила: «А чего ты возмущаешься? Ты же сам воевал за эту власть! Так что это вы виноваты, если где-то несправедливость… Боритесь уже до конца!» В обкоме у отца работал друг, старый большевик, он его выслушал, но примерно так сказал: «Лучше не заводись с ними! Знаешь, сколько сейчас дров наломают… Лучше забирай семью и не возвращайся, чтобы тебя там больше не видели!» Вот так мы переехали в Свердловск… Свой дом продали, а тут купили недостроенный в Кировском районе - улица Уральская, 96. Этот посёлок Пионерский рос вместе с «Уралмашем», но сейчас там, конечно, всё совсем по-другому, многоэтажные дома стоят.

Знаете, когда я начала учиться, в посёлке была только маленькая деревянная школа. Во 2-м классе в бараке учились. В 3-м классе уже в новом 3-этажном здании учились. А в 4-м классе я сама перешла в другую школу – 168-ю. Представляете, даже маме ничего не сказала. Сходила, забрала документы и записалась. Просто эта школа мне понравилась больше. Мама, когда узнала, только за голову схватилась: «Кто тебе разрешил?!» Ведь каждое утро мне надо было через железную дорогу переходить. Но потом нас перевели в школу по месту жительства – 37-ю.

Училась я хорошо, и после 7-го класса мы с подругой поступили в железнодорожно-строительный техникум. Но в 40-м году вдруг вышло постановление правительства, что обучение становится платным. А откуда у нас деньги чтобы платить за мою учёбу? Я подумала и решила пойти работать. Пошла в техникум забирать документы, но у меня ведь была лучшая зачётка на курсе, и начальник техникума, не директор, а также как и на железной дороге - начальник, меня спрашивает: «Почему вы уходите?» Объясняю: «У меня родители уже пожилые, не хочу им под старость быть в тягость, садиться на шею. Пойду работать, а учиться буду на вечернем!» Два или три раза ходила к нему, а он мне документы не отдаёт, всё пытался отговорить: «Зачем ты уходишь?! Посмотри, какая ты способная, какая у тебя зачётка! Давай я тебя устрою здесь работать, не будешь никому обузой». Но я всё-таки ушла и меня сестра устроила работать копировщицей в свою проектную организацию - «Уралтеплоэлетропроект». Работа мне нравилась, но что я там ученица получала? 40 рублей что ли.

А было какое-то ощущение, что приближается война?

Вы знаете, слухи-то ходили. Но я в то время ещё совсем молодая была, что мне там – 15 лет девчонке… Но звоночки были. Например, за всю войну у нас в Свердловске диверсий не было, только в самом начале подожгли нефтебазу. А вот раньше, особенно в начале 30-х годов, когда строился «Уралмаш», постоянно устраивали жуткие диверсии. Почти каждую неделю где-то случался пожар или взрыв. Когда строился «Дом промышленности», так его четыре раза поджигали… И вот последняя диверсия – взрыв в УралВО. Штаб округа занимал четыре квартала, там и военный городок, и жильё для семей, и потом люди говорили, что его прямо во время совещания взорвали. И видно такой мощный был взрыв, потому что весь фасад здания развалился. У нас в техникуме как раз экзамены шли, так мы бегали туда и смотрели. Там всё было оцеплено кругом, жутко всё… И каждый день похороны: по два-три-пять человек… Так что я бы сказала, что к войне готовились, чувствовался какой-то общий настрой. Я, например, хотела приобрести воинскую специальность, и как только устроилась на работу, сразу же записалась на курсы радистов при ОСОВИАХИМе. По вечерам после работы ходила туда учиться.

22-е июня помните?

Я как раз в городе была, зашла в цветочный магазин. Смотрю, на улице у репродуктора собрался народ, потому что объявили, что будет важное правительственное сообщение. Вернулась домой, радио у нас ещё не было, и сообщила своим, что война началась… Но вокруг уже все только об этом и говорили, такая паника поднялась. А ведь до этого была война с Финляндией, события на Халхин-Голе и была какая-то уверенность, что мы победим, а тут люди как-то сразу упали духом…

Но вы знаете, какие люди в то время были? Честные, дружные, друг другу как-то помогали, относились по-человечески. А патриотизм какой был! Особенно среди молодёжи, школьников. Такого как сейчас не было… Мы все такие пламенные патриоты были, мечтали уйти на фронт. Мы с подружкой, например, в первые дни войны дважды ходили в военкомат, но нас оттуда просто выставили: «Какая армия?! Вам же по шестнадцать лет!» Там и без нас народу хватало, порыв у народа был высочайший.

В августе у нас на работе начали формировать группу, которую отравляли на работу в колхоз. Я, конечно, как настоящая комсомолка сразу записалась. Потом меня из этой группы вычеркнули, так я добилась того, чтобы меня обратно включили. Хотя родители меня категорически отговаривали и не отпускали: «Ты же не знаешь, что такое труд на селе!» Я-то ведь выросла в большом городе и не представляла себе, что такое крестьянский труд. Отец мне говорил: «Там калачи не растут на деревьях! Там работать надо!», но я всё равно поехала. Первоначально отправляли на двадцать дней, а прожили мы там почти два месяца. Просто из колхоза всех мужчин забрали на фронт, и некому стало работать. Причем уехали 1-го сентября, а уже 7-го выпал снег по колено… На всех работах поработала, на себе прочувствовала, что такое крестьянский труд…

А вскоре после возвращения мы с подружками устроились работать на военный завод, который производил для авиации смолы, зажигательные пластинки. Каждый божий день работали, никаких выходных до 45-го года не знали. И только под конец войны появились какие-то выходные, могли сходить в театр, в кино, на концерт. Даже ночные концерты устраивали. В театре положим, что-то идёт, а после представления начинается ночной концерт. Выступают артисты и танцы. Уже мы могли себе уделить время. А первое года ни о чем и не мечтали, не было никакой возможности.

Причем смена по двенадцать часов, а когда пересменка, то и все шестнадцать… Я вначале работала штамповщицей, пластинки для пороха штамповали, там в цеху хоть тепло было. А потом перешла аппаратчицей в цех, где смолы делали. Это уже вредное производство. Когда после работы заходили в трамвай, от нас все отворачивались, так от нас несло химией. Но именно поэтому нам и давали повышенную норму хлеба. На обычных заводах давали по 900 граммов, а я получала целый килограмм. Вот представьте, мама как иждивенка получала триста граммов. Отец совсем уже пожилой, но тоже работал – пятьсот граммов. Сестра как инженер тоже получала пятьсот, и четыреста граммов на дочку. А я одна получала целый килограмм, так что у нас всегда было что-нибудь дополнительное. Тем более у нас на заводе был такой директор, что он где-то что-то доставал. Завод был эвакуирован из Ленинграда, и если рабочих приехало очень мало, то директор и всё руководство в полном составе. И я скажу, что благодаря им мы кое-что имели. Всё-таки евреи умеют крутиться. Ничего плохого не скажу, они для нас тоже старались. Какое-то дополнительное питание в столовой организовали. Помню, капусту привезли и всем раздали. А однажды пришла целая цистерна растительного масла, и мы получили по семь литров. В то голодное время это было колоссальное богатство. Мы ведь из квартиры буквально всё отвезли в деревню, меняли на картошку: и шторы, в общем, всё более-менее ценное. Я думаю, что руководство как-то меняло часть спирта, который применялся в производстве. Помню, этот спирт сразу стали воровать, поэтому его ещё в цистерне начали отравлять. Ведь рабочие уносили. Я тоже один раз попробовала. Взяли с подружкой по маленькой бутылочке, натряслись… То, что мы на заводе тряслись, это было ещё начало. Но когда я с этой бутылочкой пришла домой, то получила от мамы такой скандал: «А ты подумала, что если тебя посадят в тюрьму, я же не переживу этого! Зачем ты брала?!» Нас родители всегда воспитывали, чтобы мы честными росли, чтобы не врали. Это было самое большое преступление, если я что-то скрыла. Мама ещё могла меня шлепнуть, и я с повинной шла к отцу. Но он меня за всю жизнь ни разу не наказал, не накричал, ничего. Так что я эти семь литров масла до сих пор вспоминаю… Это было сокровище! Без него бы нам совсем туго пришлось.

Как-то к нам приехала моя старшая сестра Мина. Не знаю, это поп её так назвал, но я среди русских таких имён не встречала. И Капитолине очень не нравилось её имя, тоже поп имя ей дал, она родилась 9-го ноября. А мне вот повезло, я родилась 5-го апреля, вот мне и дали по святкам. В общем, Мина приехала, чтобы показать врачам своего младшего сына, он всё время плакал. Я посмотрела, а этот ребёнок совсем не ребёнок. Говорю: «Мина, оставь Валеру здесь, иначе вы его потеряете! Неужели ты не видишь, что он заморенный? Он у тебя с голоду плачет, оставь его здесь. Как-нибудь прокормим…» И она его оставила у нас. Я пошла, договорилась, купила детскую карточку, по блату выписала ему питание. Но из-за него мне пришлось бросить учёбу. Я ведь по вечерам занималась в техникуме на «Уралмаше». К тому же мама слегла, у неё всё время открывалась вена и кровь била аж до потолка… Но я племянника выходила, он поправился. Ой, всё пережили… Но как вспомнишь этот холод, голод… Самое страшное – это голод! Когда постоянно хочешь есть, а на столе уже всё поделили… А отцу приходилось тяжелее всего, он же мужчина, ему мало этого скудного пайка. Я сестре всё время говорила, что мы, наверное, живём маминой добротой и молитвами.

Некоторые ветераны мне рассказывали, что в войну многие люди обратились к вере.

Знаете, я никогда не была набожная, а после смерти сына вообще перестала верить в церковь… И я всегда думала, что наш отец атеист, потому что попов отец ненавидел. Когда ходили святить пасхи, у нас от попов ворота всегда были закрыты. Отец их просто ненавидел и не пускал. Только если его не было дома, мама их пускала. Но когда мы попросили маму снять и вынести из комнаты иконы, он это увидел и возмутился: «Что ты делаешь? Зачем ты сняла иконы?!» - «Потому что твои дочки захотели». Нас родители так воспитывали, что нужно жить по совести, не делать подлостей. Вот я по этому принципу и живу…

А в начале войны не было момента, когда подумали – а что, если проиграем?

Никто в такое не верил! Мы все были уверены, что рано или поздно, но обязательно победим! Отец тоже был уверен, но в начале войны страшно переживал. Он умер в 44-м, когда войска уже пошли на запад, и он только тогда успокоился: «Ну всё, теперь уже точно победим… Теперь я спокойно умираю!», а до этого переживал жутко. Но к 44-му уже никакого сомнения ни у кого не осталось.

Кто из ваших родных и знакомых воевал?

У моего брата был белый билет, когда-то в детстве он сильно разбил голову, но в первые же дни войны он пошёл в военкомат, и вскоре его призвали. Под Калининым его тяжело ранило, осколки гранаты так и остались у него в лёгких. До самой смерти не мог нормально дышать. Он рассказывал, что его ранило, когда они оказались в окружении. Их, несколько человек, погрузили на сани, и лошадь сама пошла и вывезла их к нашим.

Наградной лист на брата

Мужа старшей сестры Любы на фронт не взяли, т.к. он работал главным инженером на электростанции и имел «бронь». А муж Мины тоже пошёл добровольцем. Тогда не нужно было никого мобилизовывать. Знали, что такой страшный враг, но все шли добровольно. Он воевал на Волховском фронте. Вернулся израненный и с туберкулёзом. Я потом бывала в тех местах, там же кругом болота, и они в окопах сидели в воде. Но он был очень дисциплинированный человек: лечился, не курил и не пил и умер только в 1968 году. А муж Капитолины служил на Дальнем Востоке, и он только с японцами воевал. Мой муж тоже воевал. Что-то он мне, конечно, рассказывал, но я уже ничего не вспомню.

Знаете, мне потом рассказывали, что из нашей группы, в которой я училась на радиста, вернее у нас было две группы человек по двадцать, почти никто не вернулся… А кто вернулся, попал на 25 лет… Потому что их забрасывали в тыл врага и они оказались в плену… Таких молодых как я, там было всего несколько человек, туда ведь в основном набирали с 10-классным образованием. Когда учились, я, конечно, с кем-то поближе познакомилась, но потом их забрали в армию и всё… По именам уже никого и не помню. Столько лет уже прошло, я вот сейчас даже не каждый день могу вспомнить, как звали мою подружку, а мы ведь с пяти лет дружили. У неё, кстати, был старший брат, который нас всё время опекал. Хороший, красивый парень, за ним столько девчонок бегало. У него была бронь, но он тоже пошёл добровольцем и погиб под Сталинградом… (По данным https://obd-memorial.ru Поморцев Григорий Александрович 1921 г.р. призванный 07.02.1943 Орджоникдзевским РВК г.Свердловска числится пропавшим безвести с октября 1943 года).

Григорий Поморцев (слева) с товарищем

А у вас не было молодого человека?

Знаете, у одной моей подруги было шесть братьев, и когда я ходила к ней, то понравилась одному из них. Звали его Володя Прудников. Мы с ним до войны какое-то время встречались, ходили гулять, но всё это было так невинно. Два наивных дурачка… А потом он окончил лётную школу и ушёл на фронт. Мы с ним даже не переписывались, но я его всю войну ждала… Ждала, что он мне напишет, что мы встретимся, но так больше и не встретились… А в 1945 году мы как-то с подружкой были на танцах, познакомились там с ребятами, пошли вместе домой, и оказалось, что один из них это брат Володи. Мы разговорились и он говорит: «Так Володя был в отпуске, и только вчера уехал…» Рассказал, что Володю после ранения списали из авиации, и он служит в танковых войсках.

Может он и не знал, что вы его ждёте?

Не знаю… Но мне его друг Алеша, который потом стал врачом-онкологом говорил раза два, что Володя не пишет мне, потому что забыл мой адрес.

А почему вы ему сами не написали?

Я считала, что он меня должен найти и написать. Тогда ведь так было принято. А он меня не нашёл и больше мы никогда с ним не виделись… Когда только появилась передача «Жди меня», я всё хотела написать, но так и не решилась. У меня ведь таких случаев несколько было.

Как-то мы с подругой поехали к её родным. Сели в поезд, а там ехало много военных. Но билетов-то не было, и она пошла посмотреть, где можно пристроиться, а я осталась на площадке. Тут ещё ко мне прицепился один парень такого цыганского типа. В это время пошли контролёры, и меня оштрафовали. А рядом сидел старшина, пожилой человек, и он этому парню говорит: «Эх ты, крутился-крутился около девочки, а защитить её не смог!» Они поссорились, и пришёл старший лейтенант. Спрашивает: «В чём дело?» Когда разобрались, он предложил: «Давайте познакомимся!» А я ни разговаривать, ничего уже не хотела. Но потом мы всё-таки разговорились, и оказалось, что он Герой Советского Союза, из числа панфиловцев, везёт новое пополнение в часть. Алексеем вроде звали. Он мне понравился, и мы договорились, что встретимся на следующий день на вокзале. Но мы с подружкой на следующий день не поехали, а только через день, так с ним и не встретились… А он как-то был уверен, что мы с ним на следующий день обязательно увидимся и не взял моего адреса. Тоже не суждено…

Потом как-то в 45-м с подружкой шли с танцев что ли. И когда стояли на остановке, подошёл мужчина. Смотрел на нас, смотрел, потом мы расстались, я пошла домой, и он видел, куда я зашла. И уже на следующий день он пришёл ко мне, так мой брат решил выдать за него замуж. Ну, стал приходить, но что мне не нравилось, он оказался очень ревнивый. Как-то мы пошли в музкомедию, так он меня сразу приревновал. Мол, и этот на меня смотрел, и тот. Мне это страшно не понравилось. И вдруг он мне делает предложение. Я маме говорю: «Не хочу за него! Он такой ревнивый, не надо мне его!» Тут ему пришло время уезжать в свою часть в Польше, и он уехал, чтобы демобилизоваться. Так потом оказалось, что он за мной устроил слежку. Я случайно познакомилась с одним курсантом, который ушёл в армию с 3-го курса института в Ленинграде. Хороший парень, Федя его звали. Вот о ком я жалею, так это о нём… И когда он вернулся, стал предъявлять мне претензии: «Зачем ты ходила в пехотное училище?» - «А твоё какое дело? Ты что мне муж?!» Закатил мне концерт, и я его выставила. Так брат мне тоже устроил: «Ты посмотри, мама, какая она хамка! Она же выгнала человека!» Так мы с ним расстались, замуж я за него не пошла.

С подругами (1945 г.)

А с этим Федей получилось так. Я не знаю что случилось, но он мне позвонил, что зайдёт вечером. Это уже было, когда мы продали дом и я жила у подруги. И вот он должен был прийти, а меня с работы срочно вызвали в райком комсомола, я убежала туда и задержалась. Пришла домой позже. И всё, куда он исчез, до сих пор не понимаю… Мне передали, что он приходил, но кто ему что сказал, не знаю, вот такие у меня загадочные явления… Но я этого человека потом часто вспоминала. Очень внимательный, чуткий, хороший парень. Что меня потом угнетало, я его уговорила записаться, чтобы поехать служить на Дальний Восток. Он записался, получил направление, но что потом случилось, не представляю… Вроде приходил, но меня не дождался, и как провалился, не понимаю… Не знаю, кто мне подложил какую свинью… Несколько раз я порывалась его разыскать, но как? Общих знакомых у нас не было. Я всё надеялась, что он сам найдётся, сам придёт… Я когда шла домой мимо пехотного училища, он меня всегда встречал. Вот этого человека я всю жизнь вспоминаю. Такого внимательного, такого чуткого, я больше никогда не встречала… Хотела написать в «Жди меня», но уже столько лет прошло… Жизнь уже ушла, искать кого-то уже поздно. Надо было раньше…

Помните, как узнали о Победе?

Так мы её с 1-го мая каждый день ждали. Тогда у нас уже радио было, и когда объявили, мы, работники все собрались. Но я не пошла праздновать, не смогла оставить маму одну. Праздник-то был со слезами, столько жертв…

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Когда война закончилась я с завода сразу ушла и работала в райисполкоме, в карточном отделе. Но на моих руках осталась больная мама, и мне уже ни до чего было, только и думала, как лечить её. Столько проблем, забот, ничуть не легче, чем во время войны. Знаете, один раз я пошла, продать булку хлеба, чтобы купить батон. Маме делали облучение от рака, весь кишечник был сожжён, и ей нужен был белый хлеб. Так я ходила со своей булкой, ходила, и не знала, как её продать. Я ведь никогда ничего не продавала (смеётся). В конце концов, продала и купила батон. Булка чёрного хлеба стоила 500 рублей, а вот, сколько стоил батон, уже не помню. Пошла домой, смотрю, навстречу сестра мчится: «Где ты? С мамой уже истерика!»

К тому же когда брат вернулся с войны, он уговорил маму, чтобы жить у нас. Но я её сразу предупредила: «Не надо съезжаться, вы не уживётесь!» А потом брату понадобился дом, жена его так настроила, наш дом разделили, и я с больной мамой жила по съёмным квартирам. Четыре квартиры поменяли за два года. Она всё мечтала, чтоб я закончила учебу: «Я буду с Костей жить, а ты пойдёшь учиться!» Но учиться я так никуда и не пошла, и с сыном жить она не стала. Это трагедия моей жизни…

А когда в 48-м мама умерла, я уехала к сестре в Винницкую область. В 53-м вышла замуж, родила сына. Есть внучка, а правнуков еще нет. В Кишиневе мы с 1958 года живём.

Ещё в Свердловске я окончила бухгалтерские курсы и пошла работать бухгалтером. Потом работала старшим экономистом в финансовом отделе на заводе «Молдавгидромаш». Перед выходом на пенсию работала главным бухгалтером в автотранспортной конторе, а это очень непростая должность. Начальники хотят много воровать, а отвечать всегда будут бухгалтера.

При слове война, что самое первое вспоминается?

Ой, да всё вспоминается… Вот сейчас я ночами часто не сплю, так вспоминаю и вспоминаю… Этот голод вспоминаю, когда мечтали, как после войны досыта поедим… Один раз моя двоюродная сестра Лида сдала кровь и купили булку хлеба. А ещё перед войной я отравилась грибами. Купила как-то из цинкового ведра солёных маслят, и съела-то всего один маслёнок, но такое жуткое отравление получила. Потом ещё восемь лет мучилась, такие страшные боли были в желудке. И тут мы с ней эту булку, пока шли, съели, и у меня начался приступ…

Вспоминаю какой был патриотизм, выручка, какие все дружные… И главное, никто ничего не боялся. Я вообще, никогда ничего не боялась. Знаете, нас от райкома комсомола посылали ночами дежурить парами, чтобы не было диверсий. Помню, один раз пришла на дежурство, а мой напарник не пришёл. Так я одна всю ночь ходила по этому участку…