Иванов Олег Илиадорович

Я родился 19 мая 1927 года в городе Петрозаводске. Детство у меня было хорошее, жил с родителями. Брат (старше меня на восемь лет) во время войны погиб, в 41-м году под Петрозаводском, но это отдельный разговор. Отец у меня увлекался рыбалкой, охотой, поэтому с самого раннего детства меня водили по лесу, брали на рыбалку и учили обращаться с оружием, у меня было свое охотничье ружье. К началу войны я уже умел хорошо стрелять.

Перед началом войны я окончил семь классов, в школе у нас были созданы отряды Юных армейцев, в каждом классе, и я был командиром отделения, в классе было два отделения, у нас и нашивочки были сделаны. Проводились военные игры, был преподаватель военного дела – как сейчас помню, майор Шайжин. Так вот, зимой эти игры проводились в маскхалатах, на лыжах – со всеми атрибутами. Мы вообще очень много играли, мне кажется, сейчас так не играют: и в лапту, и в футбол, и по заборам лазили везде. Город был не такой как сейчас, сплошь деревянные строения и везде заборы, с самого раннего детства себя помню, как мы по ним лазили, совсем еще мальчишечкой.

Отец у меня работал в Министерстве коммунального хозяйства главным инженером, Иванов Илиадор Федорович, а мама работала в молодости учительницей начальных классов, и уже перед войной трудилась в такой организации, как Учет народного хозяйства, она была экономист-статист. Брат мой, когда началась война, служил на Украине и должен был в 41-м году осенью уже уволиться, но во время самых первых боев, под Белой Церковью (?), Новгород-Волынском он был ранен в ногу, раненый приехал в Петрозаводск, его оперировали, удаляли ему осколки и потом он снова добровольно пошел в армию.  Город был уже прифронтовым, и он поехал в деревню Спасская губа, тут неподалеку, там стоял артиллерийский полк, брат пошел в разведку. При встречном бое нашей и финской разведок он и погиб, попала в ногу разрывная пуля, пока его вытаскивали – он истек кровью и умер. Долго мы искали могилу его, нашли, и сейчас он похоронен в братской могиле в Спасской губе.

- Каковы были настроения весной 41-го года? Только что закончилась Финская война, что говорили и думали люди вокруг вас?

-  Начала войны все ждали. Чувствовалось это везде, я помню разговоры, что это всё просто так не обойдется, к тому же уже везде в Европе шла война и понятно было, что нас это не минует. Про Финскую войну у всех были тяжелые воспоминания, потому что война была с нашей стороны плохо организована, очень много было обмороженных, да и зима была очень морозная: я помню, в школу мы не ходили, все школы были забиты ранеными, превращены в госпиталя. Очень многие знакомые погибли : мой дядя жил в одном доме с военными, я помню даже фамилии многих, кто приходил к нему и потом во время Финской войны они погибли.

- Где вы были, когда началась война?

- Мы втроем были на рыбалке. В то время транспорта в наших краях было очень мало, мы везде ходили пешком. Так вот, в это время мы были километрах в сорока от Петрозаводска, доехали до станции Шуйская на поезде и дальше шли пешком. Получилось так: мы не знали, что война, вышли на дорогу, чтоб идти обратно домой, а навстречу военные грузовики колоннами. Пришли на  станцию, там везде плакаты висят, что война началась, так мы и узнали про это.

Это было 22 июня. Буквально через два или три дня отец мой и я вступили во второй истребительный батальон в Петрозаводске. По радио было объявлено, что желающие вступить в народное ополчение могут прийти в определенное место, оно было назначено на мосту у реки Неглинки. Там набралось много желающих, в том числе и мы с отцом. Мой хороший товарищ, Геннадий, мы вместе учились в школе, тоже пришел с отцом. Нам на тот момент было четырнадцать лет, мы в школе были командирами отделений в нашем классе.

Мы все записались в народное ополчение, но буквально через день-два после начала войны народное ополчение переформировали  в истребительные батальоны, их было создано два – Первый и Второй Петрозаводские, по районам (в городе было два района – Ленинский и Октябрьский). Мы попали во Второй истребительный батальон города Петрозаводска Октябрьского района.

Разместили наш батальон в парке Пионеров, ныне этот парк называется Губернаторский. Там был летний кинотеатр, в этом кинотеатре для нас были сделаны нары двойные прямо в зале, где кино показывали, и в небольшой пристроечке был штаб батальона. Командир батальона старший лейтенант Чижов, начальник штаба лейтенант Долгов, командир второй роты лейтенант Семергеев.

В батальоне я и мой товарищ Геннадий были самыми младшими, нас, таких вот ребят было человек семь наверное, все старше нас. И еще надо сказать: мы по два года себе добавили, а иначе нас бы не взяли. Сказали, что мы 25-го года рождения, учащиеся. Меня назначили связным при командире второй роты, моя задача была от него ни на шаг не отходить, так что если ему понадобится кому-то что-то передать, то я для этого и был при нем.

В парке, где нас разместили, были аллеи, сосновые аллеи (сейчас там этого уже ничего нет, только лиственные деревья), и вот на этих тропиночках нас учили бросать гранаты учебные, давали ружейные упражнения. В целом организация была такая: люди днем работали, а вечером приходили в казарму и проводились занятия.

15 июля по радио объявили тревогу, всем сбор, все должны были явиться сразу, бросив все дела. Это было к вечеру, время я не помню, часа, может быть, четыре вечера. И кто успел прийти – всех посадили на машины, колонна уже подошла. Сама колонна состояла из машин городского парка, автобусы были большие и маленькие и грузовые машины.

Прежде чем продолжить, надо вот что сказать: каково было назначение истребительных батальонов, зачем их создали и какие задачи перед ними ставили. Поскольку эти соединения не являлись кадровыми воинскими частями и состояли из гражданских людей самого разного возраста, от молодежи как я, до пожилых людей сорока и более лет. Как нам объясняли, назначение было такое: нашей задачей было вести борьбу с парашютистами и диверсионными группами. Если где-то поступил сигнал, что парашютисты появились или где-то какая-то диверсионная группа – батальон должен был выезжать и там уже на месте проводить рекогносцировку.

А на самом деле получилось совсем не так. Обстановка вообще была такая: когда Финляндия объявила нам войну, а она объявила позже на несколько дней, чем Германия, на Петрозаводском направлении воинских частей было очень мало, все основные части перебросили под Ленинград. Вот так получилось оголено тут всё, пограничников прорвали – все те части, которые там были, и финны двигались на Петрозаводск. Все боевые действии я в 41-м году были вдоль дорог, сплошного фронта не было.

Поэтому нас по тревоге и подняли, что финны уже вот тут, рядом, через Колотсельгу наступали по дороге на Петрозаводск. Вообще никаких частей не было и нас бросили им навстречу. Получилось, что мы столкнулись не с диверсионной группой, а с регулярными частями, обученными, имеющими опыт войны, а мы вот тут гражданские люди, многие даже, наверное, и стрелять не умели. По три патрона-то мы отстреляли, пока нас учили, но не более. У меня-то было охотничье ружье и опыт. Вооружили кстати нас, я вам об этом не сказал. Весь батальон был вооружен трофейным оружием первой мировой войны, чешское было оружие: винтовки, ручные пулеметы – все чешское. Кстати, в 41-м году многие были так вооружены, и в народном ополчении, и везде – много трофейного было оружия. Это все законсервированное лежало где-то на складах после первой мировой, ну его расконсервировали и нас вооружили. Что интересно – Первый батальон петрозаводский был вооружен нашими ружьями, русскими, я знаю по фотографиям, а мы были вооружены чешским оружием. Таким молодым ребятам как я – выдали карабины.

В общем, выдали нам боекомплект – сейчас не помню, но вроде по 60 патронов, гранаты были далеко не у всех, гранаты наши, РГД-33, с ручкой. Было две гранаты у командира роты. Нас посадили в машины и направили, ехали мы через Пряжу, в Ведлозеро к нам присоединился Белозерский истребительный батальон, их было немного, человек, может быть, сорок. Колонна наша под утро прибыла в Колотсельгу. Нам объявили привал, и только мы с машин выпрыгнули – вдруг снова команда «По машинам!». Надо сказать, у нас всегда был приготовлен трехдневный запас еды: как только батальон сформировали, нам поставили задачу, чтоб у каждого было. Его надо было взять по тревоге, ну мы и взяли. Оказалось, что финны уже рядом, и мы успели проехать 13 километров от Колосельги. Нам дали команду с машин. А там через дорогу такой хребет каменный – очень удобная позиция. Мы только стали выскакивать с машин, как уже вдали показались финны.

Батальон занял оборону на этом бугре, а финны там остановились: было ясно, что они нас видят и мы их видим. Началась перестрелка, бой. У нас не было никакого шанцевого инструмента, ни лопат, ничего, кто куда смог – укрылся. Финны пошли в атаку, потом отступили, опять перестрелка, и тут командир батальона приказывает командиру роты нашей, Семергееву: занять соседнюю деревню,  организовать там оборону, потому что боялись, что финны справа обойдут и отрежут.

Основной батальон остался там, а наша вторая рота выдвинулась занять оборону. Впереди за бугром текла речка, местность была болотистая и покрыта такими небольшими сосенками, сейчас там сплошной лес, все совсем не так. Ну вот мы когда по этому лугу прошли, там дальше болото, посередине которого эта речка и течет: я еще помню, что при переправе кто-то задержался – а вдруг на той стороне кукушки покажутся, вот так (смеется). Финская война-то была – финны их использовали, и хоть у нас тут их не было – опасались,  мало ли что. Речка шириной метра четыре, пять, я помню, что первый в воду бросился, поплыл.

Через лес вышли на окраину нужной нам деревни, заняли оборону, там было какое-то разрушенное совершенно каменное здание и гора, здесь мы залегли, а с той стороны уже подходили финны. Мы быстро и решительно развернулись в цепь и после небольшой перестрелки финны отошли. Еще одна деталь – тот наш сухой паек трехдневный нам приказали оставить, чтобы мы шли налегке. Противогазы при нас, а все продукты надо было оставить, я не знаю, почему так получилось, помню, что у нас ничего не было. Наверное, думали, что перейдем в наступление… ну понимаете, 41-й год, и командиры неопытные,  а уж мы-то… тем более. С левой стороны от занятой нами горы был магазин и маленький склад, командир роты послал меня и еще одного парнишку посмотреть, что там. Народу уже никого нет, люди местные все угли. Мы пошли и запомнилось на всю жизнь: в магазине никаких продуктов не оказалось, кроме шоколадного масла – вот такой брикет! В промасленно бумаге вот такой большой, ящик распечатали и вот он лежит, вскрытый с одной стороны. Мы давай с ним руками – хлеба нет, ничего больше нет, мы проголодавшиеся – все это в рот! Я до сих пор как вспомню шоколадное масло – так мне нехорошо. Тут что важно – что я взял там черную телогрейку: склад был уже открыт и там лежала куча их. Меня спасла эта телогрейка: обмундирования нам не успели дать, то есть дали, но не всем, дали черные гимнастерки и брюки. Но в роте нашей не было ни у кого.

Короче говоря, здесь мы заняли оборону и семь дней шел бой. Основной бой шел конечно там, где батальон занимал оборону, там все гремело! А у нас тут финны пытались атаковать, потом залегли – в основном шла перестрелка. Несколько раз они опять подымались. Потом мы с горы видели колонну финских машин – далеко, несколько машин остановились и они там что-то такое в кустах делали: позже выяснилось, что они там устанавливали минометы. Эти минометы начали бить по тому участку, где батальон, потом и на нас переключились.

На самом деле обстановка сложилась такая (но мы её не знали): когда финны стали атаковать батальон, он сразу понес большие потери – ну вы представьте себе, мы с винтовочками, а финны с автоматами – еще танкетки подошли финские, в каждой пулемет, они стали на дорогу и поливали все вокруг. В это время подошел кадровый полк Красной Армии, я потом по литературе узнал: 9-й Воронежский. Откуда его взяли, я не знаю, это я читал. А остатки нашего батальона посадили на машины и вывели из боя, и там уже сражался полк, но мы-то не знали! Мы думали, что наш батальон там, и сидим, ждем, прикрываем правый фланг. Нам никто ничего не сообщил, бой идет, все гремит. На седьмой день мне командир говорит: передай Попову, это командир взвода. Что он сказал передать, я уж не помню, но тогда перебежками, пригибаясь, побежал на правый фланг. Прибежал, говорю ему, а он меня перебивает, кричит – беги обратно, финны нас обходят справа. Я обратно, говорю Семергееву, что финны нас обходят справа, а он мне отвечает: «И слева» и смотрит в сторону, а там через лес танкетки едут на нас. Получается, что нас окружают – заходят со всех сторон, и в это время по нам еще заработали минометы: вначале где-то сзади, потом впереди, а потом совсем рядом. Семергеев дал команду отходить, нас зажали, мы кое-как выбились, прорвались, но прорвались только 22 человека. А было нас в начале около восьмидесяти.

Была там какая-то речушка или разлив этой речки, которую мы переходили – не знаю, в общем – там был настил в два бревна. Я по этому настилу побежал и в это время по нему стали бить пулеметы, Семергеев крикнул «В воду!» и я прыгнул, а перед тем, как прыгнуть – карабин перебросил через плечо. Семь дней голодный, подвоза, снабжения никакого не было у нас, так вот – чувствовал, что я тону, перебираю руками, в какой-то момент почувствовал под ногами дно, а не могу никак опереться, кругом стрельба, по воде пули: с трудом я выбрался, и в это время гранату бросил в этот мост кто-то, по-моему, Семергеев. Финны на той стороне уже подходили к реке. Мы рассредоточились по команде, немного постреляли и ушли в лес. Хороший командир он был, Семергеев. В лесу дал команду строиться, посчитал нас – двадцать два человека. Вот в таком положении мы оказались.

Судя по звукам боя у дороги, наши постепенно отступали – дальше, глуше, еще чуть дальше. Мы раз шесть или больше пытались прорваться к своим и все время натыкались на финнов, не могли прорваться и ушли в лес. Без продовольствия, без патронов, один ручной пулемет у нас сохранился – помню фамилию пулеметчика: Варжунтович, вторым номером у него был Исаев. Ну что делать? По ночам нас жутко жрали комары и мы мерзли, хоть это и июль месяц был – было очень холодно. У меня была эта вот телогрейка, я и говорю – она спасла меня. От насекомых можно было спастись только дымом, мазей-то никаких не было тогда, а костры мы не разводили, нельзя было. На первых порах мы ели только полузрелую морошку, еще красная, помню, что в тот год было много морошки. Потом появилась местами черника.

Совершенно уже выбившись из сил, мы вышли в деревню Саригора, небольшая деревушка, домов десяток, а то и меньше. Финнов там еще не было, сама эта деревня в сторону от Колотсельги километров двенадцать, а бои идут и Колотсельгу уже к этому времени финны взяли. Это чисто карельская была деревня, Саригора. Жители сразу понесли нам кто молоко, кто хлеб, кто что! Мы на полянке только сели, хотели поесть – прибегает мальчишка лет десяти и по-карельски что-то говорит. Нам перевели: финны приехали к магазину и складу на велосипедах, и уж не знаю, как он там их считал, сказал нам, что их двадцать шесть человек. Тут так же было устроено, как и в той дереве, где мы держали оборону: стоит поселение, а где-то в километре совершенно отдельно магазин и склад. Так вот, Семергеев принял решение: разбиться на две группы и атаковать финнов. Короче говоря, восемь человек нас пошло вдоль дороги: Семергее, этот вот с ручным пулеметом, я еще люди, а четырнадцать должны были обойти деревню и первыми атаковать финнов. Мы от деревни отошли, от этих домов сколько-то – уже было видно финнов. Шли конечно не по дороге, и тут видим – два финна на велосипедах едут к нам навстречу! Пропустить их – два автоматчика сзади нас! И вот Семергеев вырвал у меня из рук карабин, сунул мне в руки наган и выстрелил, а финны уже подъехали совсем близко, мы с ним шли впереди всех. А планировалось, что бой начнет та группа! Я в жизни наган в руках не держал, ну взвел его, курок, собрался стрелять. А Семергеев выстрелил и промазал, метров десять-пятнадцать там было. Я хорошо помню как они после выстрела в стороны – их каски и сейчас у меня перед глазами. Я успел два раза их нагана выстрелить почти в упор. Семергеев бросил гранату, я голову потом поднял – лежит два велосипеда и чуть подальше финн один. В это время  заработал наш пулемет, Варжунтович стал стрелять, финны уже всполошились по дороге и через некоторое время я увидел, как через нас перелетела граната: это наверное тот  второй финн её бросил, который остался в живых.

Варжунтович получил ранение в голову: либо он сам убежал, либо ему Семергеев приказал отходить – я не знаю. Он потом в статье писал, что ему Семергеев сказал. Семергеев лег к пулемету, стал стрелять, я рядом с ним. Один из наших бойцов, я его хорошо видел, такой мужчина полный – почему он лег на открытом месте? – граната упала около его головы, полметра наверное или меньше и разорвалась. Это был второй номер нашего пулеметчика, у него в вещмешке лежали магазины, и Семергеев меня два раза посылал к нему за этими магазинами. Я не мог снять вещмешок, так он мне нож бросил перочинный свой, я разрезал. А что с этим было человеком – и говорить не хочется, граната возле головы разорвалась. Потом я помню разрыв, меня ударило по голове, я на какое-то время потерял сознание видимо. Когда очнулся – перед глазами Семергеев лежит, весь в крови, пулемет набок уже – финны нас забросали гранатами.

Вот еще такая деталь: когда мы ехали на машинах, выдвигались на передний край – у нас был еще взвод водников: водники это работники водного транспорта. У Семергеева в сумке были партийные и комсомольские билеты всей роты и пропуска водников этих, все документы! И карта еще, на наше счастье. Когда я увидел, что он лежит – стал его тормошить, а у самого все кружится, не знаю, сколько я в таком состоянии был. Так вот, я ему: «Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант!», он зашевелился, я его стал поднимать, руку его за плечо себе закинул, он метров десять пробежит – упадет, пробежит – упадет, ну ничего не соображает. У меня была контузия и у него, и ему еще попали осколки от гранаты, видимо. Мне тоже попали – в два места. А он еще – сумка, сумка! Я сумку через плечо перебросил. Перебежали через какое-то поле непаханое и тут изгородь: и в это время наши оттуда подбежали, которые должны были заходить с той стороны. Семергеев говорит – тащи через изгородь, я стал перелезать и в это время очередь автоматная сзади, прямо рядом с тем местом, где я лезу. Я успел перескочить, по нам стали бить из автоматов т кто как – то я бежал, то меня кто-то тащил – ушли в лес, финны не стали нас преследовать. Так мы оказались в тяжелом положении: продуктов нет, на руках раненые: Семергеев, Варжунтович, я тоже. Меня перевязали каким-то бинтом, а больше ничего не хватило, даже пакетов не было. Идти можно было, неходячих не было у нас. Очень беспокоились – что дальше, где батальон, но несмотря на все трудности – шли, и раненых, например – в голову не приходило бросать, оставлять.

В другой деревне, названия я не знаю, населения никого не было, нашли картошку. Варили её в лесу, питались, и еще находили ягоды. Никакой информации к нам все это время не поступало, мы ничего не знали: что происходит, где наши, где что, не знали. Что фронт ушел от нас. Стали мы по карте выходить к своим, несколько раз переходили дорогу, по которой финские машины шли, один раз даже мы стреляли по ним, гранату бросили в машину. По нам тоже стреляли, но не преследовали. Так прошел июль, в августе мы тоже там были, потом мы в начале сентября вышли на деревню Савиново, я тогда и не знал, что это за деревня, после войны уже узнал. С горы смотрим – ни одного человека нет в деревне, а бой уже шел в Ведлозере – это километров двенадцать от Савиново примерно. Семергеев говорит – кто пойдет в деревню? Все молчат. Ну он тогда говорит – кто пойдет со мной? Я говорю – пойду. Пошли с ним. У него наган, я безоружный, оба раненые. Подошли к крайнему дому и слышим – кто-то там ходит: бум, бум, бум, шаги в доме. Семергеев мне говорит – иди, а сам с наганом на углу стоит. Вот все, что до этого было – я не помню, чтобы я так сильно испугался! А тут – кто-то там ходит, я безоружен, и надо идти. Открываю дверь – там женщина ходит в сапогах! Эта женщина с печки достала чугунок, полный картошки, высыпала в какую-то тряпку, хлеба тоже дала, завернула в тряпку. Только я вышел – Семергеев мне – быстрей! Финны на велосипедах едут на другом конце деревни. А нам надо подниматься наверх по открытому месту туда, где наши остались. Мы быстрей-быстрей туда – короче говоря, успели.

Потом мы вышли к озеру Крошнозеро и деревня, так же называется. Мы вышли примерно к середине озера этого, там еще какие-то деревушки стоят… вышли к берегу. А тишина стоит! Никакого боя не слышно. Показался мужчина какой-то, он нам сказал, что финны где-тот тут между Ведлозером и Крошнозером,  а наша оборона занимает Крошнозеро, деревню. Мы вышли на дорогу, с левой стороны мостик и начинается деревня эта, а справа прямая-прямая дорога. И началась стрельба! Мы отскочили в сторону, в это время по нам начали стрелять финны! Нас оставалось четырнадцать человек. По канаве лейтенант добрался до моста, и мы увидели, как два солдата выходят с длинными винтовками, поняли, что это свои. Так мы вышли из этого дела.

Здесь же оказались остатки батальона нашего. Мы задержались на несколько дней, нас накормили, нам еще не давали много есть – только понемножку, потому что мы долго голодали.  Потом остатки батальона отправили в Петрозаводск. Тут я ошибку допустил – меня Семергеев спрашивает: тебя в госпиталь направить или домой? Я говорю – домой! А мой товарищ Геннадий Усов оказался часовым у ворот, он не успел тогда по тревоге прибежать и поэтому во все это дело не попал, так вот он меня домой еще тащил, я почти идти не мог, хоть и недалеко надо было. Так вот, почему ошибка-то: если б я сказал – в госпиталь, то у меня была бы запись, что я ранен и лежал в госпитале, была бы справка о ранении.

27 сентября была объявлена эвакуация из Петрозаводска, мою маму, тетю, бабушку и меня посадили на баржу и увезли в Вытегру. Потом на Волгу, на Каму, в город Бирск, километров сто пятьдесят, может быть, двести от Уфы.

Там я учился в школе, восьмой-девятый класс. Мы там занимались охотой, не так голодали, как другие. Мой год, 27-й, призывали в 1944-м году, и мы с товарищем пришли в военкомат весной, написали заявления с просьбой отправить нас на фронт. В военкомате нам сказали, что если призывать будут – то осенью, ждите. А если хотите сейчас – то мы вас отправим в военное училище! И вы через полгода поедете на фронт младшими лейтенантами. Мы не колеблясь – да! Так я попал в училище, а учился не шесть месяцев, а два года, Ленинградское училище ВНОС, Воздушное Наблюдение, Оповещение, Связь. В марте 1945 года при училище создали взвод радиолокации. Её у нас еще не было, только первые станции радиолокационные появились, это обнаружение самолетов с помощью радиолокационных станций. И я попал в этот взвод вместе со своим товарищем.

Когда я заканчивал училище в декабре, оно было уже не ВНОС, а радиотехническое. Перевели нас под Ленинград, в Пушкино. И каким-то чудом, я не знаю, меня с группой направили в отдел кадров Центрального фонда в Москве, оттуда в Мурманск, так я попал на север. Несмотря на то, что я был самый младший – мне вручили все личные дела тех, кто был в группе, человек десять или двенадцать. Мы приехали в Мурманск мимо родного Петрозаводска, там стояла сотая дивизия, у нас предписание. Мы явились к начальнику отдела кадров, я со всеми этими личными делами. Оказалось, что все остаются в Мурманске, а один кто-то должен ехать в Беломорск, ну я и вызвался. Дальше уж пошла военная служба.