У каждого человека есть на земле место, где он родился и жил всю или часть своей жизни. Место моего рождения - Красный Хутор, небольшая тульская деревня, которой уже более сорока лет не существует.
По воспоминаниям моего прадеда Ивана Николаевича, Красный Хутор образовался, когда его отцу Николаю Борисовичу было лет восемь. Тогда эти земли принадлежали тульскому помещику Федору Кутлеру. Николай Борисович рассказывал своим близким, что барин отселил семью его отца Бориса Григорьевича из д.Лунино на дальнюю окраину своих владений, чтобы и земли возделывались, и присмотр был. Так, предположительно в 1830 году, на высоком правом берегу Зуши появился небольшой хуторок.
Для трудолюбивого и смекалистого крестьянина переселение на хутор было отчасти решением житейских проблем. Помещик выделил неплохой участок земли и дал время обосноваться семье крестьянина на новом месте. К тому же в полноводной реке в то время водилось много рыбы, и семья Бориса Григорьевича долго не бедствовала. Скорее всего, поэтому хутор изначально стали называть Красным.
К середине XIX века хутор разросся в небольшую деревеньку из шести крестьянских изб. Деревня в то время принадлежала штаб-ротмистру Николаю Федоровичу Кутлеру. По имени владельца ее все больше стали именовать Никольской. Но новое название так и не прижилось, и уже к началу ХХ века деревню по-прежнему называли Красный Хутор.
В семье Бориса Григорьевича к тому времени проживало 11 едоков. Сам отец семейства умер еще в 1851 году в возрасте 60 лет. Обязанности главы семьи по праву перешли к его сыну Николаю Борисовичу, женатому на Евдокии Ивановне и имевшему от нее к тому времени пятерых детей: Ивана (1845 года рождения), Марию (1851 года рождения), Прохора (1852 года рождения), Никиту (1854 года рождения) и Григория (1857 года рождения). В семье также проживали 55-летний брат Бориса Григорьевича Василий с 54-летней женой Анной Яковлевной, да еще две несовершеннолетних племянницы Анастасия (1843 года рождения) и Татьяна (1847 года рождения). Позже появился шестой ребенок - Петр.
Хозяйство Шукаловых с каждым годом крепло усилиями подраставших и мужавших сыновей Николая Борисовича. Прошло немного лет, и братья Шукаловы успешно вели крестьянское хозяйство. От природы рослым и сильным, им не в тягость был тяжелый крестьянский труд. Кроме земледелия, братья занимались рыбной ловлей, арендуя часть реки от д. Красный Хутор до д. Миново у своего помещика. Ловили сетями и возили рыбу, перекладывая ее крапивой для сохранения свежести, на мценский базар либо в трактиры. Этот промысел приносил им неплохой дополнительный доход.
Младший из братьев Петр работал волостным судьей в селе Троицкое-Бачурино. Зачастую после очередного судебного разбирательства приходил домой навеселе, а иногда подвыпивший судья и вовсе не доходил до своего дома, а отсыпался где-нибудь, завалившись в траву.
Но более колоритной фигурой был старший сын Николая Борисовича Иван, впоследствии родной дед Ивана Федосеевича и мой прадед. Иван Николаевич родился 1 июня 1845 года. Восприемники новорожденного "…села Троицкого дворовый Иван Иванович и крестьянина Ивана Захаровича жена Прасковья Филипповна" с удовольствием приняли на себя столь почетную обязанность крестных родителей. Ваня рос крепким и смышленым. Иван Иванович как крестный отец уделял крестнику достаточно внимания: учил его грамоте и хорошим манерам, давал книги для прочтения, обсуждая потом прочитанное с мальчиком. К шестнадцати годам Иван отличался от своих братьев умом и знаниями. Он много по крестьянским меркам читал художественной и познавательной литературы, неплохо знал церковнославянский, интересовался хиромантией, но наряду с отцом и братьями работал в крестьянском хозяйстве. Женился Иван в 18 лет на 16-летней Пелагее из соседней Кузнецовки Мценского уезда. Через год, 12 июня 1864 года, в их семье родился первенец Илья, спустя еще пять с половиной лет, 11января 1870 года, появился второй сын - Федосей, мой дед.
Как и было принято в крестьянских семьях, Иван Николаевич с семьей отделился от отцовского хозяйства. Со временем на выделенном участке земли общими усилиями поставили избу, заложили молодой сад. Как ни было трудно вести собственное хозяйство, а еще надо было работать и на барских полях, Иван Николаевич всегда находил время для своих увлечений. При свете лучины он порой подолгу просиживал за книгами, вникая в самую суть их содержания. Разнообразные интересы начитанного крестьянина привлекали к нему пристальное внимание людей различных сословий. Рассказывали, что на святки к избе Ивана Николаевича погадать и поговорить о делах с умным хозяином съезжались до семи экипажей помещиков из окрестных сел. Из бесед с помещиками Иван Николаевич знал о писателях-земляках графе Льве Толстом из Ясной Поляны и Иване Тургеневе, хозяине села Спасского, что в десяти верстах от Красного Хутора. Из семейных преданий известно, что Иван однажды предсказал день и час смерти своего брата Прохора.
Младший сын Ивана Николаевича Федосей в молодости работал на железной дороге Москва-Курск, где и познакомился со своей будущей женой Прасковьей родом из Думчино Мценского уезда. Четыре сына и четыре дочери родились и выросли в семье Федосея, но более всех из них выделялся самый младший сын Иван, мой отец, смышленый, проворный и любознательный мальчик. Обычной была бы судьба Ивана, если бы не перекроившие многим жизнь события начала XX века.
В 1905 году открытых выступлений крестьян против помещиков не наблюдалось, но настроение селян менялось не в лучшую сторону. Однажды старший сын Федосея Василий со своим троюродным братом Иваном верхом на лошадях догнали и отхлестали кнутами барыню, возвращавшуюся в открытой коляске из Мценска. Злоумышленники были наказаны, но не строго.
В 1914 году началась 1-ая мировая война. Часть мужиков была призвана в действующую армию. Ушли на войну сыновья Федосея Ивановича Петр и Андрей. Петр так и не вернулся домой.
К началу Октябрьской революции Красный Хутор разросся от соседних Выселок до Семеновского верха (оврага). В деревне насчитывалось более 30-ти крестьянских изб. Потомки Шукаловых и Кондрашиных составляли большинство селян. События того времени не обошли краснохуторян. Запылало огнем родовое имение Кутлеров. В деревне устанавливалась Советская власть. Вдохновленный революционными идеями большевиков, мой дед по матери, сельский комиссар Илья Петрович Кондрашин стал налаживать в деревне новую жизнь. Землю помещика разделили по едокам, и все крестьяне в одночасье стали единоличниками.
В стране еще гремела гражданская война. Войска генерала А.И. Деникина были уже на подступах к Мценску. Уходили молодые парни на защиту Советской власти. Многие так и не вернулись назад. Где-то под Орлом погиб и Петр Кондрашин - старший сын Ильи Петровича.
В деревне постепенно стала нормализоваться мирная жизнь. Крестьяне-единоличники кто как мог содержали свое хозяйство. Дети Федосея Ивановича обзаводились семьями и покидали отчий дом. Младший сын Иван женился на односельчанке Александре Кондрашиной и через некоторое время был призван в Красную Армию. Служил в Одессе в пограничных войсках, затем в Белеве. Вернулся он в Красный Хутор, когда Федосей Иванович был совсем болен. Так все отцовское хозяйство свалилось на плечи младшего сына. И хоть небольшое наследство досталось Ивану, но работы было невпроворот. Он где трудом, а где и смекалкой стал выправлять дела и в поле, и дома. Со всеми работами управлялся сам, без привлечения рабочей силы со стороны. Уже к началу 30-х годов Шукалов-младший прочно закрепился в середняках. Старики уважали молодого хозяина и нередко советовались с ним по крестьянским делам.
В 1932 году в деревне организовывался колхоз. Из района приехал уполномоченный. На собрании по избранию председателя народ шумел: "Ваньку Шукалова на председателя давай, больше тут некого ставить…" Так мой отец Иван Шукалов стал председателем колхоза.
Тяжела была участь первого председателя. Он головой отвечал за каждый грамм зерна и каждую голову скота или птицы. Председатель сельсовета коммунист Свиридов М.М. строго отслеживал каждый шаг беспартийного руководителя. Тем не менее, колхоз справлялся с плановыми поставками сельхозпродукции государству.
Я родилаь в Красном Хуторе 27 июля 1927 года. В 1933 году родился мой брат Анатолий. До войны успела закончить только 6 классов школы. Когда война началась, мне только должно было исполниться 14 лет. Отец пошел обивать пороги военкомата, райкома партии, райисполкома с требованием отправить его на фронт. Ответ был один: "Соберешь урожай, а там посмотрим…" Жарким был август первого военного лета. Председатель колхоза "Красный Хутор" спешил с уборкой зерновых. Многие мужики уже были на фронте, поэтому основной рабочей силой в колхозе были бабы, дети и старики. С утра до ночи жали, вязали снопы, обмолачивали и вывозили зерно на хлебоприемный пункт в г. Чернь. Во второй половине августа отцу пришла повестка из военкомата, всех оставшихся мужиков призывного возраста призвали в Армию. А где-то в октябре война докатилась и до наших мест. Через деревню несколько дней двигались войска. В памяти и сейчас пешие колонны солдат в шинелях, касках и длинными штыками винтовок. Именно вид штыков приводил меня в ужас и я прижималась к матери. Мы стояли возле калитки и провожали бесчисленную вереницу солдат. Потом их тысячами лежало убитыми по полям возле нашей деревни и соседних. Невозможно было пройти. Шли и перешагивали через трупы. Хоронить их было не кому. Потом этим стали заниматься деревенские женщины. Детей не брали. Недели две ушло на то, чтобы захоронить всех в братских могилах. Специально могил не копали, использовали овраги и воронки.
Немцы вошли в деревню после очень ожесточенного боя. Мы прятались в подполе. Они входили в дома и мы из подпола слышали, как солдатские сапоги стучат подковами. Нас быстро нашли. Но ничего нам не сделали. Да и что было взять с женщин и детей. Нас был пять человек: моя бабушка (мать матери), мамка, ее сестра Дуся 1920 года рождения, я и брат Толик. Немец ударил мать по лицу, а потом потребовал выдать ему продукты: молоко, яйца. Потом еще несколько дней, входившие в деревню немецкие солдаты разбредались по домам и отбирали все съестное. Причем особенно ценилось у них наше коровье молоко и сырые куриные яйца. По дворам ловили кур, забирали поросят. Потом из всей деревни фашист угнал всю скотину.
В декабре 1941 года отступавшие от Москвы немцы сожгли дотла Красный Хутор и все деревни, что были рядом. Зарево стояло повсюду, куда не посмотреть. Пылали все окрестные деревни. Только и было видно, что столбы дыма. Так они мстили за свое поражение под Москвой. Сожгли и наш дом. А мы стояли рядом и ничего не могли поделать. Не смотря на сильный мороз снег таял по всюду таял от жара горящих изб. Тепло было, как будто и нет зимы. Валенки на нас намокли и, когда уже дом наш сгорел дотла, мы с братом сушили обувь и одежду сидя на все еще горячих листах железа, которыми была покрыта крыша. Хозяйственные постройки тоже были сожжены. Вещей у нас было только то, что на себе. Спасти больше почти ни чего не удалось. Мамка моя собрала все оставшиеся куриные яйца и сварила их пряма на углях пепелища. Яиц было столько, сколько мы с Толиком просто никогда в жизни не ели, даже по большим сельским праздникам. Когда от деревни остались только закопченные печные трубы, немцы и полицаи собрали всех жителей и повели в сторону колхозного подвала. Туда загоняли людей со всех окрестностей. Жителей Красного Хутора привели последними. И нам досталось место прямо возле входа в. Дверь заперли и всю ночь нас охраняли. Утром немцы открыли подвал и стали нас выводить. Стояли они кольцом и всех жителей пропускали только в одном направлении, указанном офицером.
Так наша семья была крайней, то вывели нас первыми и первым дали направление движения. Немцы нас не сопровождали, видимо думали, что деваться нам все равно не куда. И мы все дальше удалялись от подвала. Наш односельчанин, дядя Андриан, побывавший в Германскую (1-ю Мировую) войну в немецком плену, хорошо знал немецкий язык и смог отвлечь внимание офицера, заговорив его. Последние напутствие его было: "Идите, девки, идите не останавливайтесь!". Мы уже дошли до леса, когда услышали позади себя крики немецких солдат, выстрелы, вопли женщин. Все как один перешли на бег. Мать нас подгоняла и нам, и еще нескольким семьям, удалось спастись. Уже потом мы узнали, что немцы расстреляли последних, выходивших из подвала.
В жуткий мороз мы пробирались пешком в сторону Малого Скуратово. По дороге замерзли насмерть двое малышей из другой семьи. Приютили нас только в деревне Сальница. Встали на постой у Елизаветы Никитичны Кондрашиной - уроженки деревни Заводской Хутор. А чтобы прокормить всех, особенно детей, которые, наголодавшись и промерзнув, постоянно просили есть, женщины пошли побираться. Позже все взрослых привлекли на оборонительные работы в прифронтовой линии. А весной мать и сестра Дуся стали работать по хозяйству Елизаветы Никитичны. Лопатами вскопали огород, посадили картошку, корнеплоды, овощи. Мы, подростки и дети, как только верхний слой земли оттаял, отправлялись на бывшие колхозные поля, чтобы найти и выкопать не собранную осенью картошку. Кое-что находили, приносили домой и мать, смешав с мукой найденную полумерзлую картошку, пекла что-то вроде оладьев. В один из таких походов на поля, подорвался на мине мальчик из нашей деревни. Его буквально, разорвало на части. Моя бабушка сложила в мешок куски, так и похоронили.
Только после всех мытарств летом 1942 года мы наконец-то обосновались в деревне Малое Скуратово Чернского района. Через два дня меня в составе группы молодежи 1925-28 годов рождения направили по комсомольской путевке для работы на оборонных предприятиях. Выглядело это так: очередную партию юношей и девушек без особых торжеств посадили в теплушки и отправили на сборный пункт, находящийся в Туле. В Туле из подростков была сформирована сводная группа для отправки спецпоездом за Урал. В областном центре мы пробыли недолго, поскольку вместо бани и кормежки попали под бомбежку немецкой авиации. Начальник наскоро сформированного состава дал команду "По вагонам!", и поезд двинулся дальше, чтобы выйти из-под бомбового удара. Остались позади Москва, Казань, Свердловск, Омск.
По дороге, на одной из станций, наш поезд задержали специально, чтобы пропустить поезд, который вез детей, эвакуированных из Ленинграда. Это было страшнейшее зрелище! Пока их поезд стоял рядом с нашим, мы видели этих измученных войной и голодом маленьких детей. Эти дети поносом облили все подходы к вагонам. После пережитого с осени 41-го года, увиденное это было самым страшным.
Наконец поезд прибыл в Новосибирск. Всех прибывших стали распределять по техническим училищам. Меня и всю скуратовскую группу распределили в железнодорожное училище г. Белово. Специальность подбирали в соответствии с образованием. С семью классами обучали по специальности "токарь", с пятью - "слесарь-автоматчик", остальных - "слесарь-вагонник". Всех разместили в общежитии: девушек - в одном корпусе, парней - в другом.
Началась учеба, и житейские проблемы отошли на второй план. Всем учащимся выдали одинаковую, не подогнанную по размерам форму и парусиновые ботинки 45-го размера. Но все-таки это была новая одежда, а не те отрепья, в которых большинство из нас приехало. Кормили в столовой училища не очень сытно, но зато три раза в день. Днем учились, вечером готовились к занятиям и участвовали в различных мероприятиях, проводимых в общежитии. Я часто писала письма отцу на фронт и матери в Малое Скуратово.
Через два года, окончив железнодорожное училище по специальности "слесарь-автоматчик", я была направлена на работу в железнодорожное депо г. Новокузнецка. Железная дорога обеспечивала бесперебойное снабжение фронта оружием и боеприпасами. Срывов в графике движения поездов не допускалось. Молодых рабочих сразу же закрепили за наставниками, и началась суровая трудовая жизнь под стать сибирской природе. Работали по двенадцать часов через двадцать четыре, а осенью, когда проводилась перезаправка буксов на зимнюю смазку - двенадцать часов через двенадцать. Спецодежда не успевала высыхать, и, заступая на очередную смену, приходилось опять обувать сырые валенки и выходить в них в 40-50 градусов мороза. Зарплата невысокая - 500 рублей в месяц. На эти деньги можно было купить по коммерческой цене всего лишь две буханки черного хлеба. В стране введена карточная система, и это хоть как-то помогало выжить. Раз в месяц молодым рабочим выписывали по десять килограммов картошки. Молодой организм постоянно требовал питания, поэтому выписанное съедалось за один день, а карточки старались использовать за день-два вперед, и потом, как говорится, хоть зубы на полку. По окончании срока стажировки молодые рабочие стали трудиться самостоятельно. Прибывший на станцию "Сортировочная" воинский эшелон в сжатое время необходимо было осмотреть и проверить тормозную систему. Когда работаешь вдвоем со старшим, с задание справляешься, но в одиночку - это просто кошмар! Однажды заболел старший осмотрщик, и я впервые одна принимала танковый эшелон. Проверила тормоза, необходимо было определить вес состава, а от волнения в голове у все перепуталось, и я никак не могла сосчитать количество вагонов и их суммарный вес. А в это время сменный мастер, используя весь свой запас крепких слов, кричал: "Шукалова, задержишь танковый эшелон на минуту - пойдешь под суд!"
Военную технику перевозили в составах мощными американскими паровозами - "союзниками". Машинистами этих агрегатов были также молодые парни, поэтому не обходилось и без курьезов.
Для проверки тормозов старший осмотрщик давал машинисту команду "Тормозни!". Молодые машинисты иногда требовали у старшего, чтобы команду подавала его юная помощница. Старшие осмотрщики в ответ на такие просьбы сердились, ругались с паровозниками, но, в конце концов, сдавались и уже кричали на своих помощниц, чтобы те быстрее давали команду. Поначалу девушки стеснялись, и это вызывало некоторую заминку в обслуживании состава. В конце концов, все приходило в норму. Я, как и все осмотрщицы, научилась громко давать команду, машинисты "давили на тормоза", и эшелоны отправлялись дальше - на фронт.
И вот наступил долгожданный день Победы!
В августе 1945 года отец вернулся с фронта и вместе с селянами поднимал колхоз. Он не раздумывая твердо решил вновь обустраиваться в Красном Хуторе. То, что осталось от деревни, представляло собой страшное зрелище. Земля, изрытая траншеями и воронками от бомб и снарядов, заросла бурьяном в рост человека, а неразорвавшиеся боеприпасы попадались на каждом шагу. Время от времени они уносили чью-нибудь жизнь.
Отцу вновь доверили колхоз. В окрестных деревнях все было разрушено и разграблено немцами. Не хватало техники, лошадей и рабочих рук. Все трудоспособное население - это женщины, старики и дети.
Навсегда моя мать запомнила первую послевоенную ночь на месте нашей деревни. В день возвращения отец соорудил шалаш для ночлега. Спать где-то надо было, а на постройку более добротного жилья нужно время, силы, материал, инструмент. Построил он его и отправился в Чернь для решения рабочих вопросов с районной администрацией, думал ведь о возрождении колхоза. Ночевать собрался в городе, чтобы с утра начать решать все вопросы. Но бабушка и мать так и не смогли заснуть в ту ночь: до утра, пока не начало светать, им слышался стук солдатских ботинок. Как будто вокруг шалаша все время кто-то ходил и топал. Это души солдатские - решили женщины. Земля здесь была просто пропитана кровью. По возвращению отец построил времянку, для чего использовал бревна, оставшиеся от накатов блиндажей. В этой времянке вся семья и пережила первую послевоенную зиму. Лишь в 1946 году ему удалось выбить по своей фронтовой льготе лес для постройки дома. Только крыша у этого дома стала соломенной, а не железной, как до войны. И сейчас этот дом стоит, только уже в Мценске, куда позже переехали мои родители.
Вскоре произошел со мной курьезный случай, ведь работать на железной дороге всегда было опасно: не проходило и года, чтобы на сортировочной обошлось без несчастного случая.
…Как-то зимой 1945-46 года молодежная бригада девушек под руководством мастера обслуживала прибывший грузовой состав. Видимость была плохая, но работа не прекращалась. Опытный мастер показывал молодым рабочим, как соединяются тормозные рукава. Любознательная Таня Шайдакова наклонилась, чтобы лучше рассмотреть процесс сцепки и, видимо, не заметила, что ее голова оказалась между буферами двух вагонов. В это время составитель поездов, совершая очередной маневр, толкнул паровозом стоявший вагон, и голову Тони сдавило буксами. Травма была смертельной. По роковому стечению обстоятельств весть о гибели Шайдаковой довольно быстро дошла до родных, но лишь с той разницей, что была названа фамилия Шукалова…
Вечером мой отец вернулся из правления колхоза чернее тучи. А мать, заметив его настроение, спросила:
Вань, что-нибудь случилось?
Случилось, - ответил он, не поднимая глаз.
Потерял что-нибудь?
Да, потерял так, что уже не найдешь! - Иван Федосеевич закурил самокрутку, помолчал немного и с трудом выдавил из себя:
Оля попала под поезд. Уже похоронили.
Несколько дней спустя стали собираться в дальнюю дорогу, чтобы навестить могилу дочери. Каково же было их удивление, когда от меня пришло письмо. Прочли послание, но уверенности в том, что дочь жива, не прибавилось: слишком живы были в памяти случаи, когда запоздавшие письма приносили весточки от уже погибших на фронте солдат. Решили еще подождать. Через пару недель пришло следующее письмо, и все облегченно вздохнули: беда в этот раз обошла стороной. А я в это время спокойно работала на железной дороге, даже не подозревая, какой переполох в семье вызвало известие о гибели Шайдаковой, которую по ошибке приняли за меня.
Закончился 1946 год. Он был ничем не лучше и не хуже первого послевоенного. Мы, недавние выпускники Беловского железнодорожного училища уже имели трехлетний стаж работы. Специальности свои они вполне освоили, и каждый самостоятельно трудился на своем участке. За свой добросовестный труд я неоднократно поощрялась руководством, намечалось и продвижение по службе. Все, казалось, было хорошо, но в голове у меня давно уже зрела мысль о возвращении домой.
Летом 1947 года вернулась домой, вышла замуж за молодого фронтовика Егора Карпова. Вскоре перебрались в Мценск. Муж работал инспектором ГАИ, а я долгое время трудилась санитаркой в городской больнице.
Со мною рядом три сына, четыре внука, правнук, названный красивым русским именем Иван, и правнучка, названная в мою честь Ольгой. Жизнь прожита не зря.
