Родилась в Карелии, в городе Пудож. В начале войны вместе с родителями эвакуировалась в Ленинград, где находилась в блокаде. Впоследствии эвакуировалась в Алтайский край. По состоянию на 1945 год окончила 8 классов школы. После войны вышла замуж за выпускника Офицерской школы МВД в Таллине - бывшего партизана Роберта Даниловича Кизанта. Жила в Эстонии, работала в воинских частях, на предприятии «Виру». Проживает в городе Нарва (Эстония).
- Для начала, Лариса Федоровна, расскажите о вашем детстве. Откуда вы родом, кто были ваши родители?
- Я, Лариса Федоровна, девичья фамилия моя Громова, а сейчас я Кизант, родилась в Карелии, в городе Пудож. Сейчас мне 85 лет уже. А в Ленинград попала я, значит, тогда, когда война-то началась и мы эвакуировались. Так там мы бросили свой дом, бросили все свое имущество. И папе, как директору школы, и потом секретарю сельсовета (это же считалось в деревне как что-то интеллигентное, если директор школы) была дана лошадь, и мы уехали. Собрали там чего-то покушать, переодеться, и уехали. А так все бросили. И успели заскочить: были в Любани и успели заскочить только-только в Ленинград, потому что уже немец подходил к городу и обстреливал его. И подходил, значит, уже к Ленинграду. И вот мы последним поездом прямо в Ленинград попали. Потом уже железная дорога была отрезана от Любани. И папа, конечно, раз он учитель был, то сразу в облоно. И вот ему и дали такую возможность. На эвакопункте мы, помню, сначала даже были. Нас на эвакопункт же привезли. Там, конечно, кормили нас. А вот когда бадаевские склады сгорели из-за предательства, вот тогда там смертность пошла страшная. Голод наступал страшный в городе!!!
- Когда вы жили до Ленинграда в Карелии, помните довоенные репрессии? Сейчас об этом говорят очень много...
- Вы знаете, какие там были репрессии? Не знаю, но пропадали люди. Как-то приезжала машина какая-то, воронок, и забирали людей. Что уж там за ними числилось — не знаю. У нас примерно так, что когда в Карелии мы жили, это до войны я имею в виду, дак учителя по математике одного забрали, и так и с концами это кануло в воду. Вот что там было в то время? Родители-то, наверное, знали. А ведь что нам, детям-то, было знать? Только вот мы подслушивали везде да подглядывали. Так вот, что услышали, то и знали. Вот, вот это я помню. Учителя по математике увезли куда-то. Так что это, репрессии или что это там было? Как вы это решите?
- Чувствовалось ли приближение войны в те годы?
- Вы знаете, я могу одно вам об этом сказать: по-моему, шпионы везде были. И в войну так тоже было. Все они высматривали да все знаки подавали. Так что шпионы, по моему, были. Люди были настороже. А война, конечно, ведь внезапно-то все-таки началась. Вот потом они и начали вылазить, потому что уже посвободнее чувствовали себя. Вынюхивали они все, выспрашивали у людей, где, как и что. А про это могу сказать,что мне кажется все-таки, что чувствовали люди приближение этой войны. Кто был из постарше поколения, по-моему, чувствовали, что вот что-то должно быть. Постарше которое было поколение! А мы, школьники, только то, что где услышим, то и знали. А знаете, если говорить про депрессии или что-то такое, то мы, школьники, и слов-то таких не знали. А вот что где что услышим, то и знали. Так что мне кажется, что старшее поколение предчувствовало войну. Такие, как родители мои, как мои старшие брат и сестра, вот они уже побольше все это знали.
- А самое начало войны вы помните? Как вы об этом узнали? 22 июня 1941 года!...
- Да, об этом объявили по радио. Мы жили от Луги в 27 километрах. К нам приехал дядька с Луги. Он был муж маминой сестры. Работал он в Луге директором мясозавода. Вернее, он был не директором, это я вру, а главным бухгалтером. И вот они и были у нас. Он гостил у нас тогда. И вдруг по радио объявили. У нас была такая лепешка-тарелка, радио-то это. Мы же слушали все. И вот объявили по радио вот эту войну. Вы знаете, сколько было много слез. И мама тоже растерялась, потому что мой брат Федор, ее сын, учился в Ленинграде. Потом он сразу пошел добровольцем в армию. И мать потеряла покой, - так сильно из-за сына очень она беспокоилась. А его под Ленинградом и ранило. Ну а мы сразу в эвакуацию собрались тогда уезжать. Нет, мы в оккупации не были. Мы попали в Ленинград. И блокаду в Ленинграде-то и переживали. А в оккупации — нет, не были. И вот блокаду я всю перенесла с родителями. И в Алтайском крае потом в эвакуации с родителями тоже жила. И через Ладогу переправлялась с родителями. И в эшелоне переправлялась с Ленинграда. Знаете, какой эшелон был? Были теплушки, в которых раньше скот возили. А мы в теплушках ехали, там такие нары были: наверху там и внизу. И вот каждый город нас, эвакуированных блокадников, встречал с хлебом и с солью. И нас накармливали всегда. И провожали дальше. И так мы в Алтайском крае потом оказались, блокадники. Но это было уже потом. А сначала мы жили в блокаде.
- Говорят, что в Ленинграде людоедство было. Вы слышали об этом?
- Да, было, это было. Редко такие встречались случаи, но были. Конечно, я тогда подросток была, но я помню все обстрелы, бомбежки, какой голод страшный у нас был. Норма хлеба, нам детская карточка полагалась в то время, была 125 грамм на день. Так вот я помню, что все делили прямо так там. Но что там были эти 125 грамм хлеба? Кусочек. Ходила я вот все с этими карточками, помню. Я такая крепче девочка была тогда. Я ходила, выкупала норму, всем отдельно мы брали это все. В то время было так: рабочая карточка — больше хлебушка, служащего карточка — меньше, а детская карточка - 120 грамм. Так вот, бывает, мне дадут карточки родители, и я пойду в магазин. И вот когда трудно нам было, карточки украли у меня. Ведь было в то время и воровство, и все что угодно... Так вот, тогда нам трудно жилось, вот детям. А потом опять нам выбили карточки, потому что помогли люди. Папа был у меня учитель, директор школы. Так вот, в Ленинграде люди здесь стояли на учете в облоно. И оттуда им и карточки выдавали, и кое-какую помощь когда как. А у папы было много учеников военнослужащих. Вот и моряки помогали папе. Там что кто чем мог от себя, тем помогал. И мы так вроде остались в блокаду живы.
- А вообще много умирало людей на ваших глазах?
- Очень много. Очень много людей умирало! Так, знаете, и не хоронили даже людей. Вот, бывает, там зашьют как в мешке, на санки положат их и увозят. Вот целые штабеля стояли мертвецов. Но штабеля мертвых в блокаде стояли, потому что уже хоронить никого было невозможно. Люди ослабшие были. Они еле ходили, а воды не было. У нас, например, перед Новым годом снаряд попал в дом, где мы жили. Так знаете, стекла были все повыбиты. Так там папа только все это фанерой, и все. У нас буржуечка стояла, где мама чайку там, бывает, вскипятит если что. В общем, голод мы испытали. И то, что в блокаду пережили, я хоть девчонка была, помню. Могу сказать, что что трудно нам там было. Мне в то время, когда все это началось, было где-то 12 лет.
- А сначала на кладбище хоронили на Пискаревском кладбище?
- Да-да, там, а потом уже вот просто свозили. Помню, мы жили на улице Печатников, а рядом была синагога еврейская. Так вот, туда этих покойников в зашитых мешках или в одеяльях свозили. Бывало, идешь в хлебный магазин, а они покойников на саночках везут еле-еле. Туда к синагоге, значит. И просто штабеля были. Это уж после войны разгребали все это.
- А были бригады, которые собирали трупы?
- Да, были. С повязками такими с красным крестом они ходили. Мы, девчонки, которые были более менее, у которых силенки были, вот что делали тогда. Нас посылали по квартирам, где вот люди умирали, а у них, может, маленькие дети оставались живые. Так мы детишек приносили туда к домоуправлению. А потом детишек отправляли в больницы. Если сумели эвакуировать, так эвакуировали их эти блокадники. Если не сумели, те умирали. Раньше, значит, все так было. Помню, сестра у меня старшая была дежурная на крыше, где бомбы-то немцы бросали зажигательные еще. Так вот они эти зажигательные бомбы в песок кидали. Там устроено все для этого было. Все-таки как что-то то было. Люди ходили, на крышах дежурили. Вот сестре моей старшей было 19 лет, когда она дежурила на крыше. Всегда она дежурила. А если бомбежка начиналась, так помню, что тоже объявляли по радио. У каждого была тарелка вот такая (показывает), знаете, вот это радио. На стенке оно обычно висело. И там, бывает, объявляли: «Граждане! Воздушная тревога!» И как, бывает, завоет, так завоет так противно. И все люди, кто мог, так в бомбоубежища шли, а кто не мог — дома у себя оставались. У меня в блокаду тетя и дядя умерли с голода. Брата оба потом служили в армии: и Сергей, и Вадим. Но брат-то у меня один так в армии всю войну и служил. Вот он был офицер, окончил войну со званием майора. Много медалей у него было, он награжденный был. Семья его на Кубани жила. На Кубани войны тогда не было. Но все равно ведь трудно жилось людям! Потом брат вот после войны в Германии служил. В общем, знаете, досталось нам крепко в войну. Знаете, трудно было. А теперь, когда вот это все вспомнишь, знаете, чего-то жалко, что ни детства, ни юности у нас не было.
- А военные патрули ходили по городу?
- В Ленинграде? Да, военные патрули ходили. И в форме ходили, и дежурные были. Город боролся, город выстоял, город — герой.
- Из друзей, из родственников много погибло у вас в Ленинграде?
- У нас с нашей семьи тетушка умерла от голода и дядя умер. А потом уже после войны погиб вот двоюродный брат, который служил в армии. Во время войны он был в блокаду в Ленинграде, а потом был в армии. Он был в войсках ОВС, ну это войска вещевые были такие. Войну он старшиной кончил. Он после войны погиб.
- Транспорт ходил по городу?
- Вы знаете, Ладога была, как говориться, дорогой и смерти, и жизни. Приходил транспорт, привозили на нем, наверное, продукты какие-то. Я так думаю.
- Но троллейбусы, трамваи не ходили?
- Трамваи не ходили в блокаду. Я не помню, чтоб трамваи по городу ходили. А троллейбусы, может, и ходили. Надо же было людям на работу ездить, ведь некоторые работали люди.
- То есть, предприятия, организации продолжали работать?
- Да, некоторые работали люди на предприятии. Пешком там не добраться было. Потому что не так уж было, чтобы дворники работали и расчищали все. Этого не было, конечно. Люди бессильные были. Но, по-моему, троллейбусы ходили. А трамваи не ходили, и линии я не помню, чтобы были.
- Чем питались в основном в Ленинграде?
- Вы знаете, у нас были карточки. Норма была маленькая, конечно. Там крупа, помню, выдавалась. Ну с мясными продуктами было так, что мясо заменялось рыбой. Я помню, что когда мы шли по карточкам выкупать продукты, так нам рыбы голову отрезали. Почему-то не хвостик. А что там в голове рыбки-то? Вот по карточкам все получали, значит. Карточки отоваривали. Крупы немного получали. Но мама из этого варила такой супец: крупа крупину догоняет. Ну и все равно ждали, пока это сварится. Потом еще поделим этот кусочек хлеба. Утром этот кусочек до 125 грамм поедим, да в обед да в вечер. У нас папа строгий был, так следил, чтоб порядок был, чтобы покушать что всегда было: хоть и эти же самые крошки ели, но старались есть так, чтобы утром, в обед и вечером это все было. Папа строгий у нас был.
- Как часто немцы бомбили Ленинград?
- Обязательно бомбили. И обстрелы, кстати, тоже были. Знаете, такие обстрелы были, что прямо по часам в свое время они проводились. Такая пунктуация была у немцев. Такие обстрелы, бомбежки, страшные бомбежки такие, были. Из-за этого разрушения страшные в городе были. Много людей погибало от обстрелов и от бомбежек. Детей тоже много погибло очень. Очень была смертность большая в Ленинграде. Ну и нужда, конечно, была большая. Голодные были люди, голодные. Потому что бадаевские склады немцы разбомбили. Тоже шпионы ведь им показали, где бадаевские склады находятся. Давали они им сигналы. И когда бадаевские склады, эти продовольственные склады, разбомбили, то тогда в Ленинграде и начался голод. Продукты знаете как к нам шли? Через Ладогу все это ведь шло. Ладогу тоже бомбили. И сколько ушло продуктов и всего под лед, сколько погибло всего, это не перечесть. Это был страх. Это война была для нас страх один.
- А вы прятались во время обстрелов и бомбежек в бомбоубежищах?
- Мы пока могли, пока силы были, то, конечно, убегали. А потом мы перестали бегать прятаться. Считали так: где умрем, так там и смерть найдет. Бомбоубежища были, всегда, если бомбежкам начиналось, радио тревогу передавало. Говорили по радио: «Тревога! Бомбежка!» По радио уже предупреждали нас об этом, и когда могли, когда были силы, мы спускались в бомбоубежища. А потом уже перестали. Считали, что если погибнуть, то пусть на месте погибнем. Знаете, у людей тоже и силы истощались. Блокада — это страшное дело было. У меня есть значок блокадный. Я в Ленинграде его и получила. Блокадный значок, на котором написано: 900 дней и 900 ночей. Но мы эвакуировались раньше других. Через Ладогу благополучно мы переправились. Пароход через Ладогу на другую сторону благополучно переправился. А следующий, который шел с эвакуированными с Ленинграда, был пущен на дно. Вот это мы потом уже узнали.
- А спекуляции какие-то были с голодом? Скажем, была ли спекуляция на рынке?
- Знаете, было такое, что хлебные карточки, которые в домоуправлении были, дак продавали. Хлебные карточки! Это явление, по-моему, не искоренено и сейчас. Это было и в блокаду. Ведь многие люди в блокаду очень хорошо жили. Разбогатели! Для кого-то блокада была, знаете, как праздник. Люди умирали, квартиры оставались, квартиры эти тоже, знаете, цену имели. Вот я помню, знаете, много случаев таких. И помню такой, значит, случай. Я шла с бидончиком к проруби, чтоб воды набрать. Не было воды! Так вот, знаете, когда проходила мимо хлебного магазина, одну продавщицу выбросили с окна. И вот я сама видела, как она летела. А у подъезда, знаете, карнизы такие были. И вот она упала оттуда. Потом милиция тут же приехала. Но я не знаю, как что там было и чем закончилось. Я только видела, как ее с окна чьи-то руки выталкивали. И вы знаете, такое это оставило для меня впечатление плохое. Я вот сейчас сижу и трясусь, когда об этом вам рассказываю. Да как это можно за кусок хлеба человека выбросить? А вот все война списала. А карточки были и талончики там тоже были такие дополнительные. Мыла кусок или еще-то чего, - все было по карточкам. В Ленинграде все по карточкам было! Вот, мил человек, трудно было блокаду нам перенести. Зато мы больными остались и после блокады. Нам жить не давали. Говорили: «Ну, если блокадник, дак мало проживет.» А смотрите, мне 85 лет, а я еще и жива, блокадница. Вот видите! А потом я эвакуировалась в Алтайский край.
- Кстати, когда вы эвакуировались, вас предупреждали, что нельзя много есть?
- Обязательно! Предупреждали. Потому что люди многие умерли, которые как набросились сразу на еду, которая потом появилась. А все так было потому, что от этого получались кишечные заболевания. Это я теперь как взрослый человек так все понимаю. Предупреждали нас об этом. А у нас папа говорил все: «Не набрасывайтесь на еду, помаленечку-потихонечку надо кушать. Мало ли что, что встречают?» А нас там с хлебом, с солью и горячей пищей встречали. Ну понемногу мы все это ели. У нас папа строгий был. Дисциплину соблюдал. Говорил: «Не надо!» И мы так до Алтайского края в теплушках и приехали. В Алтайский край на станцию Поспелиха. И потом уже со станции Поспелиха каждого куда определяли? Хоть в деревню какую или поселок, но чтобы люди где могли жить, устроиться. Нас не обижали в эвакуации, нет-нет. Хорошо встречали.
- А вообще как к эвакуированным относилось местное население? Расскажите об этом на вашем личном примере.
- В Алтайском крае очень хорошо к нам, эвакуированным, относились. Нас приняли очень хорошо: как родных. Нам и хлебушка дали. В общем, кормили нас там. И устроили еще нас кого куда. Раз родители у меня были учителя, то и отец устроился по своей специальности. Директором школы он работал в Алтайском крае. Мама тоже стала работать учительницей русского языка и литературы. Вот тоже, значит, она там работала по своей специальности. Население относилось прекрасно к нам. Понимали, что мы блокадники, что мы с голода вырвались, что мы именно обиженные люди войной. Ведь до Алтайского края война не пришла. Там люди работали, и пахали, и сеяли, и труженики села были. Помощники были Красной Армии, короче говоря. Про людей только хорошее можно вспомнить. А вот когда война кончилась, к папе пришел вызов с Ленинграда вернуться на родину. Мы вернулись. В теплушках, правда, ехали. Ни в каких не пассажирских вагонах. Ну приехали. Отец приехал, его в облоно сразу назначили: Лужский район, в роно. Это там по школам тоже все ему нужно было работать. Мама какое-то первое время работала в средней школе учительницей русского языка. А потом занемогла, здоровье подвело, плохая болезнь у нее была после этих всяких передряг, после голода, и она первая ушла на тот свет. А отец еще долго жил, работал в кабинете заведующим педкабинетом. Все с учителями в район ездил, школы проверял, на экзаменах присутствовал. В общем, отец долго работал в роно. За свою педагогическую деятельность он был награжден орденом Ленина. Так что отец орденоносец у нас был.
- Помните, как в первый раз День Победы отметили?
- День Победы я, конечно, помню, как в первый раз отметили. Мы были в Алтайском крае. Я тогда кончила 8 классов школы. Я училась там же в школе, хорошо училась, комсоргом была и даже везде пионеров дружину водила. И когда война кончилась, про это сначала на почте узнали в связи. А я всегда туда ходила, потому что мы ждали писем от брата. И там сказали: «Вот война кончилась!» И я бежала домой скорей в школу, чтоб сказать, что кончилась война. И люди, когда про это узнали, обнимались, плакали, говорили: Боже мой, какая радость. Ну мы, как война закончилась, ждали уже после этого просто вызова. Мы так просто не могли уехать с Алтайского края. В общем, мы, эвакуированные, ждали вызова. Вызов папе пришел. И вот тогда мы и уехали. Так что когда война кончилась, мы уже были в эвакуации. Там уже никаких ни обстрелов, ничего не было. И там сыты мы были. Свой огород у нас, помню, там копался. Я все время родителям помогала. Я такая крепкая девчонка росла. Родителям все время помогала! И уехали потом мы с Алтайского края. Приехали в Лугу. Луга разбитая вся была. Тоже родители нашли там своих знакомых бывших, которые нас сначала приютили там. С поезда-то привезли в теплушках всех нас. Но Луга разбитая была! В первую ночь, помню, ночевали мы прямо на полотне на железной дороге. На полотне костерок зажгли и прямо так и ночевали там. А потом, когда утро настало, отец пошел, разыскал роно, и тогда нас уже приютили там, дали нам, куда пойти и где жить. Мы устроились в полуподвале в одной маленькой пятиметровой комнатке. Но главное, что крыша над головой теперь уже у нас была. И маму в школу назначили работать, отца - в роно. Сестра тоже была с нами. Та тоже учительницей в школу пошла работать. Ну и зажили потом помаленечку мы. А потом, когда уже время подошло, отец квартиру получил. Он у нас был человек-орденоносец, дак с этим все считались. И квартиру, значит, нам выдали хорошую.
А так когда объявили конец войны, радость для всех нас большая была. Я говорю, что у меня вот брат воевал. Брат был доброволец. Он в Ленинграде учился в техникуме. И он пошел добровольцем на фронт. И кончил войну уже в чине майора. В Берлин, как говориться, тоже заходил. И День Победы там встретил. Так что брат у нас был военнослужащий. Он под Сталинградом воевал. Он был ранен. И под Ленинградом был тоже ранен. В госпитале был в Ленинграде, их эвакуировали после госпиталя. И брат после войны больной человек был. Но работал до конца своих дней. Во всяком случае, теперь уже его нет в живых.
- После войны как ваша жизнь сложилась?
- А я вот вышла замуж за товарища Кизанта Роберта Даниловича. Он же учился в Кнезеле в школе у моих родителей раньше. И родители его тоже после войны в совхозе были. А после войны он учился, стал курсантом Высшей офицерской школы МВД в Таллине. Вот так с ним снова и познакомились. А в детстве мы вместе бегали, играли. А потом он приехал курсантом снова к нам, ну и получилась у нас любовь. По любви вышла замуж я. А он когда кончил эту офицерскую школу, и его направили в Нарву. И он приехал в Нарву, женился. И я приехала уже сюда не как Громова, а как Кизант. И вот живу в Эстонии уже столько лет.
- Работали где?
- По воинским частям, помню, я все работала. В Раквере пока мы не жили, я работала в погранотряде. Была я там вольнонаемный старший писарь ОВС (отдела вещевого снабжения). Когда в Раквере приехали, с погранотряда я устроилась в воинскую часть морскую работать. Меня туда устроил муж. Познакомился там с офицерами, и меня, значит, туда и приняли. Я устроилась в воинскую часть морскую, значит. Вела учет службы, где было топливо и все такое. Вот там я работала. И все в воинских частях я работала. А когда воинские части расформировались, то я устроилась работать на гражданку. Уже тоже благодаря мужу, что он работал начальником службы, устроилась я в цех. Я научилась вязать. Норму давала вязальщицей. На комбинат Виру устроилась. Но устроилась в пошивочную мастерскую, сначала ученицей была, а потом я получила специальность в пошивочной мастерской и уже после этого под верхнюю одежду все шила. Потом устроилась в пошивочный. Мне понравилось работать. Хотелось устроиться и вязальному делу научиться. И я устроилась, Роберт устроил меня по знакомству, в вязальный цех. И я работала в вязальном цехе. Там кофты мы вязали, ну и государству сдавали, конечно, все это, - это не частное все было, это теперь только появились все эти частные лавочки. А тогда государственные предприятия были. Вязальный цех Виру был такой. Вот там я проработала года, наверное, три. А потом мы усыновили Вадима, и тогда я дома была все время. Он маленький был. Это сейчас он такой большой. И тогда я дома больше была. Больше уж я не работала. Потом я в МВД работала, когда мы в Нарве жили, когда здесь лагерь был зэков, - и вот там я в спецчасти работала много лет. А потом лагерь расформировался... А так я все как счетовод-бухгалтер работала. Небольшая, конечно, у меня должность была, да и небольшая у меня пенсия сейчас. Но живем, сводим концы с концами. Все мы, три человека, больные. Мы с Робертом Кизантом, моим мужем, можем только с палочкой ходить. На улице уже три года как не была: у меня вот прострел был с ногами. У меня беда вот такая сейчас: я не хожу на улицу. Я три года не была совсем на улице! В магазин свободно не могу ходить. Мы инвалиды с ним, с мужем со своим, полностью мы инвалиды...
Воспоминания мужа Ларисы Федоровны Роберта Даниловича
| Интервью и лит.обработка: | И. Вершинин |
