Л.Л. Здравствуйте. Моя фамилия — Лисаневич, зовут меня — Леонид Федорович. Я возглавляю нижегородское отделение Международного Союза несовершеннолетних узников немецких концентрационных лагерей. Какие вопросы вас интересуют?
И.В. Леонид Федорович! Когда началась война, вам было четыре года. Тем не менее, эта дата вам чем-то запомнилась?
Л.Л. Вы знаете, начало войны как-то не очень в моей памяти застряло. Конечно, в трехлетнем возрасте у нас уже было какое-то беспокойство в связи с начавшейся войной (я ведь родился в 1937-м году), но оно меня, все-таки, как-то не касалось. Что будет со мной, было неизвестно. Конечно, мы, мальчишки, этим вопросом интересовались. Нам было интересно узнать, что будет с этой войной, и поглядеть, как стреляют. Но когда стреляют в тебя, это же уже совсем другое дело. И как бы странно это не звучало, но у меня, восьмилетнего к окончанию войны ребенка, имелись ранение и контузия.
А первые мои воспоминания, связанные с войной — это, если хотите, бой в партизанском отряде, который вели наши. Случались, конечно, и артиллерийские обстрелы. Штаб же нашего партизанского отряда находился в моем родном доме. Наш отряд был сильный и боевой. По сути дела, это был батальон Красной Армии, попавший к немцам в окружение, к которому присоединились наши местные. Разумеется, когда шел артиллерийский и обстрел или начинался какой-нибудь бой, меня, шестилетнего и потом семилетнего мальчишку, быстро упаковывали в блиндаж. А еще из партизанской жизни мне запомнились допросы военнопленных. Почему? Потому что во время этих самых допросов у меня всегда была обязанность — чтобы никто не слышал, о чем на них говорится, всегда крутить патефон. Вокруг штаба, помню, всегда стояло два станковых пулемета. А что такое этот станковый пулемет? 250 пуль — диск. Кроме того, стояли у штаба два 82-миллиметровых миномета. У них находилось, как правило, два человека, но иногда и один — случалось такое, что и один человек мог такой миномет обслуживать. И вот для того, чтобы ни один человек, находившийся на улице, не слышал о том, что говорится на допросе, я и крутил патефон.
Некоторых из этих пленных отправляли в тыл. За ними, как говориться, прилетали наши самолеты - «кукурузники». Метрах в 200 от нашего дома для этого специально располагалась посадочная площадка. Но некоторую часть фашистов, особенно тех, которые являлись полицаями, мы ликвидировали. Но на расстрел меня, маленького, никогда не допускали. У нас имелось специальное помещение, которое по-деревенски называлось амбар. Так вот, там мы держали плененных нами немцев и полицаев. Их оттуда водили на допрос. И однажды один полицай ночью вскрыл две половицы и бежал. Потом привели воинскую часть, составлявшую костяк партизанского отряда. Состоялся бой, во время которого я попал в плен.
И.В. Кстати, а как вообще вы, Леонид Федорович, оказались в партизанском отряде?
Л.Л. А дело в том, что мой старший брат еще до меня служил радистом в партизанском отряде. И в нашем доме по поручению его все своевременно подготовились к немедленному вступлению в этот отряд. Раньше наш отец являлся ответственным партийным работником. В местной власти он был, как сказали бы сегодня, руководящий муниципалитет. Поэтому он тоже вел, так сказать, подготовительную работу. В отряде имелось также и оружие, но — недостаточно. Дома мы запасались всем. Партизанский отряд впоследствии занял все наше селение. Но дело в том, что село наше оказалось небольшим — состояло всего лишь из двадцати домов. Правда, дома были большие, еще с дореволюционного времени. Кроме того, партизаны построили еще и землянку в четыре наката. Именно поэтому, когда в дни праздничных годовщин я слышу слова песни «Землянка наша в три наката», всегда этому удивляюсь. Я всегда в таких случаях вспоминаю о своей землянке в четыре наката.
Однажды во время обстрела меня ранило в партизанском отряде в ногу. Я получил так называемое осколочное ранение, но, слава Богу, с сохранением ноги. Но доктор, находившийся в партизанском отряде, меня, к счастью, спас. Потом, правда, уже после войны, у меня случались обострения на этой самой ноге. Ее хотели ампутировать, но тоже, как и раньше, спасли. Одно время я ходил на костылях, но потом от этого дела отказался. А когда уже я стал ходить и все такое прочее, меня пленили. Это произошло уже в 1942-м году.
И.В. Как назывался ваш партизанский отряд и где именно он находился?
Л.Л. Это был партизанский отряд имени Григория Ивановича Котовского, действовавший на территории Мглинского района Брянской области. Командиром его был капитан Коленченко. Я прекрасно помню его лица. А имя и отчество, к сожалению, уже забыл.
И.В. Помните ли вы тот момент, как до партизан к вам приходили немцы?
Л.Л. Этого я не помню. Но наша деревня, по сути дела, их и не интересовала. Почему? Потому что мы жили на отшибе от основных путей-дорог. Она оказалась как бы зажата между реками Ипуть и Вороница. То есть, для партизан туда существовал только один подход. Так-то им должны были бы быть деревянные переправы. Они когда-то там стояли. Но потом их взорвали. Поэтому в нашей деревне, хотя и базировался партизанский отряд, но здесь имелись и пути отхода — маршрут проходил из Смоленской области через Брянское полесье. Так, например, соединение Медведева шло через нас. И знаменитый бой на реке Ипуть, по сути дела, проходил в двух километрах от моей родины. Река Вороница вообще находилась меньше чем в километре от нас. Кстати, бой на реке Ипуть, в результате которого из 10 тысяч партизан погибло 700 человек, получился в результате предательства. Ведь проводником у партизан взялся быть человек, который давал присягу Гитлеру. Его фамилия и его дело у меня имеется. Правда, сейчас я навскидку и не назову, как его звали. Забыл его фамилию. Так вот, он подставил наших партизан под засаду. Его сын являлся комендантом лагеря № 130 в городе Рославле Смоленской области. И какой шустрый был этот человек! Когда он сдался нашим, то сообщил, что сам содержался в этом концлагере. Ему не верили. Но он дошел до самого Михаила Ивановича Калинина. Добрый дедушка Калинин действительно пошел ему навстречу и даже выдал ему удостоверение участника войны. Больше того, он от него получил даже какую-то медаль. В городе стоит памятник, на котором указано, что в этом лагере замучено 130 тысяч человек. Но в 2008 году, когда в этих местах велось какое-то строительство, экскаватор откопал сейф коменданта этого лагеря. И там обнаружились расстрельные списки за его подписью на 320 тысяч человек военнопленных. Столько людей было уничтожено немцами за два с половиной года. Собственно говоря, об этом у меня имеется книга. Вот что значит генетика. Поэтому я всем говорю: надо помнить, что присяга дается один раз и на всю жизнь. Если человек давал присягу Гитлеру, то потом это генетически все равно где-нибудь всплывет.
И.В. В какой именно концлагерь вы попали?
Л.Л. Это был концентрационный лагерь при авиабазе 6-го Воздушного Флота Люфтваффе. Помнится, когда мы открывали памятник в Минске и я побывал в Хатыни, то я сказал людям, что находился в этом концлагере, расположенном на самом западе Белоруссии. И когда они об этом узнали, то свозили к тому самому памятнику. Так что я за это очень благодарен белорусам. Они меня сопроводили в эти места, показали то, что было нужно, в том числе и то самое место, где мне пришлось быть в качестве узника. Там располагался этот концлагерь. Что еще хотелось бы отметить: всего за три дня, с 25 по 27 июня 1944-го года, этот лагерь был полностью уничтожен. Наши его освободили только 3-го июля 1944-го года. Все это (тут я имею в виду прежде всего уничтожение лагеря) делалось не без участия командовавшего этим лагерем генерал-фельдмаршала Эрхарда Мильха. Говорить я про него ничего не буду, хотя по документам очень многое о нем знаю.
И.В. И все же, что вы можете о нем сказать?
Л.Л. Хорошо! Это был командующий авиацией, который выполнял план Барбаросса. А этот план предусматривал уничтожение 85 процентов русских и белорусов, 75 процентов украинцев, полное уничтожение цыган и других народностей. Занимая полностью нашу территорию, от Урала до Каспия, Гитлер собирался оставить нас всего 20-30 миллионов. Ту самую цифру, которую сейчас любит повторять Чубайс. Не смотрите на меня так, я говорю о человеке, который развил нашу российскую промышленность (смеется). Так вот этот Мильх был самый настоящий зверь. Конечно, встречались всякие исключения. Взять хотя бы такой пример. Советской армией оказались пленены около 10 тысяч евреев в качестве военнопленных. Но это были не советские евреи. Скажу вам откровенно: я в своей жизни не встречал ни одного советского еврея, который давал бы присягу Гитлеру. Но евреи жили по всей Европе. И у каждого народа есть какое-то количество предателей. Как у нс, к примеру, Горбачев. Ведь я был членом партии и я не переваривал того, что и Горбачев тоже в партии состоял. А вообще надо почаще заниматься генетикой. Она очень многое объясняет.
Как так получилось, что я остался в живых? Дело в том, что у нас в концлагере имелась подпольная связь с местным партизанским отрядом. Мы, помню, все время держались вчетвером. Как это получалось? На авиационной базе стояли рядами 600 самолетов. Благодаря нам наши знали, как построены ряды самолетов, и бомбили так, что бомбы попадали точно в цель: то есть, конкретно по этим машинам. Но фашисты периодически перестраивали их строй. Все это происходило прямо на моих глазах. И хотя лет мне было тогда совсем немного, я все же мог читать и газеты и прочую литературу на двух языках. Кроме того, устно я понимал еще и польский язык. Ведь в этом районе проживала примерно половина поляков. Хотя, может быть, сейчас соотношение белорусов и поляков изменилось. И вот, находясь в Польше, мне с помощью партизан удалось освободиться и избежать смерти. Когда после войны открывали памятник, на котором было написано, сколько уничтожено фашистами наших людей, меня туда приглашали. Это, если хотите, самая западная территория Белоруссии — Гродненская область.
Так с помощью местных партизан я из лагеря бежал в Лидский партизанский отряд, уже находясь, так сказать, в Белоруссии. Из этого отряда я помню фамилии трех командиров. Правда, я так и не знаю, кто из них являлся командиром, а кто — комиссаром. Вот эти фамилии — Демичев, Демидов и Подбельский. Это я говорю вам на всякий случай. Они у меня почему-то в моей памяти остались. Когда мне пошел уже восьмой год, партизаны стали брать меня для прикрытия в разведку. Таким образом, я по мере сил нашим разведчикам стал оказывать помощь. Короче говоря, они брали меня для прикрытию с той целью, чтобы знать о том, где стоит охрана, где, так сказать, находится дозор. Выполнял я такие задания вместе со взрослым под видом маленького мальчика-грибника или просто местного жителя. На моих глазах, помню, был подорван мост через реку Дитва. Впрочем, до этого я несколько раз туда ходил. А когда в июле 1944 года началась известная операция «Багратион», то мост был взорван. Это происходило в то самое время, когда по нему проходили фашистские поезда с горючим. Все это случалось прямо на моих глазах. Еще при мне на железнодорожной станции случился подрыв на железнодорожной станции воинского состава. И еще недалеко от села Гончары была подорвана плотина. Все это как-то осталось в моей детской памяти. Во время тех боев я получил еще и контузию.
А вскоре я оказался сыном полка на 1-м Белорусском фронте. Но что хотелось бы отметить: меня спасли и вылечили партизаны, которые всегда жертвовали собственной жизнью. Также хотелось бы отметить, что в мае 1946-го года года я участвовал в даче свидетельских показаний для Нюрнбергского трибунала. Вот такая со мной история. Но у меня сейчас мало свободного времени. Тем более, мы встречаемся с вами в праздничный день. Все свои воспоминания я о войне я изложил в книге. Прочитайте ее.
Вообще, знаете, партизанская тема сегодня является по-прежнему самой актуальной. Отвлекаясь от своего рассказа, я хотел бы сказать, кто в те грозные годы становился партизаном. Так, по послевоенной статистике один миллион наших граждан ушел в партизанские отряды. Что это означало — пойти на оккупированной территории в партизанский отряд? Существовал приказ, подписанный, в частности, Степаном Бандерой, у меня есть его копии, о том, что семьи партизан подлежат уничтожению до третьего колена. Далее, если вы жили в селе, то такие дома или в большинстве своем населенные пункты также подлежали уничтожению. По статистике в Советском Союзе были сожжены или полностью уничтожены около 70 тысяч населенных пунктов, в том числе на территории Российской Федерации, теперь это — Россия, было сожжено с полным уничтожением жителей пять с половиной тысяч сел. Что же касается Брянской области, в которой я родился 80 лет тому назад, то там было сожжено 1030 сел. Из 1 миллиона 300 тысяч жителей было уничтожено 470 тысяч человек жителей. Вы представляете, какая это страшная цифра. Я по мере сил занимаюсь этой статистикой.
В 2011 году, это было 25-го октября, на деньги наших граждан в Брянской области был установлен мемориал сожженным людям. Это сожжение состоялось в селе Катунь Карачевского района области. Я, между прочим, участвовал в работе по созданию этого мемориала. Так вот, в результате этой трагедии оказались сожжены 382 жителя, в том числе 88 детей. Есть такие слова: тот, кто не помнит прошлого, тот рискует в своем будущем. Так вот, когда открылся этот мемориал, я не услышал никакого сообщения ни по телевидению, ни по радио. Может быть, я что-то и пропустил, но напоминания об этом нет до сих пор.
Партизаны, конечно, очень много сделали для нашей Победы. Взять хотя бы то, что, по данным немецких источников, партизаны уничтожили 560 тысяч фашистов. По нашим же советским данным, ими было уничтожено более миллиона немцев. Но дело в том, что немцы не считали за своих полицаев, которые тоже, как и другие, давали присягу Гитлеру. 560 тысяч или более миллиона — разница, как говориться, огромная. Должен сказать, что фашистская Германия потеряла от партизан одну десятую часть. Но существовали и другие категории людей, дававшие присягу фюреру. Они всегда оставались сытыми и довольными. Семьи их не пострадали при оккупации. У меня, например, имеются копии судебного дела одного из таких полицаев — это отца нынешнего украинского политика Турчинова. Так вот, всех этих полицаев насчитывался 1 миллион человек. Семьи их не судили. Их осудили только в 1956-м году и отпустили, как говориться, с амнистией. Их в девять раз было больше нашего. И все, что сейчас происходит на Украине, идет как раз оттуда. Предательство там имеет генетические корни.
А партизан осталось в живых один из десяти. Что еще вам рассказать о себе? Когда я после войны при части обучался военному делу, командиром моего батальона был Константин Яковлевич Самсонов.
И.В. Тот самый Герой Советского Союза, командир батальона 380-го стрелкового полка 171-й стрелковой дивизии?
Л.Л. Да-да, тот самый Самсонов, который брал рейхстаг вместе с Егоровым и Кантарией. За участие в штурме он получил звание Героя Советского Союза. Я три года с ним служил. Он мне про штурм рейхстага рассказывал: «Тогда никто лишних вопросов не задавал. Все, кто штурмовал рейхстаг, были достойны звания Героя Советского Союза. Но дали только тем, которые оказались впереди». Помню, этот Самсонов как-то раз меня спросил: «Лисаневич, а откуда ты так хорошо знаешь оружие?» «Ну я же был в партизанском отряде», - сказал я ему. Помню, я стрелял тогда с пистолета Макарова и на расстоянии ста метров выбивал 28 из 33. А в то время считалось, что 27 и даже 26 — это тоже хорошо. Короче говоря, все тонкости стрельбы я знал. Ведь когда я стоял у штаба и пленных не было, я ходил без работы. Вот и стрелял. В этом же отряде меня научили читать на русском языке. Когда я находился в концентрационном лагере в Польше, то писать по-польски я не научился, но понимать понимал польскую разговорную речь. Кстати, Самсонов на своей машине свозил меня в музей, посвященный генералу Дмитрию Карбышеву, который находился на окраине Москвы. Там сохранились его вещи. Так что капитан Самсонов запомнился как строгий человек, но при этом справедливый.
И.В. Были ли у вас после войны какие-либо проблемы из-за того, что вы находились а немецком плену?
Л.Л. Ну раньше ведь как было? Если ты находился в немецком плену, то старался особенно не распространяться на эту тему. Но, несмотря на то, что я имел отношение к секретной работе, не имел никаких проблем. Так, я получил допуск к секретной документации. Кроме того, два года я состоял в государственной комиссии по размещению электростанций в европейской части СССР.
А когда я находился в лагере, я, конечно, знал, что половина охранников были поляки (сказано неразборчиво). И когда не так давно я сказал об этом в своем выступлении, то четыре человека буквально атаковали меня. «Вот кто для вас Суворов?» - спросили они меня. Я говорю: «Герой». «А ведь Суворов подавил восстание Костюшко». На это я им так ответил: «А вот если бы Суворов не подавил бы восстание Костюшко, то вышел бы новый генерал». Недовольные моими словами, они прислали ко мне в Нижнем Новгороде своего человека домой. Он работал заместителем главного редактора какого-то издательства (журнала). Домой я его не пустил, а вышел сам на улицу. Пошел разговор, то де се. Он признался, что его отец был узником концлагеря. А я сразу же понял, что он — сын бандеровца. Я его спросил: «А где твой отец находился? В каком концлагеря?» Тот сказал: «В Равенсбрюк». Я ему говорю: «Так Равенсбрюк — это женский лагерь. Он мог быть там лишь только охранником». Он покраснел, побелел, подпрыгнул и чуть ли не с кулаками пошел на меня. Так что от генетики никуда не денешься.
| Интервью и лит. обработка: | И. Вершинин |
