Я родилась 24-го ноября 1935 года в деревне Кривины, сейчас это Красногородский район Псковской области. Семья у нас была большая, родители и нас четверо: три брата и я.
Мама была безграмотная женщина из крестьянской семьи и занималась домашним хозяйством. Папа тоже из простой крестьянской семьи, работал в батраках, но окончил четыре класса церковно-приходской школы и выбился в люди. Работал дорожным мастером участка в 38-м ДЭУ (дорожно-эксплуатационного управления). Следил за состоянием как тогда говорили «военных» дорог в районе Опочка-Тверь. Ещё до войны мы обосновались в большом селе Покровское. Это в 60 километрах от села Михайловское, где отбывал ссылку Пушкин. Построили там в Дорожном переулке большой дом. Ну, как большой, всего одна просторная комната с печкой. Так что своё довоенное детство я вспоминаю хорошо.
22-е июня помните?
Это был солнечный день. У нас перед домом рос большой колхозный сад. Раньше он видимо был помещичий. Помню, я возилась с братиком, на качелях его качала, и вдруг мама зовёт меня: «Началась война!»
А вскоре мы уехали в эвакуацию. Папа ведь был инженер по строительству мостов, ему дали «бронь» и со всем ДЭУ отправили в эвакуацию. Ну, а мы за ним везде ездили. Ему выделили телегу, в неё матрас постелили, и сверху мы – четверо детей. А сам остался: «Нужно разобраться сначала в сельсовете с документами!», и только потом он нас догнал.
Мы поехали в сторону Клина. А на дорогах кругом солдаты, солдаты, даже негде разъехаться… Ехали через Бежецк, Тверь. Пожили чуть-чуть в Максатихе, там я даже попала в военный госпиталь. Папа договорился, чтобы мне там операцию сделали. У меня вначале заболели зубы, а потом началось воспаление челюсти. Мне сделали разрез и чистили челюсть. Помню, кругом раненые, стоны, а тут я маленькая девчушка, и все руки ко мне тянут: «Доченька!» Даже как-то страшно стало…
|
|
С родителями: Иваном Игнатьевичем и Александрой Петровной |
А при мне туда привезли одну женщину, у которой был мастит. Мне запомнилось, что она такая красивая. Грудь ей порезали, поливают, а она причитает: «Ой, если папочка увидит грязь, как же это будет?» Надо же, думаю, кто-то воюет, а кто-то о таком беспокоится…
В дороге под бомбёжки попадали?
Ой, ещё сколько раз… Нас часто бомбили. Помню, не доезжая до Селигера начали бомбить. Самолеты налетели, а мы дети, не понимаем. Какие-то чёрные штучки с неба летят как дождь… Лошади на дыбы встают, мама нас собой накрывает… Столько всего насмотрелись, убитых лошадей, страдания и кровь людей… Помню, впереди нас тоже повозка с семьёй ехала. Бомба попала, лошадей убило, и какие-то игрушки валялись все в крови… Это было так страшно, что у нас уже в таком возрасте нервы стали никакие.
Но, оказывается, когда мы уезжали, мама взяла с собой иконку божьей матери. И много лет спустя, когда мы уже в институтах учились, она как-то раз так сказала: «Наверное, та иконка нас спасла!» Потому что, сколько нас ни бомбили, но мы все остались живы.
В этот период у родителей были какие-то сомнения в победе?
Не помню такого. Наоборот, у отца всегда была такая твёрдая уверенность, самоотверженность. Да я, честно говоря, и не помню, чтобы родители особенно о чём-то говорили. Они всегда в работе, в заботах. Куда бы ни приехали, папа сразу создаёт коллектив, кто должен работать на строительстве моста. А это в основном женщины, старики, инвалиды…
И у мамы забот не меньше. Как бы нас прокормить… На новое место приедем, мама даёт нам мешочек: «Дети, вон там дома! Сходите, может, люди вам что-то дадут…» И люди давали, какие-то кусочки хлеба, что-то ещё. Мы приносили, этим и жили… А когда потом вернулись в Покровское, тут тоже жили беженцы, так уже мы с ними делились последним. Что и говорить, жили очень тяжело, но народ был значительно добрее, чем сейчас.
Помню такой случай в Переделях. Мы, дети, бегаем, играем, а рядом большое стадо коров пасётся. И пастух маме сам предложил: «Загоните одну коровку, подоите, и сделайте что-то детям!» Жили ведь очень голодно, всё же давали строго по норме. Я помню, что зимой всегда хотелось есть. А вот весной и летом было полегче. Тут уже и ягоды появляются, грибы, всякие травки. Травку берёшь, смотришь, если корешок белый, жуёшь её. Собирали на болотах такие чёрные шишки. Корешки у них красные, как гусиные лапки, их сушили, мололи. Головки клеверные собирали, крапиву, лебеду. Колоски собирали на полях. А на мельницу бегали с мешочками, просили: «Дайте немножко мучки!» Ходили по полям, картошку копали. Даже гнилую брали, только тщательно промывали, и готовили что-то типа драников. Но помню, что соли не было, и всё ели пресное. Даже плакали из-за этого. Это были очень тяжёлые годы…
Но я бы хотела особо сказать, какой огромный авторитет был у моего папы. По всей округе, и в Бологое, и в Твери, и в Вышнем Волочке все знали, что Игнатьев Иван Игнатьевич это человек образцового труда. У него работа была очень чётко поставлена. И настолько честный человек, что его все уважали. Когда привозили продукты, папа сразу собирал всю бригаду, и тут же прямо на виду делили поровну. Он нигде не воровал, никого не предавал, поэтому всегда и везде имел огромный авторитет. И у рабочих и у начальства. Потому что кристально честный человек. Отец был убеждённый коммунист, и у нас в доме всегда висел портрет Сталина. И даже после ХХ-го съезда ничего не изменилось. Авторитет Сталина для него был непререкаем.
А вы сами как относитесь к Сталину?
Да, конечно, были ошибки. Но я считаю, что не ошибается только тот, кто не работает. И тем более добрую половину ошибок может и не он натворил. Вот сейчас, сколько кругом воруют, так что, разве Путин за всё в ответе? Поэтому вот что хотите со мной делайте, хоть расстреливайте, но я приверженец твёрдой руки, твёрдого порядка. Я считаю, что строгость нужна. С нашим русским человеком без строгости нельзя.
Из вашей семьи кто-то воевал, погиб?
Два родных брата папы воевали, и оба вернулись домой после тяжёлых ранений на фронте. Зато оба дедушки погибли… Маминого отца полицаи схватили: «Ты связан с партизанами!» И так его избили, что он пришёл домой и умер… Я помню его, он такой высокий был, здоровый. А с папиным отцом и того хуже…
Когда мы уезжали в эвакуацию, он решил остаться дома, мы же всё хозяйство там оставили. Но в селе нашлись предатели, которые доложили немцам, что у него сын коммунист и партизан. А в тех краях было много партизан, и немцы просто зверели от этого. Так дедушку схватили, отвезли к лесу. Там руки-ноги ему отрубили, и в бане сожгли… И когда мы вернулись в Покровское, отцу всё сразу рассказали, и указали, кто это сделал. Но как уж с ними поступили, я не знаю.
Удивительно, но в нашем селе сожжённых домов не было. Очевидно, немцы очень быстро отступали. И в соседнем селе через лес, тоже не было разрушений. А вот когда ходили к бабушке в сторону Латвии, так там деревни близкие к лесу были все сожжены напрочь.
А в нашем доме, оказывается, располагалась немецкая комендатура. От неё нам достались немецкие кровати и какие-то документы на лощёной бумаге. Кровати мы, конечно, оставили. А на этой бумаге что-то писали.
Когда мы уезжали, то оставили полное хозяйство: и куры, и поросята, ульи пчёл. А вернулись, только голые стены остались… И оказалось, что многие наши вещи разграбили односельчане. Потом уже, когда обжились немножко, я с мамой ходила по селу. Заходили по домам и люди сами отдавали: «Шура, это твоё…»
Ещё бросилось в глаза, что очень многие дети были или калеки, или на нервной почве пострадали. У кого ножки не ходили, когда шли, так прямо тряслись…
А были и такие женщины, которые родили от немцев. Но мы, дети, добродушно к ним относились. Одного мальчишку, помню, мы ласково называли - папа Карло.
А вам самой пришлось увидеть немцев?
Не помню уже на какой станции, нас погрузили в теплушки. И тут кто-то крикнул: «Пленных немцев везут!» И мы все прямо побежали. И взрослые, и дети. Хотим увидеть их, а там же в теплушках только верхние окошечки открыты, ничего не видно. Наконец в них показались некоторые лица, и мы старались их разглядеть. Вдруг женщины закричали: «Они из банок мочу выливают!», и все сразу отхлынули от эшелона.
День Победы помните?
Ой, ну как же. Всё село вышло, ликовало, кругом песни пели… А на следующий что ли день, в село пригнали целое стадо коров. Коровы необычные такие, из Германии. Стали их делить, раздавать, ой какая радость была.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
Отца постоянно переводили по работе, и школу я окончила уже в Опочке. Но из-за того, что в войну мы всё время переезжали, и везде меня направляли в 1-й класс, поэтому 10 классов я окончила только в 1954 году. И сама решила поступать в педагогический. Хотела в Ленинград, но туда наши не могли поступить, уж слишком большой конкурс. И я поступила в Даугавпилсе. Окончила там педагогический институт.
А в Даугавпилсе не страшно было жить?
Да вы что, совсем не страшно! Никакой опасности от латышей мы не ощущали. Наоборот, с девчонками-латышками в общежитии всегда очень дружно жили. После института надо было отработать три года по распределению, но я вышла замуж за парня из Перми, и поставила всех перед фактом – надо ехать за мужем.
В Перми я вначале поработала в начальной школе, потом в 51-й школе, потом перешла в свою восьмилетку на Вышке, а где-то в 1967 году перешла в ставший мне родным механический техникум. 30 лет отработала там преподавателем русского языка и литературы.
Но мы же учителя, и на пенсии тоже не можем остановиться, всё нам надо какой-то общественной работой заниматься. (Нина Ивановна работает заместителем председателя совета ветеранов Мотовилихинского района Перми – прим.ред.).
Большая у вас семья?
У меня был замечательный муж и два сына. Есть внук, внучка и уже два правнука подрастают.
Войну часто вспоминаете?
Мне иногда снится, как началась война. Этот солнечный, радостный день… И снится как нас бомбили, когда мы ехали. Когда так хотелось есть, пить, а воды нет… Доехали, и нам говорят: «Вот сейчас будет озеро Селигер!» А там места такие болотистые, что лошадь копытом продавит, и водичка в следе появляется. Нам её через тряпочки процедят, и мы эту водичку пили…
| Интервью и лит.обработка: | Н.Чобану |
