Шпеер Елена Викторовна

В 1941 году мне было 12 лет. На летние каникулы меня отправили к тете, в город Новочеркасск Ростовской области и там я узнала о начале войны. Папа тогда был на военных сборах в Литве, а мама была в Москве. Детей тогда в Москву не допускали, так что мама, бросив все вещи, отправилась в Новочеркасск. Приехала в одном платье. Устроилась на работу в военный госпиталь. Я в этом госпитале часто бывала, читала стихи, письма раненым. Многие, особенно пожилые люди, были очень счастливы, гладили меня по голове.

Потом немцы начали бомбардировку Новочеркасска. Бомбы попали в соседний с госпиталем дом, там были убитые и раненные. Но меня в это время в госпитале не было, я была в школе. А потом, через несколько дней, я собиралась в школу, вышла из комнаты и вдруг услышала страшный свист. Я бросилась на пол и решила, что моя жизнь кончилась. Но бомба повезло. Бомба попала в соседний дом, он метрах в 8-10 от нашего стоял. Попала под угол дома и не разорвалась. Так что, если бы она разорвалась, то мне действительно наступил бы конец.

Спустя некоторое время началось немецкое наступление. Мы, вместе с госпиталем, начали эвакуацию, доехали до переправы, но тут началась страшная бомбежка, немцы все разбомбили, и мы пешком вернулись домой. Новочеркасск тогда немцы так и не взяли. Потом началось второе наступление, и тут уже немцы город оккупировали.

Можно сказать, что первое время немцы вели себя довольно тихо, спокойно. Не было расстрелов, ничего такого не было, немцы даже полевые кухни поставили, подкармливали людей. Все было, вроде бы ничего, но спустя некоторое время мы начали замечать, что вокруг нас исчезают люди: евреи, коммунисты, которые не успели бежать или те, кто как-то возвратился из фронта домой. Постепенно начались аресты. Арестовали несколько человек из нашего дома, и они бесследно исчезли. У моей тети был большой друг, Сергей Филиппович Козлов, он был коммунист. Совершенно милый человек, в больших очках. Он был коммунистом, вступил в ополчение, а потом вернулся домой. Его сперва заставили подметать улицы, а потом расстреляли. Но про это мы узнали только после освобождения города. Мы ходили и искали его и нашли за городом буквально горы трупов… Там мы и нашли Сергея Филипповича.

Затем началась зима. Зима была совершенно голодная. Мои родители были интеллигентные люди, совершенно ни к чему не приспособленные, так что все заботы на мои плечи легли. Осенью я на полях собирала колоски, потом мы их молотили, обмеливали на ручной мельнице и выпекали хлеб. А зимой таких колосков уже не было и мне приходилось ходить на площадь перед хлебозаводом. Там был конский навоз, а в навозе остатки зерен. Так мне приходилось соскребать этот навоз и мы варили кашу. Жуткое было состояние.

Но вот что интересно, моя тетя была бухгалтером была и у нее были причины ненавидеть советскую власть – ее 16-летнего брата, Сергея, в общем еще мальчика, расстреляли красные, у бабушки отобрали конный завод, но когда немцы предложили ей работу, она уже вся опухшая от голода была, так она сказала: «О, этих бошей, все равно мы победим. И пусть они не думают, я работать на них не буду», – и отказалась на них работать. Истинные интеллигенты – они в это время не были предателями. Хотя вокруг было очень много предателей. Одного такого я даже знаю Сергей Васильевич Павлов, он с моим папой работал. Так он после того как пришли немцы стал казачьим атаманом. Эти казаки и полицейские очень помогали немцам, поэтому и было так много расстрелов.

Зима была очень тяжелая. У нас совершенно нечем было топить печку, поэтому мы, сперва, сожгли всю мебель, а потом я по ночам ходила в летное училище, которое стояло напротив нашего дома, днем стыдно ходить было. Я пролезала в дырку, ходила по коридорам безлюдным, где уже были выбиты оконные рамы, и там я искала щепки, которые, наверное, остались после того как эти рамы ломали более взрослые люди. Эти щепки я приносила домой и мы ими топили печку. Потом, когда эти щепки уже закончились, я начала ходить по дворам. В одном из дворов нашла уборную, на которой еще была крыша. Ночью пошла в этот двор и стащила крышу с уборной. Как я это сделала не знаю, совершенно голодная девчонка, но как-то я эту крышу приволокла домой и мы натопили печь. Вот так проходила зима 42—43 года.

В феврале нас освободили и я вернулась в школу. Немцы же практически сразу после оккупации школу закрыли, а после освобождения Новочеркасска, по-моему 23-е февраля 1943 года, школа заработала, и мы вернулись в нее. Но, конечно, школа была вся разгромлена. Там во время оккупации размещался немецкий госпиталь, так что все парты были поломаны, было много мусора. Так что мы ремонтировали парты, убирали мусор, и продолжали учебу.

Даже после освобождение в городе было очень голодно. Помню нам в класс на подносе приносили кусочки черного хлеба и вот мы ждали – кому достанется горбушка? Вот это было самое интересное. Мы просто тряслись – кому горбушка? При этом я и многие дети просто много не понимали. Моя мама устроилась работать в детский сад и я туда ходила в гости. Так вот дети в этом саду мечтали о пышке, а что такое шоколадные конфеты они просто не знали. Вот пышка – это была мечта. Потом меня, как ослабленного ребенка, устроили в столовую, я там обедала. Там какую-то бурду давали, а потом вдруг дали черную икру – так ни один ребенок не стал это есть. Мы считали, что это еда для кошек. Обед для нас был вот та бурда, которую давали, а черная икра – это вообще ерунда какая-то.

В общем, вот так вот мы и учились. Начали помогать фронту. Собирали металлолом, ходили в госпитали. Однажды со мной такой случай был. Я шла за водой с пустыми ведрами и перешла дорогу роте солдат. А потом за спиной услышала жуткий вздох и разговоры: «Теперь нам конец». Я не знала, что с пустыми ведрами – это плохая примета, но запомнила, как на них это все повлияло.

Такие вот тяготы мне пришлось перенести во время войны. Помню, у нас была хорошая знакомая, Татьяна Андреевна Букина, у нее был единственный сын – очень красивый, способный, талантливый, который пропал на фронте, так она мне тогда сказала: «Все то, что ты перенесла, это такое… Теперь тебе в жизни уже ничего страшно не будет». И, действительно, это было так.

Потом мама уехала в Москву, а я осталась в Новочеркасске. В 1947 году, после окончания школы, вернулась в Москву, поступила в Московский полиграфический институт. Окончила этот институт. Работала инженером-технологом в типографии. В 1963 году меня послали в командировку на кубу, я была инженером по организации производства, по нормированию труда. Там я получила сертификат коммуниста. Потом вернулась в СССР. Еще ездила за границу, вышла на пенсию.

- Спасибо, Елена Викторовна. Еще несколько вопросов. Перед тем как прийти немцам, в городе был период безвластия?

- Был, да. Точнее даже два было. Первый во время первого наступления и второй, перед тем как Новочеркасск немцы захватили. Среди руководящих работников паника началась, они убежали из города.

- Этот период безвластия – насколько был опасный, с точки зрения бандитов?

- Бандитов? Я не знаю. Я не видела. По-моему не было.

Но вот магазины народ громил. Я помню, когда на станции разбомбили эшелон с солью, я, девчонкой, ходила, и какое-то количество соли принесла домой. И это была валюта, соль можно было обменять на еду.

- Когда вы увидели первого немца?

- Ну, вот, когда они вошли. Они шли такие гордые. В первые дни не стреляли, даже кухни солдатские были, из которых нас кормили.

- Как вообще народ встречал немцев?

- Сперва, насторожено. Никто же не знал что как будет.

И, понимаете, нас воспитали с самого детства, с первых классов воспитали патриотами. У меня все время оккупации в голове одна мысль была: «Как бы достать бомбу, чтобы их подорвать?» Вот все время эта мысль была, понимаете? Где взять бомбу? Конечно, никаких бомб я достать не могла, но в голове это было. И вот, это осталось на всю жизнь, понимаете. И моя мама, и тетка – они все были против немцев.

Но, конечно, были и предатели, много предателей. Одна предательница, даже помню ее фамилию, Жещинская – она тут же начала выдавать коммунистов, жен офицеров. Выдала и мою маму, у меня же папа офицером был. Маму вызывали в гестапо, и оттуда она полуседая вернулась. Но ей повезло, ее Павлов спас, друг отца, который казачьим атаманом стал. Он сказал, что мой отец, Шпеер – немец. На самом деле, это, конечно, не так было, немцем далекий предок был, которого Петр пригласил, а потом все на русских переженились. Но Павлов сказал, что мой отец немец, и маму отпустили.

- Немцы какую-то пропаганду вели для населения?

- Да, вели. Я помню на улицах плакаты были, что Сталин – это жид.

- А какие-то газеты выпускали, может быть, учебники были какие-то.

- Школы не работали, газет я тоже не помню. На улицах пропаганда была – вот эти вот плакаты.

- А информацию какую-то о положении на фронте получали?

- Мы не знали. Иногда только слышали, что под Сталинградом бои идут. Самолеты слышали, которые на бомбежку летели. Мы быстро научились отличать наш самолет от немецкого, у немцев немножко другой гул был.

- Подполье в Новочеркасске было?

- Я не слышала. Может, и было, но, по-моему, не было.

- У вас немцы на постое были?

- Не было. Мы бы их не взяли.

А вот у этой, нашей знакомой, Татьяны Андреевны Букиной, у нее немцы на постое были. Мы с ней разговаривали, говорили: «Это же враги, которые могут убить твоего сына», – а она о них тепло отзывалась: «Мальчики». А потом ее единственного сына убили.

- Чем вы занимались в период оккупации?

- У меня все мысли были сконцентрировать на то, чтобы выжить. Некоторые пошли работать, большинство старалось как-то работать, а вот моя тетушка решила, что лучше опухнуть от голода, чем пойти на работу к немцам.

- Вы помните момент, когда вошли наши?

- Да. Это было счастье.

Мы сперва увидели, что немцы все бросают и бегут. В нашей школе госпиталь был, так они там даже чищенную картошку бросили. Почистить почистили, а сварить не успели, убежали. А потом вошли наши.

- С приходом наших в городе многое изменилось?

- Многое. Открылись школы, там нам стали кусочки хлеба выдавать, потом столовая открылась, в которую меня прикрепили. Кроме того, чтобы выжить, мы начали сажать огороды. Огороды были на горе, и где-то в степи. Правда, то, что мы сажали, очень часто потом воровали так, что все труды пропадали даром.

- Сложно было?

- Очень. Там же проблемы не только с едой были, но и с одеждой, обувью, особенно, с обувью. Я помню купила только тапочки с матерчатым верхом и пошла на огород. А потом думаю: «Как же так? Я же за город вышла, они изнашиваться будут». Так что я тапочки сняла и пошла босиком. Присела отдохнуть, тапочки рябом поставила, а потом пошла и тапочки забыла. Вернулась обратно, а тапочек уже не было. Это было ужасно. С одеждой тоже было тяжело.

Такие же проблемы и в 1947 году были. Я когда школу окончила, то даже на выпускной вечер не осталась, мне одеть было нечего. Потом поступила в институт, началась зима, а ходить не в чем. Но мне в институте валенки дали валенки, а так я бы учиться не смогла.

Но у меня очень хорошие воспоминания остались об институте, об этом времени. У нас было очень интересно. Мы много ходили в театры. Голодные, холодные, но все равно в театры ходили. У нас был клуб выходного дня. Очень интересная жизнь была. Я была в профкоме института, учебный сектор. Такая боевая была.

- Елена Викторовна, вы проживали на оккупированных территориях. После войны в связи с этим никаких проблем не было?

- Нет. Правда, когда в институт поступала – боялась. Причем там такой случай был – я экзамены лучше многих сдала, потом смотрю – а меня нет в списках. Не приняли. Ну, я, конечно, расстроилась. Мама пошла в институт и оказалось, что это просто техническая ошибка, меня забыли включить. Так что училась я совершенно спокойно. И потом никаких проблем не было. Я ездила в другие страны, посетила 26 стран. Но, наверное, проверяли.

А еще я знаю такой случай был, одна наша очень близкая знакомая до войны была арестована за политический анекдот. После начала войны этих арестованных начали эвакуировать, но эшелон попал под бомбежку и она смогла сбежать. Вернулась домой, а там уже немцы. А когда наши наступали, она очень боялась, что ее опять посадят в тюрьму. Она вышла замуж, сменила фамилию и вместе с немцами отступала. А потом, прошло несколько лет, и вдруг она пишет нам письмо, что хочет с нами увидеться.

Мы встретились и она рассказала, что дошла с немцами до Италии, а потом, когда их стали передавать в СССР, хотела отравиться. Выпила отраву, но смогла выжить. А потом решила: «Все равно вернется». В общем, она вернулась, ее вызвали в соответствующие органы и сказали: «Вы знаете, мы все о вас знаем. Знаем, что вы в были тюрьме, осуждены по политической статье. Но вы об этом забудьте и живите совершенно спокойно». И вот она доживала. Поехала в Псков, совершенно спокойно дожила свой век. Никаких репрессий не было.